От публикаторов:
Свои путешествия по дальним землям Евгений Львович Марков (1835 – 1903) обыкновенно называл странствованиями, представляющими не только познавательный интерес, а главное – в них он набирался живых впечатлений от увиденного и встреч с людьми. Святая Земля была самой заветной мечтою писателя-паломника, и посетить её ему удалось в царствование Императора-миротворца Александра Третьего. Здесь Евгений Львович сподобился увидеть подлинные евангельские свидетельства земной жизни Спасителя и Богородицы. О своих впечатлениях паломник рассказал в очерках, вошедших в книгу «Путешествие по Святой Земле» (СПб., 1891). На наших страницах читатели прочтут ряд проникновенных глав из этой замечательной книги.
В те годы Евгений Львович Марков уже служил управляющим Воронежского отделения Дворянского и Крестьянского поземельных банков и пользовался большой известностью в обществе. В паломничествах его обыкновенно сопровождала жена Анна Ивановна, ревностно пополнявшая свой духовный опыт, человек многосторонних благочестивых знаний, она была смиренной и доброжелательной. Такие русские путешественники легче сходились с людьми из разных концов земли на поклонение святыням.
Путевые очерки писателя Е.Л. Маркова читались у нас с неизменным интересом и удовлетворением. Они и теперь благотворны для верующей души.
Публикаторы М.А. Бирюкова и А.Н. Стрижев.
Евгений МАРКОВ
У СВЯТОГО ГРОБА
(ОТРЫВОК ИЗ "ПУТЕШЕСТВИЯ ПО СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ")
… Мы карабкались к райским обителям Иерусалима во истину торнистым путем, во истину пылали самою горячею жаждою узреть наконец священные твердыни града Давидова.
Но где же эта пресловутая «Поклонная гора», откуда паломники всех веков приветствовали радостными слезами первые вершины Иерусалимских башен, откуда колено-преклоненный Петр Пустынник указывал своей старческой торжествующей рукою стены святого города умиленным дружинам крестоносцев?...
Ее вовсе нет, как нет более никакого вида на Иерусалим со стороны Яффы.
Новая, европейская часть Иерусалима с ее громадными прозаическими корпусами недостроенных приютов, богаделен, училищ, гостинниц и больниц, с ее кучами тесанных камней и бревен, начинается задолго до настоящего древнего города Мельхиседека едва не рядом с последнею сторожевою башнею, охраняющею от разбойников пустынную дорогу, и совсем загораживает этим досадным первым планом романтический вид древних Иерусалимских стен.
Глава 4. У СВЯТОГО ГРОБА
На своем дворе. - Немец-драгоман. - Архимандрит Антонин. - Улицы Иерусалима. - Площадка храма Господня. - Тюремщики Святого Гроба. - Камень миропомазания. - Главная ротонда. - Часовня Ангела. - Вертеп Св. Гроба. - Собор Воскресения. - Алтари всех языков земли. - Голгофа. - Храм Св. Елены. - Место обретения Животворящего Креста. - Истинно христианский характер храма Господня.
«Русские постройки» - это целая русская колония, возникшая в течение немногих последних лет перед стенами Иерусалима. Она захватила довольно много простору для своих больших каменных корпусов, для своего пятиглавого собора, для своих садов, огородов и дворов... Она обнесена стенами и запирается воротами, так что может в известных случаях обратиться в осадный двор. Тут и наше генеральное консульство со своими канцеляриями и драгоманами, и русская духовная миссия, и русский госпиталь. Громадные постройки направо для простых богомольцев, такая же постройка налево, за больницею, «для господ».
Тут у нас, как в Японии, два хозяина: один светский - консул, другой - духовный, архимандрит Антонин, начальник миссии.
Не могу выразить того отрадного чувства, с которым я въезжал в «свой» русский двор к своим землякам, к родной силушке народной. Тут все глядит по-русски, говорит по-русски. Мужички и бабы в знакомых курских или костромских нарядах, сидящие в тени от солнышка, знакомые бакенбарды николаевского шеврониста-солдата, знакомый самоварчик, раздуваемый в углу.
