Прерванная любовь

Никей
Прерванная любовь
(не американская трагедия)

«Хороша была Танюша…».
С. Есенин.

И вот она сбылась.
Сбылась она бурно, пронзительно и невообразимо. Об этом он грезил целую неделю, но палитра тех грез была мутная, скудная и шаблонная – возможно, из-за веры в их несбыточность. Прежде всего, поразило, как без проволочек она вдруг уступила его робкому напору, но за той легкостью грянула такая неудержимая нежность, что пронеслась мятежная мысль – не маньячка ли?
Но потом она взошла над мятой простынею как заря, он потянулся к ней в надежде повторить и убедиться, что не наваждение, но она скрылась в ванной испуганной Артемидой.
А он еще лежал в постели, нежимый мыслью о том, сколь скоротечно колдовство: войдя в постель Татьяной, она вышла Танюшкой. Воспоминания трепетали, были теплы и местами жарки, но уже одетая любовь звала сменить золото на медяки, а поэзию близости на прозу разлуки.
Руки дрожали, протестовали джинсы, непроворно натягиваясь, но надо было проводить хозяйку услады и убедиться – это сбылось, и наверно будет сбываться и дальше.
Они шли сонным бульваром – он трогал девушку, обнимал, целовал, и с готовностью она отвечала, уверяя, что она не греза, а самая настоящая явь.
Затем он посадил ее в такси и смотрел, как отбывшая любовь призывно мигала ему красными огнями – габаритами неземного счастья. Возвращаясь, он нянчил себя мыслью о том, что удивительная  близость тел – назойливый вестник божественной близости душ и, стало быть, кому как не ей быть его женой.
Однако: он возвращался домой и красочный парадный занавес стал меркнуть, а потом обрушился и смялся, уступая место будничному рабочему заднику. Теперь щемила поспешность, с какою Таня согласилась и с какою ретировалась сегодня – как будто раздала монеты милостыни.
Прежние годы приучили его: легко и просто такие дары случаются только у баловней судьбы, к коим он себя не относил – неяркого и неброского, от кого судьба за свою щедрость потребует жертв необозримых и неподъемных.
Разом оживились гнилостные черви: хорошо бы оказаться ей воровкой, аферисткой или секс партнершей какого-нибудь биоробота, который явится, чтобы выбить ему пару зубов и стребовать откупных. Какая уж тут жена.
Вспомнилось – она любит Хемингуэя. Ну, конечно же: вот откуда ее моральная размагниченность, от героев, что соблазнительно просто сходятся и расходятся друг с другом, не обременяясь обязательствами. На душе распогодилось.
Неделю назад Антон для Перовой переводил статейку, но одна темная фраза потребовала фразеологический словарь, которого не оказалось в технической библиотеке корпорации. Можно было поискать в интернете, но потянуло в Иностранку, и там на раздаче –Танюшка видением и с томиком Хемингуэя на русском языке. Он почувствовал, что может быть царственным:
– Дайте мне неделю, и будете читать старика Хэма в оригинале.
Когда пошли свидания, чтение в оригинале забылось само собой – заря восходила и угасала, а в доме ничего не пропало, нежность не выдыхалась, поведение девушки и строй ее мыслей были вполне лояльны, и пересчитать ему зубы желающих не нашлось. Можно было возвращаться к мыслям о свадьбе со свечами и о семье.
…За окном был февраль, а настроение было летнее – и даже ночь врозь с Танюшкой окружала его совсем не унылым феерическим светом, что было отмечено даже на работе. Первой заметила это Перова.
– Ты что, женился?
– А что?
– Выглядишь так, словно у тебя медовый месяц.
Перова была дочерью президента корпорации от первой жены. И дочерью была не любимой. Это сквозило во всем: говорили, что отец занимается ее судьбой как обузой, с непременной целью избавиться от нее через устройство ее дел. Она работала пресс секретарем при совете директоров. Имей она другую наружность, наверно все было бы иначе. Но породистый отец племенных данных поскупился: долговязая, сухая, вместо мякоти – кости, сухожилия и фасции. Шалая мысль обнять ее шарахалась от обилия занозистого хвороста и отсутствия всяких округлостей.
