Кн. 3, ч. 4 глава 5

               
Генрих Штоф помнил всё. И самую первую встречу. И самую последнюю. И всё, что было между. Он помнил, как она солнечным лучиком проскользнула по коридору больницы, как уселась в гинекологическое кресло – изящно и непринуждённо, с наивно-игривым выражением робкой девчонки, маскирующей неловкость.

Помнил, как он подходил к ней в эти минуты, помнил, что чувствовал, и как проделывал все надлежащие, привычные процедуры, пытаясь абстрагироваться от того факта, что он проделывает это с ней. Он твердил себе, что это всего лишь манекен перед ним, учебная кукла. И всё равно - любовался, и касался обожающе и благоговейно. Ибо был влюблён и в её внутренний мир тоже.

Помнил свои неуклюжие беседы и попытки ухаживания, робкий, неудавшийся поцелуй, помнил, как единственный раз едва не сошёл с ума от страсти, не сумев справиться с собой.

Помнил, как ослепительно хороша была она в день свадьбы – чужая невеста, чужая жена, женщина Мендеса… Он помнил, как она пришла в домашнюю тюрьму, чтобы увести его оттуда – солнечный зайчик в склепе. Девочка с душой и силой зрелой женщины.
И вот теперь Генрих Штоф горевал. Он горевал оттого, что ему надо расстаться с Еленой. И это могло значить только одно: навсегда!

Она пришла к нему вечером, к концу приёма, как обычно, только одета была необычно, в мужскую одежду, в парике и тёмных очках. В кабинете она сняла их, и Штоф увидел прежнюю Елену. Она выглядела печальной и задумчивой, но оставалась всё такой же светлой. Она сказала, что пришла попрощаться – хотя не должна была выходить из дома, и что её охранница в машине сходит с ума от тревоги. Весть о том, что дети отбыли в Испанию, в монастырь, ранила его больнее, чем он ожидал. Он любил Мари как собственное дитя, он помог ей обрести жизнь. Нежная, серьёзная, не умеющая смеяться, хранящая неведомую тайну - в ней была частичка его души, частичка его любви, частичка его энергии. А теперь вот – Елена сама отбывает в неизвестность.

- И… куда же ты? – Штоф от волнения потерял голос, он сорвался на фальцет.

- Пока не знаю. Будем переезжать с места на место. Потом, – она глубоко вздохнула, - попробуем уехать за границу, поближе к детям, ещё не знаю, куда именно, ситуация покажет. Прощай, Генрих. Прощай – и прости. Ты – настоящий. Наверное, в другое время и в другом месте я полюбила бы тебя… - и она сама подошла к нему и нежно поцеловала в губы.

Её слова и её касание стали лучшим подарком из всех, что он когда-либо получал в жизни. «Прощай…» Значит, это конец? Это – и вправду – навсегда?

- Елена, но я ведь не смогу без тебя, я люблю тебя!.. – беспомощно пробормотал он, когда дверь за ней закрылась, и он остался совсем один, наедине со своей тоской.
…
Они пришли к нему среди бела дня. Они были вне себя от ярости. Штоф как раз выписывал рецепты для больницы.

- Как вы смеете врываться? У меня приём! Немедленно покиньте кабинет! – резко сказал Штоф, и сам поразился своей резкости: повышенный тон не был свойствен ему. Нервы сдают… Нехорошо.

- Приём закончен, доктор Штоф. Мы его отменили. На этаже никого нет, кроме нас, мы позаботились, чтобы нас никто не побеспокоил. Поговорим?

- Да кто вы такие? – Штоф вскочил – но пришельцы оказались ещё несдержанней и нетерпеливей, - удар отбросил его к стенке. Штоф ударился затылком и спиной – и сполз на пол. От удара сразу заныла голова.

- Теперь понял? Постарайся не тянуть резину. Говори – где они?

Оглушённый Штоф, хватаясь за голову, с трудом поднялся – слишком он был крупным для таких игр. И потерявшим форму – Генрих подосадовал, что давно не тренировался: этот гориллоподобный молокосос, роста метр с кепкой, с явными признаками слабоумия на корявом лице, отбросил его шутя. Значит, второй, одного роста со Штофом, просто размажет его по стене.

