Адмирал Октябрьский против генерала Петрова-3

Часть третья.

Продолжение конфликта. Третий штурм Севастополя.

В силу специфики выбранной для обсуждения темы – защиты чести и достоинства генерала Ивана Ефимовича Петрова от обвинений и оскорблений, выдвинутых в его адрес адмиралом Филиппом Сергеевичем Октябрьским, в первой и во второй части нашего исследования мы базировались на материалах и свидетельствах, относящихся к периоду ноябрьского и декабрьского штурмов Севастополя. Теперь же, переходя от защиты генерала Петрова к обвинениям адмирала Октябрьского в ошибках и преступлениях по должности Командующего Севастопольским оборонительным районом, мы воспользуемся материалами и свидетельствами очевидцев, относящихся к последнему этапу обороны Севастополя с середины мая до конца июня 1942 года.

Если на время отрешиться от скандальной составляющей, имевшей место в отношениях адмирала Октябрьского и генерала Петрова в военное время, и давшей повод для продолжения дискуссии 60-х годов о доли и роли флота и армии в ходе обороны Севастополя, следует признать, что эта обстановка споров, и сопутствовавших им скандалов, способствовала появлению ряда публикаций и исследований по отдельным этапам борьбы за Севастополь. В повой части исследования я подробно перечислил эти публикации, значительная часть которых отмечена в графе использованной мной литературы.

Возвращаясь к МАЙСКОЙ 1961 года конференции, посвященной 20-й годовщине НАЧАЛА обороны Севастополя, мы должны уточнить ряд обстоятельств, вызвавших это мероприятие. Для начала следует ответить на вопрос, что называется, лежащий на поверхности: почему конференция, посвященная 20-й годовщине начала обороны, была проведена в мае, а не в первых числах ноября  – по факту первых боев на севастопольских рубежах? Почему на конференции отсутствовали ветераны, представлявшие командование Приморской армии – бывший начальник штаба армии маршал Николай Крылов и бывший начальник оперативного отдела штаба армии генерал Андрей Ковтун? Я убежден в том, что конференция эта проводилась по инициативе группы ветеранов флота, возглавляемых адмиралом Ф.С. Октябрьским и вице-адмиралом Н.М. Кулаковым. Инициаторы и организаторы конференции рассчитывали на то, что их сторонники скажут свое решительное слово в поддержку «концепции», решительно проводимой группой «октябристов» во главе с Октябрьскими Кулаковым, с поддержкой Коломийца, Хренова, Вильшанского; с заочной поддержкой Исакова, Балаговещенского…

Мы уже неоднократно отмечали, что расчеты «октябристов» не оправдались – значительная часть ветеранов, представлявших Приморскую армию, не поддержали Октябрьского, а наиболее авторитетные их представители выступили с решительной критикой действий адмирала на посту командующего Севастопольским оборонительным районом. Более того, на конференции, состоявшейся в Севастополе 1962 году, и посвященной обороне Севастополя и особенно этапу, предшествовавшему завершению обороны, с обстоятельным докладом выступил маршал Крылов, который объективно и доходчиво остановился на проблемах обороны и ошибках, допущенных командованием армии и флота. Выступление маршала вызвало крайнее раздражение среди «соратников» и сторонников адмирала Октябрьского. Но Николай Крылов, дважды Герой и маршал Советского Союза, был фигурой того уровня, против которой «октябристы» не решились развязывать компанию в прессе, аналогичную той, что была предпринята против бывшего начальника оперативного отдела штаба Приморской армии генерала Андрея Ковтуна.

Филипп Сергеевич, должно быть, не исключал подобное развитие событий, и его решительные действия по возвращению на службу из отставки в октябре 1956 года были направлены, в том числе и на то, чтобы группе «протестантов», среди которых преобладали бывшие младшие офицеры, прошедшие плен, жестко потертые жизнью и до той поры ограниченные во многих гражданских правах, противостоял полный адмирал, находившийся на службе, на тужурке которого над многочисленными наградами выделялась Золотая Звезда Героя Советского Союза. Это вам не отставник, скрывавшийся за высоким забором своего особняка, единственной внешней привилегией которого оставалась караульная будка у ворот, своим грозным казарменным видом призванная напоминать о тех временах, когда рядом с воротами стоял черный «ЗИС» и в предбаннике особняка изредка мелькала фигура адъютанта в звании мичмана. А тогда, в начале 60-х годов, в «группу поддержки» Филиппа Сергеевича входили: Герой Советского Союза, генерал-полковник Хренов, адмирал флота Исаков, генерал-лейтенант Коломиец, Герой Социалистического труда, секретарь Союза писателей СССР Леонид Соболев, потенциальный Герой Советского Союза вице-адмирал Кулаков. Кто в те смутные годы решился бы противостоять такому солидному коллективу? Если и не восхищаться, то уж точно можно поражаться поразительной воле, настойчивости и решительности Филиппа Сергеевича Октябрьского так отчаянно рвавшегося к власти и почету, и так тяжело переживавшего свою повторную отставку. Едва ли кто из генералов и адмиралов той поры, дважды добивался возвращения из отставки на действительную службу… Время-то какое было!

В 1950-м году были расстреляны генералы Понеделин и Кириллов, оказавшиеся в плену после разгрома 12-й армии под Уманью, еще ранее были репрессированы бывший маршал Кулик, генералы Гордов, Рыбалко, генералы из ближайшего окружения маршала Жукова. Сотни генералов и тысячи старших офицеров с честью прошедших войну, увольнялись из армии, в процессе послевоенного сокращения вооруженных сил. Часть из них увольнялась по служебному несоответствию, часть по низким моральным качествам, значительная часть – по имущественным и служебным преступлениям, совершенным в военное время. В те годы был уволен со службы и испытал на себе все прелести опалы и бывший командующий Крымским фронтом – генерал-лейтенант Дмитрий Козлов.

Если объективно взглянуть на обстановку, окружавшую с 1953 года Филиппа Сергеевича, то его поразительное, чуть ли не маниакальное стремление любыми путями вернуться на службу были вынужденной, отчаянной мерой. Если, в эпоху начавшейся хрущевской «оттепели», Филиппу Сергеевичу не грозила жесткая опала, то по всем признакам уже тогда его подстерегали ненависть и презрение воинов-севастопольцев, испытавших все ужасы немецкого плена. И с такой перспективой решительный, деятельный и изобретательный адмирал Октябрьский не желал мириться. Для начала нужно было вернуть себе привычные властные полномочия. Филипп Сергеевич отлично ориентировался в обстановке на флотах и в стране в начале 50-х годов, учитывал те изменения, что произошли в руководстве страной, армией и флотом в середине того эпохального для страны десятилетия. С учетом большого служебного и немалого жизненного опыта Филиппа Сергеевича, сложно себе представить, что он не давал себе отчета в тех неблаговидных поступках конца 30-х годов и ошибках, совершенных им в военное время на ответственных военных постах. По крайней мере, Филипп Сергеевич мог оценить те непростые обстоятельства, в которых он оказался в эти годы.

Продолжив с 1956 года службу в должности начальника Черноморского высшего военно-морского училища, Филипп Сергеевич вновь обрел привычную ему по предыдущим годам службы власть над судьбами людей, а вместе с властью вернулось призрачное ощущение собственной непогрешимости и, главное, появилась реальная возможность эффективно бороться за «…восстановление исторической справедливости в оценке своих заслуг в период командования Севастопольским оборонительным районом».

Методика нашего исследования остается той же, что использовалась в двух предыдущих частях. По ходу описания боевых действий с уточнением отдельных эпизодов по воспоминаниям участников событий и по переписке основных фигурантов событий выясняем истинные причины недоразумений и конфликтов, возникавших между основными руководителями обороны – вице-адмиралом Филиппом Сергеевичем Октябрьским и генералом Иваном Ефимовичем Петровым.

Оценка деятельности Ф.С. Октябрьского перед третьим штурмом Севастополя

После разгрома наших войск на Керченском полуострове и ликвидации Крымского фронта командование СОРа с нетерпением ждало начала штурма. В том, что он начнется в самом ближайшем будущем, никто не сомневался. Адмирал Ф.С. Октябрьский раз за разом пересчитывал соотношение собственных сил и войск противника, взвешивал шансы. И шансы эти были невелики.

Из дневниковых записей Ф.С. Октябрьского: «Вступая в третье, решающее сражение за Севастополь, нам теперь ясно: мы имеем силы, которые в основном готовы к бою. Войск для обороны достаточно, неплохо с артиллерией. Маловато оружия, маловато авиации по сравнению с противником. Если бы получить 50–70 Як-1. Маловато ЗА, особенно автоматики на переднем крае. Моя гвардия и основа – морпехота: 7-я, 79-я, 8-я, 9-я бригады МП, 2-й и 3-й полки МП, части ПВО [61 – ЗА – зенитная артиллерия, МП – морская пехота, ПВО – противовоздушная оборона]. Думаю, честь русского оружия не посрамим» (20).

Даже по прошествии семидесяти пяти послевоенных лет нет однозначного ответа на вопрос о количестве войск, входивших в состав СОРа в июне 1942 года. После тяжелых декабрьских боев на протяжении зимних и весенних месяцев 1942 года Приморская армия получала пополнение с Кавказа. В январе прибыло 15 тыс., в феврале – 6 тыс., в марте – 7 тыс., в апреле – 10 тыс., в мае – 8350 человек. Все они имели подготовку от двух недель до двух месяцев. По словам интенданта 2 ранга А.С. Чернавского, исполнявшего обязанности начальника 2-го отделения отдела укомплектования Приморской армии, такое пополнение по своим боевым качествам было плохим. Для того, чтобы исправить положение, по приказу Л.З. Мехлиса в Приморскую армию в составе маршевых рот стали направлять преимущественно русских, украинцев и белорусов.

В середине мая в ожидании штурма из жителей города были сформированы военизированные формирования – рабочие дружины (общей численностью 1500–2000 человек), личный состав которых считался мобилизованным. Согласно постановлению Военного Совета флота от 14 мая 1942 года дружинам передавалось «…все, что найдется из оружия, а тем, кому не хватает оружия, выдать по пять гранат, выдать ОХОТНИЧЬИ РУЖЬЯ и КЛИНКИ» (20).

К началу штурма, по сведениям начальника штаба армии генерал-майора Н.И. Крылова, в семи дивизиях и 79-й бригаде насчитывалось 51 тыс. человек, в трех бригадах и двух полках морской пехоты – 15 тыс. человек. Всего, таким образом, около 66 тыс. бойцов и командиров. С учетом частей береговой обороны, боевого обеспечения и тыла, орган управления Севастопольским оборонительным районом располагал 106 тыс. человек и 38 танками (18). Иные и, скорее всего, более точные цифры приводят в своих работах П.А. Моргунов и вслед за ним А.В. Басов. По их данным, составленным на основе архивных документов, Севастопольский оборонительный район действительно насчитывал 106 625 человек, из которых 82 145 человек состояли в боевых частях. Количество боеготовых танков составляло 38 машин и еще 9 находились в ремонте. Авиация имела в строю 115 самолетов различных типов. Именно эти цифры стали «каноническими» и с полным на то основанием переходят из издания в издание.

В последнее время в связи с введением в оборот новых документов появилась возможность уточнить данные по количественному составу войск СОРа. По сведениям М.Э. Морозова, к началу третьего штурма гарнизон Севастополя насчитывал 118 тысяч человек, еще 9356 человек было доставлено в июне в составе маршевого пополнения и 138-й бригады до 20 июня [34].
По подсчетам авторов книги «Героическая оборона Севастополя», выпущенной в 1969 году, войска СОРа к началу третьего штурма насчитывали 101 238 человек (5). Сам командующий СОРом в мае 1942 г. оценивал силы вверенных ему войск так: «Активных войск – более 70 тысяч бойцов, а всех с боевым обеспечением – до 90 тысяч. Вообще неплохо» (18).

1 июня командующий 11-й армией сообщил командирам подчиненных ему соединений дату дня «А»: «2 июня в 4.00 по берлинскому времени начинается артиллерийское наступление. Оно должно:
– скрыть от противника истинную дату перехода пехоты в наступление;
– подавить боевой дух советских войск и деморализовать их;
– уничтожить артиллерийские, минометные батареи, полевые укрепления;
– в последний день перед атакой пехоты нанести удар по штабам, узлам связи и наблюдательным пунктам, чтобы ослепить и дезорганизовать систему управления (10).
Общая ситуация, район и цели для наступления выглядели аналогичными тем, которые намечались в декабре 1941 г. Но в сравнении со вторым штурмом были и существенные отличия. Так, дивизии получили значительное усиление, были укомплектованы до полных штатов, полосы для наступления сделаны уже, войска лучше подготовлены к ведению боя на пересеченной местности. Помимо этого, корпусам были приданы такие тяжелые артиллерийские системы, как «Карл», «Дора», железнодорожные установки и другие орудия крупных калибров. И пусть возможная степень эффективности названных систем пока еще малоизвестна, но она будет определена в ходе наступления.

Боеприпасов подвезено в достаточном количестве: в частности, имелось до шести боекомплектов для легких и тяжелых полевых гаубиц. Расходовать снаряды предполагается следующим образом: половина боекомплекта во время артиллерийской подготовки, полтора – для боев на северной стороне, полтора – для преодоления Северной бухты и р. Черная, с тем, чтобы на борьбу за внутренний обвод крепости и за мыс Херсонес осталось еще два с половиной боекомплекта.

Среди обвинений, предъявляемых адмиралом Октябрьским генералу Петрову, неоднократно указывалось, что Иван Ефимович в отчетах, направляемых в Генеральный штаб, допускал различного рода приписки. В том числе успехи, одержанные бригадами морской пехоты, он «приписывал» Приморской армии. Насколько правомочными были такие обвинения, мы еще разберемся. Для начала напомним о Директиве Ставки ВГК от 7-го ноября, согласно которой все флотские формирования, задействованные на рубежах обороны, были включены в состав Приморской армии.

Теперь же, ведя речь о подготовке войск СОР к отражению июньского штурма, Филипп Сергеевич, перечисляя силы и средства 11-й армии вермахта, задействованные Манштейном, писал: «…К это¬му времени генерал фон Манштейн сосредоточил под Севастополем не только всю свою армию, подкрепленную 8-м авиационным корпу¬сом Рихтгофена и двумя танковыми группами, но и получил дополни¬тельные силы от главного командования. В сравнении с силами СОРа противник имел тройное превосходство в живой силе, четырехкратное – в артиллерии (по признанию самого Манштейна «…во время Второй мировой воины немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Се¬вастополь» и абсолютное в авиации и танках» («Подвиг, который будет жить в веках», стр. 12).

Даже, если учесть, что адмирал Октябрьский не оканчивал военной академии, военачальник, исполнявший обязанности командующего оборонительным районом, должен был знать, что в состав каждой из танковых групп вермахта входило не менее 800 танков: во второй – 994, в третьей – 942… По официальным данным, подтвержденным и немецкими источниками, на канун начала штурма Севастополя в начале июня 1942 года в составе немецкой группировки имелось 125 танков и 75 самоходных орудий, итого – 200 единиц бронетехники. Даже, если даже добавить легкие танки чешского и французского производства, находившиеся на вооружении румынских соединений, а также батальон советской бронетехники, захваченной под Керчью, то и тогда число танков у противника не превышало 250 единиц.

С учетом того, что адмирал Октябрьский придавал своей обзорной статье, посвященной обороне Севастополя, эпохальное значение, как прикажите понимать его утверждение о числе танков в составе немецкой группировки? Многие наши военачальники первых лет войны, не обремененные избыточными знаниями техники противника, самоходные артиллерийские орудия Staq-3 тоже числили танками. Но, к началу 60-х годов, при написании воспоминаний, можно было бы разобраться с этими вопросами.

Следует учесть, что при подготовке к отражению очередного штурма были допущены серьезные просчеты. Как свидетельствовал на допросе у немцев сотрудник штаба Приморской армии майор Н.И. Садовников, командование армии предполагало, что немцы предпримут наступление с использованием большого количества танков. Поэтому значительная часть предпринятых после 17–18 мая мер была рассчитана на борьбу с бронетехникой противника. В частности, была создана вторая оборонительная линия между выс. Карагач и Сапун-горой, дооборудованы позиции на Федюхиных высотах, перед передним краем установлены противопехотные и противотанковые мины. С 18 мая на всех предприятиях города было организовано круглосуточное изготовление противотанковых ежей, для чего использовали конструкции разбитых цехов Морского завода, рельсы запасных железнодорожных путей и Балаклавской трамвайной линии [21]. Но никто из штабистов не предполагал массированного многодневного применения авиации [22].

Расстановка сил перед началом штурма

К утру 7 июня построение оборонительных боевых порядков войск СОР на 39-километровом фронте было следующим:

1 сектор. Комендантом сектора оставался командир 109-й стрелковой дивизии генерал-майор П.Г. Новиков, военком – бригадный комиссар Хацкевич; командир 388-й стрелковой дивизии полковник Н.А. Шварев (бывший зам командира 79-й морской стрелковой бригады), военком – старший батальонный комиссар К.В. Штанев. Штаб сектора и 109-й стрелковой дивизии ветряк ЦАГИ над селом Карань (поселок Флотское); штаб 388-й стрелковой дивизии – хутор Николаевка (5-й км Балаклавского шоссе).

Взгляните на схему боевых действий в период июньского наступления немцев в период с 7 до 16 июня 1942 года – КП 388-й дивизии находился на четыре километра дальше от переднего края, чем КП сектора обороны. В плане подготовки к отражению штурма 388-я стрелковая дивизия и 9-я бригада морской пехоты официально рассматривались командованием СОР как основной резерв с перспективой наращивания сил при отражении главного удара противника. Фактически же, как покажут дальнейшие события, эти соединения, наиболее укомплектованные и хорошо вооруженные, предполагалось использовать для обеспечения предполагаемой эвакуации войск из района 35-й береговой обороны.

Остается выяснить, насколько правомочными были решения командующего СОР по такому специфическому распределению сил и средств на рубежах обороны.
Мы уже вели речь о том, что в приказе командующий войсками Крыма вице-адмирал Г.И. Левченко от 4-го ноября 1941 года 2-м пунктом указывалось:
«– В состав войск Севастопольского оборонительного района включить: все части и подразделения Приморской армий, береговую оборону главной базы ЧФ, все морские сухопутные части и части ВВС ЧФ по особому моему указанию».

Этот пункт приказа не был отменен Директивой Ставки ВГК от 7 ноября о назначении командующим СОР вице-адмирала Октябрьского.
Тем не менее, в нарушение этого приказа, адмирал Октябрьский, гордо именуя бригады морской пехоты «своей личной(?!) гвардией», неоднократно вмешивался в процесс управления сухопутными войсками, особенно в части боевого управления бригадами морской пехоты, что неоднократно становилось причиной размолвок и откровенных скандалов между ним и генералом Петровым. Командиры бригад, зная крутой нрав Филиппа Сергеевича, не вникая в дрязги между военачальниками, в отдельных случаях выполняли приказы адмирала, зачастую игнорируя приказы генерала Петрова, числящегося заместителем командующего СОР по сухопутной обороне. Суть проблемы не менялась и тогда, когда бригады по специфике их комплектования, формирования и оснащения именовались «морскими стрелковыми бригадами» (как 79-я МСБ).
Крепнет убеждение в том, что так называемое «хождение по граблям» было так же распространено среди нашего командования, как состязание в перетягивании каната у моряков, страдавших от безделья в выходные дни… Не прошло и восьми месяцев как десантомания среди командования нашими войсками в Крыму привела к распылению войск на обширной территории, не позволив создать мощную группировку для отражения немецкого наступления в районе перешейков. Примерно такая же обстановка назревала с начала мая 1942 года под Севастополем.

При подготовке к отражению третьего штурма командование Черноморского флота и СОРа чрезвычайно большое внимание уделяло противодесантной обороне побережья. Военный совет флота, отдавая соответствующую директиву 11 мая, аргументировал свое решение тем, что в ходе наступления на Перекопские и Ак-Монайские позиции в октябре 1941 года противник уже применял высадку небольших морских десантов. Помимо этого, по данным разведки, наблюдалось сосредоточение немцами в районах Симферополя и Бахчисарая большого количества шлюпок, понтонов и иных переправочных средств, которые могли быть использованы для десантирования войск при сражении за Севастополь. Вы улавливаете суть проблемы – сосредоточение высадочных средств в центральной части Крыма, вызвало тревогу у командующего СОР, а размещение на тех же позициях под Бахчисараем сверхтяжелой, осадной артиллерии, до самого начала штурма не тревожило вице-адмирала Октябрьского, несмотря на неоднократные сообщения разведчиков…

В соответствии с директивой Военного совета на побережье было образовано четыре боевых участка. Отдельные задачи на случай отражения морского десанта были поставлены перед войсками Приморской армии, береговой обороной и охраной водного района главной базы. Необходимые для инженерного оборудования мероприятия выполнялись силами личного состава 9-й бригады морской пехоты, инженерными частями Приморской армии и 178-м инженерным батальоном Береговой базы.

В мае настороженность в штабе армии и в штабе СОРа относительно ожидаемой высадки противником десанта день ото дня возрастала. В те же дни из разведывательного отдела армии поступило донесение, что немцы готовят высадку с воздуха в районе Французского кладбища. Данное сообщение, как и все предыдущие, касающиеся вероятных десантов противника, было воспринято со всей серьезностью. Начальник оперативного отдела майор А.И. Ковтун немедленно выехал на рекогносцировку, по итогам которой был сделан доклад командующему. По мнению начальника штаба, вероятным районом высадки были не только Французское кладбище, но также плато Сапун-горы, Федюхины высоты и долина р. Черной (16). К сожалению, неизвестно, из каких источников начальник разведотдела армии подполковник В.С. Потапов почерпнул свою информацию, ведь немцы воздушный десант не планировали. А вот морской десант с ограниченными целями при благоприятном развитии наступления на сухопутном фронте они рассматривали как вполне возможный.

Октябрьский вынудил генерала Петрова на издание 24 мая 1942 г. Директивы на отражение предполагаемого штурма, первым пунктом которой был дан анализ складывающейся обстановки и сделан вывод, что «…противник сосредотачивает войска на севастопольском направлении с целью генерального штурма и захвата Севастополя. Следует прямо предположить попытку противника одновременно с наступлением с суши применить морской и воздушный десант» (18).

К началу отражения штурма все основные мероприятия, необходимые для борьбы с десантами противника, были выполнены. До сих пор вдоль береговой черты в районе бухт Омега, Камышевая, Казачья и заповедника Херсонесс-Таврический можно наблюдать следы окопов полного профиля и ходов сообщения, в несколько рядов, опоясавших побережье от Балаклавы до Любимовки. На отдельных участках подходы к воде были опутаны колючей проволокой. Той самой проволокой, которой катастрофически не хватало на рубежах обороны. Теперь же остается читать: «…как оказалось впоследствии, командование Черноморского флота вновь переоценило степень опасности морских и воздушных десантов» (20). Кстати, на самом последнем этапе штурма, немцы провели имитацию морского десанта в районе мыса Фиолента, и посадили на планерах штурмовую роту в районе поселка Туровки.

9-я бригада морской пехоты, которой командовал полковник Н.В. Благовещенский, прибыла в Севастополь в конце мая. Об участии 9-й бригады в боях октября-ноября под Керчью мы вели речь во второй части нашего исследования. Напомню лишь о том, что 1330 человек из состава бригады 19-го ноября были доставлены в Севастополь на лидере «Ташкент». В ноябре 1941 года в боях под Севастополем участвовал сводный батальон под командованием капитана Бузинова. В ходе декабрьских боев из личного состава сводного батальона были сформированы два батальона. Одним продолжал командовать капитан Бузинов, вторым – бывший его начальник штаба капитан Головин. Батальон капитана Бузинова составил основу десанта, высаженного в Евпаторию в ночь на 5-е января. В ходе боев за удержание плацдарма в Евпатории, батальон полностью погиб; немцы и румыны пленных моряков расстреляли. Второму батальону капитана Головина в случае высадки в Евпатории в составе второго эшелона десанта, по всем признакам грозила печальная участь их сослуживцев из первого батальона. Сколько моряков из батальона Головина дождались прибытия в мае в Севастополь основного состава 9-й бригады, сказать сложно. Капитана Головина судьба берегла, он пережил многих своих сослуживцев по 9-й бригаде 1-го и 2-го формирования.

По прибытии в Севастополь 9-я бригада насчитывала 3 тыс. человек, и генерал И.Е. Петров рассчитывал использовать ее для уплотнения боевых порядков в одном из секторов. Официально считается, что командующий СОРом адмирал Ф.С. Октябрьский всерьез опасался атак с моря и настоял, чтобы бригаду направили для обеспечения противодесантной обороны побережья.

Фактически, мотивируя свои решения заботой об обеспечении системы противодесантной обороны побережья, Филипп Сергеевич требовал оборудования рубежа для защиты района предполагаемой эвакуации. Так, со второй половины мая Командующий СОР потребовал от коменданта береговой обороной генерал-майора Моргунова держать на участках побережья, примыкавших к мысу Херсонес, мобильные и отлично вооруженные подразделения морских пехотинцев.
Два батальона 9-й бригады с частями усиления образовывали мощный опорный пункт при устье бухты Омега, при повороте дороги из города в направлении мыса Херсонес. Силами одного батальона 9-й бригады был создан опорный пункт между устьями бухт Казачья и Камышевая с целью блокирования подходов к району 35-й батареи со стороны Балаклавы по прибрежной дороге и с направления от Сапун-горы через развязку дорог у хутора Николаевка. На возвышенности между хутором Бермана и 18-й береговой батареей размещался штаб 9-й бригады со всеми вспомогательными подразделениями и обеспечивавшими службами. Тогда же, по требованию командующего СОР основной состав 388-й дивизии был сосредоточен вблизи хутора Николаевка в районе нынешнего рынка на 5-м километре Балаклавского шоссе. С начала мая полки дивизии попеременно участвовали в работах по оборудованию резервного рубежа обороны по линии старых французских укреплений от слободы Рудольфа до бывшего Георгиевского монастыря.

Одновременно работы по оборудованию отсечных рубежей обороны велись силами 9-й бригады морской пехоты. Стоит обратить внимание на тот факт, что все эти меры предпринимались в тот период, когда противодесантная оборона наиболее десантоопасного участка побережья СОР от устья Качи до Константиновского мыса, обеспечивалась исключительно за счет «внутренних» резервов коменданта 4-го сектора обороны.

Такие «оборонительные» мероприятия, проводившиеся по инициативе вице-адмирала Октябрьского, отрывали личный состав от боевой подготовки накануне штурма, не позволяли высвободить морскую пехоту для усиления наиболее ответственных участков рубежей обороны. Бригаде полковника Благовещенского слишком откровенно отводилась роль резерва для обеспечения рубежа обороны на линии б. Стрелецкая – м. Фиолент с последующим обеспечением района эвакуации.

Дальнейшие события в полной мере подтвердят мои предположения, и позволят нам вести речь о том, что командующий СОР, используя служебное положение, целенаправленно придерживал резервные части на рубеже эвакуации, вместо того, чтобы использовать их по прямому назначению – для сдерживания противника на угрожаемых участках основного рубежа обороны. Последнее обстоятельство не могло сыграть решающей роли в ходе отражения штурма города противником, но, несомненно, способствовало приближению кризисной ситуации.
Возвращаемся к составу войск в 1-м секторе. В состав 109-й дивизии на начало июня месяца входили: 381-й, 456-й, 602-й стрелковые полки, 404-й артполк, 234-я зенитная батарея, 192-й минометный дивизион, 173-я разведрота, 229-й саперный батальон, 279-й отдельный батальон связи, 281-й медсанбат, рота химразведки, автотранспортная рота. Из состава легких противотанковых полков резерва Ставки ВГК дивизии был придан 256-й противотанковый дивизион 76-мм орудий УСВ.

456-й стрелковый полк (бывший сводный полк НКВД 109-й (бывшей 2-й дивизии) располагался в три эшелона. Передовой батальон, усиленный пулеметной ротой и ротой минометчиков занимал позиции: Генуэзская башня, далее по скатам высоты 212.1 (искл.), до совхоза «Благодатъ» (искл.). Основные силы 1-го батальона полка занимали оборону в Генуэзской башне и в домах вдоль набережной Балаклавы. Вдоль скатов высот, занятых немецкими войсками, занимало позиции боевое охранение.

Второй батальон находился на противоположной стороне бухты, в районе бывшей позиции 19-й батареи, и высоты Кая-Баш. Третий батальон располагался в Кадыковке и в дотах вдоль Балаклавского шоссе. Двухбатальонный 381-й стрелковый полк 109-й СД (бывший одесский 1330-й полк) занимал позиции от опорного пункта в совхозе «Благодать» по гребню высоты до опорного пункта на хуторе Прокутора (в 500 м от окраины дер. Камары, ныне село Оборонное). Он располагался в двух батальонных опорных пунктах. Они представляли собой лесистые высоты, имевшие деревоземляные укрепления, окруженные противотанковым рвом и проволочными заграждениями. Резерв полка находился в укрытиях в совхозе «Благодать» в районе старой казармы.

602-й (бывший 383-й) в составе двух батальонов занимал позиции от деревни Камары (Оборонное) до опорного пункта вокруг развалин казармы у подножья горы Гасфорта (искл.). Во втором и третьем эшелоне на левом фланге занимала позиции 388-я дивизия. В ее составе числились: 773-й, 778-й, 782-й стрелковые полки, 953-й артполк, 181-я зенитная батарея, 675-й минометный дивизион, 452-я разведрота, 671-й саперный батальон, 841-й батальон связи, 475-й медсанбат, рота химразведки, автотранспортная рота. Из состава легких противотанковых полков резерва Ставки ВГК дивизии был придан 104-й противотанковый дивизион 76-мм орудий УСВ. Батальоны 782-го полка 388-й дивизии находились во втором эшелоне и были задействованы на строительстве укреплений и противотанковых рвов вокруг высот позади д. Камары и вдоль Ялтинского шоссе. Основные силы полка располагались в старом турецком редуте на холме Канробера. Холм был превращен в мощный опорный пункт.

Резервом сектора являлся вновь формируемый однобатальонный 773-й полк 388-й дивизии, который находился на тыловой линии обороны на высотах Карагач и в районе деревни Карань (Флотское). Полк, находившийся в третьем эшелоне, почти не имел оружия и был слабо обучен. Большую часть времени бойцы этого полка были задействованы на строительстве оборонительных укреплений на рубеже предполагаемого района эвакуации. Третий, двухбатальонный 778-й полк 388-й дивизии находился в армейском резерве. Он находился на «позициях прикрытия эвакуации», т.е. в полосе наспех восстановленных укреплений времен Крымской бывшей «линии Камьеж» в районе бухт Камышовая–Казачья.

Артиллерия сектора. 404-й артполк – в районе развилки Балаклавского и Ялтинского шоссе. Позиции полка были хорошо оборудованы, следы их и сейчас неплохо читаются над Ялтинской трассой, на границе степи и лесопосадок. Позиции имели деревоземляные погреба боезапаса и укрытия для личного состава.

1-й дивизион 953-го артполка (122-мм гаубицы) находился в районе отдельного двора в 2 км от хутора Николаевка через дорогу от хутора Максимовича. Сейчас на этом месте большая «проплешина» в виноградниках. Горные 76-мм орудия 953-го полка находились в районе хутор Лукомского – Сапун-гора.

Расположение батарей противотанкового дивизиона пока уточнить не удалось. По воспоминаниям ветеранов он располагался в долине Золотая балка, в районе 3-го отделения и вдоль дороги на Балаклаву. Артиллерия находилась под прикрытием флотской зенитной батареи на хуторе Лукомского. В этом же районе находились батареи Береговой обороны № 705 (бывшая, 116-я) и 19-я, поддерживающие сектор. Таким образом, артиллерия сектора располагалась довольно кучно. Чуть позже (10 июня) начала действовать батарея № 702-б: сначала одним, а потом и двумя 130-мм орудиями Б-13, установленными в районе хутора Отрадный. Кроме того, в секторе действовала трехорудийная батарея № 14 на мысу у Стрелецкой бухты.

Оба медсанбата дивизий находились в районе Георгиевского монастыря. Зенитная батарея 109-й дивизии находилась над деревней Карань, прикрывая КП сектора и медсанбаты. Зенитная батарея 388-й дивизии находилась в 1,5 км западнее высоты Горная, прикрывая артиллерию сектора. 1-й сектор был, пожалуй, единственным участком обороны, где была хотя бы частично реализована идея батальонных опорных пунктов. Практически все высоты в 1-м секторе обороны были опоясаны противотанковыми рвами, следы которых просматриваются и по сей день. В секторе было установлено около пятидесяти сборных железобетонных дотов и оголовков. Еще пять пулеметных дотов были построены уже в ходе боевых действий. На участке 1-го сектора находились артиллерийские доты № 1А-8А, 29 и на тыловом рубеже – доты № 30-34. Еще пять 45-мм противотанковых орудий были установлены в дзотах с использованием бетонных элементов.
Несмотря на то, что в армейский резерв был выведен двухбатальонный 778-й полк 388-й дивизии, а 773-й полк той же дивизии был однобатальонным, в стрелковых частях 1-го сектора было достаточно много бойцов. Наиболее боеспособной частью являлся 456-й полк (бывший сводный полк НКВД). Фронт сектора был небольшим: со всеми изгибами, его протяженность составляла не более семи километров.

Против сектора действовали: 28-я легкопехотная дивизия (на участке 456-го и 381-го полков), 170-я дивизия (на участке 602-го полка и опорных пунктов 388-й дивизии). 72-я ефрейторская дивизия была сосредоточена в тылу немецких войск в Варнутской долине.

2-й сектор. Комендант сектора – командир 386-й стрелковой дивизии полковник Н.Ф. Скутельник, военком – старший батальонный комиссар Р.И. Володченков. Сектор обороняли справа налево: 7-я бригада морской пехоты (4500 человек, 5 батальонов, артиллерийский дивизион, минометный дивизион); командир 7-й бригады морской пехоты – генерал-майор Е.И. Жидилов, военком – бригадный комиссар Н.Е. Ехлаков (с 7 июня, после ранения Ехлакова, – полковой комиссар А.М. Ищенко).

Штаб 7-й бригады морской пехоты находился в первой (восточной) лощине на Федюхиных высотах. Бригада располагалась в два эшелона: первый эшелон – в районе обратных скатов горы Гасфорта занимал 5-й батальон капитана Филиппова, левее на высоте Телеграфная – 4-й батальон капитана Родина. Во втором эшелоне на Федюхиных высотах – 1-й батальон майора Запорожченко, 2-й батальон м-ра Гегешидзе. Здесь же, на Федюхиных высотах, в балке находились артиллерийский и минометный дивизионы бригады. Третий батальон бригады (командир капитан Рудь) находился в районе аэродрома на Куликовом поле в противодесантной обороне. Далее, вдоль дороги на Шули (Терновка) занимали оборону части 386-й дивизии, численностью около 10 тыс. человек. Штаб сектора и 386-й СД находился на хуторе Дергачи.

Дивизия имела в своем в составе: 769-й, 775-й, 772-й стрелковые полки, 952-й артиллерийский полк, 90-й противотанковый дивизион (76-мм дивизионные пушки), 180-ю зенитную батарею, 670-й саперный батальон, 674-й минометный дивизион, 840-й отдельный батальон связи, 474-й медсанбат, дивизионный ветеринарный лазарет (в дивизии было много лошадей), автотранспортную роту. Основные силы дивизии располагались вдоль подножья горы Кара-коба, в лощине, где сейчас расположена ракетно-техническая база флота. Передовое охранение находилось на обратных скатах высот, отделяющих долину от дороги на Шули (Терновка).

За 386-й дивизией в долине Кара-Коба, до дороги на хутор Мекензия занимала оборону 8-я бригада морской пехоты (4 батальона, артиллерийский дивизион, минометный дивизион). Командир 8-й бригады морской пехоты – полковник П.Ф. Горпищенко, военком – полковой комиссар П.И. Силантьев. Бригада располагалась в два эшелона. Первый батальон находился на вытянутой высоте, идущей от обрыва Мекензиевского плато до колодца, второй батальон находился в районе хутора Кара-Коба (б. хутор Шталя) и современной в/ч, основные силы бригады находились на г. Читаретир, г.Сахарная головка и в районе верховий Первомайской балки. Штаб 8-й бригады морской пехоты 2,5 км юго-восточнее хут. Дергачи – село Новые Шули (район современного поселка Штурмовое).

Сектору придан 3-й дивизион 18-го гвардейского артиллерийского полка (10 орудий МЛ-20). Резерв сектора – три батальона 7-й бригады морской пехоты (один батальон – на охране аэродрома «Куликово поле» и два батальона в районе Сапун-горы) и батальон 775-го стрелкового полка в районе 1 км севернее Сапун-горы. Артиллерия сектора (952-й артиллерийский полк и 3-й дивизион 18-го артиллерийского полка) располагалась в районе Федюхиных высот и в районе хутора Дергачи. Части 2-го сектора были более или менее полнокровными, но фронт сектора (с изгибами) составлял около 15,5 км. На участке 2-го сектора находились двадцать морских орудий в дотах, 57 СЖБОТов, около двадцати бетонных оголовков. Сектор поддерживали своим огнем береговые батареи 177-го артдивизиона: № 701, 702, 703.

На участке второго сектора против наших соединений действовали румынские части: против 7-й бригады морской пехоты и 386-й дивизии – 1-я королевская горнострелковая дивизия. Против 8-й бригады действовала 18-я румынская пехотная дивизия полковника Ращану. Это же подразделение действовало против советской 25-й стрелковой дивизии.

3-й сектор. Комендант сектора – командир 25-й стрелковой дивизии генерал-майор Т.К. Коломиец, некоторые источники указывают военкомом дивизии полкового комиссара Н.И. Расникова, но тот был ранен 4 июня и эвакуирован в тыл. Штаб сектора и 25-й стрелковой дивизии – 1 км восточнее Инкермана, в районе древней крепости Каламита и старого монастыря.

25-я дивизия имела в своем составе: 31-й, 54-й, 287-й стрелковые полки, 69-й артиллерийский полк и 99-й гвардейский гаубичный полк. Кроме пехотных и артиллерийских полков в составе дивизии числились: 164-й противотанковый дивизион, 193-я зенитная батарея, 756-й минометный дивизион, 80-я самокатная (велосипедная) разведрота (сформирована вместо погибшего в мартовских боях 80-го отдельного разведывательного батальона армии), 105-й саперный батальон (в составе которого оставались на должностях младших командиров 37 бывших курсантов ВМУБО), 52-й батальон связи, 47-й медсанбат, рота химразведки, автотранспортный батальон.

