Пролог
- Котька! Где тебя черти носят, несносная девчонка! – зычный женский голос далеко разносился по полусонной деревне, томившейся от летнего июльского зноя. Нещадно палившее солнце заставило собак спрятаться в свои будки, а кошек забраться под крыльцо, где царили полумрак и относительная прохлада. Лишь лениво гудящие шмели, да изредка пролетавшие стрекозы, нарушали полуденную тишину деревеньки, притаившейся среди полей и лесов в самом сердце России.
- Котька, язви тебя в душу! Долго я буду ждать? Послал Бог подарочек. Ох, грехи наши тяжкие. Своих забот полон рот, так еще эта оторва на мою голову навязалась.
Полная, молодая женщина, лет двадцати пяти сердито оглядывалась по сторонам. Голова ее была туго стянута платком, что указывало на ее положение замужней женщины. Длинное штапельное платье в мелкий цветочек и чистый фартук по верх него, говорили о том, что она не из бедной семьи. Миловидное на первый взгляд лицо портило выражение высокомерия и злости.
- Ну, смотри, - она погрозила пальцем в сторону забора, и вошла в дом. На пороге обернулась и крикнула, - на обед и ужин сегодня можешь не рассчитывать! Поголодуешь чуток, сразу поумнеешь. Другая бы на твоем месте мне ноги мыла да воду пила, за то, что я тебя кормлю, обуваю, да одеваю. На брата-то больно не рассчитывай. Я здесь хозяйка! Пригрела тебя, сироту, вот и радуйся. Васька!
Из дверей амбара показался невысокий, щупленький парень, с выгоревшими на солнце белесыми волосами. Он выжидающе уставился на женщину, и спросил: - Ты меня звала, Мотря?
- Котька опять свой норов показывает. Ну, ничего, я ее обломаю. – Мотря усмехнулась и тут же снова нахмурилась, - если увижу, что ей что-нибудь со стола стащишь, самого на хлеб и воду посажу. Понял?
Васька молча кивнул головой, непроизвольно сжав руки в кулаки. На скулах заиграли желваки.
Мотря хмыкнула: - Пальцы не сломай. Чего набычился? Иди, работай, нечего дурака валять. А то, как пузо набивать, так вы первые, а как работать, так не докричишься. Нахлебники!
Василий повернулся и, ссутулив плечи, вошел обратно в амбар.
Котька, как звали ее домашние, или Катя Белова, как записали ее в церковно – приходской книге при рождении, сидела, сжавшись в комочек в высоком бурьяне за забором, уткнув лицо в колени, и горько плакала.
Босые ноги ее были в пыли, застиранное платьице уже давно жало в плечах и подмышками, волосы были расчесаны кое-как, и заплетены в две косички. Сегодня ей исполнилось одиннадцать лет. Да, она родилась в 1898 году, а нынче 1909.
Раньше в этот день ей дарили много подарков, а потом приглашали поповских дочек: Соню, Евдокию, Машу и Аню. Как же они веселились! Пели, танцевали, играли в разные игры. А напоследок отец запрягал дрожки, и катал их по селу так, что ветер свистел в ушах. И братовья: Федот и Василий не задирались в этот день, не дергали ее за косички, не дразнили. А перед сном, мама садилась рядом с ней и, целуя, говорила, что пройдет еще несколько зим и лет, Котя вырастет, станет взрослой и тогда они с тятей выдадут ее замуж за богатого, красивого, молодого парня. У нее будет хороший дом, заботливый муж и дети. Ее тятька третий человек на деревне и, поэтому они могут себе позволить выбрать ей жениха по ее желанию и симпатии. Котька засыпала с улыбкой на устах. Ей снился большой светлый дом, луг, цветы и солнце.
Все начало рушиться два года назад, когда от тифа померла мамка. Ее, Котьку отвезли в соседнюю деревню к сестре Нюше, чтобы она не заразилась, когда пол деревни лежало в бреду, и в их дом тоже нагрянула беда - свалились два работника. Нюша была старше Котьки на пятнадцать лет и уже давно была за мужем. У нее было двое детей, которые были чуть младше Котьки и приходились ей племянниками. Это было так смешно, Котька – тетя! Да и Нюшу Котька воспринимала не как сестру, а больше, как тетку и побаивалась ее, потому, что увидела ее тогда первый раз в своей жизни. На это были свои причины. Нюша всегда была сердитая, часто плакала и лупила полотенцем всякого, кто попадет ей под руку. Замуж она вышла убегом, то есть без согласия родителей. Гришка был красивый, но непутевый, так говорила мама. А с красоты воды не пить. А жить с Гришкой было тяжело. Он был гулена. Что значит это слово, Котька не понимала, но раз мама всегда тяжело вздыхала, произнося это слово, значит это было что-то не хорошее. Но хуже этого было еще то, что Гришка пил и был гол, как сокол. Нюша бедствовала. Но тятька не разрешал ей помогать. Раз не послушалась, сбежала без благословения родителей, пусть узнает по чем фунт лиха, на просьбы матери о помощи старшей дочери, отвечал он. К Нюше ее отвезла мамка, так как вза реку (так называли другую часть села, которая была расположена на другом берегу реки) эта зараза еще не добралась. Отвезла тайком от тяти и денег Нюше дала, чтобы Котька не в тягость была. Но Котька все равно видела, что она в тягость и с нетерпением ждала, когда же ее заберут. Но когда она вернулась назад домой, то мамка уже лежала в могиле.
То ли оттого, что Котька не видела мать мертвой, толи из-за детского упрямства, толи потому, что так было легче переносить отсутствие матери, она говорила всем, кто жалостливо гладил ее по голове и называл сироткой, что мамка уехала погостить к родичам в Рязань и скоро вернется. Она с надеждой вглядывалась в любой женский силуэт, оказавшийся на их подворье. Но проходили дни, недели, месяцы, а мать все не возвращалась.
Отец, выпивавший до этого редко, по праздникам, да в день получки, запил основательно. Он служил управляющим у господина Троекурова. Троекуров жил в Москве, а здесь в Рязанской губернии в селе Вязовенка имел небольшое имение и мукомольню (несколько мельниц). Вот ими-то и управлял Григорий Белов. Несколько лет назад ему оторвало правую руку, когда он попробовал лично исправить поломку в сломавшемся агрегате. С тех пор Троекуров положил ему хороший пенсион за увечье, но оставил управляющим, как и прежде, да еще в придачу к пенсиону прибавил хороший оклад. Отец открыл в Московском филиале Швейцарского банка счет на всех троих детей, и шутил, что не бывает худа без добра.
Жили они по деревенским меркам богато. Имели большой кирпичный дом, кладкой в четыре кирпича шириной - построенный на века, флигель, магазин, в котором продавали все, начиная от моченых яблок до спичек и керосина. У них было несколько работников, которые работали в магазине и в доме. Хозяйство было большое. Несколько коров, телята, бык, лошади, птица, свиньи, пашня. Федот, как самый старший издетей, (дочь Нюша – отрезанный ломоть в счет не шла), ему уже исполнилось тогда двадцать лет, да еще к тому же сын и наследник учился управлять всем этим хозяйством.
После смерти матери, отец часто усаживал Котьку к себе на колени, и вглядываясь в ее лицо, пьяно бормотал:
- Вылитая матушка, царство ей небесное. Глаза, как озера синие, щечки румяные, как налитые яблочки, волосы, как пшеница на лугу. Красавица ты моя!
Сколько раз после таких слов отца Котька бежала к зеркалу пытаясь увидеть там ту красавицу о которой говорил отец, но видела лишь сбитую полненькую девчушку с курносым, вздернутым носом, с простоквашными глазами и толстыми красными щеками. Значит, тятька просто смеется над ней, думала она, разочарованно вздыхая.
А год назад он пришел домой, это был день получки, прибрал деньги в шкатулку, взял только две копейки на выпивку и пошел в трактир. Утром его нашли убитым под мостом, прямо у реки. Видимо, кто-то посчитал, что, получив деньги, он отправился сразу выпить, и решил ограбить его. С одной рукой много не навоюешь, но отец защищал свою жизнь до последнего. Так потом сказал сам Троекуров, когда заезжал к ним.
