- Одно мне непонятно, - сказал я, не открывая глаз. - Отчего Тень, проникнувшая в покои таинственной квартиры и увидевшая ВСЁ, как она говорит, не стала лучше своего первоисточника-учёного, а превратилась в самого заурядного жлоба?
- Потому что она в отличие от хозяина-идеалиста смотрела на вещи практически и сразу решила употребить новообретённые знания себе на пользу. Даже животное, от вируса до примата, случайно познав новые навыки, тут же обращает их себе на пользу и побеждает в борьбе за существование.
- Выходит, что будущее всегда за жлобами?
- Мне не совсем понятно это определение... Этот термин не употребляли в той среде, где я росла и училась.
- Жлоб - это такой человеческий типаж, который видит смысл жизни в том, чтобы захапать себе как можно больше материальных благ и прётся от гордости, когда прочие обыватели, не такие удачливые, ему завидуют.
- Теперь - понятно, - она положила ладонь на мой горячий лоб. - Но как утверждает народная мудрость - "Лучше жить в зависти, чем в жалости"... Не так ли?
- Нет, - сказал я, перехватывая её руку и перекладывая прохладную ладошку на своё пылающее лицо. - Лично мне... больше нравится когда меня жалеют...
Инга вежливо и мягко освободила свою руку из моей и, приложив палец к губам, многозначительно вздёрнула головой и показала глазами на висевший у кровати гобелен с возлежащим тигром.
- Боишься своего Шер-хана?!.
На этот раз она сама быстро закрыла мне ставшей необходимо желанной изящной ручкой полуоткрытый рот, уже готовый исторгнуть очередную филиппику в адрес отсутствующего хозяина, а другою, с указующим перстом, чуть не ткнула вытканному тигру в хищное око.
Я присмотрелся: чёрный зрачок правого глаза большой кошки несколько отличался от зрачка левого: совсем чуть-чуть - едва заметной выпуклостью. "Око недрёманное!" - по-своему, символически, понял я Ингу, полагая что пластиковая пуговка прикреплена для маскировки выеденной молью дырки.
Видимо, она почувствовала моё наивное рабоче-крестьянское недопонимание и, для пущей убедительности, похлопала пальчиками по своему розовому ушку в белом завитке.
"Прослушка!" - наконец догадался я.
На этот раз моя сиделка удовлетворённо кивнула: импульс моего озарения отразился и на её лице. Однако выглядело оно наряду с этим заметно расстроенным, даже взволнованным. Похоже, для неё самой это стало неожиданностью.
Покопавшись в своей сумке-чемодане, она достала пинцет и лупу. Затем сильно наклонилась к ковру и взобралась одной из коленок на мою постель, упёршись ею в мой бок и красиво изогнувшись. Белый медицинский халат её плотно обтянул стройный стан, и я, не удержавшись, провёл рукой по спине, талии и ниже. Однако она не отреагировала на моё невольное, преисполненное восхищения, спонтанное прикосновение - как будто я погладил гипсовую скульптуру гимнастки или пловчихи в парке культуры и отдыха советских времён: напряжённое тело её показалось таким же твёрдым и непоколебимым, подчёркнуто спортивным и сильным.
Слегка отогнув пластиковый зрачок тигра, она внимательно рассмотрела сквозь лупу его внутреннюю сторону. Через минуту, сокрушённо вздохнув, она отступилась от исследуемого объекта и спустила свою коленку с кровати.
Лицо её раскраснелось, волосы выбились из-под шапочки - зрелище применительно к ней из ряда вон выходящее. Она перехватила мой повышено любопытствующий взгляд и, спохватившись, раздражённо-строгим голосом сказала:
- Пора укол ставить! Переворачивайся на живот...
Проделав все необходимые процедуры, она с непохожей на неё бесцеремонностью натянула мне на лицо простыню с одеялом и велела спать, объявив тихий час.
Я проникся сочувствием к её внезапному разочарованию в любимом папике, послушно повернулся на бок и закрыл глаза, чувствуя утомлённость и необходимость временно забыться от полученных впечатлений, чтобы набраться сил для последующего их осмысления.
Сквозь сон я успел услышать приход дачного сторожа и его бодрый стариковский разговор с молоденькой женщиной-красоткой. "Тоже флиртует, старый чёрт!" - подумалось мне напоследок, и я заснул.
Очнулся я поздно - уже в потёмках. Надо мною стояла Инга с шприцем в руках. Лицо её в темноте почудилось зловещим и решительным. "А вот уколет меня сейчас каким-нибудь ядом!" - мелькнуло вдруг в голове. - "Выместит на мне свою несказанную обиду!"
Но в голос её вернулась прежняя благодушность:
- Извини, что разбудила, - сказала она. - Но надо выдерживать положенное время, если хочешь поскорее выздороветь.