Войска занимали позиции следующим образом: от стыка с 8-й бригадой в районе дороги на хутор Мекензия занимал позиции 3-й полк морской пехоты. Командир полка – подполковник С.Р. Гусаров, военком – батальонный комиссар Шаринов. Его полоса обороны имела длину около 2 км. Левее – небольшой выступ в районе урочища Горелый лес до Темной балки занимали два малочисленных полка 25-й дивизии: 54-й и 31-й, далее вдоль рукава Камышловского оврага стоял 287-й полк той же дивизии. Стрелковые части 25-й дивизии были крайне малочисленными и располагались в два эшелона. Вторые эшелоны 25-й дивизии находились в верховьях Мартынова оврага. Укрепления первой и второй линий обороны были в основном деревоземляными.

От стыка с 287-м полком занимала оборону 79-я морская стрелковая бригада (3 батальона). Командир бригады – полковник А.С. Потапов, военком – полковой комиссар И.А. Слесарев. Из средств усиления бригаде придавались 5-я батарея 674-го артиллерийского полка и 1-й артиллерийский дивизион 134-го гаубичного артиллерийского полка. Кроме того, бригада должна была поддерживаться артиллерией 2-го дивизиона 18-го гвардейского армейского артиллерийского полка и 724-й батареей береговой обороны. Бригада располагалась в два эшелона. 1-й батальон занимал скаты Камышловского оврага от стыка с 287-м полком, высоту Трапеция и 3-й батальон и рота 2-го батальона занимали высоту 127.9 до стыка с войсками 4-го сектора в районе высоты 123.5. Во втором эшелоне находилась 1-я рота 1-го батальона, рота ПТР, две роты второго батальона и артдивизион бригады.
К началу третьего наступления немецко-фашистских войск бригада в своем составе имела три стрелковых батальона, минометный батальон 82-мм минометов, минометный дивизион 120-мм минометов, два артиллерийских дивизиона и четыре отдельных роты (автоматчиков, противотанковых ружей, разведывательную и саперную).

В каждом стрелковом батальоне бригады имелось три стрелковых, одна пулеметная и одна минометная роты. После пополнения людьми и доукомплектования вооружением численность бригады составляла 3527 человек. В стрелковых ротах насчитывалось от 100 до 110 человек в каждой. На вооружении в подразделениях бригады имелось: ручных пулеметов – 94, станковых пулеметов – 38 (включая взвод крупнокалиберных пулеметов ДШК, полученных со складов флота), противотанковых ружей – 27 и 50-мм минометов – 35.

В составе артиллерии усиления бригады: 82-мм минометов – 26, 120-мм – 8, 45-мм противотанковых орудий – 6, 76-мм полковых пушек – 8, 122-мм гаубицы – 4. Кроме того, бригаде были приданы: 5-я батарея 674-го легкого противотанкового артполка – четыре 57-мм орудия ЗиС-2, 1-й артдивизион 134-го гап – 10 орудий 122-мм гаубиц. На участке бригады могли действовать 2-й артдивизион 18-го гвардейского ап – 8 107-мм орудий, 724-я батарея береговой обороны – 4 морских орудия 152 мм «МЛ-20».

Резервом сектора являлся 2-й Перекопский полк морской пехоты. Командир полка – подполковник Таран (бывший командир 2-го Черноморского полка морской пехоты), военком – батальонный комиссар И.В. Степашин.

Сектору были приданы: 107-мм орудия 18-й гвардейского артиллерийского полка (без 3-го дивизиона) и по дивизиону от 905-го, 52-го и 134-го гаубичного артполков (122-мм орудия). Артиллерия сектора располагалась в верховьях Мартынова оврага – гора Кара-Коба (Читаретир) – тыловые позиции 79-й бригады. В 3-м секторе части имели разную укомплектованность. Хуже всего ситуация обстояла именно в Чапаевской дивизии. В дивизии (при полной укомплектованности тыловых частей) пехотные батальоны имели 25-35% личного состава. Более того, полки дивизии были в основном двухбатальонными, а 287-й полк – однобатальонным. Батальоны 79-й бригады и 2-го Перекопского полка были также ослаблены, хотя ситуация в них была не такой плохой, как в 25-й дивизии. Во втором Перекопском полку третий батальон еще только формировался. Пехотные батальоны этих частей имели от 45 до 65% личного состава. 3-й полк морпехоты был укомплектован на 80%.

Длина оборонительной линии (с изгибами) составляла 8,5 км. Против 25-й дивизии действовали: румынская 18-я пехотная дивизия и часть 50-й дивизии немцев. На участке 79-й морской стрелковой бригады противостояли сразу две немецких дивизии: 50-я и 22-я, а в резерве в деревне Заланкой находилась еще одна, 24-я немецкая дивизия.

4-й сектор.
Комендант сектора – командир 95-й стрелковой дивизии полковник А.Г. Капитохин, военком – старший батальонный комиссар А.П. Гордеев. Штаб сектора и 95-й стрелковой дивизии – Братское кладбище в 150 м от храма.

Состав: 95-я стрелковая дивизия в составе 90-й, 161-й, 241-й стрелковые и 57-й артиллерийский полки, 97-й отдельный противотанковый дивизион, 194-я зенитная батарея, 91-й батальон связи, 48-й саперный батальон, 103-й медсанбат, авторота, разведрота. Состав дивизии солидный, но все три полка дивизии после мартовских боев имели очень слабый, двухбатальонный состав, а 241-й полк был однобатальонным и находился в стадии переформирования. Такая же ситуация была и в 172-й дивизии.
172-я стрелковая дивизия, командир – полковник И.А. Ласкин, военком – бригадный комиссар П.Е. Солонцов. 747-й, 514-й стрелковые полки были двухбатальонными, а формируемый 388-й стрелковый полк численностью был менее батальона.

В боевых порядках дивизии находились 134-й гаубичный артиллерийский полк (без 3-го дивизиона, который действовал в 3-м секторе); 341-й отдельный зенитный дивизион; 174-й отдельный противотанковый дивизион. Кроме того, в 172-й дивизии числились 270-й саперный батальон, 224-й медсанбат, 222-й батальон связи.

Сектору были приданы: 1-й дивизион 52-го артиллерийского полка (155-мм пушки Шнейдера), 2-й и 3-й дивизионы 905-го артиллерийского полка (76-мм горные орудия). Штаб 172-й стрелковой дивизии находился на обратных скатах высоты 104,5.

Войска сектора занимали рубеж (справа налево): 747-й стрелковый полк – высота 123.5 – изгиб железной дороги в районе современного поселка ВИР; 514-й стрелковый полк – далее до дер. Бельбек (Фруктовое); 90-й стрелковый полк – от дер. Бельбек (искл.) до 2,5 км западнее дер. Бельбек; 161-й стрелковый полк – от стыка с 90-м полком до берега моря в 2 км севернее дер. Любимовка.

Резерв сектора – 241-й стрелковый полк в составе батальона в районе бывшей батареи № 20 (массивы царских батарей № 16 и 24) в районе нынешней турбазы им. Мокроусова.
Артиллерия сектора располагалась следующим образом:
– 57-й артиллерийский полк (76-мм дивизионные орудия) – в районе дер. Учкуевка;
– два дивизиона 905-го артиллерийского полка (горные 76-мм орудия) и два дивизиона 134-го гвардейского артиллерийского полка (122-мм гаубицы) находились в районе – кордон Мекензия – № 1 ст. Мекензиевы Горы;
– дивизион 52-го армейского артиллерийского полка (155-мм орудия Шнейдера с ограниченным количеством боезапаса) – в 2 км юго-восточнее совх. им. С. Перовской.

Против сектора действовали 132-я и 22-я немецкие дивизии. Интересно и то, что памятный знак границы секторов над поселком «Заря свободы» установлен не на границе 3-го и 4-го секторов, а на границе позиций 747-го и 514-го полков 172-й дивизии.
Общая длина оборонительной линии сектора с изгибами составляла около 7 км. Нужно отметить, что длины оборонительных линий даны по результатам современных фактических замеров и немного расходятся с указанными в сводках военного времени.

В полосе сектора находились шестьдесят СЖБОТов, восемь морских орудий в дотах, поддерживали сектор батареи береговой обороны № 2 и № 12.

Резерв Приморской армии составляли:
345-я стрелковая дивизия: 1163-й, 1165-й и 1167-й стрелковые полки. Она находилась в районе: Мартынов овраг (1165-й полк, батальон связи и инженерный батальон), Графская балка и штольни нефтебазы (1163-й полк, 1167-й полк).
Штаб 345-й стрелковой дивизии находился в 1,5 км юго-восточнее кордона Мекензия № 1. Дивизия еще не оправилась после мартовских боев, и все ее пехотные полки имели от 25 до 40% личного состава. Если брать общую численность (с учетом артиллерийских и тыловых частей), то в составе дивизии оставалось не более 50% личного состава. В стрелковых батальонах было не более 40% личного состава. В составе дивизии числились: 78-й противотанковый дивизион, зенитная батарея, минометный дивизион, саперный батальон, батальон связи, разведрота, автотранспортная рота, медсанбат. Командир дивизии – полковник Н. Гузь, военком – старший батальонный комиссар А. Пичугин.

В резерве СОР оставались:
– 778-й стрелковый полк 388-й стрелковой дивизии. Он стоял в районе хутора Голикова рядом с хутором Пятницкого;
– Местный стрелковый полк Береговой обороны (очень ослабленного состава). Располагался в своих казармах на старой батарее № 4 (возле современного катерного причала на Северной стороне);
– 125-й танковый батальон (3 роты по 8 танков) располагался поротно в засадах в районе 3-го сектора. Основное расположение батальона находилось в районе современной войсковой части недалеко от развилки старой и новой дорог;
– 81-й танковый батальон в районе хуторов Голикова-Пятницкого – в обеспечении противодесантной обороны. Этот батальон числил своим личным резервом командующий СОР – Ф. Октябрьский.

Стоит обратить внимание на то, что в процессе скандальных «разборок» 60-х годов между группой адмирала Октябрьского и ветеранами Приморской армии, возглавляемой генералом Ковтуном, Филипп Сергеевич решительно и безапелляционно утверждал, что в боевой и повседневной документации генерал Петров именовался исключительно как «заместитель командующего СОР по управлению сухопутным войсками», и не имел права подписывать документы как командующий Приморской армией. По анализ фактического хода событий и документов боевой деятельности войск, следует признать, что скандальные демарши адмирала Октябрьского против Петрова и в период обороны, и тем более, в послевоенных дискуссиях были абсолютно беспочвенны. Сохранилось много архивных документов по служебной переписке штабов Закавказского и Крымского фронтов, в которых генерал-майор Петров именовался исключительно как командующий Приморской армией, оперативно подчиненной командующему Севастопольским оборонительным районом. Более того, в вышеприведенном документе (по перечислению сил и средств по секторам обороны) были отдельно определены резервы, находившиеся в распоряжении командующего Приморской армией, и отдельно – командующего СОР.

Хроника третьего штурма. Оценка деятельности Октябрьского и Петрова в период его отражения
 
День первый, 7 июня 1942 года

До сих пор считалось, что командованию СОР удалось упредить немецкую артиллерийскую подготовку. Из воспоминаний Андрея Ковтуна:
«Вечером 6 июня позвонил Николай Иванович (Крылов. – Б.Н.), приказал оставить вместо себя Шевцова и к 24 часам прибыть в штаб. Когда я зашел к нему, он что-то быстро писал. Закончив, тут же протянул листок стоявшему рядом Безгинову и сказал:
– Немедленно передайте лично начальникам штабов дивизий и бригад. – И, обращаясь ко мне, добавил: – Хорошо, что ты быстро приехал. Во втором секторе захвачен пленный, который показал, что 7 июня в 5 часов немцы начнут наступление. На Бельбекском направлении действуют их 50-я и еще какая-то дивизия. Одновременно наступление начнется и вдоль Ялтинского шоссе. Садись к телефонам и проверяй, готовы ли войска.
Немного позже зашел начальник штаба артиллерии полковник Н.А. Васильев и сообщил, что в 2 часа 55 минут артиллерия армии начнет контрподготовку и нанесет удар по исходным позициям немцев, изготовившихся к атаке.
За проверкой готовности время шло быстро. Когда же до начала нашего артиллерийского огня осталось 5 минут, я вышел из штольни, чтобы самому, если не увидеть, то ощутить мощь внезапного удара по врагу, готовому к прыжку».
 В 02.55 артиллерия СОР начала контрподготовку, направленную на подавление батарей противника. Внезапный массированный огонь и смелые действия штурмовой авиации по вражеским позициям немного расстроили боевые порядки противника. Однако большого урона противник не понес, ибо контрподготовка (вследствие ограниченного количества боеприпасов) длилась всего 20 минут, а в штурмовке принимали участие только 8 самолетов Ил-2 штурмового авиаполка майора Губрия.
Наши источники указывают, что «...только к 4 часам утра немцам удалось восстановить связь и начать артподготовку».
Это неправда. Немецкая артподготовка задержалась всего на 15 минут и началась в 03.15. Длилась она в течение часа. Свое слово сказала и авиация СОРа: «Внезапный массированный огонь и смелые действия 18-го штурмового авиаполка по вражеским позициям в Бельбекской долине расстроили боевые порядки и ослабили силу первого удара врага», Героическая оборона Севастополя. С. 263). Поэтому якобы противнику пришлось перенести начало своего наступления с 03.00 на 07.00 (18). Бывший начальник штаба 79-й бригады В.П. Сахаров также свидетельствовал об эффективности контрподготовки: «Ответный огонь врага до 4 часов был беспорядочным» (20).
Из немецких источников. По сообщениям командования 306-го артиллерийского полка «…во второй половине ночи – оживленная артиллерийская активность всеми калибрами» (25).
В вечернем сообщении 7 июня уточнялось, что тылы корпуса и огневые позиции попали под разрозненный обстрел нескольких батарей. Ни о каких серьезных последствиях обстрела не говорилось. Причиной тому, очевидно, было следующее. Действительно, 7 июня противник назначил начало артиллерийской подготовки на 03.00. Вот только… по берлинскому времени. О чем и говорил захваченный немецкий пленный. Но в разведывательном отделе, а затем и в штабе Приморской армии почему-то решили, что немцы начнут свое наступление по московскому времени и приурочили свою контрподготовку к 02.55 по Москве. В результате, конечно же, тонны боеприпасов, выпущенных по немецким позициям до момента занятия противником исходного положения для штурма, не причинили ему существенного ущерба.
Ошибка, допущенная нашим командованием в определении часа начала артподготовки противника, подтверждается официальным документом. В 21.00 начштаба Приморской армии генералом Н.И. Крыловым был издан приказ № 175. В нем, в частности, говорилось: «Из захваченных документов стало известно, что сегодня, 6.6.42, заканчивается пятидневная артиллерийская и воздушная подготовка к наступлению на Севастополь. Начало наступления в 3.00 7.6.42. Командующий приказывает: всем людям сейчас отдыхать. К 2.00 7.6.42 привести все части в полную боевую готовность к отражению вражеского наступления. Артиллерии быть в готовности немедленно открыть беспокоящий огонь в направлении вероятных направлений вражеских ударов. Всем зенитным батареям быть в готовности уничтожать вражеские самолеты и танки» (27).
Возможно еще одно, хотя и менее вероятное, объяснение случившегося. Бывший переводчик оперативного отдела Приморской армии старший лейтенант Р.А. Арзуманян на допросе в лагере военнопленных в августе 1942 года Симферополе заявил, что командование не знало точно, когда начнется наступление на Севастополь. Из показаний захваченных пленных было известно, что оно состоится в первую декаду июня. Поэтому после начала артиллерийского наступления командование СОРа ожидало наземных атак буквально каждый день. Обстрел, проведенный в ночные часы 7 июня, мог быть одним из многих обычных артиллерийских обстрелов, предпринимаемых советскими войсками, но, поскольку он совпал с началом немецкого наступления, ему впоследствии стали приписывать особое значение.
Так, или иначе, но в ответ на огонь наших батарей сильный огонь был открыт немецкой артиллерией на участке предполагаемого главного наступления в 3-м и 4-м секторах, где действовали шестиствольные минометы и реактивные батареи. Вопреки распространенной легенде о преимуществе «катюш», немецкие реактивные снаряды были мощнее, а эффект от немецких реактивных снарядов был значительно выше. Г.И. Ванеев указывает: «Одновременно с артиллерийской была проведена и авиационная подготовка». Это не так, авиация начала действовать с рассветом. Авианалеты продолжались с 4 ч 20 мин до 6 часов 45 минут. Немецкие войска начали наступление сразу после завтрака в 7 часов. Правда, немецкие источники называют другое время: 6 часов утра.
Из воспоминаний А. Ковтуна: «Атака гитлеровцев началась по всему фронту. Вскоре стало ясно, что главный удар, как мы и ожидали, они наносят на Бельбекском направлении, причем на Ялтинском из района Камары на Сапун-гору нацелен вспомогательный удар. На остальных участках фронта действия противника носили скорее сковывающий характер.
Центр удара на Бельбекском направлении приходился на участок обороны 172-й дивизии, 79-й бригады и 287-го полка Чапаевской дивизии.
Здесь, как и на участке вспомогательного удара, наступление поддерживалось массированным огнем артиллерии, непрерывными атаками авиации. Впереди шли танки, прикрываемые сплошной завесой огня, за танками – пехота…» (14).
Из истории 22-й нем. пехотной дивизии: «В месте наступления одной только 22-й ПД было сосредоточен огонь около 100 батарей артиллерии. В утреннем сумраке в 5 час. 50 мин начали атаку на вражеские позиции подразделения 1 и 3-й батальоны 47-го ПП (слева), и 2 и 3 батальоны 16-го ПП (справа). Пожалуй, первые позиции противника были захвачены более-менее легко, но в дальнейшем твердость их защитников, их непрекращающийся огонь вынуждал каждую огневую точку захватывать с использованием огнеметов, дымовых зарядов и ручных гранат. Каждый считал это своим долгом» (23).
Первый день немецкго наступления запечатлелся в памяти майора В.П. Сахарова иначе: «…разразилась настоящая огневая буря. В воздухе появились бомбардировщики. Все потонуло в грохоте сплошных разрывов. Казалось, от их жара плавится камень. С корнем вырывались деревья и кусты… Когда удавалось высунуть голову из окопа, чтобы окинуть взглядом участок бригады, я видел лишь стелющееся облако черного дыма и пыли. Поднимаясь все выше, оно скоро заслонило солнце. Стало сумрачно, как при затмении. Особенно густой дым закрывал наш левый фланг и то, что было за ним, – позиции 172-й дивизии» (21).
«Пока корпусная и дивизионная артиллерия 11-й армии обрабатывала передний край советской обороны, концентрируясь на участках прорыва, крупнокалиберные немецкие орудия обстреливали вполне определенные цели, своевременное подавление которых предполагало успех дальнейшего продвижения войск. Пушка «Дора» калибра 800 мм открыла огонь по фортам «Сталин» и «Молотов», мортира «Карл» продолжила вести борьбу с 30-й батареей береговой обороны. Мортира «Гамма» обстреливала выс. ПМ 011 и 137,1, батарея гаубиц калибра 420 мм наносила удар по станции Мекензиевы Горы, мортиры калибра 305 мм направили свой огонь по позициям войск у кордона Мекензи № 1» Хаупт В. Сражения группы армий «Юг». – М., 2006 (27).
Под прикрытием артиллерийского огня немецкая и румынская пехота заканчивала сосредоточение, выдвинувшиеся вперед саперы торопливо разминировали проходы в заграждениях. На исходные позиции подтягивались батареи штурмовых орудий, которым в самое ближайшее время надлежало своим огнем поддерживать атакующую пехоту. Надежды на то, что наблюдатели определили все цели, а артиллерия сумеет их подавить, не было. Оттого ожидалось, что бой будет тяжелым и кровопролитным. Защитники Севастополя уже не раз демонстрировали свое умение оборонять свои позиции.
Начало боя оказалось неожиданным(?) для 79-й бригады. Дело в том, что, когда закончились артиллерийский обстрел и бомбежка, весь передний край III и IV секторов был окутан дымом и пылью, как туманом. В этом мареве не было видно ничего дальше нескольких десятков метров. Момент начала атаки немецкой пехоты командование бригады просмотрело. По этому вопросу бывший начальник штаба соединения, объясняя, почему с наблюдательного пункта не заметили атаку, выразился вполне определенно, заявив: «Само наше пребывание здесь при таком дыме над долиной казалось уже бессмысленным» (21). Судя по всему, начальник штаба бригады майор Сахаров считал бессмысленным оставаться на командном пункте, с которого невозможно визуально наблюдать свои позиции и ход боя.
Перед атакой своей пехоты противник еще раз подверг обстрелу деревню Камышлы и находившееся в ней боевое охранение 79-й бригады. По ней с 5.00 до 5.15 немецкие крупнокалиберные минометы выпустили по 30, а минометы среднего калибра – по 100 мин. В 5.50 в атаку бросились солдаты передовых 10-й и 11-й рот 3-го батальона 123-го полка 50-й дивизии. Рядом с ними бежали саперы 2-й роты 71-го батальона. Они должны были насколько возможно быстро обнаружить минные поля и проделать в них проходы.
Увидев атакующие цепи непосредственно перед передним краем, командование 79-й бригады растерялось и в первые, самые важные минуты не знало, что предпринять и как действовать. Это позволило противнику захватить инициативу на этом участке. Немцев обнаружили, когда они, благополучно преодолев минные заграждения, уже приближались к первой линии окопов. По ним немедленно был открыт огонь, но удержать их было уже невозможно...
На позиции 3-го батальона обрушились солдаты 16-го полка 22-й дивизии. Им уже приходилось воевать в этом районе в декабре 1941 г., и местность была хорошо знакома. Немецкие пехотинцы уверенно поднимались вверх по склонам, уверенно ориентируясь среди зарослей, балок и иных складок местности. Впереди шли саперы, они быстро и умело проделывали проходы в заграждениях, так что в первой фазе боя почти никаких потерь немцы не понесли.
Несчастливым исключением для наступавшего противника оказалась 5-я рота его 2-го батальона. Двигаясь вдоль подошвы высоты, она попала на обширное минное поле, в спешке не замеченное саперами. За несколько минут погибли командир роты и 20 унтер-офицеров и солдат. Еще 5 человек получили тяжелые ранения. Но остатки роты продолжили атаку.
Вскоре противник вырвался на гребень выс. 124, 0, и бой завязался непосредственно в траншеях 3-го батальона 79-й бригады. Успешную атаку немецкого 16-го полка поддержали батальоны соседнего 47-го. При том, что немцы несли новые и новые потери: «выбыл из строя командир 6-й роты лейтенант Фогель, в самой роте было убито и ранено еще несколько солдат. По приказу командира 2-го батальона ее остатки объединили и вновь бросили в бой. Тем временем солдаты 22-го саперного батальона лейтенанта Брюггеманна приступили к расчистке минных полей в лощине между высотами 124, 0 и 126,5. По ней предполагалось вывести на вершину плато батареи 190-го дивизиона штурмовых орудий. Командир 2-го батальона майор Брунс лично встретил их и развернул по направлению в тыл оборонявшимся на выс. 124, 0 бойцам 5-й роты 2-го батальона 79-й бригады» (25).
Примерно к 10.00 противник захватил первую траншею на стыке 3-го батальона бригады и 747-го полка 172-й дивизии, ворвался на передовые позиции в 300 м южнее выс. 124, 0 и выбил оттуда оборонявшихся. Глубина прорыва составила до 600 м. Развивая успех, немцы ввели в бой до 12 штурмовых орудий, продвигаясь в распадке между выс. 124, 0 и 126,5 в направлении выс. 137, 1. Пехота одна за другой блокировала и уничтожала узлы сопротивления. Серьезные проблемы для наступавших создавали многочисленные бетонные и дерево-земляные огневые точки. Их подавляли с помощью штурмовых орудий или обстрелом из 20-мм зенитных автоматов 4-й батареи 501-го полка, а иногда подрывали связками ручных гранат.
К 10.20 немцы смогли охватить фланг 9-й роты и стали приближаться к командному пункту 3-го батальона, находившемуся на выс. 145, 4. Заметив приближение противника, командир батальона майор Я.С. Кулиниченко бросил в контратаку взвод связистов. В рукопашную пошла и 9-я рота [RH. 20-11-332. S. 2].

Из воспоминаний А. Ковтуна: «…Первый натиск наши войска выдержали. Враг откатился на исходные позиции, оставив горы трупов и подбитые танки. Но в четвертой атаке, начавшейся около 10 часов утра и нанесенной в стык 79-й бригады и 747-го полка 172-й дивизии врагу удалось вклиниться в нашу оборону. Мы ввели в бой резерв 3-го сектора в составе батальона 2-го Перекопского полка при поддержке нескольких танков. Самый ожесточенный бой разгорелся в полосе 172-й дивизии и 79-й бригады. Здесь две дивизии немцев при поддержке танков волна за волной шли в атаку. Но единственное, чего достигли фашисты на этом направлении, – эго сбили боевое охранение, понеся при этом значительные потери. Как только они вышли к переднему краю, их встретил плотный огонь. Местами наши воины бросались в рукопашные схватки. И враг не выдержал, откатился вниз, в долину…».
Теперь обратимся к воспоминаниям непосредственного участника событий, командира 172-й дивизии И.А. Ласкина: «…С новой силой содрогнулась земля. На всех наших позициях забушевал огненный вихрь. От разрывов многих тысяч бомб и снарядов потускнело небо. А самолеты все летели и летели волна за волной. И бомбы сыпались на нас почти непрерывно. В воздух взлетали громадные глыбы земли, деревья с корнями. Особенно сильно подвергались бомбежке и артиллерийскому огню боевые порядки 172-й дивизии и левофланговый батальон 79-й бригады. По узкому участку в четыре-пять километров одновременно вели огонь свыше тысячи орудий и минометов, его бомбили около 100 бомбардировщиков. Огромное облако темно-серого дыма и пыли поднималось все выше и скоро заслонило солнце. Светлый солнечный день сделался сумрачным, как при затмении. Вскоре была замечена приближающаяся к нашему переднему краю цепь фашистов. Но тут же, спасаясь от нашего огня, гитлеровцы стали ложиться и укрываться за различными складками местности. Они будто исчезали на время, но через какие-то минуты вновь поднимались и устремлялись вперед. И снова наш огонь прижимал их к земле. Перед самым передним краем метко разили фашистов артиллеристы 134-го гаубичного артиллерийского полка и минометчики дивизиона М.А. Макаренко. Обрушила свой огонь на врага и батарея береговой обороны. Зеленая Бельбекская долина стала похожа на огромный костер, затянутый дымом. Немцы несли большие потери, и вскоре атаки прекратились» (18).

Действительно, части 22-й дивизии к 8 ч 30 мин, продвинувшись в долине Бельбека на 500 м, в ходе первой же часовой атаки понесли серьезные потери и залегли. Понесли серьезные потери и части 132-й дивизии, атаковавшие правее, ближе к морю. В лесистой части Камышловского оврага атаки 50-й дивизии противника были отбиты с большими потерями. Первая атака немецких войск велась без поддержки бронетехники и была отбита передовым охранением. Над деревней Бельбек (Фруктовое), на правом берегу, находилось боевое охранение 172-й дивизии, численностью около роты (2-я рота 514-го полка), которое первым приняло удар немецких войск. Бой был неравным, но первую атаку бойцам удалось отбить. «Мы с беспокойством и душевным трепетом ожидали кровавой схватки. Да и знают ли ребята о подстерегающей их опасности? Но опасения были напрасными. Как по команде, наши солдаты боевого охранения стали бросать гранаты в набегающих фашистов. Одновременно застрочили и автоматы. Не прошло и пяти минут, как цепи немцев были полностью уничтожены. Задачу бойцы охранения блестяще выполнили. Но командир роты отходить не стал, решил продолжать бить врага на передовой позиции».

Успешно отразило атаку и передовое охранение 79-й бригады в районе деревни Камышлы. Сама деревня была превращена в опорный пункт. Многие дома были превращены в укрепления и усилены бетоном, подходы к деревне были прикрыты двумя сборными железобетонными дотами. Оборону в деревне занимала 1-я рота 1-го батальона 79-й бригады.
Передовые отряды 47-го полка 22-й дивизии были остановлены плотным пулеметным огнем со стороны деревни и, не смотря на то, что большинство огневых точек на скатах высоты 127.9 были разбиты артогнем, продвинуться не смогли.
После первой неудачной атаки немецких войск последовала штурмовка оборонительных позиций немецкими истребителями и бомбардировщиками, и в 11 часов была проведена повторная атака уже при поддержке бронетехники.
Вторая атака немецких войск велась в трех направлениях. Вдоль Симферопольского шоссе, здесь атаковали 436-й полк 132-й немецкой дивизии и 16-й полк 22-й немецкой дивизии. В стык между 172-й дивизией и 79-й стрелковой бригадой атаковал 65-й полк немецкой 22-й дивизии. По Екатерининской дороге в стык между 1-м и 3-м батальонами 79-й МСБр атаковал 47-й полк той же дивизии. Эта атака была подготовлена лучше и стала роковой для боевого охранения 172-й дивизии. Оставшись без боеприпасов, бойцы затаились в окопах. Забросав траншеи гранатами, немецкие войска попытались занять окопы боевого охранения, но оставшиеся в живых бойцы ввязались в штыковой бой.
Почему боевое охранение 172-й дивизии не отошло назад? Сложно сказать, но уже к середине дня рота боевого охранения престала существовать, из ее состава в расположение дивизии вышло всего семь человек. Та же судьба постигла боевое охранение 79-й МСБр в деревне Камышлы. Бойцы 1-й роты смогли отбить три атаки пехоты противника, но через час во время третьей атаки подошли штурмовые (самоходные) орудия противника и начали планомерное уничтожение опорного пункта в деревне. Сборный бетонный дот, установленный на окраине деревни Камышлы метким огнем отсек пехоту противника, а расчеты противотанковых ружей смогли подбить две машины. Немецкому штурмовому орудию удалось, раздавив позиции ПТР, подойти к доту с фланга и выстрелом в амбразуру уничтожить дот.
Вторую атаку немецких войск Ласкин описывает так: «…Вначале их насчитали около трех десятков, но машины все шли и шли из глубины. Вскоре их было уже около шестидесяти. И большая часть танков двигалась на участок 747-го стрелкового полка подполковника Шашло и на левый фланг соседней 79-й бригады полковника Потапова. Танки шли под прикрытием плотного огневого вала. Вслед за ними поднялась и пехота».
Танки атаковали на двух направлениях: вдоль Симферопольской дороги и из Камышловского оврага. В мемуарах П.А. Моргунова указывалось: «Тяжелая обстановка сложилась на участке 79-й стрелковой бригады (командир – полковник А.С. Потапов) и 172-й стрелковой дивизии (командир – полковник И.А. Ласкин). Группа немецких танков из долины реки Бельбек пыталась прорвать стык этих соединений».
Его слова, ничего не уточняя, повторяет Г.И. Ванеев. Однако атаковать танками стык 172-й дивизии и 79-й бригады противник не мог, в этом районе из-за пересеченного рельефа могла атаковать только пехота. Стык между 79-й бригадой и 172-й дивизией проходил по высоте, непроходимой для танков. Насыпь железной дороги и крутые скаты высот являлись непреодолимыми для бронетехники. Танки и самоходные орудия, действительно, атаковали стык двух полков 172-й дивизии. Атака велась вдоль Симферопольской дороги и вдоль пологих скатов балки, по которой прошла современная дорога, но и там они пройти не смогли.
Замечу, что линия современного Симферопольского шоссе проходит по насыпи, которой во время войны не было. Ранее в этом месте была поросшая лесом балка с крутыми склонами, а дорога проходила через современный поселок «Заря свободы». По дороге и балке проходила граница 514-го и 747-го полков 172-й дивизии.
На этом участке бронетехнике удалось продвинуться на 700 метров, но по немецким машинам открыли огонь батареи 134-го гаубичного артполка. Огонь вели орудия 2-го дивизиона майора Мезенцева и 3-го дивизиона капитана Халамендыка. Они били по машинам, выдвигавшимся из Бельбекской долины, а батареи 1-го дивизиона капитана Постоя поддерживали 79-ю бригаду, ведя огонь по танкам, двигавшимся по Екатерининской дороге из Камышловского оврага. Им помогали орудия полковой артиллерии, артдивизиона 79-й бригады и подразделения противотанковых ружей.
В разгар боя по нашим позициям открыла огонь немецкая батарея тяжелых реактивных минометов, стоявшая за деревней Камышлы. Тогда командир батареи младший лейтенант А.С. Умеркин несколькими выстрелами заставил ее замолчать и снова перенес огонь на пехоту и танки. Отлично действовала в этом бою прикрывавшая подступы к высоте 9-я батарея (командир – младший лейтенант Ф.Т. Сухомлинов) 3-го дивизиона (командир – капитан Д.В. Халамендык).
В ходе боя удалось подбить 12 танков и штурмовых орудий, но противнику удалось прорваться к оборонительным укреплениям. Завязался бой в пяти узлах сопротивления, созданных в Бельбекской долине и в деревне Камышлы. Особенно упорные бои развернулись вокруг узла сопротивления, который был оборудован на бывшем томатном заводе (современный поселок «Заря свободы» и участок, по которому пошло новое Симферопольское шоссе). Узел сопротивления представлял собой пять небольших зданий, окруженных каменной оградой, вокруг которой были построены полевые укрепления. Рота, занимавшая укрепления, была усилена батареей полковых орудий, крупнокалиберными и станковыми пулеметами. Командовал ротой старший лейтенант Каплан, а батареей полковых орудий – старший лейтенант Бондаренко. Бойцы, сражавшиеся в узле сопротивления, отбили все атаки, но понесли серьезные потери. Эвакуировать раненых не представлялось возможным, участок в 200 м до водостока под железной дорогой простреливался противником.
В ходе второй атаки некоторый успех наметился на участке немецкой 132-й дивизии, которая также предприняла атаку на участке западнее дер. Бельбек (Фруктовое). Но в 12 часов 1-й и 3-й батальоны 436-го полка немецкой 132-й дивизии попали под огонь советской артиллерии и понесли существенные потери. Оказывая огневую поддержку, береговая и полевая артиллерия ударила по скоплениям вражеских войск, артиллерии и танкам. Особенно результативным был огонь 305-мм береговых батарей № 30 (командир – майор Г.А. Александер) и № 35 (командир – капитан А.Я. Лещенко), а также 134-го гаубичного артиллерийского полка (командир – майор И.Ф. Шмельков). Немецкая 132-я дивизия вновь понесла серьезные потери.
Перелом в пользу немецких войск наметился только около 13 часов, в ходе третьей атаки. Немецким войскам при поддержке бронетехники удалось, обойдя огневые точки, прорваться по Екатерининской дороге. Одной штурмовой группе немцев удалось просочиться между высотами 123.5 (немецкое название высоты Stellenberg) и 127.9 (Bunkerberg) по Минометной балке. Немецкие войска с боем прорывались к тоннельному водосбросу под железной дорогой и оттуда снизу пытались атаковать вдоль балки. Однако плотный огонь с двух высот наносил немецким войскам большие потери.

Из воспоминаний Р. Мюллера, участника тех событий с немецкой стороны: «Успех наметился у 1-го батальона 47-го полка 22-й дивизии, который при поддержке штурмовых орудий, прорвался вдоль старой дороги, но неожиданно в тылу батальона ожили большевистские огневые точки, и он, выйдя на плато, оказался почти отрезанным от основных сил. Только к пяти часам после полудня пулеметные точки противника удалось подавить пионерными частями с помощью огнеметов. В это же время 1-й и 3-й батальоны 122-го полка 50-й дивизии, наступавшие левее на гору Трапеция, завязли в боях в непроходимой лесной местности. Достигли успеха и два батальона 65-го полка, двигавшиеся по Минометной балке. Им почти удалось соединиться с воинами доблестного 47-го полка, но их продвижение было остановлено огнем вражеской батареи и пулеметным огнем из двух большевистских дотов, которые занимали отборные коммунистические части...» (24).

Итак, частям немецкой 22-й дивизии удалось с двух сторон вклиниться в оборону 79-й бригады, отсекая 3-й батальон и 5-ю роту второго батальона на высоте 127.9. Линия обороны 79-й бригады была достаточно протяженной и не очень глубокой. Протяженность участка обороны 79-й бригады по фронту достигала 3,7 км, глубина первой линии – 2-3 ряда окопов. Насыщенность дотами на этом участке была небольшой, поэтому удержать линию обороны 79-я бригада не смогла. Соединившись, две немецких группы окружили 2-й противотанковый опорный пункт 79-й бригады, который располагался на вершине высоты 127.9 (немецкое название высоты Bunkerberg). В окружение попали две батареи 79-й бригады, бойцы 8-й роты 3-го батальона, 5-й роты второго батальона 79-й бригады. Кроме того, в окружение попали артиллеристы, находившиеся на корректировочных и наблюдательных постах в районе высоты.
Из воспоминаний И.А. Ласкина: «События развивались не в нашу пользу. На фронте 79-й бригады группы вражеских автоматчиков стали просачиваться в глубину обороны и вышли к высоте, где находились наблюдательные пункты командира 3-го дивизиона 134-го гаубично-артиллерийского полка капитана Д.В. Халамендыка и командира 9-й батареи младшего лейтенанта Ф.Т. Сухомлинова» (18). Наблюдательные пункты артиллеристов сражались в окружении, пока оставался боезапас к личному оружию, однако вскоре патроны закончились. Наблюдательный пункт 3-го дивизиона отбили контратаковавшие бойцы 79-й бригады, а КП 9-й батареи отбить не успели. Когда кончился боезапас младший лейтенант Сухомлинов вызвал огонь батарей на свой КП.

До полка пехоты противника с танками вышли на саму высоту, где располагались наблюдательные пункты командира 1-го дивизиона 134-го гаубичного артиллерийского полка капитана Н.Ф. Постоя и командира 1-й батареи младшего лейтенанта А.С. Умеркина. Завязалась неравная схватка артиллеристов с немецкой штурмовой группой. Только Умеркину с раненым командиром взвода и связистом удалось вырваться и выйти к своим. В бою понесли большие потери роты 79-й бригады. Их остатки были сведены в один взвод, который возглавил политрук роты М.П. Яковлев. Горстка бойцов десять часов вела бой в окружении, а затем сумела вырваться из него. В ходе атаки немецким батальонам удалось глубоко вклиниться в оборону 79-й бригады. Но дальнейшее продвижение противника остановили бойцы роты ПТР 7-й и 9-й рот 3-го батальона майора Я.С. Кулинченко и резервного 2-го батальона майора Я.М. Пчелкина. В тылу опорного пункта находилась рота противотанковых ружей лейтенанта Ф.М. Грабового, которая закрыла брешь, после того как 8-я и 5-я роты были отсечены от основных сил. Рота ПТР остановила дальнейшее продвижение противника вглубь обороны. Бойцы открыли интенсивный огонь и с первых выстрелов из ПТР подбили два вражеских танка. Но противник продолжал двигаться вперед, и в ход пошли бутылки с зажигательной смесью. С большими потерями танковую атаку удалось остановить, но удобная для обороны высота 127.9 (Bunkerberg) была потеряна. Лишь на вершине продолжали обороняться остатки частей 79-й бригады и артиллеристы. Левее, на высоте 123.5 (Stellenberg) оборонялся 747-й полк 172-й дивизии.
И.А. Ласкин писал в своих мемуарах: «Вскоре справа, с высоты, которую занимал наш сосед – 79-я бригада, по правому флангу 747-го полка хлестнули пулеметы. А через некоторое время там показались перебегающие гитлеровцы. С выходом противника на эту высоту положение наших правофланговых подразделений резко ухудшалось. Оттуда враг нас видел очень хорошо и поэтому довольно метко стал обстреливать из шестиствольных минометов».
Бой шел, в основном, в районе железнодорожной насыпи. 747-й полк попытался контратаковать вдоль насыпи, но попал под плотный огонь и откатился обратно, в свои окопы. Развивая наступление, 22-я дивизия вышла в тыл батальону 747-го полка, сражавшегося в районе ж/д насыпи, обходя высоту 123.5 (Stellenberg) с тыла. Непрерывный обстрел и бомбежка подняли сплошную стену пыли, проводная связь была перебита, командиры 172-й дивизии и 79-й бригады начали терять связь с батальонами.

