85. АД
- Что?! Опять писать стены? Опять в Сикстинской капелле? Данте прав, когда говорит, что ад состоит из кругов, - Микеланджело, прочертил в воздухе круг, - опять я возвращаюсь, как Тантал, к началу своего круга мучений.
- Ну, ну, Микеланджело, - Джован Фраческо Фатуччи, посланный Папой, чтобы сообщить Микеланджело благую весть, был подготовлен к подобной реакции гения. – Ну, зачем так сердится? Его Святейшество хотят оставить о себе хоть какую-нибудь память в Ватикане. Ну, а кто лучше тебя сможет посодействовать им в этом? Микеланджело, к чему такие драматические жесты?
- Драматические жесты к тому, что я кругом должен – всем и во всем, начиная с Сиенского собора, с которым у меня контракт от 1501 года, потом эта гробница Юлия II, для которой я все еще делаю скульптуры, хотя уже в гораздо меньшем количестве, чем это предполагалось ранее. Я сам стал рабом этой гробницы, так как успел состариться подле нее и стать пожизненным должником семьи дела Ровере, впрочем, это они мне должны и не менее чем 5000 дукатов. Но эта семья решила либо выжить из меня последние соки, либо сделать так, чтобы я сам наложил на себя руки. Они преследуют меня повсюду, хотя я делаю все, что в моих силах. Я уже не мальчик.
- Микеланджело, что произошло? – Фатуччи слышал о судебных притязаниях герцога Франческо Мария дела Ровере к скульптору. Исполнение задуманного согласно первоначальному плану гробницы, несколько затянулось, так как Лев Х и кардинал Джулио Медичи всячески старались отвлечь Микеланджело от выполнения этой работы. Семья дела Ровере, выступавшая в качестве заказчика и имевшая на руках подписанный Микеланджело контракт, не принимала от скульптора никаких объяснений, несмотря на почти готовую статую Моисея и двух рабов. Сан Пиетро ад Винкула должен быть завершен согласно указанному в контракте плану.
- У сеня уже скоро ночные кошмары начнутся, - Микеланджело схватился за голову, - а Вы еще придумали опять навязать мне Сикстину. Я не люблю мазать красками, особенно потолки. Ну, пощадите старика, я уже почти ни на что не годен.
- Микеланджело, перестань. Я тебя хорошо знаю, и Климент VII отлично знает, на что ты годен. Потолок мазать красками тебе не придется, а вот стену, да. Это будет легче, чем при Юлие II. Объем работы гораздо меньший. Подумай, чем ты можешь порадовать Папу. Врачи говорят, что какая-нибудь сильная и даже неожиданная радость может значительно улучшить и переломить состояние нашего Папы. Микеланджело внимательно уставился на Фатуччи.
- Микеланджело, что ты так смотришь, как будто не понимаешь, о чем идет речь?
Скульптор сделал удивленное лицо и развел руками.
- Боже мой, неужели же ты до такой степени не придворный? Ничего не знаешь? В твоей берлоге, похоже, ни окон, ни дверей нет.
- Фатуччи, ты будешь причитать по поводу моего жилья или расскажешь, что с Папой?
- Весь Ватикан знает.
- Что знает весь Ватикан?
- У Папы очень плохо с сердцем. Уже было два острых приступа. Они говорят, что не переживут третий, и все время такая хандра, меланхолия…, - Фатуччи внимательно посмотрел на Микеланджело, - кто будет следующим Папой неизвестно, но что это будет не Медичи – точно. А если это будет не Медичи, то…
- Нет гарантии, что искусство будет в цене. Я все понял.
- Микеланджело, постарайся, хорошо?
Микеланджело кивнул.
- Микеле, добрый день. Я знаю, что ты уже знаешь о моем состоянии здоровья. Опять все повторяется. Еще один Медичи умирает при твоей жизни. У нас в семье это стало традицией. Мы умираем. Микеланджело оплакивает нас и делает нам памятники. Интересно, что ты скажешь обо мне? Какой памятник ты бы высек Папе Клименту VII?
- Вы были бы красивым и сильным.
- Но я не такой.
- А кого это будет волновать через десять веков?
Климент VII улыбнулся: «А ты всерьез воспринял мои слова о вечности».
- Просто мрамор сохраняется лучше, чем наши тела.
- Микеле, что у тебя с герцогом делла Ровере?
- Контракт.
- Надо заключить другой.
- Брачный?
- Микеланджело, ты хочешь решить этот вопрос заново и с моего благословения?
- Очень
- Надо позвать Жанмазия да Модена делла Порта и попросить Биббиену найти хорошего нотариуса, и мы уладим дело с твоим Дамокловым мечом.
- Вы – точно святой, Ваше Святейшество!
- Микеланджело, не язви.
18 апреля 1532 года почтенный Римский нотариус мессер Бартоломео Капелло должен был закончить сочинение контракта по приказу Его Святейшества Папы Климента VII, в котором бы от маэстро Микеланджело Буонарроти требовалось закончить оставшиеся три статуи для гробницы Юлия II на тех условиях, на которых он посчитает для себя удобными. Никаких имущественных обязательств скульптор перед семьей дела Ровере не несет. С момента изготовления оставшихся статуй, все отношения между подписантами заканчиваются.
