Вместо предисловия: тем, кто боится воды, и тем, кто боится тумана как одной из самых известных своей непредсказуемостью форм существования воды, читать не рекомендуется...
ФОРМАТИРОВАНИЕ ЧУВСТВА
...А что если твои чувства — неформат? Но нет, не в смысле 18+. Это неинтересно. Возможно, мне одной. Но 18+ так много сейчас.
Я о другом...
Что если ты преподнесёшь чувства в своих откровениях такими как есть. Не приукрашивая, не скрывая их шероховатостей и причуд, неясности происхождения и непоследовательности развития. Их измен самим себе, их разброда и шатания повсюду, повсюду в тебе! И в свЯтом месте, называемом душой. И в каждой клеточке каждого органа в загадочных порталах твоего бренного тела. Материального, а значит, беззащитного перед всем, что нематериально...
Что если однажды и ты решишься. Выпустишь на волю этих птиц с их странными голосами... ведь только такими, чудится мне, голосами и возможно рассказать всю правду, одну голую правду про чудеса прикосновения к тебе невыразимого. В который раз забывая о том, что априори ты на свете единственный, кому чудеса эти так интересны, бли'зки, понятны, и так необходимы, просто на острие вопроса жизни и смерти, как тебе!
И не объяснить, ибо чувствам нет объяснения. И не раскрыть, жалей или не жалей для них наклеек образности, ибо чувства не знают образов.
У чувства зрение слепого. Поэтому оно никогда не обманывает.
Когда ты берёшь ручку и чистый лист бумаги, или включаешь компьютер, чтобы с застывшими в сакральном приготовлении к чуду зеркалами пространства Word разделить то переполняющее тебя, чему нет названия... не обманываешь ли ты себя.
Не обманываешь ли и этот чистейший, как лепесток белого лотоса, лист А-4, подложив под него ещё один, разлинованный...
И... вдруг передумав и возвращаясь к осиротело пустующим зеркалам тиснения Word, что так доверчиво открыты сейчас тебе и только тебе... о чём ты будешь рассказывать им?
О том, как оттаяла однажды — на минутку! сравнимую с вечностью! — затерянная во вселенной маленькая придуманная кем-то для тебя планета, похожая на замёрзшую ягоду в зимнем ночном саду?
Расскажешь ли больше... всю, всю правду о том, как она таяла, снова замерзая и снова возвращаясь в ранящее среди холода тепло... таяла под волшебным натиском внезапно разбуженного среди ночи солнца — нездешнего, откуда-то из других миров? Встревоженного запахом умирающего... и им же, но запахом неукротимо источающей себя живую ягоды, и маленькой планеты в ней... и сада, ночного и зимнего...
Всё, всё когда-нибудь прибивается, оттанцевавшей или выспавшейся в водах лодочкой, но к своему последнему берегу, к своей кармической нише в нигде; всё живое — одновременно умирающее, вопрос только в том, как быстро. Всё, рассказывающее запах живого, — неминуемо тем же самым сообщает нам запах умирающего. Запах вообще самая сильная, мистически неубиваемая составляющая всего сущего в этом мире. Ибо память обоняния не знает Альцгеймера. Она, память, может предать людей с их лицами, цветом их одежд, с их голосами, с течением в пространстве их тел и музыки фона из слов вокруг этих тел... но запахи булочной, в которой эти люди стояли с тобой в одной очереди каждый божий день твоего детства, ты будешь помнить всегда.
И потрясающе ощутимыми — до одури, до наркотического падения в них — ты напишешь всё, о чём были запахи, влекомое которыми, солнце бродило по их следу в лабиринтах ночи.
Напишешь про скрипкину головную боль, пиарящую, как спасающую, свои неизменно с осени до весны замерзающие, как умирающие, ноктюрны. Про всю эту мелодию с нежным призраком небесного оскала над сюжетом очень страшной истории из чьей-то детской... и как, скажите, под эту мелодию солнцу, и проспать, как пройти мимо очередного своего ночного морока?
Ещё один морок, и ещё одной маленькой жизнью маленькой планеты, спасённой чудом uf-причащения, больше в твоей вселенной...
И кстати. У тебя будет сюжет. Стиль. Будет авторский почерк, композиция, подтексты. Логические цепочки, образы, игры с подсознанием. Смысл будет, явный и тайный. И будет эстетика, Карл!
И будет обман.
Потому что не было никакого солнца. И ягод замёрзших не было, и сада зимнего тоже. И главного виновника торжества — запаха, со всеми вытекающими из него последствиями, — не было!
Не было никакой эстетики (Карл! и тебя не было!), и ни стиля, ни подтекста, ни сюжетных ходов, ни авторского замысла, ни смысла.
Ни смысла, ни даже капли его! Ни... (no comments...)
Но вот что... странно? забавно? или снова спасительное no comments?… не подберу сло'ва... да и к чему здесь оно, лишнее... Мне ведь просто хотелось сказать, что только там, где ни смысла, только там и могла случиться вся эта очень страшная для самых маленьких история, над которой небо, скалясь всеми своими призраками, улыбалось. Над тем, как две заблудшие души — каждая в своей тёмной-претёмной комнате — долго-долго пытались найти и разглядеть друг друга. Как до потери чувства времени забывались в лабиринтах запутавшихся друг во друге миров, чтобы вместе прийти, как к одному знаменателю, к одному вопросу: что же это всё-таки было... а было всего лишь наваждение...