В подразделения были направлены связные, которые вскоре вернулись с докладами о состоянии войск. Смысл их докладов сводился к следующему: 1-й и 2-й батальоны 747-го полка 172-й дивизии свои позиции удерживают. Пехота противника залегла перед окопами в 60-70 метрах. В тяжелом положении находится гарнизон, оборонявший опорный пункт – томатный завод. Находившаяся в боевом охранении 2-я рота 514-го полка полностью погибла. В 79-й бригаде 1-й батальон удержал свои позиции, брешь в обороне закрыта бойцами роты ПТР и резервного 2-го батальона. 5-я рота второго батальона сражается в окружении. Боевое охранение полностью уничтожено, огневые точки подавлены. Прорвавшись по дороге из Камышловского оврага на плато части немецкого 47-го полка при поддержке танков атаковали правый фланг 172-й дивизии.
Противника сдерживала лишь одна противотанковая батарея и два сборных дота. Бой достиг своей кульминации несмотря на то, что все проводные линии связи были перебиты. Связь с войсками сектора была практически потеряна. Но это не смущало командующего СОРом, без серьезного анализа ситуации, он продолжал руководить со своего подземного бетонированного КП с помощью телеграмм: «прорвавшегося к высоте 129.7 противника любой ценой уничтожить. Запрещаю откладывать контратаку на завтра, требую везде прочно удерживать свои рубежи». Телеграмму получили на КП сектора на Братском кладбище, но доставить ее до штаба 79-й МСБр не смогли, линии связи были повреждены, а все три связиста, направленные в штаб бригады, были убиты. Интересно, что подразумевал Филипп Сергеевич, выдвигая требование  «…противника любой ценой уничтожить», когда позиции бригады были в клочья изорваны танковыми клиньями немецких штурмовых групп? Стоило ли ради доставки в штабы соединений таких «ценных указаний» гробить делегатов связи, посылая их практически на верную смерть?
Положение наших войск было сложным, но и 22-я немецкая дивизия вынуждена была приостановить наступление. 47-й пехотный полк, атаковавший из Камышловского оврага, и 16-й полк, атаковавший из Бельбекской долины, понесли серьезные потери. 65-й полк этой же дивизии был отведен в резерв. Около 15 часов опять началась бомбардировка и штурмовка позиций авиацией противника.
И.А. Ласкин пишет: «На нас снова обрушилась авиация, нанося массированные бомбовые удары. Прямых попаданий было на этот раз много. Погиб командир 1-го батальона 747-го полка старший лейтенант Орлов, был тяжело ранен Каплан. Но бойцы с еще большей яростью сражались, продолжая вести губительный огонь по наступающим немцам». В 15 ч 25 мин началась новая атака немецких войск. На сей раз атаковал левый фланг 132-й дивизии и правый фланг 22-й.
Немецкие войска попытались атаковать вдоль балки между высотой104.5 (Olenberg), соседней с ней высотой (Hacius) силами 132-й дивизии и вдоль симферопольского шоссе силами немецкого 16-го полка, поддержанного свежими 2-м и 3-м батальонами из состава 65 полка. Противника сдерживал лишь плотный огонь с высоты 104.5. Особенно мешал продвижению противника сборный бетонный дот в 50 м над дорогой. Противник мог просачиваться лишь мелкими группами вдоль лощины над которой проходила дорога. Атака в этом направлении для немецких войск окончилась неудачей и привела к большим потерям. К 18 часам наступление выдохлось.
Из истории 22-й немецкой дивизии: «Вечером батальоны с трудом сосредоточились в зарослях и привели себя в порядок. 2-й батальон 16-го пп понес большие потери и был сильно ослаблен. В первые часы погибли 3 командира роты, четвертый командир роты с остатками сил достиг цели наступления. 47-й пп потерял командиров 2-го и 3-го батальонов. Оба батальона из-за отсутствия командиров были объединены под командованием обер-лейтенанта. Русские «хиви» подвезли продовольствие. Подводились резервы, в том числе подразделение татар с немецким оружием и с немецкими командирами отделений».
Действительно, татарские формирования не только использовались в качестве вспомогательных, но и воевали на передовой. Общее количество бойцов в «татарских» подразделениях под Севастополем составляло 3579 человек (всего по Крыму – 8,5 тыс.). Но я намеренно взял слово «татарские» в кавычки. Дело в том, что в них служили не только татары, но и азербайджанцы, грузины, аварцы, карачаевцы и т.д. Служили в них и русские, и украинцы, и представители других национальностей. Здесь речь идет о регулярных формированиях, а не о «шума» или самооборонцах. На передовой эти части стали появляться только после 17-го июня 42 года, когда в немецких войсках стала ощущаться нехватка личного состава.
В целом, по рубежу обороны – части III и IV секторов удержали занимаемые рубежи. Стойко дрались 90-й стрелковый полк под командованием майора С.К. Роткина и 161-й стрелковый полк под командованием майора И.П. Дацко. При поддержке артиллерии 57-го артиллерийского полка (командир – майор А.В. Филиппович), противотанкового артдивизиона (командир – капитан Н.Н. Ромадин) и 2-го отдельного артиллерийского дивизиона Береговой обороны (командир – подполковник С.И. Черномазов) были отбиты все атаки частей 132-й немецкой пехотной дивизии и нанесены им большие потери. Правее деревни Камышлы 1-й батальон 79-й бригады отбил атаки и, нанеся серьезный урон немецким войскам, удержал высоту «Трапеция».
И.А. Ласкин писал в своей книге «На пути к перелому»: «Советские войска приводили себя в порядок: командиры выясняли наличие людей в ротах, батальонах, батареях. Солдаты теперь поднимались во весь рост, разыскивали своих командиров, товарищей. Местность была неузнаваемой. Люди не находили траншей и тропок, по которым до этого ходили, а при встрече не сразу узнавали друг друга. Лица были черны от пыли, блестели только зубы. У многих изменился голос. Это от дыма, пыли, гари и нервного потрясения. У всех было крайнее перенапряжение сил, нервной системы. Шутка ли – 18 часов пробыть в кромешном огненном аду! Ведь в тот день 7 июня только на участке 79-й курсантской стрелковой бригады и 172-й дивизии разорвалось около семи тысяч авиабомб и до четырнадцати с половиной тысяч снарядов. Многие бойцы находили своих товарищей ранеными или контуженными, тут же делали им перевязки, оказывали первую помощь. Немало было тяжелораненых, которые сами не могли выбраться из своих окопов, искали глазами товарищей и радовались, что находятся среди своих: ведь никто не хотел попасть в руки врага... Командира 514-го полка подполковника И.Ф. Устинова мы застали, как обычно, спокойным и уравновешенным. Положение с обороной у него было лучше. Особо упорная борьба велась на правом фланге полка, на участке 1-го батальона, которым командовал старший лейтенант Доценко. 5-я стрелковая, 2-я пулеметная и минометная роты в ожесточенных боях потеряли 70 процентов личного состава, но опорный пункт – Томатный завод все-таки удержали. На подступах к нему враг оставил до 400 трупов солдат и офицеров…» (18).
Передовые укрепления нашей линии обороны и без того немногочисленные на этом участке были почти полностью уничтожены. Линия обороны вдоль железнодорожного полотна и сборные бетонные огневые точки на фронтальных скатах высот были уничтожены еще в ходе артподготовки. СЖБОТы на обратных скатах высот были разбиты немецкими штурмовыми орудиями в ходе атаки. Т.е. на участке главного удара немецких войск укрепления передового и главного рубежа были разрушены и позиции прорваны в первый же день немецкого наступления.

Итогом первого дня наступления стал захват немецкими войсками двух высот над современным поселком Поворотное (ВИР): 124.5 (Stellenberg) и 127.9 (Вunkerberg). Немецкие источники утверждают, что в этот же день 132-й дивизией была захвачена и высота 104,5 (Olenberg – Масляная гора – гора над Симферопольским шоссе и поселком «Заря свободы»), но эта информация не соответствует истине. 747-му полку удалось удержать и опорный пункт «Томатный завод», который сражался в полуокружении.

Из воспоминаний И.А. Ласкина: «Выйдя из блиндажа, мы встретили адъютанта 1-го батальона 747-го полка старшего лейтенанта Завадовского и командира роты Филиппова. Они доложили, что им пришлось вести бои в полуокружении. В тяжелых боях с автоматчиками и танками противника подразделение понесло большие потери. Погибли комбат и все командиры стрелковых рот. Завадовский и Филиппов, будучи раненными, с поля боя не ушли, заменили командиров и продолжали руководить боем. Теперь они собирали людей, выходивших из полуокружения, чтобы организовать оборону на новом рубеже. Оба настойчиво просили дать пополнение и обещали не пропустить врага. Помочь подкреплением мы им, конечно, не могли, резервов не было вовсе. Но, забегая вперед, скажу, что, вступив с утра в неравный бой, остатки батальона продолжали упорно драться. В ожесточенных схватках с врагом все они полегли на севастопольской земле, погибли лейтенант Завадовский и политрук Филиппов. Уже тяжелораненый Филиппов, собрав последние силы, связкой гранат подбил вражеский танк».

В течение этого дня бои шли в 1-м секторе на участке Камары (Оборонное) – Благодать и во 2-м секторе в районе дер. Верхний Чоргунь и долины Кара-Коба. Интенсивность натиска противника здесь была слабее чем в 4-м и 3-м секторах. Атаке предшествовала артиллерийская и авиационная подготовка. Особенно мощным ударам с воздуха и артобстрелу подверглись опорные пункты на холме Канробера, на хуторах Прокутора и Калигай. Одновременно 28-я легкопехотная дивизия противника перешла в наступление на позиции 109-й стрелковой дивизии генерала П.Г. Новикова. В бой вступили передовые части сектора: 381-го стрелкового (военком – батальонный комиссар X.Ф. Тодыка), 456-го стрелкового (командир – подполковник Г.А. Рубцов) и 602-го стрелкового (командир – подполковник П.Д. Ерофеев) полков. Интересно то, что ни в одном из документов не указан командир 381-го полка. Вероятно, им командовал военком. Из-за чего возникла такая ситуация пока непонятно. Стрелковые части поддерживали батареи 404-го артиллерийского полка подполковника А.П. Бабушкина и береговые батареи.

В районе дер. Верхний Чоргунь противник силами более полка атаковал рубеж, занятый 4-м и 5-м батальонами 7-й бригады морской пехоты, которыми командовали капитаны В.И. Родин и А В. Филиппов (вместо капитана Подчашинского, назначенного в штаб 8-й бригады). Противник неоднократно переходил в атаку, но действиями наших морских пехотинцев и огнем артиллерии он был отброшен. К концу дня наши части прочно занимали рубежи обороны. В этот день в районе высоты Гасфорта был тяжело ранен комиссар 7-й бригады Ехлаков.
Успешно были отражены попытки противника атаковать позиции 386-й стрелковой дивизии и 8-й бригады морской пехоты. Эти части поддерживали артиллеристы 952-го артполка майора Д.Д. Коноплева. Получив решительный отпор, румынские части в этот день уже не пробовали атаковать советские позиции. На участке вспомогательного удара немецким войскам не удалось прорвать линию обороны советских войск.
В 18 часов 50 минут и в 20 часов 10 минут 7 июня по приказанию командира 79-й МСБр артиллерия бригады и приданная ей артиллерия произвели два мощных огневых налета по скоплению пехоты и по артиллерийским позициям противника в районе Камышловского железнодорожного моста. Огонь велся по пристрелянным позициям, без корректировки, эффект неизвестен.

Остается признать, что немецкое командование грамотно выбрало направление главного удара. Основной причиной потери двух важных высот на границе 3-го и 4-го секторов обороны было то, что на направлении главной атаки противника не было ни одного более или менее серьезного бетонного долговременного укрепления.
Бои 7 июня закончились поздно ночью. Враг понес значительные потери: по советским данным было уничтожено свыше 3500 солдат и офицеров и более 20 танков противника. По данным немецкой стороны потери составили 2200 человек и 12 танков и самоходных орудий, но и эта цифра является внушительной.
Во исполнение Приказа командующего СОР Ф.С. Октябрьского было решено провести контратаку. Контратаковать противника при этом соотношении сил было просто нелогично, и эти действия вели к большим и неоправданным потерям.
Из воспоминаний И.А. Ласкина: «Ночью из штаба армии передали, что командарм И.Е. Петров приказал командиру 79-й бригады Потапову с рассветом 8 июня контратакой восстановить оборону на своем левом фланге. В этих целях комендант третьего сектора генерал Т.К. Коломиец передает ему один стрелковый батальон и роту танков (1-я рота 125-го отдельного танкового батальона Приморской армии). А мы должны поддержать контратаку всей массой артиллерийского огня. Начальник штаба дивизии подполковник М.Ю. Лернер на этот раз был как-то раздражен.
– Ну, разве может Потапов двумя батальонами выбить противника, который в шесть-восемь раз сильнее их? – сокрушался он.
Да, Михаил Юльевич был прав. Проводить контратаку силами двух батальонов с десятью устаревшими танками почти в лоб против сильнейшей ударной группировки врага на направлении главного его удара, где сосредоточены в огромном количестве огневые средства и танки, было слишком рискованно. Но... приказы не обсуждаются» (18).
 
День второй, 8 июня

Немецкие войска в начале дня были заняты перегруппировкой, что и дало возможность начать атаку. Генерал Коломиец усилил 79-ю бригаду 1-м батальоном 2-го Перекопского полка подполковника Н.Н. Тарана. Командир бригады Потапов стал готовить контратаку на утро 8 июня. Атаковать решили 2-м батальоном 79-й бригады с 1-й ротой 125-го отдельного танкового батальона и 1-м батальоном Перекопского полка. Нужно отметить, что 2-й батальон еще накануне понес потери и имел едва ли 60% личного состава, кроме того, он занимал теперь оборону в первой линии бригады, но выбирать не приходилось, приказ есть приказ.
Была предусмотрена артиллерийская подготовка, в которой должны были участвовать батареи 134-го гаубичного полка, 18-го гвардейского артиллерийского «Богдановского» полка и 724-я тяжелая батарея береговой обороны. Кроме того, назначили для поддержки (в случае необходимости) 2-й отдельный артдивизион Береговой обороны.
На рассвете 8 июня после короткой артподготовки командир 2-го батальона 79-й бригады капитан Я.С. Пчелкин повел бойцов в атаку. Завязался тяжелый бой. Атака была заранее обречена, т.к. батальон Перекопского полка, выделенный в поддержку, вовремя приказа не получил и как вспоминают ветераны полка: «…несколько запоздал с выходом на исходный рубеж».
Хотя от расположения полка до передовой было всего 5 км. Почему это произошло? Выяснить пока не удалось. Чтобы обеспечить атакующих огневой поддержкой в действие были введены батареи береговой обороны 2-го дивизиона № 2, 12 и 14. Но и артподготовка получилась неудачной. Незадолго до назначенного времени атаки противник произвел штурмовку авиацией позиций береговых батарей. Атаке подверглись не только позиции батарей № 2 и 14, но и старая позиция 112-й батареи, на которой оставалось одно орудие, поврежденное немецким снарядом еще в ходе артподготовки 3 июня.
Особо досталось 14-й батарее, которой командовал Григорий Исаакович Халиф. В 10 часов группа из 50 самолетов противника совершила налет на батарею. Вражеские самолеты сбросили на нее около 300 бомб разного калибра. Вслед за ударами авиации по ней открыли огонь три батареи противника. Досталось и батарее № 2, которой командовал Саламбек Дзампаев. Близким взрывом был сорван с креплений щит одного из орудий, но потери среди личного состава батарей были небольшими и орудия повреждений почти не получили. Результатом вражеского налета и обстрела явилось только то, что батареи временно прекратили огонь.
Однако это был именно тот момент, когда огонь этих батарей был особенно необходим для обеспечения атаки в секторе 79-й бригады. Тем не менее, несмотря на то, что подготовка наступления шла не по плану, батальон 79-й бригады, при поддержке шести пулеметных танков Т-26 решительно атаковал. Завязался встречный бой с частями немецкого 16-го полка. Еще два танка участвовать в первой атаке не смогли из-за неисправности двигателей и трансмиссии. Первый бросок оказался удачным, и батальону даже удалось выйти к дороге, прикрываясь броней танков. Но 4 танка были подбиты в течение 10 минут и атака захлебнулась. Батальон, вступивший в бой с двумя батальонами немцев, понес очень большие потери. Подоспевший спустя два часа батальон 2-го Перекопского полка во главе с капитаном А.Н. Смердинским, во исполнение приказа, опять же бросили в атаку, несмотря на ураганный огонь противника. Атаку поддерживали оставшиеся два пулеметных и один пушечный Т-26. Атака захлебнулась на начальном этапе. Батальон понес огромные потери. В бою капитан Смердинский был тяжело ранен. Его заменил капитан Д.С. Гусак, однако, вскоре он был убит. Был убит и комиссар батальона старший политрук Ф.А. Редькин.
Ценой больших потерь морским пехотинцам удалось ворваться в оставленные накануне окопы 79-й бригады. Рукопашный бой продолжался в окопах. Но силы были неравны, были убиты все офицеры, остатками рот командовали старшины. Еще несколько раз наши батальоны пытались контратаковать, но безуспешно. Из 7 танков, участвовавших в атаке, в строю остался только один Т-26. Командиру бригады полковнику Потапову и начальнику штаба подполковнику Сахарову, лично возглавлявшим третью и четвертую контратаки, пришлось отдать приказ об отходе на исходные позиции ввиду явной невозможности выполнить задачу наличными силами. Дальнейшее продолжение атак привело бы к полной потере всего личного состава. Серьезные потери в 3-м секторе, понесенные в ходе утренних атак, не могли не сказаться на общей ситуации на этом участке. После обеда противник продолжил свое наступление на участке стыка 3-го и 4-го секторов, нацеливая штурмовые группы на захват высоты Трапеция.
Наши войска на участке немецкой атаки располагались следующим образом: 287-й полк 25-й дивизии оборонял скаты Камышловского оврага и южные скаты горы Трапеция (192.0). Далее оборонялась 79-я бригада в составе 1-го батальона и теперь уже остатков второго батальона, роты автоматчиков и роты ПТР. Ее участок проходил от Камышловского оврага до Симферопольского шоссе. Далее стояли остатки 747-го полка, дивизионы артиллерии, разведрота 172-й дивизии. Они занимали оборону вдоль шоссе и железной дороги. От виадука над ж/д и вдоль скатов высоты 104.5 занимал оборону 514-й полк 172-й дивизии. Левее до берега моря держала оборону 95-я дивизия. Линия обороны на этих участках заранее не оборудовалась. Бойцы использовали придорожные кюветы и рыли окопы. Тактика атак противника была прежней за исключением действий авиации, которая почти непрерывно висела небольшими группами над передним краем. Изменилась и тактика использования танков и самоходных орудий. Понеся серьезные потери в первый день наступления, бронетанковые части противника старались теперь вести огонь, возвращаясь в укрытие, если цель не была поражена.
В 13 часов противник опять перешел в наступление двумя штурмовыми группами. Первый удар наносился вдоль шоссе силами 22-й дивизии. Второй в районе горы Трапеция, на правом фланге 79-й бригады, в месте стыка ее с 287-м полком 25-й дивизии. Особо упорные бои завязались именно на этом участке. Атаковали советские позиции 121-й и 123-й полки 50-й немецкой дивизии. В 79-й бригаде наиболее боеспособным оставался правофланговый 1-й батальон под командованием старшего лейтенанта Н.С. Оришко. В ходе многочисленных атак он удержал свои позиции. Не выдержал натиска стоявший правее 287-й полк. Нужно отметить, что этот очень малочисленный полк был очень слабо подготовлен к боям в экстремальных условиях.
Из воспоминаний бывшего краснофлотца Лемешева: «...полк говорите? Рожки да ножки остались от нашего полка! Из тех краснофлотцев, которые со мной сражались еще в Каркинитском секторе, к третьему штурму осталось человек двадцать не больше, остальные полегли в землю севастопольскую. После мартовского наступления от полка ничего не осталось! Такое ощущение, что нас специально бросали в пекло. Потом, в апреле нас пополнили кавказцами из далеких аулов, в надежде, что мы из них бойцов сделаем. Да только как из него стойкого бойца сделать, когда он не только по-русски, но и по матери ничего не поймет. Командира нам дали толкового, боевого, бывшего командира 80-го разведбата. Антипин, кажется, фамилия его была. После того, как его батальон весь в марте полег, его нам на должность комполка назначили. Но только полк наш, едва ли численностью батальону равнялся...» (5).
Подразделения левого фланга 287-го стрелкового полка (командир – майор М.С. Антипин) 25-й дивизии побежали. На их стыке с батальонами 79-й бригады образовался разрыв. Стремясь восстановить положение, Н.С. Оришко послал в атаку стрелковый взвод и взвод автоматчиков под руководством своего заместителя лейтенанта А.Н. Курбатова. Завязался скоротечный встречный бой. В ходе боя все 40 бойцов и их командир погибли. Но положение было восстановлено. Противник приостановил наступление. Враг усилил артиллерийский огонь и бросил туда танки. Чтобы преградить путь танкам, комендант сектора генерал-майор Т.К Коломиец приказал начальнику артиллерии сектора полковнику Ф.Ф. Гроссману поставить заградительный огонь. Это спасло положение. Тем не менее, спустя час батальон повторно оказался в сложном положении. Противник прорвался на этом участке силами двух батальонов, поддерживаемых тремя штурмовыми орудиями, и соединился с частями 22-й немецкой дивизии, наступавшими вдоль шоссе.
Как указывается в книге Ванеева: «Комендант сектора приказал командиру 2-го Перекопского полка подполковнику Н.Н. Тарану найти правый фланг 79-й бригады, установить с ней локтевой контакт и закрыть образовавшийся разрыв, а на помощь 287-му полку перебросил две роты 31-го и роту 54-го полков дивизии. Это позволило приостановить дальнейшее продвижение врага. К исходу суток полк под натиском противника и в результате отхода 79-й бригады вынужден был развернуться фронтом на север южнее высоты 192,0».
Реально же ситуация сложилась иначе: 79-я морская стрелковая бригада не отступила. Первый батальон этой бригады остался на своих позициях, приказ о восстановлении локтевой связи выполнен не был. Локтевую связь удалось восстановить только с остатками 3-го батальона бригады, который приводил себя в порядок в тылу. 1-й же батальон вместе с ротой ПТР и танкистами 1-й роты 125-го отдельного батальона сражался в окружении до утра 12 июня (!) и почти полностью погиб.
Остатки 1-го батальона и 1-й роты 125-го отдельного танкового батальона сражались в районе высоты, которую немцы называли «Panzerberg» (Танковая гора). Эта высота находится в границах территории флотской ракетно-технической база. В описываемое нами время у подножия высоты находилась развилка старой и новой дороги в город. Старая дорога шла и идет через Инкерман, новая – огибая по склону Сахарную Головку.

Из воспоминаний В.М. Ковалева: «В расположении танковой роты оставались только экипажи трех неисправных машин и группа гражданских механиков-ремонтников из мастерских в которую входил и я. Третью роту отвели на основную позицию батальона в районе станции Мекензиевы горы. Канонада была непрерывной и все время нарастала. Во второй половине дня в расположение танкового батальона прибыла группа бойцов численностью чуть менее роты из 79-й бригады при пяти станковых пулеметах и заняла оборону по периметру. Командовал группой старшина первой статьи (фамилию я не запомнил) к ним присоединились и танкисты, сняв два пулемета с неисправного танка. Расположение батальона представляло собой земляное укрепление в форме многоугольника с дзотами по углам. Внутри укрепления находились хорошо замаскированные укрытия для танков. Большинство из них были пусты, лишь в одном стоял подбитый Т-26, рядом стоял прошитый пулями броневик. События развивались очень быстро: через час бой шел уже в 200 метрах от укрепления. Мы стали собирать инструменты и оснастку в грузовик, но через десять минут наш грузовик был разбит прямым попаданием снаряда. Ко мне подошел старшина, командовавший бойцами: «Уходите пешим порядком, нам вы уже ничем не поможете, а в городе вас уже ждут. Получена телефонограмма, обеспечить ваш отход к Инкерману».
В этот момент мы увидели, как по дороге к нашему расположению едет велосипедист. Соскочив с двухколесной машины он что-то быстро и тихо сказал командиру морских пехотинцев. Тот вернулся ко мне «Эвакуация отменяется! Дорога перерезана врагом, пока остаетесь с нами». Бой шел уже у самого рва. Как-то само собой было принято решение присоединиться к нашим бойцам. Сняли с броневика пулемет, еще один сняли с неисправного танка. Вместо сошников использовали ствол расщепленного дерева.
Неожиданная мысль пришла в голову нашему мастеру Никанорычу. Ему было уже 65, но он был неистощим на выдумку. «А ну, хлопцы, подсобите! Мы с удивлением смотрели на него. «Давайте, давайте! Чего стоите?! Цепляйте лебедку!» Только после этого мы поняли его задумку. На помощь к нам подтянулись и пехотинцы. Мы поставили неисправный танк поперек въезда на территорию и развернули его башню в сторону противника. Место в башне занял Никанорыч, подающим снаряды вызвался один из танкистов. Через час бой шел уже по всему периметру. Восстановить последовательность событий не могу, действовал как в бреду. Помню, что первую ленту расстреляли очень быстро. Пулемет так и норовил соскочить с импровизированной вилки. Побежал за новыми лентами, долго не мог сообразить, где мы их оставили, а когда вернулся, на месте, где мы установили пулемет, зияла желто-коричневой землей воронка. Пулемет остался на месте, только ствол был погнут, а на ручке осталась кисть руки моего напарника Коли, все, что от него осталось. Меня сбили с ног. «Ложись, жить что ли надоело!» – заорал пехотинец в помятой каске. В это время что-то грохнуло так, что я несколько часов ничего не слышал. Я с ужасом увидел огненный шар в столбе пыли на том месте, где стоял танк Никанорыча. От попадания снаряда взорвалась укладка боекомплекта.
Ночью ко мне подошел парторг. Его рабочая спецовка была порвана во многих местах, а одна рука была на перевязи. У меня самого лицо распухло до неузнаваемости. «Уходить тебе нужно, расскажешь нашим о ситуации, вызовешь помощь, а мы постараемся продержаться«. Как добрался до своих, не помню, шел наугад, по слуху. Услышав незнакомый язык, побежал, нервы не выдержали, крики, выстрелы сзади, бежал до изнеможения, споткнулся, полетел в воронку. Утром подобрали свои: два бойца-дагестанца. Отвели к командиру. У меня лицо распухло так, что с трудом можно было открыть глаза. Но я пытался выполнить то, о чем просили меня товарищи. Просил, умолял, чтобы выделили отряд в помощь обороняющимся. Бесполезно. Выйдя из себя, сидевший передо мной командир роты, к которому меня отвели заорал: «Да у меня бойцов не хватает, чтобы немца держать! А ты ко мне со всякой... пристаешь!». В этот момент я потерял сознание. Очнулся уже в госпитале. У меня тогда извлекли из мягких тканей лица несколько кусков щепы, когда и как меня ранило я так и не вспомнил» (5).

К концу дня от 79-й морской стрелковой бригады оставались только часть 3-го батальона (пополненная совсем малочисленными остатками 2-го батальона), минометный дивизион и приданный дивизион противотанковых орудий из состава полков РГК, тыловые подразделения. Рядом заняли оборону остатки батальона Перекопского полка, участвовавшие в утренней попытке атаковать противника. Эти части и закрыли брешь в обороне.

Тяжелое положение было и в 4-м секторе. Из воспоминаний Ласкина: «Во второй половине дня противник снова попытался осуществить прорыв на участке 747-го полка и на стыке его с 79-й бригадой. Именно на этом направлении находились основные силы дивизии: огневые позиции батарей 134-го гаубичного артиллерийского полка, зенитной артиллерии, сюда же были выдвинуты дивизионы 674-го и 700-го истребительных противотанковых полков и находившийся до этого в резерве 388-й стрелковый полк, который имел в своем составе всего один неполный батальон, роту противотанковых ружей и минометную роту. В полку не было ни пушек, ни пулеметов».
Данные о событиях 8 июня на участке 172-й дивизии противоречивы. Связь со многими подразделениями была потеряна. Причем как с советской, так и с немецкой стороны. Нанося на карту местоположение светских и немецких частей в районе Симферопольского шоссе и высоты 104.5 восстановить обстановку того дня сложно. Более или менее ясную картину событий удалось представить по информации, данной участником штурма с немецкой стороны Ф. Ягером, который с привязкой на местности дал описание событий того дня.
«Еще накануне вечером (7 июня) частям 132-й немецкой дивизии удалось просочиться в балку между Масляной высотой (104.5) и хребтом Хациуса (соседняя высота, занятая 90-м полком 95-й дивизии). Неожиданным ударом удалось глубоко вклиниться в оборону большевиков. С другой стороны части 22-й дивизии, смело атаковав, окружили большевиков на Масляной высоте и в поселке у ее подножия» (24).
Ягером описывается боевой эпизод, когда остатки 747-го полка и часть 514-го полка 172-й дивизии оказались в окружении. Информация, данная Ф. Ягером, подтверждается и нашими ветеранами: «...Мы держали оборону вдоль дороги, связисты, артиллеристы, саперы. Пехоты не было, она или полегла в первый день, или сражалась где-то впереди в окружении...». Из тех же воспоминаний: «...За два дня наступления противнику на направлении главного удара удалось вклиниться в оборону 79-й бригады и 172-й дивизии всего на глубину одного километра и окружить часть сил 747-го полка (около батальона). Прорывая кольцо окружения, они многократно вступали в тяжелые ближние бои. Значительная часть воинов полка пала в боях, но многие вышли из окружения и заняли новые позиции. Оборона дивизии, таким образом, сломлена не была...».

Теперь становятся понятными слова из сводки за 8 июня: «Правофланговые части 95-й стрелковой дивизии IV сектора из-за отхода 172-й стрелковой дивизии развернулись фронтом на восток, остальные части сектора удерживали свои рубежи обороны». Неточность только в одном: части 172-й дивизии не отошли, а были окружены, и противника остановил второй эшелон из тыловых частей дивизии. Но немецким войскам эти успехи стоили огромных потерь. Только по немецким данным (явно заниженным) потери в этот день составили 2175 человек. Если в первый день наступления противнику удалось захватить большой участок обороны и две важные для обороны высоты, то во второй ему пришлось вгрызаться в нашу оборону. В 172-й дивизии в бой были брошены даже тыловые части, но никто не отступал со своих позиций. Командиры полков оставались на своих КП, даже когда к ним вплотную подходил противник.
Из воспоминаний командира 172-й дивизии И.А. Ласкина: «Я  ...тут же отдал распоряжение начальнику штаба 747-го полка бывшему комбату майору Ширкалину направить на выручку своего командира роту автоматчиков и дополнительно все, что можно. Одновременно приказал начарту дивизии полковнику Рупасову поставить артиллерийский заградительный огонь перед наблюдательным пунктом командира 747-го полка Шашло. Мы считали, что после принятых мер НП командира 747-го будет в безопасности. Но через некоторое время выяснилось, что рота автоматчиков, на которую все надеялись, уже была введена в бой на другом опасном участке. Поэтому начальник штаба полка майор Ширкалин собрал всех, кто находился на командном пункте вплоть до писарей, и сам повел эту группу в направлении наблюдательного пункта, где находился В.В. Шашло. Однако, по рассказу очевидца этих событий лейтенанта Н.И. Маргелова, на их пути оказалась большая группа немецких автоматчиков. Завязался бой. В этот момент сзади фашистов прорывалась из окружения группа наших бойцов. Гитлеровцы, попав под огонь с тыла и с фронта, были полностью уничтожены. Подчинив себе группу вышедших из окружения красноармейцев, майор Ширкалин стал снова выдвигаться к наблюдательному пункту, а своему помощнику лейтенанту Маргелову приказал с несколькими бойцами добраться до командного пункта и осуществлять управление. Почти в это же время по приказанию комиссара полка В.Т. Швеца на наблюдательный пункт командира была направлена небольшая группа связистов во главе с командиром роты связи П.В. Ольховниковым. События развивались стремительно.
Прорвав оборонительную позицию, пехота и танки противника неожиданно приблизились к наблюдательному пункту и начали его обстреливать. Комполка Шашло и начальник штаба Чернявский оказались без связи и не могли вызвать огонь или попросить поддержки. Подразделения немецких солдат просочились вглубь нашей обороны и не допустили подхода к наблюдательному пункту ни бойцов Ширкалина, ни группы связистов, ни посланных с другого участка автоматчиков. Наши красноармейцы и командиры на наблюдательном пункте, оказавшись в окружении, вступили в смертельную схватку с врагом. Там были командир 747-го стрелкового полка подполковник В.В. Шашло, начальник штаба 134-го гаубичного артиллерийского полка подполковник К.Я. Чернявский, помощник начальника штаба этого же полка капитан Василий Майборода, командир взвода артиллерийской разведки Николай Лугин, сержант Иван Хвостенко, артиллерийский разведчик Холод, радист Шкурат и два связиста-телефониста 747-го полка. Все они были уже ранены, но продолжали драться до последней возможности. Когда роте автоматчиков 514-го полка, в которой было около 20 человек и группе связистов 747-го полка все же удалось пробиться к наблюдательному пункту – его защитники уже погибли, использовав все до единой гранаты и расстреляв весь запас патронов. Рядом с павшими были лишь пустые ящики из-под гранат и диски автоматов. А вокруг наблюдательного пункта наши бойцы насчитали около 60 фашистских трупов...
…Противник прорвался к орудиям 134-го гаубичного артполка дивизии, одновременно был окружен КП 134-го ГАП. Командир дивизиона капитан Н.Ф. Постой вызвал огонь орудий своего дивизиона на себя. Чтобы вести огонь по противнику с максимальной точностью и не задеть командный пункт, 122-мм гаубицы выкатили на прямую наводку. Первой открыла огонь батарея младшего лейтенанта Умеркина. При этом сама батарея была атакована ротой автоматчиков. Отбивались гранатами, не прекращая огня для прикрытия КП…».
«…Особо упорные и тяжелые бои велись в районе Томатного завода, обороняемого подразделениями 2-го батальона 514-го полка. По ним били артиллерия, минометы, танки, их атаковала и обходила пехота, а воины целых двое суток держались и били врага. Свыше шестисот гитлеровских трупов осталось перед опорным пунктом. Но и наши люди понесли большие потери. Погибли почти все воины 2-й пулеметной и 5-й стрелковой рот с их героическими командирами старшим лейтенантом Васильевым и лейтенантом Волобуевым. Лишь в ночь на 9 июня оставшиеся в живых красноармейцы, двумя группами, возглавляемые политруком роты Кудрявцевым и командиром взвода младшим лейтенантом С.В. Малаховым, по приказу отошли на новые позиции. Остатки 747-го полка заняли позиции в районе полустанка Мекензиевы Горы и сразу же вступили в новый бой. Группа Малахова только в течение дня 10 июня ручными и противотанковыми гранатами подбила пять танков. В ходе боев Малахов был трижды ранен».

В воспоминаниях немецких солдат указывалось, что высота 104.5 была полностью захвачена немецкими войсками еще накануне. По советским (официальным) данным получается, что высота была захвачена к вечеру 8 июня. В воспоминаниях ветеранов указывалось, что высота 104.5 и гарнизоны опорных пунктов и «Томатного завода» сражались до ночи 9 июня. Если командование дивизий еще имело связь с войсками, то командование СОР получало информацию с опозданием и оперативно управлять войсками не могло.

Командующий СОР Ф.С. Октябрьский продолжал управлять СОРом посредством телеграмм: «Петрову и Чухнову. Мой приказ восстановить положение 79-й бригады и 172-й дивизии не выполнен, потому что было упущено время. Запоздали c подтягиванием 2-го полка морской пехоты. Положение в IV секторе таково, что полковник Ласкин потерял высоту 49.0 (высота 104.5) район, где был его КП. Его части продолжают отходить на рубежи третьей линии обороны. Приказываю: В течение ночи с 8 на 9 перебросить всю 345-ю стрелковую дивизию район III-IV сектора. Продумать выгодные рубежи для ее полков. Прочно занять войсками 95-й, 172-й, 345-й стр. дивизий и 79-й бригадой рубежи: дер. Любимовка-выс. 38.,4, дальше по третьей линии обороны, противотанковому рву на восток – отм. 38.0, памятник на стыке с 25-й стр. дивизией. Объявить лично всем командирам дивизий – Капитохину, Коломийцу, что дальше этого рубежа отходить некуда. Отходить дальше без моего разрешения запрещаю... Врага остановить и обескровить. В течение ночи лучше окопаться, рыть ходы сообщения, все, что возможно укрывать в скалы. На 100% использовать дивизион РС. Просмотреть огневые позиции с точки зрения смены и маскировки. 8.06.42 17.53 Октябрьский, Кулаков».