Из «господских нумеров» выбежала какая-то бойкая фигурка и ломанным русским языком пригласила нас на верх, уверяя, что для нас давно приготовлен нумер, так как яффский консул дал знать здешнему о нашем приезде...
Не знаю, насколько было правды в этом сообщении, но только не успели мы дойти до отведенного нам помещения, как услужливая фигурка рекомендовалась нам местным чичероне, будто бы отлично известным всему православному миру, и выразила твердую надежду, что столь просвещенные господа, как мы, не захотят пригласить в проводники никого другого, кроме его, Якова Кристи, общего друга Русских, великого знатока всех языков, арабского, русского, немецкого, и опытнейшего в палестинских древностях... По его словам, которым мы поверили слишком поспешно, консул наш всегда рекомендует его путешественникам, так что мы в наивности своей приняли его за привилегированного драгомана при русских постройках, так сказать, за оффициально-установленное местное учреждение. Оказалось, что вместе с археологиею достопочтенный Немец соединяет и более прибыльную коммерцию, содержа около построек лавочку разных снадобий и горячительных питий. Супруга же его служит экономкою при господских нумерах. Таким образом мы сразу впали не только в сугубую, но и в трегубую зависимость от услужливого Немчика, ибо тотчас же почувствовали нужду во всех трех сферах его влияния, и все последующее время своего пребывания в Иерусалиме, своего путешествия по Палестине, Самарии и Галилее, мы уже не могли расстаться с овладевшим нами по первому же абцугу Herr’ом Кристи, нечувствительно обратившимся в нашего неразлучного путеводителя, драгомана, метр д’отеля и даже маркитанта.
Пока жена приходила в себя после безбожной тряски в немецком фургоне и приводила в порядок свой туалет, я сделал визит консулу, которого не застал, и архимандриту Антонину.
Архимандрит Антонин - инок смиренного вида и должно быть не особенного крепкого здоровья. Он кажется уставшим и говорит очень тихо. Но в сущности, это человек большой энергии и силы воли. Ему многим обязаны и русские постройки, и другие палестинские святыни. Он неутомимо насаждает везде, где может, русское духовное влияние и, помимо Греков, старается восстановлять на русский счет исторические реликвии Святой Земли. Ему приходится через это вести нестихающую потаенную борьбу с зложелательством и завистью здешнего греческого духовенства, враждебно смотрящего на эти непривычные ему самостоятельные стремления русской церкви.
Архимандрит очень приветливо побеседовал со мною и дал нужные мне разъяснения. Но так как мы с женою решили немедленно отправиться к Святому Гробу, да и архимандриту нужно было спешить служить всенощную в русском соборе (это был канун Вознесения), то я и не задерживал его долгим своим визитом.
*
Мы отправились пешком, сопровождаемые нашим новым чичероне. Русские постройки очень близко от Яффских ворот; они отделяются от них только небольшою базарною площадью, всегда полною народа.
Ворота эти смотрят еще вполне средневековыми: это целое укрепление с массивными стенами и сводами, с тяжелыми железными полотнищами на громадных петлях. Турецкие часовые постоянно сидят под ними, у дверей своей караулки, сделанной в толще самих ворот. В ближайшем соседстве с Яффскими воротами и замок Св. Давида со своими зубцами, бойницами и рвами, самая величественная изо всех башен Иерусалимской ограды, придающая совершенно воинственный вид этому обращенному в крепость «городу миpa».
Улицы Иерусалима тесны и грязны. Часто они сплошь покрываются сводами домов, под которыми пробираются. Множество лавчонок с обычным восточным товаром, кухоньки, кофейни, цырульни, бедные мастерские, глядят по сторонам, совсем открытые, из всех полутемных нор... Словом, это один бесконечный базар, как улицы Каира, Яффы и каждого восточного города.
