***
Что есть в вашем понимании дьявол? Что вы под ним подразумеваете? Можете ли вы его себе представить, вообразить, охарактеризовать? Видели ли вы его? Я да...
I
В тусклой, неспешно темнеющей комнате тишина. За трафаретной тоской заурядно понуренной атмосферы мирно царящее, заунывно статичное неприкаянное беззвучие. В томном апофеозе безжизненного полумрака незатейливый ансамбль из вещей, тривиально обрамлённый неприметной бесстыжей наготой обшарпанных стен. У оконной рамы хрупкая полоска лунного свечения. В сонно струящемся воздухе робко тающая, безучастно густеющая вечерняя грусть. Средь всей этой не праздной меланхоличности прямо в центре задумчивых покоев Степан Денисович - молодой поэт и одновременно студент авиационного института, экземпляр по случайности колоссально заблудший, фантастически отрешённый и беспрецедентно пропащий. Его подавленный разум незамысловато блуждал по безрадостным траекториям мыслей, монотонно выискивая хоть какое-то оправдание перманентной бренности существования.
"Вот он, день, начался, вот приходом ночи закончился, вот перетёк в ещё один... Для чего? Зачем? Что он мне принёс? Или не мне, ладно. Человечеству. Что он ему воздал? Пустоту в неодолимой её несметности, потери, горькой тщетности горсть неуёмную. К какой высшей цели катится наша действительность, куда она движется, Как же глупо, как же до болезненного несуразно и бессмысленно всё и вся - от и до и вдоль и поперёк. Жизнь не только не приносит нового, но даже и не позволяет восполнить минувшего. Надежда тает быстрее, чем снег: снегу то надо сперва для порядка хоть как-то выпасть, а надежда же умирает непосредственно ещё в процессе собственного зарождения. И ведь ни один из всего не сметного числа живущих и не ответит то толком - а зачем это всё, зачем он здесь сам и вся его миссия бренная. Вознесясь хоть до самого высшего пика мирозданческой грандиозности, не отыщешь, не сличишь ни даже тени от присутствия рассудка. Время течёт, всякий день неуклонно переходит в ночь, а ночь снова в день, жизнь не стремится закончиться, она пытается продлиться, вопрос лишь - для чего? Зачем? Смотрит ли вообще хоть кто-то эту пьесу судьбы, помимо нас? Есть ли у неё высший наблюдатель или автор? Присуща ли её страстям и развитию хоть некая обоснованность? Само собой, мир никогда не отказывается от безрассудства и непредсказуемости, однако ведь одновременно это и никакой не аргумент, чтобы параллельно сводиться до полной бессмысленности. Любая справедливость или даже её подобие есть в чистом виде плод утопичности, но есть ли хоть что-то во всеобщем замысле, вызывающее собою нечто, отличное от отвращения? Есть ли хоть какая-то вескость у этих десятилетий и веков, есть ли хоть какая-то нужность - хоть для кого-то, хоть для одного? Ища выход, я лишь всё отчётливее вижу безвыходность. И это уже не просто бесформенный тезис, а вполне себе самобытный доказанный практикой факт."
Герой вздохнул и уставился в оконную темень: "Пустота, вакуум первосортный, как и во всей судьбе, в каждом дне и в любом из начинаний, во всём - без разбора и исключений. И ни сердце, ни разум некому отдать - лишь в бесславное вовлечь, в шибко гиблое да тупое. И ряженые, и нагие, и богатые, и обездоленные, столько рыл, морд и физиономий, и все идиоты, все до единого, как на подбор, идеальный строй из болванов и бездарей, показательный просто. И что ни выбери в качестве идейной канвы или почвы для упования Жизненные принципы и сценарии не терпят ни малейшей критики, ни даже самого поверхностного оценочного анализа, Ни всепрощающей благодатью, ни калёным железом искупления .не воздвигнуто таких инструментов, чтобы жизнь да в порядок какой обратить Дела суетны, мысли ветрены, чувства наиграны. Повседневная пропасть бытия сугубо фатальна - карабкаясь из бездны, цепляться не за что. Всё есть мрак, и дано в нём или гаснуть, или гореть. Чаще, конечно, первое... Но всё же. Ведь верить так или иначе и не запретишь никак, и не заставишь. Статичен наш уклад, упрям."
Когда заканчиваются шансы, человек прибегает к надеждам и упованиям, а когда упирается в тщетность устного межличностного устного общения, начинает писать послания и письма. Вот и Степан Денисович, сев у торшера, вынул серый замусоленный кусок бумажного полотна и принялся выводить незамысловатые хрупкие символы.
"Дорогая Ирина Владимировна, моя любимая и бесценная, столь непомерно незаменимая и непередаваемо значимая и всевластная, моя высшая стихия, мой прижизненный ангел и бог, вновь припадаю всем сердцем к беззаветной обители вашей персоны, и не описать, не объять всей той теплоты и привязанности, всей первозданно трепетной нежности и всего вожделенно магического тяготения, неизменно неиссякаемого и беспрецедентно неподкупного, безмятежно чистого и благого, с коим тянет меня в вашу пламенность и любовь. Вновь не могу я оставаться вне вашего хотя бы письменного присутствия, не могу пребывать в гиблом омуте сумасбродной пустой безучастности, что чумою аспидной воцарилась над обесславленным ликом скупой повседневности. Тяжело мне без вас, безвыходно, безнадежно. Нет ни в чём ни искры, ни отдушины, лишь забвение - повсеместное и безвременно неотступное, беспросветное до надрывности, нет в нём ни человечного чего-то, ни людей нет, ни свершений, ни личностей, бездны лшь суетной столпотворение гнусное, где ни понять тебя некому, ни согреть, ни воодушевлением украсить и где, меж гниением и изгойством, адекватнее выбрать петлю и покой. Что за миряне тут - гады, ироды. Вдохни их жизнь, и задохнёшься, не закончив вдоха. Мир, что склеп, что темница пропащая, стал, и, как и впредь, лишь на вас уповаю в его очертаниях. Лишь вашей взаимностью призрачной тешу бытия своего неприкаянность, лишь смутным невесомым шлейфом беззаветности, робко взывающей к необоснованному хрупкому оптимизму. Мне хочется смысла, хочется спасения и хочется вас... Хочется полноценности и того, что скромно именуется в простонародье как счастье. Всё же верится мне в некую силу высшую, друг по другу людей разбивающую. Может, и за зря, а верю... Не прикажешь ведь разуму, не продиктуешь. Как и сердцу. Как и судьбе... И уж и оборваться тут моя мысль норовит, поугаснуть просится, обмелеть, лишь одно добавлю - что люблю вас безмернейше и ответа скорого жду, и гармонии неминуемой."
Строка финишировала.
Степан Денисович оторвался от листа, погасил свет и молчаливо застыл у понуренного сереющего окна.
А за окном так темно, так хмуро, так грустно. Скукота. Вездесущая и всевластная.
"Провалиться бы... Хоть сквозь землю, хоть в бездну разверстую. Хоть куда. Но лучше, как обычно - в кровать да в полудрёму тоскливую. В сновидения. Там мне и приют."
II
Как известно, жизнь, не отличающаяся частыми радостями, располагает, как правило, исключительно безнадёжностью и печалью. Именно так всё обстояло и с участью Степана Денисовича, что неспешно следовал сейчас по пустому, заволоченному непрозрачной завесою перманентной пелены бульвару, скупо созерцая безучастно раскинутые квёлые окрестности. Благоденствием последние не блистали. Повсюду холодность, однотипная бесцветная пасмурность и надолго закрепившаяся, скупо распростёршаяся невзрачность. В мутном воздухе непроглядная серая хмурость, пряная вязкость и растерянно унылая меланхолия. На пустом монотонно безжизненном небе утомлённая белёсая дымчатость с редкими рваными вкраплениями неказисто бесформенных, тусклых задумчивых облаков, переменно перистых и невесомо туманных. На поникших фасадах релкие серебристые пылинки беззащитных крапин дождя. Близ горизонта обеднелые, беспечно скучающие в сонной сумрачной прострации окраины. Вокруг леденящая собственной бездной безвестность, обрамляющая грустные, монументально угрюмые пейзажи. По дворам беспорядочно сбившиеся хаотичными кучками лёгкие тени. Вдалеке неумело сплетённые линии спутанных черт, наводнённых чрезвычайно скудными, местами почти не различимыми монотонными красками, безынициативно подчинёнными преобладающей во всём обессиленной немой меланхолии. Прогулка заурядна, но всё же вполне себе целенаправленна. По весьма объективному стечению безысходных обстоятельств путь держится к Борису Андреевичу, крайне давнему и посему исключительно бессменному приятелю и единомышленнику, с коим волей скрепляющих незадачливых людей обстоятельств был он необратимо породнён вот уж пару последних годов. Говорить предстояло о рутинном - о безысходности имеющегося, несбыточности желаемого и бесплодности предпринятого и уже свершённого. Монотонное время намеренно не спешило, атмосфера терпеливо внушала ненавязчивое забвение и добротную мирную отрешённость, а мысли правили сами себя, ловко встраиваясь в экзогенный пейзажный контекст. Жизнь в духе лучшей обязательности предоставляла исключительное благоденствие и невольно умиляющую, почти эталонную статичность. Исподволь навеянная оторопелым городом, столь знакомая отчуждённость планомерно вовлекала в строго бесцеремонное и стремительно самозабвенное медитирование, непредвзятую воздушную добросердечность и безмолвную истощённую созерцательность. Герой умышленно медлил и то и дело непроизвольно погружался в трагическую задумчивость.
"Вот окинь наш век нынешний смутный, что вокруг в здешней бездне людской? Каждый или пытается реализоваться, или жаждет забыться, или усиленно что-то ищет - все в безумии, все в колесе, именно все - поголовно и до единого. Торопись, человек, дерзай, мучайся. Будто могила ждать разучится или в лес убежит. А оное никого из них тут не ждёт. Ведь чем дышат? Прикрывают душу рваными лоскутами морали, испражняются друг другу в сердце да обмануть вожделеют пояростней. Даже и обидно, что причастие ко вселенской истории у всего столь паршивого гадства имеется. Был бы прок... Хоть в ком, хоть малый, мизерный самый. А ведь нет - ни в коей из судеб, ни даже наиболее крохотного и несчастного. Лишь бесправие, приторно лютое, до нескромного в каждого вбитое - как единственный признак стабильности. Что дано всем здесь активничающим? Плоть земли потоптать, поглазеть да заткнуться, растерять отпущенное да протранжирить накопленное, поимитировать инициативность да уйти. Забыться, не будучи даже и вспомненным. Сгореть. Смысл - это миф. Миф, ради которого принято загибаться в бессмысленности. И фатализм популяризированных здесь традиций убивает не слабей первосортной картечи. Печально... При чём печально даже и в отсутствие радости. Глупость ранит и вне вразумительности. Вне альтернативы. Вне ума. Эх, жизнь... Тоска да омут."
У соседней уличной стороны незаметно нарисовался одинокий кирпичный дом. Место назначения настигнута. Теперь по лестнице вздыматься срок. Взмыли.
В комнате знойный минимализм - вещи старые, краски тусклые, мебели мало. Картина интерьера абсолютна бесстрастна и пуста. Памятником несуществующей надежде посреди голых стен развален дубовый письменный стол. У окна прибитая гвоздем вешалка. У окна мумифицированный гербарный тюльпан.
"Вновь небылица дней нас сблизила. Вновь совместностью загробастала." - протянул заглянувший Степан Денисович.
"Браво. Мир опять делать игры затеял."
"Учинять."
"Вы садитесь, не простаивайте."
"Тогда влачите табуреты, где они на этот раз сокрылись? На балконе?"
"Как всегда. Сейчас принесу."
Расселись.
Жил Борис Андреевич бедно, даже аскетично, посему фурнитурной пресыщенности не держал, спал на шинели, а из роскоши обладал теми самыми двумя табуретами, традиционно предназначавшимися для встречи нечастых гостей да коротания безотрадного времени одиноких раздумий.
"Начнём. Беседу нашу здешнюю." - махнул усталой физиономией Степан Денисович: "Перемоем вновь миру весь скелет да по косточке."
"Самим потом б не замараться." - неловко улыбнулся собеседник и мерно вздохнул: "А время вправду дрянь."
"Какое именно - наше или общее?"
"Так разве ж то да делится?"
"На горечь и на боль, на мелкие камения, да, жаль, не на любовь... А если всерьёз, то граничка то мутная. Мрак везде - что ни личном, что в целостном. Где темней - вопрос риторический."
"Ох, забавно вы, тонко, грамотно. В корень метите, в суть житейскую."
"Да, поверхностность - дело скверное, как и ветреность, как и мелочность."
"Основополагающие черты благопристойного мещанина описываете."
"Точно, ровно и по пунктам. Как сочинение строчу."
"Да, роковой сарказм. Но мир и впрямь располагает лишь к самоубийству или запою. И отчего-то мне милее именно первое."
"Не каркайте. Не ворона. Смерть - билет, не знающий возврата, с ним далеко не уедешь."
"Так было бы откуда стартовать. Перрон судьбы - повестка в бесполезность."
"А вам куда? В прозрение да рай? Их нет. Богу эти сказки расскажете, если выищете где подобного."
"Бог, как будущее: оно, как водится, и есть, и нет. Одновременно."
"Будущего нет. Но будет. При чём точно хуже, чем настоящее. Предсказания в принципе делятся только на два типа: первые - желанные, да несбыточные, вторые - кошмарные, но неизбежные."
"И ведь сами себе таковые и кличем."
"Не мы кличем, жизнь даёт. Вещи разные. Взрастившись дураком среди дураков, вины ж ведь не имеешь."
"Быль скудна, согласен всласть. Но ведь и сами пни. Одни простые, оные горелые..."
"Подождите - подожгут."
"Заждаться боюсь."
"За ними не заржавеет."
"Но ведь мир зачем-то создан... Для чего они все живут?"
"Для фарса. В логичной мотивации важна цель, в безумной - исполнение. И чем то корявее и гадче, тем, видно, веселей."
"Страдание. Пытка."
"Кому как. Рати дьявольской бал явно в радость, умиляются поди. Вот бросили вас, вы в петлю лезете, сердце болит. А вам на помощь сразу лезут - коль сердце болит, бьют по голове, отвлеклись чтоб плавненько. В любви обгадили, так тут ещё нищета, голод, война. Аль болезнь заразная. Не страдай, говорят, по благому, переживай по мелочному - как все. Гнить сподручнее ж в дерьме."
"Что ж за жизнь такая?"
"Так разве ж и жизнь. Я б таким словом её не назвал. Не созрела ещё. И не созреет. Плод не качественный. Уж запрелый сто крат да дурно пахнущий. Не прорастёт."
"Это да. Только был же обычай - в Бога веровать да считать то, что всё не за зря."
"А в Бога и сейчас, коль пошло на то, тоже веровать не запретно. А коль объяснить меня эту веру просите, так опишу. Обычная ситуация, вы даёте попрошайке деньги, он твердит, что маменьки лишился, что обездолен совсем и страшно болен, вы верите ему и суёте свои последние гроши, а он вас просто обманывает. И маменька его имеется, и сам он в здравии полном. Но вы этого не знаете. И так и не узнаете, скорее всего. Вряд ли ж ещё когда встретитесь. Но вы ему поверили. Вы поверили, а он вас обманул... А теперь представьте на месте этого попрошайки Бога. Вот, собственно, и всё объяснение."
"Доходчиво. Лаконично."
"И правдиво, самое главное."
"И боль ведь в том, что мир не изменить."
"И не уничтожить! Что ещё болезненней."
"Вот и я про то..."
"Да все мы про одно, как заведённые."
"Как проклятые."
"До единого."
"Зачем же жить?"
"Коль мир не изменить? Цель жизни не преобразовать мир, а не оказаться преобразованным самому. Это истина. Постылая, но внемлить приходится."
"Так как же в этом мире себя то ещё бы да сыскать..."
"Так самосознание и есть ничто иное как ломтик правды, ювелирно отрезанный от мира лжи. Умейте отрицать и обкладываться антагонизмом. Вам дали зло? Так вымыслите добро."
"Ищите помощи в врагах... Коль вас перефразировать."
"В ком же ещё. Друзей не бывает."
"Как и правды. Одна лишь ложь."
"На ней и держимся. Но тут такое дело: если уж и лжёте - лгите полностью, ложь, приправленная правдой, выглядит не так убедительно."
"Дельная заметка. Кушая ложь, главное, не подавиться правдой. Так, стало быть?"
"В точку полностью. Везде ведь фикция, иллюзия сплошная. Но людям нравится. Люди ведь, как правило, бьются по большому то счёту даже и не за свободу, а скорее за более комфортную форму подчинённости. Им достаточно миролюбивого приспособленчества."
"Есть ли смысл в сосуществовании с подобными?"
"Как ни дивно, но подчас и есть. Ведь порой человечество удивляет новыми технологиями, революциями и щедрыми подвигами. Видимо есть нечто необъяснимое в единстве. Сплотив песок, получишь камень."
"Теперь в петлю ещё охотней хочется."
"Терпите, сударь. Пессимизм - дитя рассудка, единственным плодом познания служит огорчение, оной пищи для разочарований почти что и не имеется."
"Голод им точно не светит. Главное, в заблуждения бы не впутаться."
"Это правильно. Актуально до тонкости. Заблуждения подобны правителям - избрать таковых почему-то аналогично куда проще, чем низвергнуть."
"Куда ж податься?"
"А куда вздумается. Так уж скроен этот мир, что всяк ходящий без дороги своей не останется. Ищите. Авось и отыщется."
"Знать бы только где..."
"Во случайности. Вы же знаете - у неё лишь два типа плодов: чудеса да трагедии."
"Нам вторые."
"Так не впервой."
"Да привыкли. Приучились к муторному."
"Отучайтесь."
"Я бы с радостью, но жизненная модель подобна эластичному материалу: если и надоест, то даже, увы, и не разобьёшь. Так и мучаешься. В нечто странное веря."
"Но исход то всё равно един. Финал всех дров - вербовка в пепел."
"Но это ведь гимн апатии."
"У нас таковую трактуют за позитив. Вы же знаете, наш мир предельно рационален, только здесь недостаток прав компенсируется именно избытком обязанностей. Справедливо ведь, славно."
"Смысл жизни, сводящийся к бессмысленности, называется проклятьем..."
"Так быстрее тогда в храм - всею живностью."
"Безысходность - чувство таки невыносимое."
"Тут дело в подходе. Зрите философски. Свет в конце тоннеля безусловно всегда присутствует, вопрос лишь в каком именно - ещё предстоящем или уже пройденном стартовом."
"Тяжкое это дело - философия."
"Всяк дурак знает: физика наука о силах, философия - о бессилии. Опять же - терпите, нам иного не вверено."
"Так и оным ведь людям не лучше."
"Соглашусь. Страдают и гады, и гении. Люди в принципе многофункциональны, но всяк из них может быть представлен исключительно лишь в трёх ролях - как явление, как расходный материал и как идейный носитель. Подыскивайте нишу."
"Знаете, я столь долго знаю людей, научите меня наконец-то разучиться в них разочаровываться."
"Это неизлечимое. Не обессудьте."
"И да - как бы ещё в этих людях да разбираться навык возыметь."
"В вопросе добра и зла единственное имеющее смысл - лишь то, кто из них инструмент, а кто исполнитель."
"Это дело времени и взгляда."
"Стоите без часов и с завязанными глазами. Как решать будете?"
