«Аресты тридцатых годов были арестами людей случайных.
Это были жертвы ложной и страшной теории о разгорающейся
классовой борьбе по мере укрепления социализма».
Варлам Шаламов
«Последний бой майора Пугачева».
Моего деда, Корноуха Петра Трофимовича, командира взвода 20-го стрелкового Черниговского полка РККА, арестовали в 1935 году.
Бабушка рассказывала: «Дед был дежурным по полку и забежал в обед домой побриться. Сидя за столом напротив зеркала он намылил щеки, но успел выбрить только одну. В комнату вошел особист из НКВД, а с ним два солдата с оружием. Особист сказал: «Корноух Пётр Трофимович, вы арестованы. Сдайте оружие и следуйте за мной!». Солдаты направили винтовки в сторону деда. Дед встал, вытер полотенцем мыло с недобритого лица, протянул НКВДшнику ремень с кобурой и вышел, в сопровождении солдат из комнаты».
Мой дед был из старого казачьего рода. Его далёкий предок, Корноух Константин Мартынович, был с 1680 по 1685 год Новгород-Северским городским атаманом. Видно и это сыграло какую-то роль в аресте деда, но, скорее всего, был просто донос завистника, а дальше уже приклеили и происхождение, и социальное положение. Теперь уже невозможно установить что-то более точно, ведь уже ни дедушки, ни бабушки, ни кого нет на этом свете, кто бы мог что-то рассказать более точно о тех событиях.
Семья моего дедушки была достаточно большой. Тогда, мне кажется, все семьи были большими. Мой прадед Трофим, его жена, сыновья Тимофей, Дмитрий (Их я никогда не видел. Все они умерли во время голодовки. Я даже не знаю, в каком году. Скорее всего, в 1922-1923.), Пётр и Дарья.
Дед был призван на действительную военную службу, раньше так называли то, что сейчас называют срочной службой, примерно в 1921 году. Службу он проходил в 19-м Нежинском стрелковом полку 7-й стрелковой Черниговской Краснознамённой, ордена Трудового Красного Знамени дивизии им. Фрунзе.
После окончания действительной службы он не демобилизовался, а остался на службе в должности помощник командира взвода. Занимался обучением молодых солдат премудростям воинской службы.
Примерно в то же время он женился на моей бабушке, Цыганок Матрёне Иосифовне. Она была из зажиточной крестьянской семьи. У деда с бабушкой родились два сына Коля и Петя (года рождения сыновей я не знаю), и дочка Антонина (в 1928 году). Дедушка и бабушка с детьми жили на съёмной квартире в Нежине недалеко от полка, где служил дед.
Потом деда перевели в Чернигов, в 20-й стрелковый полк. Там он служил в должности командира взвода.
В Чернигове, у дедушки с бабушкой в конце 20-х годов, с разницей примерно в два-три года умерли оба сына. Один умер от скарлатины, а второй от дизентерии.
Бабушка рассказывала: «Где-то, через год, после смерти Коли, Петя проснулся утром и рассказал мне страшный сон, который ему приснился – «Мамочка, мне сегодня приснился Коля, будто он сидит в глубокой яме и зовёт меня к себе. Когда я подошел к яме, Коля схватил меня за руку и затянул в эту яму!»
Вскоре после этого Петя умер. Вот такой вещий оказался сон.
В начале 30-х годов у них родился ещё один сын. Его назвали в честь первого своего сына – Колей.
Моего деда арестовали в 1935 году. Причину, даже примерную, я не знаю. Об этом как-то не очень принято было говорить и рассказывать. Бабушка с детьми Тоней и Колей были вынуждены уехать обратно в село. Вернее тогда это считалось местечком, ну что-то вроде небольшого городка или как сейчас говорят – посёлок городского типа. Там у них был небольшой домик, в котором они и поселились. Рядом жили родители бабушки и её четыре сестры. Местечко называлось Веркиевка. Когда-то, очень давно, это была вотчина польского шляхтича по имени Веркий. Отсюда такое название.
В 1936 году в село, проведать свою маму, приехал Михаил Петрович Кирпонос. Он тогда командовал пехотным училищем в Казани. Он узнал о том, что мой дед был арестован и находится в тюрьме в Чернигове, пришел к бабушке, чтобы узнать что случилось. Михаил Петрович пообещал, что попробует разобраться во всём и, если это возможно, помочь. Я не знаю, как и что ему удалось сделать, но деда освободили в 1937 году, сняв с него все обвинения, и он вернулся домой к семье. Скорее всего помогло то, что арестовали деда в то время, когда наркомом внутренних дел был Ягода, которого потом арестовали и расстреляли, обвинив в необоснованных репрессиях, освободили деда при Ежове, который тоже был арестован и расстрелян, а восстановили в армии при Берии. Каждый последующий из них как бы исправлял ошибки предыдущего.
После освобождения, немного придя в себя и не чувствуя за собой ни какой вины, дед написал письма, одно в Киев, командованию Киевского военного округа, а второе в Москву в Наркомат обороны Ворошилову К.Е.
В конце 1938 года ему пришел вызов из Москвы с предложением явиться в Наркомат для решения вопроса о дальнейшей службе.
Дед срочно уехал в Москву, а через неделю пришел вызов из Киева. Бабушка очень переживала. Она, конечно, хотела бы поехать в Киев. Ведь тогда вся родня была бы почти рядом.
