Третьи сутки пёс находился в лесополосе за городом, привязанный к молодой берёзке.
И второй день сыпал снег.
Не сильно.
Ветра не было, а если и дул, то его дуновение можно было заметить лишь по полёту снежинок.
Так, в безветрие, они просто падали на пса, не уклоняясь, наслаивались одна на другую, образуя на тощем, полуоблезлом теле собаки белое покрывало.
Но это покрывало не грело.
Совсем не грело.
А вот когда появлялся вдруг ветерок, то снежинки не задерживались на собаке. Их сносило куда-то.
И тепла тоже не было.
Напротив.
Ветер сносил не только снежинки, но сносил и остатки тепла вместе с остатками жизни из почти бесчувственного тела пса куда-то в лесополосу, в небо.
Или ещё куда.
Собаке это было уже безразлично.
Если учесть, что дома, в тепле, она голодала восемь суток, а теперь добавились ещё третьи голодные и холодные сутки, то жизни, как таковой, уже не было за что цепляться в истощённом, остывающем собачьем теле.
В ту ночь, когда хозяин привёл пса в лесополосу и привязал к берёзке, ещё теплилась надежда.
Оставшись один, пёс сразу же забыл о побоях там, в квартире. Забыл напрочь. Как забывал их и раньше.
И себя, привязанным за дерево в холодной ночи воспринимал не с паникой, а с понимание.
Так надо.
Надо хозяину.
Ведь до этого пёс безоговорочно доверял ему, и всё как-то обходилось.
Вот и сейчас хозяин сходит куда-то, потом обязательно придёт сюда, принесёт поесть, и они опять вернутся в однокомнатную квартиру, в тепло.
Надо только подождать.
Подождать самую малость, и всё будет как и прежде.
Ждать – это не в тягость.
Занятие для пса привычное.
Всю предыдущую жизнь он то и делал, что ждал.
Собака наладилась ждать. Как ждала хозяина когда-то в квартире. Только здесь не было окна с подоконником. И не было остановки. Городские звуки еле-еле доносились до лесополосы.
К голоду добавился холод.
Холод давал о себе знать сразу же после ухода хозяина.
Редкая, полуоблезлая шерсть не держала тепла.
Впрочем, тепла в истощённом собачьем теле и так оставалось чуть-чуть, чтобы ещё на какое-то время продлить собачью жизнь.
Только и всего.
Ближе к рассвету стало сильней подмораживать, а потом пошёл и снег.
Пес вынужден был подняться, встать на ноги: замёрзшая земля тоже не грела, а лишь отнимала остатки тепла.
И голод терзал.
Собака припала к стволу дерева, пыталась грызть кору.
Кора поддавалась. Попадая в рот, с трудом, но проглатывалась. Чувство голода стало исчезать, вроде как становилось теплее.
К вечеру первого дня ствол берёзки был полностью обглодан собакой на высоту её роста.
Водой служил снег, который не сразу, но всё же таял во рту.
Однако ночью страшные боли в желудке, тошнота измотали пса, забрав у него последние силы.
Следующий день собака почти не вставала от слабости.
Она уже не ощущала ни голода, ни холода.
А снег всё сыпал и сыпал, всё сильнее укрывая одинокую собаку, привязанную за молодую берёзку на самом краю лесополосы.
И мороз не оставался в стороне, вносил и свою лепту, вымораживая остатки тепла вместе с остатками жизни из собачьего тела.
Всё чаще пёс забывался, терялась реальность, исчезали боли, голод и холод. Изредка мерещились то хозяин, то окорочка, то полная плошка бульона с пельмешками.
То вдруг всё исчезало.
На смену видениям приходила пустота, тёмная бездна.
Третий день своего пребывания в плену лесополосы пёс помнит обрывочно, смутно.
То всё та же обстановка, берёзка, снег, безлюдье.
Холод, ужасный холод.
Даже нет сил, чтобы дрожать.
Полное безразличие.
И опять провал в бездну, в пустоту.
То вдруг ощущает себя в тепле.
И вроде как слышит гул машины, ощущает мерное покачивание себя в ней.
То вновь забывается, проваливается всё в ту же бездну.
И ещё обрывочно слышит запахи, чужие запахи.