Так они разом осиротели. На Федота свалилось бремя хозяйства и воспитание младших брата и сестры. Ровно через месяц, после похорон, он привел в дом молодую жену.
Мотря славилась по деревне своим вздорным характером, но была крепка здоровьем и злая на работу. Она засиделась в девках из-за своего ядовитого языка и неуживчивого нрава. Про язык и вздорный характер Федот в ту пору не думал. Ему нужна была работница и сильная женщина, способная тянуть на себе весь воз немаленького хозяйства. А то, что сварлива да не шибко красива, так с лица воды не пить. А то, что старше почти на пять лет, так даже лучше, больше мужа ценить будет. Благодаря ему – она отныне мужняя жена, а не перестарок. Не приживалка у родичей. Должна за это век мужа благодарить, каждое слово ловить, да травой стелиться.
Но Мотря травой стелиться не стала, в рот мужу не заглядывала и особой благодарности за избавление от незавидной участи перестарка, не испытывала. Она сразу взяла все в свои руки. В доме установился казарменный порядок. Подъем в пять утра, завтрак и работа. Обед в двенадцать. Час отдыха и снова работа. Ужин в семь. В девять вечера все должны были спать. Если опоздал к обеду или ужину, твоя проблема. Один раз ляжешь спать на голодный желудок, другой, а в третий уже не захочешь опаздывать. Исключений не делалось ни для кого, даже для Федота.
Но Федота, привыкшего жить не своим умом, а отцовым, это даже радовало. За чужой спиной оно всегда спокойнее. А то, что шумит да злобиться, так это не беда. Лишь бы хозяйство на себе тащила, да его, Федота не шибко тиранила. Да и в случае чего есть с кого спросить и на кого свалить. А сорвать зло можно и на брате с сестрой.
Больше всех от Мотри доставалось Котьке. Она невзлюбила ее с первого дня, как вошла хозяйкой в дом, и держала Котьку в «черном теле», постоянно попрекая куском хлеба, как приживалку. Толи вымещала свою злобу, отыгрывалась на девчонке за такие же попреки в отчем доме на нее саму. Толи просто злобилась за красоту и веселый нрав.
Василий попытался, было вступиться за сестру, пожаловавшись брату, на несправедливое отношение Мотри к девочке, но тот отмахнулся от него со словами:
- Пусть привыкает, большая уже. И потом, Мотря права, чай она не барыня, чтобы на перинах разлеживаться. Кормлю, пою, одеваю. Не задарма же?
Василий вспыхнул.
- Это отцовский дом. И мы с Котькой здесь такие же хозяева, как и ты. Отец всем троим, его завещал. И хлеб, пока тоже отцовский едим, не твой. Твой только магазин, да флигель.
Федот лениво почесал затылок.
- Ну, допустим, хозяин здесь я – один. И ваш с Котькой опекун. Вы, пока не совершеннолетние. А мне уже двадцать один стукнул. Поэтому, как я скажу, так и будет. Мне заниматься домом недосуг. Других забот полон рот. Мотря, моя жена, и хозяйка в этом доме. Для того ее и взял. Если тебя что-то не устраивает, то вот тебе Бог, а вот порог, - он показал рукой на ворота.
Василий заиграл желваками, но сдержался.
- Ладно, братец, поживем-увидим.
Утром, после разговора, когда Федот ушел из дома, Мотря нехорошо улыбаясь, подошла к Василию, и насмешливо произнесла:
- Ну, что, выяснил у братца, кто здесь хозяйка? То-то же! С сегодняшнего дня будешь на конюшне, да на скотном дворе работать, вместе с работниками. Нечего в магазине прохлаждаться. Для этого у меня свои братовья имеются.
С тех пор, их с Котькой жизнь стала еще хуже прежнего. Мотря щедра была на затрещины и бранные слова. Работникам, иногда в праздники делалось пусть не большое, но послабление. Им же с Котькой никогда.
Часто, утешая плачущую сестренку, Василий говорил:
- Потерпи, осталось совсем немного. Скоро стану совершеннолетним, получу наследство, и заберу тебя к себе. Знаешь, как мы с тобой заживем? Тятька нам с тобой оставил деньги. Скоро я смогу ими распоряжаться по своему усмотрению. Не пропадем.
Он не стал говорить сестренке, что ходил в за реку к Нюше, рассчитывая на то, что после его рассказа про издевательства Мотри, та заберет Котьку к себе. Но Нюша озлобленная тем, что отец вычеркнул ее из завещания и надежды на обеспеченную жизнь, обещанную матерью, не осталось, выгнала брата со словами:
- Иди с богом! Своих кормить не чем. Мне лишняя докука ни к чему. Маманя обещалась тятьку со временем уговорить, чтоб простил меня, да благословил своих внуков и принял нас в семью, да так и померла не выполнив обещания. А тятька и после ее смерти не сжалился надо мной и внуками своими, как я его просила, как голосила, да в ногах валялась! Камень у него вместо сердца был. А ведь я такая же, как и вы все! Единокровная! Вам теперь моя доля достанется! А мои детки будут бедствовать, да в обносках ходить. Вот пусть теперь и любимица тятькина узнает по чем фунт лиха! Принцессой росла, теперь пусть простолюдинкой поживет!
После Василий узнал, что Нюша ходила к Федоту требовать свою долю наследства. Федот отказал. Тогда она попыталась оформить опекунство над Котькой, чтобы получить доступ к ее деньгам и наследству, но тоже получила отказ. А без денег сестра ей была не нужна.
Так шли годы…
И вот пришел долгожданный 1914 год. Они дождались! Василию исполнился двадцать один год. А через месяц началась Первая мировая война.
Василия забрили в солдаты. Котька осталась совсем одна. Теперь она жила только надеждой на его скорое возвращение.
Глава 1
Осень 1916 года выдалась на удивление теплой да сухой. Небо радовало своей голубизной и безмятежностью. Только высоко парящий орел, высматривая добычу, изредка нарушал царящее спокойствие, камнем падая вниз. Да легкий ветерок, лениво перебирая на деревьях пожелтевшие листья, играючи срывал их и бросал на землю. Боярышник, разросшийся у реки, со спелыми крупными гроздьями ягод манил к себе своей сладостью и тенистыми укромными уголками, как будто предназначенными для влюбленных. Опавшая листва, укрывшая землю золотым покрывалом, и разогретая под лучами не по-осеннему щедрого солнца звала в свои объятия.
Войне не было видно конца. Поутихли разговоры о скором разгроме германца. И даже одиночные похоронки приходившие в дома и последующий за этим надрывный вой и плач овдовевшей бабы с кучей сопливых детишек не воспринимался так остро, как вначале. То тут то там снова стал слышаться девичий смех и залихватский свист парней, веселая возня и сдавленное перешептывание, которые сопровождались то поцелуями, то звонкими оплеухами.
Жизнь брала свое. Снова на деревне стали играться свадьбы. Пусть не такие шумные да веселые, а все же свадьбы. Снова у повитухи появилась работа.
… Катя погляделась в осколок зеркала и улыбнулась своему отражению. Да и почему бы ей не улыбаться? Девушка, смотревшая на нее оттуда, была диво как хороша! Глаза большие, синие, как васильки. Лицо чистое, нежное, белое, словно взбитые сливки. Румянец во всю щеку. Губы пухлые, смешливые. Зубы белые, ровные. Коса до пояса, как пшеничный сноп: тугая да пышная.
Шла нынче по улице, а мимо повозка с молодыми щеголями из усадьбы Троекурова промчалась. Парни шеи свернули, глядючи ей вслед. Заставили возницу остановиться, да и ну вводить в краску своими бесстыжими словами.
- Ай да девка! Ай да маков цвет! А глазищи-то, утонуть можно! А стать-то, стать какова!