Не думаю, чтобы Иерусалим средних веков и даже Ветхого Завета особенно разнился от теперешнего. Та же неприступность и неприютность тяжелых каменных ящиков без окон и без дверей, называемых здесь домами, скорее похожих на башни и блокгаузы, те же каменные и глиняные купольчики и плоские крыши на верху, те же вонючие, вьющиеся улицы, в которых десять человек могут остановить целое войско. И, конечно, пестрая, разноплеменная, разноязычная толпа в самых невиданных и живописных одеждах, и, конечно, не прерывающаяся толкотня ослов, лошадей, верблюдов, везде оглушающий говор, крики и шум...
Подумаешь, что это простой уголок Каирского базара, и совсем забудешь о том, где ты в действительности, и куда теперь идешь... Арабская крикливая суета подавила здесь собою все другие обычаи и стерла всякий библейский и евангельский характер с улиц Давидова города.
И вот вы, рассеянный, смущенный всею этою беспорядочною сутолокою людей и животных, среди которой должны продираться, незаметно повернули с базарной улицы в какую-то узенькую щель между глухими стенами, и через несколько шагов вдруг неожиданно очутились на небольшой площадке, отовсюду обставленной высокими строениями, будто на дне глубокого каменного ящика, перед самым храмом Святого Гроба...
Ничто вас не подготовляет к нему, и теснота, которою он отовсюду задавлен, эти отвернувшиеся к нему спиною неопрятные, полуразвалившиеся здания из голого камня, эта оскорбительная бесцеремонность соседства турецких домов и мечетей, едва оставляющих ему место под голубым небом, - производит на русского человека тяжелое впечатление.
Мраморный помост поднимается несколькими ступенями к подножию храма. Тут целое торжище священными предметами Иерусалима: образками, крестиками, четками, картинами. Оно кажется тоже мало уместным в преддверии того самого храма, откуда Галилейский Учитель вервием изгнал торгующих и опрокинул их нечестивые седалища.
Направо от помоста высокий минарет халифа Омара. Он поставил его неусыпным стражем над святынею Христианства, пощадив самую святыню. Уже грозный победитель готовился войти с своими муллами и улемами в двери христианского храма, чтобы там вознести благодарственную молитву Аллаху и обратить этим навсегда в святилище Ислама Вертеп Гроба Христова; но его остановил на пороге храма патриарх Софроний. Умный старец сумел убедить варвара, истребившего Александрийскую библиотеку, что ему будет гораздо больше славы, если он восстановит в прежнем блеске знаменитый храм премудрого царя Соломона, оставив в покое смиренный культ Распятого Христа.
Преемник Магомета велел тогда разложить свой молитвенный коврик на наружном мраморном помосте храма, и Святой Гроб был таким образом спасен... Один только минарет остался навсегда памятником этой первой молитвы арабского халифа в завоеванном им святом городе христиан.
Минарет этот недаром караулит так близко Гроб Христов. Он служит верным символом того рабства, в котором более тысячелетия держали и отчасти держат еще мусульмане эту величайшую святыню христианства. Не говоря уже о далеких от нас временах, еще при Шатобриане, в 20-х годах нашего столетия, каждый поклонник должен был уплатить турецкой страже храма 24 лева за право входа. Еще при Муравьеве, в 1830 году, уже после разгрома Турции на Балканах нашим победоносным воинством, мусселим Иерусалимский сидел со своими солдатами и мытарями на помосте храма, перед воротами его, и заставлял богомольцев пролезать под плетень, которым он перегородил доступ к храму, чтобы никто не мог проскользнуть туда без установленной пошлины.
Храм тогда даже днем запирался на ключ, и ключи хранились у сторожей-Турок, по наследству передававших друг другу это историческое право свое. У одного семейства хранился сам ключ, у другого воск, у третьего печать, у четвертого веревка, у пятого лестница. Необходимо было общее согласие и участие всех этих пяти наследственных обладателей Св. Гроба, чтобы отворить заповедную дверь, и конечно, такое согласие нужно было каждый раз купить соответственной жертвой.
Впрочем, и теперь, если не весь день, то с 7-ми часов вечера и до 3-х утра, храм запирается на ключ теми же наследственными стражами, и проникнуть в эти часы в храм до сих пор стоит порядочных хлопот и расходов, как мы убедились потом собственным опытом.