Так хозяин его не пах, не такие запахи источал.
Изредка ловит голоса, чужие голоса.
И опять провал в бездну, в пустоту.
А вот уже белые стены, ярко освещённую комнату, людей в белых одеждах пёс ощущает явственно, осознанно.
И запахи.
Непривычные, резкие, и… совершенно не страшные.
Как и незнакомые люди – не страшные, не опасные.
Здесь, в этой белой, светлой комнате, среди людей в белых одеждах пёс впервые почувствовал себя спокойно, без голода и холода, надёжно. Как в лучшие мгновения в своей предыдущей жизни, когда у хозяина было отличное настроение и удачная халтура. Когда были собачьи деликатесы, много деликатесов. И хозяин у телевизора с бутылкой пива. И руки его на голове собаки, и они гладят, чешут за ухом пса. А он снова и снова с умилением наблюдает за хозяином, положив голову ему на колени.
Любуется им.
Упивается.
Впервые собака уснула спокойным сном.
И сон тот был ещё и целебным.
…Этих двух незнакомых людей, - мужчину и женщину, которые прибыли забирать его, пёс встретил настороженно.
К этому времени он уже немного отъелся, окреп. Вот только шерсть с подшёрстком никак не хотела вновь произрастать на его теле со следами от множества струпьев, с бесстыдно торчащими рёбрами.
Новая шерсть не спешила укрывать его плотным волосяным покровом.
По бокам ещё отчётливо и безобразно светились голые проплешины, обнажая собачьи рёбра, россыпь коричневых пятен-пятачков от некогда кровавых, болезненных струпьев. Старая шерсть с боков осталась в лесополосе у молоденькой берёзки, вмёрзшая в землю. Обнажённое, без единой шерстинки, тощее, поджатое к позвоночнику брюхо отдавало мёртвой серостью.
Хвост пока ещё не пружинился, а стыдливо свисал, на половину высвечивая голые хрящи.
Ноги хотя и держали пса, но в них пока ещё не было той уверенности и надёжности, глядя на которые говорят: он твёрдо стоит на ногах.
Даже уши, некогда гордо торчащие уши, и те поникли, ещё больше подчёркивая полную беззащитность пса.
И вообще, весь вид собаки никак не соответствовал её породе – немецкой овчарки.
Пока ещё не соответствовал.
Истощённый, облезлый, пёс вызывал жалость.
Не было в нём того экстерьера, по которому легко и безошибочно можно было узнать немецкую овчарку.
Но и необходимости и дальше находиться здесь, в светлой, чистой комнате среди людей в белых одеждах, тоже больше не было.
Пёс позволил незнакомому мужчине и незнакомой женщине прикоснуться к себе.
Лишь настороженно прижал уши и зорко следил за действиями людей, готовый к любому развитию событий.
Здесь он уже немного пообвык, стал спокойно относиться к незнакомым людям. Хотя до этого признавал только своего хозяина.
Но когда рука мужчины коснулась головы, собаку вдруг как пронзило.
Откуда-то из потаенных уголков её памяти дохнуло знакомым запахом. Тем запахом, который она впервые услышала под берёзкой на краю лесополосы. Когда само существование собаки было тоже на краю. Когда была на полпути к уходу в небытие.
Этот запах сопровождал её и потом, пока она не очнулась в светлой, ярко освещённой комнате среди людей в белых одеждах.
И голос женщины, которая вот сейчас гладила собаку, вдруг тоже ожил в памяти.
Голос этой женщины и запахи мужчины ярко и отчётливо всплыли вдруг, заставляя собаку довериться носителям голоса и запаха.
Пёс подсознательно стал понимать, что эти незнакомые пока ещё ему люди и есть его спасители, спасители от голода и от холода. И ещё от чего-то, чему он не мог дать ни названия, ни определения. Но интуитивно чувствовал свою зависимость от них. Зависимость не унизительную, за которую надо ползать на брюхе, а взаимную зависимость его от этих людей, и зависимость этих незнакомцев от него. Зависимость на равных. Благодаря ней пёс вновь обрёл право и возможность на жизнь, возможность вновь ощутить себя породистой собакой.
Но и эти люди, соприкоснувшись с ним, приняв участие в его судьбе, обрели ещё больше право и возможность называться людьми.