Контракт был уже почти готов, мессер нотариус был счастлив, что смог быть полезен Папе и кардиналу Биббиене. Как всегда, четкий аккуратный Капелло еще раз издали полюбовался на ровный строй таких же, как и сам нотариус, четких аккуратных буковок, составляющих четкие, аккуратные слова, а они, в свою очередь, линии. Без сомнения, линии были четкие и аккуратные. Оставалось только получить подписи маэстро Микеланджело Буонарроти с одной стороны и мессера Жанмазия дела Порта, представителя герцога дела Ровере с другой.
В дверь постучали. Седой нотариус взял свечу в руки и ругая про себя того, кто в такой час, ( а было довольно поздно), стоит за входной дверью и беспокоит его, все-таки побрел, чтобы впустить пришельца. Мессер Капелло был обязательным человеком.
- Мессер дела Порта? А..а, кто это с Вами?
Несколько мужчин в черных плащах и в масках буквально ворвались в дом нотариуса, грубо оттолкнув седого мужчину в сторону.
Делла Порта подошел к столу, схватил лежащие на нем бумаги и жадно стал вчитываться в текст. Какая-то вспышка молнии отразилась на лице полномочного представителя герцога дела Ровере. Он сделал знак в сторону нотариуса. Двое мужчин чуть ли не силой притащили Бартоломео Капелло к его же собственному столу. Мессера усадили за его же стол.
- Вот здесь, - Жанмазия дела Порта ткнул пальцем в раздел имущественных обязательств, - где прописана сумма, которая была дана Буонарроти на изготовление статуй, ты напишешь другую.
- Другую? – нотариусу казалось, что он спит, - какую другую?
- Прибавишь еще тысячу дукатов.
- Зачем?
- Ребята, вы слышали, он нас спрашивает зачем? Как мило!
Стоящие люди в масках грубо рассмеялись. У нотариуса появились сомнения, а не видит ли он все происходящее во сне? Какая-то нелепая реальность и, по-моему, очень нехорошая история.
– Мессер дела Порта, Вы вносите в контракт изменения, которые не согласуются с реальным положением дел и не обговорены с другой стороной.
- Правильно.
Почтенному нотариусу стало очень нехорошо.
Жанмазия продолжил: «Это еще не все. Имущественные обязательства, так, дорогой нотариус. Здесь, вставишь параграф, что маэстро Буонарроти отвечает перед семьей дела Ровере своим домом в Риме и остальным недвижимым имуществом, если в указанный ему срок не изготовит надлежащие три статуи. Напиши это складно, как ты умеешь.
Нотариус поседел больше положенного.
Момент был выбран крайне удачно. Предыдущий текст контракта устроил как Папу, так и Микеланджело, который с благословения Владыки отправился во Флоренцию. Сам Папа все больше отдыхал и его старались ничем не беспокоить. Копия контракта, измененного семьей дела Ровере, не должна была быть показана Римскому понтифику. Микеланджело находился во Флоренции в кардинальской свите, умиротворенный и довольный. Все, казалось, приходит на свои места: Алессандро спрятал свои «зубы» и не щелкает ими в сторону неуправляемого художника, дела Ровере скоро отстанут от него со своими вечными угрозами расправы за гробницу Юлия II и … Микеланджело влюбился. Это был очень красивый молодой человек, ловко сидящий в седле, ловко владеющий оружием, уже разбивший немало сердец. Фебо ди Поджио. Как красиво, сильно, страстно и мастерски он подминал под себя противника в драке. Оголенный торс красавца Фебо, покрытый легкими капельками пота, розовый обнаженный ряд обозначившихся мускулов был поистине торсом Феба - Аполлона, языческого божества. На него надо было смотреть. Это был человек-зрелище. Микеланджело кинулся к нему со своей неутоленной страстью одинокого мечтателя. Ему всегда очень хотелось иметь подле себя идеальное воплощение того, чего в нем самом так не хватало, и нехватку которого он так болезненно ощущал. Микеланджело написал молодому человеку. Бурный стиль безграничного, страстного поклонения ошарашил ди Поджио, он не понял скульптора и даже не попытался. Растолковав довольно примитивно восхищение маэстро своей особой, Фебо, нехотя, брезгливо и не сразу, но дал понять, чтобы его впредь не беспокоили.
Фебо ди Поджио, декабрь, 1533г., Флорнеция
«Фебо! Вы ненавидите меня, но я не знаю за что, не думаю, что за любовь, которую я продолжаю питать к Вам. Причиной тому, вероятно, разговоры других, на которые Вы не должны были бы обращать внимания… Хочу Вам сказать, что, пока я жив, везде, где бы я ни был, я всегда буду к Вашим услугам с такой преданностью и любовью, на какую не способен никто из Ваших друзей. Прошу Бога, чтоб он открыл Вам глаза, и Вы бы иначе ответили мне и поняли, что, тот, кто желает Вам больше добра, чем себе самому, умеет любить как друг, а не ненавидеть, как враг».