В этом приказе Ф.С. Октябрьского (как, в принципе, и во всех остальных) чёткоо прослеживается степень участия командующего СОР в процессе управления обороной Севастополя. Филипп Сергеевич, не вникая в конкретную обстановку в секторах обороны, определил себе функции, как минимум, представителя Ставки ВГК при непосредственном руководителе обороной Севастополя. При том, что этими функциями Верховный Главнокомандующий его не наделял.
В своей телеграмме адмирал Октябрьский обвиняет командование 4-го сектора в медленной реакции на изменяющуюся обстановку, в задержке с исполнением приказаний СОР. Это притом, что приказ о выдвижении на позиции полков 345-й дивизии был отдан с явным опозданием. До сих пор не ясно, в какой форме отдавался и кому непосредственно адресовался этот приказ. С учетом же того, что полки 345-й дивизии начали выдвигаться на позиции только на следующие сутки, возникает вопрос, в чем причина этой задержки, по сути имевшей роковые последствия для всей обороны…

На приводимой схеме боевых действий в период июньского наступления немцев нанесены места дислокации полков 345-й дивизии до момента их выдвижения на позиции. 1165-му полку предстояло совершить переход в четыре километра, 1163-му и 1167-му – в пять километров. Прогулочным шагом такая дистанция проходится менее чем за час. Для марш-броска батальона, с учетом времени подготовки – менее 40 минут. По воспоминаниям оставшихся в живых ветеранов 345-й дивизии – приказ о выступлении в помощь войскам 3-го и 4-го секторов в полках не был получен. Остается предположить, что предлагаемая нам редакция приказа командующего СОР несет все признаки послевоенной правки… Последующие события – явное тому подтверждение.
В последних числах декабря 1941 года, когда трещала и сыпалась наша оборона на северном направлении, для поддержки войск 3-го и 4-го секторов и предотвращения прорыва немцев к Северной бухте в помощь командующих секторов были направлены батальоны моряков, сформированные из частей тыла, для возвращения потерянных позиций была введена в бой 79-я бригада полковника Потапова, доставленная накануне на боевых кораблях с Кавказа. Почему бы и теперь при развитии предкризисной ситуации и оставлении рубежей 79-й бригадой и 172-й дивизией, не ввести в бой на угрожаемом направлении 2-3 батальона 9-й бригады морской пехоты полковника Благовещенского? Для этого требовалось решение командующего СОР и этого решения не последовало.

День третий, 9 июня

Всего за два дня боев противник вышел к тыловому рубежу Северной стороны. Рубеж был неплохо оборудован и в случае, если бы его занимало достаточное количество войск, он мог бы стать серьезной преградой на пути немцев. Но войск не хватало. Вернее, они были и находились всего в часе пешей ходьбы от передовой – полки 345-й дивизии, дислоцируясь с вечера 7 числа в районе Графской балки, находились в готовности выполнить приказ командования. Оставалось только этот приказ отдать и проконтролировать его исполнение. И это при том, что 345-я дивизия, как мы уже отмечали, находилась в резерве Приморской армии, то есть, дивизией должен был распоряжаться Иван Ефимович Петров... Ситуация с выдвижением на позиции полков 345-й дивизии, одна из тех многих, вызывавших скандальные разборки между командующим СОР вице-адмиралом Октябрьским и командующим Приморской армией генерал-майором Петровым.
К рассвету 9 июня из окружения стали прорываться части 172-й дивизии, занимавшие до начала штурма позиции в первом эшелоне обороны. В срочном порядке из отошедших частей дивизии численностью не более двух строевых рот, специальных, тыловых частей и подразделений дивизии формируется сводный батальон. В качестве первой роты в батальон вошел личный состав дивизионной школы младших командиров. И.А. Ласкин вспоминает: «Да, наша оборона и раньше была неглубокой, а теперь она представляла собой совсем узенькую ленточку, в которую почти вплелись огневые позиции артиллерийских батарей. Позади нашей ослабленной дивизии уже было никаких сил и огневых средств. Ясно, что судьба такой обороны могла быть очень тяжелой. И мы с надежной ожидали подхода армейского резерва – 345-й дивизии.... Огневые позиции артиллерийских батарей были почти в боевых порядках пехоты, они стали как бы островками обороны, островками упорства и огневой мощи, вокруг которых собиралась и оборонялась пехота».
Именно в этот момент, утром 9-го июня, нужно было вводить в бой армейский резерв, но... или информация запоздала, или долго принимали решение. Увы, к утру 9 июня 4-й сектор подкреплений не получил и 172-я дивизия продолжала сражаться в одиночку. Около 11 часов противник прорвался к КП 172-й дивизии.

Из воспоминаний полковника Д. Пискунова: «Танки противника с посаженными на них автоматчиками, прорвав оборону, рванулись вперед и быстро вышли в район наблюдательного пункта командира дивизии.
На наблюдательном пункте кроме комдива Ласкина были начальник штаба дивизии подполковник Лернер, четыре работника штаба, в том числе я, и человек двенадцать бойцов. Вскоре мы все оказались в полуокружении врага. Комдив разделил нас на две группы. Первая, которую он возглавил сам, оставалась на НП, а вторая под командованием начальника штаба выдвигалась вправо. Он приказал нам уничтожать автоматчиков, а артиллерии – бить только по танкам. Однако, немцам удалось подойти к нам еще ближе. Комдив был ранен, но продолжал стрелять из винтовки и руководить боем. Комиссар дивизии П.Е. Солонцов побежал к 76-мм артиллерийской батарее из состава противотанкового дивизиона, находившейся неподалеку, но вскоре был тяжело ранен и отправлен в медсанбат. А примерно через час попало в окружение командование 514-го полка – подполковник И.Ф. Устинов и комиссар полка О.А. Караев. С небольшой группой автоматчиков они пытались прорваться. Завязалась перестрелка. Устинов и Караев были ранены. В этом бою командир полка Устинов, комиссар Караев, адъютант командира полка Можайский и большинство автоматчиков погибли. В командование полком вступил начальник штаба полка капитан П.М. Островский. Впрочем, в 172-й дивизии уже не было ни полков, ни батальонов, она представляла собой отдельные группы бойцов, сражавшиеся в окружении. Большинство офицеров были убиты или ранены, и все же дивизия сражалась. Удивительно, но по состоянию на 12 часов 345-я дивизия еще не выдвинулась на позиции. С 11 часов 30 минут бой шел на тыловом рубеже обороны, в бой вступили расчеты дотов, однако, пользуясь почти полным отсутствием пехотного прикрытия, противник обходил обороняющиеся укрепления, занимая пустые окопы. Время было упущено, противнику удалось продвинуться вглубь обороны и полностью прорвать тыловой рубеж. Полустанок Мекензиевы горы был захвачен. Однако, возле полустанка продолжала сражаться группа бойцов 172-й дивизии, занявшая оборону вокруг артиллерийского дота № 7 и двух пулеметных дотов. К 17 часам противнику удалось подавить и этот очаг сопротивления. Пользуясь тем, что у защитников закончились снаряды к 75-мм орудию, немцы выкатили 105-мм орудие на прямую наводку и подавили дот. В этот же день совершил свой подвиг и дот № 9».
Из тех же воспоминаний: «…Дот, стоявший рядом с нами, расстреляв весь боезапас, умолк. Краснофлотцы стали отбиваться стрелковым оружием, но враг обошел дот и, подкравшись сбоку, пустил струю огня из огнемета в амбразуру. Почти все погибли. Враг, осмелев, попытался войти в дот. Неожиданно прогремел мощный взрыв, уничтоживший и дот и немцев. Куски бетона, рельсы взлетели в воздух на высоту метров двадцать-двадцать пять».
Захватив почти без сопротивления укрепления тылового рубежа, противник подошел вплотную к 704-й батарее береговой обороны. Фактически в обороне зияла брешь шириной в 2,5 км. На этом участке немецкие войска продолжали рвать оборону на части и просачиваться за линию тылового рубежа и противотанкового рва. К моменту подхода полков 345-й дивизии была уже захвачена станция Мекензиевы горы, бой шел на подступах к 365-й зенитной батарее. Немецкие автоматчики на двух бронемашинах появились даже в районе КП сектора, на Братском кладбище. Эта группа была уничтожена ротой охраны, но ситуация продолжала оставаться отчаянной. Реально, опоздание с выходом на позиции 345-й дивизии привело к потере большого участка территории в 4-м секторе обороны. Задержка с выходом подкреплений привела к ухудшению положения и на участке 79-й бригады. Из остатков 3-го батальона, тыловых частей 79-й бригады, минометного дивизиона и артиллеристов создали слабый заслон, который прикрывал участок обороны от Камышловского оврага до шоссе. Остатки 79-й бригады были сведены в один батальон. Продолжали сражаться и окруженные остатки 1-го батальона бригады и рота ПТР. Несмотря на все усилия противника, батальон по-прежнему держался стойко. Раненые после наскоро сделанных перевязок продолжали биться с врагом. К концу дня противнику все же удалось захватить расположение роты 125-го танкового батальона (гора Panzerberg), но последние очаги сопротивления в этом районе были подавлены только 12 июня. Большинство машин 125-го танкового батальона были подбиты в ходе боев, в резерв была отведена только одна рота (8 машин).
Вражеская авиация подвергла наши боевые порядки ожесточенной бомбежке. Сбрасывали не только бомбы, но и железные бочки, тракторные колеса, рельсы и другие предметы, создававшие при падении сильный шум. В районе плато Мекензиевых гор, на Балаклавских и Инкерманских высотах в труднодоступных местах иногда и до сих пор иногда находят паровозные колеса, железные бочки, рельсы и т.д. Это следы тех самых «психологических» бомбежек.
Бой шел уже у бывших казарм лесной стражи кордона Мекензия № 1 (совр. лесохотхозяйство. – Б.Н.). Каменные казармы, окруженные стеной, стали импровизированным опорным пунктом. Из-за нехватки личного состава оборона на этом направлении стала принимать очаговый характер. Только к 15 часам на участок фронта, занимаемый остатками 172-й СД, начали подходить передовые батальоны 345-й стрелковой дивизии (командир – полковник Н.О. Гузь, военком – старший батальонный комиссар А. Пичугин). Первым вступил в бой 1163-й стрелковый полк (командир – полковник И. Мажуло).
Из воспоминаний Ласкина: «Когда командир 345-й дивизии выслал разведку и стала ясна ситуация на этом участке, комдив своим приказом немедленно ввел в бой и второй полк дивизии: 1167-й (командир – майор И.П. Оголь). Полк под обстрелом и бомбежками бросился закрывать брешь в обороне... Бойцы первого батальона полка, невзирая на обстрел, бежали бегом по дороге, которая вела к станции...».
Последний 1165-й полк дивизии (командир – полковник В.В. Бибиков) временно оставался в резерве. Он был введен в бой только на следующий день. Г.И. Ванеев пишет: «...во второй половине дня 9 июня по приказанию генерал-майора И.Е. Петрова 345-я стрелковая дивизия сменила понесшую большие потери 172-ю стрелковую дивизию». Так указано в большинстве официальных источниках, но это очевидная ложь. Как уже говорилось, в момент подхода подразделений 345-й дивизии остатки 172-й дивизии были сведены в два батальона неполного состава. С этого момента в сводках стал фигурировать полк из двух батальонов, общей численностью 978 человек. Спустя два часа этот сводный полк принял участие в атаке на полустанок Мекензиевы горы. Левее, на участке 95-й стрелковой дивизии все атаки 132-й немецкой пехотной дивизии были отбиты и наши части в основном удержали обороняемые ими рубежи.

На вопрос, почему генерал И.Е. Петров не перебросил 345-ю дивизию в северный сектор раньше, в ночь на 8 июня, попытался ответить в своих послевоенных мемуарах бывший командир 172-й дивизии полковник И.А. Ласкин. Он писал, что «…объяснить это можно только тем, что в армии был очень скромный резерв – одна дивизия и один стрелковый полк. Если израсходовать его в первый или второй день сражения, как же тогда воевать без всяких резервов дальше? Вот почему командарм стремился сохранить его в своих руках до последней возможности» (18).
На принятие решения по вводу в бой полков 345-й дивизии сказалось отсутствие в штабах армии и СОРа достоверных сведений о фактической обстановке на направлении главного удара противника. Генерал И.Е. Петров мучительно выжидал, не исключая, что немецкое наступление в северном секторе обороны может оказаться только вспомогательным ударом, а главные события развернутся в восточном секторе. По информации, полученной от пленного, были все основания ожидать наступления с Бельбекского направления и со стороны Ялтинского шоссе.

Другое дело, что командующий и начальник штаба Приморской армией не в полной мере оценили уровень подготовки противника к июньскому наступлению, в частности, степень концентрации авиации и артиллерии. С их помощью всего за два дня боев вполне боеспособные 172-я дивизия и 79-я бригада были фактически разгромлены. Логично предположить, что Манштейн, встретив такое мощное сопротивление на северном участке, не сразу решился продолжить штурм Севастополя с южного направления. Но Манштейн даже при написании мемуаров, позволял себе откровенное манипулирование фактами.
Генерал Ковтун пишет: «…в наши руки через агентуру попало донесение Манштейна Гитлеру, начинавшееся словами: «Наше наступление наталкивается на планомерно оборудованную, сильно минированную и с большевистским упорством защищаемую систему позиций. Первые дни боев показывают, что вести дальнейшее наступление невозможно...».
Донесение заканчивалось просьбой «разрешить прекратить штурм и продолжать осаду, отрезав город от баз снабжения, чем и принудить к капитуляции…». Но в книге «Утерянные победы» Манштейн пишет, что Гитлер якобы предлагал прекратить штурм, но он(!) якобы, настоял на его продолжении. Вероятно, Манштейн «забыл» о своем донесении, направленным в ставку фюрера 16 июня 1942 года.
В ночь на 9 июня состоялось очередное заседание Военного совета СОРа. Генерал  Моргунов заявил о необходимости просить Ставку ВГК об усилении войск СОРа новой стрелковой дивизией и бригадой. Также он доложил о большом расходе боеприпасов для артиллерии, запасы их сокращаются стремительно, а поставки с Большой земли их восполнить не могут. Ежесуточная потребность войск СОРа составляла порядка 580–600 т, а морем удавалось доставить всего 180–200 т. Генерал сообщил о тяжелом положении 30-й батареи, которая в результате немецкого наступления оказалась фактически на переднем рубеже. В случае неблагоприятного развития событий она могла оказаться в окружении. Генерал Ермаченков, в свою очередь, отчитался о последних действиях авиации. Ф.С. Октябрьский подвел итоги и сообщил, что Генеральный штаб по-прежнему требует «во что бы то ни стало удерживать занимаемые рубежи, изматывать и уничтожать противника».
Ночь на 9 июня в северном секторе прошла сравнительно спокойно. Утро 9 июня ознаменовалось интенсивным артиллерийско-минометным обстрелом и авиационными налетами. Перед началом атаки немцы методично обрабатывали остатки советской обороны в северном секторе. К сожалению, ни разведка штаба Приморской армии, ни хваления разведка штаба Черноморского флота, вовремя не выявили направление главного удара немцев. Противник же, активно наращивая силы на стыке 3-го и 4-го секторов, имитировал повышенную активность на стыке 1-го и 2-го секторов. Основной удар опять пришелся по позициям 79-й бригады и 172-й дивизии, против которых на первом этапе штурма действовали 50-я и 132-я немецкие дивизии. За предшествующие два дня оба наших соединения понесли очень тяжелые потери, и существовала реальная опасность, что они не смогут удержать занимаемые позиции. Обещанная командармом 345-я дивизия на указанный ей рубеж в назначенное время так и не подошла.
В том, что полки 345-й дивизии вовремя не прибыли на поддержку 172-й дивизии и 79-й бригаде просматривается вина не только командующего СОР, но и генерала Петрова. Даже на третий день боев по отражению штурма Иван Ефимович не исключал, что основной удар Манштейн нанесет в полосе обороны 1-го и 2-го секторов, и надеялся на то, что кризис, назревавший на северном рубеже обороны, не перерастет в катастрофу для северного фланга обороны. От введения в бой основного армейского резерва генерала Петрова удерживало четкое осознание того, что по составу и мощи своей группировки Манштейн без особых усилий мог перенести направление главного удара по Севастополю с севера на юг, либо повести штурм с двух направлений одновременно. Так, собственно и произошло, когда с введением в бой полков 22-й дивизии при разваливавшейся обороне 172-й дивизии и 79-й бригады, разгром нашей группировки на Северной стороне стал делом нескольких дней. Когда же кризисная обстановка нашей группировки 4-го и 3-го секторов стала перерастать в катастрофу, Манштейн в ночь с 14-го на 15-е июня перебросил часть сил 24-й дивизии на усиление группировки 30-го армейского корпуса, перешедшего в наступление на стыке наших 1-го и 2-го секторов…
Возвращаемся к событиям утра 9-го июня. В 7.00 началось наступление немецкой передовых батальонов 24-й дивизии. Ей по-прежнему противостояли части 25-й дивизии, в первую очередь ее 287-й полк. Противник сразу же наткнулся на сильный артиллерийский заградительный огонь, преодолеть который с ходу не смог. За ним последовало несколько контратак, заставивших немцев отказаться от продолжения наступления. Теперь основной задачей стало удержание захваченных ранее позиций.
Обратимся к немецким источникам. В 10.00 в наступление перешла 50-я дивизия при сильной артиллерийской поддержке на северном фланге и более слабой – на южном. Главный удар, как и в предшествующие дни, наносил 123-й полк. Его потрепанный 3-й батальон вышел из боя, а на его место выдвинулся 1-й батальон майора Мельцера. На левом фланге действовал 2-й батальон. Продвижение шло медленно, немцам то и дело приходилось вступать в перестрелки, отбивать мелкие контратаки. Периодически налетала советская авиация, бомбила и обстреливала боевые порядки 123-го полка. После небольшой перегруппировки в 11.00 наступление немецкой 50-й дивизии возобновилось силами 121-го и 123-го полков.
А вот 122-й полк принять участие в атаке не мог, так как увяз в тяжелых боях в разветвленной системе укреплений на южном склоне Темной балки. Отсюда советские войска вели обстрелы выс. 192.5 и Камышловского оврага, поэтому захват этой позиции был очень важен. К 16.00 123-й полк достиг района в 200 м северо-восточнее изгиба дороги, ведущей от кордона Мекензия № 1 на восток, тем временем 121-й полк оседлал проселочную дорогу. Здесь он был вынужден остановиться, так как вся местность вокруг оказалась сильно заминирована. Фронт дивизии после полудня проходил по линии – западнее и южнее Темной балки.
Ощутив облегчение от действий 3-го батальона, 1-й батальон возобновил движение, и к 19.00 достиг противотанкового рва. Отбив контратаку, он к исходу дня вышел к кордону Мекензи № 1. Дальнейшее продвижение остановил массированный обстрел советской артиллерии. Впоследствии выяснилось, что в район Мекензиевых Гор стала прибывать из резерва 345-я дивизия. С ее помощью 79-й бригаде удалось уплотнить боевые порядки на самом угрожаемом участке. Впрочем, генерал Ф. Шмидт казался вполне удовлетворенным достигнутым результатом. Он приказал 1-му и 2-му батальонам закрепляться, а 3-му – провести зачистку тылов. Для придания устойчивости обороне к ним отправились две батареи противотанковых орудий. Достигнутый успех обошелся 123-му полку в «5 унтер-офицеров и 10 солдат убитыми, 27 унтер-офицеров и 93 солдата ранеными и 5 солдат, пропавшими без вести» (24).
С утра при поддержке артиллерии и авиации возобновилось наступление 22-й дивизии. Одной из целей дня был захват станции Мекензиевы Горы. Только сил для успешного броска у дивизии уже не было. Ее батальоны в предыдущих боях понесли такие потери, что их командиры почитали за благо, когда получившие ранение солдаты продолжали оставаться в строю, а не уходили в тыл.130. Сильно пересеченная местность мешала нормальному проведению атак, взводы и роты путались в зарослях, сбивались с направлений и теряли контакт друг с другом. Неожиданно для себя они выскакивали на позиции советских войск и попадали под убийственный огонь пулеметов и винтовок.
В 13.30 16-й полк 22-й дивизии достиг железнодорожного полотна севернее станции Мекензиевы Горы. Невдалеке виделся купол высоты, на вершине которой находилась 365-я батарея, или, как ее именовали немцы, «форт Сталин». Пехота решила было атаковать ее с ходу, но командование приказало ни в коем случае этого не делать, так как в ближайшее время на высоту ожидался налет Ju-87. Специально для атаки батареи был выделен 1-й батальон 16-го полка, выведенный из резерва.
Около 14.00 над 365-й батареей появились 25 пикирующих бомбардировщиков Ju-87. Личный состав части изготовился к отражению атаки: в боевую готовность были приведены 4 орудия, 2 станковых и 4 ручных пулемета. На дальней дистанции по самолетам был открыт сопроводительный огонь, а когда пикировщики зашли на батарею для бомбометания, орудия и пулеметы ударили по ним прицельно. Через несколько мгновений позиции были накрыты разрывами, все потонуло в облаках дыма и каменной пыли. Но батарея продолжала вести огонь. При отражении налета сбили 2 самолета, а на самой батарее потерь не было. Через несколько минут налет повторился. В нем также участвовали 25 самолетов, и вновь их встретил сосредоточенный огонь. Несмотря на два налета, подавить 365-ю батарею немецкая авиация не смогла (13).
К 15.00 немецкая пехота остановилась в районе ст. Мекензиевы Горы. Причиной остановки стала возрастающая активность советской артиллерии, которая препятствовала своим метким огнем всякому дальнейшему продвижению. Как только 1-й батальон 16-го пехотного полка изготовился к атаке на позиции 365-й зенитной батареи, его накрыл мощный огонь крупнокалиберной артиллерии. По этой причине запланированную на 17.15 атаку пришлось перенести на два часа позже. Но все дальнейшие попытки атаковать закончились для немцев полным фиаско.
В полосе 79-й бригады возобновились бои за выс. 137, 1. Ее захват позволил бы противнику сравнительно быстро выйти к Северной бухте и отрезать войска IV сектора от остальных войск армии. Поэтому советские бойцы и командиры предпринимали все усилия, чтобы не допустить прорыва на этом направлении. Оборона бригады держалась до полудня, но потом цельный фронт уже перестал существовать, рассыпаясь на отдельные узлы сопротивления. Отдельные части уже дрались в полуокружении и окружении. В полуокружении оказался и 1-й батальон старшего лейтенанта Н.С. Оришко. Его обстреливала артиллерия, бомбила авиация, казалось, что он свои позиции не удержит. На помощь батальону была направлена рота автоматчиков, которую возглавил начальник связи капитан Н.К. Афонин. Ему удалось провести роту на правый фланг, но во время отражения немецкой атаки капитан был тяжело ранен и в штаб уже не вернулся. Через несколько часов выбыл из строя командир 1-го батальона лейтенант Н.С. Оришко (16).
К 16.00 оборона 79-й бригады по большей части была сломлена, резервы исчерпаны. Создалась реальная угроза захвата противником станции Мекензиевы горы и кордона Мекензи № 1. Еще около полудня поступило известие, что на левый фланг обороны стали прибывать первые части 345-й дивизии. Их сразу же бросили в бой в направлении станции Мекензиевы горы. Но основные силы дивизии появились уже после 16.00. Их развернули на рубеже в 200 м южнее высоты с памятником – до станции Мекензиевы горы. Прибытие свежей дивизии склонило чашу весов в пользу оборонявшихся, и наступление противника было остановлено. В тылу немецких войск, прикрывая выход из Камышловского оврага, действовал отряд майора И.И. Кохно. Он разместился на одной из высот в районе второй линии обороны бригады (возможно, в районе выс. 145,4). В его составе были дивизион 45-мм орудий, рота бронебойщиков и несколько подразделений пехоты. По сведениям участников боев с нашей стороны в составе «группы Кохно» была одна батарея противотанковых орудий и один взвод ПТР (противотанковых ружей).
Позже остальных, в 9.30, после артиллерийской подготовки и авиационного налета на позиции 172-й и 95-й дивизий, начала наступление 132-я дивизия. К 11.00 правофланговый 438-й полк, действуя с юго-восточной оконечности противотанкового рва, продвинулся на 500-700 метров и к полудню полк достиг дороги, ведущей от станции Мекензиевы горы в сторону гордона Мекензия. На этом рубеже немецкие войска попали под сильный фланговый огонь, вскоре начались налеты советской авиации, и наступление в 12.30 захлебнулось. В 15.45 против 438-го полка была предпринята контратака юго-западного направления, которая была отбита с помощью ударов Ju-87 и артиллерии. От продолжения наступления генералу Ф. Линдеманну пришлось отказаться, так как командиры полков были уверены, что в ближайшее время последуют новые контратаки.
…После трехчасовой авиационной и тридцатиминутной артиллерийской подготовки противник перешел в наступление по всему фронту 172-й и 25-й дивизий и 79-й бригады. Сравнительно быстро немцы прорвали оборону 514-го полка и стали уверенно продвигаться в глубь позиций, захватывая одну траншею за другой. На своем пути они теперь встречали лишь только слабо организованное сопротивление.
Положение выправил рейд бронепоезда «Железняков». Неожиданно для немцев он выскочил из тоннеля и открыл огонь из орудий и минометов по наступающей пехоте. Впрочем, противник быстро пришел в себя и после очередного огневого налета продолжил вгрызаться в оборону приморцев. Командование 514-го полка попало в окружение. Подполковник И.Ф. Устинов отдал приказ прорываться, но попытка завершилась неудачно: большинство прорывавшихся, в том числе сам комполка и его военком, батальонный комиссар О.А. Караев, погибли.
По той причине, что для более полного описания хода боев я привожу данные из нескольких источников, в тексте неизбежно появляются повторения…
…К полудню единая оборона 172-й дивизии перестала существовать. Перестрелка шла за бывшим передним краем, на флангах и в глубине обороны. Немногие оставшиеся в живых командиры и красноармейцы, сбившись в группы, продолжали отстреливаться от наседавших немцев. Оборона дивизии представляла собой несколько изолированных очагов, координировать действия которых было уже невозможно. Штаб дивизии, дважды за день побывавший в полуокружении, потерял возможность управлять боем. Но даже при таком исходе бойцы и командиры 172-й дивизии все-таки смогли продержаться до прибытия полков 345-й дивизии.
В бой 345-я дивизия вступила по частям. Сначала были введены ее 1163-й и 1167-й полки, а только на следующий день – 1165-й. Поддержку атакующим батальонам оказывал 905-й артполк майора А.А. Молодкина и минометный дивизион майора Н. Рыбакова. Но остановить немецкое наступление даже свежей дивизией сразу не удалось, и к вечеру она отошла на 400–800 м от станции Мекензиевы горы (13).  На ряде участков удалось отбить захваченные накануне окопы и улучшить свои позиции. Это позволило полковнику И.А. Ласкину произвести перегруппировку собственной дивизии. Ее остатки были сведены в полк двухбатальонного состава, который занял участок около станции Мекензиевы Горы. Сам комдив получил возможность отправиться в медсанбат на перевязку. Остаток дня, выдавшийся более спокойным, батальонами командовали начальник артиллерии полковник И.М. Рупасов и начальник политотдела старший батальонный комиссар Г.А. Шафранский.
Утверждение о том, что «…появление 345-й дивизии подполковника Н.О. Гузя позволило уплотнить оборону, придав ей устойчивость», не стоит принимать всерьез. Основные позиции, ранее занимаемые полками 172-й дивизии и 79-й бригады, были потеряны безвозвратно, а промежуточные позиции, на которые вышли полки 345-й дивизии, не были оборудованы для основательной обороны, что и стало основной причиной быстрого их оставления…
К исходу дня на большей части участков немецкое наступление остановилось. В 20.55 генерала Э. Ханзена вызвал к телефону командующий 11-й армией генерал Э. фон Манштейн и потребовал доложить сложившуюся в полосе корпуса обстановку. Командир LIV корпуса кратко рассказал о достигнутых успехах, которые в сравнении с предыдущими днями оказались очень незначительными. Оправдываясь, генерал заявил, что «противник, в сущности, только сегодня в полной мере использовал всю мощь своей артиллерии. Кроме того, противник, как это подтверждено показаниями военнопленных, перебросил артиллерию с южного участка на северный и обрушился всей оборонительной мощью своей артиллерии против относительно узкого фронта наступления LIV корпуса» (27). В немецкой хронике речь идет о боях с передовыми подразделениями 345-й дивизии, полки которой с ходу вводились в бой, а артиллерия немедленно подключилась к общей системе обороны сектора. Генерал Э. Ханзен по-прежнему настаивал на ускорении начала наступления в полосе XXX корпуса и требовал для себя усиленной авиационной поддержки.
В сумерках 123-й полк 50-й дивизии вышел к перекрестку дорог левее кордона Мекензи № 1, 121-й полк своим передовым батальоном занял высоты северо-западнее серпантина дорог. В течение ночи командир дивизии генерал Ф. Шмидт усиливал оборону своих частей, особенно на южном фронте, укреплял атакующие на главном направлении батальоны свежими силами. Переданный 32-й полк предполагалось выдвинуть на ПМ 012, чтобы в дальнейшем атаковать на юго-запад от ПМ 014 в направлении проселочной дороги. Перегруппировка сил проводилась и в 24-й дивизии. Два батальона 31 го полка и 102 й полк заменялись румынским 33 м полком. После смены 31 й полк переходил в район выс. 195, 2. Сюда же выдвигались два батальона из дивизионного резерва.
В ходе боев 7–9 июня в сторону Северной бухты немецкие войска образовали своеобразный клин, пронизывающий нашу оборону почти на всю ее глубину. Его острие упиралось в позиции полков 345 й дивизии, против флангов действовали один полк 95 й дивизии и 287 й полк 25 й дивизии. Введение в бой 345 й дивизии дала возможность приостановить немецкое наступление в сторону Северной бухты. Но снять с фронта и вывести в тыл остатки 172 й дивизии и 79 й бригады, как это планировалось, обстановка не позволила, они практически погибли, не оставив своих рубежей.
Поздно ночью командование СОРа получило распоряжение Генерального штаба, в котором говорилось, что в состав оборонительного района передается 138 я стрелковая бригада. Она будет доставлена в Севастополь на крейсере «Молотов» и на эсминцах 12 июня. В этот день состоялся короткий разговор между майором Н.И. Садовниковым и начальником штаба армии генералом Н.И. Крыловым. Доложив о сложившейся на северной стороне обстановке, майор спросил, как генерал видит для себя общую ситуацию. Н.И. Крылов ответил, что общая ситуация видится ему как безнадежная. Тогда Н.И. Садовников указал, что, пока немцы не вышли к Северной бухте, сохраняется шанс на эвакуацию армии. На это нужно 3–5 дней, и, если упустить время, армия погибнет. «...На это генерал Н.И. Крылов грустно ответил: «Что значит Приморская армия во всей Красной Армии?». Слова начальника штаба армии означали только одно: никакой эвакуации не будет» (14).
Оборона 4-го сектора на участке 95-й дивизии имела большое количество бетонных и деревоземляных укреплений, немалую роль сыграло надежное прикрытие этого участка береговыми батареями (в т.ч. и 30-й) и все атаки немецкой 132-й дивизии здесь были отбиты с большими потерями. В бой даже не вводились дивизионные резервы. 241-й полк оставался в противодесантной обороне на берегу в районе совхоза Софьи Перовской.
Оборона удерживалась в основном огнем полевой артиллерии и береговых батарей. Участок в районе полустанка Мекензиевы горы до тех пор удавалось удерживать только благодаря огню двух батарей: 365-й зенитной и 704-й (115-й) батареи береговой обороны. Береговая батарея № 704 (командир – старший лейтенант В.Г. Павлов и военком – политрук В.Е. Праслов), укомплектованная моряками с крейсера «Червона Украина» и находившаяся почти на передовом рубеже обороны у ст. Мекензиевы горы, подвергалась непрерывным ударам авиации и артиллерии противника. Несмотря на это батарея не прекращала вести огонь по вражеской пехоте и танкам. Поздно ночью рубеж обороны, занятый частями III и IV секторов на Северной стороне, к концу дня 9 июня проходил: безымянная высота в 1 км южнее высоты 192.0–Симферопольское шоссе–отметка 60,0 (современная высота Героев, на которой в то время находилась 365-я батарея)–высота с отметкой 42.7. То есть, были прорваны все ранее оборудованные рубежи обороны на участке в 5,5 км. Длина оборонительной линии СОР в этом районе увеличилась за счет глубокого «прогиба» в южном направлении.
Из-за эффективной работы немецкой авиации многие укрепления оказались непригодны для дальнейшей обороны и защиты. В частности, оказалось невозможным разместить бойцов в старых земляных укреплениях времен Крымской войны. Эти укрепления представляли собой вершины невысоких холмов, окруженные земляными рвами и валами высотой около 3-х метров, усиленные по углам дзотами c бетонными оголовками. Долговременных бетонных казематов и укреплений на этом участке почти не было, а доты тылового рубежа БО ГБ № 7, 8, 9 оказались разбиты и захвачены противником. Однако дот № 10 по-прежнему прикрывал Симферопольское шоссе, а 704-я батарея надежно сдерживала противника, не позволяя прорваться ему дальше. От авианалетов ее прикрывала 365-я зенитная батарея, находившаяся на соседней высоте. Линию фронта удалось ненадолго стабилизировать.
Немецкие источники указывали: «Наше наступление наталкивается на планомерно оборудованную, сильно минированную, с большим упорством защищаемую систему позиций. Непрерывный губительный огонь артиллерии противника ведется по всем немецким позициям. Он поминутно разрушает разветвленную телефонную сеть. Первые дни показывают, что под адским артиллерийским огнем противника наступление дальше вести невозможно».
«Верховное руководство обороной Севастополя» продолжалось с помощью телеграмм: «Новикову I сектор, Скутельнику II сектор, Жидилову, Горпищенко и командиру 388-й стрелковой дивизии Швареву. Возможно ожидать сегодня перехода противника в решительное наступление ваших участках. Противник будет стремиться прорвать оборону. Будьте бдительны! Ни в коем случае не допустить занятие хотя бы одного нашего окопа. Если где будет явная угроза распространения вклинившегося противника, все силы обрушивать на него, выбить, истребить. Ни на один час не допустить закрепляться противнику. В этом, только в этом успех. Первые два дня вы показали образцы героизма. Уверен в дальнейшем Вашем успехе. Октябрьский, Кулаков».
Обратите внимание – ни одного конкретного совета! Нет даже признаков того, что, вникнув в ситуацию, сложившуюся на конкретном участке или секторе обороны, командующий СОР давал рекомендации, способные хотя как-то повлиять (я уже не говорю, переломить) ход событий. Знакомя вас, читатель, с телеграммами Ф.С. Октябрьского в адрес членов СОР и комендантов секторов, я сознательно испытываю ваше терпение – других следов деятельности командующего в это время просто не сыскать. Надеюсь, что количество этих телеграмм, с учетом их содержания, помогут нам сделать правильные выводы по эффективности «адмиральского» руководства обороной.

Строки из воспоминаний Ф.С. Октябрьского: «Да, борьба была без отступлений. В эти июньские дни 1942 года стоишь на берегу Южной бухты, смотришь на Северную сторону и ...ничего невозможно разобрать, что там творится, в воздухе сплошной гром, вой, свист, звон. Неоседаемая стена пыли от взрывов, высотой сотни метров, «зем¬ля стоит дыбом», и нередко в эти дни приходилось получать доклады, что некоторые бойцы не выдерживали этого кошмара, целы¬ми группами выскакивали из укрытий и с диким криком бежали в этот ад огня и пыли, где и погибали…» (20).
Чтобы разобраться, что «творилось» на той же Северной стороне следовало послать туда начальника штаба СОРа капитана 1 ранга Васильева, или, на крайний случай, офицера оперативного отдела штаба – быть может и обстановка прояснилась бы, и какое-то решение созрело… Но, похоже, не барское (то есть, не адмиральское) это было дело – вникать в обстановку на местах. Для этого существовал штаб Приморской армии, с направленцами оперативного отдела. Вот они, ежеминутно рискуя жизнью, собирали информацию, по анализу которой начальник штаба генерал Крылов и командующий армией генерал Петров принимали решения. Но и эти решения не всегда утверждал адмирал Октябрьский со своими доверенными советниками Моргуновым и Кулаковым.

День четвертый, 10 июня

В этот день комендант IV сектора получил директиву Военного совета СОРа, предписывавшую ему удерживать высоты, позволявшие вести фланговый огонь по противнику в случае его прорыва от станции Мекензиевы горы на юг или юго восток. Разрешалось для удержания фронта использовать весь имеющийся под рукой личный состав, вплоть до бойцов артиллерийских батарей, хозяйственных команд и саперных частей. Адмирал Ф.С. Октябрьский, оставался верен своей плакатной риторике: «…еще два три дня, и враг будет отброшен, он истечет кровью» (20).
Позиции сторон с подходом 345-й дивизии несколько стабилизировались. С утра, после мощной артиллерийской и авиационной подготовки пехота и танки противника при непрерывной поддержке большого количества авиации, продолжали ожесточенные атаки в третьем и четвертом секторах обороны, в основном на участке станция Мекензиевы горы – кордон Мекензия № 1.
Главный удар приняли на себя малочисленные остатки 172-й дивизии, 1167-й и 1163-й стрелковые полки 345-й стрелковой дивизии.
К середине дня пришлось вести в бой последний – 1165-й полк дивизии. Командир дивизии полковник Н.О. Гузь приказал командиру 1165-го стрелкового полка подполковнику В.В. Бибикову выбить немцев со станции. Полк с марша вступил в бой и выполнил задачу. Однако, к исходу дня противник, подтянув свежие резервы, вторично овладел станцией. Противник прорывался к позициям 365-й зенитной батареи, обойдя ее слева вдоль железнодорожного полотна, и справа – вдоль ветки на Северную сторону. Позиции батареи обстреливались артиллерией особо крупного калибра. Утром того же дня был ранен в челюсть командир батареи Н. Воробьев. Командование батареи перешло к его заму – лейтенанту Матвееву. Но в тот же день он был тоже тяжело ранен. На должность командира 365-й батареи назначают ст. лейтенанта Ивана Семеновича Пьянзина, ранее командовавшего батареей № 80, уничтоженной врагом. В два часа ночи 11 июня старший лейтенант Иван Пьянзин прибыл на высоту 60.0 и вступил в командование батареей. Майор И.К. Семенов, зная, что батарея понесла большие потери и практически окружена, направил в помощь Пьянзину сорок добровольцев во главе с лейтенантом Пустынцевым.
Весь день шел бой вокруг НП 704-й ББ. 10 июня в район самой батареи просочилась большая группа вражеских автоматчиков. Вражеская авиация непрерывно штурмовала позиции батареи. Противник вел сильный артиллерийский огонь, а затем переходил в атаку при поддержке танков. Из докладной или объяснительной (подпись автора неразборчива, начинается с буквы П): «...автоматчики противника обошли НП батареи вдоль ж/д путей и атаковали 130-мм орудие № 1. Личного состава почти не оставалось, поэтому, пройдя от орудийной позиции по крытому ходу сообщения в дзот, я открыл огонь из ручного пулемета, отсекая пехоту. Противотанковый ров вокруг батареи был во многих местах засыпан. 5 танков противника ворвались на территорию батареи. Прямым попаданием 75-мм снаряда было повреждено 130-мм орудие № 1. Краснофлотец Ф.С. Коробка из противотанкового ружья подбил два танка. Но еще один вражеский танк, прорвавшись, выстрелом в упор вывел из строя другое 130-мм орудие. Мне сообщили, что осколками был тяжело ранен командир батареи В.Г. Павлов. Т.к. противник прорвался в тыл, мне пришлось выйти из укрытия, чтобы отсечь пехоту, в этот момент меня ранило...» (5).

