Ночь растекалась по земле с прохладой росы, с туманом озера остывающего в тишине поросшей травой низины. Гасли тусклые глазницы изб. В небо к выкатившим звёздам плыли купола церквей. Деревенские собаки оставили выяснять отношения до утра, лай стих. Стихли и редкие в это время голоса. Только шепот листвы за окном. Только дыхание ветра.
Санька не спал. Ворочался на своём соломенном тюфячке под тонким ватным одеялом. Солома была жестка, колюча, под потолком чуть слышно зудел комар, а терпкий запах высохшей травы, проникая сквозь грубую ткань тюфяка, отправлял Санькину бессонницу в завтрашний день. В скошенные поля, где на солнечных межах уже кустится спелая малина, а в прореженных осинниках из-под прошлогодних листьев тянутся к небу красноголовые грибы. Детство – замечательное время!
Бабушка, проведшая день в заботах спала на скрипучей деревянной кровати в передней, оклеенной голубыми обоями. Вздыхала о чём-то во сне, бормотала.
– Ба, ты сегодня опять полночи разговаривала, – по утрам информировал её Санька.
– Саня, это я другую жизнь свою во сне проживаю, – смеялась она в ответ
А текущая жизнь у бабушки была обыкновенна: работа и дети, внуки вот теперь, а для себя и вспомнить мало что. Сны открывали дверь в другой мир в котором не было болячек и она, по её словам, могла летать выше птиц над полями - лесами легко и безо всяких усилий. Но, бывало, вскидывалась посреди ночи долгим надрывным: «а-а-ааа…», будто бежала от кого-то или звала кого. Это означало, что по ту сторону сна была какая-то напасть и то, что происходило с бабушкой там, достаточно серьёзно. Санька, просыпаясь в такие минуты, терялся от её крика. Пугался даже и не мог понять, что происходит. Но ночь брала своё, бабушка успокаивалась, а испуг отпускал. Растворялся в сумерках избы, где-то между черным под потолок старинным сервантом и печью «голландкой», одной стеной встроенной в его маленькую комнату.
«Ширк – ширк – ширк», – послышалось ему в полудрёме. Будто кто-то гусиным пёрышком водил по стене. Санька оторвал голову от подушки, напряженно уставился туда, откуда возник этот странный звук. И тут, в темени узкого пространства между стеной и печью, разглядел её. Веточку. Тоненькую веточку без листьев. Она торчала из-за печки метрах в полутора от пола, и не просто торчала на одном месте. Она двигалась! Вверх – вниз по обоям: «ширк – ширк – ширк». Саньке стало не по себе. Противный холодок потянулся змейкой от ног и стал пробираться под одеялом выше, к забившемуся не в лад сердцу. Тело сделалось чужим, ватным и не было ни сил, ни возможности пошевелить рукой или ногой от страха, а в темноте за печкой дрожал неясный отсвет, будто кто-то там открыл дверцу и зажег свечу.
Санька с сомнением относился к разговорам о чудесах, о домовых и леших. Соседка Тонька двенадцати лет однажды рассказывала ему взахлеб, широко раскрыв глаза, что «правда – правда, сама видела, как из-под брёвен полуразрушенной догнивающей старой бани вылезло маленькое лохматое непонятно что и, ругаясь трёхэтажными матюгами, послало Тоньку подальше. Чтобы не бродила поблизости никогда-никогда». Но Санька ей не верил. Послать Тоньку мог кто угодно, да хоть деревенский конюх любитель выпить, а Тонька считалась фантазёркой. Могла и приврать без особых сомнений. Но тут…
Но тут движение веточки прекратилось и, отбросив тень на стену, из-за печки показалась чья-то маленькая рука держащая веточку в маленьком кулачке, а следом за рукой возникло и лицо. Странное это было лицо. Странность была в том, что оно размером значительно уступало лицу обычного человека. Было очень мелким, сморщенным, с взлохмаченной бородёнкой и всклокоченными, неопрятными волосами. Маленькими, и, как показалось Саньке, живыми глазками. Минуту, не больше, они оба, не проронив ни звука, пристально всматривались друг в друга. А потом существо исчезло, растворилось, будто и не было ничего. Дверца за печкой закрылась, отсвет пропал, исчезла и рука, и веточка вместе с ней.
Санька лежал и не мог поверить: неужели это ему не приснилось? Наконец, опомнившись, он соскочил с кровати и бросился со всех ног к спящей бабушке. Растолкал её:
– Ба, ба, я видел! – шептал он взволнованно.
Бабушка с трудом приоткрыла глаза.
– Саня, ночь ведь, ну что ты?
– Ба, у нас за печкой кто-то живёт!
– Сань, приснилось тебе, никого там нет. Иди спи.
– Да как же нет, я видел, ба! – не сдавался он.
Но бабушка ничего ему не ответила, только рукой махнула. Идти в свою комнату Санька не решился, прилёг на свободный диванчик тут же рядом с бабушкой и только под утро заснул. Когда проснулся, бабушка спросила его, зачем он бегал ночью по избе и её будил. Санька ответил, не вдаваясь в подробности, мол, "а, снилось тут всякое". Бабушка потрепала его по голове, а Санька ни ей и никому больше никогда не рассказывал о том, что с ним приключилось. И не потому, что засмеют или не поверят, а потому, что и сам, наверное, не до конца верил в произошедшее.
Несколько лет спустя, по весне, печь решили обновить. Печник, выгребая мусор из-за печи, среди кусков битых кирпичей и прочего, нашел старую сухую ветку. «Дети игрались. Засунули за печь, а достать не смогли», – подумал печник равнодушно и бросил ветку к кухонной плите. Сгодится на растопку.