«Ледяной душ» по имени Фебо ди Поджио очень больно вылил свои безжалостные струи на душу художника. Ему так хотелось полюбить. Может быть, в последний раз в жизни. Неистраченный, нереализованный потенциал страсти, нежности, восхищения, уважения и преданности Микеланджело взращивал его в себе вот уже пятьдесят восемь лет. Он не был эгоистом, у него была потребность любить, но для этого он должен был сам, обязательно сам, выбрать для себя человека. После ошибки с ди Поджио планки требований поднялись. Кроме того, это был последний визит Микеланджело в родную Флоренцию.
Сюрприз в виде новой копии контракта потряс Микеланджело. Его друг, монах фра Себастьяно стразу же посоветовал обратиться с жалобой к Папе, чтобы вызвать нотариуса Капелло в суд. Микеланджело релиш этого не делать. Это может сильно отразиться на состоянии Климента VII, а это – его единственная надежная опора в Риме,, потом, вызывать нотариуса в суд – дело безнадежное, скорее всего, нотариус до суда не доживет. Микеланджело махнул рукой. У него уже не было сил. Он опять взялся за Данте. Это было его забытье, его полный уход из этого мира, его вторая жизнь, его питательная среда. Микеланджело хватал произведения Алигьери, запирался на засов и жадно глотал, глотал, глотал давно ему уже известные строчки, всякий раз испытывая новые ощущения при этом, особенно проявилась эта потребность у него в зрелом возрасте. Как поэт и скульптор хорошо понимали друг друга! Читая стихотворную переписку великого Данте в его тезкой малоизвестным флорентийским поэтом Данте да Майано, Микеланджело наткнулся на строки: «Кто не любим, любя, страшнейшую испытывает муку» . Микеланджело прижал томик стихов к себе. «Ты опять угадал. Ты опять прав. Я так тебя люблю. Не бросай меня, пожалуйста. Ты у меня только один и остался на всем белом свете. Ты один у меня, и я один сам у себя. Мне еще с тобой о многом поговорить надо». Микеланджело положил усталую голову на открытый текст «Божественной комедии». В голове сами собой возникли строки.
И я узнал, что казни столь великой
Обречены плотские те слепцы,
Что разум свой затмили страстью дикой.
Под нами вниз спускались бездны склоны;
И скорбью злой кипела бездна эта,
И в вечный гром ее сливались стоны.
Данте говорил с художником напрямую. Микеланджело закрыл глаза. Данте читал приговор за приговором: «…О, Божья мощь сколь праведный Ты мститель, когда вот так сражаешь, не щадя». А может быть, это был не Данте? Тогда, кто? Кто это был? Чей это такой прямой, резкий и властный голос, осуждающий грех? Он. Перводвигатель. Он. Властитель жизни. Он. Кара и милосердие. Он. Дающий и отнимающий. Он. Война и мир. Он. Совершенный Разум. Он. Господь Господствующих. Он. Изначальный Творец. Он - Скульптор вселенной. Перед Микеланджело ясно возник образ Бога Отца. Он всегда был ближе и предпочтительней для Микеланджело, чем образ приносящего Себя в жертву за человека Бога-Сына. Микеланджело постоянно ощущал близость Самого Творца в своей природе, ибо скульптор верил, что Бог Сам вложил резец в его руки и тем самым приоткрыл завесу творения.
Бог-Отец сотворил Адама из праха земного с любовью, показав ангелам, что может сделать мастер, если вдохнет даже в самый грубый материал искру Своего я. Это был Бог-Творец, творение Его было совершенным, ибо мастер был совершенен. Адам предал Бога, и искра вдохновения, предназначенная Богом человечеству изначально, стала гаснуть по мере развития его рода, зажигаясь лишь время от времени, по личному желанию Перводвигателя. Микеланджело был избран Богом. Искра вдохновения не просто зажглась в нем, а засверкала ярким блеском, ослепляя не только окружение маэстро, но и его самого. Он ощущал дискомфорт от собственного дара, груз был нечеловеческий. Микеланджело считал себя недостойным собственного таланта, он бы предпочел, чтобы Бог наградил им более презентабельного внешне человека.
Но, не нам, людям судить Бога. А вот Богу судить нас. Микеланджело чувствовал Бога-Отца. Это необъяснимо. Либо эта близость присутствует в человеке, либо нет. Нам всем свойственно наделять симпатичных, но незнакомых лично нам людей, собственными чертами характера. Мы все ищем людей, похожих на нас, только гораздо лучше. Пусть он или она будут такими же, как я, только лучше. Этот идеал мы ищем всю жизнь.
Папский совет вздрогнул, когда увидел наброски Микеланджело для «Страшного Суда». Бог-Отец, Бог-Судия был наделен личными чертами самого скульптора. Это был крик души Микеланджело Буонарроти. Развернутый, истошный, не только во все горло, но даже и не во все тело. Микеланджело Буонарроти превзошел самого себя в силе темперамента. Он и раньше поражал и подавлял зрителя своей энергетикой, но здесь … Многим из кардиналов стало дурно. Микеланджело наслаждался реакцией.