Может это судьба, что раньше пришел вызов из Москвы. Неизвестно, были бы они все живы, если бы уехали в Киев.
После приёма в Наркомате обороны дед был восстановлен в звании и направлен, для продолжения службы, в 1-й полк связи МВО в Сокольники.
В 1939 году к нему переехала бабушка с детьми.
Полк, как я уже написал, находился в Сокольниках на улице Матросская Тишина, в старых, ещё петровских времён казармах. Там же, на территории полка, жили и командиры.
Жили тогда с минимальными коммунальными условиями. Деду выделили комнату около 20 кв. метров на четырёх человек. Кухня была общей на целый этаж. Тогда это называлось коридорная система. Длинный коридор через весь этаж. Слева и справа вдоль коридора жилые комнаты, а в конце кухня и туалет. Но, как рассказывала моя бабушка, жили очень дружно. В праздники в коридоре выставлялись столы и накрывались по принципу – кто, чем богат.
Дед получил под своё командование взвод и занимался своей привычной работой, обучал солдат.
Коля и Тоня ходили в школу. Жизнь шла своим чередом. На лето полк выезжал в летние лагеря куда-то в район старицы реки Волга недалеко от города Чебоксары. Бабушка устроилась работать в полковую прачечную. Её назначили начальником прачечной и, соответственно, она с полком и детьми тоже на лето выезжала в лагеря. Так было и в начале лета 1941 года.
Когда началась война, пришел приказ полку вернуться к месту постоянной дислокации, а всех гражданских лиц оставить в эвакуации в той местности, где находились полковые лагеря.
Приказ конечно дело святое, но только не для моей бабушки. Уж не знаю, какими правдами и не правдами, но бабушка решила вернуться в Москву вместе с полком.
Деда очень любили солдаты, и когда бабушка сказала им, что она хочет вместе с детьми уехать вместе с полком, её и двух детей, Тоню и Колю, они спрятали в вагоне, в котором перевозились полковые кони. На стоянках им приносили еду и питьё, а во время проверок бабушка с детьми зарывалась в сено в углу вагона. Так ей удалось вернуться домой.
Полк был направлен на фронт, а на базе полка стали готовить воинов-связистов. Радистов, телефонистов, телеграфистов, линейщиков. Бабушка продолжала работать заведующей полковой прачечной. Жить становилось тяжелей. Немцы уже стояли под Москвой. Начались ночные авиационные налёты.
Мама (Тоня) рассказывает: «Когда ночью начинала выть сирена, а в динамиках репродукторов звучал голос диктора, предупреждающий о воздушной тревоге, все просыпались и, одевшись, бежали в бомбоубежище. Свет зажигать было нельзя. Соблюдалась полная светомаскировка, и одеваться приходилось в полной темноте. Во время одной из тревог, Коля что-то очень долго ни как не мог одеться. Мама (бабушка) схватила его на руки, и мы побежали в бомбоубежище. Там мы увидели, что спросонья Коля, вместо штанов, пытался одеть рубашку. Засунул ногу в рукав, а дальше ничего не выходило».
Ввели продовольственные карточки. Жить стало ещё тяжелее. Бабушке удавалось за неделю сэкономить кусок мыла в прачечной и, в конце недели, она делила этот небольшой кусок на всех прачек. С этим мылом в воскресение ездили на электричке в Малаховку, где был большой рынок. Там за мыло можно было выменять какие-то продукты. Бабушка брала с собой по очереди то Тоню, то Колю. На рынке она покупала стакан молока и давала тому, кого в этот раз она взяла с собой. Сразу Колю и Тоню она взять не могла. Потому, что на два стакана молока у неё не было денег. Вот так и приходилось в одно воскресение подкармливать дочку, а в другое сына.
Вот так шли дни и годы войны. Дед воевал на фронте, а бабушка в тылу стирала солдатское бельё и старалась хоть как-то накормить детей.
Дед никогда практически ни чего не рассказывал о войне. Только какие-то мелочи. Больше отшучивался. Хотя, судя по его наградам, воевал он хорошо. Не считая медалей (хорошо помню медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За победу над Германией») он был награждён двумя орденами «Красная звезда» и орденом «Боевого красного знамени».
Правда и на фронте дед чуть не попал под военный трибунал. Как-то он прибыл в штаб с передовой и зашел в землянку к штабному особисту. Надо добавить, что особист был младшим лейтенантом, а дед был уже капитаном. Дед вошел без стука и увидел, что особист обжимается с телефонисткой. Особист накричал на деда за то, что тот вошел без стука, на что дед со всей казацкой прямотой послал особиста по известному адресу и сказал, что пока он здесь в землянке девок щупает, люди на передке кровь проливают. Особист «накатал» на деда большую бумагу и деда чуть опять не арестовали, но тут за него вступились командир полка и комиссар. Они сказали, что перед большим наступлением заниматься всякими склоками не стоит.
Одно наступление следовало за другим, особиста в скорости перевели в другое место и постепенно всё забылось.
Закончилась война. Полк вернулся в Сокольники к месту постоянной дислокации и дед вместе с полком вернулся домой. Он прослужил ещё до 1947 года и был демобилизован при сокращении армии в звании капитан.