И когда пёс осознал и уверовал в это, в благодарность он лизнул руку сначала женщине, а потом и мужчине.
И когда женщина опустилась вдруг на колени, а потом и обняла его, он вдыхал и вдыхал её запах, стараясь запомнить на будущее, чтобы никогда уже не попутать его с чьим-то другим запахом.
А когда по щекам женщины побежали слёзы, и одна из них упала псу на кончик носа, он слизнул её, запоминая уже не только запах женщины, но и вкус её слёз.
Уже к исходу второго месяца пребывания пса в новой семье, от былой собаки-доходяги не осталось и следа.
Это был ухоженный, в меру упитанный пёс, полностью соответствующий виду классической немецкой овчарки.
Он стал забывать постоянное чувство голода, которое его преследовало в той, прежней жизни.
После затхлого, грязного воздуха в старой однокомнатной квартире, пёс наслаждался чистотой и порядком в нынешней.
В нём постепенно вырабатывались новые навыки и привычки.
Исчезла постоянная настороженность, постоянная готовность к чему-то негативному, опасному.
Регулярные прогулки, где вдруг стали проявляться забытые когда-то собачьи шалости, общение на прогулках с себе подобными, внимание и ласка со стороны новых хозяев – всё это сказывалось на пса самым благоприятным образом.
А уж выезды на природу стали для него настоящим праздником. Он их ждал с нетерпением. И был безумно рад, когда его приглашали в машину. Ибо он уже знал, что сейчас они уедут за город.
И даже намордник – этот обязательный атрибут для прогулок, собака восприняла как должное, как вынужденную вещь, необходимую для её нынешней комфортной жизни.
Но что-то осталось и от прежней собаки, той, которая была в однокомнатной квартире у хозяина с «заячьей» губой.
Она никак не могла или не хотела усвоить и выполнить команду «голос!», которой пытались обучить её новые хозяева.
Пёс по-прежнему мог позволить себе лишь повизгивать по-щенячьи. И не громко. Не нарушая тишину в квартире. И даже на прогулке не позволял себе такой роскоши как лай.
А ещё собака не могла приучить себя ждать новых хозяев так, как ждала когда-то того хозяина, хозяина из прошлой жизни. Она даже не примеривалась к подоконникам. А спала строго в отведённом для неё месте – на коврике в коридоре.
И даже не предполагала, где находится остановка, на которую приезжают её новые хозяева с работы.
А ещё пёс не чувствовал их приближения, как он чувствовал там, в однокомнатной квартире со старым диваном, с затхлым воздухом, с вечно журчащей водой в туалете.
Когда собака оставалась одна в новой трёхкомнатной квартире с балконом, она уже не рыскала в поисках пищи. Ей это не надо было по определению.
Сыта.
Организм её уже перестроился к новым условиям, к новым привычкам, и не требовал ни еды, ни воды, ни внеплановой прогулки. Всё было предсказуемо, размеренно, уютно, комфортно, надёжно.
Но если бы новые хозяева были более внимательны, то они бы обязательно заметили в умных собачьих глазах тоску.
Да-да! Тоску!
Пса устраивало всё в его новой жизни: и условия содержания; и питание; и внимание со стороны хозяев.
Да всё устраивало, всё!
Казалось, о такой жизни можно только мечтать.
Но не тут-то было!
Собака тосковала, да ещё как!
Оставшись одна, она металась, не находя себе места.
Скулила, задрав голову.
Но тихо, чтобы не нарушить общую тишину в квартире.
Не от голода скулила, нет!
Пёс сильно-сильно тосковал по старой жизни.
Тосковал по той, прежней жизни в комнате на первом этаже десятиэтажного дома с широким подоконником, с видом на остановку, с вечно журчащей водой в туалете.
В новой квартире комфортно, сытно, но в ней не было его прежнего хозяина с небритым лицом, с всклоченными волосами на голове, с «заячьей» губой и своим, только ему присущем запахом. С его руками, которые то любовно и заботливо чешут за ухом, а то и хватают швабру. С теми деликатесами, которыми он делился с собакой. С теми томительными часами ожидания хозяина.
Именно отсутствие этого и омрачало нынешнюю жизнь собаки.
Правда, она об этом не могла сказать, а новые хозяева об этом не догадывались.