- Зачем ты это сделал? – тихо-тихо спросил Климент VII художнику.
- Я выполнил Ваш заказ и сделал все, что было в моих силах.
- За что?
- Простите, Ваше Святейшество, я не совсем понял свою вину.
- За что ты так ненавидишь?
- Кого?
- Всех.
Микеланджело понял, что Климент VII очень лично, по-особому воспринял предполагаемый контекст фрески. Климент VII не мог оторвать серьезного, напряженного лица от набросков. Все ждали решения Римского Папы. Быть или не быть? Климент VII поднял глаза на Микеланджело.
- Это все, что ты можешь сказать мне на прощание, Микеле?
- Я всегда к Вашим услугам, Ваше Святейшество.
- Да-да, конечно, я знаю, - Климент VII резко покачал головой и опять уставился на рисунки Микеланджело, - я знаю, знаю. Ну, что, ж, хорошо, Микеланджело Буонарроти, пиши. Мы даем свое благословение на твою работу в Сикстинской капелле. Прощай, Микеланджело Буонарроти.
Папа перекрестил художника, и не дождавшись от него ответного слова, скрылся в своих покоях. Они больше не виделись. Вскоре, после этого, в сентябре 1534 года Климент VII скончался от очередного инфаркта.
86. ПРОЩАНИЕ
«Баста! Кончено! Все кончено. До конца моих дней я брошу заниматься этой дуростью и не дам другим уговорить себя. Все. Все. Все. Основательно ставим точку. Это уже не искусство, это уже яд. Если бы я не принес ему эти свои наброски…», - Микеланджело зажмурился, от этого усилия по щеке потекла слеза, - «почему я это сделал? Потому что я не могу делать иначе. Почему Климент VII не взял другого художника. Молодого Вазари, к примеру, или дель Пьомбо? Нееет. Им всем подавай старого Буонарроти. Им нужен я. А я? Что я? Я теперь не пишу. Я теперь убиваю своим искусством. Надо разорвать эскизы «Страшного суда». Все! Баста! Больше это никогда не повторится. Больше ни один Папа, ни один кардинал или даже монах не заставит меня взяться за кисть. Все! Хватит! Решено! Да пошли вы все…»
Смерть Папы Климента VII стала болезненным ударом по Микеланджело. Это была не просто смерть. Это был конец эпохи. Большой важной эпохи, главной частью которой был сам Микеланджело. А он уже думал, что выработал в себе иммунитет к смертям близких ему людей. Отношения Микеланджело к младшему Медичи никогда нельзя было назвать сердечным, но тогда почему в душе, вдруг, образовалась пустота и что-то очень липкое, горячее и изматывающее льется в груди, как вода из желоба во время дождя: «Кап-кап-кап»? Может быть, это вовсе и не связано с личностью самого Климента VII, а его смерть послужила лишь только толчком к обнажению давно накопившихся чувств и всей этой тине, скопившейся в душе от долгого застоя, хочется сказать: «Баста! Больше никогда!» Микеланджело, может быть, ты что-то очень долго хранил в себе и от долгого хранения это «что-то» начало портиться? Все может быть. А начинают ли новую жизнь в 59 лет? По второй щеке Микеланджело поползла слеза. Прощай, Медичи.
Микеланджело с нескрываемым равнодушием и легкой небрежностью принял у себя в мастерской Павла III, пришедшего на смену Клименту VII. Новый Папа был из семьи Фарнезе. Он сам пришел в мастерскую художника, и казалось, не замечал раздражения, которое Микеланджело даже не пытался скрыть.
- Вам будет выделена пожизненная ежемесячная пенсия. Сумму назовите сами. Вы должны быть главным художником Ватикана до конца своих дней. Что это я говорю художником, нет, не только художником, архитектором, зодчим. Вы должны быть постоянно при мне. Я так этого хочу, - Павел III лепетал без передышки, бросая пламенные взгляды в сторону художника.
У Микеланджело появились очень нехорошие и поистине нехристианские мысли в отношении Папы. Подавив в себе злость, он их отогнал, на смену им на поверхность вышла мысль, которая прочно обосновалась в его голове – побег из Рима. Папа продолжал счастливо щебетать: «Я Вас жду у себя при дворе. Я так хотел с Вами работать и ждал этой минуты тридцать лет. Немедленно появитесь в Ватикане. Это мой приказ», - Папа со свитой удалился. «Мамма мия», - простонал художник. Папа Фарнезе унес эскизы «Страшного Суда» с собой и долго в присутствии свиты из кардиналов искренне и пламенно восхищался ими. «Никогда не видел ничего подобного. Он великолепен. Микеланджело – неповторимый гений. Я так счастлив, что смогу насладиться его присутствием подле своей особы. Благодарю небо за то, что даровало нам его. Готовьте указ о назначении Микеланджело Буонарроти главным живописцем, скульптором, архитектором и зодчим Ватикана».
- Может нам сначала услышать мнение мессера Буонарроти, - вежливо предложил Пиерджованни Алиотти, епископ ди Форли, камерарий Павла III.
- Ничего не знаю и слышать не хочу. Буонаротти в Ватикан! - Папа водил глазами по рисункам.