"Не верна моя теория, стало быть?"
"Я же не цензор, бросьте. Сам порой дурак."
"Как бы то ни было, людей знаете."
"А что их и знать - люди издревле преклонялись лишь перед огнём, оружием и шаманами - то, что было способно лишить жилища, жизни или разума, всегда находилось в почёте. Выводы делайте сами."
"Ходить умеющий без тупика не обойдётся. Я в курсе."
"Жизнь, как море: объединяет и моряков, и утопленников. Старайтесь быть на плаву, не смотрите на дно, тем, кто в пучине, уже не до вас."
"Суметь бы ещё, волевым то усилием."
"Пытаясь наесться до отвала, в первую вы рискуете именно умереть с голоду. Так что не переусердствуйте."
"Были б силы..."
"Найдутся. И на дурное дело, и на хитрое."
"Не ищутся, увы. В карикатурном мире свершений творить не хочется. Посмотреть - посмотрю. А потом и в петлю смоюсь. А инициативу являть, в жизни участвовать, тут уж увольте."
"Обед шёл в принципе пригодно, и праздник тоже был в ходу, но, совершив большую подлость, нам в яд добавили еду."
"Как я языка сняли."
"Снял. Стало быть, положил кто-то. Вычислить бы его. Не вешайте нос, спасёмся."
"Утешения утешениями, но где бы силу, где упований ресурс достать, где утвердить себя - в чём?"
"В себе самом. В мнение в собственном. Точка зрения - исток для линии судьбы."
"Моя с неё, как с места мёртвого, так и не тронется, уж уверуйте."
"Это вы так верите. А зря. Следуйте за разумом. Стройте смысл. И он уведёт вас в то, что сбудется. Грань меж мыслью и мыслящим проводится условно."
"Мило сказано. Были б ещё мысли не скверные."
"Жизнь это бездна, где не спотыкается только безногий. Не печальтесь. Ошибки есть у всех. У кого-то горстка, у кого-то пуд."
"Так ошибки ошибкам рознь, кто-то и, не рискуя, приз возьмёт, кто-то и, погибнув, без медали останется."
"Будьте смелей. Выгоду от жизни получает не выпрашивающий, а берущий."
"Так брать нечего."
"Своё то не отдайте."
"Да как сие предотвратишь..."
"Верно. Никак. Каким бы талантливым ни был молоток, но гвоздодёр всё равно сделает своё дело. Судьба всегда окажется сильнее. Но только если захочет."
"Эх... Не встретить перемены, не повенчать."
"А вот это зря, вот это хилый взгляд. Любая системность существует строго лишь до тех пор, пока всерьёз не нагрянут достаточно оголтелые реформаторы."
"Да дождись их поди. А так ведь что за жизнь - ни смысла, ни удовольствия, ни хотя бы похвал."
"С последним явно лукавите. Хвалить человека у нас любят, в особенности, когда он уже умер - в основном только так нынче и хвалят, зато как распинаются - ох, какой хороший человек был, какой хороший. какой замечательный, настолько хороший, что даже сдох - как раз как мы ему всю его жизнь и желали."
"Вроде и забавно, а внутри тоска."
"Вся грусть в несостоятельность упирается. В неполноценность. Неумение себя собрать рождает желание себя разбить."
"Странные закономерности."
"Заурядные. Как ни крути, а чувство моря начинается с ощущения шторма."
"Это безумие."
"И вы к нему всё никак привыкнуть не можете. Так уж сложилось. Никудышная ненависть наиболее часто трактуется именно за вполне себе сносную любовь."
"Ну ведь парадокс!"
"Парадокс. И таких много. Та же виновность, как и любовь к родине, настигающая в первую очередь самых далёких иммигрантов, тоже первостепенно ложится именно на полностью непричастных."
"И без повода обожать, и без причины ненавидеть... Умеем. Соглашусь."
"Ну вот уже дальновиднее. Мы любим справедливость, безумно любим, любим, ценим и даже боготворим. У нас в крови обогащать богатых и грабить нищих. Справедливость мы любим. И это уже даже вполне себе состоятельная аксиома, а не просто наблюдательный или эмпирический факт. А коль вам мало, то добавлю для полноты, что, например, вся та же суть и логика современного реформирования сводится примерно к следующему - вот стоит дом, давайте его сожжём, тогда нам придётся строить новый и, возможно, он будет чем-то чуть лучше, чем тот, который сгорел. И это работает! По крайней мере, для масс."
"Мы и есть катализатор собственного бесправия. Прискорбно."
"Не волнуйтесь, реакция запросто пройдёт и самостоятельно. Учтите, выбор всегда за судьбой, никогда не за вами, за вами только принятие."
"Как же в этом всём жить? И, самое главное, для чего?"
"Для чего... Чем первостепенно определяется костёр - яркостью горения или числом согретых? ответьте себе на этот вопрос. только искренне, честно ответьте. правда, возможно, потом вам расхочется гореть, но всё же."
"Одному пессимисту до повешения не хватает только такого же второго."
"Я вам петлю не советую. Заметьте."
"Вы, наверное, за пистолет..."
"Возможно."
"Но ведь так и живёшь всё равно. Живёшь да обольщаешься. Особенно в людях."
"Человек, как и роза, познаётся лишь со временем. Не восхищайтесь бутону, успейте сперва дойти до шипов."
"Таких ведь в срок же не спредвидишь?"
"Чем тоньше лёд, тем глубже прорубь. В тихий омут не суйтесь, и обойдётесь без громких утерь."
"Был бы только смысл... И в победах, и в утратах. Был бы повод..."
"На что он вам? Наличие проводника, увы, никак не компенсирует отсутствия дороги."
"Несостоятельность кульминации излишеством прелюдий не компенсируется, знаю. Но тяжело ведь порой."
"Не порой, а всегда."
"Всегда... И ни беречь нечего, ни ценить."
"А как же разум? Человечье сознание, оно, как гвоздь - стоит расшатать таковой хотя бы единожды, и ничего весомого повесить на него уже не получится."
"Да на что нам оно..."
"Да хоть для той же формальности. Вся быль - лишь декоративный ритуал. Пред тем как окончательно задохнуться, традиционно принято многообещающе отдышаться. Терпите, пробуйте, состязайтесь. Как видите, стать самым полным среди идиотов - задача тоже не из лёгких."
"Плохая гонка, смрадная."
"А какая популярная! Все рвутся, аж глотки друг другу грызут. Гиря на шее воспринимается наоборот как плавательное средство."
"Куда на нём вот только приплывёшь..."
"Туда, куда и все, - в тупик. Самое главное, ни в коем случае не сопротивляться, ни под каким предлогом. Попытки бороться с глупостью при помощи ума равносильны старанию разбить молоток чашкой. Вы заведомо проиграете. Учтите, нас научили дышать лишь для того, чтоб мы могли задохнуться."
"Это кризис. Кризис здравомыслия, кризис жизни. Кризис всего."
"Кивну и соглашусь. Но бездна не имеет рук, посему тянется к ней первостепенно именно человек - исключительно самолично и самовольно. Это данность."
"Сие угнетает."
"А как ещё? Хорошо залежавшееся бессилие рано или поздно переходит в чувство виновности."
"И именно через фазу сомнений."
"Червь сомнения живёт лишь в свежем яблоке сознания, это хороший показатель, не посмертный, не гибельный."
"Как бы ещё это всё скорректировать, состыковать."
"Не волнуйтесь, жизнь это сделает за вас. Учтите, недостаточная острота любого шила запросто компенсируется чрезмерной ветхостью мешка."
"И безысходность уже регулируема - гнись человек, да не загинайся."
"А иначе и никак. И ложь, и правда подаются лишь в строгой гармонии, в балансе. К тому же и сама наша ментальность такова, что пока мы тщательно рушим одну её стену, где-то рядом уже незаметно возводятся две новых. Не теряйте из виду одну простую истину - когда выбираешь между двух зол, самое главное, чтобы внезапно не появилось третье."
"Одним словом, ждать нечего."
"А ожидание вообще плодотворным не бывает. Время не является источником позитивного реформизма, только обратного, регрессивного."
"Но ведь смотришь на мир и замечаешь, что таковой всё же неумолимо совершенствуется, обновляется, вовлекаясь во всё более масштабированные авантюры и достижения. Получается, что хотя бы технически, хотя бы визуально таки есть какое-то развитие, какое-то прогрессирование своеобразное."
"Внешне то есть, конечно, более чем, но в том и вся пылкость иронии, что эволюция обложек неумолимо подкрепляется деградацией содержания."
"Для чего же и жить? И, главное, как? Чем за мир то цепляться, в чём поддержку ловить?"
"В заинтересованности. Сам отказ от самоуничтожения - дело уже сильное. Любознательность - мерило жизнелюбия, своеобразный эквивалент веры в явь и перспективность её грядущего, в процветание, пусть и дальнее, предстоящее, в неизвестное отстранённое."
"А что его, этот мир, изучать - ничего высокого в таковом, порок да тупость, ни чувств, ни смыслов, ни ума."
"На самом деле разница условна - и низость, и возвышенность чрезвычайно близки. Одних жизнь наказала телесными инстинктами, и те неутомимо бегают по борделям да кабакам, оных же прокляла инстинктами духовными, и таковые не менее старательно носятся уже по храмам и святыням да строчат любовные признания."
"Получается, и жалеть то некого?"
"А это вовсе грех. Никогда, никого и ни в коем, даже самом жутком, случае не жалейте. Жалость есть нравственная субсидия: человек не сделал ничего хорошего, но вы всё равно делаете ему пожертвование определённой доли своей снисходительности. Это глупо."
"Разве что-то тут изменится? Хоть за век."
"Если я проживу ещё с полсотни лет и меня спросят, что изменилось, я отвечу кратко: молодые постарели, старые умерли, дураки так и остались дураками. Классика."
"Вроде и предельно уже отчаяние, но всё же сдерживаешь себя, превозмогаешь, дальше ползёшь, хоть и на убой."
"Средь решивших утопиться, главное, не сыскать умеющих плавать. Это базис."
"Грустно, сами себя подталкиваем в жизни агонию доигрывать. И ещё дивимся, кто нас к дну зовёт. Выходит, вновь мы заблудились, при чём на этот раз даже и без леса."
"Сами. Людям то тоже сами ведь верим. А нельзя."
"Но без них же ведь порою никак. Из-за вынужденности."
"А вы её ещё и приумножьте. Сбейтесь с пути, заплутайте потерявшим дорогу путником, и лучше всего в холод - зимой, потом найдите первых же встречных людей с дымящим костром, самодельным ночлегом и кипящей едою, не сомневайтесь, они с радостью вам помогут - чуть чуть согреться телом и окончательно остыть душой."
"Как бы в этих людях да разбираться бы себя научить..."
"Упаси вас свет. Никогда не пытайтесь раскусить, что у человека под маской, в современных реалиях там, как правило, таковых ещё с три дюжины. Равно как и не привязывайтесь, чувствам веры нет. А разуму и подавно. Восприятие - что логическое, что сенситивное - штука хлипкая: вот берёте вы муравья, садите на ладошку, и ведь крошечный он, никакой совсем, а вот пред ним ставится банка с водой, и муравьишка в раз превращается в царь-муравья габаритами с добропорядочный кусок сахара, а убери банку, и всё - растворится, развеется весь его дутый глобализм. Так же и с проблемами, и с идеалами - всё, во что вы веровали и что так берегли, запросто может обесцениться, удалиться, сгореть, великое сделаться мизерным, мизерное - основополагающим, чёрное белым, а доброе злым. Всё искусственно, всё нарисовано. Объективного нет. Все ваши чувства и симпатии индуцированы, привиты. И, поверьте, в случае хаоса саботировать их не составит ни малейшей загвоздки. Уровень миропонимания в принципе определяется именно степенью потенциально не распознаваемого обмана - для самых отбитых есть мошенники, для чуть менее несмышлёных - политики, для вполне себе тривиальных глупцов - религия или национальный вопрос, ну а для совсем скептиков только любовь - как несомненный апогей изысканности обмана."
"Где б нам прозорливость заветную да почерпнуть, где бы выцепить, накопить, сочесть."
"Да к чему она? Высшая степень очевидности это незримость. Истинная, самая коварная и нещадная ложь лежит всегда именно на поверхности и встречается ежедневно, регулярно попадая на глаза и так и оставаясь не замечаемой. По сему ждать и накапливать опыт - дело бесцельное. Время никогда не выносит приговоры, оно только приводит их в исполнение."
"Стоит ли тогда углубиться в себя?"
"Смотря с какого вектора взгляда и угла приложения. Помните, что всякое поражение это либо самонадеянное желание победить, либо чётко материализовавшийся страх проиграть. Так что аккуратнее."
"Осторожность хороша, не спорю. Как и самогипноз. Но ведь признание собственных слабостей обретению силы то не эквивалентно."
"Победителя от проигравшего отличает лишь сила любви к войне."
"Жалко... Мерзкое уравнивание. Всё отдаёшь, тратишь себя, жжёшь, а в итоге соратники выходят ничем не лучшими, чем противники. Бесцельность. Гибельность. Мрак."
"Бесцельность бесцельности рознь. Бесцельность материальных трат поправима, бесцельность труда кошмарна, бесцельность чувств трагична, бесцельность времени фатальна. Самое дорогое это шанс на шаг."
"Шагать не с кем..."
"Ну что вы в самом деле... В одиночку, в одиночку надобно. Резон в имении компании не густ: всяк живущий для судьбы лишь марионетка, лишь исполнитель временный, но горе в том, что люди актёры не лучшие - если понимают роль, то не играют вовсе, если не понимают, то жутко переигрывают. Зачем вам такая массовка? Только пьесу завалите."
"А что в ней веского - в этой пьесе то... Мрут, как мухи, ненавидят, страдают, болеют, смердят. Участь за участью уходят в гроб. Участь за участью сгорают дотла. Все равноценно хлипки и недолговечны. Все тщетны."
"Излагаете верно, но участь участи рознь, одно дело гнить овощем на заброшенной овощебазе, другое - на жизнеобеспечивающей. К сему крайне уместно также добавить, что человек уникальнее человечества: в нём одном единственном могут быть собраны именно самые лучшие качества, а в человечестве всё вперемешку, при чём с преобладанием именно грязи, циничности и нравственного дерьма."
"Гадко думать о сём, удручающе. Пустота же ведь. Тоска."
"И тоска тоске тоже не ровня. Оставаться без воздуха на тонущей лодке и на всплывающей - дело разное. Вопрос - что ждёт после этой пустоты? Пустота стартовая и пустота предсмертная есть небо и земля."
"Да уж... Вот и раздели, разложи всё по полочкам."
"Не пытайтесь. Может смысл бы и был, но уж так затеяно наше здешнее беззаконие, что всякий яд имеет вкус именно еды, а любой обман безукоризненно ловко подстраивается собственной внутренней содержательностью под заветную обнадёживающую форму общепринятого за правду. Любой аналитический потенциал нынче попросту бесполезен: сортировать ложь от лжи процессия в любом случае, увы, ничуть не результативная, только время напрасно сжигающая. Время да нутро. Почём всецело ведь за зря. За таки. Гранит мироустройства ума, увы, твердей."
"Что взять за вектора исток?"
"Себя, к примеру. Или оную личность, в доминанты взятую. Но это дурней. Тем не менее, жизнь это кино, где актёр может пребывать одновременно и режиссёром."
"Не поголовное это право, сдаётся мне."
"Всеобъемлюще только право на смерть."
"Самое ценное. Особенно в нынешней разрозненности."
"Здесь согласен. Ведь истина, что единят людей, увы, лишь пространство да время. И ни одна из всех идей, и ни одно из состояний... Но это не беда, пусть ещё ни одна из известных идей не смогла объединить всего человечества, зато вот безыдейность то как раз справилась с этой самой задачей более чем на ура."
"Эх, агония... И уж близок край."
"Но агония ж - вещь растяжимая, от умирания до смерти порой вмещается вся жизнь."
"То то и пугает. Стать бы в ней ещё человеком."
"Человек - это гиря: вся полезность и уместность его существования определяется лишь представшими обстоятельствами и отпущенной точкой приложения - положи тушу гири на лестничной площадке, и таковая будет подпирать вам дверь, помогая без помощи постороннего всякий хлам громоздкий затаскивать - мебель с ветошью, аль мешки да коробки всякие, а привяжи ту же самую ношу к ногам утопленника, и будет тянуть его в пучину и готовить смерть. Так же и мы - всё оказываемое нами благоденствие, равно как и вся проявляемая низость и отрицательность, от и до детерминируются исключительно совокупностью окружающих факторов и глубинной спецификой предназначенной участью роли, ни на миг не зависящей ни от нас, ни от наших поведенческих особенностей, ни от сколь угодно сильного желания перемен, ни даже от самой фанатичной страсти осознания и ментального контроля. Кем быть тебе, решает бытие. Всё индивидуально. Даже идиот идиоту тоже рознь - одни, вдохновившись авантюризмом, самолично лезут в горы, чтоб, не долго думая, там же и разбиться, другие же, ещё более потерянные, умудряются делать то же самое даже и на ровной поверхности. А воспитаны одним и тем же миром, одной и той же ипостасью и стезёй."
"Какой же из теорий дано весь этот бред оправдать?"
"Никакой. Возьмите хоть самые популярные, хоть забвению слитые. Что материалист, что церковник равнозначно обосновывают жизнь некой высшей идеей, неким оторванным глобальным смыслом, совершенно даже неясно где и как проявляющимся, и ни один из них не смотрит непосредственно на человека, ни один не рассматривает инвестиции в свою собственную жизнь, ни один не говорит, что источник идейной экспрессии можешь быть ты сам, оба лишь дурачат, оба врут."
"И ведь им поклоняются!"
"Это коллективное, общепринятое, во традицию въевшееся. А коллективизм абсолютно доказано портит любую индивидуальность - возьмите тот же салат и его ингредиенты: вполне себе вкусное по отдельности запросто перестаёт быть вообще съедобным в совокупности, ежели оказывается неуместным относительно оных участников этого гастрономического ассорти. К тому же заметьте, что после столь популярной нынче добровольной консолидации с тем или иным обществом и его человечьими массами объём влитых далее в вас помоев будет определяться лишь проходимостью вашей же глотки. Единственное, чем вас могут здесь наделить, это презрение."
"Про салат сильно. И как двулично, что воспетое ими столь беспричинно главенствует над непризнанным!"
"Здесь играет роль лишь аспект узаконенности. Таковая ж ведь не только сами понятия вуалирует, но и руки развязывает - да ещё, поверьте мне, как... Узаконенное слабоумие именуется комедией, узаконенное надругательство - флиртом, а узаконенный сатанизм - религией. Рай - ничто иное как высшая степень преобразованности ада. Всё просто."
"Сдаётся мне, что счастье - это тот дом, жить в котором способен только его архитектор."
"А так и есть, зёрна всякой целенаправленности зреют исключительно на почве субъективно разделяемой логики и индивидуального личностного видения жизни. Мало того - ни одни из фактов никогда не были и не будут хоть сколько-то пригодным доказательством для чего-либо вразумительного, факт - это гвоздь, гвоздь, что при наличии бессвязности забивается попросту в пустоту."
"Как адаптироваться к подобному? Приспособиться, выжить."