Зубастая внутренне и особенно внешне она еще и курила, что отталкивало. Громкая, скандальная, протестная, она появлялась всюду в ритме furioso и сминала завесу всякой гармонии или санитарной паузы. Иначе как Тонька ее не называли.
При такой вызывающей морфологии откуда же взяться дружелюбию и политесу? И все-таки в кабинете Антона, заходя под каким-нибудь пустым предлогом, она унималась: вела себя кротко, покладисто и как-то по особенному травянисто.
– Так откуда медовый месяц?
– Хоть ты и умный, и полиглот, но в остальном тусклый, бескуражный какой-то,  а тут…
Она осеклась – на лице Антона забрезжила радуга: Танюшка в пастельных тонах пальчиком ступни пробует тепло постели, прежде чем утонуть в омуте его объятий. Радуга погасла: контраст с образом Тоньки был ужасающ. Что-то она почувствовала – пустыня голодного женского нутра как мембрана усиливает наития, догадки и звериную тоску по полноте сезонного брачного гона.  И все же он проникся искренним сочувствием к ее скорбной женской доле и желанием приголубить ее – исключительно из любви к человечеству.
…Случился корпоратив. Для этого как обычно завесили стеллажи  технического склада и расставили столы. Получился клон Ноева ковчега. Оркестр, вино рекой, ушлая официантура  и хмельные сотрудницы назойливо липнут к телу как мокрая сорочка.  Обычными участниками мероприятия были начальники отделов со своими замами, ведущие и прочие спецы, а женский пол без разбору чинов – вплоть до туалетной обслуги.
Антон томился как никогда прежде: держался особняком и страдал от скуки. Вместо того, чтобы катать навозные шарики пустых разговоров, он бы ушел к Танюшке, чтобы растаять в ее объятиях. Но начальство учредило подобные возлияния как рабочее время, где разрозненные тела сливаются в единый производственный организм.
В самый разгар широкой гульбы заявился президент, чего прежде не бывало. Тонька сопровождала, но не рядом, а в последнем ряду свиты из замов, помощников и охраны. Президент оглядел по-хозяйски пиршество и вдруг его взгляд остановился на Антоне, который сиротливо сидел за столом, воспринимая закуски и вино, стоящие перед ним, как не кошерное. Президент приблизился, уселся рядом и внимательно взглянул на Антона только что не через лупу.
– Что не весел? Не здоров?
Антон пожал плечами, соображая как сказать поделикатней, что данное веселие не его конек. И мелькнула дерзкая мысль: пригласить его на свою свадьбу, которая скоро обязательно будет – если бы своим личным присутствием, такая честь! Такая честь! – и затем отпроситься. Но вопрос главы повернул мысли Антона вспять.
– И правильно делаешь – не трешься с этим планктоном. Отвязываются как шнурки. Тонька говорит – классный специалист, языки знаешь, но живешь как в презервативе. Так вот, твои языки мне не нужны, пока не нужны. Мне нужен пахарь и ноги. Поработаешь управляющим, а там посмотрим. В библиотеке мясо не нарастишь.
Он встал, но остановился, что-то вспомнив.
– На Тоньку обрати внимание  – запала на тебя. Она у меня вроде отдела кадров. Не подведи.
Босс ушел, а Антон слегка изумился: сложнейшую проблему он свел до уровня простейших. Видимо, он презирал барочность в мыслях (то есть витиеватость), в своих и чужих.
Из всего краткого разговора Антон вынес только одно – если он правильно все понял, то со временем станет владельцем огромной корпорации. Даже захватило дух. Но предпринять восхождение следовало немедленно. Он выловил взглядом Перову, блистающую в отдалении богатым, но нелепым платьем.
…Эту ночь Антон провел в истеричных объятиях Антонины. (Это было ее условие – именно до свадьбы). Когда, чтобы передохнуть, он встал с кровати, она произнесла с заемной томностью, ей не идущей:
– Ты восстал, как заря.