Штоф потрогал мокрые губы – кажется, кровь. Разбиты. Горит и дёргает. Кастет у него, что ли? Но хуже всего была потеря очков. Мир вокруг немедленно стал зыбким, точно мираж.

- Ты оглох? Где они? – раздельно и чётко проговорил верзила.

- Я… не совсем понимаю, о чём речь. Кто «они»? Почему я должен что-то знать?

Штоф опёрся о стол с намерением незаметно нажать кнопку вызова охраны. Слабоумный усмехнулся и несильно ударил Штофа по руке рукояткой пистолета – Штоф вскрикнул от боли. «Скоро пальцы посинеют», – машинально отметил он, – «не смогу оперировать».

- Для непонятливых повторяем: где твои дружки? Куда они уехали? Где их дети? Отвечай! – второй говорил тихо, но голос звенел от напряжения и бешенства.

И Генрих понял. Вот что им нужно. Им нужен Мендес. Им нужны его разработки. Они явились в клинику, потому что сюда попасть легче, чем в Дом Хозяина. Это непорядок, он давно подумывал и даже намекал, что клинике необходима надёжная, реальная охрана, ведь здесь лежат больные люди!

А эти считают, что Генриха легко напугать. Они ошиблись, увы. Генриху стало смешно. Неужели они всерьёз думают, что он может предать свою единственную любовь? Кажется, его разбитые губы даже попытались улыбнуться.

- Вы ошиблись и зря теряете время. Я не знаю того, что вам нужно! – твёрдо и уверенно сказал он. Новый удар заставил его опрокинуть столик с инструментами. Толстое стекло разбилось, один из кусков порезал предплечье – кровь тут же окрасила засученный рукав халата. Пока Штоф пытался подняться, гориллообразный с любопытством разглядывал инструменты, со звоном и грохотом разлетевшиеся вокруг кресла. Второй – видимо, главный, - терпеливо ждал, пока Штоф доберётся до кушетки. Скверно. Ах, как всё скверно. Надо попробовать радикальный метод. Может быть, инерция массы поможет ему вырваться в коридор?

Собрав все силы, Штоф одним броском рванулся к двери. Дверь оказалась заперта на ключ, она лишь слегка содрогнулась. Всё напрасно. Надо было прыгать в окно… Но Штоф прекрасно понимал, чем грозит ему падение с третьего этажа.

- Ну, ты всё проверил, можно продолжать? – ласково осведомились сзади, и на Штофа обрушилась серия страшных ударов. С ним не церемонились, он не был важным звеном, всего лишь – крошечный винтик. На нём срывали озлобление и неудачу.
 
Генрих потерял сознание, а очнулся на кушетке от нестерпимой боли в руке – похоже, она была сломана. В голове шумел прибой. «И давление подскочило…» - отметил он спокойно, отстранённо. – «Нет, больше похоже на сотрясение мозга».

О Господи, о чём он думает? Не всё ли равно. Самое главное – не сломаться. Даже если он скажет всё, что знает, его не отпустят живым. Он никому не нужен. Но он не скажет. Никогда. Штоф не хотел стонать, чтобы не выдать возвращения на этот свет. Но стон вырвался помимо воли.

- Жив? – гладкая рожа спокойно и деловито придвинулась вплотную. – Это хорошо, что жив. Будем продолжать. Тут у тебя интересные предметы имеются, ты у нас прямо будто инквизитор какой. Любопытно будет испробовать их на тебе. А пока попробуем поговорить.

Молодчики усадили Штофа. Верзила приставил к его левому колену пистолет.
- Вот так. Будем упражняться. Мы – в стрельбе, ты – в членораздельной речи. Начинаем с самого начала. На счёт «три» стреляю. Итак. Где они? Координаты, места, имена. Всё по порядку, по очереди. Раз…

Штоф тяжело вздохнул. Эта боль… не думать о ней. Думать о прекрасном. Елена – светлая, чистая, единственная. Я счастлив, что ты есть. Виктор – приятель студенческих лет, так и не ставший другом. Упрямый гений, ревнивый тиран. Ты был прав, ревнуя меня. Рано или поздно – я повторил бы попытку завоевать твою жену.