"Разрушьте прежнее я, осознайте, что вы никакой не материк, а банальный остров, лишь утопив который, и начнёшь двигаться в благодатные земли. Но помните, мудрость - это ресурс, искусство добычи которого освоено лишь единицами. Смысл это то зерно, что сеется всегда в одиночку, а пожинается толпой. И смысл - это не весь глобус, смысл - это лишь точка на его поверхностной сфере. Ну а жизненный опыт в свою очередь есть тот самый умственный капитал, потратить который именно до конца удаётся далеко не каждому "
"Сия константность ещё и обескураживающе статична."
"Так и есть. В отравленном блюде портится всё, кроме яда. И в том и ад многоголосья, что всё в нём сказано за вас."
"Неоднозначно всё, чудно..."
"Неоднозначно. Больше числа событий лишь количество их трактовок. Но принципиальных вариантов подхода к жизни только два: или летать, или падать - приземляться, почём мягко, не дано."
"Но ведь простым трезвым взглядом на жизнь и твёрдым самоутверждением с процесса на процесс не перепрыгнешь."
"Верно, приписыванием достоинств недостатков не отнимешь - сколько жизнь тут и там ни хвали, краше не сделается."
"Ни зла не разрушить, ни добра не создать."
"Справедливо, что ни говори, а всякая созидательность катастрофически слаба, нежизнеспособна: дважды осознанное желание успеть, твёрдо подкреплённое трижды прочувствованным страхом опоздать, запросто перечёркивается лишь единожды возникшим шансом не идти вовсе. А меж тем победы проигравших не интересны даже им же самим, пепел цельных дров и пепел опилок сугубо однотипны, любое былое величие или убожество после финального краха останутся элементарно неразличимы. Так что пытайтесь успеть. Хотя бы на погост."
"Грустно. И ведь приклеишься к некой абстракции, к доброте или милому образу, и привет, рабство."
"Мир сатиричен. Внешние достоинства - индульгенция внутренних изъянов. Любите почаще. Ту же красоту. Красота, как бездомная собака: используется всеми, кому не лень - от гениев до тиранов."
"И порой такое заблуждение от неё, такая иллюзорность в башке. Будто мозг ампутировали."
"Не мозг, а верный взгляд. Но это временное. В эти моменты, главное, в достаточной мере себя утешить. Не бойтесь, глаза не выпали. Просто туман."
"И ведь, чем глубже подлость, тем распространённее."
"Человечьи чувства реализуются по принципу лакокрасочных покрытий: чем гадче цвет, тем выше стойкость."
"Пагубно. Досадно."
"Только не отчаивайтесь. Во всяком случае окончательно. Ведь так уж скроен наш ум, что, чем ближе человек к выходу, тем чаще он повторяет, что его нет. И помните, рассудок - узник, способный жить в камере, сугубо лишь одиночной, посели таковой в компании веры или жалости, и он моментально же утратится - в раз и навсегда. Обожайте лишь себя, занимайтесь саморазвитием, но одновременно помните, что это, увы, то же самое, что готовить стол для несуществующих гостей. Вы станете лучше, а мир так и останется плохим, вас никто не оценит, не поймёт, не подаст руки и не станет единомышленником, вы вырастите из себя гения. Это факт. Но вырастите его разве что для могилы. Плохая перспектива. Уродская. А оной нет."
На этом замолчали.
Борис Андреевич робко потянулся и томно вздохнул: "Что там, кстати, с личной жизнью у вас? Без перемен?"
"Без..."
"И с моей точно так же. Беда."
III
День слагается без рвенья. Время запинается, прохожие лениво топчут тротуарный ландшафт, ветер медленно подгоняет совмещённую с грязью листву, а мутноватый густеющий воздух сонно растворяет обострённые пряные запахи. Испепелившийся шарм удалённого в лету теплового обилия грустно никнет, заменяясь возмужавшей и строгою холодностью, без труда воцарившейся в колыбели последнего благоденствия, хрупко смутного и прощально слезливого, не нарочно зовущего прочь от всего, всех и вся. Город гаснет, жжёт себя и предаётся унылой апатии. Разобщённый с пейзажностью горизонт застилается угрюмой блёклой дымчатостью, осторожно разбавленной грузно плавающими облаками. Мир страдает. Страдает вместе с ним и человек. Человеком же в данном контексте пребывал никто иной как Степан Денисович, суетно шедший в местный поэтический альянс, до безобразия бесперспективный, идейно чуждый, но служивший единственным доступным местом открытого помоста. Настроение дарило лишь безнадежную растерянность и усталость, голова была пуста, мысли тоскливы, а сознание рьяно предано терпкому пессимизму и внушительно крепкому минору. Ещё квартал - и нужный дом. И вот она, вожделенная до визга рутина. А радоваться тщетности не привыкать. Не приучаться. Прибавим и шаг.
Прибавили.
В зале не многолюдно, за старыми стульями несколько заурядно одетых персон, у обшарпанной низкорослой сцены плешивый старик с отчётной документацией, у трибуны взметённая пожелтевшим фарфоровым плафоном вверх неказистая настольная лампа. Во всём тоска.
Заседание начато.
"Ну что ж, огласим активных, кто с чем пожаловал?"
Потянулось несколько рук, в том числе и рука Дениса Степановича.
"Господин Арбузов, как всегда, с писаниной." - съязвил, обернувшись в сторону Степана Денисовича, ухмыльнувшийся конферансье и стал записывать изъявивших инициативу. После финиша данной процессии стартовал сам вечер. Участники стали подниматься на сцену и поочерёдно декламировать сочинённые произведения. Представление затянулось, дойдя в конце концов в последнюю очередь и до Арбузова.
"Испражняйтесь." - указал ему на подмосток растворившийся в смачной улыбке и сладострастно упоённый собственной самодовольной саркастической гримасой ведущий.
Степан Денисович встал, недовольно поморщился и, резво преодолев страх униженности, неуклюже взобрался на сцену, не спеша расположившись в самом её центре и многозначительно развернув пару пересечённых рукописными строчками тетрадных листков.
"Не рушьте птичьих гнезд, любви не разбивайте
влюбленных не судите за их страсть
за зря не лейте слез и не теряйте
всех тех, кто вас боится потерять
всех тех, кто жив лишь каждым вашим словом
тех, для кого вы в раз и день и ночь
тех, кто в любой момент судьбы готовы
принять вас целиком и всем помочь
тех, для кого вы стали целой жизнью
тех, кто ее за вас так рад отдать
и каждый день живет одной лишь мыслью
о вас... и от нее готов летать."
Зал начал постепенно расходиться.
"Закругляйтесь. Людям скучно. Подобной графомании и на заборах навалом." - одёрнул героя конферансье: "Каждый раз одно и то же. Уже надоело. Утомили. Совесть надо иметь, у нас не век времени, чтоб его на подобную безвкусную дрянь так беспечно терьхать."
Денис Степанович сложил не возымевшие признания бумаги и стал спускаться вниз, раздосадованно собравшись идти восвояси.
"Ты дурак." - встретила его костлявая фигура Георга Романовича, местного критика, ничего не писавшего самостоятельно, но всегда крайне пунктуально интересовавшегося всякой представленной кем-либо работой: "Такие бредни толкаешь, слушать тошно. Самому не противно? Подобных обалдуев ещё поискать надо, выкопать. Чего ты добиваешься?"
"Я делаю то, что считаю правильным, необходимым, то, что видится мне важным." - пробормотал оторопевший Денис Степанович и попытался ненароком уйти, но проход был решительно преграждён.
"Ты не удирай, постой. Давай отойдём, поговорить надо, объясню тебе кое-что."
"О чём нам говорить? Моё мнение руководствуется исключительно идейностью, личностной внутренней убеждённостью и чувством правоты и благоразумия, и не в моих принципах сердцем кривить да от правды отказываться, от себя отрекаться, собственной сущности противореча."
"Хватит трещать, я не для того тебя остановил, чтоб ты мне в уши мочился."
"Я не намерен беседовать."
"Не отпирайся." - оттащил Георг Романович Степана Денисовича за его ворот: "Тебе плохо объяснили? Не понимаешь по-хорошему, растолкую по-другому."
"Что надо то от меня?"
"Чтоб ты воду свою не лил, задушевностью тухлой не пичкая, для кого ты всё выделываешься? Неужели так блеснуть собою желается?"
"Я излагаю свои воззрения, свои идеалы и приоритеты, своё мировосприятие..."
"Мир на другом строится - на силе и усидчивости, на социальном единстве и свободе перед принципами, героями делают лишь войны, человеком правит победоносность, доблесть, жажда обладания, вознесения на пьедестал, на Олимп, а ты тут сопли пускаешь да перед бабьей сущностью преклоняешься, перед тем, кто всегда расходным материалом был да служил лишь источником бед и предательств, ты безмозглый, одуревший от безнаказанности трус, тряпка последняя, лишь мечтами пубертатными и живущая, ни жизни не видел, ни тумаков нормальных никогда не получал, от твоего балабольства никакой пользы, бессилие только сеешь да время жжёшь."
"Я поступаю, как думаю, и излагаю то, что чувствую. И делал, и буду делать исключительно лишь так. Я делюсь своей сутью, своими переживаниями и ценностями, своим нутром, многократно страданьем проеденным."
"Ты искренне веришь женщинам?"
"Верю."
"Ты баран. Без обид. Я же не зла тебе желаю. Не хочу, чтоб ты идиотом жил. Женщина дана для того, чтобы трахать её и обманывать. А ты живёшь в сказке и внушаешь нам свои сопливые нюни да ещё и выдаёшь собственные слабости за возвышенность и духовность. Завязывай со стихами, не переводи бумагу, будь нормальным, ты ж ведь хочешь чего-то добиться, прославиться, стать хоть человеком в конце концов. Не глупи, не толкай ерунду."
"Хватит. Над другими глумись, я не собака все палки шее притягивать."
"Стой. Я не закончил. Ты так и будешь нам настроение портить? Я этого терпеть не стану. Пусть кто-то другой и промолчит, но я тебя выпру отсюдова. И не таких чертей гонял. Посмотри на себя - жалкое, стрёмное зрелище. Ты дерьмо. Есть ли в тебе хоть что-то здравое, даже и не знаю."
"Замолчи!" - прервал тщетно пытающийся освободиться Денис Степанович.
"А сам то - и дрожишь, и запинаешься. Слизень ты, мерзость брюзглая. Учти, я предупредил тебя. Не поймёшь - пожалеешь непомерно."
"Да пошёл ты..."
"Сейчас сам пойдёшь, да так, что потом и ходить, кроме как под себя, разучишься."
"Отвяжись!" - проскрипел таки вырвавшийся Денис Степанович и спешно засеменил наутёк, благополучно скрывшись в самой первой попавшейся подворотне и потянувшись улусами по ведущему к дому маршруту: "Вот же урод! Ирод, дьявол. Самый настоящий дьявол. Просто эталонная иллюстрация теистически описанного демона. Всю душу испоганил, аж наизнанку вывернул. Насколько же гадкая, мелочная и двуличная мразь. Скот. Беспринципный, лицемерный и гнилостный. Тварь ублюдская. Тяжело же земле - и таких носит, и подобных выходцев плодородною плотью растит. Гнида мерзкая. Мракобес. Даже и матом всей ничтожности и циничности не опишешь. Дьявол. Одним словом, дьявол. Дьявол. Самый настоящий. Непосредственный дьявол. Максимально главенствующий и падший. Худший из всех. Из всех с сотворения света. Однозначно. Вне сомнений и спорностей. Худший из всего и вся."
________________________________________________________
IV
Бульвар кишит многолюдьем. Толпа снуёт, ёрзает, кипятится. Ветер домогается до клочкообразных туч. Оголённые деревья скупо являют немногословный осенний стриптиз. Скучно сереет монотонно положенная брусчатка. Поодаль от фонарных столбов сиротливо милуются неуклюжие тощие тени. Мерно густеет приторно горький воздух. Улица веет гербарной болью пожухлой листвы и предстоящим сменяющим всякое увяданье забвением. Допивая немое тоскливое разочарование, безразлично скитаются статично угрюмые тусклые солнечные блики. Медленно тает сбившийся хлопьями ласково-бренный туман, хмуро задумчивый и печальный. Хрупко редеет непрозрачный пустеющий горизонт. Тихо сгущается томная, пронзительно болезненная безысходность да зловеще парит неизменно одинокий, смиренно ютящийся щедро посеянный, сердобольно трагический мрак. На облезшей от слякоти лавочке неподвижно сидят двое прохожих - Борис Андреевич и Натальная Васильевна, его единственная знакомая и идейная спутница, скромно делившая с ним быт и раздумья.
"Я вот о чём всё помышляю." - "Ведь считается, что всё здесь в судьбе неспроста, значит, даже самый глупый и гибельный шаг, самый унизительный и напрасный вектор судьбы должен иметь свою логическую направленность и ниспосланную свыше предопределённость, всё есть лишь во имя и никогда не по оплошности, так считается... Во всяком случае, теми, кто хоть раз взаправду пытался обосновать сущность действительности. Мне желается знать, для чего всё горе, для чего смысл общей исторической драматичности. Хочется понять, что за полёт дебютирован поголовным падением, что за суть. И где зритель, где контролёр и дирижёр этой пьесы..."
"Опять ты за заумное. За пустое." - вздохнула Наталья Васильевна: "Всё небес ищешь, а сами в болоте сидим. Ни копейки длинной, ни достигнутого. Кто бы из всей гуляющей рядом толпы тебя поддержал? Все при деле, все себе и нишу нашли, и призвание. Кому из них есть интерес до твоих бесцельных мечтаний? Это, как луну с неба звать - всё равно не скатится. Равнозначно можно подолгу разглагольствовать, например, что бы было, если бы мы решили продать Землю - сколько бы она стола, да и разве бы кто купил её с такими то проблемами, что у нас здесь на ней имеются. Лучше бы подумал, чем на быт наскрести, не в кино сидим - средь аллеи мёрзнем. А ты всё об эфемерном... Кто ещё из людей так всерьёз лишь об этом и думает?"
"А они вообще не думают, не умеют, посему и не озадачиваются, не вовлекаются в сей процесс. Им не свойственно ни задумываться, ни предсказывать. Ни самоотверженно стремиться, ни вершить историю. Только соглядотайствовать."
"Сложно с тобой. Тяжело." - Наталья Васильевна перевела дух и безынициативно спросила: "Ты всё рисуешь? Как там с этим делом дела?"
Сей вопрос был вполне актуальным, ибо поддерживал герой правдоподобность собственного существования исключительно за счёт небогатого ремесла художника, денно и нощно занимаясь исключительно сотворением полотен и со всем нативным энтузиазмом пытаясь потом продать таковые на "кишащих" ценителями живописи улицах.
"Грандиозности не вышло, но подвижки присутствуют." - отозвался после паузы Борис Андреевич: "Процесс пошёл чуть легче, однако всё настолько же сложно, как и всегда. Но уже доходнее. Теперь дольше стою и меньше рисую, продаю из уже созданного. Ещё б активности понабраться, смелости. Зазывать понапористей научиться. Тогда совсем заживём."
"Заживём... Если окончательно только не подохнем. От тоски да статичности. А ты всё глобализм..."
"Глобализма, кстати, наверное, и вообще не существует. Есть мир, есть человечество, цивилизация. Что это всё? Лишь населённый крутящийся шарик, точка в бездне, миг. Есть лишь большая всеобщая частность. Где в ней и мы. А глобализм..."
"В мечтах всё горы золотые, а на деле одни неудачи бессчётные. Все оговариваемые преобразования лишь бесцельною устной словесностью так и остаются. А жизнь ползёт без оглядки дальше, об отстающих не печась. Так весь век истуканом и промаешься."
"Так ведь короток век. И от бездны его безыдейной, от пустой суеты и бессмыслицы не укрыться, увы, не упрятаться. Люди живут, чтоб лишь твердь потоптать подножную, поссориться, помечтать да уйти. А я смысла хочу, обоснованности. Я в искусство свой мир инкрустирую, в созидательность, застывая душой в незабвенном, в незыблемом, вечном. А деньга... Деньга не денется. Монета - штука ж наживная. Глядишь, и появится. Я не бедствую. Коль внутри светло, ночь не чуется."
"Несмышлёный ты... Ладно, вставать пора, плащ уже не спасает. Зябко."
"Встаём..." - герой поднялся, подал своей спутнице руку и поплёлся вместе с ней вдаль бульвара: "Дочь не приезжала?"
"Нет. Чай не глупая - в глухомань к нам лезть."
Здесь стоит уточнить, что вышеупомянутая Наталья Васильевна вот уж с десяток лет пребывала вдовой и имела уже подавно взрослую дочь, жившую в соседней губернии.
"Нас и чёрт, наверное, навещать боится. Эх, тоска... Но боль - лекарство ото лжи, с ней обострённее, правдивей. Она, как оберег." - Борис Андреевич порылся в кармане и достал пару скомканных купюр: "Держи. Хоть какая подмога будет. На много не хватит, знаю, но уж сколько скопилось. Последние."
"Не густо..." - Наталья Васильевна медленно взяла бумажки, повертела в руках и бережливо запрятала подальше: "Спасибо за участливость. На ближайшее время хватит. А всё, что свыше, и не в расчёт - там уже твой именитый глобализм идёт. Без него ж светлой жизни не водится."
Улыбнулись. Немного постояли, помолчали, искупались в раздумьях, разошлись.
V
Средь объятого пологом пепельной грусти одиноко бездонного небосвода безучастно клубился монотонно безжизненный, серовато-белёсый предутренний туман. Из-за пасмурной линии горизонта нехотя просачивались первые робкие солнечные лучи. Рассекая сквозящую холодом высь, медленно ползли умудрённые грузностью мрачные блёклые тучи. За покосой оконною ставней робко взывал обессиленный, сонно блуждающий ветер. Средь залитого ливнем двора мерно таяли хмурые вязкие тени. То и дело появлялись единичные пешеходы, постепенно сменяя друг друга и однотипно удаляясь по привычным для всякого заурядного жителя траекториям. Неизменно белели первые кулишки мокрого, смешанного с дождевою водицею первого снега.
Денис Степанович, неподвижный и в меру понуренный, молчаливо стоял у окна, томно созерцая распростёртую миром жизненную агонию.
