Была поздняя ночь, скорее даже раннее утро начала ноября. Я дежурил на наблюдательном пункте, расположенном на сопке на мысе, вдававшемся в море. Корее шла война, и американские военные корабли зачем-то подходили к нашему острову довольно близко, а мы за ними наблюдали. Для наблюдения у меня имелся обычный полевой бинокль, а для защиты – пистолет ТТ.
Солдат, дежуривший со мной, храпел, завернувшись в шинель и плащ-палатку, обняв автомат ППШ. Я тоже мог вздремнуть, поскольку было темно и ничего не видно. Вполне возможно я забылся на какое-то, отключился, облокотившись на бруствер окопчика, в котором располагался наш НП. Разбудил меня заполнивший ночную тишину странный шум, похожий на шелест, который был почти не слышен, но очень даже осязаем, поскольку давил на уши, на все тело. Я увидел странное: вода из бухты стремительно уходила, оголяя дно. Открылись подводные скалы, какие-то бесформенные предметы и накренившийся на борт большой корабль, наверно японский. Такого не могло быть, но было. Я почувствовал, как волосы на моей голове встали дыбом. Я тогда был еще кудряв.
Пока я потрясенно смотрел на происходившее, вода стала возвращаться в бухту также стремительно, как и ушла. Заполнив ее, она вздыбилась и, через песчаные дюны, отделявшие распадок, в котором располагался наш гарнизон, от залива, обрушилась в него, снося все на своем пути: казармы, в которых спали солдаты, дома, где жили мы с семьями, все, что встречала на своем пути. Истратив запас воды и энергии, стихия замерла и, постояв, двинулась обратно, унося с собой все, что можно было унести. Унесла она и моих близких.
Спустившись вниз, я ужаснулся от увиденного. От наших домов, от казарм и других строений не осталось и следа. Пушечный парк, в котором стояли орудия, передвигаемые тракторами “сталинец”, был превращен в месиво из грязи и железа.
Когда я добрался до места, где был наш дом, оно было гладким и блестело от подсыхавшего ила. То, что там еще совсем недавно было наше жилье указала наша кошка Мирка. Она сидела на стобе, который недавно, врыли, чтобы подвести электричество, и он устоял. Перепуганное животное, увидев меня, жалобно замяукало и бесстрашно спрыгнуло мне на плечи. Я сразу решил, что возьму ее с собой, куда не понесла меня судьба. Вон она на диване лежит и мурлычет.
Я остался с тем, в чем был: шинель, плащпалатка, сапоги, фуражка, обмундирование и пистолет. Утром, сменившись с дежурства, мне нужно было зайти в штаб, сфотографироваться. Зачем-то им понадобилась моя фотография. Поэтому, отправляясь на дежурство, я облачился, как на парад, в китель со всеми регалиями. Сохранились и мои личные документы, поскольку оказались у меня в кармане.
Несмотря на то, что я прошел всю войну и многое повидал, это зрелище потрясло меня так, что вызвало сдвиг в моем рассудке. Я не помешался, но стал другим, по-другому стал воспринимать окружающее, что-то слышать, чего раньше не слышал, что-то чувствовать, чего раньше не чувствовал.
Из обитателей городка живых, не попавших как я под поток, набралось человек сто, не больше. Позднее я старался вспомнить, был ли среди нас солдат, дежуривший со мной, и не смог. Он исчез, как только мы оказались внизу. При нем был автомат ППШ со снаряженными дисками. Может от решил остаться там, или я его просто не признал. Но с автоматом среди нас никого не было.
Примерно через неделю пришел тральщик, и перевез выживших во Владивосток. Поселили нас в пригороде под названием Вторая речка в бревенчатом бараке с нарами: освещение - керосиновый фонарь, отопление - печка из металлической бочки. Несмотря на то, что Владивосток для нашей страны город южный, было уже холодно и сыро, с моря дул промозглый ветер. Я был в шинели и сапогах, но не всем так повезло.