Однако тоска была.
Она сидела где-то глубоко-глубоко внутри её породы немецких овчарок. И была определяющей для неё в этот момент жизни. Не будь этой тоски – то исчезла бы и порода как таковая, исчезла бы породистость.
Быть преданной и быть благодарной – собака подспудно разделяла эти два понятия.
Тоска крепла вместе со временем.
Чем больше проходило время, тем сильнее становилась тоска.
…На очередной прогулке на окраине городского парка, что вдоль речушки, где выгуливают своих питомцев местные собаководы, новый хозяин снял намордник с пса, отпустил гулять.
Редкие проталины, снег и слякоть не особо подходили для этого.
Но всё же…
Всё было как и вчера, позавчера.
Всё было как всегда.
Однако сегодня пёс повёл себя странно: не стал бегать, выискивая и обнюхивая метки себе подобных, как делал он до этого. А заволновался вдруг, заметался. А то вдруг замирал на месте, с силой втягивая в себя сырой весенний воздух.
И заскулил вдруг.
И скулёж тот был больше похожим на вой, на вой отчаяния и надежды.
Так же резко оборвав вой, пёс начал уходить вдоль реки вверх по течению, постоянно останавливаясь, усиленно принюхиваясь.
Ещё пробежав немного, подобрался весь, и стал походить на сжатую пружину, готовую вот-вот распрямиться, чтобы улететь стрелой куда-то, в одном ему ведомом направлении.
Как и когда-то в его прежней жизни ещё в однокомнатной квартире с затхлым воздухом он чувствовал приближение хозяина, так и здесь пёс почувствовал вдруг его присутствие.
Как и чем он это почувствовал?
Пёс не знал до этого, так и не знает сейчас.
Он просто почувствовал, что его бывший хозяин где-то недалеко, в досягаемом для его чутья расстоянии.
Этого было достаточно, чтобы не обращать внимание на зов нового хозяина, на его крики и требования.
Петляя, собака уходила всё дальше и дальше.
И когда присутствие бывшего хозяина стало ярким, осязаемым не только чутьём, но и собачьим нюхом, пёс вытянулся стрелой, бросил себя сквозь кусты, через сугробы с подтаявшим снегом, через лужи и ручьи. Он летел, почти не касаясь земли. Летел туда, куда влёк его родной, привычный запах. Преданность пса, преданность его породы вела, влекла к тому, кому он был предан без оглядки на все перипетии его прежней жизни.
Собака еле-еле успевала уворачиваться от деревьев, иных препятствий на пути, вытворяя головокружительные прыжки и трюки в полёте.
А запах становился всё ярче, всё гуще.
Чуть в стороне от тропинки, за кустом в сыром снегу лежал её бывший хозяин, её друг и повелитель, вершитель её судьбы.
Точь-в-точь, как лежал когда-то на краю лесополосы умирающий пёс, засыпанный снегом, так и его хозяин лежал сейчас.
Снег под ним подтаял, а в некоторых местах вода взялась льдом.
Пёс кинулся к нему, заплясал вокруг, касаясь носом бесчувственного тело человека.
Однако мужчина не подавал признаком жизни.
А пёс всё прыгал вокруг, повизгивая по-щенячьи. И даже несколько раз лизнул в холодную, небритую щёку, в «заячью» губу, ощутив не только запах, но и тепло дыхания.
Ухватив за ворот, пёс попытался тащить хозяина.
Но потуги его оказались тщетными: вмёрзшее в лёд тело не двигалось.
И тогда пёс залаял!
Он даже не успел удивиться такой прыти.
Не до того было.
Залаял впервые в своей взрослой собачьей жизни.
Залаял без команды, залаял не по требованию и чьему-либо повелению.
Лаял громко, заливисто, требовательно.
Оглашал своим лаем округу.
И когда на его лай прибежал новый хозяин и стал звонить по телефону, пёс не уставал лаять.
Он даже лаял на прибывших первыми полицейских.
Потом лаял на докторов.
Но когда «скорая помощь» увозила прежнего хозяина, пёс кинулся следом.
Бежал долго, бежал, пока машина не затерялась среди множества машин на оживлённой городской улице.
23.01.2019год. г. Барнаул.