"Пустота... Снаружи то ладно, внутри пустота. Сердце, как вымерло - ни надежд, ни отрад, лишь тьма. А участи мотив всё строже, всё минорнее, да и ноты не ангельские. Век будто сам себе уж наскучил, надоел, миллиарды лет вселенских трансформаций и эволюционной жертвенности и суеты обернулись лишь кромешною явственной безысходностью, дутым мелочным импрессионизмом фиктивной величественности. Погибни хоть вся цивилизация, ни один ведь и не заплачет даже, даже и не взгрустнёт, вся повседневная продуктивность, вся житейская исторически представленная созидательность неизменно сводилась лишь к войнам, разногласиям да насилию, к регулярно поддерживаемой вражде, не важно, с кем и во имя чего. Что за источник дарует этой агонии столь безукоризненное долголетие? Что хранит наш мир? Столь заведомо гиблый и ничтожественный. А мы им ещё порой и восхищаемся, под ликом вечного безумства в самый пол кланяемся. Но что есть жизнь, точнее, что она из себя являет? Есть вселенная и есть власть всего, есть деление на победителей и проигравших, есть грань между материальным и мыслимым, между возможным и взаправду сбывающимся, есть судьба. Судьба и её законы. Детерминизм. Поголовный и беспощадный. А где тут жизнь? Существование только. При верховенстве выродков и гадов любой покой трактуется за крах, им нужен накал, боль - предательство, измена, война. И нет и зеркала то такого, даже от телескопа взятого, чтобы всю степень безнадёжности нынешней отразить удалось. И да, как же всё же глупы все наши сожаления, как поразительно нерационально это чувство само по себе - во всяком случае, в имеющихся вокруг условиях. Это подобно пленённому зверьку: вот таковой попадает в капкан и тут же начинает метаться, рваться, дрожать, а потом весь съёживается и впадает в истерическую агонию, что всё - вот последний час, вот он, этот капкан, ставший последним прижизненным пристанищем, но, если бы сей вышеупомянутый капкан неким чудом бы миновал свою разнесчастную жертву, разве бы её участь была иной? Разве бы буквально через считанные дни эта самая зверюшка не была бы бесцеремонно съедена одним из бесчисленных хищников, кишащих, как правило, вокруг да около, разве прожила бы она долго и плодотворно? Едва ли. Так же и мы: мы рьяно сожалеем упустить что-либо в текущем и временном, не имея при этом абсолютно никаких шансов или возможностей в хоть отчасти отсроченной и ощутимо существенной. Мы, если и хватаемся, то только за пустоту, за суетливость и неоправданность, за доступную фикцию, за недолгий самообман, безрезультатный, несбыточный и бесплодный, болезненно обольщающий и нелепый. И так вся жизнь - все упования и дела, все мысли, все стремления и надежды. Нам посеяли в душу дерьмо. А оно и взросло. И вот так смотришь порою в мир и, как пред бездной ведь, себя обнаруживаешь, как пред пропастью гибельной восседаешь - пред могилою поголовною. Оглядитесь - что здесь есть в этой яви, чем руководствуется её основополагающая стезя, кем и как затевается и вершится карнавал эпохи - несуразный, суетливый и верно преданный исключительно беспринципности, для чего оно всё? Угнетённый, вечно разрозненный свет, где на фоне перманентной всеобъемлющей безвыходности всякий шаг лишь всё больше уводит в грядущую пропасть, обращая ошибки в последствия, а горение в пепел, разве это должная колыбель для рассудка, чувств и развития, разве присутствует хоть частично в этом всём некая обобщающая единонаправленность и целесообразность, разве есть шансы средь превалирующего зла всё же выстроить нечто доброе и заветное - выстроить, вырастить и сохранить, сберечь и приумножить, распространить в должной степени и отождествить с однозначным подобием идеала. Мир, где единственная мечта всякого бегущего - это шанс споткнуться, мир, где любое упование рано или поздно рушится о гранит неприступной фактичности, где вездесущим дамокловым мечом висит абстрактная неотступная необходимость некого неясного спасения, убежища от непонятно кого и чего, мир, где единственная завершённость подразумевает переход за грань гробовой доски, мир, где вся поступательная линия осознанного существования сведена в собственном итоге лишь к неумолимому вымиранию, ну разве это мир? Скажите, скажите мне - как самому заблудшему во вселенной человеку, ну разве это мир? Разве хоть частично, хоть мизерно, хоть совершенно слабо и несущественно, хоть почти и неуловимо, ну хоть как, хоть как-либо и хоть ну на сколько-то разве это мир? Скажите мне. Ответьте. Я хочу это знать. Я должен это знать. Я обязан. Я обязан всё это знать."
__________________________________________________________
VI
В доме тихо, непринуждённое присутствие двоих ничуть не сказывается на привычном покое. На одном из табуретов Денис Степанович, на втором Борис Андреевич.
"Вот окину я порою наш мир умозрительностью ментальной и в такую апатию загоняюсь, в такую неразделимую безвыходность и унылость, в боль. Ни малейшей общности, ни смысла, ничего... Люди живут за бред! За агонию! Кошмар ведь. Как же так?" - вздохнул Денис Степанович.
"Вспомните сектантов и старообрядцев, они убивали себя за мифологию, а вы удивляетесь, почему люди живут за бред, за что же ещё им жить?"
"Сие неправильно, бесцельно. Сие просто непростительно."
"Посему напомню - никогда не восхищайтесь людьми, ни в коем случае и раскладе; лучшее, что они могут, это выжить - в плане результативности действо, поверьте мне, далеко не самое впечатляющее. Дуракам ведь и не поможешь, на розлив мудрости они приходят, как правило, именно с ситом. Но в принципе существа мы логичные, и уж в рационализме нам точно не откажешь, весь день мы спокойно сидим дома и вопрошающе смотрим на солнце, смотрим и ждём, и вот, как только таковое заходит, мы тут же бросаемся загорать."
"Как же выпутаться из безумия этого?"
"Чтобы перестать воспринимать всякий бред за логику, перестаньте сперва воспринимать саму логику за бред, великодушно найдите её для себя, изваяйте, откройте, сделайте. А то так один лишь бред избирать и останется - при отсутствии достоинств восхищаются разве что гротеском недостатков. Уж так повелось."
"Где ж корни сей беды?"
"В глубинах. Ведь в том и подвох, что всякая смерть дебютирует именно с рождения. Крах финиша и сломленность финала готовятся со старта и основ."
"И ведь, что всех страннее, даже и признаки некой гармонии эта агония перманентная имеет, даже и органичность определённую показывает."
"Так в современном обществе безумцев и достаточно хорошо сбалансированная взаимная ненависть именуется любовью. Посему в качестве жизненной ставьте цель, именно наиболее отличную от окружающих, следуйте дорогой, сугубо лишь индивидуальною, и неуклонно и трезво помните, что цель определяет маршрут, а меж идущим и дорогой, как известно, неумолимо формируется интимная связь, реализуемая посредством походки и, как результат, как раз и упреждающая и комфорт, и внутреннее спокойствие в путь пустившегося."
"Как же предугадать, как постараться предвидеть данной драмы развитие?"
"А на что оно вам? Сие нарушает саму идею реальности. Попытка подставить подходящие переменные, дискредитирует сам факт уравнения."
"Так, наугад плетясь, одни потери собираешь..."
"Потери в просветление движут, коль земля из под ног уходит - это ж к лучшему, без земли ходить - это и есть летать, выкиньте судьбу на свалку, не церемоньтесь, разум требует утрат, лишений, боли. Не стесняйтесь её, не игнорируйте."
"Почему, кстати, в этом мире так популярна и востребована глупость? Неужели уж все настолько дураки?"
"Сужденческие теории, как и теистические, доказываются, в отличие от тех же научных, не практикой, а численностью накопленных адептов, модой. Мир выбирает уже воспетое, превознесённое. А толпа, как известно, движет исключительно в омут. Массам свойственно лишь ошибаться да каяться. Счастливых здесь не поймут, в оборот возьмут, оголят, оберут, с бедой повенчают. Так всегда велось. И иным, уж поверьте, не будет. Не окажется. Толстой шее и петля рада. Вы же знаете."
"Мир искажён, он именно исковеркан, опорочен, отравлен, заражён."
"Так и есть, мир элементарно сатиричен, наиболее популярным проявлением человечьей совестливости в нём служит страх подавиться украденным куском. Мы не пытаемся решать проблемы, мы стараемся их разве что признать, многократно озвучить. У нас культ грешить и каяться. А если грехов нет совсем - то это худшее из зол, ведь тогда ты - и вовсе исчадие ада, ибо не каешься, не страдаешь. Мир не оправдываем рассудком, принцип справедливости, к которому тут все так тяготеют, не несёт ни малейшего намёка на добро, рассудок не тождественен справедливости, в кругу агонирующих белой вороной будет именно живой и здоровый человек. И у нас так: корят то в основном только счастливых, гонят подобных и даже бьют. Несчастные считают их основной виной и первопричиной собственного горя. Будто, если тебе отрезали ногу, то сделали это лишь для того, чтоб все оные ногастые имели более уверенную походку на фоне их возникшего соответствующим образом превосходства. И этого и не понять, и не исправить. Не устранить. Жизнь фатальна. Тот же опыт и ум стали в ней явлениями, сугубо лишь фоновыми, вспомогательными и абсолютно второстепенными. Парадокс опыта состоит в том, что там, где счастье случилось чудом, он априори бесполезен: пройти по тонкому льду дано не с помощью умения, а лишь посредством счастливой случайности. И, чем обильнее людям вверены шансы, тем ещё хуже: свобода средств вершит двоякость целей, а таковая неизбежно обращает их в конце концов в ничто."
"Мир, как адова сказка: ни серьёзности, ни весомости, лишь страх да культ глупости."
"А так и есть, мир - комедия. Трагичная, но всё же. И те же клоуны, они, повсюду - на афишах, в политике, в духовенстве, и таковые из них, что в масках, ещё не самые смешные."
"И кого во всём винить?"
"Систему. Ничто не портит так людей, как с миром этим единенье. С миром и его принципами. Нищих здесь беспокоит не отсутствие собственных денег, их больше задачит и заботит наличие таковых у окружающих. На такой почве трудно вырасти не уродом. Тут и убеждение, и сомнение есть ягоды одного и того же поля, да, собственно, и чёрное, и белое есть в сути один и тот же цвет - если повнимательней присмотреться. И не обольщайтесь, коль временно что-либо идёт вполне себе хорошо: самой популярной прелюдией драматизма является именно благоденствие."
"Как же рассудок не потерять?"
"Рассудок сделался нынче самой настоящей притчей во языцех: все и каждый считает непосредственным личным долгом упомянуть о его несомненной важности и первостепенности, правда все и каждый почему-то в равной степени забывают также проинформировать и об отсутствии у них своего собственного. Бойтесь пропаганды. Бойтесь внушаемых смыслов и их заменителей. Той же религии или партийной приверженности. Религия - это фабрика бессилия, тот тип идеологии, что позволяет знать и быть уверенным, что адепт, находящийся в мире, где за него абсолютно некому постоять, уж точно не сделает этого самостоятельно, это внушение, заставляющее болеющих любить болезнь, а теряющих вожделеть масштабирования собственных лишений. Религия - это даже не яд, это его непосредственная употреблённость. Ну и уж точно религия есть не то, что имеет хоть что-то общее с верой."
"Почему здесь так мало счастья, почему оно воспринимается за грех, за порок, как же так?"
"Становясь счастливым, ты как бы противопоставляешь себя всему миру, автоматически идёшь с ним на конфликт, на неимоверную конфронтацию, ведь сам мир никогда не был счастлив. С момента зарождения человечества в нём ни на день не прекращались войны, болезни и разногласия, предательства и использование, унижения и обман. Становясь счастливым, ты идёшь на разрыв с самими принципами человеческой цивилизации - страдать, терпеть и ненавидеть."
"Кто это придумал?"
"Несчастные же и придумали. А как известно, нет худшей тирании, чем диктатура рабов. Но всё же помните, что не только сознание расширяется средой, но и среда сознанием: преобразуясь, они подстраиваются друг под друга, ищут оптимума взаимной корреляции и обоюдно адаптируются, сие касается именно рамок и границ, размерности, максимально доступной выраженности полноты и глубинности. Мир то, взятый в отрыве от людей, конечно же, безграничен и сам по себе наиболее многообразен и содержателен, да вот, жаль, лишь степень доступа к таковому сугубо индивидуальна и несоизмеримо специфична. А что до нас самих по себе, до внутренних качеств, то всё тривиально: мы, как впредь, жадно спешим поскорее отдаться любым увещеваниям и убеждениям, обещаниям и наветам - лишь бы веру внушили, само собой, ложную, априори напрасную и пустую, но всё же способную хоть сколько-то погреть и полелеять пред неминуемым обольщением. И экстрасенсом быть нынче вполне себе легко: скажите мне объект преклонения и спектр страхов какого-либо персонажа, и я с точностью до микронов отвечу вам, что это за человек. Так что зрите тоже всегда лишь в корень, и людей, людей, главное, поменьше слушайте, людей и всего ими высказываемого. Ведь камнем лжи искр смысла не посеешь."
"А что ж со смыслом за беда?"
"Смысл - понятие, крайне скромное. Оттого и принадлежит оно лишь единицам, прячась от обывателей и обнажаясь лишь пред когортой мудрецов и провидцев. Так что ищите. И бойтесь всякой содержательности, уже погибшей: ставшее руинами способно лишь погребать."
"А что же в этой ораве крайностей отдельному человеку делать?"
"Только метаться. Любовь к молоту ограничивается лишь сладостью измены с наковальней. Рассудок глупостям не друг. Так что выбирайте соответствующие строго наугад. Только помните, диктатура бреда начинается с партнёрства с тривиальностью."
"Да уж... Беда. Всё умерщвлено - и мир, и люди. Мера индивидуализма нынче определяется масштабом отчуждённости от общего, прискорбно."
"В том вся и трагичность, равно, как и вся утопичность поиска некой идейности: смысл, выросший из бессмысленности, никогда не теряет свойств породившей его среды."
"Жизнь, как длинное уравнение: обычно понимаешь, что ошибся, только в самом конце."
"Жизнь и сама себя полностью не знает, но собственным преподаванием занимается, в неизведанность постепенно плетясь да эволюционируя."
"Покритикуем эволюцию?"
"Покритикуем, и не только как биологическую интерпретацию, а как сам процесс в принципе. Эволюция - генератор печали, всякий её конечный результат, проследовав по пути кропотливого процесса прогредиентного совершенствования, неизбежно обречён рано или поздно погибнуть, коснуться предела и после пропасть. Идеал недостижим, дорога к нему бессмысленна, все риски, чудом достигнутые свершения, пережитые тяготы и преодолённые невзгоды есть лишь пыль, глупость, фарс, весь смысл есть лишь временная ноша, временный флаг и путеводитель: всё прервётся, всё пропадёт, всё обратится в невосполнимый безропотный пепел, в золу. Эволюция ведёт к вымиранию, к вымиранию самым обидным и циничным способом - через прохождение наивысшего максимума и дальнейший закат. И личностная эволюция не исключение. Чем умнее вы делаетесь, чем красивее выглядите и нежнее поёте, тем более жалким и досадным окажется ваш неминуемый эпилог. Эволюция - происк дьявола. И мы все в ней. И вы тоже."
"Бежать от смерти ей навстречу - занятный, видимо, процесс... Досадно вот только как-то."
"Трагична гонка. Счастье - это та гора, число взошедших на которую резко проигрывает числу разбившихся. Увы и ах, тьма безумства функционирует гораздо эффективнее фонаря рассудка. А уж если снисходить до реалий, то скажу, что, созерцая современный мир и нынешнего человека, видишь лишь двоих убиенных, и кто из них жертва, а кто агрессор, неизвестно. Посему аналогично можно заявить, что даже наличие власти и полномочий в имеющейся модели яви попросту бессильно, неуместно: став людям не единомышленником, а предводителем, лишь превратишься из сатаниста непосредственно в сатану, только то и всего."
"Сие пугает. До дрожи и ужаса."
"Это физиологично. Страх это своеобразный каскадер, он приходит на замену именно тогда, когда остальные чувства уже не справляются. Но здесь важно ещё и приложение собственной запуганности: будучи зайцем и убегая в страхе оказаться съеденным, бойтесь в первую очередь не волка, а собственной медлительности. К тому же страх никогда не служит гарантом сохранности. Хотя риск и впрямь оправдывается исключительно лишь ролью победителя. Монета шансов на ребро не падает. Даётся или всё, или ничего. Побеждённое коварство - источник мудрости, победившее - источник заблуждений."
"И ведь в этом обществе уродцев ни уместности, ни разделённости попросту не встретить, не выискать. Никак. Ни коей методой."
"Умным среди дураков, как и гребцам на суше, если и дано кем быть, то только посмешищем. Да и ум - штука, чаще даже именно обидная, нежели эффективная и полезная. Тупость равноценна отсутствию тарелки при раздаче еды, ум - отсутствию еды при целой секции тарелок."
"Скверен наш удел - только мыслью ветшать да хуже делаться."
"Верно. Человек, как и река в море, не впадает в безумство сразу - с самого истока, хотя двигаться к нему начинает и вправду непосредственно с момента сотворения."
"И ведь ни в одном из масштабов ни единонаправленности, ни прямолинейности, ни обоснованности никакой. Хоть до вечности вознесись. Хоть до мира в целом."
"Глобализм никогда не имеет наставников, мир взращен не богом, а схоластикой. И вопросов в таковом больше не к людям, а к нему самому. Ведь главный зверь - это директор зоопарка."
"Единственное, способное в этом мире на саморазвитие - это наши слабости."
"Соглашусь."
"И ведь все уловки, все попытки, всё за зря. Разбив прошлое, грядущего не построишь. А убедив себя, яви не перекроишь."
"Мечтая о скачке, сперва купите лошадь. Мы из тех, кто в жизнь даже не вступали."
"Это к лучшему."
"Безусловно."
"И всё же - почему столь мелочен спрос у толпы? Почему столь извращена их взыскательность?"
"Спрос и предложение - дело банальное. Цена воды диктуется лишь жаждой. Не хотят умнеть. Даже и не думают."
"Ненавидят только, глумятся взахлёб, всё благое категорически отрицая и обесценивая да в душу наотмашь плюя. И чем выше чувство, тем сильнее опорочено. Тем больше в нём подразумеваемого цинизма и предательства. Что единство, что дружба, что забота. Про любовь вообще молчу."
"Любовь - это обмен посудой, ты льёшь свою искренность в чужую чашку, и, если таковая имеет брешь, то вся ваша привязанность и нежность выплескивается элементарно в бездну."
"И не различаем ведь, золотник от фальшивки не дифференцируем."
"Суть не ищем. Средь плодов и листьев помни о корнях, не важно, что даёт тебе рука, важно, к чьему плечу она тянется. А ложь, тем лишь и плоха, что сама по себе есть ничто иное как низкосортно исполненный плагиат правды. Таковой, как правило, элементарно не функционален. Так что старайтесь не ошибаться. Шансы редко предоставляются повторно. Река не любит множественных входов, даже дважды войти, поговаривают, не удаётся."
"Нам осталась лишь безысходность."
"И одиночество - как оптимизированная форма осуществимого единства. Влюблённый человек объединяется со своим партнёром, одинокий - с богом, а одинокий да вдобавок ещё и атеистичный - сам с собой, что справедливости ради тоже бывает подчас занятием вполне себе приятным."
"Мир не признаёт - ни высот, ни приятностей, ни ума."
"И учтите, мир таков, что как только вы перестанете быть дураком, про вас сразу же начнут говорить, что вы наоборот свихнулись и сошли с ума. Человечье познание крайне схоже с сексуальными опытами - чем более приятные и изощрённые истины ты открываешь, тем более извращенным и неординарным персонажем именуют твою персоналию."
"Надо терпеть, знаю. Всем на зло. Терпеть и кайфовать. И всё же трудно не оступиться, не упасть."
"Не сдавайтесь. Помните подвиг бракованного пистолета - его так усердно пытались сделать орудием убийства, а он отказался стрелять."
"Как ни крути, а единственное спасение от бед это их завершение."
"Тут и добавить нечего. Но ключи от большинства клеток, в которые загоняет нас жизнь, находятся, как ни забавно, именно в наших же руках."
"Чем внимательнее смотришь на дорогу, тем вернее оказываешься на обочине."
"Так и есть. И чем больше общаешься с людьми, тем больше рискуешь потерять человеческий облик. Человек ведь - это форма: чуть сойдёшься не с тем и всё: уже и сам в миг сделаешься угловатым."
"Чему довериться, в чём гарант сыскать - в коем из проявлений, из образов и чувств?"