- Ваше Святейшество, на мне старые договоры, которые подобны удавкам, надетым на осужденных. Я не могу начать расписывать капеллу, покуда, не будет решен вопрос с Сиенским собором и гробницей Юлия II.
- Какая еще гробница? Они хотят еще что-то, помимо статуи Моисея? С них и этого довольно.
- У меня готовы еще две статуи и есть эскизы и чертежи трех других. Надо решить этот вопрос, иначе я останусь в шестьдесят лет нищим и бездомным.
Павел III вытаращил глаза на художника.
- Я уничтожу все твои контракты!
Микеланджело был не в силах сдержать улыбку.
- У тебя будет пожизненная пенсия, доход от таможни на реке По. Микеланджело, соглашайся. Твои контракты – моя забота. Хочешь, доделывай статуи сам, хочешь – отдай кому-нибудь из молодежи. Выбери сам. Только умоляю тебя, напиши «Страшный Суд» на стене Сикстинской капеллы. Никто, кроме тебя, не способен это сделать. Ты – единственный, ты – неповторимый, ты – гениальный маэстро Микеланджело Буонарроти.
Микеланджело согласился.
Умер Лодовико Буонарроти. Тихо, спокойно, в своем кресле. После смерти Буонаррото отец не сразу полностью осознал отсутствие сына в доме. Лодовико и при жизни не сильно замечал его присутствие. Буонаррото сам возникал перед отцом, когда было нужно, либо одному из них, либо другому. Лодовико не искал сближения с ним. Страсть сожгла всю первую половину жизни Лодовико Буонарроти. Вторая часть его жизни не сильно его интересовала, в ней он жил лишь воспоминаниями о первой. Красивая хрупкая женщина с большими черными глазами, грустная, молчаливая и недоступная. Такая желанная … Маленький мальчик с черными кудрявыми волосами и большими черными выразительными глазами мажет стену углем. «Микеле – это я», говорит Франческа, и голова ее падает на подушку. Микеланджело бежит домой из школы после нахлобучки от учителя латыни Он весь дрожит, он боится рассказать отцу и задыхаясь от волнения, поднимает на него свои глаза. Лодовико не будет ругать Микеланджело, отцу так хочется его обнять, прижать к себе. Но где Микеланджело? Его уже нет. Он ушел. Он опять ушел куда-то. Где? Где Микеланджело? В красивом саду среди фейерверков, фонтанов, экзотических деревьев и античных скульптур стоят две фигуры, освещенные разноцветными вспышками огней. Роскошный мужчина держит за плечи подростка и улыбается ему. Лодовико хочет завыть от боли при виде этой картины. «Микеланджело», - старик произнес во сне. До него донесся какой-то гул: то ли шум голосов, то ли шум от того, что что-то двигают, переносят. Лодовико не разговаривал уже давно, хотя, всякий раз внимательно следил за тем, как ему на стол кладут очередное письмо Микеланджело. Отец читал письма сам. Он так хотел. Интимность должна была быть соблюдена.
Лодовико не знал спит ли он в последнее время или бодрствует. День и ночь, реальность и мираж так тесно переплелись в последнее время, что Лодовико уже и не хотелось и не моглось проследить между ними какую-то осмысленную границу. Он не знал ест ли он, моется ли он, одевается ли он, но он хорошо ощущал под собой кресло, к которому прирос и окно, перед которым сидел. Комнату свою он не покидал уже несколько лет.
Однажды, Лодовико очень четко ощутил себя полностью здоровым. Ему захотелось встать, пройтись по комнате, отыскать вещи Франчески, перебрать их ( он очень сильно внутри тосковал по ним), потом, походить по дому, поздороваться со всеми. Лодовико вспомнил, что в доме есть ребенок, маленький сын Буонаррото, Леонардо. У Лодовико тоже когда-то был сын Леонардо. Лодовико его когда-то тоже очень любил. Его все любили. Вот, Буонаррото и назвал своего сына Леонардо. Лодовико захотелось поговорить с Буонаррото о Леонардо, о своем и о его. Надо подняться и поговорить с Буонаррото. Получилось это не сразу, но героически Лодовико Буонарроти добрался до двери. Она была ужасно неподатлива и обладала характером покойной моны Франчески. Первым, скрип и шум возле дверей деда заметил Леонардо и истошным воплем позвал мать. Несмотря на свои восемнадцать лет, он все еще избегал деда, неподвижная фигура которого внушала ему ужас.
Жена сына и внук усадили старика обратно в его кресло. Он, молча, но вопросительно, осмысленно смотрел на них.
- Ну, что смотришь? – резко спросила усталая женщина, - нет Буонаррото, нет, давно уже нет. Сколько я тебе не кричала в ухо, ты даже и не пошевелился. Дуб, настоящий дуб, разве, что корни только в своем кресле не пустил. Нет Буонаррото, умер он, слышишь? Умер, от чумы, на улице, как собака. Твой Микеланджело вытащил его из больницы, иначе, может, пожил бы еще, ан нет. Нет Буонаррото, не смотри на меня, нет его. Уже несколько лет.