Донесение написано на листе из «амбарной» книги, подписи нет: «…Батарея смогла отразить все атаки противника. Батарейцы уничтожили все 5 танков и до роты пехоты. В строю оставалось два 100-мм орудия батареи, находившиеся в бывших дотах № 11 и 11А. Однако уже в ходе следующей атаки орудие в доте № 11А было повреждено, а расчет погиб. За командира остался старший лейтенант И.К. Ханин, за комиссара – старшина 1-й статьи Н.П. Алейников, которые продолжали руководить боем и удерживать позиции батареи. Исключительное мужество и отвагу проявили оставшиеся в живых младший лейтенант Н.В. Кустов и краснофлотцы Яшин, Горбунов, Белецкий, Федоров, Шахтеров. Особенно отличились Алейников и старшина Косов. Ночью бой прекратился. Из 57 человек личного состава, находившихся на позициях батареи, погибло тридцать пять. В ночь на 11 июня батарейцам удалось восстановить орудие в доте № 11…».
Как же реагировало командование СОР на критическую ситуацию, складывающуюся в 4-м секторе обороны? Из протокола заседания СОР от 10-го июня: «…Вечером состоялось первое с начала штурма совещание у командующего СОР Ф.С. Октябрьского, на котором присутствовали Н.М. Кулаков, И.Е. Петров, И.Ф. Чухнов, П.А. Моргунов, В.В. Ермаченков и другие командиры. На совещании генерал-майором И.Е. Петровым было предложено срезать немецкий клин. Было принято решение контратаковать вклинившегося противника в районе ст. Мекензиевы Горы с двух направлений – из района кордона Мекензи № 1 силами специально созданной ударной группы 3-го сектора и из района городка 30-й батареи группой 4-го сектора».
В ударную группу третьего сектора были выделены: батальон 54-го стрелкового, остававшиеся в резерве два батальона 2-го Перекопского и батальон 31-го стрелкового полков. Командование группой поручено командиру 54-го стрелкового полка 25-й стрелковой дивизии подполковнику Н.М. Матусевичу, а общее руководство возглавил комендант сектора генерал-майор Т.К. Коломиец. Кроме того, в состав группы придавались все остававшиеся в строю танки 125-го танкового батальона. В состав ударной группы четвертого сектора выделялись: весь состав 241-го стрелкового полка 95-й стрелковой дивизии (численностью около батальона) и два батальона 7-й бригады морской пехоты. Командование группой возлагалось на командира 7-й бригады морской пехоты генерал-майора Е.И. Жидилова, общее руководство осуществлял комендант четвертого сектора полковник А.Г. Капитохин.
7-я бригада морской пехоты занимала позиции во втором секторе. В срочном порядке ночью ее 2-й батальон (командир – капитан А.С. Гегешидзе), был снят со второй линии обороны 2-го сектора, 3-й батальон (командир – капитан Я.А. Рудь) снят с охраны аэродрома Куликово поле. В качестве усиления из состава бригады были выделены 76-мм четырехорудийная батарея и рота 82-мм минометов, ранее занимавшие позиции на Федюхиных высотах. Части были собраны на Царской (район нынешней Телефонной) пристани и переброшены на Северную сторону (на Инженерную пристань). К утру части бригады находились в исходном для атаки положении в районе 30-й батареи. Сюда же был направлен батальон 241-го полка.
Из воспоминаний Е. Жидилова: «Ночь проходит в хлопотах. В темноте наши второй и третий батальоны, четырехорудийная артиллерийская батарея 76-миллиметровых пушек и рота 82-миллиметровых минометов подтягиваются к бывшей Царской (Каменной. – Б.Н.) пристани в Южной бухте. На двух баржах еще до рассвета переправляемся на Инженерную пристань Северной стороны. Надо спешить, чтобы с утра начать наступление. Направив свой отряд к совхозу имени Софьи Перовской, мы с Ищенко разыскиваем командный пункт четвертого сектора» (8).
 
День пятый, 11 июня

К утру 11 июня положение войск в районе 3-го и 4-го секторов было следующим: 161-й полк удерживал позиции от берега моря в районе современного Любимовского гарнизона, до р. Бельбек. От реки Бельбек до КП 30-й батареи и далее до хутора Шишкова – 90-й полк. То есть, линия фронта развернулась поперек линии укреплений, ранее проходившей вдоль реки Бельбек. От хутора Шишкова до КП зенитного дивизиона (форт «Молотов») – 241-й полк, далее позиции занимала 345-я дивизия до высоты 60.0 (высота Героев) и далее до Симферопольского шоссе. Линия обороны была слабо оборудована в инженерном отношении и опиралась лишь на цепочку земляных укреплений времен Крымской войны. Основу обороны составили две батареи – 365-я зенитная и 704-я береговая. На 704-й батарее в строю оставалось только одно орудие. Большинство огневых точек в этом районе были уничтожены огнем вражеской артиллерии и авиации. Боевые порядки войск 4-го сектора держались в основном за счет полевой артиллерии, т.к. в пехотных частях оставалось очень мало бойцов. 172-я дивизия практически перестала существовать, от нее оставались в строю только две батареи 134-го полка и минометный дивизион. Поддерживали части сектора еще две батареи береговой обороны № 12 и № 2. В строю оставались три дота БО: № 6, 10, 45 (80).
Третий сектор начинался от Симферопольского шоссе позициями крайне малочисленной 79-й Морской стрелковой бригады в составе минометного и противотанкового дивизионов, из пехотных частей в строю оставались две сводные роты из оставшихся моряков 2-го и 3-го батальонов. Далее занимал оборону 2-й Перекопский полк (2 батальона) и 25-я дивизия в составе 287-го, 31-го, 54-го полков. Если внимательно взглянуть на расположение войск на схеме, то становится очевидным, что большая часть войск, намеченных для контрнаступления, уже была задействована в обороне. Противник активно подтягивал свои резервы – 4-ю румынскую дивизию, 33-й полк 10-й дивизии и два немецких полка, подошедших из-под Бахчисарая. Даже с учетом того, что утром 11 июня противник очевидной активности не проявлял, планируемый контрудар с нашей стороны акт отчаяния, либо откровенную авантюру. Наши военачальники, хорошо помнящие декабрьские бои, не теряли надежды, что и в этот раз совершится чудо, и обессиленный враг, убоявшись чрезмерных потерь, прекратит наступление.
Наши импровизированные штурмовые группы, наспех созданные в III и IV секторах, с самого рассвета начали готовиться к выполнению поставленной задачи. Для этого левая группа должна была наступать из района 30-й батареи вдоль по балке, в направлении виадука (пересечения железной дороги и Симферопольского шоссе), в 1500 м севернее ст. Мекензиевы горы. С организационной точки зрения данной операции придавалось серьезное значение – действиями штурмовых групп руководили коменданты секторов Капитохин и Коломиец. Группа войск 3-го сектора получила более сложную задачу: выйти к виадуку, ударив из верховий Камышловского оврага. Если группе Жидилова для выполнения поставленной задачи требовалось пройти с боем около двух километров, то группе подполковника Матусевича почти вдвое больше. Немаловажный факт – командующий 3-м сектором генерал Трофим Коломиец фактически самоустранился от руководства штурмовой группой от 25-й дивизии, перепоручив командование командиру полка подполковнику Матусевичу.

В какой степени штаб армии контролировал ситуацию на северном фланге обороны? Из воспоминаний А. Ковтуна: «Николай Иванович (Крылов. – Б.Н.) разрабатывал план контрудара, который предполагается нанести 11 июня. Несколько ранее он был у Петрова, где собрались член Военного совета Чухнов, командующий артиллерией Рыжи, начальник береговой обороны Моргунов. Обменялись мнениями. Идея контрудара получила всеобщее одобрение. Вся тяжесть его подготовки и проведения падала на артиллерию, скромные резервы снарядов которой всем нам были хорошо известны.
Работники оперативного отдела выехали в части для проверки подготовки к контрудару. Их доклады были отрадными: всюду дела обстоят благополучно. О каждом их донесении я немедленно докладывал Николаю Ивановичу. Как будто бы все предвещало успех.
Контрудар начался мощным огневым налетом полевой и береговой артиллерии, после которого пошла в атаку пехота. Начало натиска было удачное, но полностью срезать клин нашим войскам не удалось, просто не хватило сил. Однако продвижение врага было приостановлено. Противник потерял свыше 40 танков, много другой техники и до трех полков пехоты.
Оценивая результат контрудара, командарм сказал:
– Будь у нас достаточно снарядов и мин, мы бы заставили немцев подумать, стоит ли им дальше штурмовать Севастополь…».
Может показаться, что к проведению этого контрудара командование армии отнеслось как бою местного «секторального» значения. А ведь, по сути, решалась судьба всей многомесячной обороны… Это был последний шанс переломить ситуацию, не допустив противника к берегу Северной бухты. Печально, если все обстояло именно так, как описывает Ковтун. Обратимся к воспоминаниям участников событий.
С утра 11 июня в III и IV секторах было тихо. Вскоре началась артподготовка, после чего группа Жидилова перешла в решительное наступление.
Из воспоминаний Е.И. Жидилова: «В каком-нибудь километре от нас вырастает сплошная стена огня и взметенной взрывами земли. Мы нагоняем свой отряд юго-западнее высоты 92.1, в глубокой лощине, где он остановился на короткий отдых. С командирами батальонов Рудем и Гегешидзе, командиром артиллерийской батареи Пелых и командиром минометной батареи Зайцевым отправляемся на рекогносцировку. Забравшись на гребень высоты на правом фланге 30-й батареи, осматриваем Бельбекскую долину. Она вся занята немецкими войсками. Высота 107.2, примыкающая к долине с запада, тоже в руках противника. Наша задача – выйти в виадуку, где скрещиваются шоссейная и железная дороги, идущие на Симферополь. Когда мы там встретимся с частями Чапаевской дивизии, немцы очутятся в мешке. Чтобы облегчить наше продвижение, 95-я стрелковая дивизия, входящая в четвертый сектор, сковывает фашистские резервы в Бельбекской долине и огневые средства противника на высоте 107.2.
Наступление я решил вести так: второй батальон Гегешидзе пойдет в первом эшелоне, за ним уступом влево – третий батальон капитана Рудя. Артиллерийская и минометная батареи будут поддерживать их с позиции у изгиба дороги, неподалеку от 30-й батареи. Затем по мере продвижения батальонов артиллерийские и минометные позиции переместим южнее высоты 92,1.
Мой командный пункт – в землянке, южнее 30-й батареи. Связь с подразделениями будет осуществляться по телефону и радио. В излучине дороги, южнее административного здания совхоза Перовской наши батальоны развернулись в боевой порядок. Еще до начала артиллерийской подготовки разведчики прошли вперед и скрылись в кустах. Трудно вести разведку в полосе, где каждый метр просматривается и простреливается противником. Но разведчиков возглавляют опытные, проверенные в боях офицеры – командир взвода бригадной школы лейтенант Петр Степанович Пономарев и политрук разведывательной роты Иван Николаевич Павликов. Под гул артиллерийской стрельбы морякам удается пробраться в расположение противника. Вслед за разведкой продвигаются наши батальоны.
Мы с Ищенко наблюдаем за ними с кургана возле 30-й батареи. Вон, сгорбившись, сосредоточенно смотря вперед, идет Гегешидзе, и с ним трое связных. По его сигналу второй батальон развертывается. Левее и чуть позади него таким же рассредоточенным строем следует третий батальон.
Через 10-15 минут, как только разведчики врываются в расположение противника на высоте 92,1, завязывается перестрелка. А пройдена лишь треть пути. Автоматные очереди и огонь вражеских минометов вынуждают разведчиков залечь.
Лейтенант Пономарев с одним полувзводом ведет бой с гитлеровской ротой, которая находится всего в пятидесяти метрах от моряков. Метким огнем разведчики прижали немцев к земле. В это время Павликов с другим полувзводом заходит фашистам во фланг, бойцы устремляются в атаку, забрасывая противника гранатами. Маневр разведчиков настолько стремителен, что рота противника, потеряв не менее половины своего состава, разбегается, оставив на поле боя один миномет, одиннадцать автоматов и пять ручных пулеметов. Сюда спешит со своей четвертой ротой старший лейтенант Кирилл Георгиевич Русия. Он небольшого роста и, чтобы управлять бойцами в высоких зарослях, то и дело поднимает свою пилотку и энергично машет ею в сторону движения. Рота подошла вовремя, когда к месту боя немцы подтянули свежие силы с высоты 107.2. Завидя цепи фашистов, Русия скомандовал:
– Ложись!
Рота залегла и приготовилась к отражению атаки. Командир батальона Гегешидзе с шестой ротой в этот момент приблизился с правого фланга. В интервале между двумя стрелковыми ротами расположилась пулеметная рота.
– Соедините меня с КП бригады, – приказал Гегешидзе начальнику связи батальона старшему лейтенанту Василию Трофимовичу Вещикову. Предстояла ожесточенная схватка с противником, который по численности вдвое превосходил батальон Гегешидзе, и командир хотел заручиться огневой поддержкой. Начальник оперативной группы штаба бригады капитан-лейтенант Николай Федорович Матвиенко, выслушав доклад Гегешидзе, немедленно направил огонь минометной батареи на южные склоны высоты 107,2. Бой вспыхнул с новой силой. Немцы стремились любой ценой остановить наш наступающий батальон. Обе стороны несли потери. То там, то здесь возникали рукопашные схватки. Старшего политрука Модина я застаю в окопе позади своей восьмой роты. Он отдает по телефону распоряжения об укреплении позиций на ночь. Увидев меня, Модин рассказывает о действиях батальона, вытирая вспотевшее лицо платком, который сразу становится черным. Старший политрук без фуражки. Волосы кажутся седыми от пыли.
Порадовать меня он ничем не может. За несколько часов боя батальон потерял половину своего состава. Люди измотаны. Ранены командир батальона капитан Рудь и помощник начальника штаба старший лейтенант Георгий Павлович Преучель. Самоотверженно сражалась восьмая рота. Ее ряды тоже сильно поредели. Тяжело ранен командир роты Титов, погиб политрук Говтанюк. Теперь ротой командует заместитель политрука старшина 1-й статьи Скобчинский…» (3).
В описании событий Жидиловым, с точки зрения описания хода операции, упоминаются только батальоны 7-й бригады. Это не совсем верно. Первыми атаковали противника части 241-го полка, который шел впереди батальонов бригады и обеспечивал проходы в проволочных заграждениях и минных полях. Об этом так же следовало указать.
«…Весь день шел непрерывный бой. Действия контратакующих войск поддерживала артиллерия сектора и Береговой обороны. Наступавшие батальоны, продвигаясь, несли большие потери. Часто бой доходил до рукопашных схваток. Погиб командир 3-го батальона капитан Рудь, его место занял военком старший политрук Модин. Выбыли из строя почти все командиры рот. Следующей, основной целью для батальонов 7 й бригады стала выс. 107,2. По сигналу капитана Гегешидзе артиллерия и минометы перенесли огонь на ее скаты и вершину. За высоту разгорелись ожесточенные бои. Немцы вызвали огонь своей артиллерии, по наступающим ротам ударили пулеметы, в боевых порядках рвались мины. Бой шел весь день, но к вечеру решить поставленную задачу так и не удалось. Батальоны понесли серьезные потери, из тысячи атаковавших утром к вечеру в живых осталось не более четырехсот. Но противника удалось отбросить вплоть до железной дороги…» (8).
Преодолевая огневое сопротивление, группа Е.И. Жидилова продвинулась всего на 500-700 м, но развить успех дальше не смогла и к вечеру вынуждена была закрепиться на достигнутом рубеже.
Ударная группа третьего сектора под командованием подполковника Н.М. Матусевича после артиллерийской подготовки при поддержке танков также перешла в наступление. Ее состав сейчас сложно установить. Однозначно можно утверждать, что атаковало два батальона, а не четыре, как планировалось, и атаковали они не одновременно. Первым атаковал батальон Перекопского полка. Продвинувшись вперед на 200-300 м, бойцы тут же были прижаты к земле артогнем противника.
Повторно поднять людей на сплошную стену разрывов не удалось. В результате группа вынуждена была перейти к обороне. Вторая попытка была предпринята спустя час. На этот раз штурмовая группа Перекопского полка была усилена ротой танков (7 машин Т-26) и сводным батальоном 25-й Чапаевской дивизии. Но и эта атака не удалась. Вместо трех полнокровных батальонов генерал Коломиец выделил от своей дивизии всего один сводный батальон, укомплектованный в основном выходцами с Кавказа. Как и следовало ожидать, поднять людей в атаку не удалось, не смотря на все усилия политработников и командиров. Танкисты, трижды отрываясь от пехоты и неся потери, прорывались к немецким позициям и трижды возвращались, не поддержанные пехотой. В этих атаках 2-й Перекопский полк потерял 80% своего личного состава. Понеся невосполнимые потери, в боевых донесениях и сводках этот полк как боевая единица более не упоминается.
Генерал Коломиец очень часто кстати и некстати упоминал, что он привык воевать «…малой кровью». Не лишне было бы уточнить, что щадя жизни бойцов 25-й дивизии (особенно тех, кто начинал с ним воевать в Одессе), комендант 3-го сектора предпочитал бросать в бой приданные сектору войска, особенно из морских бригад и полков флотского формирования. Спрашивается, почему, лично отвечая за организацию контрудара силами 3-го сектора, Коломиец не выполнил приказание штаба армии по выделению четырех батальонов из состава 25-й дивизии? Почему лично не прибыл в район организации контрудара, как это сделал командир 7-й бригады генерал-майор Жидилов, а, отсиживался в своем подземном КП сектора в келье бывшего Инкерманского монастыря? Что, быть может, не генеральское это дело – непосредственно руководить боем? Кстати, Жидилову незадолго до этих событий было присвоено звание генерал-майора береговой службы.
Анализ архивных наших документов и, частично, немецких, подтверждает, что со стороны 3-го сектора атаки в направлении виадука проводились силами 1 го батальона 54 го полка и несколькими стрелковыми ротами под общим командованием подполковника Н.М. Матусевича. В качестве усиления они получили сводный танковый батальон, основу которого составляли машины последней роты танков Т 26. Артиллерийскую поддержку обеспечивали батареи III сектора.
Перед ударной группой Матусевича стояла задача – захватить кордон Мекензия № 1 и станцию Мекензиевы Горы, выйти к виадуку и там соединиться с частями 7 й бригады. 345 я дивизия должна была прочно удерживать свои позиции и в случае успеха контратакующих групп перейти в наступление на своем участке. После короткой артиллерийской подготовки ударная группа Матусевича перешла в наступление в общем направлении севернее станции Мекензиевы Горы. Немцы сразу же оказали ожесточенное сопротивление, тем не менее, в течение дня группе удалось продвинуться на 1 км вперед. При этом несколько атак, поддержанных танками, сорвались, наткнувшись на хорошо организованную противотанковую оборону. Пехота несла потери и неоднократно откатывалась на исходные позиции. Во второй половине дня наши войска общей численностью до двух батальонов при поддержке танков, несколько изменив направление удара, атаковали румынский 33 й полк. Но и этот удар был отбит.
Также были предприняты две атаки на участке 102 го полка. В первой действовало до одного батальона, во второй – уже до двух батальонов с поддержкой нескольких пулеметных танков. Обе атаки были отбиты, причем вторая с особенно тяжелыми для атакующих потерями. К исходу дня стало ясно, что группе Матусевича преодолеть немецкую оборону на всю ее глубину так и не удалось.
Информация из немецких источников. Штаб 132 й дивизии немедленно донес в штаб корпуса о начавшихся против ее фронта атаках с советской стороны. Сильному давлению подвергся правый фланг по его передовым линиям. Под натиском батальонов 7 й бригады стоявший на правом фланге 438 й полк был вынужден отойти на 300 м южнее балки. Создалась угроза прорыва боевых порядков. На угрожаемый участок был направлен огонь всей дивизионной артиллерии, но остановить атакующих на момент доклада еще не удалось. В 6.40 и в 11.00 атакам подвергся участок обороны румынского 33 го полка. В ходе боя немцам огнем 50 мм противотанкового орудия удалось подбить советский танк. К 12.00 все удары нападавших были успешно отражены.
В сумерках генерал-майора Е.И. Жидилова вызвал к телефону начальник штаба армии генерал Н.И. Крылов и от лица Военного совета армии выразил недовольство тем, что контрудар не достиг цели и части 7 й бригады не вышли на конечный рубеж – виадук, а окружение прорвавшегося противника не состоялось. Оправдания командира бригады в расчет не принимались, на все запросы о подкреплении отвечали отказом. Приходилось и в дальнейшем полагаться только на свои силы.
Как уже отмечалось, неудачей закончился и контрудар со стороны 25 й дивизии. Ее противник, 24 я дивизия, своим 102 м полком справа и румынским 33 м полком слева удерживала все те же позиции, что и 9 июня. Создается впечатление, что ответственным за неудачную операцию по срезанию немецкого клина «назначили» командира 7-й бригады Е.И. Жидилова. При этом, ни слова не говорится об ответственности за неудачный контрудар Т. Коломийца.
Продолжала держаться оставленная в глубине немецкой обороны группа майора И.И. Кохно, двое суток находившаяся в полном окружении. Связи с ней не было с 10 июня, поэтому никаких приказов от вышестоящего начальства майор И.И. Кохно не получал и все решения принимал самостоятельно. Когда его оставляли на прежних позициях, до которых теперь было около 2 км, то надеялись, что контрудар, намеченный на 11 июня, будет успешным. Была надежда, что группа Кохно, удерживая позицию в тылу немецких войск, сыграет положительную роль. Но контрудар сорвался, и теперь крайне встал вопрос, что делать с «отрядом Кохно»?
Приказом А.С. Потапова была снята с занимаемых рубежей одна из рот 1 го батальона, которую усилили бойцами из тыловых подразделений. Всего в сводной роте насчитывалось до 60 бойцов и командиров. Перед ней была поставлена задача: прорваться через немецкие позиции, выйти в расположение «отряда Кохно» и вывести его обратно за линию фронта. Как и предполагали в штабе бригады, мероприятие оказалось обреченным на провал, и пробиться через рубежи, занятые немцами, роте не удалось. Отправленный для связи с майором И.И. Кохно лейтенант Молчанов пропал без вести. По немецким данным, «отряд Кохно» все таки получил подкрепление, которое приняло деятельное участие в дальнейшей обороне. Вероятно, это были группы наших бойцов, надеявшиеся на совместный с группой Кахно прорыв в расположение наших войск.
Из немецких архивных источников:
«…Не обращая внимания на развернувшиеся на флангах «клина» бои, 22 я и 50 я дивизии продолжили наступление в сторону Северной бухты. К 16.50 22 дивизия своим левофланговым 47 м полком при поддержке штурмовых орудий 300 го дивизиона вышла к нефтехранилищу у Сухарного тоннеля (ПМ 027). В течение первой половины дня полки соединения подверглись многочисленным контратакам советских войск в направлении казарм и ПМ 024, поддержанным сильнейшим артиллерийским огнем, который велся преимущественно с южного направления.
К концу дня 22 я дивизия закрепилась по линии: казармы – изгиб дороги в 250 м юго западнее окраины станция Мекензиевы Горы – железная дорога – полотно железной дороги до северной границы нефтехранилища – изгиб дороги в 400 м северо восточнее полустанка.
После артиллерийской подготовки в 9.20 50 я дивизия перешла в наступление. Действовавший здесь правофланговый 123 й полк наступал из района противотанкового рва на юг. Но вскоре, несмотря на непрерывную артиллерийскую поддержку, атака захлебнулась. Главной причиной остановки стал уничтожающий огонь советских орудий. Как сообщал командир 123 го полка, советские орудия обстреливали не только группы, но даже одиночных солдат. Под их огонь попал один из батальонов 65 го полка и был вынужден отойти за 1 й и 2 й батальоны 123 го полка.
Потери 123 го полка за 11 июня: убит один солдат, ранены один унтер офицер и 23 солдата, еще один солдат пропал без вести. Столь незначительные потери, несмотря на жестокий артиллерийский обстрел, еще раз доказали, насколько хорошо были оборудованы оборонительные позиции советских войск. Разместившиеся в них немецкие солдаты чувствовали себя в относительной безопасности, а их командиры с горечью осознавали, почему многодневный обстрел из крупнокалиберных орудий и бомбежки не принесли ожидаемого от них результата.
«Остальные полки 50 й дивизии продолжали продвигаться вперед: 32 й полк вел бой значительно северо восточнее, его левый фланг вышел на проселочную дорогу в 500 м восточнее линии обороны, оставленной советскими войсками. После полудня им была направлена разведывательная группа для уточнения местонахождения линии советской обороны…» (27).
Атаки на рубежи обороны 345 й и остатков 172 й дивизий продолжались в течение всего дня 11 июня. Полковнику И.А. Ласкину пришлось ввести в бой свой последний резерв – 57 ю разведывательную роту. Правда, ротой она называлась уже чисто формально, в ней насчитывалось уже чуть больше пехотного отделения – 10-12 бойцов. К исходу дня почти вся рота погибла, пал смертью храбрых и ее командир старший лейтенант Ермаков.
С огромным трудом удерживала свои позиции и 79 я бригада. Ее командный пункт снова пришлось переносить, теперь уже в верховья Трензиной балки. Но все равно от штаба до передовой оставалось всего 800 м. К северу от него в первой половине дня была окружена рота минометчиков. Ее пытались поддерживать артиллерийским огнем с других участков, но помочь пехотой возможности не было. Через 3 часа рота была полностью уничтожена.
В 12.00 противник, отразив наиболее острые атаки советских ударных групп 4-го и 3-го секторов, возобновил натиск на позиции 345 й дивизии. Основные атаки шли из района ст. Мекензиевы горы в направлении Сухарной балки. Бойцы дивизии успешно сдерживали натиск противника, после чего сами перешли в наступление и захватили ст. Мекензиевы горы. Это оказался самый значительный успех 11 июня. Но дальнейшее наступление было остановлено противником в 200–300 м восточнее станции.
Вечером штаб 50 й дивизии сообщил о предпринятых против них контратаках. Первая состоялась в 19 часов, вторая в 21 час. от верхней точки серпантина и от «Старого форта». Все они были успешно отбиты. Но вследствие тяжелых наступательных и оборонительных боев дивизия нуждалась в перегруппировке своих сил для назначенного на завтра нового наступления, основной удар которого предполагалось нанести силами 121 го полка в направлении на станцию Мекензиевы горы (27).
Самым досадным для нашего командования был тот факт, что немецкое командование не изменило своих планов штурма, делая вид, что не заметило отчаянных атак, предпринятых группами Жидилова и Матусевича. Во второй половине дня противник неожида предпринял атаку со стороны станции Мекензиевы горы в юго-восточном направлении. В 12 час 11 июня два немецких батальона и эскадрон румынской кавалерии при поддержке штурмовых орудий и танков атаковали части 345-й стрелковой дивизии из района станции Мекензиевы горы в направлении Сухарной балки.
Немецкая атака была отбита, противнику были нанесены большие потери. Огнем 100-мм орудия дота № 11 был практически полностью уничтожен кавалерийский эскадрон. Огнем полевой артиллерии и пулеметов с позиций 345-й дивизии оба батальона были рассеяны. Полки 345-й дивизии не только отбили наступавшего врага, но и начали преследовать его. Что называется, на плечах отступающего противника, полки дивизии решительной атакой в очередной раз захватили полустанок Мекензиевы горы и передовыми подразделениями вышли на линию тылового рубежа на этом участке. Но успех этот достался высокой ценой...
В ходе боев в этот день советские потери составили около 1200 человек, немецкие – почти 4 тысячи (по немецким данным цифра меньше – 2756 человек).
Нужно сказать, что немецкая разведка сработала оперативно. В тот же день, когда два батальона 7-й бригады были сняты с позиций во 2-м секторе и направлены для поддержки наступления в 4-м секторе, противник сразу атаковал на этом «ослабленном» участке основного состава бригады – во 2-м и 1-м секторах. Завязались упорные бои, особенно в районе горы Гасфорта, деревни Камары и совхоза «Благодать». При сильной огневой поддержке всех видов артиллерии СОР противник понес значительные потери и был отброшен в исходное положение. Были отбиты и все попытки румынских частей добиться успеха в районе долины Кара-Коба.

Перелом в ходе третьего штурма Севастополя
 
День шестой, 12 июня

Задача на прорыв, поставленная группам Жидилова и Матусевича, штабом СОР не была снята, и бои с двух направлений продолжились. Очевиден тот факт, что группы Жидилова и Матусевича были слабы для успешного решения поставленной задачи по срезанию немецкого «клина» в полосе 4-го-3-го секторов. Генерал Петров явно затянул ввод в бой 345-й стрелковой дивизии, а теперь не добился у Октябрьского выделения резервов для создания более мощных штурмовых групп. Это были ошибки, предопределившие катастрофу войск 4-го сектора, и последующее оставление Северной стороны. В этих двух эпизодах Манштейн явно переиграл Петрова. Безусловно, такому противнику было не стыдно проиграть, но Севастополю эти ошибки дорого стоили...
Из воспоминаний Е.И. Жидилова: «В 4 часа утра подразделения снова продвигаются вперед. Все горят желанием выполнить задачу. Капитан Гегешидзе торопит свой батальон. Пока немцы не спохватились, он хочет обойти высоту. Третий батальон Модина тоже пришел в движение. Разведчик, присланный Павликовым, ушедшим со своей группой далеко вперед, сообщает, что за высотой 107.2, у шоссейной дороги, стоят пять танков. Об этом сейчас же донесли начальнику артиллерии сектора. Мощный залп гаубиц накрыл цель, но три танка все же смогли выйти навстречу второму батальону. Помощник начальника штаба второго батальона лейтенант Николай Алексеевич Егоров во главе взвода противотанковых ружей выскочил навстречу стальным чудовищам. Метким огнем один танк был подбит, два других повернули влево, к шоссейной дороге. Пока подбитая машина вращалась вокруг своей оси, к ней подползли два краснофлотца и подорвали ее гранатами. Третий батальон попал под сильный минометный огонь противника. Роты стремились как можно быстрее преодолеть обстреливаемый участок, но наткнулись на вражеские пулеметы. Бойцы залегли. Комиссар Модин поднялся и увлек своим примером девятую роту. Матросы ринулись вперед. Скоро весь батальон дружно атаковал противника. Но в это время автоматная очередь сразила Модина. Мне сообщают, что Модин погиб, в командование батальоном вступил его начальник штаба старший лейтенант Попов.
К 10 часам утра бой достигает наивысшего напряжения. Появляются немецкие бомбардировщики. Они налетают тройками, пикируют, и, кажется, в упор бросают бомбы. Некоторые наши подразделения не выдержали и стали отступать. Мы молча переглянулись с комиссаром: теперь нам пора! Не сговариваясь, бежим вперед, останавливаем растерявшихся бойцов, ободряем их и вместе с ними вливаемся в боевые порядки третьего батальона. Положение восстановлено. Второй батальон тем временем достигает железнодорожного виадука» (8).

Утром 12 июня группа Жидилова, продолжая атаковать, вышла к виадуку в районе пересечения шоссейной и железной дорог на Симферополь, выполнив поставленную командованием задачу. В этом бою группа Жидилова потеряла более половины личного состава, но враг понес серьезные потери. Не встретив группу 3-го сектора, группа Жидилова вынуждена была перейти к обороне. Вскоре генерал Жидилов был отозван во II сектор к своей бригаде. Командовать группой, насчитывавшей в своем составе не больше батальона, было поручено капитану Гегешидзе, который перешел в подчинение коменданта IV сектора Капитохина и занял оборону вдоль шоссе, слева батальон имел локтевую связь с 90-м полком справа с 345-й дивизией. О бойцах 241-го полка, участвовавших в атаке информация полностью отсутствует. С этого момента полк как боевая единица исчезает из донесений. По воспоминаниям участников боев после атаки остатки 241-го полка численностью не более роты отвели на противодесантный рубеж, в район бывших батарей 16-й и 24-й. Там же находились и тыловые части полка.

Ударная группа III сектора в район, достигнутый батальонами Жидилова, пробиться не смогла и на следующий день. Сборная группа подполковника Н.М. Матусевича предприняла повторную атаку. В ее состав входил 1-й батальон 54-го полка (численностью около роты) и несколько рот из различных частей 3-го сектора. Роты были укомплектованы по остаточному принципу и были слабо обученными. Фактически для атаки командиры полков выделили самых слабых и необученных бойцов, оставив лучших воинов на своих участках обороны. Генерал Моргунов в книге «Героический Севастополь» точняет ход событий: «Поддерживал их (сборную группировку 3-го сектора. – Б.Н.) сводный танковый батальон, и обеспечивала артиллерия III сектора».
Почему бы при этом Петру Алексеевичу не уточнить, что «сводный танковый батальон» состоял всего из... трех танков Т-26 – последних из состава 125-го ОАТБ, командирской танкетки (предположительно, Т-37А) и бронеавтомобиля из состава разведроты 25-й дивизии? Утром после кратковременной и слабой артподготовки группа Матусевича перешла в наступление в направлении севернее ст. Мекензиевы горы. Ведя тяжелый бой, бойцы смогли продвинуться примерно на 1 км, но затем были опять прижаты к земле шквальным огнем немецкой артиллерии, поставившей плотную огневую завесу. Поднять бойцов в атаку опять не удалось, т.к. потери были огромными. Наши танки дважды прорывались к немецким позициям, но пехота отсекалась ураганным огнем и залегала. В этих атаках все танки были подбиты. В результате группа 3-го сектора вынуждена была перейти к обороне, не выполнив поставленной задачи; не достигнув намеченного планом рубежа и не соединившись с группой Жидилова.
Оскорбительным для командования СОР выглядели дальнейшие действия противника. Завершив начатую с утра перегруппировку, противник около 10 часов нанес сокрушительный удар по направлению к станции Мекензиевы горы. На этом участке немцы применили захваченные под Керчью советские тяжелые танки «КВ». Обескровленные отчаянными контратаками, не выходящие из боя двое суток, наши части не выдержали и побежали. Противнику удалось не только захватить станцию Мекензиевы Горы, но и выйти к истокам балок Трензиной, Графской и Сухарной. Повторялась ситуация, схожая с двадцатыми числами декабря 1941 года.
Наши части остановились на рубеже: 1 км южнее высоты 192.0 (т.е. потеряв все, что удалось отбить группе Матусевича) – 1600 м южнее кордона Мекензия № 1 (т.е., отойдя на 1,5 км) – безымянная высота в 700 м южнее станции Мекензиевы Горы (потеряв около 1 км), высота 42.7 – западные скаты высоты 49.0.
Остатки 79-й морской стрелковой бригады, 345-й, 25-й стрелковых дивизий при поддержке восьми батарей береговой обороны и полевой артиллерии третьего и четвертого секторов остановили противника на новом рубеже. Расположение немецких частей было следующим. Против 95-й дивизии стояла 132-я немецкая дивизия (командир – фон Линденберг), далее, против 345-й дивизии находилась 22-я немецкая дивизия (командир – Вольф). Против остатков 79-й бригады и разрозненных частей 3-го сектора вела боевые действия 50-я немецкая дивизия (командир – Шмидт). Далее, против 25-й дивизии вела боевые действия 24-я немецкая дивизия (командир – фон Теттау).
Не смотря на то, что противник на этом направлении вводил новые и новые резервы, в ожесточенном бою к исходу дня его атаки были отбиты. Новый рубеж был не оборудован и не имел долговременных укреплений. Результатом немецкого наступления стало то, что береговая батарея № 704 была окружена. После того как батарея расстреляла весь боезапас, батарейцы подорвали последнее 100-мм орудие и заняли круговую оборону. Последней радиограммой расчет батареи вызвал огонь на себя. Только 12 бойцам удалось вырваться из окружения, остальные погибли.
Командование 11-й немецкой армии, учитывая, что часть сил 1-го и 2-го секторов была переброшены в 3-й и 4-й, решило перенести основные усилия на правый фланг обороны. Противник продолжил начатое накануне наступление вдоль Ялтинского шоссе в направлении Сапун-горы. После интенсивной авиационно-артиллерийской подготовки в наступление перешла 72-я немецкая дивизия полковника Мюллера-Гебхарта. Она начала теснить левый фланг 602-го стрелкового полка 109-й дивизии, но развить успех не смогла. Оборона вдоль Ялтинской дороги была хорошо укреплена и имела большое количество долговременных огневых точек.
 
День седьмой, 13 июня

В этот день в Севастополе ожидали прибытия 138-й стрелковой бригады, но доставлена была только часть этого соединения. Техника и основные силы бригады прибыли позже – 15 июня.
Утром 13 июня адмирал Октябрьский отправил очередную телеграмму, где была любопытная информация: «...79-й МСБР придать 2-й Перекопский полк. Командирам частей навести порядок, уточнить местонахождение подразделений и установить локтевую связь с соседями слева и справа; об исполнении донести...» (20).
Если верить Петру Моргунову, то командующему было доложено, что «...бригада понесла значительные потери, но держит линию обороны, имея локтевую связь справа со 2-м Перекопским полком и 25-й стрелковой дивизией, связь с 1165-м стрелковым полком восстанавливается». На самом деле все обстояло значительно сложнее: 2-го Перекопского уже не существовало, как, впрочем, и 79-й морской стрелковой бригады, от которой оставался только один минометный дивизион и рота неполного состава.
Из воспоминаний Т.К. Коломийца: «...около полудня 13 июня ко мне прибыл командир Перекопского полка Таран и доложил, что остатки полка в составе 72 человек отведены в Инкерманские казармы. Я приказал немедленно сформировать из тыловых частей и бойцов полка две роты по шестьдесят человек и во исполнение приказа командующего немедленно выдвинуться на передовую, что и было сделано... Однако вечером того же дня Таран доложил, что локтевая связь с 345-й дивизией установлена, а бригаду он найти не может. Посланные на разведку самокатчики доложили, что бригада отошла к верховьям Мартынова оврага и приводит себя в порядок. Вскоре на КП появился и сам командир бригады, который доложил, что бригада, пользуясь лесистой местностью, оторвалась от противника и восстанавливает свои боевые порядки. Противник боялся входить в лесистые участки, опасаясь тяжелых затяжных боев» (16).
По состоянию на 13 июня в бригаде оставалось 112 человек, четыре 82-мм миномета, два станковых и три ручных пулемета. Так что «наводить порядок» или «приводить в порядок» было некому и, по сути, не с кем…
В 4-м секторе бой шел на подступах к КП сектора на Братском кладбище. Продвижение противника по Симферопольскому шоссе было остановлено огнем двух артиллерийских дотов. Очагами сопротивления стали два земляных укрепления времен Крымской войны, занятые разрозненными частями. Они получили у противника названия форт «Сибирь» и форт «Волга». О них мы уже вели речь. На самом деле это были старые земляные укрепления с высотой вала около трех метров, с неглубокими рвами; в углах валов были устроены деревоземляные дзоты. 13 июня стало последним днем для легендарной 365-й зенитной батареи. С утра личный состав продолжал геройски сражаться, несмотря на большой перевес врага в силах. Штурмовал «форт Сталин», как его называли немцы, 16-й полк 22-й немецкой дивизии. Тот же, который штурмовал ее в декабре.
Позиция батареи была окружена, все орудия вышли из строя. Но две первых атаки удалось отразить. У оставшихся зенитчиков имелось лишь несколько гранат и бутылок с горючей смесью, которые были быстро израсходованы. Немецкое самоходное орудие, подойдя ко входу в подземную казарму, в упор произвело несколько выстрелов: погибло более 20 раненых, находившихся в казарме. Когда враг ворвался на батарею, ее командир передал на командный пункт дивизиона: «Танки противника расстреливают нас в упор, пехота забрасывает гранатами. Прощайте, товарищи! За Родину, вперед к победе!». С КП дивизиона видели, что на батарее идет жестокий рукопашный бой. Последняя радиограмма с батареи состояла всего из нескольких слов: «Отбиваться нечем. Личный состав весь выбыл из строя. Открывайте огонь по нашей позиции, по нашему КП». Командир батареи старший лейтенант Пьянзин до последнего мгновения жизни не выпускал из рук противотанковое ружье (по этому ружью и по истлевшему морскому кителю c лейтенантскими нашивками в мае 1944 года были идентифицированы его останки). В 15 час 18 мин рация прекратила свою работу. Артиллеристы открыли огонь по позиции, теперь уже бывшей 365-й батареи.
После падения 365-й батареи основной очаг сопротивления переместился в земляное укрепление времен Крымской войны (немецкое название – «форт Волга»). Огнем немецкой артиллерии крупного калибра это укрепление было сильно повреждено, дзоты разбиты и к 18 часам немецким войскам удалось захватить часть высоты, на которой находилось это укрепление. Решительной контратакой сборных подразделений противника удалось выбить, т.к. немецкие части были обескровлены упорным сопротивлением советских войск.
13 июня в штабе СОР была получена радиограмма за подписью И.В. Сталина, адресованную Октябрьскому и Петрову: «Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя – красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли и наносящих потери немецким захватчикам и их румынским прихвостням.
Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной. И. Сталин».
Радиограмма была сразу же доведена до войск, и трудно переоценить ее влияние на защитников города. Она ко многому обязывала каждого из защитников города.
Несколько по-иному сложились события в полосе 95-й дивизии. Разведчики дивизии ночью убили немецкого офицера и изъяли у него карту с нанесенными на ней полосами наступления и боевым порядком немецкого полка. Перед этим полком была поставлена задача – захватить Братское кладбище. На карте точно обозначалось исходное положение для атаки.
Начальник артиллерии 95-й дивизии полковник Д.И. Пискунов приказал с утра 14 июня всей мощью батарей обрушиться на исходное положение полка. Артиллеристы хорошо «поработали», и назначенное противником наступление было сорвано. Наши разведчики, проникшие к месту расположения вражеского полка, доложили, что вся лощина усеяна трупами гитлеровцев, что полк этот – из 73-й пехотной дивизии. Ранее эта дивизия не входила в состав 11-й армии. Не о ней ли говорили пленные?