Особенно один старался. Глаз горит, руки распустил и давай охальничать, за косу хватать, к себе прижимать, да шептать на ухо непотребное:- Поехали с нами, красавица, не пожалеешь. Озолочу!
Вырвалась да бегом домой. Страшно до дрожи в коленках, и в то же время радостно. Господа, не таких поди барышень в городу видели и грамотных и красивых, а вниманием своим не обделили. Гриша бы не прознал об этом, а то осерчает.
Гриша, Гришенька, дорогой дружочек, красно солнышко, единственная отрада в жизни.
Катя отложила зеркало и тяжело вздохнула. Жить в постылом доме становилось все тяжелее и тяжелее с каждым днем. Мотря совсем распоясалась. Раньше хоть кричала, да рукам шибко волю не давала. Так подзатыльник изредка даст, да без ужина или обеда оставит. Боялась видимо. Василий, когда на фронт уходил, сказал:- Будешь поднимать руку на Котьку, вернусь, повыдергаю руки, как спички. Надо мной твоя воля кончилась. После войны и над Котькой закончиться. Со мной будет жить. Так, что орать ори, ты без этого не можешь, а рук не распускай!
Федоту же только кивнул на прощание:- Ежели что со мной случиться, а ты над сестрой измываться будешь, с того света вернусь, вместе с батей. Понял? Шею тебе свернем, как куренку. Ты знаешь, батя ее боле жизни любил. А приданное ее трогать не смей! Знаю, Мотря не первый год зарится, да и ты тоже руку туда не раз запускал. Вернусь, предо мной ответ держать будешь. Засужу, коли узнаю плохое.
Василий все эти годы и сам был зависим, от брата и его жены, но год от году, становясь взрослее, старался, как мог уберечь, ее, Котьку, от взбучек Мотри, Сам принимал за нее наказания. Подкармливал, успокаивал, жалел, работу непосильную делал.
Особенно когда у Федота и Мотри дети появились. Племянники Сашка да Машка. Мотря Котьку в няньки определила да и забыла про детей. А они не спят ни днем, ни ночью. Орут в две глотки, тряпки пачкают. Вымоталась Котька. От недосыпания и усталости с ног валилась. Так Василий сколько раз ее ночью подменял. Сам недосыпал, потом целый день работал вместе с работниками в полную силу, а сестру берег.
Но с тех пор, как пришло извещение, что рядовой Василий Белов пропал без вести, Мотря с новой силой принялась третировать «нахлебницу». Каждый день теперь куском хлеба попрекает, будто она этот кусок не заработала. А Федот совсем чужим стал, смотрит, а не видит. Не спросит, не поинтересуется, как ей живется: плохо ли хорошо ли? Случись чего и не заметит, что нет ее на белом свете. А ведь один остался кровный братушка. Малышня не в счет. Малы больно племянники, да и глядя на мать, тоже стали на няньку в последнее время покрикивать, да ножками топать.
Один защитник был, на всем белом свете, братец Васенька, да и тот, судя по всему, сгинул. Коли был бы жив, так давно бы уж откликнулся, послал бы весточку о себе. Вон у Сыромятниковых, Архип тоже числился без вести пропавшим, потом прислал письмо, а в скорости и сам пришел. Был в плену у германаца почитай без малого полгода. Сыромятниковы за упокой его души уж не один молебен успели заказать, да оплакали, отголосили по нему, как положено. А он взял, да и вернулся. Пусть газами травленный, да снарядами изуродованный, но живой.
А от Василия уже девятый месяц ни слуху, ни духу. Как в воду канул. Словно и не было его на этой земле никогда. И поплакать-то по нему, некому, кроме нее, сестренки. Федот и не вспомнил ни разу, даже в церкви службу ни разу не заказал поминальную. А невестой Василий обзавестись не успел.
Катя тяжело вздохнула и, закрыв глаза, привычно пожаловалась отцу с матерью, как обычно, представив их рядом с собой:- Покинули меня, оставили сиротинушкой и Васеньку к себе забрали. Вам-то теперь вместе хорошо небось. А как мне теперь жить? Была надежда, что вернется Вася, да заберет меня к себе, как обещал и кончаться мои мучения. Жила, стиснув зубы, терпела молча Мотрины издевки, а теперь на что надеяться? Замордует меня Мотря. Куды деваться? Гришенька и рад бы меня забрать, да некуда. Сам в семье седьмым живет. Да еще после него у матери - мал мала меньше. Им лишний рот ни к чему. Да и Мотря бесплатную работницу ни за что не отпустит. Видать мне так век в старых девах и доживать. Нянчить братовых детей, слушать упреки, да слезами умываться. Заберите меня к себе. Уж лучше в сыру землю лечь, чем так…
Сказала и испугалась. Глаза распахнула, головой замотала:- Вот дура-то! Бабка Власиха, деревенская колдунья, говорит, что бывают такие минуты, что загадаешь, то и сбудется. А как бы тяжело не жилось сейчас, а в сырую землю, к червям да муравьям ложиться ой как не хочется!
- Котька, где тебя черти носят!? Дети проснулись, орут, оглохла что ли? – послышался зычный голос Мотри, - живо иди! Вот навязал господь докуку на мою шею. Кормлю, пою, одеваю, обуваю, а всего-то и прошу – за племянниками приглядеть. Даже на это не способна! Только и можешь, что в зеркало часами пялиться, да юбкой перед парнями трясти. Смотри, в подоле принесешь, утоплю вместе с ублюдком!
Катя влетела в детскую комнату и наткнулась на разъяренную Мотрю. Сашка с Машкой испуганно похныкивали, глядя на разошедшуюся мать. Они знали ее тяжелую руку, под которую лучше не попадать.
Мотря окинула Катю сердитым взглядом, и процедила:- Явилась, не запылилась! Где шастала? Почему дети без пригляда? Опять к Гришке на свиданку бегала? Ничего, скоро все твои свиданки закончатся, - она круто развернулась и вышла, громко хлопнув дверью.
Дети зашлись ревом. Но Катя стояла, как громом пораженная последними словами Мотри. Что она имела в виду, говоря о Грише? На что намекала?
Гришенька, солнце мое, что ж они ироды удумали? Никак разлучить нас с тобой порешили? Да как же я жить-то буду без твоей улыбки, без твоих глаз, да ласковых слов, которые ты шепчешь мне на ушко, обнимая да целуя темными вечерами, под звездами?
Глава 2
- Андрей, подь сюды! Разговор до тебя есть.
Молодой парень, с серыми задумчивыми глазами на худощавом, не лишенном привлекательности лице, среднего роста, скорее жилистый, чем худой, оторвал свой взгляд от книги и нехотя отложил ее в сторону.
Надо идти, коли отец кличет, подумал он, и чего ему надо в такую рань? Солнце едва взошло. До завтрака еще с полчаса есть.
Андрей любил это время, принадлежавшее только ему, когда еще почти весь дом спал, и никто не мешал погружаться в увлекательный мир книжных героев, живших совсем другой, полной приключений жизнью.
Реальная же жизнь была тяжелой, скучной и серой, как амбарные мыши. Один день был похож на другой словно маковые зернышки, коих не счесть. Кабы не смешливая да игривая, как котенок Полинка, любушка – зазнобушка, да дедовы книги, так и вовсе хоть волком на луну вой.
Андрей Глазов принадлежал к большому роду Макаровых (так их звали в деревне, по имени деда Макара, имевшего 11 сыновей, 30 внуков, да 12 правнуков). Еще в деревне их звали «книжниками», потому, что они все были грамотными, имели за плечами по 2-3 класса церковно-приходской школы, а молодая поросль гимназию, а двое даже учились в Университете.
Держали книжные магазины в Рязани, Москве и даже в Санкт-Петербурге, не говоря ж о книжных лавках в уездных городах и селах.