- Два! Ты онемел?

Мария, славная девчушка. Ты могла бы быть моей родной малышкой. Я помню твой первый крик, твой взгляд и робкую улыбку, твои пальчики, схватившие меня за щеку…

- Три!

Раздался щелчок, пуля вошла в колено, превратив кость в месиво, и Штоф скорчился от страшной боли, не в силах сдержать крика. Боль смяла и оглушила его, уничтожила и поглотила. Они ошиблись. Уроды и недоумки. Они слишком далеко зашли. Он остался без рук и без ноги. Теперь и вовсе нет смысла что-то говорить. Проще забыть. Легче умереть. Чёрная дыра засасывающей боли. Кровь. Слишком много крови.

А пистолет приближался к здоровой ноге.

- Ну, говори же – хуже будет, - почти пропел верзила. А разве может быть хуже?

- Погоди, Гуля, это примитивно, - горилла повертел в воздухе каким-то металлическим предметом знакомых очертаний. – Зачем пули зря тратить? Обойдёмся подручными средствами.

Несмотря на пронизывающую боль, Штоф попытался напрячь зрение. Его прошиб ледяной пот. Он ошибся. Может быть хуже.

«Что они хотят сделать? Откуда они выкопали эти щипцы, скальпели?» – беспорядочно метались мысли. – «Ах, да, в операционной, пока я был без сознания… Нет, только не это!»

Верзила подошёл к нему, поигрывая зажимом, в другой руке веером раскинулись скальпели разных калибров.

- Гуля, что бы мне выбрать? Подскажи – глаза разбегаются! – горилла задумчиво трогал инструменты, и, наконец, взял щипцы, потом подошёл к Штофу и аккуратненько расстегнул брючный ремень: - Мы посадили бы тебя на креслице, как короля, да больно тяжёлый. Ну, так что, будем вспоминать? А то сидеть тебе так, пока мозги на место не встанут. А как встанут, позовёшь: вот, мол, исповедаться хочу. Ну-с, для начала – вот так! – И хирургический зажим схватил кожу в паху смертельной хваткой.

Дикий, нечеловеческий вопль застрял в горле. Разве человек может это выносить? Штоф плакал. Слёзы мешались с потом и кровью. Большего он не выдержит. Ещё одна пытка – и он умрёт. Боже, почему он не умирает?

Пришельцы тем временем отошли в сторону, что-то обсуждая. Потом стали рыться в его столе, копаться в бумагах и дискетах, вытряхивать содержимое шкафа на пол. Глупцы! Вы ничего не добьётесь. Ничего. В компьютере этого тоже нет. Там только пациенты… мои пациенты…

Запиликал телефон, и верзила выхватил из кармана мобильный. Приложил к уху, презрительно сморщился, убрал обратно в карман: - Босс приказал перевязать и доставить…

Горилла сплюнул с досадой: - Ну вот, а мы тут стараемся, дело делаем…
Штоф хрипел и извивался от боли. Боль жгла нутро раскалённым железом. Будьте вы прокляты! К боссу? Как бы не так! Подавитесь!

Его инструменты. Они рядом, разложены ему на устрашение, к близоруким глазам поближе. Штоф напрягся. Удивительно, как у него ещё остаются силы? И не только силы. Бог пощадил его: оставил лазейку! Его правая рука почти в порядке. Она сможет сделать то, что должна. Твёрдая рука хирурга, дающая жизнь.

С двумя ему не справиться. А с одним – запросто!
Скальпель у него в руке. Какое счастье! И как всё оказалось просто.

«Елена, прости, и – прощай. Навсегда».

Рука метнулась, и два недоумка не успели ничего понять. Скальпель точным движением вошёл прямо в сердце сквозь тонкий летний халат. Он свободен…