Храм Гроба Господня хотя и задвинут с разных сторон неуклюжими зданиями, не дающими возможности обойти его и составить цельное понятие об его архитектурном характере, хотя он содержится снаружи в самом жалком виде, оборванный и в каменных заплатах, однако грандиозный фасад его производит большое впечатление.
Две громадные, изящно отделанные арки, не столько готического, сколько мавританского стиля, из которых одна впрочем заложена теперь неопрятною каменной стеной, служат входами в храм. Массивные, бронзовые ворота закрывают другую арку. Над этими арками во втором ярусе две другие, осеняющие собою два большие готические окна, единственные с этой стороны храма, и затем еще выше, на каменном уступе, круглый барабан с частыми светлыми окнами, поддерживающий знаменитый черный купол, некогда связанный с необыкновенным искусством из кедровых стропил и покрытый свинцовыми листами...
Снаружи храм смотрит скорее мечетью, чем христианским храмом. Смиренный крест его едва заметен даже вблизи, и его без труда смешаешь с полумесяцем. Сейчас видно, что долгая и мучительная история заставляла его больше прятаться, чем торжествовать...
Множество всяких построек прилепилось и приросло со всех сторон в течение долгих веков к главному корпусу храма. Тут и греческий монастырь Св. Авраама, и кельи католические, и кельи коптские и армянские... Тут же около и здание патриархии. Через это храм обратился в своего рода громадный замок, полный таинственных подземелий, переходов, лесенок, башень, в котором даже привычный человек не сразу найдет дорогу...
С невольным сердечным волнением переступили мы заветный порог. Сначала вас охватывает какая-то неясная полутьма, и то, что вы видите, так не похоже на привычную вам обстановку наших православных храмов, что вы теряетесь и не знаете, куда обратить взор ваш...
Вы только с негодованием отворачиваете его от возмущающей вас группы жирных, богато разодетых Турок, увешанных кинжалами, что поджав ноги важно восседают в особой ложе, налево от входа, куря кальяны и потягивая кофе. Это и есть пресловутые ключари и стражи Гроба Господня. Вам приходит в голову, что Святой Гроб и Голгофа даже через две тысячи лет не освободились еще от тех воинов Пилатовых, что стерегли Распятого и Погребенного Христа и с поношеньями надевали на него венец терновый...
Таинственный золотой балдахин впереди посредине храма, сияющий спущенными сверху большими многочисленными лампадами, над богато украшенною мраморною доской, выделяется из полутьмы. Вокруг него коленопреклоненная толпа. Это «камень миропомазания», на котором Иосиф Аримафейский обвивал «в плащеницы чистые» снятое со Креста Тело Иисуса, - первая вступительная святыня храма, которую мы в волнении своем приняли было за Святой Гроб...
Но это только наружная круговая галлерея, охватывающая собою внутреннюю ротонду храма. Прежде она отделялась от ротонды сквозными рядами колонн, а теперь разобщена сплошными, далеко не изящными перегородками, совсем ее затемнившими, и очень сузившими громадный охват храма... Направо от камня миропомазания, почти в совершенной темноте, чуть нарушаемой мерцающими лампадами, входы под Голгофу и лесенка на вершину ее... Налево обход по галлерее, мимо армянского алтаря, где при снятии со Креста стояла Пресвятая Дева; из галлереи вступают в центральную ротонду храма как-то сбоку и словно тайком...
Это уже не та знаменитая ротонда царицы Елены, которую украшали Годфрид и Балдуин и которую описывает в своем путешествии Шатобриан. Страшный пожар 1808 года истребил древний артистический купол из кедровых стропил и разбил в куски порфиры, мраморы и яшмы двухъярусной колоннады храма, сообщавшей ему такую художественную прелесть и воздушность.
Теперь самые прозаические и уж далеко не воздушные каменные пилястры поддерживают верхнюю башню храма, а ротонда обнесена сплошною стенкою, украшенною довольно аляповатою живописью, и только арки нижних проходов, да двойные арки хор прорезывают эту неуместную ограду.
Впрочем, и в настоящем своем искаженном виде ротонда поражает своею римскою смелостью, своим эллинским художественным вкусом.