Дед Макар был суров, но справедлив. Гневлив, но отходчив. Держал весь род Макаровых в кулаке, не взирая на возрасты и чины детей и внуков. Поэтому не за долго до войны с Японией в 1905г собрал всех своих сынов воедино и сказал:
- Смутные времена наступают, про то в книге большой написано. Много народишку сгинет, сгорит в гиене огненной, исчезнет с лица земли. Кто от мору великого, кто от глупости, трусости да злости людской. Потекут реки кровушки людской, и не будет у этих рек ни края, ни берегов. Надвигается на Россию смерч стремительный и безжалостный, который закрутит, сорвет и унесет в небытие целые города и села, не говоря уже о маленьких никчемных людишках. Так вот, хочу я, чтоб хоть кто-то из вас уцелел в этом кромешном аду. Пусть одно, два, три семечка зацепятся, прорастут где-то, дадут всходы и не погибнет, не сгинет род Макаровых с Матушки-земли. Велю вам девятерым, акрамя самого старшего и самого младшего, на Троицу сняться отсюда со всем семейством и скарбом разъехаться в разные стороны. Россия-матушка велика. Авось кто-то и останется в живых после лихолетья. Старшего Кузьму, оставляю при себе, как наследника. Он первый после меня. Да и за магазинами в Рязани и Москве догляд нужен. Младшего Василия оставляю, так как последыш, а последышей всегда жальче от себя отпускать. Буду свой век у него доживать. С молодыми жить веселее. Сам годов не чувствуешь. А у Василия Татьяна бабенка веселая, озорная, да молодая. Детворы еще не наплодили, один Андрюха. Вот мне и хорошо будет. Илье велю магазины в Санкт-Петербурге продать, ведали смута оттуда пойдет, и поселиться где-то недалече, в Гатчине или Пушкине, а там видно будет. Остальным расселиться от Востока до запада. Да селитесь на земле, не в городах, так легче выжить. Земля – кормилица, коли ее с умом использовать, от любого лиха спасет. Все, с Богом!
Бабий вой стоял на деревне с неделю, но перечить деду Макару никто не посмел. С тех пор прошло одиннадцать лет. Дед Макар давно уж как лежит в земле, но волю его нарушить никто не посмел. В деревню из отправленных сыновей никто не вернулся. Весточки приходили со всех концов страны от Крыма до Сибири и Дальнего Востока. Род Макаровых пускал корни и закреплялся на новых территориях.
Андрей любил деда за то, что тот научил его читать и ввел в волшебный мир книг. За его сказки перед сном, за его рассказы и прибаутки. Но тиф, унесший полдеревни жизней, не пожалел ни деда Макара, ни плясуньи и певуньи Татьяны – матери Андрея.
Отец погоревал, погоревал, да и женился на молодой черноглазой, черноволосой, похожей на цыганку красавице – Агате. Так у Андрея появилась мачеха. А вскоре и братья: Иван да Григорий. Сестренка Ася родилась совсем недавно. Братьев Андрей воспринимал, как данность и только, а вот сестренку любил нежно и преданно. Эта кроха, трех лет отроду с огромными черными глазами и с кудрями цвета воронова крыла, с ямочками на пухлых щечках и с переливчатым как колокольчик смехом, заставляла его сердце таять. Он, как когда-то ему дед Макар, рассказывал ей на ночь сказки, щекотал животик и был счастлив, когда она обнимала его за шею, прижимаясь теплыми слюнявыми губами к его щеке.
Агата не была злой мачехой. Но она не была и доброй мачехой. Правильно будет сказать, что она была равнодушной мачехой. Она просто не замечала пасынка. Она кормила его, следила за его одеждой, лечила его, когда он болел, но никогда не пыталась приласкать, поговорить, или расспросить о чем-то. А ему так хотелось порой, когда она гладила Ваньку или Гришку по голове или даже шлепала их за озорство, чтобы она приласкала и его или даже наказала, чтобы он не чувствовал себя чужим и никому не нужным в этой семье. Но она смотрела сквозь него равнодушным взглядом, как будто его не существовало на этой земле.
Отец постоянно был занят делами. Он часто уезжал в Москву или Рязань вместе с братом Кузьмой, возвращался усталый, раздраженный и до переживаний старшего сына ему тоже не было дела. Времена, как и предсказывал дед Макар, наступили смутные. Войне не было конца. Два сына Кузьмы пропали без вести, один воевал. Дома остались только бабы да дети. Книготорговля шла плохо. Народ предпочитал покупать пищу для желудка, а не для ума. А в умах народа зрело недовольство царем, думой и военным командованием, бездарно проигрывающим одно сражение за другим и гноившее своих солдат в болотах.
Возвращаясь домой, отец с Кузьмой шли в баню, парились, выпивали самогонки и начинали говорить о каких-то революционерах, листовках, террористах и ругать царя за безволие и назвать его слюнтяем, за то, что идет на поводу у сумасшедшей бабы, которая вертит им, как ветер мельницей, и попа – расстриги в бесовском обличие, а о России и народе он думать не хочет. Добром это не кончиться, а кончится революцией. Как выяснилось позже, сумасшедшая баба, это была царица, а бес – Григорий Распутин, которого Николай второй приблизил к себе и двору. В основном горячился Кузьма, отец больше поддакивал, сопел, лицо его наливалось кровью. Домашние во время этих разговоров, старались не попадаться им на глаза, чтобы не попасть под горячую руку.
Когда в стране творились такие дела, до Андреевых ли забот и обид было отцу? Поэтому, когда появилась Ася и впервые обняла его за шею он почувствовал, что за долгие годы, прожитые в одиночестве, он нужен кому-то, его кто-то любит и от этого еще сильнее полюбил это маленькое ласковое существо.
- Андрей, язви тебя в душу! Я тебя долго жать буду? Не иначе оглох?
Андрей, быстро пошел на зов отца. Такое бывало редко, чтобы отец ругался. В их доме были не прияты сквернословие и побои, как во многих других семьях. Отец, когда был недоволен, мог так посмотреть, что не надо было уже никаких слов и тем паче рукоприкладства. Голова сама втягивалась в плечи, по спине начинали бежать мурашки, а сердце готово было выскочить из груди. Самым тяжелым наказанием для Андрея было отлучение от чтения книг. Бывало на неделю, а то и больше, в зависимости от степени проступка. Для него это было трагедией. День без книги, был потерянный день. Он не приносил ничего нового. Был сер, скучен и постыл. Как только выдавалась свободная минутка, Андрей хватался за книгу. Друзья его прозвали книгочеем. А девки на вечорках просили его почитать либо стихи, либо рассказать о дальних странах и народах, которые там живут. А потом ахали и охали, как в его голове умещается столько знаний и как он это все помнит. Смеялись над Полинкой, что если она выйдет замуж за Андрея, то питаться они будут духовной пищей, и вместо частушек и плясок она будет читать Пушкина и вести по вечерам умные разговоры.
Ругательство отца вызвало у Андрея состояние близкое к панике. Он вбежал в светелку и почтительно замер на расстоянии.
- Иди ближе. Садись. Мне надо с тобой серьезно поговорить. – Отец тяжело вздохнул и взъерошил на голове волосы.
Сердце Андрея ухнуло вниз, руки вспотели, стало тяжело дышать. Таким отца он видел только раз, когда умерла мать и он сообщил об этом. Мысли Андрея заметались. Что могло произойти? Неужели что-то с Асей? Заболела? Умерла? Почему-то он даже не вспомнил о братьях и мачехе. Ни какая другая мысль не мелькнула в его голове.
- Что с Асей?
Отец нахмурился, и удивленно посмотрел на Андрея: - А при чем тут Ася?
- Ну, вы же сказали, что что-то серьезное хотите мне сказать?
- Ну, да. Только твоя сестра не имеет никакого отношения к нашему разговору. Ну, да ладно, чего размусоливать? Короче, решил я тебя женить. Уже и невесту тебе с Агатой подобрали. Хорошая девка. Красивая. Крепкая. Кровь с молоком. Из хорошей семьи. В общем через месяц свадьба.
Андрей сидел оглушенный, не в силах пошевелиться. Стало не хватать воздуха. Он попытался вдохнуть, но воздух застревал где-то в горле и не проходил дальше. Андрей закашлялся. Отец похлопал его по спине.