Наваждение, всего лишь. Но где-то рядом ходил Бог. Простой, в холщовых одеждах, с выцветшими молитвами за две заблудшие одна в другой души; и был он весь как холостой выстрел, немного растерянный, похожий на нас... Знаешь, боги ведь тоже иногда ошибаются. И вместо эстетики вот тебе в паре с давно разученной по нотам темнотой, вот он, лабиринт вхождения одного сознания в другое, и вместо сюжета — не имеющее ни вступления, ни отступления, ни хэппи энда и ни другого энда блуждание по нему, подобное хождению по кругу живой и чувствующей, но смертельно усталой красивой цирковой лошади; и вместо...
…........................................
...Он ещё является мне иногда, этот странный почти совсем пропащий в нас Бог. И ещё не раз, наверное, явится. И не только во сне. Умоляя лишь об одном: пожалуйста, оставь всё как есть, … в этом месте он с вежливостью пусть и пропащего, но Бога, обратится ко мне по имени, … продолжит: не придумывай ничего. Пусть, даже трижды рассеянно послонявшись по диагонали, случайно заглянувший к тебе читатель так ничего и не поймёт в бессмысленных, из его подзорной трубы, блужданиях по тёмным лабиринтам подземелья с их безнадёжно сырым, без намёка на хоть какую-то полезность, воздухом... это будет означать только одно: ему и не надо понимать. Пусть не оценит... разве чувства нуждаются в том, чтобы их оценивали?!
Вспомни, задумчиво произнесёт в последние минуты своего мне явления пропащий мой Бог: однажды... когда ещё дочь твоя была совсем маленькой, и ходила в детский сад... в её группе особенно выделялись мальчик и девочка, что любили уединяться вдвоём. Выберут уголок поукромнее, устроятся там тихонько на стульчиках и смотрят друг на друга подолгу. Молча. Ни словечка, ни полсловечка! Тебя это всегда удивляло, было в этом недетское что-то, и мистически, непостижимо полное что-то совершенства и естества. Эти дети... эти дети. Два дрейфующих в астральном молчании сердца, две чудесные шкатулочки, в которых пряталась от постороннего слуха та музыка, нетронутым оставалось то главное, что давно и, наверное, безвозвратно утеряли мы...
Говорили они на языке одного на двоих чувства, на языке волшебно прорастающих друг в друга взгляда, улыбки, ощущений запаха, тепла, магнитных излучений, ведического какого-то знания, чего угодно, но не слова. Даже не жеста. Не знака. Любой знак, как и слово, всегда есть ещё одно средство передачи информации. А эти двое уже (!) знали обо всём оба... их объединяло то самое, сакральное... тайна... и оба светились... бог мой, как светились эти две маленькие жизни, два тонкошеих птенца одного сияния, говорящие глазами, одними глазами, навсегда — и кто бы в эти минуты сомневался, что навсегда! — принадлежащих друг другу. Начни они словами говорить о своей... конечно, известной всем... но тайне... примись оба делиться ею с окружающими, и эта маленькая золотая карета — в один клик, в секунду! — превратилась бы в чудесную, но тыкву забавной вещицы, милой детской непосредственности... и только. И... какая тайна, что ты. Она обречена и обручена со своей гибелью там, где о ней, и вслух. Дети же были мудры. Во всяком случае, мудрее нас, с нашей маниакальной страстью даже и то, что из самого сердца, отправлять в сюжеты с начинками из разных литературных штучек и... о да, непременно с усилителями вкуса! И всё это съедается, с чьим-то удовольствием или без, но съедается... или возвращается тебе надкушенным яблоком, как надкушенным чужими ртами сердцем твоим...
Я пообещала моему Богу ничего не придумывать. Возвращаясь мысленно к картинке с девочкой и мальчиком, о которых он напомнил мне, я, кажется, догадываюсь... это о нас, как если бы мы были сейчас детьми.
...Есть на свете вещи, о которых рассказать невозможно. Можно намекнуть, можно беспомощности своей бросить вызов, пытаясь то мучительные, то ликующие и смятение сердца, и сумбур в голове, и бессонные ночи, и сомнения с озарениями, и череду внезапных приступов то привязанности, то разочарований, зажмурившись, доверить рамкам формата...
О рамки. О слова, что, как ни жаль, те же всего лишь рамки... невыразимому всегда в них тесно, и потому так безуспешны и безутешны, хотя и неизгонимы и неутолимы, все наши хождения по лабораториям науки, имя которой форматирование чувства. Вполне себе современное, кстати, имя, не правда ли?
...А я представила вдруг такую картинку. Несу в лабораторию выдуманной мной науки, с которой однажды помирилась, свои чувства! На форматирование. И... вот вам симпатия, вот не более чем привязанность, а вот любовь неземная, а вот... в-общем, тут всё со своими приветами, всё отформатировано, проштамповано. Вы же этого хотели? Получите, распишитесь.
Ты, кстати, тоже можешь попробовать. Последовать моему примеру. Теперь, чтобы и такие вещи, как чувства, называть своими именами, достаточно их просто отформатировать. Вот так, легко и быстро, и всё на своих местах!
Но...
...всмотрись: не меняет ли предательски свою форму поверхность твоих доверчивых зеркал, в которых так стоически и так менестрельно молчалось про известное им одним... тем двум детям... да-да, тем самым, но только до вторжения в зеркала отражений тебя заговорившего...
...дотронься рукой, и сердцем, что не обманет, сердцем незрячего дотронься: не становятся ли зеркала кривыми?
апрель 2018 г.