Весь день 13 июня на Северной стороне шли тяжелые кровопролитные бои. Упорно дрались, отражая удары противника, части и подразделения 25-й стрелковой и 345-й стрелковых дивизий. Их поддерживали огнем восемь береговых батарей, дотов и артиллерия секторов. Несмотря на преимущество врага в силах, все его атаки были отбиты и наши части закрепились на рубеже: 1 км южнее высоты 192.0–высота 66.1–1 км южнее кордона Мекензия № 1–безымянная высота в 700 м южнее ст. Мекензиевы горы–высота 42.7–западные скаты высоты 49.0. Истоки балок прикрывали советские части от обстрела противником, а огонь береговых батарей не позволял подтянуть немецкую артиллерию ближе. После этого на Северной стороне наступило относительное равновесие до 17 июня. Бои шли непрерывно, но ни одна из сторон не могла добиться решающего успеха. Немецкие части понесли серьезные потери. Противник перенес основное внимание на стык 1-го и 2-го секторов севастопольской обороны: на Ялтинское шоссе.
9-я бригада морской пехоты, прибывшая с Кавказа 30-го мая, была побатальонно распределена на побережье в районе от бухты Омега до мыса Фиолент. Официально считалось, что батальоны морских пехотинцев обеспечивают противодесантную оборону района. Фактически, морские пехотинцы оборудовали опорные пунктах, предназначенные для обеспечения района предполагаемой эвакуации.
Учитывая крайне сложную ситуацию, генерал Петров в решительной форме потребовал от командующего СОР направить два батальона бригады на Сапун-гору, в поддержку 7-й бригаде морской пехоты, к этому времени оставившей Федюхины высоты и занявшей позиции по склону Сапун-горы

День восьмой, 14 июня

14 июня упорные бои на Северной стороне продолжались. Обе стороны несли большие потери, но все же советские войска держали оборону. Войскам 4-го сектора удавалось держаться за счет огня береговых батарей, третий сектор поддерживала полевая артиллерия. Как только противник переходил в атаку, артиллерия СОР открывала заградительный огонь по противнику. С 14 по 17 июня тяжелая артиллерия противника редко открывала огонь: подвезенный боезапас был большей частью израсходован. Авиационный боезапас также нуждался в пополнении. Накапливался боезапас для очередного этапа наступления.
Положение советских войск на Северной стороне все ухудшалось. Как пишет П.А. Моргунов: «Ощущался явный недостаток в людях и боеприпасах к полевым и, особенно, к зенитным орудиям». Это было действительно так, но это только часть правды. Когда говорят о том, что Севастополь пал из-за нехватки боезапаса, почему-то упускают из внимания очень любопытные факты. Так, 6 июня 1942 г. произошел взрыв боезапаса для батарей Приморской армии, хранившегося на складах Сухарной балки. Боезапас был вынесен из штолен, размещен в ящиках вдоль причала и предназначался для перевозки на Южную сторону. Взрыв был большой силы и наблюдался немцами, которые приписали его огню своей тяжелой артиллерии.
13 июня там же, на причале Сухарной, снова произошел взрыв боезапаса! По официальной версии, в первом случае взрыв произошел от попадания осколков авиабомбы, но у многих членов комиссии, назначенной по этому факту, эта версия вызывала большие сомнения. Говорили о диверсии. В те дни в наших тылах активизировала действия вражеская агентура. Второй случай взрыва боезапаса не разбирался, было уже не до того.
Кроме этих случаев были еще факты потери и намеренного подрыва боезапаса на складах. Так, 11 июня был произведен взрыв боезапаса Приморской армии на складах в районе ст. Мекензиевы горы, а 13 июня взрыв дивизионного склада боезапаса, находившегося в районе «форта Сибирь», 15 июня произошел взрыв боезапаса 109-й дивизии на складе в районе хутора Николаевка. Немецкие источники опять приписали этот взрыв действиям своей тяжелой артиллерии. Серия этих взрывов очень походила на грамотно спланированные диверсии. Советские войска, отступая, не успевали эвакуировать ранее накопленный боезапас, а переходя на очередные позиции, естественно ощущали недостаток боезапаса.
Противник, подойдя к истокам Сухарной и Графской балок, мог частично простреливать Севастопольскую бухту. Создалась реальная угроза уничтожения складов 3-го и 4-го секторов, и штольням, в которых находился основной боезапас флота и Приморской армии. В процессе боев батареи меняли свои позиции, связь с КП дивизионов и полков нарушалась. В штабах секторов не всегда успевали отслеживать и вовремя осуществлять доставку боеприпаса. Любые автомобильные перевозки проводились в ночные часы.
Подвезти снаряды днем было невозможно, т.к. немецкая авиация полностью господствовала в небе. Серьезная проблема обороны на последнем этапе заключалась в том, что севастопольская авиагруппа не могла эффективно бороться с авиацией противника, а имеемого количества зенитной артиллерии было явно недостаточно. Признать этот очевидный факт очень не хотелось руководителям СОР в процессе обороны, а особенно, при составлении отчетов-оправданий после оставления Севастополя. В ходе боевых действий многие зенитные орудия полностью выработав свой ресурс, были выведены из строя и уничтожены.

Именно нехватка зенитных орудий, а не нехватка зенитного боезапаса стала одной из причин тяжелого положения войск на Северной стороне. Так, начиная с 17-го июня, в строю оставались одна батарея зенитных автоматов и одна 76-мм зенитная батарея, на которой в строю оставалось два 76-мм орудия. Остальные зенитные орудия на Северной стороне были выведены из строя. В тоже время только за 14 июня вражеская авиация произвела до 900 самолето-вылетов, сбросив до 2200 крупных бомб и несколько тысяч РРАБ (ротационных рассеивающих авиационных бомб). Особенно жестокой бомбардировке и обстрелу подверглась береговая батарея № 30, на которую были сброшены сотни бомб.

Ожесточенные бои разгорелись на участке первого сектора. Ночью и днем противник наносил яростные удары по батальону 388-й дивизии, который защищал холм Канробера и турецкий редут. Эта высота прикрывала выход к Балаклавской долине. 1-му батальону 782-го полка удавалось отбить первые атаки противника, но к вечеру противнику все же удалось овладеть высотой.
Обработка артиллерией и авиацией этой высоты продолжалась уже третьи сутки. Из пяти пулеметных СЖБОТов были разбиты четыре, были разбиты оба артиллерийских сборных дота для 45-мм орудий. Часть личного состава была засыпана в укрытиях на обратных скатах высоты. Сборные железобетонные доты, возведением которых так гордился генерал-инженер Хренов, не выдерживали не только бомбовых ударов авиации, но огня немецких полевых и самоходных орудий, превращаясь в братские могилы для своих расчетов!
Однако продвинуться дальше немецким войскам не удалось. Они были остановлены огнем пулеметных точек и артиллерией 1-го сектора. Более того, немцам пришлось отойти на обратные скаты высоты, чтобы укрыть свой личный состав.
Неожиданно противник ввел в бой тяжелые танки и самоходные орудия. По воспоминаниям очевидцев событий именно на этом участке немцы 14 июня в 13 часов ввели в бой три французских огнеметных танка и один артиллерийский. Танки двигались вдоль шоссе, подавляя наши огневые точки. Советское 45-мм орудие, которое пыталось остановить продвижение машин, было раздавлено, второе орудие разбито прямым попаданием снаряда. Подавив два сборных дота и три дзота, немецким войскам удалось захватить высоту со вторым турецким редутом, но дальнейшее продвижение ударной группы было остановлено огнем морского орудия из района высоты 33.1 (на этой возвышенности сейчас ресторан «Мзиури», в простонародье – «Шайба». – Б.Н.) и огнем батареи противотанкового дивизиона. Один из тяжелых танков был подбит, но немцам удалось эвакуировать его в тыл. Немецкий клин имел ширину около 700 м и длину около трех км.
Из воспоминаний Р. Мюллера, ветерана немецкой 72-й дивизии: «Несмотря на то, что весь склон высоты с фортом (Forthohe) был изрыт снарядами и бомбами, большевики встретили нас плотным ружейным и пулеметным огнем. Особенно досаждал нам пулемет из поврежденного пулеметного гнезда на правом фланге нашей атаки. Однако подошедшее штурмовое орудие заставило замолчать вражеский пулемет. Мы выбрали ложбину между Forthohe и руинами (скорее всего, развалины казармы у подножья горы Гасфорт. – Б.Н.) для наступления, потому что она не простреливалась артиллерией большевиков. Нам удалось овладеть восточными скатами высоты и занять вражеские окопы, но дальнейшее наше продвижение было остановлено огнем пулеметов из двух бетонных укреплений у подножья соседнего холма. Со склона холма, обращенного к Балаклаве, пришлось отойти из-за интенсивного огня батарей противника. Холм представлял собой оборонительный пункт, окруженный рвом и огневыми точками врага. Вовремя подоспевшее подразделение наших тяжелых танков помогло взломать оборону на соседнем холме. Тяжелые трофейные танки, захваченные доблестной немецкой армией у противника, показали себя с лучшей стороны. Им удалось преодолеть ров и раздавить несколько огневых точек, после чего в укрепление ворвалась наша пехота. Пионеры (саперы) гранатами выбивали большевиков из укрытий и землянок, пока сопротивление не было окончательно сломлено. Враг открыл огонь из морских орудий, установленных на суше. Нам пришлось приостановить наступление вдоль дороги. Смелыми действиями нашей доблестной дивизии удалось в этот день захватить две ключевых высоты на входе в долину Балаклавы».
Стоит отметить, что в описании событий советские и немецкие источники расходятся относительно даты захвата высоты с 3-м турецким редутом (высота 56.0, немецкое название Gabelberg – «раздвоенная высота»). По советским данным эта высота была захвачена только спустя двое суток. В любом случае слабое прикрытие артиллерией и долговременными огневыми точками ложбины между дорогой и холмом Канробера послужило причиной ее захвата немецкими войсками. Части 109-й и 388-й стрелковых дивизий были вынуждены медленно отходить.
Части второго сектора (386-я стрелковая дивизия, 7-я и 8-я бригады морской пехоты) оборонялись на прежних рубежах. Упорные бои продолжались и на Северной стороне. Части третьего сектора на правом фланге оставались на прежних позициях. Левый фланг вел бой на рубеже безымянной высоты, находившейся в 1 км к югу от высоты 90.0. В четвертом секторе 345-я стрелковая дивизия, отразив неоднократные атаки пехоты противника, к исходу дня несколько отошла и вела бой на рубеже: 600 м южнее кордона Мекензия № 1–обратные скаты высоты с «фортом Волга»–«форт Сибирь». 95-я стрелковая дивизия с приданными двумя батальонами 7-й бригады морской пехоты обороняла рубеж «форт ГПУ» – «форт Молотов» – городок 30-й батареи. Мы уже вели речь о том, что от двух батальонов под общим командованием капитана Гегошидзе после атаки 11-го июня оставалось не более роты личного состава. Я вынужден пользоваться немецкими названиями, т.к. советские названия старых земляных укреплений неизвестны.

Девятый день штурма, 15 июня

С рассветом противник открыл сильный артиллерийско-минометный огонь по боевым порядкам частей севастопольской обороны. Особенно мощный огонь он вел по частям первого сектора, Сапун-горе и Ялтинскому шоссе. Одновременно пехота противника, поддержанная танками, перешла в наступление по направлению к совхозу «Благодать» и по Ялтинскому шоссе. Частями первого сектора атаки врага были отбиты, и к исходу дня наши войска оборонялись на прежних рубежах.
15 июня напряженность боев в III и IV секторах не ослабевала. Враг подтянул еще два полка с танками и повел наступление, рассчитывая захватить дер. Буденовку и окружить береговую батарею № 30. В бой были введены тяжелые трофейные танки, которым удалось взломать оборону советских войск. Авиация противника нанесла удары по боевым порядкам первого и второго секторов и районам четвертого сектора – поселок Любимовка, Трензину и Сухарную балки. Противнику удалось подойти вплотную к «форту ЧеКа» (форт «Литер-Б») и к форту «Молотов» (КП зенитного дивизиона). Создалась реальная угроза окружения большей части пехотных частей 4-го сектора. Оборона держалась в основном огнем береговых батарей и полевой артиллерии, в пехотных частях в строю оставалось 10-15% личного состава. Так в 345-й дивизии оставалось около 900 человек, в бой были введены даже инженерный батальон и батальон связи. Командиру 79-й бригады удалось собрать из тыловых частей и остатков минометного дивизиона 320 бойцов, в 95-й ситуация была чуть лучше, но в ней (с учетом двух батальонов 7-й бригады) было не более 2 тыс. человек. Неожиданно обострилась ситуация в 3-м секторе.
Если взять описание событий, которое дал в своих воспоминаниях Трофим Коломиец, то создается впечатление, что он или сознательно искажает факты или просто не владел обстановкой на участке своего сектора. «…С каждой атакой людей становится все меньше и меньше. Плотность огня резко снизилась. А враг нажимает все сильней. 16 июня, исходя из сложившейся обстановки, генерал И.Е. Петров и вице-адмирал Ф.С. Октябрьский принимают решение: уплотнить линию обороны за счет ее сокращения. Мне было предложено отвести остатки частей сектора на рубеж Инкерманских высот, создав линию обороны вдоль южного склона Мартыновского оврага. Я не мог согласиться с таким решением. Оно ставило под угрозу окружения и уничтожения части четвертого сектора и ускоряло выход врага к устью Мартыновского оврага.
– Оставаясь на старом рубеже, – доказывал я, – мы сковываем группировки врага, которые наносят удары по третьему и четвертому секторам. Отойти на рубеж за Мартыновский овраг можно в любое время, для этого есть ходы сообщения. Нет у меня и уверенности в том, что можно надолго закрепиться на новом рубеже. Там нет подготовленной линии обороны. Кроме того, отход может отрицательно сказаться на моральном состоянии чапаевцев. После детального анализа обстановки с моими доводами согласились, и чапаевцы до 24 июня держались на старых позициях, севернее Мартыновского оврага» (16).
Не стану касаться других «неточностей», часто встречающихся в воспоминаниях Т.К. Коломийца, но войска 3-го сектора еще 15 июня были ВЫНУЖДЕНЫ отойти на южные скаты оврага, чтобы избежать окружения. Прорвавшись днем к истокам Мартынова оврага, противник устремился вперед, стремясь отрезать советские части на Северной стороне от основных сил, и выйти к устью Графской балки. Разгорелся бой, сначала у верховий оврага, где противника остановили два дота, вооруженные пулеметами ДШК, и артиллеристы 69-го артполка полковника Курганова. А затем, спустя три часа, когда артиллеристы из-за нехватки боезапаса вынуждены были отойти к железнодорожной насыпи, бой разгорелся в районе бывшего домика лесной стражи. Врага остановили последние минометные расчеты из дивизиона 79-й бригады, поддержанные огнем артиллерийского дота, находившегося в районе развилки балки и двух пулеметных дзотов. Упорное сопротивление маленького укрепрайона позволило остаткам 54-го, 31-го и 3-го полков морской пехоты отойти к рубежу: от обрыва в долину Кара-Коба до восточного Инкерманского маяка.
Рубеж обороны от долины Кара-Коба до восточного Инкерманского маяка был оборудован в инженерном отношении еще в апреле 1942 г. И именно на него и отошли чапаевцы. От долины до развилки оврага заняли позиции бойцы 3-го полка морпехоты, левее заняли позиции остатки 54-го и 31-го полков, а вот сам Мартынов овраг не был прикрыт войсками. Штурмовые батальоны противника беспрепятственно спустились в овраг и были остановлены тыловыми частями 345-й дивизии и минометчиками 79-й бригады, отведенными к оврагу для переформирования. Этим частям удалось задержать противника до темноты. Обратите внимание, единственный раз за весь период боев, Трофим Коломиец лично, без начальника штаба, определял позиции полкам дивизии, и допустил ошибку, чудом не приведшую к окончательному разгрому дивизии!
Из Новороссийска прибыл крейсер «Молотов» (командир – капитан 1 ранга М.Ф. Романов) в охранении эскадренного миноносца «Безупречный» (командир – капитан-лейтенант П.М. Буряк), базовые тральщики «Защитник» (командир – старший лейтенант В.Н. Михайлов) и «Взрыв» (командир – старший лейтенант Н.Ф. Ярмак). На них было доставлено 2325 человек личного состава 138-й стрелковой бригады, 1075 человек маршевого пополнения, 442 т боезапаса, 24 82-мм миномета, 1486 автоматов ППШ, 50 противотанковых ружей. 138-я стрелковая бригада была сформирована под Астраханью в поселке Харабали. Части бригады разместили в штольнях Сухарной и Графской балок, где еще несколько дней назад располагалась 345-я дивизия. Бойцы стрелковой бригады были, в основном, добровольцами, до 40% личного состава бригады составляли моряки Волжской флотилии и запасники флота. Бригада составила армейский резерв СОР.
Стоит обратить внимание на тот факт, что опасность потерять Севастополь стала слишком очевидной и для доставки пополнений и боезапаса были задействованы корабли эскадры во главе с новейшим крейсером. И здесь ни авиация, ни дальнобойные батареи противника не стали помехой. Это ли не яркий пример того, что Ф.С. Октябрьский под любым предлогом старался «сберечь» корабли в тот период, когда их помощь для Севастополя была крайне необходима?

Десятый день штурма, 16 июня

16 июня стал переломным днем в истории обороны Севастополя. Именно в этот день были допущены существенные ошибки в обороне Северной стороны и появились реальные признаки приближающейся катастрофы. События последующих дней на Северной стороне можно без преувеличения назвать «генеральной репетицией» трагедии на мысе Херсонес.

Вице-адмирал Октябрьский дал телеграмму коменданту сектора Капитохину: «Противник добивается, чтобы вы ушли из Любимовки, очистили высоты 38.4, 42.7 и 36.1. Противник удивлен, почему вы не очищаете север, так они пишут в своих документах. Противник боится лезть вперед, пока вы висите на его правом фланге. Еще больше устойчивости, держитесь крепко, держитесь при всех условиях, даже если противник просочится в ваш тыл. Драться до последнего. Противник бросил все резервы, больше у него нет их. Передайте командирам полков, батальонов. Я надеюсь на славных бойцов 95-й стрелковой дивизии. Контратакуйте, уничтожайте врага» (20).
Обратите внимание, телеграмма направлена коменданту 4-го сектора полковнику Капитохину, но в ней уже не упоминаются ни 172-я дивизия, от которой осталось не более роты, ни 345-я, брошенная в бой с явным опозданием и практически уничтоженная врагом. Речь не идет о 79-й бригаде и 241-м полку… Теперь Филипп Сергеевич призывает «славных воинов 95-й стрелковой дивизии не отдавать врагу Любимовку», к которой отступили поредевшие полки. Вместо того, чтобы срочно ввести в бой свежую 138-ю стрелковую бригаду, и тем попытаться сдержать врага, командующий СОР тянет время и обрекает на неминуемую гибель обескровленные батальоны 90-го и 161-го стрелковых полков. Аналогичная ситуация складывалась 7-9 июля, когда гибнущие под ударами противника полки 172-й стрелковой дивизии так и не дождались своевременной помощи свежей 345-й дивизии.
Требования последних телеграмм – документальное свидетельство того, что наш плацдарм на Северной стороне был потерян в результате навязывания штабу генерала Петрова тактически безграмотных решений командующим СОР адмиралом Октябрьским. Генерал Петров по своей должности «заместителя командующего СОР по сухопутной обороне» мог не соглашаться только в душе, но НЕ МОГ НЕ ИСПОЛНЯТЬ его приказы.
Немецкое командование дало свою оценку действиям нашего командования на Северной стороне. Из письма Э. фон Манштейна: «Противник допустил серьезный просчет и даже более того, глупость, продолжая цепляться за «Максим Горький». Эта ошибка позволила окружить их силы на Северной стороне...» (10).

Действительно, в этот день, пользуясь тем, что большинство батарей Северной стороны замолчали, расстреляв последний боезапас, противник обошел «форт ЧеКа» (форт «Литер-Б») и перерезал дорогу к Любимовке и 30-й батарее. На направлении удара противника стояли орудия 52-го армейского арполка, и в течение двух часов артиллеристам удавалось сдерживать противника. 155-мм орудия полка имели всего по 10 снарядов на ствол, поэтому сдержать немцев на длительный срок артиллеристы не могли. Выбраться из «котла» было практически невозможно: пространство до моря простреливалось немецкими батареями. В окружении оказались практически все пехотные части 4-го сектора: двухбатальонный 161-й полк, сражавшийся в районе современного Любимовского гарнизона, двухбатальонный 90-й полк, сражавшийся в районе 30-й батареи, малочисленный 241-й полк и остатки двух батальонов 7-й бригады. Всего около 2,5 тыс. бойцов при двадцати орудиях, ставших бесполезными без боезапаса.
В описании дальнейших событий обороны перечисленные мной части с этого дня исчезают из сводок, фигурирует только блокированная 30-я батарея. На самом деле, минимум трое суток бойцы этих частей сражались в окружении. Основными опорными пунктами обороны стали поселок Любимовка, 30-я батарея и массивы бывших старых батарей № 16 и 24 (в немецких источниках «форт Шишкова» по названию рядом располагавшегося хутора). Бетонный массив этих батарей нависает над современной турбазой имени Мокроусова. Ситуацию на Северной стороне еще можно было бы исправить, нацелив все части на прорыв из окружения. Но командование СОР преступно медлило, продолжало цепляться за мысль, что 30-ю батарею удастся отстоять.
Во второй половине дня 16 июня немцы ворвались на Братское кладбище. Обороняли этот опорный пункт бойцы роты охраны штаба 95-й стрелковой дивизии, штаб которой размещался в подземном укрытии между могилами и храмом. Прорыв гитлеровцев грозил полным окружением штабу дивизии. По условиям взаимодействия в штабе находился связной командира зенитного дивизиона капитана Е.А. Игнатовича. Офицер штаба дивизии подполковник Яковлев поручил связному пробраться через окружение и передать просьбу открыть огонь по центральной части Братского кладбища. Под прикрытием артиллерийского огня офицеры штаба планировали выйти из окружения. Связной добрался. Игнатович доложил обстановку командиру 110-го зенитного артиллерийского полка полковнику В.А. Матвееву. По Братскому кладбищу открыла огонь зенитная батарея, которую немцы называли «форт Ленин». Несколько десятков снарядов рассеяли немцев и дали возможность офицерам штаба 95-й дивизии выйти в район Инженерной пристани.
Утром 16 июня около пятисот бойцов 79-й бригады и Перекопского полка заняли рубеж Симферопольское шоссе–Мартынов овраг. К середине дня вражеским войскам удалось окружить и привести к молчанию дот в Мартыновой балке. Последние бойцы бригады – минометчики во главе с политруком Толмачевым приняли свой последний бой в районе железнодорожной насыпи, пересекающей овраг. К середине дня от бригады остался только штаб и рота охраны, сражавшиеся в районе дзота над железнодорожным тоннелем и «домика Потапова» – дом путевого обходчика в районе тоннеля. К концу дня в живых из личного состава бригады осталось 30 человек. Чуть позже 79-я бригада вновь появится в сводках, но это небольшое подразделение, сформированное из нестроевых подразделений тыла бригады, боевого значения уже не имело.
Несмотря на множество неудач и просчетов собственного командования, упорное сопротивление частей СОР совершенно обескровило немецкие войска. По состоянию на 16 июня 132-я, 22-я и 50-я немецкие дивизии числятся «остатками». Это означает что в составе каждой из этих дивизий из 17 тыс. первоначального состава осталось не более 5 тыс. человек. Т.е. только три дивизии вермахта потеряли около 30 тыс. человек убитыми и ранеными. Манштейн, описывая в мемуарах бои на Северной стороне, писал:
«…Но, несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшались. Командование 54-го АК вынуждено временно отвести с фронта 132-ю дивизию, заменив ее пехотные полки, понесшие тяжелые потери, полками 46-й дивизии с Керченского полуострова».
Манштейн не пишет о том, что в 11-ю армию стали поступать маршевые батальоны, первоначально предназначенные для 17-й немецкой армии, а ведь только 16 июня в 22-ю и 50-ю дивизии прибыло 5 таких маршевых батальонов, в каждом из которых было до тысячи человек.

День одиннадцатый, 17 июня. Перелом

В ночь на 17 июня в Сухарную балку катера доставили отряд моряков ОВРа в количестве 50 человек во главе с лейтенантом А.И. Лавреновым. С ними прибыла группа подрывников, а также заместитель начальника артотдела флота полковник Е.П. Донец и представитель политотдела тыла флота батальонный комиссар В.А. Карасев. Началась огромная и тяжелая работа по переброске боезапаса из штолен Сухарной и Маячной балок на Южную сторону. Боезапас вывозился в штольни Советской (Чертовой) балки, Шампанстроя и в массивы старых батарей Южной стороны. Ближний мост через Черную речку был разрушен авиацией противника. Снаряды вывозили через дальний мост и далее – баркасами через бухту. В штольнях Сухарной балки находился боезапас и для полевой артиллерии, но с вывозом его на Южную сторону «несколько» припоздали. Бригады моряков и армейцев, работая круглосуточно, часть боезапаса все же вывезли. В подземных штольнях в Графской балке были оборудованы емкости, в которых хранился практически весь запас ГСМ Севастополя, его тоже нужно было перебросить на Южную сторону: бензин – для автомашин, доставлявших снаряды в войска, дизельное топливо – для остававшихся в строю танков, но вывозить его было практически некуда и нечем…
В 3 часа 30 мин противник начал артиллерийскую и авиационную подготовку по нашим позициям, находящимся в верховьях балок Графская, Трензина, Сухарная, а также в направлении бухты Голландия, Учкуевки. Затем до четырех вражеских полков 54-го армейского корпуса, прибывших из Керчи, перешли в наступление при поддержке тяжелых танков. В ночь на 17 июня 1942 г. была окончательно потеряна связь с 30-й батареей. Телефонная связь с ней прервалась еще 15 июня, когда просочившаяся группа немецких автоматчиков перерезала воздушную и подземную линии связи. 16 июня перестала действовать и радиосвязь, так как были уничтожены все внешние антенны, а попытки связаться с помощью подземной антенны (как было предусмотрено проектом), не увенчались успехом.
Из истории 22-й немецкой дивизии: «На 17 июня было намечено крупное наступление. Артиллерийским батареям были назначены новые цели, и со стороны фронта можно было наблюдать разрывы снарядов в отдельных очагах вражеского сопротивления. В 7.45 дошла новость, что наша пехота взяла опорный пункт «ГПУ». В 8.30 сообщили, что германскими войсками захвачены форты «Сибирь» и «Волга». После часа ожесточенных боев наша пехота прорвала линию обороны, устроенную между примитивными жилищами возле Бастиона, и в 8.45 форт Бастион (КП 30-й батареи) был взят штурмовыми отрядами. В 10.00 также были вынуждены умолкнуть вражеские батареи, располагавшиеся на позициях возле Бартеньевки. В 12.00 наши передовые штурмовые группы продолжали удерживать Бастион, отражая мощные контратаки противника. В промежуток времени между 12.50 и 13.15 каждая батарея нашего артиллерийского полка выпустила по «Шишковой» по 80 снарядов. И все равно эти позиции стойко защищались советской пехотой, которая отказывалась уступить даже пядь земли. Солдаты-ополченцы, стремясь удержать Бастион, вступали в рукопашный бой. В ходе отчаянных советских контратак, сражение перекатывалось взад-вперед – мы брали позиции, отдавали и вновь отвоевывали. Позиции были устланы телами убитых и умирающих. Ходячие раненые бродили, пошатываясь, ничего не соображая в дыму, охватившего окопы. Отряды противников нераздельно смешались в схватке, стреляя друг в друга, избивая друг друга прикладами и коля штыками. В 14.45 пришло сообщение о том, что форт «Молотов» взят нашими войсками» (27).
Одновременно противник попытался рассечь окруженные части. Удар наносился вдоль долины реки Бельбек с целью выйти к Любимовке, отсекая 161-й полк от основных сил. В долине Бельбека танки противника, попытавшиеся прорваться по шоссейной дороге, попали на минные поля. Было выведено из строя 4 машины. Одновременно открыли огонь прямой наводкой 76-мм дивизионные пушки 97-го противотанкового артдивизиона. И все же три танка прорвались к противодесантному рву вдоль берега моря.

Из воспоминаний немецкого ветерана В. Кенига: «Мы были близки к успеху и почти вышли к берегу моря, но наткнулись на бетонный бункер, из которого открыло огонь скорострельное орудие крупного калибра. Первый же выстрел из замаскированного бункера разбил штурмовое орудие, двигавшееся впереди. Выстрелы орудия из каземата следовали один за другим с интервалом всего 3-5 секунд...» (24). Вероятнее всего, в этих воспоминаниях описан бой с артдотом № 45 (80), располагавшимся в районе современной ул. Федоровского в Любимовке. Из того же источника «...район форта «Максим Горький» и хутора «Шишкова» был буквально нашпигован бетонными укреплениями, каждое из которых приходилось уничтожать в отдельности. Бетонные бункеры огрызались пулеметным и пушечным огнем. Мы были вынуждены просить артиллеристов выкатывать 10,5-см орудия на прямую наводку и уничтожать их. Эффективно действовали и пионеры, вооруженные зарядами взрывчатки и огнеметами...» (24).
Немецкая пехота стала теснить оборонявшиеся подразделения, 161-й полк к вечеру был отсечен от остальных окруженных сил и сражался в районе дер. Любимовка. Лишь ночью нескольким десяткам бойцов вплавь и по противодесантному рву удалось выйти к форту «Шишкова», где оборонялись основные силы окруженных войск. Дот № 45 (80) к концу дня был тоже выведен из строя прямым попаданием в амбразуру 10,5-см снаряда. К этому времени весь боезапас дота был расстрелян, а расчет, кроме двух краснофлотцев, погиб. Остатки 90-го полка отошли, в основном, к 30-й батарее.
Вокруг массива старых батарей оборонялись остатки 241-го полка, остатки батальонов 7-й бригады, несколько десятков бойцов 161-го, артиллеристы 95-й дивизии, зенитчики из штаба 110-го зенитного артполка. Кто возглавлял обороняющиеся окруженные войска, установить не удалось. Называют фамилию комбрига Б.М. Дворкина – последнего официально назначенного командира 241-го полка, но подтвердить это факт пока не удалось. По официальным данным Борис Михайлович Дворкин был пленен немцами в ходе контратаки группы Е.И. Жидилова еще 11 июня. Ни о самом Борисе Дворкине, ни о судьбе двух батальонов 241-го полка, участвовавших в атаке «группы Жидилова», после оставления Северной стороны объективной информации не осталось. По сути, не осталось и свидетелей. Что касается батальонов, то большая часть их бойцов погибла, наступая в первой волне атакующих батальонов 7-й бригады 11-го июня. После ознакомления с немецкими архивами стало известно, что комбриг Б.М. Дворкин был расстрелян в плену в 1944 году. Не знаю, поминают ли одесситы бывшего коменданта своего героического гарнизона, но память бывшего командира 241-го полка следует обозначить хотя бы названием улочки в поселке Любимовка.
Для одной из двух старейших дивизий Приморской армии, 95-й Молдавской, 17 июня стало последним днем, когда на ее участке удерживался сплошной фронт. Утром дивизия Капитохина (вместе с отрядом Ласкина и влившимися в нее подразделениями из бригады Жидилова, которые оставались на Северной стороне после нашего контрудара) еще смогла отразить почти все неприятельские атаки. Хорошо сработали наши минные заграждения: на них подорвалось несколько немецких танков. Потом бои многократно доходили до рукопашной в траншеях. Дивизионная артиллерия и зенитчики били по фашистским танкам и пехоте прямой наводкой. Дивизию поддерживали, находясь сами под беспрестанной бомбежкой, все расположенные за Северной бухтой береговые батареи, чья судьба зависела от того, выстоит ли она, и некоторые батареи из других секторов. И все же на исходе дня гитлеровцы, имея большой численный перевес, прорвались к морю за Учкуевкой, окончательно отрезав 30-ю батарею.
Опаснейшее положение создалось и на правом фланге 95-й дивизии, у стыка ее с 345-й. К наступлению темноты противник достиг верховий Сухарной балки и был в полутора-двух километрах от Северной бухты. Уезжая с докладом на флагманский командный пункт, генерал Петров приказал: «Вызывайте майора Зелинского с начальником штаба. Настает, видно, их час!» Как ни выгодно было иметь 138-ю стрелковую бригаду на горе Суздальской, где она весьма пригодилась бы в случае дальнейшего осложнения обстановки, за последние часы стало совершенно ясно: немедленный, не позже завтрашнего утра, ввод бригады Зелинского в бой – единственная возможность задержать врага перед Северной бухтой. На флагманском КП с этим согласились.

«…В контратаке, предпринятой утром 18 июня в общем направлении на станцию Мекензиевы горы, участвовали кроме батальонов 138-й бригады остатки Перекопского полка Тарана, левофланговые части дивизии Гузя, остатки приданного ей танкового батальона. Артиллерия 95-й дивизии и чапаевцев с двух сторон поддерживала атакующую группу, имея задачу связать, насколько позволяли отпущенные снаряды, противника огневым боем. По нашим масштабам и возможностям контратака была крупной, но мы не ждали от нее слишком многого, сознавая, насколько неблагоприятно для нас соотношение сил. Однако все же надеялись, что удар во фланг немецким войскам, вплотную приблизившимся к Братскому кладбищу, снимет непосредственную угрозу выхода врага к бухте, ликвидирует разрыв между частями Капитохина и Гузя. К сожалению, достигли мы меньшего, чем рассчитывали. Инициатива была перехвачена на считанные часы, и потеснить гитлеровцев удалось едва на полкилометра. Из-за больших потерь бригада майора Зелинского не дошла до намеченного рубежа. Но и не откатилась назад, не дала гитлеровцам прорваться к бухте. Скромный, результат усилий нашей ударной группы. Он заключался в том, что наступление врага за Северной бухтой было приостановлено на полсуток. Во второй половине дня оно возобновилось по всему фронту четвертого сектора и на левом фланге третьего. Как мы вскоре установили, к известным уже неприятельским соединениям прибавились части 125-й пехотной дивизии, переброшенные с Украины. Должно быть, в штабе немецкой группы армий «Юг» или где-то выше рассудили, что без таких подкреплений Манштейну, севастопольцев не одолеть… К вечеру в руках гитлеровцев находились Учкуевка и Буденновка. Полем боя сделалась северная часть Братского кладбища. Командный пункт 95-й дивизии переносился к Инженерной бухте. Докладывая в последний раз обстановку со старого КП, начальник штадива майор Кокурин сообщил, что убит командир 90-го стрелкового полка Смышляев и его заменил капитан Требушный. Про другой полк дивизии – 241-й – Кокурин сказал: «Фактически его больше нет…» Да и сама дивизия Капитохина теперь только называлась дивизией. Ее остатки оборонялись разобщенными группами, занимая вместе с моряками береговых служб и боевыми дружинами Северной стороны подготовленные раньше и создаваемые вновь опорные пункты – в отрогах спускающихся к бухте балов, в старых укреплениях, в прочных каменных домах. Мучительно было сознавать, что героически сражающуюся пехоту не в состоянии поддержать в полную силу наша артиллерия, имевшая еще много орудий: со снарядами стало совсем туго. Большинство полевых батарей перешло на стрельбу прямой наводкой, некоторые вообще молчали…» (17).
Так или иначе, окруженные части продолжали сражаться. Оборона Северной стороны теперь проходила по старой кремальерной линии укреплений периода Крымской войны, мимо Братского кладбища со взорванным КП 4-го сектора и далее по земляным укреплениям «форт Урал» и «форт Донец». Здесь оборону заняли малочисленные остатки 345-й дивизии, зенитчики, бойцы Местного стрелкового полка, вспомогательных и тыловых подразделений. Советские источники упоминают и 95-ю дивизию, однако, это не совсем правильно. Да, действительно в рядах защитников Северной стороны было около восьмисот бойцов 95-й дивизии, но это были бойцы саперного батальона, связисты и рота охраны штаба. Основной состав полков 95-й дивизии до конца остался в окружении в районе Любимовки и совхоза им Софьи Перовской.
П.А. Моргунов, Г.И. Ванеев в своих работах указывают, что нельзя было вводить в бой 138-ю бригаду, т.к. она являлась последним резервом СОР. Это откровенная дезинформация, запущенная в оборот генералом Моргуновым, с целью оправдать командование СОР, «придерживавшее» резервы с перспективой использования их на рубеже «обеспечения эвакуации». На тот момент еще не вводились в бой батальоны 9-й бригады, стоявшие на охране побережья, три батальона 7-й бригады морской пехоты, находившиеся в районе хутора Николаевка, батальон 775-го стрелкового полка, находившийся в прикрытии 703-й и 706-й береговых батарей в глубине обороны. В резерве на хуторе Голикова стоял 81-й танковый батальон. Это, не считая многочисленных специальных частей, на базе которых в последующие дни будут сформированы несколько батальонов. Командование СОР, не введя эти резервы для сдерживания противника на Северной стороне, совершало, по моим подсчетам, третью роковую ошибку. А вовремя не отведя войска 4-го сектора с Северной стороны – ошибку четвертую, уже фатальную...