- Чего не спрашиваешь кого мы тебе определили в жены?
- Кого? – прохрипел Андрей.
- Катерину Белову. У нас с ее братом общее дело намечается. Надо быть уверенным, что не обманет, не сжульничает. А станем родственниками, он себе такого не позволит. Они за ней две коровы дают, лошадь, быков, и мелкой живности всякой. Главное флигель для проживания. Стены в четыре кирпича. На века дом сладили. Сам понимаешь, у нас-то вас четверо, меньших еще тянуть не перетянуть. А так я за тебя буду спокоен. Будешь жить не тужить. Да и девка хорошая. Работящая. Если у нас с Федотом дело выгорит, и мы поднимемся хорошо. На книгах-то сейчас много не заработаешь, сам знаешь. Народ обнищал. Если и тратит горбом заработанную копейку, то несет ее в лавку Федота.
Отец говорил что-то еще, но Андрей его не слышал. Уши словно заложило ватой. В голове шумело и гудело. Мысли метались, перескакивая с одной на другую. Как же так? А Полинка? Что я скажу ей? Как я без нее? Она же мне люба! И я ей люб. Катя. Катя не плохая девка, но она мне даже не нравится. И потом, она же женихается с Гришкой, моим другом. При чем здесь Федот и отцовы планы? Это моя жизнь. Ныне уже не старые времена, чтобы без согласия женить.
Удар по спине привел его в чувство.
- Ты, что оглох? Или онемел от счастья?
- Отец, я не хочу жениться на Катерине. Мне люба другая. Я как раз хотел разговаривать с вами о женитьбе на ней.
Отец нахмурился: - Это кто ж такая?
- Полинка Сусова.
- Что?! Это голытьба! У них семеро по лавкам. Живут в земляной избушке
вшестером. Дурья твоя башка! Ты хочешь их всех на себя повесить?
- Да, я знаю. Отец-то у них на войне сгинул. Бабы одни бьются.
- Вот-вот. Тебе плохо живется? Хочешь в работники пойти? С утра до ночи спину гнуть, чтобы их всех выкормить? Не быть этому!
- Отец!
- Все! Я все сказал. Свадьбе с Катериной Беловой быть! И чем быстрее, тем лучше. А ослушаешься, с глаз долой, и чтобы я тебя больше не видел. Уйдешь в чем был. Ничего не отдам. На надел не рассчитывай. Вот и думай. – Отец встал и хлопнув дверью вышел во двор.
В комнату вошла Агата, быстро глянула на пасынка и впервые за все годы погладила его по голове.
- Жизнь Андрейка, это не весенний ручей, который бежит себе, бежит, и забот не знает. Я тоже была молодухой и у меня тоже был парень. Любила его шибко. А отдали за вдовца с дитем. Живу. Не померла. Отец твой суровый, но лучше других мужиков на деревне. Хожу не битая, не клятая. Уважаю его за то. Сытая, обутая, одетая. В работницах спину не гну. Сама работниками распоряжаюсь. Смирись. Любовь-то она проходит, а жизнь идет. Катька девка видная. Да вы и вроде на вечорках в четверых гуляете. Ты с Гришкой да Катька с Полькой. Не противна же она тебе?
- Нет. Хорошая девка, только характерная. Если чего упрется, с места не сдвинешь.
- Ну так это по молодости. Бабой станет, характер свой поубавит. Правда ты не отец. Шибко смиренный. Как овечка. Ну да будет в доме Катерина править и тебе еще лучше. Живи, да читай свои книжки.
Агата потрепала его по голове и вышла. Андрей задумался. Полинка веселая, добрая, шустрая и когда он ее обнимает, сердце замирает в груди. Пахнет от нее травами, да парным молоком. Надышаться невозможно. Но и Агата права. Идти примаком в землянку? Без надела всемером не выжить. Придется идти в работники. А что он умеет? По дому самую тяжелую и грязную работу работники делают. Их у них трое. Двое на дворе управляются, и работница Агате в доме помогает. Андрей в основном бухгалтерией занимается, как никак 2 класса церковно-приходской школы, да и книг разных не мало читано. За книгами на склады ездит, да учет в книжных лавках ведет. Отцу что велит помогает. Катька девка норовистая, Гришкой вертит как хочет, а Гришка парень не промах. Любому отпор дать может. Он, Андрей-то все больше словами отпор дает, а Гришка кулаками. Ну и ладно, захочет быть полноправной хозяйкой в доме, пусть будет. Главное дом есть, хозяйство будет и работать можно будет продолжать с отцом. Жизнь изменится, но в лучшую сторону. Ныне-то отец с утра до ночи рядом, все время надо настороже быть. А будет он Андрей жить своим домом, власть отца-то и поубавится. А то, что Он Катерину не любит, так не особо к ней и присматривался ранее. Глядишь все и образуется.
Решение было принято.
Глава 3
Свадьба получилась шумная, веселая, богатая. От церкви, где венчались Андрей и Катя, и до нового общего дома, (версты 2) всю дорогу усыпали цветами. Запряжено и наряжено было три тройки. Столы ломились от угощения, не смотря на продолжающуюся войну и проблемы с продовольствием. Федот и Василий расстарались. Правда, в основном на столах были овощи, соления, картошка да сало (с прошлогоднего засола), ржаной хлеб, яблоки свежие да моченые, арбузы, самогон и даже несколько бутылок вина. Но и такой стол казался богатым. Многие в селе (особенно вдовы) перебивались с лука на квас да хлеб. Приглашенные пили, ели, плясали и хвалили отца и брата невесты. Не пожалели для сирот денег. Особенно хвалили Федота. Не дочь ведь, сестра, а как уважил. Не приглашенные, стояли за оградой, глазели, обсуждали наряды, еду, выпивку. Дети шептались, хихикали, толкали друг дружку локтями, пытаясь привлечь внимание или указать на что-то. День выдался солнечный, теплый, несмотря на то, что листья на деревьях уже были сплошь желтые, на кленах багряно-коричневые, трава пожухла и была покрыта опавшими листьями, как ковром. Столы поставили во дворе. Плясали так, что пыль стояла коромыслом. В приглашенных были только зажиточные селяне. Не обошлось и без драки. Выпившие мужики (которых не забрали на войну по разного рода причинам) заговорили о царе, германце, Распутине и царице. Во всем винили именно ее. Называли продажной, гулящей девкой, которая не смогла даже родить Николаю здорового наследника. Плевались на бесхребетность «Николашки», на равнодушие его к проблемам народа. Мужиков убивают тысячами, деревни полупустые одни старики, бабы, да детвора, нищают, а он на охоту ездит, да парады устраивает. Войне конца-края не видно. Бабы из сил выбиваются, воют по ночам. Третий год войне пошел, больше половины дворов получили похоронки. Ждать бабенкам некого и надеяться не на кого. Смотрели на Андрея, вздыхали. Коли война продлится еще с год и его забреют. Восемнадцать скоро. У Федота обнаружилась кила (грыжа по-научному), и его не взяли. Кузьму по возрасту, а Василия из-за хромоты. Левую ногу покалечил по глупости. Шел ночью, после бани выпивши по двору, мимо амбара, споткнулся и наступил на упавшую косу, прямо на лезвие. Разрезал ступню до кости. Нога долго болела, гноилась, зажила, но ступню перекосило. Идти еще мог, а бежать получалось плохо. Хотели забрать в обоз на вспомогательные работы, но Василий заболел простудой, дней десять лежал в горячке, а когда оклемался, про него видимо забыли или посчитали умершим. Сам Василий, естественно в город на призывной пункт не поехал. Сына он женил с большой надеждой на дальнейшую обеспеченную жизнь для своей семьи. Любовь приходит и уходит, это он знал по себе, а богатые родственники остаются. Федот крепко стоял на земле, вновь обретенная сноха тоже не была бесприданницей. Федот сказал, что отец на каждого из них (детей) завел сберегательный сертификат, который оформил в Швейцарии и деньги там лежали золотом. Часть хозяйства, конечно же намного меньшую, чем у него, он отдал в приданое за Катей. Их брат Василий сгинул на войне, старшая сестра была лишена наследства, поэтому все практически досталось Федоту. Ну, а он уже сколь позволила совесть отдал с этого наследства сестре. Но и того, что отдал было по меркам Василия достаточно, чтобы и сын жил в довольствии и отец с семьей в достатке. Он боялся, что Андрей начнет фордыбачить из-за любушки Полинки (красивой, но голытьбы беспросветной), но Агата поговорила с ним, и он на удивление почти сразу согласился. Может любовь уже начала затухать, может разум включился. Недаром, что книги читать любит. Федот пообещал, что они откроют общий магазин, в котором будут продаваться и продукты, и керосин, и ткани, и книги, и листы для написания писем и может даже одежда. Прибыль пополам. Василий об этом даже мечтать не мог. Но, Федот сказал, что керосин, книги и ткани, это будет его Василия, а все остальное Федота. Магазин сделают во флигеле Пропавшего брата Василия. Коли Василий вдруг объявится, окажется живым, то они, конечно флигель освободят, но надежды на возвращение брата нет. Времени много прошло как извещение получили, а от него ни слуху, ни духу.