Громадное полушарие целиком опрокинуто над вами, без всяких переметов и подпорок, как купол неба. Оно разрисовано удивительно удачно, радостною небесною лазурью, с облаками и ангелами. Живая небесная лазурь, живое Божье солнце глядят, кроме того, с его вершины, в круглое отверстие купола, и дышит оттуда на молящихся, в тесноте и духоте, вольный воздух.
В яркий синий день, какими сплошь полны летние месяцы Палестины, этот живой венец солнца, венчающий поднятое к настоящему небу голубое небо рук человеческих, - вливает в душу невыразимо-сладкое ощущение.
На самой средине ротонды, прямо под отверстием ее купола, стоит, как громадный престол этого великого храма, - его Святая Святых, - часовня Гроба Христова. Она имеет вид отдельного храма с изящным, как бы точеным, куполом, и вся из резных мраморов желтовато-песчаного тона.
Трудно рассмотреть все ее скульптурные украшения, ее колонны, архитравы, карнизы, из-за гирлянд висящих на ней лампад, горящих рядов свечей, и множества установленных на ней икон.
Мраморный пол храма и его мраморные скамьи перед входом в часовню, покрыты молящимися. Целые толпы католических патеров и монахов стоят на коленях, устремив воспламененные молитвою глаза в таинственную мерцающую глубь гробового Вертепа и, по-видимому, забыв весь мир. Совестно пройти между ними и святою часовней; кажется, что сейчас же грубо порвешь эти незримо протянутые к одному общему центру духовные нити, эти жаркие лучи, льющиеся из умиленных сердец ко Гробу Христову.
У входа в часовню - целый лес горящих свечей в громадных подсвечниках выше роста человеческого. Целая сеть больших и маленьких лампад, цепями в несколько ярусов, обвешивает ее передний фасад, украшенный древними иконами.
Мы тихо вошли во внутрь... Там тоже яркое сияние лампад и свечей. Посредине, в богато украшенной урне, прикрытой золоченою доской, обломок камня, которым закрывался некогда вход в могильную пещеру. Это «часовня Ангела», отвалившего, по рассказу Евангельскому, камень Гроба. Камень этот служит теперь престолом во время литургий, точно так же, как самый Гроб Господень служит вполне подходящим жертвенником.
Два маленькие окна проделаны из этой часовни в ротонду. Через них патриарх в заутреню Светлого Воскресения передает архиереям пучки свечей, зажженных от таинственного огня Святого Гроба.
Необходимо подождать своей очереди в часовне Ангела, прежде чем вступить во святой Вертеп. Здесь тоже молящиеся, простертые на полу, в жарких слезах, с глубокими вздохами, глаза их в торжественном самозабвении прикованы к этой маленькой дверочке, отделяющей от них великую святыню. По очереди встают они и тихо пригибаются под низенький свод Вертепа, с благоговейным трепетом, будто приближаясь к престолу страшного суда Божия... И долго еще видите вы их там лежащими лицом к земле, в ярком сиянии лампад, у подножия Христова Гроба. И никто не узнает, какие тайны выкладывают они перед ним в этой немой исповеди, какие горькие скорби и страдания принесли они сюда, чтобы сбросить их, как непосильное бремя, ко Гробу Великого Страдальца за мир...
*
За низенькой дверочкой вы, действительно, попадаете в отверзтую утробу Гроба. Тесные недра скалы кругом вас... Два человека здесь с трудом умещаются вместе. Углубление, высеченное в скале в виде ниши, приосеняет такое же, высеченное в скале, каменное ложе... Это и есть Гроб Спасителя. По обычаю Евреев, тело умершего, обвитое пеленами или плащаницею, клали без ящика прямо на каменном ложе пещеры, и вход в нее заваливали камнем. Императрица Елена прикрыла доскою белого мрамора грубое Христово ложе из сырого камня... Теперь эта доска установлена рядами горящих подсвечников, усеяна цветами. Множество древних икон, одни в богатых окладах, сверкающие драгоценными камнями, другие совсем простые деревянные доски, чуть не младенческой живописи, покрывают углубление ниши и стенки пещеры. Около 50-ти больших лампад, золотых и серебряных, спускаются целым мерцающим лесом с низенького свода, переливая своими разноцветными огнями. В сиянии этих бесчисленных огней, свечей и лампад тесная утроба Гроба Христова кажется каким-то пламенным очагом среди полутьмы огромного храма. Черный сырец первобытной пещерной скалы виден однако сквозь все эти висящие сети золота и огня, из-за всех этих сверкающих икон. А в самом верху пещеры, сквозь круглое отверстие часовни, которое приходится как раз под отверстием большого купола храма, дышит в тесную гробницу Христову далекое голубое небо.