Потеря Северной стороны, по сути, была следствием упорного нежелания адмирала Октябрьского реально оценивать обстановку и использовать все возможные ресурсы с целью остановить противника на этом важнейшем для обороны рубеже. С потерей плацдарма на Северной стороне немцы получили выгодные позиции для полевой артиллерии, а главное – контроль над бухтой, что являлось смертельной опасностью для защитников Севастополя.

В середине декабря 1941 года обстановка на этом рубеже также складывалась критически, но командование СОР и, прежде всего, контр-адмирал Гавриил Жуков для защиты Северной стороны мобилизовал все резервы: в состав ударных батальонов вошли моряки бригады торпедных катеров, авиационные специалисты, подводники, флотские связисты. И они остановили врага притом, что группы немецких автоматчиков уже хозяйничали на Братском кладбище. Филипп Сергеевич Октябрьский был в это время на Кавказе и на том этапе не участвовал в руководстве обороной. Если, конечно, не считать его прибытия в Севастополь 21-го декабря во главе кораблей с солидным пополнением, сыгравшим большую роль в закреплении успеха по решительному отражению врага.
Факты – упрямая вещь: приказ о борьбе на Северной стороне только наличными и явно недостаточными силами был подписан лично адмиралом Октябрьским. Здесь просматриваются воинствующая некомпетентность, замешанная на поразительном упрямстве, нежелание и неспособность объективно оценить сложную ситуацию и принять ответственное решение. Это не снимало ответственности с генерала Петрова и его штаба, но генерал Петров, числившейся заместителем командующего СОР по сухопутной обороне, был обязан выполнить приказы вице-адмирала Октябрьского… В этом был основой трагизм положения генерала Петрова, как человека и как военачальника.
Отчаянные бои продолжались в районе Мартынова оврага, здесь противника сдерживали части 25-й дивизии и расчеты дотов. На этом участке противник попытался прорваться, используя танки, однако расчет артиллерийского дота № 13 подбил одну из машин, а пулеметчики трех дзотов, находившихся на склонах оврага, отсекли вражескую пехоту. На границе второго и первого секторов обстановка тоже обострилась.
Возвращаясь на сутки в воспоминаниях Е.И. Жидилова: «Не успели мы как следует обосноваться на Федюхиных высотах, как соседи справа и слева вынуждены были отойти. Наша бригада опять оказалась с открытыми флангами. Командный пункт на Федюхиных высотах теперь явно не на месте. Переводим его в район Максимовой дачи. Туда я направляю начальника штаба полковника Кольницкого, который совсем расхворался. Сам обосновываюсь на Сапун-горе, левее Ялтинской дороги. Мой наблюдательный пункт теперь – железобетонный колпак, поставленный над котлованом. Стены котлована выложены камнем и обиты досками. Амбразура колпака позволяет обозревать весь фронт от Балаклавы до Мекензиевых гор. Вместе с Ищенко наблюдаем отсюда за полем боя. Впереди – Федюхины высоты, за ними в серой дымке маячит разбитая часовня на горе Гасфорта. Там уже прекратились вспышки разрывов, не поднимаются клубы дыма. Как и холмы возле деревни Камары, правее Ялтинского шоссе, они перестали быть объектом боя и превратились для нас в несущественные географические точки в тылу врага. Фашисты полукольцом охватили Федюхины высоты. На юго-востоке они всего в километре от Сапун-горы. Их артиллерия, не жалея снарядов, бьет по нашим позициям» (8).
На направлении вспомогательного удара враг перешел в наступление в районе Кадыковки. Войска 1-го сектора (109-я и 388-я стрелковые дивизии), ведя бои, вынуждены были медленно отходить. К исходу дня оставили совхоз «Благодать» и отошли на запад.
Еще в 16 часов 16 июня Ф.С. Октябрьский доложил С.М. Буденному, Н.Г. Кузнецову и в Генеральный штаб генералу Бодину, что противник силой до трех полков с танками при мощной поддержке авиации и артиллерии прорвал фронт на стыке I и II секторов и овладел высотами 33.1 (бывший 3-й турецкий редут, после – ресторан «Солнышко»-«шайба». – Б.Н.) и 56.0 (бывший 2-й турецкий редут).
С учетом фактического состояния обороны на 16.06.42 г. это сообщение явно опережало фактический ход событий. С какой только целью Филипп Сергеевич эти события торопил? Требуя немедленной помощи или нагнетая обстановку в предчувствии неминуемой эвакуации?
Высота 33.1, которую прикрывали два артиллерийских и три пулеметных дота, держалась, по крайней мере, еще двое суток. Держались и три пулеметных дота, перекрывающих участок от высоты 33.1 до Федюхиных высот. Их прикрывал артиллерийский дот, который располагался над современным поселком Первомайка. В настоящее время на этом месте размещается стационарная накопительная емкость для воды.

Из воспоминаний старшины 2-й ст. Игнатьева: «...по краю поля бывшего аэродрома у подножья Федюхиных высот стояли три дота, входивших в нашу группу. В бой они вступили еще вечером 15-го числа, когда озверелые фашисты попытались прорваться между двойной высотой и Федюхиными горами. В ночь на 17-е я привел подкрепление в составе 7 бойцов нашего батальона, снятых с тылового рубежа. Местности я не узнал: все было перепахано белыми воронками от бомб и снарядов. Вокруг валялись сотни убитых гитлеровцев. Особенно много их было около дота нашего батальона. Только за два дня боев бойцы этого маленького укрепления отразили 9 атак, более пятидесяти фашистов нашли смерть на севастопольской земле от меткого огня наших пулеметчиков… Примерно в 6 утра началась новая атака немцев, они шли в полный рост, без мундиров прикрываясь броней тяжелых танков. Неожиданно откуда-то сверху бабахнуло хорошо замаскированное морское орудие, кусты разрывов выросли между немецких машин...».
Чтобы удержать высоту 33.1 в бой были введены две роты стоявшего в резерве сектора 773-го полка 388-й дивизии. Они заняли оборону вокруг дотов на высоте и до подножья Федюхиных высот. Третья рота заняла оборону воль дороги из Севастополя на Балаклаву от поворота на Карань (Флотское) до родника, в районе современного Лесхоза. Составив как бы вторую оборонительную линию. Снятые с позиций роты 773-го полка были заменены одним батальоном 9-й бригады, который сняли с охраны побережья в районе высота Кая-Баш – Мраморная балка. Батальон занял оборонительную линию в СЖБОТах над деревней Карань (Флотское). В районе высоты 33.1 пехота противника с танками атаковала позиции роты старшего лейтенанта И.Г. Николаенко (773-й полк). Контратаковав, рота отбросила врага и продвинулась вперед, но тут же попала под шквальный огонь неприятельской артиллерии. Командир роты доложил по команде об обстановке. Командир 773-го полка подполковник А.Т. Бровчак запросил поддержку артиллерии. Но артиллерия сектора израсходовала почти весь свой боезапас. Тогда было решено нанести удар реактивными минометами «М-8», которые стояли в районе хутора Дергачи. Огневым налетом удалось подавить артиллерию противника, но закрепиться не удалось. К вечеру противник захватил высоту 33.1.
С целью объективной оценки этого этапа третьего штурма ознакомимся с фрагментом воспоминаний Манштейна «Сталин мог ударить первым»:
«…Наступление на севере должен был вести 54-й ак в составе 22-й Нижнесаксонской пехотной дивизии во главе с генерал-лейтенантом Вольфом, 24-й пд во главе с генерал-лейтенантом бароном фон Теттаном, 132-й лпд во главе с генерал-лейтенантом Линдеманном, 50-й пд во главе с генерал-лейтенантом Шмидтом и усиленного 213-го пп 22-й дивизии под командованием полковника Хитцфельда (который впоследствии захватит 30-ю батарею капитана Александера у поселка Любимовка – Б.Н.). Численный состав наших дивизий, не имевших пополнений после боев на Керченском плацдарме, которые по штату должны иметь 15 860 (вернее, 15 859) на самом деле имели от 8000 до 10 000 человек, а в 132-й лпд количество солдат и офицеров было немногим более 6000…
…Я приказал 54-му корпусу сосредоточить свои силы на высотах севернее восточной оконечности бухты Северной. Участки укрепрайона необходимо было подавить огнем, чтобы взять их с тыла. Левый фланг корпуса должен овладеть высотами у села Гайтаны (южная окраина поселка Инкерман )и юго-восточнее его, чтобы обеспечить наступление румынского горного корпуса.
Наступать на южном участке я поручил 30-му ак в составе 72-й пд во главе с генерал-лейтенантом Мюллером-Гепгардом, 170-й пд во главе с генерал-лейтенантом Зандером и 28-й легкой пд во главе с генерал-лейтенантом Зингубером. 30-й корпус должен был захватить исходные позиции с целью дальнейшего наступления к Сапун-горе. Но прежде нужно было овладеть первой линией обороны противника на рубеже Северный нос – Камары. Для выполнения этой задачи 72-й пд было приказано наступать по обе стороны шоссе на Севастополь. А 28-й лпд – захватить северную гряду восточнее Балаклавской бухты. 170-ю пд оставили в резерве. Местность там, как ты знаешь, резко пересеченная, так что каждый обязан исполнять точную и хорошо просчитанную конкретную задачу. Румынский горный корпус должен был сковывать противника перед своим фронтом. Румынская 18-я дивизия – прикрывать наступление левого 54-го ак. Южнее 1-я румынская горная дивизия должна была поддерживать наступление северного фланга 30-го ак в районе Сахарной головки.
Что касается артиллерийской подготовки самого наступления, то мы отказались от огневого налета, это, если тебе известно, излюбленный прием нашего противника. Во-первых, ситуация была не та, да и боеприпасов не хватало. Потому артиллерия вела корректируемый огонь за пять дней до начала наступления пехоты. После, во время корректировочного огня, начал работать 8-й авиакорпус, совершая непрерывные налеты на военные и военно-тыловые объекты Севастополя, на портовые сооружения и аэродромы.
Главное командование предоставило в наше распоряжение мощные огневые средства. На позициях 54-го ак начальник артиллерии генерал Цукерторт имел в своем подчинении 56 батарей большой мощности и 40 батарей легкой артиллерии, 18 минометных батарей, их обслуживали солдаты 10-го и 14-го дивизионов. Знаю, что после войны было много разговоров о знаменитой пушке «Дора» калибра 800 мм, спроектированной для разрушения сооружений линии Мажино. Но ее эффективность была невысокая, так, грозная игрушка. Однако «Дорой» был поражен склад боеприпасов на Северной стороне и несколько незначительных объектов. Артиллерией 30-го АК командовал генерал Мартинек, австриец по национальности. Он погиб, командуя впоследствии корпусом. А в 30-м ак он просто-таки блестяще организовал использование артогня, почти все снаряды дивизионов поражали цели противника. В его подчинении в двух дивизионах было 25 батарей. 30-му корпусу был придан 300-й отдельный батальон танкеток, которые, к сожалению, оказались совершенно бесполезными в боях. Да, еще румынский горный корпус имел 20 батарей. Хорошим подспорьем для артиллерии было и то, что командир 8-го авиакорпуса генерал фон Рихтгофен выделил для наземных боев четыре зенитно-артиллерийских полка. В Севастополе мы показали высокий уровень массированного применения артиллерии по конкретным целям противника.
Командование 54-го ак силами 132-й лпд предприняло на правом фланге своего корпуса наступление через долину реки Бельбек на высоты, расположенные южнее, оставляя в стороне плацдарм противника в районе Любимовки. А левее 22-я пд наносила удар с востока южнее той же реки Бельбек через ущелье Камышлы, обеспечивая тем самым 132-й пд оперативное преодоление долины реки. 50-я пд наступала из Темной балки через Камышлы и наносила удар в юго-западном направлении. На левом фланге корпуса 24-я пд продвигалась на Гайтанские высоты. Левый фланг этой дивизии прикрывался румынской 18-й пд.
В первый день при поддержке артиллерии и 8-го авиакорпуса, совершавшего постоянные налеты на позиции противника, удалось преодолеть Камышлы, перекрыть долину реки и закрепиться на господствующих высотах по линии Мекензиевы горы–Любимовка и сделать рывок в сторону Бартеньевки. На южном фланге 30-й ак, как и планировалось, захватил обе стороны севастопольской дороги, чтобы через несколько дней начать наступление главными силами. 13 июня солдатам 16-го пп под командованием полковника фон Холтица из 22-й дивизии удалось овладеть фортом «Сталин». Ценой больших потерь удалось вклиниться в оборонительный рубеж на севере и захватить оборонительные сооружения «ЧК», «ГПУ», «Сибирь», «Волга». В ожесточенных боях 72-я пд овладела укрепленными пунктами «Северный нос», «Гора Капелла», «Руина», а 170-я дивизия заняла наконец-то Камары.
Второй этап наступления начался 17 июня. Сражения достигли особого напряжения. 1-я румынская горнострелковая дивизия после многократных безуспешных атак овладела Сахарной головкой. 28-я лпд с боями медленно продвигалась в прибрежных горах. Каждый успех добывался с трудом и с неимоверным упорством. А противник все не ослабевал, казалось, его силы неистощимы.
Командование 54-го ак отвело с фронта 132-ю лпд, заменив ее пехотные полки, понесшие тяжелые потери, полками 46-й пд с Керченского плацдарма. Вместо 46-й дивизии там должна была появиться 24-я пд. В это время поступило сообщение из ОКХ, и, пожалуй, меня впервые начали торопить с проведением наступления, чтобы снять 8-й авиакорпус с Крыма и перевести его для наступления на Украину. Но я считал, что наступление, при любых обстоятельствах, должно вестись до окончательной победы, а для этого 8-й авиакорпус нужен в Крыму. Мне удалось отстоять свою точку зрения. Но силы полков иссякали, а ОКХ требовал дать гарантию о скором падении города-крепости. Тогда я попросил выделить нам хотя бы три пехотных полка. ОКХ дал согласие, полки должны были подоспеть, по крайней мере, к последней фазе схватки.
Корпуса моей армии, пользуясь преимуществом наступающих, по своему усмотрению выбирали направление главного удара, ставя тем самым противника перед фактом внезапности. Это правило я использовал на протяжении всей Второй мировой войны. Тем самым исключался шаблон в действиях командиров. Большая самостоятельность гарантировала и то, что подчиненные генералы не стремились мне угождать. Командование 54-го ак, введя в бой 213-й пп и 24-ю пд, развернуло фронт на запад. 213-й пп под командованием полковника Хитцфельда захватил броневую батарею «Максим Горький-1» (10).

Я специально не стал разрывать этот отрывок из воспоминаний Э. Манштейна, чтобы в целом представлять концепцию немецкого наступления в эти дни штурма. Воспоминания Манштейна о введении в бой полков 46-й пехотной дивизии, переброшенной из-под Керчи, подтверждают данные разведки 4-го сектора.

Двенадцатый день, 18 июня

Развивая успех, в ночь на 18 июня противник спешно производил перегруппировку сил и подтягивал резервы. В I и II секторах действовали уже три немецкие (72-я, 170-я пехотные и 28-я легкопехотная) дивизии. Против 8-й бригады морской пехоты, 3-го полка морской пехоты, 25-й Чапаевской дивизии стояли две румынские (18-я пехотная и 1-я горнострелковая) дивизии.
В III секторе действовали 50-я пехотная дивизия и два полка 24-й пехотной дивизии. Против окруженной 95-й стрелковой дивизии и остатков войск на Северной стороне действовала 22-я немецкая пехотная дивизия, остатки 132-й пехотной и по одному полку из 46-й и 73-й немецких пехотных дивизий.

В суточной сводке было записано: «…в ночь на 18 июня была произведена частичная перегруппировка советских войск для усиления угрожаемых направлений». Однако не совсем понятно, в чем она заключалась, особенно на Северной стороне. К утру 18-го июня рубежи остались прежними. В районе Любимовка–совхоз им. С. Перовской сражались остатки полков 95-й дивизии. По кремальерной линии Северной стороны оборонялись разрозненные части моряков, авиации флота, зенитчиков 110-го полка и тыловых подразделений 95-й дивизии. Далее, до Графской балки оборонялись остатки полков 345-й дивизии. От Графской балки до Восточного Инкерманского маяка оборонялись разрозненные части 3-го сектора, далее – 25-я дивизия. Выход из Мартынова оврага удерживался дотом № 13 и двумя пулеметными дотами.
Сведения о намерениях командования СОР довольно противоречивы. С одной стороны И.Е. Петровым готовилась контратака свежей, боеспособной 138-й бригадой (командир – майор П.П. Зелинский) с целью деблокирования окруженных на Северной стороне частей. В тоже время комендант береговой обороны П.А. Моргунов настаивал на том, чтобы, собрав силы, деблокировать 30-ю батарею. Это предложение было поддержано членом Военного совета флота дивизионным комиссаром Н.М. Кулаковым.

С другой стороны, издается следующая директива Ф.С. Октябрьского:
«Генералам Петрову, Моргунову, Чухнову, Вершинину, начальнику инженерной службы Парамонову:
«Приказываю в целях усиления обороны немедленно отработать и по ночам приступить к осуществлению: 1. Созданию опорных пунктов на Северной стороне, эшелонированию по глубине, начиная от линии севернее Братского кладбища выходом к вершинам балок Голландия, Сухарная и т. д., соединившись занимаемой линией с 345-й стр. дивизией и 79-й бригадой, дальше от этой линии на юг. Следующие опорные пункты линии обороны вплоть до Северной бухты. Каждый дот – крепость. Равелин – опорный пункт. Приказать по-настоящему заняться этим Капитохину. Использовать все силы Северной стороны, драться до УНИЧТОЖЕНИЯ ПОСЛЕДНЕГО НЕМЕЦКОГО СОЛДАТА. С Северной стороны на Южную никого переправлять не будем. Если противник потеснит наши части, драться еще всем батареям до последнего бойца на Северной стороне, Южная будет помогать. Такую же работу, еще более серьезную в части рубежей, срочно делать всем саперным частям от Сапун-Горы на запад и северо-запад. Созданию опорных линий рубежей, окопов, батальонных участков, огневых позиций больше внимания этим вопросам» (20).
В Директиве Ф.С. Октябрьского я не изменил ни единого знака, только выделил наиболее «сильные» места… Крепнет убеждение в том, что Ф.С. Октябрьский не был способен объективно оценивать обстановку на той же Северной стороне. О какой эшелонированной по глубине обороне можно было вести речь, если от рубежей, удерживаемых разобщенными подразделениями наших воинов, до берега бухты оставалось не более полутора километров. В период Крымской войны для защиты береговых батарей Северной стороны со стороны суши была создана так называемая кремальерная линия из земляных насыпей, укрепленных природным камнем. Видимо, по убеждению вице-адмирала Октябрьского эта местами сохранившаяся полоса из полузасыпанных канав, должна была стать тем рубежом, на котором требовалось остановить моторизированные части вермахта. Срываясь на привычный плакатный стиль, адмирал призывает «…драться до последнего НЕМЕЦКОГО солдата». Когда же адмиралу напомнили о нескольких тысячах защитников Северной стороны, он тем же плакатным стилем уточняет задачу – «…драться до последнего бойца на Северной стороне».

Директива издавалась в явном расчете на то, что после оставления Севастополя командованию СОР (кто остался в живых) предстояло представить документы, подтверждавшие меры, которые предпринимались командованием на каждом этапе борьбы за город. Прежде всего, стоит отметить, что за один день (а тем более, за одну ночь, как требовал командующий) под огнем противника, не имея материалов, невозможно построить ни одного дзота или тем более дота! Более того, если директива и является подлинным документом (а не послевоенной правкой, что, кстати, очень даже похоже), то до войск она не дошла... 178-й инженерный батальон БО, находившийся на Северной стороне, в этот день был занят работами на других объектах. Инженерные части Приморской армии были уже влиты в состав пехотных частей и вели бой с противником. Использование их по прямому назначению в этих условиях было весьма сомнительно.
В воспоминаниях чудом уцелевших участников тех боев говорится о том, что приказа об организации опорных пунктов обороны они не получали. Опорные пункты, скорее всего, возникли стихийно после того, как войска 4-го сектора были полностью отрезаны на Северной стороне. Причем, на начальном этапе окруженные части имели общий фронт, проходивший по бывшей кремальерной линии времен Крымской войны.
События 18-го июня развивались следующим образом. Утром противник после сильной авиационной и артиллерийской подготовки снова перешел в наступление на Северной стороне. Воспользовавшись тем, что противник сосредоточил основные усилия на ликвидации окруженных частей 95-й дивизии в районе Любимовки, наши войска попытались контратаковать на участке 4-го сектора. В 05.00 после короткой артиллерийской подготовки батальоны 345-й дивизия и 138-ой стрелковая бригада при поддержке последних трех танков 125-го отдельного танкового батальона начали атаку в общем направлении на станцию Мекензиевы Горы. Противник сначала накрыл атакующие части плотным артиллерийским огнем, а затем, подтянув из резерва армии до двух полков, сам контратаковал, при массированной поддержке авиацией. Уточнить точный состав контратакующих немецких войск пока не удалось.
Известно, что советскую контратаку отражали остатки 47-го немецкого полка и 65-й полк из состава 22-й дивизии. П.А. Моргунов пишет: «После упорных боев, потеряв значительную часть личного состава, наши части вынуждены были отойти на исходные позиции. Контрудар не получился. Предпринятая попытка прорваться на соединение с 95-й стрелковой дивизией и выйти в район батареи № 30 также не увенчалась успехом из-за очень интенсивного противодействия вражеской авиации и артиллерии». В связи с этим боевым эпизодом возникают два вопроса. Почему свежее, неплохо обученное и значительное по численности соединение не смогло добиться сколько-нибудь значимых результатов? И вопрос второй: какими частями советские войска пытались деблокировать окруженные войска?
Найти ответ на эти вопросы удалось в воспоминаниях одного из участников тех событий А. Кузнецова: «Две роты первого батальона бригады должны были атаковать в направлении совхоза (скорее всего, им. С. Перовской – Б.Н.), второй атаковал правее – в направлении полустанка со странным названием «Мекензиевы горы». Третий батальон закрыл брешь в обороне правее, сменив совершенно разбитые части. В резерве находились две или три роты бригады. Артподготовки не было, поддерживала нас редким огнем 76-мм батарея, стоявшая где-то на правом фланге. Утро было туманным. Идти приходилось по открытому полю, перегороженному кое-где проволочными заграждениями… Пройдя метров двести, перешли на бег. Кто-то крикнул «Ура» и этот крик был подхвачен бегущими. Неожиданно земля рванулась у меня из под ног, и я кубарем полетел куда-то вбок. Пришел в себя чуть позже, поле было покрыто кустиками снарядных разрывов, наши бежали, но уже не вперед, а назад. С трудом поднялся, кровь из рассеченной брови заливала глаза. Побрел, как мне казалось вперед, но неожиданно наткнулся на штык немецкого солдата ...В колоне пленных было много знакомых. Чтобы как-то отвлечься от тяжелых мыслей стал считать пленных в колоне. Брели колонной, по 6 человек в ряду, насчитал более сотни рядов...» (5).
Вероятнее всего, разгром большей части 138-й бригады имел три основных причины. Первая и главная причина – командование СОР опять раздробило свои силы, атаковав противника двумя неполными батальонами в двух направлениях. Вторая – полноем отсутствие артподготовки. Третья – наступление велось в светлое время суток по открытой местности при господстве немецкой артиллерии и авиации. Но это предположение, поскольку данные по этому наступлению очень скудны, и эпизод этот требует более подробной проработки.
Разбив атаковавшие части бригады и захватив более 600 пленных, немцы во второй половине дня возобновили наступление по всей полосе четвертого сектора. Силами до трех пехотных полков с танками противник прорвал совсем слабую оборону в районе Северной стороны и к исходу дня полностью овладел Братским кладбищем и Бартеньевкой, выйдя к морю. Наши части теперь были разорваны на три части: основные силы, Северная сторона и окруженные части, сражавшиеся в районе хутора Шишкова. Основные силы к концу дня располагались следующим образом. 345-я стрелковая дивизия вела бой на рубеже балок Трензина и Графской. 138-я стрелковая бригада, заняв верховья балок Графская и Сухарная, так же вела бой. На Северной стороне оказались окруженными в основном бойцы Береговой обороны, занимавшие левый фланг обороны 4-го сектора (береговые артиллеристы, саперы, Местный стрелковый полк), технический состав бригады гидроавиации флота, зенитчики 110-го зенитного артполка. Вокруг «фортов Шишкова» продолжали сражаться остатки 95-й дивизии, численностью около 300 человек. 30-я батарея береговой обороны молчала. Оборонявшиеся на бруствере батарейцы и бойцы 90-го стрелкового полка были вынуждена отойти в к массиву батареи и там укрыться, защищая подходы к башням огнем автоматов и ручных пулеметов. Немецкий 173-й пионерный батальон готовился к штурму массива батареи, подвозя взрывчатку и подготавливая шурфы для закладки зарядов.
На южном направлении противник также продолжал наступление. Он атаковал части I сектора в двух направлениях: в направлении на дер. Кадыковка, расширяя свой клин, и на высоты Карагач, стремясь прорвать Сапунгорско-Карагачский рубеж. Противник на каждом направлении наступал силою пехотной дивизии с танками. На всем фронте разгорелись кровопролитные бои, продолжавшиеся непрерывно двое суток 18 и 19 июня.

День тринадцатый, 19 июня

Начало боев в опорных пунктах Северной стороны.
П.А. Моргунов в своей книге «Героический Севастополь» пишет: «Были созданы три основных опорных пункта: Константиновский равелин, куда входил личный состав ОХРа, 95-й стрелковой дивизии и береговых батарей № 2 и № 12; Михайловский равелин – личный состав 110-го зенитного полка, береговой батареи № 702 и авиачастей гидроавиации; в районе Инженерной пристани и ее равелина – личный состав местного стрелкового полка во главе с командиром подполковником Н.А. Барановым и остатки некоторых других частей... Кроме того, был создан опорный пункт в Северном укреплении, занятом 178-м инженерным батальоном БО, остатками частей ПВО и частью бойцов 95-й дивизии; туда был также выслан один взвод (около 50 человек) от местного стрелкового полка. Баранову было приказано поддерживать с этим опорным пунктом связь по подземному кабелю, идущему от Инженерной пристани в Северное укрепление, а с самим Барановым командование поддерживало связь до последнего дня с помощью подводного кабеля, проложенного через бухту» (13).

В воспоминаниях бывшего коменданта 4-го сектора Капитохина события описываются несколько иначе и… более правдоподобно. Воспоминания эти были воспроизведены одним из выпускников Тамбовского суворовского училища, в котором после войны преподавал Капитохин.

«После того, как пришлось оставить и взорвать КП сектора на Братском кладбище, мы отошли к казармам Местного стрелкового полка. Потеряв КП, мы полностью лишились средств связи с войсками, но удержать Братское кладбище не хватило сил, рота автоматчиков, прикрывавшая наш штаб, полегла почти полностью, ведя бой между могил. Из казарм, расположенных в старой батарее, мы с полковником Яковлевым попытались выяснить обстановку в секторе. По флотской связи откликнулось Константиновское укрепление, Михайловское, к нашему удивлению откликнулась и телефонная станция в бухте Голландия. Когда я попытался набрать Северное укрепление, телефон долго не отвечал, но к моему удивлению связь работала. На повторный вызов мне ответил лейтенант, командир автороты, фамилия его была или Пехотин или Пехтин. В телефоне были слышны выстрелы, но как я понял, Северное укрепление еще держалось. Я приказал направить туда разведку местного стрелкового полка. К вечеру разведчики вернулись и доложили, что Северное стоит крепко и его поддерживает расположенная рядом зенитная батарея. Полковник Баранов командир Местного полка направил туда взвод численностью до пятидесяти человек при одном ротном миномете...».
Опорный пункт в Северном укреплении, действительно, возник стихийно. Никто и не ожидал, что забытый командованием 178-й инженерный батальон береговой обороны (бывший Местный инженерный батальон) окажет немцам упорное сопротивление.
Когда 19 июня части 3-го моторизованного батальона 88-го саперного полка вышли в район Бартеньевки, они беспрепятственно ворвались внутрь Северного укрепления через Симферопольские ворота. Часть батальона еще утром убыла для поддержки частей Северной стороны. В укреплении оставалась авторота и хозвзвод. Оправившись от неожиданности, находившиеся внутри укрепления бойцы открыли огонь и отбросили противника с территории части. Бой шел, в основном, стрелковым оружием, нашим отступавшим войскам пришлось оставить всю артиллерию, которая осталась без боезапаса и частично была повреждена. У частей не было ни исправного транспорта, ни бензина, чтобы вывезти орудия. Но 21 июня 1942 г. артиллерия у защитников Северной стороны еще была. В опорном пункте в районе Инженерной пристани восстановили одну 122-мм гаубицу и одну 152-мм пушку 725-й батареи Береговой обороны, а ночью, на шлюпках из Сухарной балки доставили к ним боезапас.

Из воспоминаний Капитохина:
«К вечеру ситуация прояснилась. Над Константиновским укреплением действовали три морских орудия, поддерживая обороняющиеся части, но они подчинялись своему, флотскому начальству, и связи с ними не было. Я мог вызывать их огонь только через командование 2-го морского дивизиона. В казармы Местного полка вышло несколько бойцов из состава обслуги гидроаэродрома в бухте Голландия. Они сообщили, что противник, захватив Братское кладбище, вышел к бухте. Это означало, что мы отрезаны от главных сил. Находясь в таком положении, я просто не мог управлять войсками, о чем я доложил командованию, попросив разрешения покинуть Северную сторону. Около 18 часов противник атаковал и наше укрепление».
Обратите внимание – войска левого фланга 4-го сектора, разгромленные на основном и промежуточном рубежах, сдерживали противника на прибрежном рубеже между Константиновским фортом и причалами Инженерной бухты. Командир сектора, он же командир 95-й дивизии полковник Капитохин с офицерами своего штаба, находясь в военном городке бывшей 4-й батареи, пытаясь организовать оборону, выясняет состав сил, находившихся в его распоряжении, устанавливает связь со стихийно образовавшимися узлами сопротивления! При этом выясняется, что две береговые батареи, части морской гидроавиации, подразделения НИС используют свои каналы телефонной и радиосвязи, и готовы выполнять команды, но… исключительно «СВОЕГО» флотского командования. Как вы считаете, можно ли было в такой обстановке полковнику Капитохину организовать оборону на этом участке Северной стороны?
Во втором очаге сопротивления – в районе 30-й батареи, ситуация тоже складывалась сложная. Оба зенитных орудия, прикрывавших «форты Шишкова», были разбиты, орудия на валу укрепления – уничтожены, большинство огневых точек вокруг подавлены, защитники, спасаясь от огня противника, вынуждены были отойти внутрь казематов. Это дало возможность немцам уверенно действовать в районе подземных блоков 30-й батареи. Около 15 часов противник произвел взрыв 500-килограммового заряда взрывчатки в одной из башен. Взрыв вызвал многочисленные пожары внутри орудийного блока. Погибло около 120 человек из числа защитников батареи. Автоматчикам противника удалось проникнуть внутрь орудийного блока.
Отдельные части 4-го сектора в ходе непрерывных боев отошли на территорию 3-го сектора. 138-я стрелковая бригада и 345-я стрелковая дивизия, отражали вражеские атаки на рубеже балок Трензина, Графская и Сухарная. Далее по скатам Мартынова оврага оборонялись бойцы 25-й дивизии. Смелой контратакой чапаевцам удалось отбросить противника к верховьям оврага, предотвратив окружение частей 345-й дивизии и 138-й бригады.
В долине Кара-Коба, сокращая линию фронта из-за больших потерь, 8-я бригада морпехоты и батальоны 386-й дивизии отошли ко второй линии обороны, проходившей в 500-800 м от подножья высот Читаретир и Сахарная головка. Потери в этих частях были велики, особенно в 8-й бригаде, но моряки и пехотинцы крепко держали рубеж, отбивая все атаки румынских войск. На Федюхиных высотах оборонялись три последних батальона 7-й бригады. После того, как была оставлена гора Гасфорта все плоскогорье высот, кроме обратных скатов высоты 135.7, простреливалось противником.
В первом секторе противник попытался развить свой успех, расширяя и углубляя клин, но потерпел в этот день сокрушительное поражение, понеся большие потери. Он атаковал в двух направлениях: по направлению к Кадыковке и в развилку между Сапун-горой и высотой Горная. В 1-м секторе была снята с противодесантной обороны и введена в бой 9-я бригада морской пехоты под командованием полковника Н.В. Благовещенского, военкома – полкового комиссара В.М. Покачалова. Части противника в районе Кадыковки были отбиты, а в районе Ялтинской развилки до двух рот противника были окружены и уничтожены огнем пулеметных дотов, орудий 404-го артполка и двух морских орудий, установленных в дотах. В первом и втором секторах враг понес большие потери и продвинуться не смог.

Ночью была получена директива С.М. Буденного от 19 июня, в которой указывалось, что «...потеря Северной стороны означает лишение Севастополя возможности подвоза грузов, снабжения кораблями...», и предлагалось «...немедленно мобилизовать все силы и средства и восстановить положение в четвертом секторе». Правда, выполнить директиву было уже невозможно...
Печально признать, что престарелый маршал из своего кавказского далека оценивал ситуацию и мыслил более предметно, чем адмирал Октябрьский, находившийся в полутора километрах от Северной стороны. По сути, судьба Севастополя была уже предрешена, все дальнейшие события напоминали лишь агонию обороны.

День четырнадцатый, 20 июня

Большинство исследователей, поверивших «на слово» П.А. Моргунову, утверждает, что к вечеру 20 июня Северная сторона была «…нами потеряна». Но давайте проанализируем ход событий с раннего утра 20 июня.
На Северной стороне оставалось несколько больших и малых очагов сопротивления. Флотские связисты и бойцы из группы обеспечения гидроавиации (около 50 человек) засели в доме телефонной станции в бухте «Голландия». Местный стрелковый полк (около 500 человек) занял оборону в своих укрепленных казармах на территории бывшей 4-й батареи. Высланному ночью взводу почти без потерь удалось прорваться и занять оборону в Северном укреплении. Константиновский, Михайловский форты, лагерь училища БО в районе современной улицы Симонка, и Северное укрепление оборонялись единым фронтом. Оборонялись здесь в основном флотские части, но единого командования (ни флотского, ни армейского) на этом участке не было.
Как уже отмечалось, коменданту 4-го сектора Капитохину, оказавшемуся в расположении Местного стрелкового полка, подчинялись не более тысячи бойцов, а большая часть сил 4-го сектора сражалась вне кольца окружения на Северной стороне,- в районе Сухарной балки. Если бы опорные пункты Северной стороны создавались командованием СОР в приказном порядке, как об этом пишет Моргунов, и как следует из Директивы командующего СОР от 18-го июня, то, прежде всего, был бы назначен командир или комендант боевого участка. Этого не было сделано. При наличии единого командования, объединившего моряков и приморцев, при условии артиллерийской поддержки с Южной стороны, плацдарм удалось бы удержать значительно дольше.
Вечером 20 июня после окружения противником Северного укрепления завязался бой вокруг массива бывшей мортирной батареи № 7, лагеря училища береговой обороны и Михайловского форта. С утра 21 июня во всех опорных пунктах на Северной стороне разгорелись упорные бои, которые продолжались весь день. Враг нигде не смог добиться успеха, и до ночи наши части надежно удерживали опорные пункты.
При анализе событий крепнет убеждение, что опорные пункты, как боевые участки, до ночи 21 июня никто не создавал, и командиров в них никто не назначал. Командирами становились самые инициативные офицеры и старшины или оборону возглавлял старший по званию. Значительно позже, 21 июня, комендантом береговой обороны П.А. Моргуновым были назначены командиры опорных пунктов, но сделано это было СУТКИ СПУСТЯ, когда взять под контроль ситуацию было поздно и некому.
Из воспоминаний Евсевьева, в те дни руководителя боев в районе форта Константиновский, бывшего начальника службы НиС ОВРа: «Несмотря на то, что действовала радиосвязь, телеграф и телефон, никаких приказов нам не поступало. Из штаба ОХРа (охраны рейда) нам по телефону твердили одно и то же: «Держитесь, помощь идет!» Обещали то 9-ю бригаду, то части с Большой земли, которые вот-вот должны подойти. Вместе с нами находился командир 161-го полка Дацко, со взводом охраны штаба, отрезанный от своих бойцов. Он также ожидал подхода подкреплений для того, чтобы прорвать окружение и вывести своих бойцов из кольца».
Обратите внимание, даже на уровне офицеров среднего звена армии и флота циркулировала информация о находившейся в резерве 9-й бригаде морской пехоты и, естественно, с ней связывались надежды на отпор врагу на Северной стороне…
П.А. Моргунов дает свою трактовку событий: «…Возглавляли оборону капитан 3 ранга М.Е. Евсевьев и военком батальонный комиссар И.П. Кулинич, которые получили от командира ОВРа контр-адмирала Фадеева задачу удерживать Константиновский равелин до тех пор, пока из Южной бухты не будут выведены все плавсредства». Но ведь эта информация касалась только двух последних дней борьбы и относилась, прежде всего, к обеспечению движения судов по рейдам Севастополя, а не проблемам обороны Северной стороны.
На пятачке, ограниченном линией, условно проведенной от мыса Толстый через Северное укрепление до старой батареи № 4 (казармы МСП), оказались прижатыми к морю в общей сложности около трех тысяч человек. Многие из них, не надеясь на помощь командования, формировали группы и переправлялись вплавь через бухту.
Из воспоминаний А.Г. Капитохина: «Я хорошо видел, что под скалами собралось до семисот-восьмисот солдат и краснофлотцев, многие из них были ранены, но почти все с оружием. Они укрывались под скалами от немецких самолетов. На мой запрос в штаб армии, мне пришел ответ: «Организуйте оборону всеми наличными силами, переправляя на Южную сторону ненужную матчасть, командующий СОР приказал: переправы на Южную сторону не будет». Как и чем я должен был переправить несуществующую «ненужную матчасть» не указывалось... С наступлением темноты многие красноармейцы и краснофлотцы вплавь переправились через бухту. На том берегу из них формировали новые подразделения. В основном, 79-ю бригаду очередного формирования и 2-й полк морской пехоты…».