Федот тоже прокручивал в голове мысли, которые не давали ему покоя. Он смотрел на сестру, сидящую за столом с опущенной головой, по лицу, которой скатывались слезинки, которые она смахивала аккуратно указательным пальцем, чтобы никто не увидел, и сердито сопел. Сидит, слезы льет, как будто он ее замуж за бедняка выдает или за буйного, который будет лупить ее почем зря. Вон сколько девок без парней осталось. Так в девках и останутся. Мужиков-то повыбивало. Они и буйным были бы рады. А этот Андрей тихий, чудной, все с книжками ходит. Пьяным его не видели и буйным тоже. Сама себе хозяйкой будет. Отец ее шибко любил. Федот, как выпивал, чувствовал свою вину за Котьку. Никогда не защищал ее от Мотри. Не хотел связываться, а Котька жила в доме не барыней, как должно, а работницей. Только при отце с матерью и понежилась. Зато все умеет: и еду приготовить и детей обиходить и глызы почистить. При родителях белоручкой бы выросла. А так он за нее спокоен, коснись чего не пропадет. Да, приданое, конечно отдает он за Котькой четверть от положенного, но об этом только они с Мотрей знают. Деньги золотом, которые лежали в банке на Василия, тоже ему Федоту достались. Котьке только ее долю отдал и то потому, что Сертификат в банке на нее оформлен, а он только опекуном был до совершеннолетия. Долю Василия должны были пополам поделить, по документам в банке так и есть, только кто же ей вторую половину отдаст? Мортя даже слышать об этом не захотела. Сколько ему пришлось попотеть, чтобы все на себя оформить. Сестра на иждивении, содержать надо. Даже справку от фершала получил (заплатил знамо дело), что больна Котька, не может сама себя обеспечивать. И хозяйство от отца доставшееся тоже надо было пополам, так как отец завещания не оставил, не знал, что убьют. Старшую-то сестру официально наследства лишил, бумага на то есть. Зато вон он какую свадьбу Котьке спроворил. Все вон как хвалят. И по деньгам мало получилось. Картошки три огромных ларя засыпали. Сало желтело, все равно выбрасывать или перетапливать надо было. Помидор с огурцами да яблоками в этом году столько уродилось, есть не переесть. Да и рожь в этом году удалась. Самогонку нагнали. Так, что расходы: попу за венчание, да за вино для особо приглашенных гостей. Готовили все работники. Флигель все равно пустой стоял, не жалко. Магазинов при отце много было, а теперь, и те, что есть трудно заполнять.
По Гришке плачет. Федот крякнул и встал со скамьи. Подошел к сестре, наклонился и прохрипел: - Слезы утри. Чай не на похоронах. В ножки кланяться мне должна. Жить будешь, как сыр в масле кататься. Хозяйкой станешь, как Мотря. Чай не плохо? Давай утирай сопли и иди танцевать с молодым мужем. Не обижай гостей и брата.
Гуляли долго, пели, плясали чуть не до зари. Молодых отправили в светелку исполнять супружеские обязанности, чтобы утром предъявить всем доказательства о непорочности невесты.
Андрей с Катей до этого гулявшие вместе со своими парами и чувствовавшие себя свободно друг с другом, тут растерялись. Долго сидели молча, не зная как можно теперь ощутить себя мужем и женой. Но неловкость и страх перед неизведанным страшнее позора на селе, поэтому к утру, когда родители и брат с Мотрей постучали к ним в светелку, все сладилось. Все остались довольны. Федот вздохнул с облегчением. Он конечно знал, что Котька себя блюдет, но небольшие сомнения на счет Гришки все же были.
Глава 4
Молодые зажили своей жизнью. Андрей не лез в хозяйственные дела. Ими занималась Катя. Все распоряжения работникам по хозяйству отдавала она, вела дом, ходила к подружкам в гости, покупала то, что приглянулось. Муж действительно, оказался спокойным, незлобливым, с юмором. Вечерами читал ей книжки, рассказывал о том, что знал. Катя ждала таких вечеров. За такое короткое время она столько узнала о неведомых раньше странах, людях, которые в них живут, о еде которую они едят и одежде, которую носят. Андрей никогда не ругался, если ему что-то не нравилось, а просто тихо говорил об этом. Катя изредка даже покрикивала на мужа, если он что-то делал не так, как ей хотелось. Он не перечил. Прав был Федот – живи да радуйся. Все было хорошо, но полюбить мужа никак не получалось. Каждую ночь снился Гришка. Тосковала по нему, плакала ночами, как муж уснет.
Андрей же наоборот, с каждым днем все больше влюблялся в молодую жену. Полинка быстро отошла на задний план. Андрею нравилась и властность Катерины, и чистоплотность, и смешливость, и домовитость, и красота. Глаза, как озера, румянец во всю щеку, зубки ровные, русая коса, стать. Если по правде она и раньше ему нравилась, только против красавца и балагура Гришки мало кто мог в деревне выстоять. Он чувствовал, что жена с неохотой ложится в супружескую постель, молчит, а потом, когда думает, что он уснул тих плачет. Ну да время все лечит. Он будет любить, беречь Катю и со временем, и она его полюбит.
Вскоре Катя понесла. Радости Андрея не было предела. Теперь у них будет настоящая семья и Катя будет занята ребенком, хозяйством и все девичьи мечты сгинут в прошлое.
Новый 1917 год справили тихо, по-семейному. И тут грянула беда. Андрея призвали на войну. Не помогли никакие разговоры, справки, деньги. Катя осталась одна на хозяйстве. Помогали два работника, да девчонка четырнадцати лет Любка. Работала она за проживание да еду. Дома у них было мал мала меньше, восемь детей. А работников мать да дед. Отец сложил голову на войне. Девчонка была веселая, шебутная. Все делала бегом. Катя помня о том, как гнобила Мотря, сильно девчонку не доставала. Было хоть с кем поговорить, на кого поворчать, да и в доме не одна. Мужики-то работники вечером домой уходили. К брату идти не хотелось. Лишний раз видеть Мотрю радости не было. Да и по племянникам не особо соскучилась. Не отошла еще от прежних упреков, тычков Мотри, каприз детворы. Чтобы они не натворили все сваливали на нее – Катю. До смерти боялись мать. Изредка забегала Ася, сестренка Андрея и его мачеха. Узнавали не надо ли чего. Катя говорила, что ничего не надо. Все есть. Она просто наслаждалась жизнью. За все последние годы она делала что хотела, никто на нее не кричал, кричала она на работников и то, если чего делали не так или не в срок. Спала, когда хотела, а хотела она теперь часто и днем, и вечером иногда и сразу после завтрака. Видимо дите требовало. Ребенок уже шевелился, пинался, не давал спать по ночам. Ела, когда хотела и что хотела. Благо, коровы были свои. Молоко, масло, сметана, творог были каждый день. Картошки, солонины полно, мясо, капуста, овощи. Есть не переесть. Муки еще мешков пять, Андрей помолол перед уходом. Кабы не дите, так вообще была бы не жизнь, а полное счастье. Хотя, с другой стороны была бы пустая, случись чего с Андреем, осталась бобылкой, его родственники забрали бы все, а так будет дите, все будет им. Гришку тоже «забрили», и Катя как-то поймала себя на мысли, что думает об Андрее и вспоминает его, а не Гришку. О Гришке помнит, в груди щемит, но уже не больно. На глаза не попадается, а видимо верно говорят: «С глаз долой – из сердца вон». Катя скучала по рассказам мужа, его тихой улыбке. Даже ночи перестали казаться длинными и противными.