"Никак не в последнем. У чувств нет благородства, у них есть только точка приложения. Таковые идентично вызываются как светом, так и тьмой. Так что меньше подставляйтесь под обольщение. Жизнь - дорожка, крайне узкая, и обочиной её служит отнюдь не смерть, а бренность. А до таковой недалече и шага. До фиаско, до краха. До поражения. И ведь, чем существеннее жизненная высота, тем мельче личностные осколки в случае пикирования. Не смотрите на явь, выбрать мир ведомых в качестве собственного вожака есть наиболее точная констатация безголовости."
"Так просто, увы, потеряться, пропасть, прок утратить."
"Перестав быть полезным, становишься излишним. Запомните. Коль спишет жизнь со счетов, то следующего найма ждите исключительно от смерти. Спешите быть полезным, обоснованным с позиций собственного присутствия. Чтите смысл, уважайте весомость. Стремитесь лишь к грандиозному. И не сетуйте на неприглядность условий, цель определяет не только долготу доводящей до неё дороги, но и её ширину: выбирайте верные ориентиры, и стеснение в пути останется для вас пережитком прошлого. К тому же активнее отдавайтесь само-пониманию. Это мощная штука. И ощущение себя счастливым, как и самоидентификация собственной персоналии в невыносимо обескураживающем амплуа идиота, есть дело, сугубо субъективное. Не отвлекайтесь на беды, подобных всегда в избытке достанется, их наличие реализуется по принципу цирковой миграции: если из города уезжает один гастролировавший в нём кочевой цирк, то в скором времени на замену его рампам и цветным шатрам неуклонно приезжают полностью идентичные подмостки такого же нового. Игнорируйте всё, кроме личной идеи. Живите лишь ею, лишь ради неё и вне чего-либо оного. И, если мир говорит с вами, как с идиотом, просто элементарно не откликайтесь."
"Что не так с людьми? В чём исток их мелочности? Ведь есть все шансы быть другими."
"Увы, но нет. С маленьким ртом большим кускам не порадуешься. Ограниченность - свойство личности, а не среды."
"Это прискорбно. И прискорбен и сам путь мира. Ведь мы произросли из войн и эпидемий."
"Не помни, откуда ты оторвался, думай о том, куда упадёшь. Эта истина главней. И да, всегда храните сдержанность - полыханием эмоций обители рассудка не озаришь."
"Мир, как бред, как навет злостный..."
"Точь в точь. Кошмарный сон от реальности отличает лишь возможность пробуждения."
"И ведь внешне подчас всё весьма себе пристойно. И это двуличие, этот деланный конформизм просто убивают."
"Абсолютно справедливо. Полностью падшие люди отнюдь не выглядят самыми потерянными: окончательно разозлившийся труп тоже аналогично утрачивает прежнее зловоние. Но самое забавное, что умным, хоть сколь бы много умными они ни были, играть роль дураков куда труднее, нежели дуракам роль умных. Мир это смрад. И винить в этой бездне, укорять и выставлять злодеем будут, как ни парадоксально, именно вас - все и каждый. И сие в самом то деле не столь уж и удивительно. Представьте себе хлипкую беспомощную лодку и гигантский бушующий океан. Кто будет виновен, если лодка пойдёт ко дну - она сама с её ветхостью или волны? Формально вина лежит на обоих. И пускай все и понимают, от кого зависит ситуация в большей степени и чья роль пребывает решающей, но меж лодкой и океаном виноватой всегда выставят именно лодку. Мир и вправду огромен. И самостоятельность супротив вовлечённости в коллектив - это шлюпка, маленькая шлюпка на тяжёлом многоместном лайнере, та самая, о которой, как правило, вспоминают, увы, лишь тогда, когда основной корабль непоправимо тонет."
"Мир бескраен, знаю, неизмерим, озарить все его необъятные пределы целиком элементарно попросту и недостижимо - сколь ярким ты пламенем ни пылай, освещённость ведь не лампой одной обусловлена, но и рамками помещения. Так и внутренний свет, каким бы стойким и истинным ни был, всей своры падших душ не обласкает, увы, не спасёт."
"А сего и не требуется. Ведь и роль наша здешняя лишь скромна. Мы ошибочно считаем себя хозяевами собственной участи и судьбы, считаем себя разбирающимися в мироустройстве и сущности бытия, считаем его практически полностью нам подконтрольным, и вы в том же числе, но ведь даже ваше тело создано не вами, ваш спектр эмоций и состав окружения подобраны и сформированы за вас, вы ведь даже не знаете чему равен электрический потенциал, возникающий на кончике вашего языка во время орального контакта, что уж говорить о тонкостях вселенской организации..."
"Кто нас таких беспомощных породил?"
"Кто породил, не знаю, знаю лишь, кто создаёт и накачивает содержательностью - мы сами. Многие упорно заблуждаются, искренне полагая, что человека создал бог, это не так, бог создал мир, а всяк человек, в таковой попавший, сам уже себе и автор собственный, и творец, и диктатор."
"Судьба это своеобразный рынок, аукцион, даже биржа в некотором смысле, и основное платёжное средство в ней это наша удача."
"Тоже истина. И тоже непоколебимая. И тратится таковая, увы, наиболее часто именно на ветер. Со счастьем традиционно полагается сделать три вещи: с трудом создать, ненароком разрушить и потом жалеть всю оставшуюся участь. И это не людское проклятие, это их порок. Ими самими же и индуцированный. Посему никогда никому из них не сочувствуйте, особенно тем, кто и без вас уже сотней доброхотов утешен, да и не людское это дело - береженых беречь. Но они старательно будут вынуждать вас на сочувствие, на слабость, на то или иное взаимодействие и единство. Сие дорога в фатализм. Согласие на компромисс - признак малодушия, способность на прощение - доказательство слабоумия. Зазубрите вышесказанное. Желательно навеки."
"Соглашусь, меж социумом и идейностью именно пропасть. И изучать жизнь по людям нынче есть то же самое, что изучать натурщиц по нарисованным с них картинам: не совсем достоверно, но весьма популярно."
"Ещё более ярая беда кроется в искажённости самого мироустройства в целом. В его полной фиктивности и предвзятом отторжении ко всему полноценному. В том то вся и кризисность. Взятая за естество искусственность хуже мышьяка."
"А где она естественность... Нет подобной ни в чём. Посему и не выходит - ни счастья почувствовать, ни всей грудью вздохнуть. Стать мышью вне наличия кошки строго невозможно. Жизнь непригодна, бракована. Замените, если позволено. Не сомневаюсь ни на йоту, что, если бы река её времени была материальна, рядом бы обязательно стояла бы табличка "купание запрещено"."
"Никто бы и так не ринулся. Но рождение - дело, ни разу не добровольное. И посему приходится и приобщаться, вникать в этой тщетности содержательность несуразную. Ведь благодушное неведение, увы, ещё болезненнее, таковое подобно опьянению: беды становятся и впрямь менее ощутимыми, но более щедрыми на последствия и массовость. Да и сам смысл в чистом виде есть в некотором роде своеобразный жизненный компас, указатель, специфический путеводитель, сборный инструктаж по пересечению окружающей бессмыслицы и сует, смысл это вектор, карта, без единственной которой дано направляться и следовать исключительно в никуда. Жаль лишь, выискивать его приходится средь грязи, лжи да нелепости, но порой ведь и там находится."
"Находиться то находится, да вот только не всегда в прок приходится, не всегда мы им рационально воспользоваться умеем. И, чем больше опыта копишь, тем зыбче тот, эфемернее. Проблема объёмного сознания в его крайне ненадёжной устойчивости: чаще всего информация собрана навалом - чуть шатни разум, и посыплется в миг всё с верхних уровней на нижележащие - теряясь, утрачиваясь и саморазрушаясь, нет баланса у ума, нет гармонии, оттого то и жизнеспособность любых идей чаще всего есть попросту недолговечная тщетная утопия - беззащитная и пустая."
"Как бы то ни было, карабкайтесь, стремитесь, лезьте ввысь, промедлений не делая. Задержаться дано здесь лишь на вершине. Все же добраться до неё не сумевшие элементарно сорвутся. Не прозябайте. Цепляйтесь. Хотя бы за шансы."
"А что они, эти шансы, есть... Вакуум. Всякое полезное ископаемое становится полезным лишь только будучи уже добытым, абстрактный же жизненный потенциал и гипотетический спектр предположительно актуальных пресловутых шансов есть не более чем элементарная фикция, бесперспективная, не содержательная и сугубо пустая. Истинного смысла средь них не более чем горстка."
"Так то оно так, но тут вы многомерность смысла чтить забываете - ведь с любой одной единственной натурщицы её сличающих картин хоть с три сотни без труда напишется."
"И одна уродливей другой. Только разочарование да отчаяние."
"Главное, не дрогнуть, не сдаться. Путь в бездну - это лестница из одной ступени."
"А в иное и не подашься. Всё под одно. Люди - мир - люди. Замкнутый цикл."
"Люди - это не гроб, люди это всего лишь гвозди. А мир, как бы старательно ни умирал, некролога сыскать ещё не удостоился. Так что то ли ещё будет. Как известно, тонущий корабль, пока он как раз тонет, можно ещё успеть весьма выгодно продать. Главное, не бесчинствуйте, особенно ментально. Не покоряйтесь. Дурацкие мысли, как и разбойники, лезут в первую очередь, как правило, именно в самые благополучные и роскошные головы. Не подставляйтесь хоть сами. Но и не вдохновляйтесь, особенно излишне, не верьте, что есть нечто нетленное. Жизнь гарантирует бессмертие на миг, история на минуту. Всё пройдёт не иначе, как дождь. И помните, помыслы вершат сущее. Мысль - материя ума. А коль подытоживать дюже напутственно, то выводы, собственно, не чрезмерные, равно как и наставления. Всё до тривиального элементарно. С людьми не общайтесь. Ни со старыми, ни с молодыми. Так трезвее, полезнее. В центр выезжайте редко. Но это, конечно, лишь в том случае, если сами в нём не живёте. А ежели так, то сами себе посочувстсвуйте, не подмахнуло, стало быть, не повезло. Газет тоже не читайте. Хоть важных во всю, хоть огрызочных. Ведь достаточно просто не совсем удачно завернуть добропорядочно купленную рыбу в обрывок одной из таковых и от одного единственного случайно брошенного взгляда в чертополошье строк в раз осведомиться о полном политическом крахе собственного государства. Но политика - тема, нам уже не близкая. Так что будем на этом."
"Будем. До ближайшего."
Разошлись.
VII
В тусклом нарочитом мраке небольшого кафе монотонно трагичное забвение обеднённой посетителями, не внушающей счастья безжизненной праздности. Настроение потушенное, состояние вялое. Стены тёмные, под потолком тусклый золотистый орнамент. Столы тяжёлые, очертания грузные. Вся помпезность сугубо лишь дутая. Всё влечёт исключительно в тоску. Даже натужные неуместные старания мыслить о хорошем. В мирной полудрёме неприметно скучает равнодушно громоздящееся беспристрастное уныние. У большого, до половины занавешенного окна друг напротив друга сидят два силуэта - Борис Андреевич и Наталья Васильевна, вновь вдаются в монотонную взаимную обоюдность, однотипно статичную и повседневно ничуть неизменную.
"Вновь от миросистемных проблем я оторван и к вам убедительно приобщён, не тело дум, а взаимную состыкованность возводя и развивая да развитию общего для нас двоих альянса ненароком способствуя. Жизнь то пестра, многолика до ужаса, а всяк лишь тень, но случается ведь и светлое чудо в данных рамках посредственных лицезреть, вот как мы здесь сейчас."
"Ты не меняешься, даже и не стареешь. Всё те же лозунги, мысли и побуждения. Всё та же риторика. Точь в точь, что и обычно. Буйство грёз и дефицит поступков. Настоящий герой. Какая милая духовная возня. Сплошной сентиментализм. Как из ваты сладкой тебя делали."
"В этом весь человек - в возвышенности, в созидаемой идейности и ориентированности ума, в идеалах, а не в редкостном даре киянку держать али шкурки резать. Человек измеряется лишь смыслом. Лишь глубиной мысли и объемом собственной содержательности. Человек от и до обусловлен ничем иным как человечностью, бессмертие его души начинается с элементарного её наличия. Человек определяется непосредственно самим собой, своим нутром, своим чувственным спектром и нравственным контентом. И никак не второстепенной, сугубо навязанной бесцельной иносказательностью или бутафорской искусственной кутерьмою обязанностей."
"Воплотится ли хоть что-то из твоих помыслов. Ой не знаю, не знаю... Слишком глупо оно так: наивно уповать лишь на старания волшебницы удачи, ведь не всесильная она, не чудотворная. Да и, в упор собственного бессилия не признавая, сил не набираешься. Ты не воспринимаешь повседневность за чудо, не ценишь её потенциал, не понимаешь, что можно жить и обыденной жизнью - развивать быт, трудиться на благо отечества и растить детей, не понимаешь, что можно спокойно жить без любви или богемных замашек, просто ходя на работу и любя свою рутину, любя нечастые выходные, недлинные трудовые деньги да редкие шельмовские шансы изменить обрюзгшему мужу или жёнушке со в пару вверенным тебе по смене, за что потом, кстати, и покаяться всласть можно - вечерком в храме тесненьком. Есть не только та жизнь, что ты сам же нарисовал, есть ещё и реальность. А ты лишь апатию собственную нагнетаешь измышлениями полыми да резонёрство сеешь безбожно. А мир другой. И он жив."
"Неполноценность пленяет, обескураживает. Вот и вас в свои когти зловеще взяла, затянув в бесполезности дутость бесплодную, в безыдейности шаль благоверно укутав да бесцельности мякишем голод заткнув. Вы сдаётесь дерьму посредственности, сдаётесь тому, что должно просто пройти, кануть в ноль и исчезнуть - ни следа, ни существенности от себя не оставив. Человек в вашем видении, как станок, точнее, как дополнение к станку - отработал, пришёл домой, съел купленное, лёг спать. Секс - как элемент воспроизводства. Вместо чувств - институциональные узы брака. Вместо счастья - полог социального единства. За копейку здесь надо именно схватиться. Дебильных бездарных детей воспеть, свести с такими же соседскими и наплодить ещё более безмозглых внуков. Потом по зову власти беззаветно отдать их на войну и получить высланную в цинковом гробу сдачу. Жить надо правилами, а не головой. Подчиняться и меньше осмыслять, жрать несъедобное и ломиться в открытые же двери. Это не жизнь. Даже отрёкшиеся от света оккультные отщепенцы не пожелали бы себе данной участи. Вы продали мозг дьяволу современности. При чём именно мозг, а не душу - что куда трагичнее. Вы не умеете верить, не умеете жить. И чудо, и счастье, они порою ведь рядом, к ним лишь подступиться бы только, изловчиться да взять, через стену бесправия в смысл протиснувшись. Проблематика для вас доминантна, неизгладима в собственном отпечатке на чреве сознания, вы не видите мира без бед, вы считаете жертвенность неизбежной, вы признаёте жизнеспособность одних только за счёт самоотверженного умирания других, вы не видите чистого смысла, не видите преобладания мысли над смутою, не видите беззаветной радости благоденствия нерушимого. Вы признаёте неотъемлемость зависимости от зла. И пытаетесь её же и оправдать. Этот вариант веры в бога называется сатанизмом."
"Ты идеалист. Сугубо не обстоятельный и весьма глупый к тому же. Глупый и непрактичный. Твоя правда живёт лишь в тобою же порождаемой словесности. Её трудно разделить, трудно принять всерьёз. Ты руководствуешься лишь целью, одержимостью. Это скорее пугает, чем наделяет воодушевлением."
"Цель рождает маршрут. Рождает оправданность и логичность, личностную определённость и собственную вескость. Цель приносит полноту, открывая собою и средства, и возможности для преодоления любых трудностей и условий. Я стопроцентно верю в верховенство именно цели. И мой приятель - Денис Степанович, тоже верит. Мы с ним в принципе два сапога пара. Во всех аспектах мировосприятия. Даже живём в похожих квартирах - я в 87, а он в 78. Правда в разных домах, но всё же. Я верю в цель, верю в волшебство сего понятия. Всей душой верю. Всем собой."
"Жаль тебя... Сколько о целях ни распинайся, а без огня не согреешься, равно как и без еды не наешься, а твои бредни о силе цели - не более чем бреднями всегда и остаются. Уж не обижайся. Цель уместна лишь при наличии доступа к средствам, при её непосредственной актуальности и правдоподобности воплощения. Выбор между практичностью и романтикой должен делаться в угоду здравомыслию. Ожидание каких-либо из событий инструментом их же воспроизведения и осуществления, увы, не является. Тебе с твоих же слов так хочется и сил, и упоённости, и полноты... Всего да ещё и сразу. Только где оно - то вожделенное лучшее завтра, что мгновенно чем хочешь одарит, где оно здесь и сейчас... Нету. Как там с картинами хоть дела? Рисуются?"
"Картины то рисуются, а вот счастье медлит. Особенно наше совместное - всё по разногласиям ведь теряемся да пререканий болтовне. Нам бы ближе быть, обоюднее. О любви судить да надежду возделывать, пониманием жить."
"Тяжело с тобой, тяжело... Как со сбруей чугунною. Тяжело."
Замолчали.
__________________________________________________________
VIII
В опьяняющей трезвости строго контрастных, неказисто обрубленных скудных черт почерневших от старости крыш неприметно ютилось бесконечно бездонное хмурое небо с обесцвеченным, крепко сросшимся с пейзажной серостью мутновато-белёсым разряженным туманом и невесомо бесформенными, благодушно абстрагированными от мирского воздушно-ласковыми скоплениями скученных стаями облаков, вдохновенно перистых, но в то же время глубоко поникших, абсолютно безнадежных и идеально очищенных от всякой примеси оптимизма, красочного разнообразия или приветливости. Над объятыми в непрерывную сонливость просторами суетно плыли однотипные простовато наивные, вертикально спадающие плавные тени. Мир был не здесь, он находился где-то далеко, где-то не рядом, рядом присутствовали только его единичные отголоски, обрывки будничной суматохи и отдельные, трудно различимые повседневные кадры и образы, окаймлённые в самовольно сформированную, беспощадно сковавшую сердце апатию. Жизнь внушала лишь безутешность, иного не предоставлялось, давала что могла. Холостая равнодушная палитра привычно поникших, обыденно сумбурных чувств работала в унисон и к изобилию равноценно не располагала - абсолютная всеобъемлющая отрешённость, полное отвращение к окружающим и тотальное беспрецедентное безразличие к самому себе. Вот и весь набор незначительных внутренних состояний. Безнадежно померкшая робкая мысль теплилась слабо, погрязая в трагически гиблой бессмысленности и атмосфере рокового всепроникающего идейного разложения и вымирания, обострённого собственной потерянностью, непреодолимой размежёванностью с удачей и нестерпимо мучительной бренностью и тревогой, беспрепятственно рвущейся в сердце своей терзающей обречённостью, резко отличающейся завидной продуктивностью и чудовищной влиятельностью, жуткой силой внушения и стремительной монопольностью над любым из оных состояний и опытов. Искажённая, необратимо загубленная модель безутешного смутно-неясного хрупкого мира пребывала в большей мере лишь колыбелью обольщения и бесправия, нежели хоть сколько-то путным источником воодушевления и покоя. Всё погружало в боль, в заунывную прострацию и безвольность, во мрак, тот самый, что всех существеннее густеет, как правило, не в небе, а в человеческом нутре. Как известно, утопичность глубинности рано или поздно неизбежно увенчивается именно мелью, вот и настроение Дениса Степановича, не получив должной оптимистической подпитки, скатилось нынче в окончательную горечь и максимально насыщенное нравственное страдание.