*
Гроб Господень не принадлежит никому, и поэтому он разделен между всеми. Ежедневно на нем служатся по крайней мере три обедни, Греческая первая, вторая Армянская и последняя Латинская.
Но кругом этой центральной святыни, - за колоннами ротонды, - церкви, престолы, часовни всех христианских исповеданий шара земного.
Копты примкнули даже свой престол к задней стене часовни Святого Гроба, в самой ротонде. Престол Сирийцев сейчас же против них, за колоннами. Через него вы можете пройти в самую толщу храмовой стены, к отверзтым могилам Иосифа Аримафейского и Никодима. Иосифу, богатому жителю Иерусалима, принадлежал загородный садик у подножия Голгофы, в скале которой он приготовил пещеру, для гробницы своей. Ее он уступил потом Распятому Христу, а сам ископал себе другую, которую и показывают теперь под стеною Храма. Прямо перед входом в часовню Святого Гроба, отделяясь грандиозною аркою от ротонды, главный Храм Воскресения. Он принадлежит Грекам, как и большинство здешних святынь. Храм очень обширен и богато убран. Иконостас в 5 ярусов, писан по золоту, со множеством золотых окладов, большею частию русского пожертвования. Крытые места патриарха и его наместников, кафедра архидиакона, старинной и изящной резьбы из драгоценного дерева. По обеим сторонам деревянные же ложи для монахов. Мраморная урна посредине собора, - знаменитый в рассказах паломников «пуп земли». На этом месте, по благочестивой легенде, Господь создал Адама. Голову Адама показывают в пещерной часовне под Голгофою, которая считается вместе с тем гробницею Мельхиседека, первого царя и первосвященника Салимского.
Католикам принадлежит часть храма направо от входа в часовню Святого Гроба. Там у них несколько отдельных престолов и древняя ризница. Каждое мельчайшее событие великой драмы Страстей Христовых освящено особым приделом, который и носит наименование этого Евангелического события. В одном из них Мария Магдалина узрела воскресшего Христа; в другом Христос был привязан к столбу и терпел поругание от воинов. В третьем на Него возлагали узы. Трудно пересчитать все эти приделы, обнимающие кольцом серединную ротонду храма, ютящиеся то с одной, то с другой стороны Голгофы. Гора Голгофа, - теперь очень небольшое возвышение, включенное в общие пределы Храма. На него ведут две полутемные лесенки. На верху Голгофы два придела, - один ближний, где был утвержден Крест, принадлежит Грекам, другой, рядом с ним, - католический. Место утверждения Креста обозначено серебром и мрамором и находится под доскою престола... Подлинного Креста уже давно не существует, а около стоит изображение его... В католическом приделе статуя Mater Dolorosa, с сердцем, пронзенным кинжалом, вся обвешанная золотом, жемчугом и брильянтами благочестивых жертвователей, скорбным взором глядит на Распятого Сына...
К главному зданию Храма, за алтарем Воскресенского Собора, и спрятанными сзади его приделами разделения риз Христовых и тернового венца, - примыкает, позднее пристроенное и слитое теперь в одно, здание Храма Воздвижения животворящего Креста Господня. В него спускаются по мраморной лестнице в 50 ступеней. Храм этот один из самых характерных и оригинальных в числе святынь Гроба Господня. Его низкие, массивные колоннады дорического стиля поддерживают тяжелые своды церкви капителями превосходнейшей и тончайшей мраморной резьбы. В Храме царствует таинственный полумрак, вполне подобающий подземному Храму и его мрачному полу-египетскому стилю... Но это еще не самое место обретения Креста. Здесь только стояла и молилась благочестивая императрица Елена, созерцая производившиеся раскопки, и потом здесь был воздвигнут извлеченный из глубины Крест... В Храм обретения Креста нужно спуститься еще ступеней на 15-ть вниз. Там уже царствует подлинная могильная ночь, освещаемая только рядами горящих лампад. Но и там, в недрах земных, тоже различные приделы различных исповеданий: один главный, греческий, и другой, - армянский.