И тут грянула Февральская революция. В деревне стали появляться какие-то люди, которые назвали себя то большевиками, то меньшевиками, то эсерами. Агитировали за окончание войны с германцем, говорили, что надо сбрасывать царя. Пели какие-то песни. Участились грабежи. Попортили двух девок. Одна из них Настька после этого утопилась. Вторая, Катя ее не знала, они недавно приехали в деревню, уехала куда-то. Куда никто не знал. На родственников глядели косо. Как осталась жить после позора? Царь, говорили отрекся и сидит взаперти. Правит какое-то временное правительство. Катя так поняла, временное, это ненадолго. Может царь одумается, да вернется? Без царя было страшно. Сколько себя Катя помнила, всегда говорили – царь божий помазанник, защита и опора. От Андрея приходили письма. Потом прекратились. Писем не было уже почти два месяца. Свекор успокаивал, что сейчас в стране такая неразбериха, может почта не работает, может затерялись где. Катя с подружками, у которых отцы воевали и от них тоже не было ни слуху, ни духу, решили пойти к колдунье, которая жила недалеко от деревни, в лесу. По дороге подружки хохотали, что колдунья сейчас напридумывает, наговорит, а они уши развесят. Изображали ее сгорбленной, хромой, корчили рожи. Катя шла молча. Было тяжело идти, земли из-за живота не видно. Жарко. И потом, она еще хотела спросить колдунью о пропавшем брате. Когда они подошли к избе колдуньи, то увидели ее стоящую на крыльце. Это была женщина лет пятидесяти, худая, в черном одеянии. На смуглом, чуть тронутом морщинами лице сияли яркие, молодые синие глаза. Колдунья подняла руку и девушки остановились. Она осмотрела всех по очереди и произнесла:
- Так, вы двое, - она указала на подружек Кати, - разворачивайтесь и топайте домой. Вам я ничего говорить не буду. А ты, - она ткнула пальцем в Катю, - заходи.
- Почему? – закричали девушки.
- Ну, я же навешаю вам лапши на уши. Я напридумываю, наговорю что попало. Идите. Идите. По добру по здорову.
Девушки онемели. Ведь они говорили об этом за 5 километров от избы колдуньи. Как она могла это услышать и пересказать слово в слово? Им стало страшно. Подружки Кати с визгом развернулись и побежали обратно.
- Ну, что же ты, заходи.
Катя не смело зашла в избу. Земляной пол был устлан полынью, на деревянных перекрытиях крыши висели пучки разных трав. Печь была побелена. Было чисто и легко дышалось. На печи стояли чугунки с отварами. Из мебели был стол, 2 скамьи. Одна у стола, другая у печки. Кровать у стены и сундук. На стене висели из дерева сбитые полки, на которых стояли деревянные тарелки, кружки и ложки.
- Садись к столу.
Катя села на скамью. Колдунья налила в кружку отвар.
- Пей.
Катя с опаской посмотрела на коричневую жидкость.
- Не бойся. У тебя вон отеки на ногах. Выпьешь, все пройдет. Я потом еще травку дам, будешь заваривать и пить по утрам. Про мужа пришла узнать?
- Да.
- Не переживай. Вернется твой мужик. Правда не скоро. Но проживешь ты с ним до старости. Много лиха на твою долю выпадает. Но вы все выдюжите. Любить он тебя будет. А вот ты…, - колдунья внимательно посмотрела на Катю, - ну да, это не главное. И детки у вас будут. Болеть он будет много, но долго проживет. Боле ничего говорить не буду. Главное ты теперь знаешь. А вот брата можешь не ждать. Сгинул он и не вернется.
Катя от удивления раскрыла рот. Колдунья засмеялась.
- Мне многие знания даны. Мысли людей читать могу. Но, ты не бойся. Черных мыслей у тебя не вижу. Мужа не любишь, так не сама замуж выходила. Ничего, стерпится, слюбится. Он мужик хороший. Все иди. Подружкам скажи – отцы сгинули на войне, пусть не ждут. Скоро много крови прольется, многие не будут. Большие испытания предстоят. Но, ты выстоишь. Иди.
Катя шла и всю дорогу улыбалась. Испытания? Ну и что, она же выстоит. А раз выстоит, значит не такие уж серьезные испытания будут. Главное, Андрей вернется и детки у них будут. Брата жалко, но тут уже ничего не поделаешь. Она уже за эти годы смирилась с тем, что его нет. Катя погладила рукой живот и пошла быстрее к дому.
В июле она родила девочку. Назвала Верочкой. Девочка была хорошенькая, беленькая, пухленькая, с голубыми глазами. Все сказали похожа на мать – Катю. Верочка кричала по ночам, но Любка давала ей пососать кусочек сала, потом водички и ребенок быстро затихал. У брата Федота дела стали идти плохо. С продуктами становилось все труднее. Купить ни в Орехово-Зуево, ни в Москве уже ничего не получалось. А свои, с земли, да скот, продавать было страшно. Не понятно, с чем для себя останешься. Он закрыл магазины и оставил только лавку, в которой пока еще продавались спички, керосин, посуда и так по мелочи, что оставалось от прежних закупок, и что могло испортиться. У свекра тоже два книжных магазина сожги вместе с книгами. А те, что остались, стояли закрытые. Никто сейчас не покупал книги. Денег не хватало на еду. Задумка Федота и отца Андрея так и осталась задумкой. Теперь было не до нее. Выживали, кто как может. Катя, так как почти ничего на себя не тратила, а продукты были, пока не особо почувствовала на себе произошедшие изменения. Но тут грянула октябрьская революция или переворот, как говорили мужики. В деревню хлынули агитаторы, которые начали вести разговоры о переделе наделов земли. Беднота воспрянула духом. Митинги на площади шли каждый день. Работники сказали Кате, что она эксплутаторша и что они уходят, или она должна платить им за работу и назвали такую сумму, что, Катя онемела. Раньше они каждый день благодарили ее, что дает работу, продукты для семьи и что-то мануфактурой и деньгами. А теперь оказалось, что она «наживалась на их труде и жировала». Хорошо, хоть родственники Любки пока не предъявляли никаких претензий. Они были рады, что не надо кормить лишний рот. Все работы по хозяйству легли в основном на Катю. Любка смотрела за Верочкой, убирала дом, чистила глызы, носила воду для скота. Катя готовила, доила коров, кормила скот, стирала, смотрела за ребенком. Вернулось к тому, чем занималась в доме брата. Теперь она поняла, о чем он говорил. Она действительно оказалась готова к любой физической работе и трудностям. Если бы Мотря не заставляла ее делать всю эту работу, ей бы пришлось трудно сейчас.