Лодовико услышал имя Микеланджело и по-своему истолковал патетику женщины. Губы старика зашевелились, и по их движениям женщина прочла имя Микеланджело. Зная свекра, она пришла в неистовство. Давно кипевшая в ней злоба вылилась наружу.
- Микеланджело, Микеланджело… У меня мужа отнял твой Микеланджело. Микеланджело жив, с ним ничего не происходит. Он – заговоренный, твой Микеланджело, а моего Буонаррото нет. Микеланджело жив, понимаешь? Жив, жив, - она заглядывала старику в лицо, он испуганно отпрянул от нее, - БУ-О-НА-РРО-ТО умер. У-МЕР! У-МЕР! – слезы брызнули у нее из глаз. Она расплакалась, и пожалуй, эта единственная эмоция, которая, наконец, донесла до обледенелого сердца старика суть происшедшего. Его губы произнесли: «Буонаррото».
- Мама, дедушка произнес имя папы, - сказал юноша.
- Наконец-то, жаль, что твой папа этого не видел.
87. VITA NUOVA
Была ли эта новая сильная страсть, пришедшая на смену угасшей, сгоревшей дотла и истощившей все силы Микеланджело за шестьдесят лет? Возможно. Он не мог жить с пустым сердцем. Художнику, а тем более такого масштаба, нельзя оставаться в состоянии внутреннего одиночества. Это опасно для жизни. Душа гения и сильна, и хрупка одновременно. Балансировать между мощью таланта и тонкостью душевной организации подчас сродни искусству канатоходца. Учиться этому приходиться всю жизнь, а иногда и ее не хватает. Что же здесь является шестом? Любовь. Спасительная любовь и если очень повезет, то взаимная.
Микеланджело хотел любить сам. Для него было важно, чтобы он выбрал себе человека сам. Он его любил для себя и любил всем своим существом, каждой клеточкой своего организма, но не растворяясь полностью в любимом существе. Любовь – это еще одна область, в которой по-новому можно проявить свой, теперь уже личностный гений. Иногда, можно сказать, что это спасает человеку жизнь. Ничто не заменит тех эмоций, которые дает общение с человеком, который тебя искренне любит.
Томмазо дель Кавальери был римским аристократом. В то время этот титул заменял все необходимое в наше время: бумаги, рекомендации, какие-то объяснения к собственной персоне. Потомственный римский аристократ. Перед глазами сразу же возникают высокие, статные мужчины белых тогах, величественная осанка, голубые глаза с холодным блеском, нос с горбинкой, крутой излом бровей и тонкие губы. Если это не может вызвать любовь у всех, то, по крайней мере, любопытство. Томмазо был великолепно воспитан, имел хорошо развитый, тонкий вкус и всестороннее образование. У Томмазо было редкое качество – он умел составлять и выражать собственное мнение. Микеланджело был счастлив в общении с ним. Другого скульптор не требовал.
Будь чист огонь, будь милосерден дух,
Будь одинаков жребий двух влюбленных,
Будь равен гнет судеб неблагосклонных,
Будь равносильно мужество у двух.
Будь на одних крылах в небесный круг
Восхищена душа двух тел плененных,
Будь пронзено двух грудей воспаленных
Единою стрелою сердце вдруг.
Будь каждый каждому такой опорой,
Чтоб, избавляя друга от обуз,
К одной мете идти двойною волей,
Будь тьмы соблазнов только сотой долей
Вот этих верных и любовных уз, -
Ужель разрушить их случайной ссорой?
Микеланджело посвятил эти сроки Томмазо дель Кавальери. С обновленной душой, с сердцем, полным огня и силы, Микеланджело бросился в новый грандиозный замысел – фрески «Страшного Суда». Замысел был сколь дерзок, столь и беспрецедентен. Главной темой у Микеланджело стало немилосердие. Это было так не характерно для куртуазной, подобострастной росписи Ватикана, где каждый художник и даже Рафаэль с его человеколюбием, не избежал участи изобразить очередного Папу в виде исторического героя. Вот этого то Микеланджело не умел и учиться этому не собирался. Томмазо был его надежной опорой в это время. Микеланджело так себя описал:
В ком тело пакля, сердце – горстка серы,
Состав костей – валежник, сухостой;
Душа – скакун, не сдержанный уздой,
Порыв кипуч, желание – без меры;
Ум – слеп и хром, и полн ребячьей веры.
По колориту «Страшный Суд» Микеланджело подобен лишь «Аду» Данте. Микеланджело иллюстрировал своего любимого Данте. Они работали вместе. «Страшный Суд» был эпохальным произведением – философски - жизненным итогом. Это был ответ миру от Микеланджело Буонарроти. Он начал подводить определенную черту под свою жизнь. Наступило его время «собирать камни». Немного со «Страшным Судом» перекликаются вот такие строки:
Пристойно опустивши долу очи,
Вся мишурой обвешена вокруг,
Проходит Ложь, с душой темнее ночи,
Но с виду всем заступница и друг;
Ей, ледяной, жить в зное дня нет мочи,
Нужна ей тень, чтоб избежать докук;
Она дружит и делится советом
С Изменою, Коварством и Наветом.