- Я хочу! - согласился я с подчёркнутой готовностью. - И тебе, наверное, надоело со мной возиться. Хочется вернуться в нормальную жизнь с достойным тебя комфортом?
Она не ответила. Тогда я продолжил, уже лёжа на животе:
- Когда ты планируешь поставить меня на ноги?
- А ты торопишься? - спросила она, уколов и введя лекарство, довольно болезненное. - Или я тебе надоела?
- Ты мне не надоела... Просто, мне пора в Россию. Там у меня дом, хозяйство...
- Дом... Хозяйство... - эхом откликнулась Инга. - Вернёшься, если будешь слушаться и не противничать.
- А разве я противничаю?
- Чуть-чуть. Много вопросов ненужных задаёшь.
- Чуть-чуть не считается... Это я так... для поддержания разговора. Раз телевизера нет. Ты можешь мне тоже задавать...
Она опять заткнула мне рот ложкой с микстурой и спросила:
- Значит, ты на хуторе живёшь?
- Именно на хуторе... Вкус у лекарства какой-то знакомый... с детства. Будто из косточек урюка... или алычи.
- Это для отхаркивания. Радуйся, что у тебя не пневмония... А где у тебя хутор?
- Далеко от сюда. В Сибири.
- Разве там бывают хутора?
- Не бывают. Это только у меня, - решил похвастаться я. Она вдруг задумалась и нескоро ответила:
- А, ведь, я родилась там.
- Где - там?
- В Сибири. Только я ничего не помню. Родители после моего рождения сразу вернулись на родину.
- В Литву? - понимающе откликнулся я.
- В Латвию.
- Так ты латышка?
- Да. А что? Ты не любишь латышек?
- Я люблю. Особенно певиц и артисток.
- Лайму Вайкуле и Вию Артмане? - улыбнулась она.
- Их тоже люблю... Но мне больше нравятся Ингрида Андриня с Ингеборгой Дапкунайте...
Латышская девушка Инга сидела рядом на стуле и продолжала мило улыбаться. Я осторожно взял её за левую руку, будто специально выставленную на коленке. И на этот раз она не стала её у меня отбирать.
- Ты так хорошо разбираешься в латвийских актрисах? Последние, вроде бы, не мега-звёзды?!
- Все, которые - Инги, для меня больше, чем звёзды!..
Тут она встала и погрозила мне пальцем.
- Сейчас будем ужинать. Ты сможешь выйти к столу?
- Конечно, смогу. И не только... Суровая необходимость выгоняет меня на двор! Ты же утку мне не подашь?
- Здесь её нет... Подожди! Я тебе дам полушубок Георгия Бенджаминовича.
Полушубок оказался на удивление узким и коротким. "Вот они - Наполеоны! Герои-малышики. Двуногих тварей миллионы для них послушные марионетки. Инга тоже игрушка... И она об этом стала постепенно догадываться! Надо её попробовать перевербовать на свою сторону..."
Последняя мысль мне страшно понравилась, и я повеселел. Ночь наступила лунная и морозистая - почти как в Сибири. Я посмотрел на звёзды - они плясали!
- Хорошо бы выпить! - сказал я, вернувшись в тепло дома и усаживаясь за скромно сервированный стол. - У тебя наверняка есть этиловый спирт для протираний? Может, отметим знакомство?
- Тебе нельзя. Подкрепись супчиком, а потом попьёшь чаю с мёдом.
- Почему нельзя? Водка с перцем - лучшее лекарство от простуды!
- Если бы раньше... до температуры. Теперь поздно. Ешь давай суп пока не остыл!
Супом она называла тот же самый бульон, в котором на этот раз плавал сваренный вермишель и накрошенное мясо курицы. Мне он показался до невозможности пресным. Я потянулся к тарелке с разными солениями, высмотрев красивую тугую помидорку. Но хозяйка тут же отреагировала, утянув тарелку к себе.
- Тебе нельзя! Хочешь поскорее выздороветь - ешь, что дают.
Аргумент подействовал, и я по-быстрому дохлебал суп, накидав туда мелких сухариков. Затем мы долго пили чай из небольшого самоварчика, удовлетворённо сопели и переписывались.
На столе лежал лист бумаги, на котором было крупно выведено: "Почему ты такой легкомысленный? Не успел остыть след от твоей девушки, а ты уже пристаёшь к другой?"
Я подумал и написал любезно поданным ею карандашом: "Это я с горя. Все меня первого бросают!"
Инга сочуственно, но с заметной иронией, покачала головой и осудила меня: "Ты слишком легко сдаёшься... Либо лукавишь, а сам просто сексуальный маньяк?"
"Может быть и маньяк. Только я не опасный. Не бойся!"
"Как раз таки ты опасный! Но я не боюсь..."
Почему я опасный и почему она не боится, спросить уже не удалось - она забрала бумажку и закинула её в печь.