Исполненный отвращения, он едва сдержался, чтобы зарю не заключить оплеухой. Но сдержался: впереди большая работа и сдержанность – условие успеха. Кто знает, чего еще придется терпеть от малых сих. Кто же, будучи в здравом уме, бьет священную корову?
Утром за завтраком утвердили план: никакой свадьбы, а медовый месячник лучше всего провести в круизе. И еще условие – до свадьбы Антон живет в ее квартире.
… Однако впереди была проблема, и хорошо бы ее решить с той же легкостью, с какой решил свою его будущий тесть. Без галантерейных словес, правда, ему не обойтись. Великие цели потребуют великих жертв, и с неизбежностью ею становилась Танюшка. Да он принесет в жертву свою любовь. И было жаль, что мечта о семье с нею уплывает в туман обочины. Но она поймет. Она должна понять! Он воодушевился – он будет трудиться ради их счастья. Он разовьется в профессионала. Он сделает карьеру ради нее! Она поймет и поможет!
Так и скажет – приношу себя в жертву. Но цель была прекрасна. Настанет день, обязательно настанет, он придет к ней и скажет – я свободен, и положит  к ее ногам весь мир. Для начала южную Африку, где возвышается знаменитая горная цепь Килиманджаро. Он повезет ее туда на сафари. И после изнурительной охоты они будут лежать под тенью раскидистой мимозы и читать старину Хэма на языке оригинала. А пока к ее услугам будет любой ресторан.
Хотя душа морщилась, но что-то внутри шептало: Танюшка смирится. А не смирится? Что ж: перед ним сияющие карьерные высоты. Это смирит его с любой потерей. Да и жена под боком. А захочется карамели, найдет какую-нибудь бессловесную чувственную овцу, которая обоготворит его только за то, что посмотрит в ее сторону.
Антон вздохнул: может и лучше, что не согласится – на подъеме ксилофон костей Перовой лучше пуховиков Танюшки.
…Они заняли столик в самом заурядном кафе, и Антон сразу взял быка за рога.
– Скоро ты забудешь это убожество, и любой ресторан почтет за честь…
Получилось фальшиво, и пришлось спешить – с жаром убеждать (хотя убеждал в основном себя), что для них обоих предлагаемый вариант – наилучший. Он развивал ту мысль, уже довольно замусоленную, что развитие их дальнейших личных отношений прямо пропорционально его профессиональному и карьерного росту. А в душе удивлялся, как быстро усвоил язык докладов и отчетов.
Она встала из-за стола. Она улыбалась.
– Спасибо тебе.
– Да собственно…
Казалось бы, все узлы расплетаются сами собой и наилучшим для него образом. Антон поднялся,  приблизился. Она была почти на голову ниже, а очарование в эту минуту от нее шло колдовское. Обнять бы ее, прижать к себе и восплакать.  Она солнечно улыбалась.
– Успокойся и не казнись. Ты облегчил мне задачу. У меня парень…
– Как?!
Слова сбежались и устроили свалку.
– А у тебя с ним… было?
– Я даже беременна от него. Скоро поженимся.
Она солнечно улыбалась.
Темная волна накрыла и поглотила всю радость надежды. Обида, лютая ревность, унижение и оскорбление своих лучших чувств и проектов – все пошло через край. Он не помнил, как поднялась рука: девушка упала, ударившись виском о столик.
… На следствии выяснилось: парень и беременность были обычной защитной реакцией, чтобы не выглядеть брошенкой в чьих-либо глазах. По принципу – ты дура, нет, это ты дурак. Увы, скороспелая новелла не спасла гордую душу.
Это у ворон  височные кости броня, а у райских птиц хрупкие, как их яичная скорлупа – рассыпаются от резкого дуновения ветра.

Эпилог. Замечательный русский писатель сравнил прерванную любовь с прерванным оргазмом. Его вывод испепеляет: это и есть ад.