Вослед ей Лесть проходит хлопотливо, -
Юна, проворна, хороша собой,
Раскрашена, разубрана на диво,
Обильней, чем цветами луг весной;
Она вертит всем скромно и учтиво,
Твердит лишь то, чего б хотел другой,
И смехом и слезой она лукавит,
Глазами любит, пальцами удавит.
Она не только мать злодейств придворных,
Она их нянчит, кормит молоком,
Хранит, растит в руках своих проворных…
Почему Микеланджело взял на себя смелость бичевать пороки людей? Кто ему дал такое право? А никто его и не давал, художник сам его взял. И это у него, надо сказать, получилось.
Микеланджело и не рассчитывал на шумный успех, на всеобщее одобрение, на нравственное восхищение, которое вызвала его предыдущая работа в Сан Лоренцо. Как будто бы Микеланджело окончательно решил сорвать все маски с людей, да и с себя в том числе.
Полностью в своем «Страшном Суде» он от всей души, со всей страстью делал то, что так давно хотел – обнажить в переносном и в буквальном смысле этого слова, общество. Предугадывал ли Микеланджело возможную реакцию этого самого общества? Безусловно. Говоря же его словами о его любимом Данте: «Я говорю о Данте: не нужны озлобленной толпе его страдания …» Микеланджело говорил и о себе. Он писал свой «Страшный Суд», бросая откровенный вызов зрителю.
- Кто это? – спросил Микеланджело у дель Риччио.
- Где?
- Вон там, вокруг нее много других мужчин. Они стоят к ней довольно близко. Ей, что, наплевать на правила приличия?
- А-а, ты о маркизе де Пескара. Это Виттория Колонна.
- Это она?!
Микеланджело почувствовал замешательство. Он уже много слышал об этой женщине. О ней с восхищением говорил даже покойный Рафаэль в последние годы своей жизни. Микеланджело никогда не был завсегдатаем модных салонов и не встречался с маркизой раньше, но всегда с интересом слушал, что о ней говорят.
- Смотри, смотри, - подтолкнул друга Луиджи дель Риччио, - сейчас этот сопляк Галеаццо де Тарсиа начнет декламировать свои стихи в ее честь.
- Надо же, в его годы обычно воспевают пятнадцатилетних Психей, - мрачно и довольно ревниво заметил Микеланджело.
- Да, он на тридцать лет ее моложе и все равно падает к ее ногам.
- Неужели она так умна?
- Пойди, поговори сам, - опять подтолкнул Луиджи Микеланджело в бок.
- Перестань, Луиджи, там вон, сколько юных, образованных и красивых, погляди на меня. Меня, наверное, только ночная сова не испугается.
- Перестань, она о тебе уже много раз спрашивала. Кавальери ей рассказывал, что ты пишешь «Страшный Суд», ее это очень заинтересовало, те же знаешь, - Луиджи нагнулся очень близко к уху художника, - она дружит с этими, новыми христианами. Микеланджело закивал головой. Он уже слышал кое-что об этих людях, противящихся папскому престолу.
Виттория Колонна принадлежала к высшей аристократии с обеих сторон – она была герцогиня. Отец ее был неаполитанский герцог Тольяццо, мать – герцогиня д'Урбино. Девочки из высшего общества редко задерживались в родном доме. Обычно, они служили средством для закрепления политических отношений между влиятельными семьями и даже государствами. В семнадцать лет Витторию выдали замуж за маркиза де Пескара. Ни ему, ни ей этот брак не был нужен, но ее хорошо воспитали, у нее был ум и поэтическое воображение. Муж не любил и не понимал ее устремлений; тогда, чтобы не опускаться, как другие женщины, до поисков тепла и новых ощущений в случайных связях, сплетнях и интригах, Виттория придумала себе мужа, наделив воображаемый образ реального человека, всеми требуемыми ей качествами и полюбила его. Она стала писать для него стихи. Она не была хорошенькой. Крупные, тяжелые, мужские черты лица, высокий крупный лоб, мощный подбородок. Виттория не привлекала «красотой ниже пояса». Она принадлежала к той категории исторических женщин, которые никогда не были признаны красавицами в истории, но они ее делали. Еще с детства, до замужества у нее появилась привычка, которая страшно раздражала потом ее мужа - читать и записывать впечатления о прочитанном. В браке, который, скорее, был похож на вынужденное соседство, Виттория углубилась в это занятие, стала читать еще больше, а позже стала писать самостоятельно. Хорошая литература выработала у нее выразительный литературный язык. В ней было приятно общаться. Недюжинная интуиция, природный дар психолога, а также, феноменальная способность быстро усваивать и применять на практике полученные знания, снискали себе достаточное количество восхищенных поклонников среди мужчин и пропорционально – завистниц и врагов среди женщин. У нее не было подруг.
Микеланджело наблюдал за ней. Про себя он уже отметил все недостатки ее внешности, но открыточного типа красота хороша лишь для вывесок в траттории, а в Виттории было главное, что нравилось скульптору и художнику – порода и развитый гибкий ум. Художнику всегда хотелось любить, уважать, трепетать.