"Вновь в унынии душу купаю..." - вздохнул герой: "Вновь лишь грусть во мне - как единственный бессменный человеческий наполнитель. Вновь печаль. Никуда от неё - ни уйти, ни попятиться. А в перспективах всё ещё хуже. Ещё трагичнее, безутешнее и темней. Тщетным деланным само-убеждением ведь не согреешься, не наешься. Пред бездыханною явью сильный разум неэффективен. Посему остаётся лишь скомканное пассивное созерцание. А вокруг то как раз та же тоска - истощённая блёклая жизнь, избравшая своей лидирующей траекторией роковую направленность в бездну. Мир есть тот плен, вырваться из которого по плечу отнюдь не каждому. Выбравшись из ментальной паутины, попадаешь в паутину социальную, фактическую, обстоятельственную и любую такую же оную. И порою ведь хочется и расслабиться, сдаться, но современное жизненное устройство не настолько основано на принципах гуманизма, чтобы было простительно это сделать. Человек - это ставленник эволюции - процесса бегства от беды, процесса настоятельного выживания и доминантного угнетающего террора. Человек - это зверь. А общество - зоопарк. Наше существование - это брешь, пропасть. В неё то, собственно, и проваливаемся. Перманентно и тщательно. Постоянство ведь стабильности не тождественно. Мир даже не иррационален, скорее просто безвыходен. А душа крайне уязвима, беззащитна - какую ширму ни ставь, а страдание таки застанет, просочится, пройдёт. Не воспрять, увы, нам, не оправиться, не спастись."
Денис Степанович тяжело вздохнул, ненадолго отвлёкся и вышел в подъезд, неторопливо спустился, проверил ящик - да, оно, письмо. Есть! Поднялся назад. Начал читать.
"Горячо приветствую своего драгоценного любимого мальчика! С неподдельным удовлетворением и неописуемой привязанностью прочитала я твоё долгожданное послание, столь явственно и животрепещуще ощутив всё вменённое в него непоколебимо бездонное обожание. Столь приятно мне, столь хорошо сейчас, что и не могу то от блаженства стройно мысль вымолвить. Взять вцепиться бы в доброту твою всею хваткою, всей полноты земной, всей глубинности здешней жизненной радость вкусив... Даже и не верится, что счастье сбылось, что так близко, так рядом оно. Знай, что мысленно я всегда твоя, всегда неразрывно с тобою одним. Вот так в раз весь мой быт твоей заботой заполнился, и столь чудесен сей гармонии плен. Столь спокойно, столь легко в данной беспечности сладостной. Как в раю прижизненном, свыше выпавшем. И только ты один на уме, как и испарилось всё оное. И хочется раствориться, размешаться в этой взаимности, средь неё без остатка безвестно пропав. И так драгоценно, так притягательно это новое прелестное постоянство, так тепло душе в этой общности трепетной. Столь бесконечно облегчённой, невесомо обетованной и возвышенно окрылённой себя я в ней нахожу. Но в то же время понимаю, что жизнь всё же складывается по-своему, не всегда наших мечт признавая и экспрессии зыбкой их не всё время способствуя. Не всегда всё, как хочется, тут. И боюсь я тебя обольщать невольно, для расстройств и разочарований твоих первопричиной делаясь. Ведь сама не знаю, обернётся чем наш роман заманчивый. Не хочу ложных грёз порождать. Не по нраву, знай, безответственность мне, не по нутру. Если б всё в наших силах было... Если б были шансы это самое всё взять и поменять. Жаль, что счастье тут не для всех. Но и любимой мне быть крайне приятно, и любить самой тоже очень хочется. Да и не могу уже без тебя. Всё скучаю все дни напролёт. Ты очень хороший. Очень очень. Очень хороший. Хороший и мой."
На этом письмо ненавязчиво завершалось, оставляя невольную грусть и тайком провожая в очередные раздумья и ожидания.
Денис Степанович глубоко вздохнул, ещё раз перечитал вожделенное послание и, ненадолго замерев и задумавшись, растерянно спохватился и начал писать ответ:
"Драгоценная моя, самая сладкая и вожделенная Ирина Владимировна! Так приятно мне вновь в нашем райском единстве, пусть и письменном лишь, но присутствовать. Так немыслимо значим для сердца сей трепетный мир, наших душ двух скитальческих пару в благоденствия обитель заветную принять соизволивший. Весь мой жизненный пыл лишь до вас завороженно тяготеет. Лишь в тождественной связке друг с другом начинает теплеть и пленяться во счастье нутро. Лишь вдвоём, лишь в идиллии нашей чарующей, столь святой, что дрожишь и обмолвиться да спугнуть по невежеству глупому. И буквально по небу плывёшь от надежды и радости, от лихой полноты здешней участи собственной, от единства, столь терпкого, где лишь чудом себя полонишь да в блаженства пределы обильно разверстые возносишься, благодатному счастью земному дивясь. Так люблю я вас, так безмерно дорожу каждой строчкой, каждой минутой и каждой шалостью небольшой, так желаю вас... Непомерно, беспристрастно и пламенно. Вы моё всё. Всё чем живу, дорожу и помышляю."
Далее прилагался лист с несколькими однотипно неровными четверостишиями:
"Ветер ли зимний стучится в окно
Стужа ль осенняя дом мой пленяет
Думаю я о тебе об одной
Думаю, верю, мечтаю
Всё же надеюсь прижаться к губам
Взгляд уловить мимолётный
Всё же надеюсь - не сгинет судьба
Тщетно уйдя в безысходность
Ты моё всё, мой единственный смысл
Вечность, судьбою мне данная
Образ лишь твой мне один только мил
Счастье моё ты желанное
Чудо земное, богиня моя
Свет несказанный чарующий
Ярко горящий над жизнью маяк
Путь озаряющий в лучшее
Вместе хоть в омут, а врозь хоть и в рай
Я воздержусь от похода
Ангел ты мой, ты моя, так и знай
Моя на бессчётные годы
Мир ненадолго даётся всем нам
Краток наш век утомлённый
Тропы узки, рядом с тропами мрак
Терний простор удручённый
Ты мне звезда путеводная тут
В долгом безрадостном странствии
Лишь до тебя мой плетётся маршрут
Жизни понурой дистанция
Лишь для тебя всё вздымается грудь
Мысли устало рождаются
Лишь для тебя моя тихая суть
Всё же ещё продолжается..."
На этом герой сложил бумагу, отстранился от процесса письма и безмолвно замер. Вот оно - воплощённое счастье. Вот и конверт к нему. А далее почта.
IX
И вновь неизменно безотрадная, заунывно статичная совместность объединила души и умы Дениса Степановича и Бориса Андреевича, удивительной силой беседы миролюбиво сплотив две их непризнанные затерянные идейности.
"Вот опять, от рутины сбежав, мы друг друга лицом к лицу лицезреем, к эксклюзивному чуду единомыслия приобщаясь. И по поводу то как раз по сему благодушному предлагаю потолковать о заветном - тему счастья ещё раз затронуть, хоть о призраке его смутном поговорить, о прообразе, хоть представить таковое - пусть и на миг лишь единственный и недолгий."
"Соглашусь, тема веская, таки метко вы мякину духовности взъерошить сообразили, о раздробленном в щепки и всецело лишь мнимом понятии толковать порешив, о понятии, до конца продиктованном лишь беспомощным жалким ретированием от извечной потерянности, а отнюдь не самостоятельным внутренним изысканием до благополучия. Среднестатистический человек имеет представлений о счастье не больше, чем заурядный пекарь о технологическом процессе промышленного производства резины. Счастье чаще есть лишь надуманный миф, самовольная хрупкая абстракция, к долговечности, увы, не приверженная. Счастье - плод мечты. Не более. При чём сугубо лишь несбыточной и бессильной."
"С этой данностью не поборешься, как ни рвись. Но место мечт рутине уступать - что сердце продавать в обмен на камень. Уж добровольно на такое точно подписываться не стоит."
"Так отрекаться от грёз и не надобно. Мечта - палач для реализма. Любое горе, собственно, и создано первоочерёдно именно для считающих счастье утопией."
"И самое гиблое, что это выбор большинства. Сильнее, чем изъяны, уродства и несправедливости непосредственно окружающего мира, бесят только люди, пытающиеся их же ещё и оправдать. Жизнь не должна восприниматься как данность, жизнь должна восприниматься, как болезнь."
"Мир это чашка - смысл испарился, посудина осталась. Теперь в ней помои. И этой смутности не спастись. Не церемоньтесь с оплотами. И спичку увольте, и фонарь в отпуск бессрочный отправьте незамедлительно. Даже звёзды вселенского мрака развеять собой не способны, а вы на людские потуги уповаете. Нет того солнца, что бы взошло не только над всеми головами, но и над всеми душами. Нету идола. Ни для сердца, ни для ума."
"И, вроде бы, мир и создан для созидания, но всё рано или поздно ломается, встречи переходят в прощания, дружба во вражду, сила в бессилие, любовь оборачивается разлукой, тело стареет, душа выдыхается, разум теряет остроту, мы запиваем одну отраву другой, пытаемся выискать идеал, положиться на кого-либо, довериться... довериться и снова обмануться, и это неизбежность, наблюдательное горькое следствие, неумолимо и твёрдо подтверждённое повседневной безрадостной практикой, судьба есть путешествие на погост, путешествие, где вся прелесть - простое везение с попутчиками, опять же сугубо лишь временными и фиктивными, вот и вся сказочка, вот и весь вояж. И было бы очень приятно говорить, что жизненная стихия застаёт врасплох и весь прочий социум, но, как известно, тонущий корабль до шторма равнодушен: большинство людей изначально заведомо бесполезны, абсолютно потеряны и лишены какой-либо внятной и значимой перспективы, их объятые хаосом доли перманентно разрознены, совершенно неприкаяны и всецело бесправны, и рисковать посему им попросту нечем. Современная жизнь это бездна, средь неё есть лишь только спасающиеся, спасённых не числится. Человечья цивилизация стоит на грани собственного изживания, наш отчаянный бег от самих себя должен рано или поздно закончиться, оборваться, обессиленно стихнуть, исчерпать и ресурсы, и время и бездыханно остановиться, обездвиженно замереть - до последнего выдохнувшись и иссякнув и оказавшись по итогу попросту упразднённым, канувшим в лету, во мрак - безвозвратно, безропотно и навсегда. Нам осталось сугубо немного. И это именно данность. Очевидная и лихая."
"Так и есть, но, главное, не бойтесь, не сгибайтесь. Ставьте собственную волю превыше чьей-либо другой, превыше воли мира, в не зависимости, кем таковая в нём продиктована - человечеством, богом или дьяволом. Не поддавайтесь проделкам общества. Помните, социальный догматизм ничуть не миролюбивее и не лояльнее аналогичного религиозного: общественные устои и правила, рамки и традиции пребывают в первую очередь именно кандалами, именно заговором - заговором дураков и уродов против совершенства, честности и добра, заговором безнадёжных против обнадёженных, заговором потерявших против ищущих, заговором умирающих против едва почувствовавших себя живыми. Устранитесь. Элементарно устранитесь. От всякого и всех."
"Но от каждой их бед не убежишь..."
"А бежать и не надо. Не надо акцентироваться на самих бедах и их болезненности, внимайте лишь причинам. И стройте следствия. Сидя во клетке, бойтесь не прутьев, а дрессировщика: страшны не обстоятельства судьбы, а то, что в них её вогнало."
"Нам внушают слабость, отрешённость, бессилие. Окаймляя разум в абсолютную несамостоятельность и подвластность. Нам прививают убеждённость. Деструктивную, деспотичную и жалкую."
"Убеждённость равно просто может быть и камнем преткновения, и трамплином, стройте противовес, гоните гонящих и жгите жгущих. И не смотрите - ни на жителей, ни на жизнь."
"Да уж, на жизнь то бы только и смотреть - в раз вся радость с лихвой улетучится. Что в ней светлого, фонарей помимо? И сам идёшь с пустыми руками, и все встречные лишь воздух в горстях несут. Сплошное обольщение. Сплошная досада. Везде и во всём."
"Но досада досаде рознь. Ведь одно дело, коль таковая всецело посторонняя, и совсем другое, ежели собственная. Любая чуждая утрата, потеря или поражение всегда трактуется нами первостепенно именно как нечто сугубо научающее, как опыт, как урок, а не как несчастье, не как объективно гнетущая боль, вина и забота, и лишь непосредственно личные жертвы воспринимаются исключительно как трагедии."
"Посему то и помогать чуждым участям куда сподручнее, чем своей собственной. Звезда из чужой галактики смотрится уместнее, многозначительней, нежели твоё родное, ослепляющее взор солнце."
"В том то вся и деликатность логики, даже некое её кокетство."
"Но порою этой самой логики недостаточно."
"Верно, логика не цербер: несуразность с бессмысленностью не съест, но поможет хотя бы самому люто съеденным не остаться. Главное ведь, не меркнуть именно мозгом, не впадать в затмение мысленное. Мир не есть панацея: пока песочница не исследована полностью, она кажется целой вселенной. Жизнь это обман. Наваждение, легитимный регресс которого преподносится за развитие или неизбежную данность. Мир это фикция, матрица. Вам вменили простую фальшивку. Но горе здесь не в ней, в уме. Дверь страху, подступающему снаружи, отворяет лишь живущее внутри сомнение."
"Мысль - адъютант материализма, согласен. Но таковой быть стройной не дано."
"Крепитесь. Крепните умом. Не верьте в заблуждения. Не бойтесь бить, страшитесь разбиваться."
"Ещё бы знать - на что себя храним..."
"Хочешь увидеть будущее - посмотри в прошлое. Человечий мир непрерывно следует по пути повторения, ретранслируя в собственном развитии и былые ошибки, и минувшие подвиги, и уже имевшие место быть проявления моды и ритуализма и, если всё же и не доходя до машинного копирования событий, то уж, как минимум, хотя бы точно не изменяя, пусть и лишь примерному, многовековому историческому единообразию избираемых тенденций. И даже корни любых новшеств берут своё начало именно на почве архаизма."
"Но есть ли закономерности?"
"Событийный хаос функционирует по принципу взаимного магнетизма, тождественные вещи обоюдно притягиваются, постепенно собираясь в кучу, в конгломерат, так что знайте - потусторонняя гравитация вполне себе существует."
"Но человек, как прежде, - лишь паяц."
"А кем ж ему тут быть... Это необратимо. Мы не выбираем роль, мы лишь шлифуем актёрское мастерство. И не стоит пытаться даже и угадать жанр пьесы, здесь всё чрезмерно двулико и обманчиво, всё с ног на голову взметено, чёрное занимается лишь само-обелением, белое - отбиванием от попыток очернения, таков имеемый удел."
"И ведь даже опыт не в силах спасти, не в силах оказаться правильно применённым: ведь перебрать уже добытое подчас даже труднее, чем непосредственно изначально добыть."
"Посему пригрейте индифферентность. В ней порой думать и вовсе не приходится, во всяком случае, за других. Равно как и не требуется пользоваться плодом чуждой мысли. Одиночество - это роль пешехода, совместность - роль пассажира: события мелькают активнее, но ты им уже не хозяин. Так что уединяйтесь. И бойтесь переменчивости, беспричинной оголтелости и бездумной инициативы. Равновесие - предтече дисбаланса: человек, который именно бросается вас любить, равно легко в любой момент бросится и ненавидеть."
"Тяжело таки в правду попасть, даже и чудом не угодишь, коль повсюду лишь бутафория."
"Мир велик, но смысл всегда строго индивидуален. Всяк гигант - лишь подставка для карлика."
"Какой же гнусный, смрадный свет - всё во имя некой роли, всё во имя суеты - ведь иного на повседневность и не возложишь. Сдаётся, что и свыше обещающееся чудо - тоже не ценнее грошика медного."
"Однозначность - не частый здесь гость, не пригревшийся, это факт. Посему самые правдивые отзывы о боге слышатся, видимо, именно в аду."
"Бог - это самый одиозный персонаж, сумевший проиграть в собственном же казино."
"Соглашусь, мир трансформировался в преисподнюю. Здесь главенствует только тьма, свет лентяйничает. Но так приглядишься, присмотришься, и понимаешь, что господь вообще хороший - как сатирик: создал под три миллиарда женщин, а именно тебе ни единой доступной не выделил. Вот и мир под стать творцу. Самоцель в нём нынче не в том, чтобы выжить, а в том, чтоб лишь просто на как можно дольше растянуть умирание. И, как вы верно заметили, одним навыком тут не спастись: скалолазом делает не цепкость, а скромное наличие скалы. Вне обладания средствами и условиями, вне нужных обстоятельств и шансов, все поползновения будут банально смехотворны. Но главное, верить. Просто верить. И именно вопреки. Ведь статистика - это коршун, коршун, питающийся именно здравомыслием и плотью надежды. Шансов на счастье меньше, чем на попадание баскетбольным мячом в игольное ушко. Когорта нашедших никогда не формируется из плеяды ищущих. Хорошее сбывается лишь чудом. Но в том и беда, что, чем ты идейнее и значимей в судьбе, тем выше риск, тем выше вероятность отрешённости и краха: ведь исторические истины правы: крестьянин рискует желудком, король - головой. Провинившийся народ в худшем случае голодает, провинившийся правитель попадает на гильотину. Посему не обобщайте. Гений и урод умирают неравноценно. Жизнь жизни рознь."
"Сие не утешает... Сие, как палкой, бьёт."
"Как раз лоб воспалённый возлюбите. Как минимум, пожалеете. Ведь лучшая из специй - это голод. Захотите быть счастливым - станете. Пусть даже и посмертно."
"Вот так настрадаешься. А дальше в землю, а ей всё равно. Но все же мы лишь люди: каким беспристрастным ни будь, а всё равно, палачом работая, собственной головы не отрубишь..."
"Так и отрубленной не пришьёшь. Хоть трижды эскулапом стань."
"Трагедия... Беда."
"И имечко ей - жизнь."
X
Отрешённо промчавшийся рысью безразличный январский ветер смело оголил ледяную безлюдную улицу, густо залитую совмещёнными с мыслительной горечью сумерками, строго окаймившими заострённые хмурою грубостью холода монотонно скупые черты, каждодневно гнетущие взор заунывною суетой. Вокруг тоска. Сиротливая, отправленная бедствовать вьюга равнодушно верстает невесёлую муторно-звучную песнь неприкаянной будничной яви, без стыда распростёртой обрамлёнными в мирную аскетичность, щедро сквозящими болью окрестностями.
Вдоль понуренной сникшей набережной беззаветно плетутся две затерянные фигуры -
Борис Андреевич и Наталья Васильевна. Наслаждаются прогулкой. Беседуют.
"Вновь нежелание скуку толочь нас единством окутало, в узы общности взяв." - протянул Борис Андреевич и негромко продолжил: "Всё ж сбывается некогда наших мечт переменных действительность, всё ж бывает удача в руках - ожиданий бессменных структурность невольно собою оправдывая. И о светлом помыслить повод. Повод и прок."
"Как впредь, о людском с тобою много не наговоришься." - огорчённо вздохнула Наталья Васильевна: "Так и будем о грёзах глагольствовать? Или и о толковом верещать удумаем? Жизнь то не в голове идёт, а вокруг."