Вскоре пошли разговоры о восстаниях, хлебных бунтах в Москве, Екатеринбурге, Санкт-Петербурге и других городах. Потом объявили об окончании войны и подписании мирного договора с германцем. Но, мужики в деревню не возвращались. Престали приходить и почтовые конвертики. Бабы выли, рвали на себе волосы. Начали умирать от голода дети. А потом началась гражданская война. Деревня разделилась на «красных», «белых», «анархистов». По вечерам на улице стояла тишина и пустота. Люди боялись выходить из дома. Власть менялась чуть не каждый день. Солдаты приходили, грабили, забирали скот, лошадей. Давали какие-то бумажки, что это для нужд армии и после победы все возместят. Народ начал закапывать в землю зерно, прятать в лесу скот. У Кати реквизировали 2 лошади, забрали корову и два теленка. В хлеву осталась одна корова, лошадь и 2 поросенка. Из птицы пять кур и 3 гуся. Всех остальных переловили, свернули шеи и унесли с собой. Вестей от Андрея так и не было. Катя начала сомневаться в предсказаниях колдуньи. Верочка пошла, уже лепетала. Они пока не голодали. Были яйца, молоко, хлеб, картошка, сало. Но, Катя боялась, что, если заберут оставшуюся животину и перебьют птицу, есть будет нечего. Она закопала в огороде пять мешков зерна и спрятала в погребе, в вырытом лазе 4 мешка картошки, мешок лука, морковь и несколько кочанов капусты, но никто не знал, когда кончится смута и чем кончится. Она посадила огород, но урожая надо было ждать еще три месяца. И никто не гарантировал, что его не соберут без нее ночью, или солдаты. Свекор со свекровью ввели жесткую экономию. У них особых запасов не было. Раньше они покупали все в Москве или в магазинах Федота. Деньги сейчас ничего не стоили, да и каждая власть приходя в деревню отменяла какие были и вводила свои. Этими деньгами можно было только растапливать печь. Катя давала им каждый день два литра молока для детей, а про свои запасы молчала. У нее тоже было 3 рта, включая ее саму, которые надо было кормить. Лавку Федота разграбили полностью. Он закрыл ее. Прошел слух о казни семьи царя Николая. Народ был в панике. Казнить детей? Ладно Николай, много чего наворотил, страну кинул на растерзание, своим отречением. Смалодушничал, струсил. Ладно жена его немка, никто никогда ее не любил. С Распутиным спуталась, шпионила на Германию. Но дети? А потом объявили о победе красной армии и к власти пришли большевики. Был организовал Сельский совет, в который вошла беднота. Возглавил его Большаков Николай, который вернулся в деревню. Раньше их семья: мать, две сестры и Николай жили в землянке. Отец у них утонул весной, еще когда дети были маленькие. Провалился в полынью. Николай батрачил у Федота. Девчонки жили в няньках. Мать умерла прошлой весной. Одна из сестер ушла с солдатом еще в восемнадцатом году. Осталась Клавдия, младшая. И вот теперь, когда брат стал первым лицом на деревне, она ходила с поднятым носом. В один из дней Николай пришел к Федоту и сказал, что реквизирует его дом, под сельсовет. Дом крепкий, в четыре кирпича, большой в четыре комнаты такой маленькой семье в четыре человека не нужен, а для власти в самый раз. У Федота есть флигель, вот туда они и должны перебраться. Федот до этого старавшийся держать нейтралитет с любой властью, вскипел. Началась драка и Николай застрелил Федота. Выскочила Мотря, поднялся вой, крик. Мотря было кинулась на Николая с кулаками, но тот наставил на нее браунинг, заревели дети и Мотря сдалась. Федота похоронили. Мотря забрала детей и вернулась к родителям. Она боялась жить во дворе сельсовета и каждый день встречаться с убийцей мужа. Николай с сестрой перебрались во флигель Федота. И никто им ничего не сказал.
Вернулся в деревню Гришка. Ходил с красным бантом на гимнастерке. Вошел в состав Комитета бедноты и возглавил партийную ячейку.
В один из вечеров он постучался в дом Кати. Увидев его, она вначале обрадовалась. Живой. Здоровый. Рассказал ему о смерти брата. А Гришка вдруг заявил:
- И правильно сделал Николай. За саботаж Советской власти надо расстреливать. Сейчас военное положение в стране. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. И все, кто идет против власти – враги. А Советская власть – это власть народа. Всем буржуям и их прихвостням пришел конец. А твой Федот был буржуем. Вон сколь магазинов, да лавок имел. Работников только пятеро было. Скота да земли не перечесть. Хватит, пожировал. Тебя за Андрюху без согласия выдал. Сделал несчастной. Чего его жалеть?
И тут же начал рассказывать, как и где он воевал, скольких порубил, да застрелил. Как тосковал по ней, Кате. Полез обниматься да целоваться. Катя отпихнула его. Он поглядел на нее с недоумением.
- Ты, чего? Аль разлюбила?
- Я замужем.
- И где он, твой муж? Сказывали мне, что уже четвертый год дна маешься. Я тебя и с малой возьму, не важно, что не моя. Вырастим. Будет меня батей звать. Да и тебе тепрь меня надо держаться. Я у новой власти в чести. Вскоре всех богатеев будут трясти, выгребать все, что есть в закромах. Продразверстка называется. А со мной тебя никто не тронет. Будешь, как сыр в масле кататься.
- Я похоронку не получала.
- Так давай так жить. Какая разница?
- Я венчаная.
- Так бога нет. Попов всех скоро разгоним. Церкви с землей сравняем.
- Как это Бога нет?
- А вот так! Сколь веков нам вбивали с розгами, что бог все видит и слышит. Бояться его надо. Это чтоб боялись богатеев, да спину на них гнули. А много он нам – бог бедным помог? С голоду пухли, да от работы непосильной умирали. А буржуи жили в свое удовольствие. Теперь и мы поживем. Так, что венчание нам с тобой ни к чему. Хочешь, пойдем в сельсовет распишемся, чтобы тебе спокойнее было.
Он снова полез к Кате с поцелуями и начал заваливать ее на кровать. Она вырвалась, схватила ухват, стоявший у печки, и наставила на Гришку.
- Уходи. Противно слушать, что ты говоришь. И я не продаюсь.
- Ах, ты так? Я еще ее с довеском взять хочу, не девкой, а она еще кочевряжится? Ну, бывай. Жди своего Андрея. Только думается мне, что его косточки уж давно истлели. А ты так бобылкой и проживешь до конца дней своих. Приползешь, да поздно будет. С голоду будешь пухнуть, корки хлеба не дам.
Он хлопнул дверью и ушел. Катя без сил опустилась на кровать и заплакала. Неужели это приходил ее бывший любимый, веселый, добрый, ласковый Гриша? Что с ним случилось? Неужели война может так менять людей? А каким же вернется Андрей? Если вернется. Да, она была обижена на Федота, но радоваться его смерти? Жить во грехе с другим мужчиной, не зная жив ли муж и отец ее ребенка? Да, кем он ее считает? Гулящей бабой? Если бы он пришел, предложил помощь, не требуя в ответ ничего. Сказал, что любит и будет ждать возвращения Андрея, чтобы решить вопрос с развенчанием. Теперь это можно. Она бы подумала. Хотя, уже не чувствовала того влечения, как прежде. За эти годы она привыкла жить одна, рассчитывая только на себя. И Андрей, и Григорий казалось были в ее жизни так давно, что иногда думалось, что их и не было. Она пошла в спальню, где прятались Любка с дочкой, взяла Верочку на руки, прижала к себе и в голос заревела.
А вскоре пришел свекор и сказал, что они решили уезжать в Сибирь и хотят, чтобы Катя с Верочкой поехали с ними. Здесь им все равно не дадут житья. А старший брат Кузьма, который снялся и уехал из деревни еще в семнадцатом году и, который живет теперь на Алтае, сообщил весточкой, что у них много свободных земель, пока тихо и много древесины. Можно поставить хорошие срубы. Катя вначале противилась, а потом, подумав, согласилась. Если они уедут, с кем она останется? Брата нет. Сестра в другой деревне и знать ее не хочет. Все обижается из-за наследства. Муж толи жив, толи нет, не известно. К Мотре она может обратиться в последнюю очередь. Подружки и сами не знают, как жить и что с ними будет. Гришка теперь власть и может принудить ее к сожительству. И куда тогда? В петлю? А у нее ребенок. Уезжать страшно, а оставаться еще страшнее. Так по крайней мере они с Верочкой будут не одни