Строение, где нас держали, было обнесено забором из колючей проволоки и охранялось часовым в морской форме. Выходить за пределы огороженной территории нам не позволялось. Кормить водили нас строем в расположенную неподалеку воинскую часть, а по одному водили в небольшой домик за пределами ограждения, где с нами “беседовали”. Мне задали только два вопроса: Как мне удалось выжить? И почему я ношу на руках кошку? Получив удовлетворившие вопрошавших ответы и проверив документы, меня отвели обратно в барак, предварительно взяв подписку о неразглашении виденного мною на осторове, и уже на следующий день перевели в воинскую часть, ту самую, где кормили, поселили в офицерском общежитие, прикрепили к офицерской столовой, выдали зарплату, обмундирование. Я сходил в баню, попарился и обнаружил, что мои, ставшие седыми, волосы клоками покидают мою голову. Из бани я вышел лысым.
Служить меня определили при штабе, но никаких дел не поручали. Мне только было настоятельно рекомендовано не покидать расположения части.
Так продолжалось более двух месяцев. Я вставал, делал зарядку, питался в столовой, гулял. Я уже решил, что обо мне забыли, как в середине февраля меня срочно вызвали в штаб части, где сообщили, что мои рапорты удовлетворены, и что я уволен из армии в звании майора запаса. Когда меня спросили, куда мне выписывати проездные и прочие документ, понял, что ехать-то мне некуда.
Я назвал Москву и к моему удивлению уже на следующий день получил туда направление. Начфин выдал мне зарплату за несколько месяцев, подъемные и требование на проезд в купе курьерского поезда до Москвы. На продскладе выдали сухой паёк на полмесяца: несколько банок американской свиной тушенки, сахар, хлеб, японские галеты и еще что-то, кажется чай или кофе, на вещевом – смену белья, сидор и чемодан японского производства, тот, что стоит у меня под кроватью. Загрузив продовольствие в сидор, вещи в чемодан, я, не теряя ни минуты, как бы не передумали, на попутке покинул своих гостеприимных хозяев. Билет мне удалось получить сразу, я в тот же день отбыл на запад. Кошка моя, когда я рассказал ее историю, соседей по купе не смущала. Она мирно спала на моей второй полке, а когда я ее выносил в туалет, исправно все делала на газету. И вообще была очень мила.
Доехал я без проблем, только в Ростове наш поезд простоял несколько часов. Оказалось, что в Москве хоронили Сталина и обстановка там была сложной. На Ярославский вокзал поезд прибыл поздно вечером. Я естественно обратился в комендатуру вокзала, где мне порекомендовали до утра в город не ходить и предложили отдохнуть у них на диване. Как ни как майор хоть и запаса.
Утром я отправился в Военкомат, где обо мне уже знали, и, оформив необходимые бумаги, дали направление на получение жилья. О кошке у меня на руках даже не спросили.
Горююще-беснующие толпы во время похорон усатого вурдалака. Тысячи погибших. Больше чем от цунами. Один офицер, пока я пока ожидал в военкомате, по секрету рассказал, что трупы погибших вывозили на грузовиках. Порой, растоптанных, приходилось лопатами соскребать с мостовой. А может это засекреченный цунами докатился до Москвы.
То, что я вам, Петя, рассказал, является государственной тайной, но какая это тайна, когда тысячи жизней забрало море.
В человеколюбии советскую власть заподозрить трудно, невозможно.
Я внимательно прочитал несколько ключевых работ Владимира Ильича и могу с уверенностью сказать, что они, мягко говоря, не есть серьезные с научной точки зрения работы. В них отсутствует глубокое знание рассматриваемых проблем. Прожив значительную часть жизни вдали от своей страны, не занимаясь конкретным делом, он не мог стать и не стал специалистом ни в одной области. Его не заботили нужды и проблемы России. Его интересовала только власть. Но получив ее, он не знал, что с ней делать. Отсюда и кровавейшая гражданская война, и массовые расстрелы ни в чем не повинных. Отсюда и философский пароход, на который погрузили и отправили за рубеж лучшие умы страны, поскольку тягаться с ними он не мог, не выдержал бы конкуренции с ними. Чуть позднее их бы просто перестреляли или сгноили в лагерях. А в стране, которой он взялся руководить, начались разруха и голод.
Лозунг “Пролетарии всех стран соединяйтесь” изначально порочен. Ведь пролетариат – это та часть общества, в которой собирается самое низкое, порочное, преступное, чья жизнь не сложилась. Квалифицированный токарь, слесарь или столяр, уже не пролетарий.