Виттория была исключительной женщиной. После неприятного опыта под названием супружество, подобные отношения ее не интересовали. Сексуальной зависимости ее нервная система тоже не испытывала. Она уже знала, что, может быть любима и почитаема самыми разными мужчинами, находясь с ними в тесных дружеских отношениях, ее переписка была обширной. Она отвечала на все присылаемые ей письма, иногда встречалась лично, но никого никогда не допускала до своего сердца. Вся ее жизнь с тридцати лет, с момента кончины ее мужа в 1520 году протекала только лишь в ее разуме. Сердце ее оставалось на замке.
- Браво! – прокричала Виттория, хлопая в ладоши юному ди Тарсия, который зарделся, как роза, после восхищения им дамой его сердца, - браво, Галеоццо, я не слышала ничего подобного после смерти моего Ариосто. Он был мне так дорог. Мне его сейчас так не хватает. Это был поистине могучий человек, его талант был подобен октябрьской буре, вырывающей с корнем вековые сосны и уносящей их вдаль. Стиль его письма захватывал меня всю, до кончиков ногтей, - Виттория говорила увлеченно, ее лицо в этот момент было подобно лицу дельфийского оракула в состоянии пророческого транса. От нее нельзя было оторвать глаз, - я соглашалась с каждой буквой, с каждой запятой, иногда мне кажется, что наши души настолько прижались друг ко другу, - Виттория с закрытыми глазами обхватила кого-то руками в своем воображении, - что я бы поняла его, даже если бы он прислал мне пустой лист вместо письма.
Среди мужчин прошла волна восхищения.
- Мне очень не хватает Лодовико Ариосто, - прошептала Виттория. Микеланджело заметно придвинулся вперед, движение это было импульсивным, ему просто очень надо было поближе рассмотреть ее лицо. Очень надо было. Виттория заметила этот маневр и подняла к нему лицо. Она поняла желание художника и тоже с большим интересом стала изучать внешность гения. Первое, что она отметила о его наружности - он был не такой как все, - он не хотел понравиться. «Вот Вы какой, Микеланджело Буонарроти. Да, Вы не привлекательны, но притягательны. Вы – магнит. Вы сами этого не чувствуете, а я знаю, что сверхъестественная сила, аура гения, мощь незаурядной индивидуальности приковывают к себе гораздо крепче, чем смазливое кукольное личико. Вы очень-очень мудры, мессер Микеланджело Буонарроти. Я вижу это по Вашей коренастой сутулой фигуре», - так думала Виттория. «Почему она так одинока при таком скоплении столь блестящих мужчин вокруг нее? И этот внезапный интерес ко мне? Впрочем, не ко мне, а к моим произведениям. Сам по себе Микеланджело Буонарроти никогда не вызовет у Вас, донна, подлинного интереса. Микеланджело Буонарроти никогда не существует без приставок вроде «Пьета», «Моисей» и Сикстинская капелла. Вот там и ищите Микеланджело Буонарроти, а этот старый мешок с костями оставьте в покое», - так думал Микеланджело Буонарроти.
- Я много слышала о Вашем новом труде над стеной в Сикстинской капелле, мессер Микеланджело Буонарроти, - обратилась вслух Виттория к художнику, - синьор Кавальери рассказывал мне о Вашем замысле претворить в жизнь «Страшный Суд» Иоанна Богослова. Это правда, что теперь, входя в Сикстинскую капеллу, мы будем слышать «плач и скрежет зубов»?
- Да, донна, Вы абсолютно правы.
- Почему? Почему Вы выбрали эту тему? – живо спросила Виттория.
- У меня не было другой.
Виттория смущенно посмотрела на Микеланджело, она не привыкла к лаконичным ответам на свои вопросы. Микеланджело понравился ей еще сильнее.
- Вы интригуете меня, мессер Буонарроти, мне очень хочется взглянуть на Вашу работу.
Микеланджело смутился от столь прямого намека на приглашение, он не любил, когда вмешивались в его творческий процесс и поистине не привык ни принимать приглашения дам, ни отказывать им. Он не знал как себя вести. Виттория была умной женщиной. Она отлично понимала терзания художника и хорошо знала, что нельзя ему показывать, что она это видит.
- Простите мою назойливость, маэстро, я совершила ошибку, напрашиваясь к Вам. Простите мою бесцеремонность, еще раз прошу, всему виной Ваш талант, мессер Буонарроти. Зная, какие чудеса Вы творите с помощью резца и кисти, я просто не могла удержаться от любопытства и избежать искушения хоть одним глазком взглянуть на Ваше видение «Страшного Суда». Скажите, он действительно страшный, этот суд?
- Да, донна, он – страшный.
- И кто там у вас судит?
- Бог.
- Вы рискнули изобразить Самого Бога?
- Рискнул.
- Вы – необыкновенный человек, - глаза Виттории заблестели, - пустите меня в свою жизнь, мессер Буонарроти.
Воцарилась тишина. Пауза была больше положенной.
- Хорошо, - сказал маэстро, - я оставлю для Вас записку у Кавальери.
Микеланджело ушел.