*
Вообще выносится очень своеобразное впечатление от обзора этого Храма. Это целая лавра церквей и монастырей, прикрытая одним куполом. И ничего похожего на обычный тип, на обычное расположение частей наших храмов. Иконостас, алтарь, клиросы, - только в одном большом соборе Воскресения. Во всех остальных никакого следа алтарей и иконостасов. Мраморная доска престола утверждается где пришлось, в уголку свода, на обломке исторического столба... Народ стоит вплотную к этому маленькому престолику, и все таинство литургии происходит на его глазах, тут же около него, в простоте и тесноте первобытного богослужения каких-нибудь римских катакомб...
В одном углу служит Армянин, или Грузин, и тут же рядом немецкий пастор, католический ксендз, Абиссинец в своем башлыке, Сирийцы, Яковиты, Копты, одетые неподдельными Азиатами и Африканцами, бронзового цвета кожи и даже черные, как негры.
Всякий воспевает Бога на своем языке, всякий выполняет свои собственные обряды...
Великий храм этот, - действительно храм целого Христианства. Это истинный храм храмов, вмещающий под своим куполом, подобным небу, - как под настоящим небом, все языки земли, не стесняющий верующего различием обряда, наряда, наречия. Храм поклонения Христу, одинаково призывавшего к себе Еллинов и Иудеев, рабов и свободных, и не должен быть другим.
Но великий храм поразил меня и в другом отношении. В нем мрамор, золото, порфир, художественная живопись, тончайшая резьба перемешаны без всякого разбору с простым диким камнем, растреснувшимися плитами, грубою штукатуркою, заделками и заплатами всякого рода. Полутемные, широкие галлереи кругом ротонды, где обыкновенно проводят целые ночи напролет толпы запертых на замок богомольцев, - это скорее какой-то неопрятный, восточный караван-сарай, полный сырости и тяжкого воздуха, чем притвор христианской святыни. Никто, кажется, не дает себе труда следить здесь за чистотой, порядком и благопристойностью. Пыльные и потные толпы в своих дорожных лохмотьях, со своими убогими запасами провизии, прямо располагаются под высокими колоннами и стенами, исчезающими в полумраке сводов, как под деревьями вольного леса Божьего, здесь мирно отдыхают, здесь вкушают свою скудную трапезу и совершают все свои несложные путевые надобности.
В этом отношении притворы храма служат бедному христианину-богомольцу тем же самым даровым, всем открытым приютом, каким обыкновенно бывает для мусульманского странника крытый двор его больших мечетей...
Нет сомнения, что Храм Гроба Христова унаследовал этот характер всенародного убежища от далеких веков, от глубоко-укорененных обычаев азиатского Востока, который даже палатку кочующего разбойника сумел обратить в священную сень гостеприимства.
В свободе и простоте этого храма, доступного как вольный воздух, как вода ручьев, - последнему бедняку, - смиренный поклонник, притащившийся сюда на своих терпких шатунах Бог знает из какой дали, чувствует себя действительно дома и не боится, как в иных, слишком уж парадных святынях, оскорбить своими странническими лохмотьями ничем не нарушимый блеск Божьих чертогов. Эта смурая толпа в пыли и лохмотьях, приливающая несчетными волнами изо всех стран мира к Гробу своего Спасителя, это и есть то бесприютное стадо Его, которое возбуждало в Нем столько любви и жалости, те трудящиеся и обремененные, алчущие и плачущие, которые шли за Ним в былые дни, полные сладкой надежды, в лице босоногих рыбарей и мытарей.