"Так и о житейском, и о бытовом наговоримся. Ведь что б о подобном да не обмолвиться! С тем же самым при чём пристрастием и серьёзностью. Неспроста же ведь тема всплыла. Ведь порой и важней, и существенней таковое всё. И нет в сути и мысли ценней, чем о явственном, о родном."
"Ну давай, распинайся тогда о столь явственном для тебя."
"Так ведь о нас самих речи и идти резон, ведь столь крепко уже нас друг с другом жизнь породнила. И уж подавно пора бы сей совместности почвой для чего-то большего стать, для чего-то несоизмеримо более веского и глубинного, для того, что обыденно счастьем кличется со всем к нему прилагающимся - с теплотой ночей, сладостью единства, безрассудством помыслов жарких, буйством смелых мечт и благоуханием нескромных желаний и фантазий. И с немыслимой терпкостью грации полных соитий. Со всем тем, что неотъемлемо от любого альянса благополучного. И всем тем, что в любой из душ неустанно и преданно зреет с измалетства."
"Дожили... Этой ереси ещё не хватало. Сексуальный бред свой даже и не начинай, даже и не пытайся. Вот уж это точно лишнее. Максимум, чем я могу с тобой обменяться, это взглядом. И ни фантазий, ни планов у меня нет. Думала хоть что-то сносное раз в жизни расслышать, а ты в ребячество ринулся. Ну так и знала, что идиот. И хватит смотреть на меня, как на легкодоступный образец. Койку с тобой я делить и под страхом расстрела не намерена. Сказал бы спасибо, что общаюсь добровольно, а ты в дебри свои полез. Придурок."
Борис Андреевич резко оробел и опешил: "Я... Я верил, полагал..."
"Ещё скажи, что обманули тебя. Вот же мерзость ходячая. Хватит. И грошей мне твоих не надобно ничуть, раз уж на то пошло. Отныне больше чтобы никакой активности от тебя не было. Ни писать, ни наведываться ко мне не надо. Вот же бестолочь то окаянная. Болван. Всё. Точка."
Наталья Васильевна спешно развернулась и потопала прочь: "Только попробуй меня найти! На весь свет просмешу. Ты меня понял, балбесина?"
Борис Андреевич промолчал. Понял.
___________________________________________________________
XI
Ещё с неделю времени назад на вполне себе мирной январской улице было вполне себе сносно и даже отчасти тепло, да и в мыслях плохого не сеялось, и вот судьба, как сговорилась: и погоду испортила, и настроение прежнее отняла, и даже и пейзаж былой обескрасила, томной серостью застелив. Вот тебе и жизнь. Ни тепла, увы, ни спасения. И лишь грусть во всём монопольная. Денис Степанович томно вздохнул и устало поёжился. Путь топтать традиционно приходилось не в чудо, а в злополучный, ставший практически проклятым поэтический альянс, опостылевший, гнусный, но всё столь же безальтернативный. И посему, порешив уж идти, герой был вынужден таки ступать, пусть, увы, и в не предвещающее пристойного действо.
"Побороть бы смятение, ущемляющий страх и раздавленность. Совладать бы с собой, не расклеиться. Не померкнуть внутри да ментально не околеть - с этим спутанным то мысленным набором. Ведь терзаемой головой шибко умного не надумаешь. Проклятье. Тоска."
Но идти, как мы знаем, приходится.
В безразлично встретившем зале несколько темновато, свет боязливо притушен. В обеднённом на краски, грузно бесстрастном интерьере всё, как прежде, какое-то тоскливо неприметное, монотонно-скучное и заунывно мертвецки стабильное. Обрамлённый с боков в горделиво распахнутый занавес многократно истоптанный страждущий подиум заурядно тесен и тих. На идущей за его сценой привычно безликой стене лаконично распростёрт совершенно нежданный ново-повешенный обессиленно тусклый, полный несложных геометрических абстракций и трафаретных узоров мелко-волнистый гобелен, однотипно простой и сугубо гармоничный с безучастно ослабленной, сдавшейся вялой сонливости муторной атмосферой, неизменно застенчиво-неброской и всецело подавленной.
Заседание начато. За привычной перекличкой ожидаемо следует безразлично-бесчувственное стереотипное зачитывание - весьма небрежное и абсолютно лишённое хоть какого-либо подразумеваемого величия. И так текст за текстом. И вот литературный жребий настиг и нашего Дениса Степановича. Герой робко встал и, весьма сдержанно и со смятенной оглядкой обернувшись к залу, начал пылко-эмоциональное декламирование:
"Не обольщайся из-за счастья
И не грусти по пустякам
Не собирай разбитое на части
И не сори душою по углам
Не думай, что далёкое далёко
И не считай, что близкое в руках
Идущая безоблачно дорога
Не стоит трети той, что в сорняках
Не верь, что всё уходит безвозвратно
Но и не жди ушедшего навек
Не признавай, что всё тут непонятно
Хоть и не всё познает человек
Не бойся, но останься осторожным
Не доверяй, но будь отрыт собой
И не считай чего-то невозможным
Не спорь с уже продуманной судьбой
Имей, что есть, и не желай чужого
Своё храни и твёрдо защищай
И по пути от старта до итога
Не помни зла, добра не забывай
Не будь плохим с открытыми с тобою
Не будь хорош для тех, кто подл и скуп
И лучше говори лишь с тишиною
Чем с теми, кто в душе истлевший труп
Не плачь ночами, днями будь спокоен
Не забывай в большом о мелочах
Не будь восторжен, вспыльчив и расстроен
Не увязай в бессмысленных делах
Дыши легко, о тяжком думай реже
И чаще забывай о суете
И помни, то что люди точно те же
Статичные, как краски на холсте
Ничто не поменяется в натурах
Завистливых, дешевых и пустых
Беда не в дураках, увы, и дурах
А том, что сами выбрали таких..."
"Вы серьёзно относите это к чему-то сугубо шедевральному? Так читали, будто истории ход переворачивали. Спускайтесь, перейдём к обсуждению." - бесцеремонно прервал героя приблизившийся конферансье.
Денис Степанович послушно сел на своё место, а затем, решив не дожидаться объявленных прений, самовольно встал и безразлично подался на выход, как вскоре, уже непосредственно на улице, был недвусмысленно окликнут.
"Ну что, товарищ идиот, я с тобою в тот раз невнятно объяснился что ли? Что ж поделаешь, тогда нагляднее доносить будем, конкретней. Ну ка подошёл!" - резко одёрнул героя за плечо неожиданно и крайне юрко догнавший его Георг Романович: "Стой и слушай."
"Мне до нападок до ваших, видите ли, дела нет. Помыкать мной не надо. Я безразличен к инакомыслию. Так что без толку зубы скалите."
"Ты чего мимо ушей то всё пускаешь? Ты учти, мне уже надоело, я кокетничать не буду. Твоим извилинам прямым языком сказали - что не так с их плодами бездарными. И не один я тебе это повторяю раз за разом, а ты, как гнул свою линию, так и гнёшь, впрямь настолько баран что ли?"
"Ну уж точно не в той степени, чтобы вас пастухом избрать. Отстаньте."
"Ты не геройствуй. Ты на своём стоять порываешься. Так не будет."
"Отвяжись!" - дёрнулся в сторону полный исступления Денис Степанович."
"Ты что такой дубовый то? Что ни долдонь тебе, ничего в твоём калгане безмозглом не оседает. Спустись на землю. Кто в тебе гения то, кроме тебя же самого, увидел? Какой из маразматиков?"
"Что, до души до нормальной дозебрились, теперь век глумиться будете? Хватит. Прекратите мне в сердце плеваться."
"Да какое там сердце... Четверть человека. Вот же жупел."
"Не нагнетайте. Я дерьму не по зубам. Не сломаюсь ни в жизнь, не дождётесь уж."
"Хочешь сказать, с городским сумасшедшим я не справлюсь?" - Георг Романович замахнулся и смачно засадил Денису Степановичу по виску: "Раз жизнь ничему не научила, придётся самолично тебя воспитывать. И не жалобись потом, не кряхти."
Дальше последовало ещё несколько крепких тумаков, после коих разнесчастный Денис Степанович благополучно очутился валяющимся на земле.
"Не образумишься, повторим ещё раз." - демонстративно вытер сапог об оппонента Георг Романович и удовлетворённо добавил: "И да, подыщи себе верёвку с мылом, иное тебя не вылечит. До встречи."
XII
В монотонно прозрачном, скованном жидким апофеозом безнадежной статичной задумчивости небе сиротливо таились холодные белые стаи невольно редеющих облаков. За окошком шумел проспект, плыли трамвайные тела, выставляясь серебристыми от обильного инея фюзеляжами. Мир скучал и стагнировал, ждал весны, уповал на температурное послабление и несмело насыщался новой задумчивостью и апатией. Посреди понурой и пасмурной комнаты безучастно стоял озадаченный и захваченный горечью дум Денис Степанович. Смотрел в окно и мирился с безутешными размышлениями. В диковинку подобное не было.
"Вот смотришь на толпу, и как ворох снежинок она - снуют, спешат, перемещаются, на смену одним белёсым частичкам приходят новые, снежные гранулы летят, вращаются, опускаются и взмывают, то и дело полностью обновляя собственный состав, так же и люди - не важно на площади, рынке или вокзале, ютятся, толкаются, галдят, и аналогично время от времени полностью меняются составом со вновь прибывшими, а порою возьмёшь какая-нибудь снежинка да и прилипнет к стеклу, останется, застрянет, и ведь и не тает, и не сдувается, так же и человечья масса - западет какой экземпляр в душу, прикипит, приклеится, и уже и не вычеркнешь его, и не забудешь, и прочь не выкинешь, так и въестся в нутро, так и впечатается, что весь век потом бегать за ним останешься, бегать, просить, умолять да расположения выискивать, снега много - целые сугробы, а нужна именно эта, именно одна конкретная крошечная снежинка, и никакая другая её и не заменит, и не восполнит, и не скомпенсирует. Поразительно ведь, правда?"
Герой утомлённо вздохнул, молчаливо потянулся: "Для кого она, эта жизнь? Кому улыбается? Где эти граждане? Непонятно."
Денис Степанович вновь уставился в стекло рамы, а затем поднялся и пошёл на проверку почтового ящика.
Да, имеется. Письмо.
Начал читать.
"Привет, мой мальчик. Я всё так же скучала, не могла лишь написать пораньше. Сам понимаешь - дела фатальны. Я читаю твои строчки и плачу. Так много ты ко мне чувствуешь, так полно и отъявленно любишь, так чисто и безудержно. Так приятно это. Приятно и волнительно. Ведь жизнь не всегда в нашей воле. Не всегда послушна она. Так мне хочется сорваться, прибежать к тебе, обнять, прижать к себе. Мне хорошо с тобой. Очень хорошо. И оттого неимоверно страшно. Страшно обидеть или потерять. Спасибо за любовь. Ты самый лучший. Не скучай там. Я рядом."
Здесь стоит обнародовать сам трагизм и надрыв данного единства. Ирина Владимировна виделась с Денисом Степановичем лишь единожды, случайно сойдясь по благоволению шальной судьбы и в тот же раз и отдавшись своему одарившему заботой и комплиментами спутнику. А затем обмен адресами и разъезд. Жила женщина в соседнем городе, не таком далёком, но сугубо недосягаемом по ряду причин. Первой из таковых служило наличие у неё двух малолетних детей, рождённых случайно, а посему вне какой-либо известности об их отеческом начале. В своём роде, непорочное зачатие... Вторым же аргументом слыл весьма актуальный общественный гнёт и боязнь порицания, и без того шлейфом сквозившего за несносною участью Ирины Владимировны. Основным источником страха служил сам факт воплощённости подобного союза, его оценочного принятия окружающим социумом, явно не спешившим поощрить альянс пребывавшей на два десятилетия старше дамы и отирающего студенческую скамью городского мечтателя. Оттого всё стояло на месте. Точнее шло - одними лишь письмами и, увы, без особой надежды.
Денис Степанович безразлично потянулся и, достав бумагу, начал писать ответ, в этот раз лишь стихотворный.
"Я говорю с тобой стихами
Хоть ты теперь и не со мной
Печаль повисла между нами
Безмолвной горечью немой
Сгоревшей жизни серый пепел
Не даст, увы, собой тепла
Не воскресит надежды трепет
Что в сердце преданно жила
Ты всем в судьбе моей являлась
Я весь ведь отдан был тебе
Мне без тебя лишь боль осталась
Да от себя напрасный бег
Мгновенно лучшее исчезло
Поспешно сделавшись золой
Навек душа моя померкла
Неразделимая с тобой
Невыносимы дни отныне
Бесцельны долгие часы
И сердце мается и стынет
В холодной тягостной тиши
В пустой квартире одинокой
Где каждый миг тобой объят
Обратной нет уже дороги
И не вернуть ничто назад
И взгляд, затянутый слезами
Давно погасший навсегда
Вновь не засветится мечтами
Не загорится никогда
Я лишь с тобою существую
И нет меня вне этих чувств
И память, образ твой рисуя
Опять приводит в гости грусть
Я рвусь на части от мучений
И места здесь мне не сыскать
Твоих ошибок и сомнений
Я не сумею оправдать
Я не могу быть без тебя тут
Я погибаю, чахну весь
Теряясь - быстро, безвозвратно
Лихой беды вбирая смесь
В тревоги омут погружаясь
В приют страданий роковых
Да безучастно разлагаясь
От дум терзающих своих
Ты всё, зачем я был, чем грезил
И ты отныне не со мной
И я не знаю, что ответить
И как вернуть себе покой
Ты мне одна отрада в мире
Моя надежда и тоска
И плен твой тесный не покинуть
И не вернуть тебя никак
И не забыться этой снежной
Скупой пугающей зимой
Столь бесконечно безутешной
И столь бездушно ледяной..."
А теперь в почту.
XIII
Безучастный утомлённо-сонливый пустующий бульвар, полноценно виднеющийся из прогнавшего иней окна, одинок и уныло безлюден. В вышине обречённо ютятся беспризорные едко-зловещие тучи. Сникший закрепощённый мир отрешённо безмолвствует. Речка времени движется медленно. Настроение держится мели.
Борис Андреевич сидит на табурете, отдаётся мыслям и апатии.
"Я упорно не могу понять, как люди умудряются верить богу, идеологии или друг другу, как в принципе дано доверять кому-то, кроме самого себя. Как возможно полагаться на нечто стороннее, на совершенно к тебе не причастное и индифферентное. Нечто с тобою максимум лишь смежное. Мы так глупо и несуразно тяготеем к чему-то высшему - к создателю, к союзу с ближним, к вовлечённости в большее. Но как можно доверять хоть кому-то из них? Я вот знаю, например, что люблю кого-то. Явственно и жарко люблю, аж до дрожи. Но любят ли меня? Что в подтверждение - слова, фарс. А по сути... Да, лично меня то как раз и не любят. Это сугубо и к лучшему. Но вдруг кого-то любят, но деланно, фальшиво. Как ему догадаться, как прозреть? Или религия. Разве богу лучше от наших о нём помыслов? Если люди несчастны, то бог элементарно недееспособен. Я не верю никому. Мне кажется, что мир это свора, свора, абсолютно не способная быть счастливой самостоятельно и посему имеющая единственной своей целью сделать несчастным меня, обделить, обмануть, посулить и не дать. Я могу быть уверен лишь в себе. Быть может, я засыпаю, а к моей постели Бог приводит всех моих врагов и твердит: "Завтра поглумитесь над ним пообильнее. Я за вас. Накажем идиота." А вдруг оно именно так? Откуда знать мне обратное... Вся объективная сущность реалий - ишь огромнейший мыльный пузырь. И, чтобы разрушить этот мир до самого основания, даже не требуется никакого абсолютизма, достаточно банальной относительности, простой и поверхностной: за два тысячелетия мы не дошли до идиллии, не получили того, что могло бы сохраниться на триллионы веков, не обрели гармонии, лишь технические излишества и немного научной типографии. Мир обстоятелен лишь в своей изощрённо подложенной иллюзорности, в разноматерной резко-нарочитой внешней картинке, в продуманной фикции, а не в идейном подтексте. Мир - болото. И мне тошно в нём. Тошно идти к чему-то высокоуровневому и воспетому: ведь пребывать на гнилом и поганом болоте самой толстой жабой, это не кайф. Не самоцель. Скажут - стань президентом мира, а на кой??? Возглавлять мир уродцев, увольте. На это у вас есть ваш юродивый создатель. Не жизнь, а воды сточные. Тоска."
Герой уныло вздохнул, расстелил шинель, лёг.
Об ином поразмыслить вплоть до вечера так и не довелось.
XIV
Одиноко безжизненный, нескончаемо хмурый день, сокровенно хранящий свою неподдельно глубинную, первозданно нативную невзрачность, шёл тоскливо и безмолвно веял лишь явной горечью и угрюмой корявой статичностью. Кучно обступившие стойкой статично-гранитною траурностью свинцово-лиловые грузные тучи монотонно ползли вдаль, хаотично роняя скоротечно растворяющиеся незамысловатые мутные тени. Непроглядная монотонная завеса тусклой беспросветно-безжизненной пелены отрешённо укрывала твёрдо отрёкшийся от полноты и красочности пасмурный город. Изобилующие бездонной апатией томно скучающие окрестности мерно терялись в перманентном бледно-непрозрачном задумчивом шатре осязаемо плотного сплошного тумана. Услужливо распахнутые, повсеместно безлюдные пейзажи медленно меркли, наполняя трагичным забвением и без того убедительно опостылевший, безнадежно утомлённый и сугубо выдохшийся муторный свет. Денис Степанович вновь был на ногах - семенил в понавязший в горле поэтический альянс. Особо не торопился. Ведь и желания на то особого, само собой, не присутствовало. Посему следовал обыденным ходом. Размеренно. А кварталов тем временем оставалось всё меньше и меньше... Ну вот и сам уже дом.
В зале всё неизменно. Та же сумрачность, то же уныние и аналогичная грузность и безжизненность. Всё стабильно.
Заседание задерживается. Что-то странное...
И вот из-за скучных кулис показался припозднившийся председатель, непривычно оживлённый и заметно всем обликом торжествующий и довольный.
"Повестку дня начнём с насущного. Думаю, уже многих неоднократно смущало поведение Арбузова, смущало и его самомнение и манера подачи, да и в принципе сама целесообразность и оправданность присутствия данного экземпляра в роли регулярного чтеца. По сему выдвигаю на голосование вопрос о лишении его нашего членства. Кто согласен - поднимайте руку, а я запишу соотношение."
Минута возни и вот руки подняты.
"И так, 29 за, 0 против. Вполне единогласно. Денис Степанович, прошу вас покинуть наше общество, сегодняшний сеанс пройдёт без вас. Прощайте."
Ошарашенный Денис Степанович безучастно встал и безвольно попятился к выходу.
"Ты проиграл." - язвительно бросил вдогонку неприметно расположившийся на одном из последних рядов Георг Романович: "Знать хоть место будешь, дурачок."
Несравненно стойкий и внутренне складный дух Дениса Степановича беззащитно пал. Увы, но это провал. Всецелый и столь мучительно мерзкий. Вот же ведь дрянь...
XV
День струится, как дым. Над понурыми блёклыми просторами монотонно-бесстрастно висят обмякшие своды скудных на оттенки мутноватых небес, меланхолично бездонных и уныло холодных. Поодаль скромно красуются несуразные силуэты принадлежных к городу многоликих строений, заурядно роняющих отрешённые, обессиленно стынущие грустные тени. Над единичными, слабо блестящими шпилями равномерно восседают ватные контуры окантованных в пелену одиноко тоскующих облаков. Всё и вся сквозит обречённостью и печалью. Воздух сугубо густ, безжизненно неподвижен. Жизнь трагически беспечна, чужда. Мысль запутана.
По объятому грустью бульвару отчуждённо плетётся Денис Степанович, смотрит вдаль и отдаёт себя мыслям.
"Вот он, век победившего бессилия. Вот она - нравственная революция. Ни революционеров, ни нравов. Одна пустота. Обман. Как и в любых идейных трансформациях. А жаль... И посмотреть то не на кого, все толкаются, все спешат. Ни намерений, ни идей - только рвачество да спесь. И так весь социум. Проклятье ведь. Запереться бы вновь да ни с кем не видеться, зря вышел, нечего соваться было. И впрямь."
Герой вздохнул и подался в обратный путь. По дороге ничего нового. Но это по дороге. А в ящике письмо. Письмо!
Денис Степанович распечатал вожделенный конверт и припал ко строчкам:
"Спасибо за стих. Очень трепетно. Я безумно довольна и счастлива. А другого... Другого нам в мире и не требуется. Ты необыкновенный. Самый искренний и родной. Спасибо тебе. Спасибо за любовь."
И вновь черёд ответа.
"Ирина Владимировна, сладость моя, моя прелесть драгоценнейшая, моё чудо и единственное на свете здешнем суетном спасение, так желается мне к вам, так немыслимо хочется быть рядом, быть вдвоём. Так желается той несказанно терпкой трепетности и открытости. Мне так хочется, так хочется в ваши узы, в ваш дом, в ваш ласковый умиляющий плен. Так хочется счастья. Сильно сильно. Всем сердцем исстрадавшимся хочется. До дрожи, до слёз. Возьмите меня, не отпускайте, не бросайте в житейского грязь. Обожаю вас. Безмернейше обожаю. Не могу без вас. Возьмите меня, это главная просьба. Оных нет."
И вновь к ожиданию в рабство.
_________________________________________________________
XVI
В комнате двое - Денис Степанович и Борис Андреевич. Обсуждают судьбу.
"Что-то вовсе жизнь всякий блеск свой утратила." - посетовал Денис Степанович: "Такая боль. Такая тоска."
"И у вас?" - удивился Борис Андреевич: "У меня тоже. Точь в точь."
"И всех более убивает, что во всём нескончаемом мире ты, что пешка последняя - кто удумает, тот тобою и помыкает. Любые личности и обстоятельства. Любая ипостась. И любой лишь гнетёт да терзает. Без конца и без продыху."
"Так и не ответили вам пониманием?"
"Да если бы... Точнее, понимание то есть, единения нету... А у вас что?"
"А меня и вовсе послали..."
"Куда?"
"Как куда? Туда, куда посылают лишь истинные аристократки. Именно туда."
"Трагедия."
"И так всю жизнь... Одна за одной."
"Вот поди тут утешься..."
"Да и ни к чему сие, не по делу. Утешением доли не скрасишь. Коль бесцветная исконно."
"Ну и быль... Беда... И попробуй отыщи тут отдушину."
"Все отдушины в нас. В нутре. В характере. Учтите, бог - это не действенный алгоритм, бог в первую очередь - это воля. Именно воля. Запомните. Посему, обретая таковую уже самостоятельно, тоже непроизвольно приближаешься к создателю. И нет большего безбожия, чем патологическая подчиняемость, беспочвенное легковерие и пассивное малодушие. Стойте на своём. На чужом не удержишься."
"Что с нами не так? Чего в нас не хватает? Отчего так гонимы и именно мы, как же так? Может, потому, что мы бессребреники?"
"Да и с деньгами так же бы гнали. Ещё заливистей. Деньги бессмысленны. Деньги это мост меж дьяволом и богом: ты можешь озолотиться на чужом горе и пустить финансы на благотворительность или же наоборот обогатиться за счёт благого дела и пуститься в разгул. Деньги не в счёт. У остальных их тоже не много. Не недостаток у нас наличности людей к нам озлобляет, а души профицит. Им она, как тряпка красная быку. Но будьте собой, не поддавайтесь. Чем на вражеском поле цвести, милее на родном сгнивать."
"И ведь так и сгниём..."
"Так и оные не благоухают. Мы хоть в стороне, в автономии от смрада ихнего."
"Пустота внутри."
"Для нынешней агонии иной содержательности и не требуется."
"Несчастье..."
XVII
Посреди туманной безжизненной комнаты столь же хмурый Денис Степанович. Не без дела - читает письмо, в этот раз шедшее особенно долго и неохотно. Но любовным тирадам, как известно, в застенки сердца не глазеют.
"Прости меня, мой мальчик. Я не хочу тебя обольщать, не хочу напрасной надежды сеять. Я не готова, не могу сейчас. Мне приятна твоя верность и привязанность. Но пойми и меня... Я не могу... Уж так много ночей проплакала. Всё реву да грущу. Прости меня. Ты очень очень хороший. Прости."
"Вот тебе и вся ответность..." - герой вздохнул и, достав бумагу, стал вновь писать самолично, вновь ограничившись лишь поэтическим изложением.
"Коль ты так же грустишь и страдаешь
Что, ответь мне, мешает вернуться
Ведь приму, приласкаю - ты знаешь
И позволю в любовь окунуться
Ведь всё тот же - родной и хороший
И тобою одной проживаю
Да покинувшим сущее прошлым
Что одно лишь меня согревает
Ведь ты рядом, лишь шаг только сделай
Хоть и трудно тебе отчего-то
Ведь не всё же в душе отболело
Да и пусто в судьбе без кого-то
Ведь так просто - доверься, отдайся
Не меняй ты себя на пустое
Дай построить совместное счастье
Дай себя и останься со мною
Время явно собою не лечит
Лишь ветшаем в нём хилою плотью
Да и выдана жизнью не вечность
Что ж всё ждать, возводя безысходность
Ты моя, как и я твой навеки
Сделай шаг, забери - то не трудно
Будь, как прежде, желанной и верной
И желающей страсти безумно
Ну вернись, покорись нашим чувствам
В них тепло, а в разлуке тоскливо
Приходи - чтобы не было грустно
Этой осенью хмурой, дождливой
Забирай в свои сладкие сети
Забирай и навек оставайся
Ведь лишь двое с тобой нас на свете
Ну вернись, согласись и отдайся
Ты сама же почти что готова
Вновь увлечь меня в омут бездонный
Ну давай повторим всё по-новой
Так легко, не нарочно и томно
Сладострастно, красиво и жарко
С терпкой ноткою жгучей и грешной
С неким таинством, тайной, загадкой
Ну и близостью знойной, конечно
Ну давай всё как встарь, всё как раньше
Ну вернись, ведь не нужен и повод
И всё будет красиво и дальше
Как в когда-то нас спутавшем прошлом
Ну вернись, возвратись в это чудо
Где лишь мы и немного порока
Ну вернись, и про всё позабудем
Ну растай, хоть чуть чуть, хоть немного
Хоть на самую самую малость
На совсем несерьёзную дольку
Ну вернись, убежавшая радость
У самой ведь душа на иголках
Ну возьми, я ведь твой неразлучно
Ну ведь знаешь, как сильно желаю
Ты так любишь побыть непослушной?
Раз столь долго и злостно пытаешь
Раз терзаешь столь чистое сердце
Что тебя так безоблачно любит
И не в силах от верности деться
От надежды, что манит и губит
Забери, возвратись и останься
Ведь разлука - не больше чем глупость
Ты холодною быть не пытайся
Всё равно ведь меня не остудишь
Всё равно не смогу, не забуду
И не вычеркну с памяти робкой
Как тебя, как вселенское чудо
Я однажды нашёл ненароком..."
Отправлено.
XVIII
По простору бульвара монотонно волочится Борис Андреевич. Смотрит по сторонам и чтёт витрины. День тосклив, избалован унынием и бесчувственно пуст. Небосвод мраморно статичен, обескровлен и печально угрюм. Очертания непримечательны. Люди заурядны. О них, собственно, все и думы.
"Ну и скот же эти люди..." - вздохнул герой: "Все их радости больше похожи на проклятие - обмануть ближнего, вырвать последнее да нажраться до одурения и покуролесить власть. Рано модернизированную версию обезьяны человеком назвали, рано, поторопились... Но особенно интересно мнение людей друг о друге - всё плохое и отрицательное за кем-либо таковые подмечают сугубо незамедлительно, практически мгновенно, а вот хорошее не воспринимают, даже в упор не желают узреть, и либо и вовсе опускают и игнорируют, либо наоборот придумывают вовсе несуществующее и полностью противоречащее объективности. Но ко всему данному все мы прирождённые инвесторы, и качество это отнюдь не наживное, не приходящее, а априорное, константное, фундаментально перманентное, мы крайне покорно готовы смиряться и терпеть, страдать и мучиться, но только в том случае, если в этом есть хоть малейший, хоть самый призрачный и ничтожный прок, если есть шанс обратить эти мытарства в выгоду, в плюс, в сей ситуации мы согласимся на любые скитания и утраты, на всё, был бы лишь хоть проблеск вероятности отыграться. Мы дураки, отнюдь не тривиальные, а, как выходит, колоссально корыстные и прагматичные, комбинаторами себя возомнившие да нарёкшие, но, тем не менее, наиболее отчётливо именно дураки. Трагедия. И таких вся толпа. Беспощадная, бесконечная и большая. А я один... Как перст."
XIX
В комнате жарко. Воздух тёплый, приятный, шальной. Атмосфера лояльно взаимная. На просторной, шелками застеленной кровати средь лобзаний и запахов Денис Степанович и Ирина Владимировна. Всё и вся обстоятельно располагает к нескромному. А иначе и не положено.
"Драгоценность моя, сокровище небывалое. Так хорошо с тобой, так шикарно. Мой ангел, моё спасение. Мой диковинный рай прижизненный. Моя сказка."
"Да, мой малыш, побалуй свою сказку, побалуй, как ты умеешь."
Герой нырнул в объятья, а затем спустился ниже. Дама страстно обхватила его бёдрами и ускорила дыхание: "Да, именно так - губками. Не останавливайся. Ещё, ещё хочу. Да..."
"Какое же ты чудо!"
"И ты! Продолжай, умоляю тебя, продолжай! Возьми меня. Всяки! Всяки и всюду."
"Беру..."
И вот вслед за едва начавшейся феерией тел резко врывается мёртвая тусклая атмосфера одинокой понуренной спальни.
"Какой же правдоподобный обман. Всё как в тот раз. До идентичного. Чёртово пробуждение. А сон таки отменный." - Денис Степанович разул глаза, взглянул на часы и пошёл умываться.
День, начавшийся с проделок Морфея, потянулся вполне себе ожидаемо и ближе к обеду подарил вдобавок ещё и радость, вполне себе материалистичную: письмо. На этот раз ещё более немногословное.
"Дорогой мой мальчик, прости меня. Просто прости. Я не смогу больше писать. Кое-что поменялось. Да я думаю, ты и сам уже понял. Прости меня. Мысленно я всегда с тобой. Ты очень хороший. Прости меня, дуру глупую. Прощай."
Денис Степанович горько стиснул зубы и надрывно вздохнул: "Что ж за дно то за эдакое! Будто в бездну вся земля из под ног уплывает, вся надежда, средь пропасти державшая. Что у меня теперь есть? Пустота... Кто я теперь? Дерьмо растоптанное. Шлак... Для кого я тут."
Герой поднялся и озлобленно топнул ногой: "А может, и к лучшему оно, к облегчению? Раз уж сам мир мне руки развязал. Ну так мы ему сейчас и покажем, как невинную душу гневить."
Денис Степанович решительно проследовал на кухню, залез в шкаф и начал рыться.
"Заточить. Надобно получше заточить. А какой сегодня день? Сегодня есть заседание? Посмотрим... А, четверг. В четверг есть. Славно. Подождать бы ещё вечера. Суметь дождаться."
И вот начались часы раздумий, свирепо необузданного негодования и отрешённого зубного скрежета.
И вот долгожданный вечер.
Денис Степанович накинул куртку и щёлкнул ключом. А теперь в путь! В зал, будь он не ладен.
В здании поэтического альянса без изменений. Дверь несколько приоткрыта, заседание уже идёт, кто-то читает заготовленное. Герой пристально пригляделся и безошибочно выискал ту самую костлявую нескладную фигуру: "Со спины надо, с подлецами следует обращаться ихними же методами." Денис Степанович затаил дыхание и спокойно проследовал в зал, неумолимо подбираясь к требуемому креслу. И вот цель уже перед самым носом.
"Арбузов, ты? Ты что здесь забыл?" - неожиданно повернулся оторопевший Георг Романович.
"Тебя прикончить, сука ты падшая." - Денис Степанович самодовольно замахнулся и вонзил занесённый клинок в ненавистно горло цензора: "Покойся с миром, тварь."
"Лови его! Лови!" - единогласно завопили все присутствовавшие.
"А вы попробуйте, поймайте..." - Денис Степанович дернул за рукоять и вытянул окаймлённое алым лезвие наружу: "Ещё кто желает металл распробовать? Вас же 29 за - все согласные. Кто следующий?"
Зал замер.
"Трусы вы..." - герой развернулся и вышел вон, оперативно ускорившись и благополучно растворившись в темноте ближайшей подворотни. Дальнейший путь Дениса Степановича пролегал к Борису Андреевичу, коего вскоре громким грохотом в дверь он и разбудил.
"Добрый вечер."
"Не добрый. Я человека убил. Точнее мразь, ирода конченного, но уже не суть. Меня найдут скоро. Да я и не думаю укрываться. Возьми ключи от квартиры моей - отныне твоею будет, я в неё, знать, не скоро вернусь. Объясняться не резон. Да ты и без слов поймёшь, люди мы смежные. А теперь прощай."
Денис Степанович крепко обнял товарища и пронзительно посмотрел в глаза: "Не поминай лихом.", затем махнул рукой и зашагал вниз по лестнице.
Борис Андреевич боязливо сжал ключи, сполз по стене и безудержно зарыдал.
XX
"Что есть в вашем понимании дьявол? Что вы под ним подразумеваете? Можете ли вы его себе представить, вообразить, охарактеризовать? Видели ли вы его? Я да... В моём личностном мировоззрении, дьявол - это наивысшее зло, то худшее, что непосредственно касается той или иной жизни. И у каждого он, этот дьявол, свой. Как, собственно, и бог. Моим богом здесь была Ирина Владимировна. Но о ней позже. И вот однажды этот бог от меня отрёкся. Отрёкся не оставив ни смысла, ни логики, ни желания осторожничать и терпеть. В этой жизни бывают моменты, когда надобно сделать сильный поступок. Пусть даже и самый последний из всех. Настал такой момент и в моей. И я сделал. Сделал то, что был должен. Весь мир не объять, не измерить. Плохих людей уйма. Как и ужасных. Но у всякого точка приложения есть, своё окружение и своя цепочка зверств и последствий. И являясь единственным пребывающим в силе прервать одну конкретную череду несправедливостей и приносимых гадостей и страданий, ты уже и не можешь остаться в бездействии, не имеешь альтернативы удалиться в тень и отдаться пассивности. Ты уже должен, уже элементарно обязан безоговорочно пойти на сии неизбежные крайности, это уже данность, а не выбор. И нельзя слабохарактерно проигнорировать вызов чести и при этом сохраниться не проигнорированным самому. Тебя никто не возьмётся укорять, всё останется в рамках собственного нутра, но то в действительности то как раз и куда страшнее, изнурительней и мучительнее. И как только пропала необходимость себя беречь, как только необратимо выдохся оберег моей высшей идеи, мне пришлось снизойти до описанного выше единственно правильного, предрешённого самой моралью акта возмездия. Чувствую ли я себя убийцей? Ни капли. Огорчён ли я деталями исполненного действа или личными последствиями - ничуть? Кем я себя чувствую? Святым. Я ведь дьявола убил, не забывайте... А теперь у меня куча времени и довольно сносного качества типографская стопка протокольной бумаги. Впрочем, казённой канцелярии в зубы не смотрят. Не устали ещё хроники узника штудировать? То ли ещё будет, за полтора десятка годиков мы с вами вдоволь наговоримся. Надо ещё Борису Андреевичу письмо первоочерёдным делом послать, успокоить собрата по наивности. Что? Вы его не знаете? Не тревожьтесь. Сейчас охарактеризую. Заглавно-буквенный Человек, между прочем..."
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
На объятой метелью заснеженной улице суета. Густо обступившая угол местного почтамта оживлённая толпа неразрывно окружила лежащего на земле бездыханного мужчину. Бедолага крайне худ, глаза, как и подобает покойнику, закрыты, тулуп истёрт. Подозвали полицейского, стали обыскивать. Из личных вещей только одежда, часов не имеется, в кармане два ключа, что символично - от 87 и 78й квартир. За пазухой перемотанное сургучом свеже-написанное письмо с иногородним адресом, в письме аккуратным женским почерком изложенное послание:
"Дорогой мой, Денис Степанович, моё кем-то некогда дарованное чудо. Ты прости меня за всё, но не как в тот раз я прощения просила, а по-настоящему прости - как лишь небо умеет. 12 лет назад последний раз я тебе писала. Знаю, много воды утекло, но, жаль, некому мне тут больше душу отвести. Я всё всё тебе расскажу. Как на церемонии исповедной. Если честно, я до сих пор не знаю, что такое любовь. И едва ли я хоть когда-то и кого-то любила. Но, когда появился ты, это и впрямь была какая-то неестественная страсть, колдовская. Наверное подобное и называют любовью... Вполне возможно. Но потом... В отрыве от тебя настоящего, в череде проблем... Всё остыло. Улетучилось. Нужно было детей поднимать. Я отдала себя другому. Ещё старше меня. Насколько и я тебя. Семь лет мы прожили, потом он скончался. Это были крайне дистанцированные отношения, но детишкам помог, хотя бы рублём. А потом всё решиться не могла написать. Стыдилась. А теперь... Дети укатили в губернию, жизнь оставила себя позади, а я очутилась совершенно одна. В том мире, где кроме бумаги, мне теперь и довериться некому. Прости меня. Прости, что недодала тебе себя, прости, что не смогла полноценно полюбить. Ты был мне дорог, был желанен телесно... Ты и сейчас самый близкий здесь человек. Вот тебе и весь век человечий - казалось, впереди громадьё. Планы, амбиции, бесконечных намерений ворох самодовольный. А как спичка, всё сгорело. От и до. Будто вчера ещё совсем юною травы топтала. Будто вчера была и честь девичья, и перспектива. А теперь... Вакуум. Безысходность. Да и смерть уж скоро. Как набожные говорят, пора уже и о земле думать. Я единственного лишь прошу - похорони меня прощённой, отпусти мне этот грех чудовищный, больше всех перед тобой виновата. Не хочу в эту самую землю басурманкой идти. Ты по-прежнему самый лучший и самый родной. Не кори меня, женщину. Я пыталась... Пыталась любить. Пыталась стать счастливой. Пыталась и, как выходит, так и не смогла. Прости меня. Ты лучшее, что было в моей жизни. Я недостойна тебя... Ты... Ты чудо. Прости..."
Эх, Борис Андреевич, такое письмо не донёс...
______________________________07.02.2019г_____________