Многие бойцы продолжали сражаться на своих позициях. Оборона от берега моря к Северному укреплению проходила вдоль вала времен Крымской войны. От Северного укрепления до казарм Местного стрелкового полка подготовленных рубежей обороны не было, хотя рельеф местности был довольно удобным. В тот день действовали одно 100-мм орудие на батарее № 2 и два 130-мм орудия на батарее № 12. Действовала и батарея зенитных 37-мм автоматов, стоявших на крыше Константиновского укрепления. В строю на зенитной батарее возле Северного укрепления оставалось одно 76-мм орудие. Местный стрелковый полк сохранил свое 122-мм орудие, а, кроме того, артиллеристы 725-й батареи смогли доставить к позициям Местного полка одно 152-мм орудие. Остальные части свою артиллерию растеряли. Но вины командиров в этом не было. На Северную сторону прекратилась доставка бензина и боезапаса, поэтому, орудия расстреляв боезапас, умолкали, а вывезти их без механической или конной тяги было невозможно. Поэтому при отступлении орудия просто бросали.
Досадно признавать, но большинство орудий 4-го сектора попали в руки немецких войск в исправном состоянии. Немцами были захвачены в исправном состоянии 8 155-мм орудий Шнейдера (переданные потом румынским войскам), две 152-мм пушки-гаубицы, 3 122-мм гаубицы, 14 76-мм дивизионных орудий УСВ и Ф-22, два 76-мм полковых орудия. Боезапас армейских и морских орудий хранился в Сухарной балке, сложность заключалась только в его доставке. Те два орудия, которые 20 июня немцы установили в районе бухты Голландия, были предназначены не для борьбы с боевыми кораблями. Их установили для того, чтобы противодействовать доставке боеприпасов из Сухарной балки на Северную сторону! Поэтому доставлять боезапас приходилось с огромным риском – ночью, на шлюпках, рядом с берегом, занятым противником…
Утром 20-го июня приняло на себя удар штурмовых батальонов противника Северное укрепление. Противник решил атаковать укрепление 3-м батальоном 31-го полка (24-й дивизии) и двумя пионерными батальонами: 88-м и 24-м.
Мы уже вели речь о том, что защищал Северное укрепление не весь состав Инженерного батальона, в укреплении оставалась только авторота и хозвзвод. Три роты батальона были задействованы на строительстве укреплений на Южной стороне и восточной части Северной стороны. В укреплении был склад оружия и стрелкового боезапаса, но из тяжелого вооружения у защитников были лишь два 50-мм миномета. Зенитные орудия на находившейся рядом зенитной батарее к тому времени были разбиты и часть зенитчиков перешла в укрепление, пополнив его гарнизон. Немецкие войска смело атаковали, но сходу овладеть укреплением не удалось. Противник, имея трехкратное превосходство, был отбит с большими потерями. При отражении штурма защитников Северного укрепления поддерживало одно 122-мм орудие Местного полка и 100-мм батарея № 2 на мысе Толстый.
Пользуясь тем, что отсутствовал сплошной фронт обороны от Северного укрепления до казарм Местного стрелкового полка, противнику удалось просочиться южнее и западнее укрепления и окружить его. Дальнейшее продвижение частей противника было остановлено огнем береговых батарей и трех бетонных пулеметных дотов, прикрывавших подступы к лагерю училища береговой обороны и к батареям береговой обороны на мысу Толстый. Два из трех дотов сохранились и до нашего времени. Один из этих дотов находится в проулке рядом с двором школы №53, второй рядом с южным участком ограждения турбазы флота. Упорный бой вокруг укрепления продолжался до вечера, но успеха немецким войскам не принес.

Этот день стал последним для большей части гарнизона 30-й батареи и укреплений «фортов Шишкова». К вечеру немецким штурмовым подразделениям с помощью взрывчатки удалось уничтожить большую часть гарнизонов обоих укреплений. Немецким радистам удалось перехватить две радиограммы, переданные маломощной радиостанцией: «...нас осталось 46 человек, противник пустил ядовитые газы». И еще одну, через полчаса: «Нас осталось 22 человека, готовимся подорваться и прекращаем связь – прощайте!». Спустя 30 минут в казематах батареи прогремел взрыв.
В живых осталась группа из 20 человек во главе с командиром батареи майором Александером, которая находилась в помещении подземного КП батареи, размещенного в 800 м от основного массива. Одна из групп батарейцев, возглавляемая командиром батареи, покинула батарею, воспользовавшись канализационным каналом, выведенным к подножию высоты. Видимо, этот вариант «эвакуации» был предусмотрен заранее. Переодевшись в гражданскую одежду и разбившись на несколько малых групп, батарейцы имели шансы на спасение. Александер был опознан местными жителями и схвачен в районе Бахчисарая. Значению и роли 30-й береговой батареи в обороне Севастополя посвящено много публикаций, опубликовано немало воспоминаний бывших защитников.
В архиве у Филиппа Сергеевича Октябрьского имелось несколько сотен писем от участников боев в Севастополе и на Кавказе. Значительная их часть в разные годы была передана в библиотеку Музея обороны Севастополя. Большинство писем было написано матросами и старшинами, значительно меньше – офицерами. Сейчас уже не узнать, сколько писем было уничтожено, но даже среди сохранившихся в архиве адмирала были письма с пометками: «…Дал ответ, послал ему газету «Сов флот», где описано о 30 ББ. Рядовой химист не мог знать, где в ту или иную минуту находился командир батареи, но, попади это письмо в лапы к «новым историкам»... Будем считать, что предсказание Филиппа Сергеевича свершилось, и письмо бывшего «химиста» 30-й береговой батареи Михаила Фомичева, таки, попало в «…лапы к новому историку…».
Что же такого написал Фомичев адмиралу, что, по мнению Филиппа Сергеевича не должно было стать достоянием новых историков?…
«…Перед окружением батареи число погибших – 30% личного состава, а бой вели мы с выходной площадки, и немец сорвал нашу пехоту со стороны Любимовского аэродрома или высота Золотой Пуп, под которым держала оборону наша пехота. Когда немцы сорвали нашу пехоту, по приказу командира батареи личный состав батареи занял оборону от начала батареи и за командный пост батареи, но у нас ничего не получилось, пехота миновала нас и пошла на Севастополь отступать. Мы встретили немца, и держались, сколько у нас было боезапасов, потом ушли под массив, многие с личного состава батареи погибли во время этого боя, раненых забрали с собой в батарею, и в это же время вместе с нами зашла пехота, большинство из них раненые. Комиссар батареи Соловьев был смертельно ранен. Я сам лично держал его двое суток на поддержке кислорода, после этого ему стало легче. Я был в то время у выхода первой башни, где находилось большинство раненых, когда я вернулся к выходу второй башни, то моряки потащили его в каземат убитого, и в заходе батареи лежало два немецких офицера убитых, оказалось, он их в гари убил.

Командир батареи тов. Александер в то время, когда я держал комиссара, он был в кают-компании, на третьи сутки он исчез, неизвестно куда. Начальник связи батареи подорван немцами в рубке, военврач батареи отравился. Я работал на башне химистом, командиром был сержант Бобрик Ф.

МЫ БЫЛИ В БАТАРЕЕ ДО 3 ИЮЛЯ 1942 ГОДА, 4 ИЮЛЯ ПРИМЕРНО ЧАСА В 4 ДНЯ НАС ВЫНЕСЛИ ПОЛУМЕРТВЫМИ, МЫ БЫЛИ В БАТАРЕЕ 17 СУТОК, со мною были Поляков, старшина хозчасти, старшина Лосенко, матрос Цападой, матрос Лицкеевич, кок, обожженный фугасом, пехотный лейтенант с перебитой ногой, фамилии не помню. После этого нас привели в Севастопольскую тюрьму, и где нас разбили, я остался только с Лицкеевичем, но когда мы были в батарее, то фашисты бросали фугасы, причем, дымно ядовитые, так как газы не применяли…».
Не совсем ясно, что особенно криминального усмотрел Филипп Сергеевич в письме малограмотного матроса-химика? То что комиссар батареи не застрелился, а умер от ран или то, что немцы не применяли отравляющих газов для «выкуривания» наших моряков из потерн батареи? Судя по всему, Филиппа Сергеевича насторожил и возмутил тот факт, что рядовой матрос-«химист» осмелился заявить о том, что командир батареи, майор Александер «на третьи сутки… исчез, неизвестно куда…». У Филиппа Сергеевича были все основания ожидать, что после оставления им севастопольской группировки на Херсонесе в ночь на 1-е июля, такие, тысячекратно повторенные обвинения, будут звучать и в его адрес… Один командир оставил личный состав своей гибнущей батареи, второй – защитников своего гибнущего оборонительного района…

20 июня началась оборона еще одного опорного пункта Северной стороны. 19 июня противник вышел с запада к артиллерийским складам Сухарной балки. Гарнизон Сухарной балки состоял приблизительно из 250 человек. В боях участвовала группа в 70 моряков во главе с лейтенантом Лаврентьевым, до этого занимавшихся загрузкой и переправкой боезапраса на Южную сторону, штатный состав арсенала: 10 офицеров, 15 старшин и сержантов, более 100 краснофлотцев и красноармейцев. Кроме того, там находился взвод охраны из состава местного стрелкового полка и 30 вольнонаемных служащих. Возглавляли оборону Сухарной балки начальник арсенала – майор Н.К. Федосеев и военком – политрук А.М. Вилор. В ночь на 20 июня противник вклинился в полосу обороны этого маленького гарнизона между нижними северными воротами и поселком Голландия. Моряки вынуждены были отойти под прикрытие хозяйственных, служебных и производственных зданий. Здесь бои шли с 20 по 23 июня. В ходе боев противник потерял сотни солдат и офицеров, более десятка танков и самоходных орудий, но продолжал стремиться к основным штольням. Ему удалось со стороны поселка Голландия по лощине пробиться и разъединить силы гарнизона на две части. Закончилось продовольствие, защитники лишились источника пресной воды. Они вынуждены были ночью нырять за продуктами в трюм теплохода «Абхазия», полузатопленного у причала арсенала. Пали геройской смертью краснофлотцы А. Кучеренко, А. Выбрик, И. Горбанев, И. Андреев, В. Коробкин, а также лейтенант А. Лаврентьев из ОВР и многие его подчиненные.
С выходом немцев в район арсенала переброска боезапаса на Южную сторону стала невозможной. Дальнейшее удержание и сохранение штолен с боезапасом имело смысл только с перспективой деблокады их нашими войсками. Такая перспектива не просматривалась, но приказания на оставление штолен не поступало.
Весь день 20 июня ожесточенные бои шли и на других участках обороны. В 1-м и на правом фланге 2-го сектора воинам 109-й, 388-й дивизий, 7-й и 9-й бригад морской пехоты, несмотря на их малочисленность и крайнюю усталость, удалось, в основном, удержать свои позиции. Враг понес большие потери. Чуть легче было на участках 8-й бригады и 386-й дивизии. В этих частях оставалось еще много бойцов. К вечеру 20 июня генерал Петров принял решение с целью сокращения линии фронта и создания резервов отвести войска 2-го сектора из долины Кара-Коба и с большей части Федюхиных высот. К этому сроку доты на Федюхиных высотах были разбиты. Морские орудия, стоявшие в дотах, были выведены из строя и не подлежали восстановлению.
7-я бригада была отведена к предпоследнему рубежу обороны – на Сапун-гору. Из воспоминаний генерала Е.И. Жидилова: «Правее нас высоты Карагач обороняет 9-я бригада морской пехоты, которая оперативно подчиняется мне. Она только что прибыла на кораблях из Новороссийска. Командует ею полковник Николай Васильевич Благовещенский, образованный, инициативный офицер, за плечами которого большая школа строевой службы и опыт боев на Керченском полуострове. Я поручаю ему выбить противника с высоты 157.6 покинутой 1330-м стрелковым полком (Е. Жидилов ошибается, этот полк в июне 1942 г. носил номер «381-й». – Б.Н.). Это очень выгодная позиция и оставлять на ней немцев опасно. Бойцы и офицеры бригады Благовещенского приложили все старания, чтобы взять высоту. Ночью бесшумно подошли к ней, охватили с трех сторон, с боями поднялись по склону. Но утром оказалось, что занята лишь небольшая часть высоты. Отбив многочисленные атаки гитлеровцев, бригада возобновила наступление в следующую ночь, но сил не хватило, и пришлось отойти».
Здесь речь идет о штурме высоты с бывшим 4-м турецким редутом батальонами 9-й бригады. Высота имеет двойную вершину, на выходе ее к автомобильной трассе стоит памятник Киевским гусарам. Есть и еще один эпизод, связанный с событиями тех дней. Из воспоминаний Жидилова: «Тем временем наши разведчики пытались блокировать занятый немцами дот у самого подножия Сапун-горы. Не раз моряки подбирались к этой огневой точке. Немцы без выстрела подпускали их шагов на десять, а потом из амбразуры вылетала синяя ракета, и тотчас со стороны противника следовали прицельные залпы минометов прямо по доту. Разведчики несли потери. Тогда начальник химической службы бригады капитан Владимир Васильевич Богданов предложил использовать ампулометы. Стеклянный шар выстреливался устройством, похожим на миномет. При ударе шар разбивался, содержимое его вспыхивало жарким пламенем. Разведчики после многократных попыток ухитрились попасть ампулой в амбразуру. Немцы выскочили как ошпаренные, и победители прочно обосновались в доте». Здесь речь идет о временно захваченном немцами доте № 27.
С выходом противника к Северной бухте Севастополь лишился двух гидроаэродромов: в бухте Голландия и в бухте Матюшенко. Днем авиация главной базы восемью самолетами Ил-2 штурмовала наступавшую вражескую пехоту, уничтожив до двух ее взводов. Корабли, стоявшие в Севастопольской бухте, были вынуждены укрыться до темноты в глубине Южной бухты. Чтобы вывести корабли из Южной бухты необходимо было удержать под контролем выход из бухты на внешний рейд. Эта задача была возложена на подразделение ОХРа (охраны рейда), находившиеся в Константиновском укреплении. И об этом мы уже вели речь.
За ночь удалось восстановить два орудия (100-мм и 130-мм) на береговых батареях № 2 и № 12. П.А. Моргунов пишет: «На шлюпках и катерах подвезли по 40-50 снарядов на орудие. На них (батареях) оставили по 10 человек на каждое орудие под командованием капитана М.В. Матушенко. Весь остальной личный состав был переведен на Южную сторону и «обращен»(?) на укомплектование новых батарей № 2«б» и № 702«б». Наверняка не ожидал основной «летописец» обороны, преднамеренно затянувший издание своих мемуаров аж до 1979 года, что найдутся свидетели тех трагических дней, которые внесут некоторые существенные дополнения и уточнения в его мемуары.
Из воспоминаний капитана 3 ранга Евсевьева – бывшего начальника ОХРа рейдов, которого в ночь на 21 июня назначили командиром опорного пункта в Константиновском форте. «…Вечером 20 июня в районе 12-й батареи прогремели три взрыва. Подрывали оставшийся в погребах боезапас. Спустя сорок минут на Константиновскую батарею прибыл командир 12-й батареи капитан-лейтенант (так в оригинале) М.В. Матушенко, который доложил, что все орудия на батарее разбиты, погреба батареи взорваны, а остававшийся в строю личный состав придан 2-й батарее для ее обороны от противника. Старшим вместо себя М.В. Матушенко оставил командира 2-й батареи старшего лейтенанта Дзампаева».
Есть и еще одно свидетельство: «В плену я разговорился с одним из матросов, звали его Николаем. Он служил на 2-й батарее и попал в плен 23-го июня. Так он рассказывал, что все было на самом деле. На батарее № 2 оставалось в строю одно 100-мм орудие и пятнадцать человек бойцов-артиллеристов. Незадолго до этого два нижних орудия этой батареи были демонтированы и переброшены для обороны Южной стороны, а еще одно орудие было разбито вражеским огнем. Три краснофлотца с командиром батареи ночью пошли на разведку, выбирая рубежи для обороны. Они с удивлением обнаружили, что одно 130-мм орудие на 12-й батарее еще действует и почти исправно. Той же ночью к ним вышло человек двадцать краснофлотцев с соседней 12-й морской батареи, на которой еще 4 июня было разбито орудие. Они рассказали, что в их задачу входило ввести в строй оставленное орудие, для которого в старых, еще царских, погребах хранилось около сотни 130-мм снарядов. Старшим лейтенантом Дзампаевым был организован ремонт поврежденного 130-мм орудия 12-й батареи, стоявшего неподалеку. Используя части с других разбитых пушек, артиллеристам 2-й батарей удалось восстановить одну 130-ку. В туже ночь, с 20 на 21 июня пользуясь темнотой, краснофлотцы перетащили тридцать с лишним снарядов из старых погребов, и к утру орудие было готово открыть огонь» (5).

Любопытно и то, что после войны, при обследовании Нахимовских погребов (а это о них шла речь), во втором погребе действительно нашли 58 130-мм снарядов. Так что некоторые детали рассказа подтверждаются.
Среди информации о последних боях на Северной стороне, много путаницы, откровенного вранья, спекуляций… Среди прочего упоминалось о том, что капитан М.В. Матушенко чуть ли не самовольно оставил своих подчиненных на 12-й батарее и переправился на Южную сторону. Те, кто видел Матушенко в те дни, утверждают, что у командира 12-й батареи были все признаки сильной контузии. Более того, выясняется, что 20 июня по радио был передан приказ командующего флотом, по которому почти все флотские офицеры, кроме назначенных в опорные пункты, отзывались на Южную сторону. Этот факт подтверждается многими участниками обороны. Упоминание очевидцев о демонтаже и переброске на Южную сторону двух орудий 12-й батареи очередное подтверждение того, что, не исчерпав всех средств удержания Северной стороны, командование СОР уже начало готовиться к встрече противника на Южной стороне…
Зенитное прикрытие плацдарма осуществляли три зенитных автомата, установленных на крыше Константиновского форта. При изучении немецких фотографий Константиновского форта А. Неменко выявил интересный факт. На нескольких фото, на крыше горжевой (тыльной) казармы был явно виден спаренный 37-мм зенитный автомат В-11. Но эти зенитные автоматы прошли испытания только в 1944 году, а были приняты на вооружение флота в 1945-м! Более тщательное изучение вопроса показало, что, действительно, экспериментальные образцы новейшего зенитного автомата были доставлены в Севастополь перед войной для предварительных испытаний. Есть еще один интересный факт, требующий проверки: два зенитных автомата 70К в ночь с 20 на 21 июня были демонтированы и переправлены на Южную сторону....
 
День пятнадцатый, 21 июня

После катастрофы, постигшей войска 4-го сектора, и гибели большей части личного состава, числить полковника Капитохина командиром 95-й дивизии и комендантом 4-го сектора было, по меньшей мере, издевкой. Комментируя события последних дней боев на Северной стороне, А.Г. Капитохин пишет: «Несмотря на все мои просьбы, флот не переподчинил мне свои части, находившиеся на Северной стороне, а собственных сил у 4-го сектора почти не оставалось. Уже утром 20 июня сделать было ничего нельзя…».
О том, что можно было сделать на Северной стороне и чего – нельзя, мы уже смогли оценить, ознакомившись с борьбой бойцов Северного укрепления, с отчаянным сопротивлением последних защитников Михайловского и Константиновского фортов… Удивляет и возмущает тот факт, что даже в условиях развивающейся катастрофы, командующий СОР вице-адмирал Октябрьский не прекратил практику разделения флотских и армейских частей! С одной стороны, издавались приказы, требующие создание опорных пунктов с целью удержания прибрежных участков на Северной стороне, с другой – не ставя в известность командующего 4-м сектором обороны Капитохина, Октябрьский через командующего береговой обороной генерала Моргунова, приказывал демонтировать последние орудия береговых батарей на Толстом мысу с целью «…их последующего использования для защиты южного берега Севастопольской бухты». До последнего дня битвы за Севастополь не существовало ЕДИНОЙ СИСТЕМЫ СВЯЗИ, позволявшей бы одновременно руководить структурами береговой обороны и армейскими частями.
П.А. Моргунов пишет: «В ночь на 21 июня в целях отражения противника, если бы он попытался переправиться из района бухты Голландия, где у него были сосредоточены доставленные из Симферополя плавучие средства, был создан вдоль южного побережья Северной бухты новый IV сектор. Во главе его был поставлен командир 95-й стрелковой дивизии полковник Капитохин».
Г.И. Ванеев вторит Моргунову: «Всю ночь на 21 июня велись работы по укреплению южного берега Северной бухты, ибо здесь следовало ожидать переправы противника с северного берега. На Корабельной стороне от Воловьей балки до Павловского мыска рыли траншеи, строили доты и дзоты, устанавливали прожекторы. Ответственность за этот участок командующий СОР возложил на коменданта береговой обороны генерал-майора П.А. Моргунова. На рубеж выводилась прямо из боев на Мекензиевых горах 79-я морская стрелковая бригада полковника А.С. Потапова. Комбригу придавались 2-й Перекопский полк морской пехоты подполковника Н.Н. Тарана, несколько подразделений, сформированных в тылах, и бронепоезд «Железняков».

Любопытна позиция командования СОР: с начала и до конца борьбы за удержание Северной стороны категорически запрещалась эвакуация войск через бухту. Когда же Северная сторона была окончательно потеряна, командование сделало вид, что войска 4-го сектора «планово переместились» с Северной стороны на Южную… Между тем, на Северной стороне остатки подразделений, «списанных со счетов» своим командованием, продолжали отчаянную борьбу.
21 июня главный удар приняло на себя Северное укрепление. Потерпев накануне поражение, немецкие войска стали основательно готовиться к штурму укрепления. План немецкой атаки был следующим: «...С 5 ч 30 мин до 8 ч 30 мин огонь дивизионной артиллерии, усиленной 210- и 300-миллиметровыми мортирами, в сочетании с огнем полковой артиллерии, минометов и воздушными атаками штурмовиков. Цель – разрушение верков укрепления, главным образом северного и восточного бастионов.
Начало атаки – 8 ч 30 мин; место прорыва – брешь в северо-восточном выступе. Наступающие части и порученные им задачи:
а) 3-й моторизованный батальон 24-го саперного полка, усиленный одним соединением станковых пулеметчиков, разбившись на две группы, должен после прорыва и перехода вала вторгнуться во внутренние помещения укрепления и овладеть рвом и валом на правом фланге от северного выступа и в этом районе уничтожить фортификационные укрепления; 2-й батальон 24-го саперного полка и 7-й батальон 31-го пехотного полка в качестве ударного резерва развивают успех 3-го батальона 24-го саперного полка;
б) 3-й моторизованный батальон 88-го саперного полка, усиленный остатками 1-го батальона этого же полка, и одно пехотное соединение тяжелых пулеметчиков продвигаются влево против восточного выступа и являются резервом для 1-го батальона 24-го саперного полка и 5-го батальона 31-го пехотного полка;
в) для уничтожения пулеметных гнезд на северной и восточной оконечностях вала назначаются один взвод противотанковой артиллерии и один взвод станковых пулеметчиков.
Склад инженерных средств, предназначенных для штурмовых операций и рукопашных боев, был расположен в поселке Бартеньевка, на южной окраине которого находился командный пункт штурмовых батальонов. Между батальонным и ротным командными пунктами была организована радиосвязь. Командование ротами должно было располагаться на западной окраине Бартеньевки.
Возглавлявший оборону Северного укрепления старший лейтенант Пехтин отлично знал возможности укрепления. Он служил здесь в мирное время в Местном инженерном батальоне и поэтому удачно расположил силы и средства маленького гарнизона.
После артподготовки, которая началась в назначенное время, в 8 ч 30 мин утра первые подразделения немецких саперов двинулись на штурм. Два 37-мм немецких противотанковых орудия открыли огонь по амбразурам огневых точек в угловых казематах. Атакующие части достигли рва, но с фланга были обстреляны пулеметным огнем, в результате чего появились первые потери. Несмотря на это двум десяткам немцев удалось перейти через ров и вал, но они тут же попали под перекрестный огонь из укрепленных казарм.
Немецким командованием были введены в действие дополнительные ударные подразделения обеих рот. Под сильным обстрелом они быстро продвинулись ко рву, но были прижаты к земле пулеметным огнем. Меткими выстрелами из ПТР оба немецких орудия были выведены из строя, и защитники смогли привести к молчанию почти все станковые пулеметы противника, который расположил их слишком близко. Спустя час противнику удалось захватить два угловых каземата и закрепиться с внутренней стороны вала. Однако, немецкие подразделения, проникшие внутрь укрепления, оказались отрезанными от своих основных частей. Так как связь немецких атакующих частей была нарушена, положение создалось крайне неустойчивое. Немецкие саперы, удерживавшиеся на внутренней стороне вала в воронках и бункерах, не могли продвинуться ни вперед, ни назад. Противник вновь открыл по укреплению артиллерийский огонь, но и эта мера не позволила немцам развить успех. Неожиданно советские части предприняли контратаку на захваченные участки и забросали немецких саперов гранатами. Немцев удалось выбить из ранее захваченных огневых точек, кроме одной.
Противник продолжил обстрел укрепления и около 14 часов немецкие части попытались атаковать. Однако, атакующие части в очередной раз были выкошены пулеметным огнем, и продолжать атаку оказалось совершенно невозможно.
Немецкие источники описывают события так: «Для того чтобы подготовить новую атаку, назначенную на 18 ч 30 мин, один из ротных командиров 3-го моторизованного батальона 24-го саперного полка с помощью далеко выдвинутых наблюдателей и точного огня мортирного подразделения приступил к обстрелу северной оконечности укрепления. Из пятнадцати выстрелов три попали в цель. В 19 ч 30 мин объект был если не выведен из строя, то, по крайней мере, сильно поврежден. Одновременно продолжался огонь по северной оконечности и постройкам, расположенным к югу и юго-западу от нее. С этой целью были развернуты в виде дуги все имеющиеся силы 3-го моторизованного батальона 24-го саперного полка.
В 23 часа при содействии одного миномета и одного станкового пулемета батальон по штурмовым лестницам взобрался на северную оконечность укрепления и после ожесточенного рукопашного боя занял ее. Ряд опорных точек был очищен от противника, установки пулеметов в казематах полностью уничтожены и взято тринадцать пленных».
Руководитель обороны старший лейтенант Пехтин был ранен в голову, но продолжал командовать и лично уничтожил более десятка фашистов. Очаги сопротивления оставались теперь только в казармах.
Понимая, что имеющимися силами с защитниками Северного укрепления не справиться, немецкое командование ввело в бой еще один батальон. Около полуночи 7-й батальон 31-го пехотного полка (50-й дивизии) был передан в подчинение 3-му моторизованному батальону 24-го саперного полка и направлен для подкрепления в место прорыва. Во время ночной контратаки погиб старший лейтенант Пехтин, часом позже – политрук Бурец, но защитники укрепления, среди которых было много севастопольцев из состава Местного стрелкового полка, продолжали бой.
Около 4-х утра со стороны, примыкающей к укреплению зенитной батареи, к немецким войскам подошли еще три роты, ранее штурмовавшие массив бывшей батареи № 7. К этому времени сопротивление защитников укрепления было почти сломлено и в живых оставалось не более пятнадцати человек. Спустя час, в 5 ч 15 минут 22 июня, все Северное укрепление было в руках немцев. Потери немецких войск были просто огромны. Девять рот, принимавших непосредственное участие в штурме укрепления, потеряли почти половину личного состава, еще три роты, подошедшие позже, потеряли в общей сложности 65 человек. Тот факт, что штурмующие подразделения понесли огромные потери, признается даже немецкой стороной: «...из пяти атаковавших рот более половины погибло…», – так было указано в отчете о штурме укрепления (27).

Но простое сопоставление частей, непосредственно участвовавших в штурме, предполагает участие в штурме не пяти рот, а минимум двух батальонов с частями артиллерийского усиления. В вопросе о Северном укреплении можно было бы поставить точку, но... Немцы оценивали свои потери в 572 человека, потери защитников неизвестны. По данным немецкой стороны «...большевики потеряли примерно столько же». По советским данным число защитников было намного меньше: «Гарнизон укрепления насчитывал около 150 человек во главе с командиром автороты старшим лейтенантом А.М. Пехтиным и политруком К.М. Бурецом. В их числе были 40-50 человек из 178-го инженерного батальона Береговой обороны, 50-60 отошедших армейцев и зенитчиков и взвод местного стрелкового полка – 50 человек».
При расчистке Северного укрепления после войны находили «медальоны-смертники» бойцов 52-го армейского артполка, противотанкового дивизиона, саперного батальона и полевой хлебопекарни 95-й дивизии. В официальной истории обороны Северного укрепления этих частей нет. Сколько было защитников в укреплении – неизвестно, и вряд ли когда-нибудь удастся выяснить…
Вопреки распространенному мнению, 21 июня форт Константиновский в бой не вступал, бои в тот день шли на подступах к форту на мысу Толстом (немецкое название Batteriezunge – «Батарейный мыс»), в районе лагеря училища Береговой обороны и Михайловского форта. Возглавил оборону Михайловского укрепления офицер штаба 110-го зенитного полка капитан Р. Хайрулин, который по своей инициативе сформировал из отступавших бойцов гарнизон укрепления. Форт защищали бойцы нескольких разбитых зенитных батарей Северной стороны, подразделения артиллеристов береговых батарей, часть личного состава 12-й авиабазы под руководством интенданта 3 ранга В.И. Пустыльника и командира пулеметного взвода лейтенанта Н.Н. Кашина.
Из анализа событий последних дней борьбы на Северной стороне, складывается впечатление, что Капитохин, чувствуя за собой вину после оставления им Северной стороны, не до конца откровенен. Так он вспоминает: «…мне было приказано оставаться на Северной до 3 часов утра 22 июня...». Ведь, наверняка, было приказано не просто «оставаться», а руководить обороной?!! С другой стороны, что он мог реально предпринять, находясь в казармах Местного стрелкового полка, практически без средств связи и без работоспособного штаба? А главное, без реальной помощи с Южной стороны. Нет ни единого упоминания о поддержке войск Северной стороны огнем батарей с Южной, притом, что последние батареи на Толстом мысу разорялись с целью укрепления береговой черты на Корабельной стороне.
Кто же и как командовал частями срочно воссоздаваемого на Южной стороне «нового» 4-го сектора? По отчетным документам штаба СОР, грамотно подкорректированным в августе 1942 г., а затем, в октябре 1945 г., отчетливо просматривается вина А.Г. Капитохина, сначала, за непринятие решительных мер по удержанию прибрежного плацдарма на Северной стороне, затем – за непринятие эффективных мер по отражению десанта противника на Корабельную сторону.
Трудно было в те дни и на других участках обороны. В 5 часов утра 21 июня противник силами до двух полков 72-й дивизии при поддержке 4 танков и 5 штурмовых орудий перешел в наступление в 1-м секторе. Удары наносились в направлении Кадыковского кладбища, в районе которого оборонялся батальон 456-го полка и в направлении 4-го турецкого редута с тем, чтобы сбросить с высоты батальон 9-й бригады. Во втором секторе противник атаковал силами двух румынских полков в направлении на деревню Новые Шули (Штурмовое).
Отважно дрались значительно поредевшие полки 109-й дивизии: 456-й (командир – подполковник Г.А. Рубцов); 381-й (военком – батальонный комиссар X.Ф. Тодыка); 602-й (командир – подполковник П.Д. Ерофеев). Не меньшее мужество проявили полки 388-й стрелковой дивизии, особенно 782-й стрелковый полк, которым командовал майор И.А. Бекин. В 1-м секторе мужественно сражались два батальона, артиллерийский и минометный дивизионы 9-й бригады морской пехоты. Эффективно поддерживал свои части и отражал атаки фашистов артиллерийский дивизион 9-й бригады морской пехоты, которым командовал полковник Ю.И. Неймарк. До той поры два батальона 9-й бригады по-прежнему находились в резерве командования СОР.
Поскольку основной удар дивизии 11-й армии наносили в полосе 4-го и частично -3-го секторов обороны, мы основательно проследили ход боевых действий на этом направлении с первого дня штурма до оставления нашими войсками непосредственно Северной стороны 22-23 июня.
Теперь, возвращаясь по времени к событиям первых дней штурма в полосе 1-го сектора обороны, следует дать объективную оценку действиям батальонов 9-й бригады морской пехоты. Так сложились послевоенные обстоятельства, что информация по участию в боях батальонов этой бригады не получила широкого распространения. Тому были объективные и субъективные причины. Объективными причинами такого явления следует считать слишком малый – месячный срок пребывания бригады в составе севастопольской группировки, и то, что потенциальные «летописцы» бригады, за исключением, ее командира, полегли в боях либо сгинули в плену. Очень уж не хотелось вице-адмиралу Октябрьскому объяснять основную причину того, что с первого же дня пребывания бригады на севастопольской земле, ее батальоны рассматривались как основной резерв, предназначенный для обеспечения защиты района предстоящей эвакуации командования СОР. Кстати, это негласное требование Октябрьского, вызвало бурный протест со стороны генерала Петрова и, как результат, все четыре батальона бригады поэтапно использовались в боях, начиная с 15-го июня 1942 года. По анализу переписки бывшего командира бригады генерала Благовещенского с адмиралом Октябрьским появилась возможность проследить боевую деятельность 142-й бригады, с первого дня прибытия в Севастополь.
По прибытии в Севастополь в 01.00 28.05.42 г. бригада поступила в распоряжение коменданта береговой обороны Севастополя, П.А.Моргунова. Стоит заметить, что к этому моменту, было завершено разделение функций внутри СОР, и комендант БО нес ответственность только за охрану береговой черты от мыса Фиолент до Херсонесского монастыря от гипотетических десантов противника. Первый батальон бригады (командир – майор Никульшин) был направлен на мыс Херсонес, а так же в бухты Казачья и Камышовая для… обеспечения противодесантной обороны.
4-й батальон был выведен в район Юхариной балки. 3-й батальон и штаб бригады располагались в районе Молочной фермы. 2-й батальон был направлен на оборудование рубежа вдоль старой линии французских укреплений периода Крымской войны. Следы так называемой линии Комьеж сохранялись от устья Стрелецкой бухты до хутора Фирсова. Это была граница предполагаемого района эвакуации. В ходе неоднократных немецких бомбардировок 1, 2 и 4-й батальоны потеряли до 20 человек каждый. 15-го июня 1942 г. приказом И.Е. Петрова, 1-й и 3-й батальоны были выдвинуты в район в. Карагач и развилки Ялтинского и Балаклавского шоссе. Части поддерживала батарея 76-мм орудий (1-й батальон) и две батареи 120-мм минометов (3-й батальон).
18 июня в связи со сложной ситуацией на этом участке, в помощь 1-му и 3-му батальонам был выдвинут и 2-й батальон бригады. К этому моменту потери 1-го и 3-го батальонов составляли около 400 человек. В этот период бригада подчинялась старшему на рубеже командиру 7-й бригады генерал-майору Жидилову.
19 июня Жидиловым было принято решение отбить высоту 74.0 (6-й турецкий редут, в районе памятника Киевским гусарам). Высота находилась в полосе обороны 7-й бригады морпехоты, однако задача была поставлена ее правому соседу – батальонам 9-й бригады. В атаку из состава 1-го батальона была выделена 2-я рота ст. л-та Королева.
В ночном бою 20 июня была отбита северная вершина двойной высоты с высотной отметкой, но в связи с сильным огнем противника, наступление пришлось приостановить. В ходе атаке и бое за удержание высоты погибло более 60% личного состава роты, был убит командир и два командира взводов. Под огневым воздействием противника остатки роты отошли на обратные скаты высоты.
В связи с тем, что противник 25 июня атаковал стык 7-й бригады и 1-го батальона 9-й бригады, И.Е.Петров отдал приказ о введении в бой 4-го батальона 9-й бригады. Батальон, двигаясь из Юхариной балки, в дневное время, без зенитного прикрытия, потерял около 400 человек (50% личного состава), командир батальона майор Линник был ранен в обе ноги, однако, несмотря ни на что, батальон вышел на указанный рубеж и занял оборону.
До 2 июня части бригады свои позиции удержали, однако в связи с тем, что командование СОР, прикрывая свою «эвакуацию» сняло с позиций 388-ю дивизию, а 7-я бригада морской пехоты не удержала свои позиции на высотах Карагач, в оборонительной линии возникли бреши. Возникла угроза расчленения подразделений бригады и их окружения. 3-й батальон, вместе с минометчиками бригады был окружен противником в районе высоты Горная, и с боем начал отход к Георгиевскому монастырю, где вместе с остатками 109-й дивизии был прижат к берегу моря. Остатки 4-го батальона оказались оттеснены к 7-й бригаде морской пехоты, и начали отход с ее остатками в район Максимовой дачи, дальнейшая судьба батальона неясна.
Копию одного из писем, отправленных генералом Благовещенским адмиралу Октябрьскому, я поместил в приложении (см. стр. 205).
Стойко держалась 7-я бригада морской пехоты генерала Е.И. Жидилова, хотя в ее составе осталось менее двух батальонов неполного состава. Части опирались на хорошо подготовленные рубежи, имевшие большое количество долговременных огневых точек. В результате тяжелых боев, развернувшихся на участке от Балаклавы до Федюхиных высот, противнику, понесшему значительные потери, удалось продвинуться всего на 100-200 м. Однако, во II секторе враг прорвался на стыке 386-й дивизии и 7-й бригады морской пехоты. В результате чего в ночь на 22 июня части II сектора отошли на рубеж Новые Шули–Сахарная головка–подножье высоты Читаретир. Части III сектора, в состав которого теперь входили 25-я и 345-я стрелковые дивизии, 79-я и 138-я стрелковые бригады и остатки 2-го и 3-го полков морской пехоты, отразили сравнительно слабые атаки врага и удержали занимаемые рубежи от подножья горы Читаретир через южные скаты Мартыновского оврага до верховий балок Трензина, Графской и Сухарной.
Местный стрелковый полк Береговой обороны, участвовавший в боях с первого дня обороны и неоднократно ходивший в контратаки на противника во время всех трех штурмов, упорно оборонял теперь один из последних опорных пунктов на Северной стороне в районе Инженерной пристани. Четыре раза полк переходил в контратаки, и враг, не выдержав бурного натиска, откатывался на свои исходные рубежи, оставляя множество трупов. Нес потери в упорном бою с врагом и личный состав полка. Раненых ночью отправляли на шлюпках в госпиталь на Павловском мысу. Твердости и отчаяния в обороне батальонам полка способствовало то, что на этот раз они отстаивали позицию, включая территорию своего военного городка, где полк располагался несколько десятков лет.
За стеклянным павильоном в районе автостанции на площади Захарова, сохранилась каменная лестница, ведущая в сторону военного городка и войсковой части. Перевалив через гребень прибрежной высотки, можно увидеть с правой стороны жилые офицерские флигеля и проход в сторону КПП, слева на возвышенности – одноэтажный флигелек, когда-то построенный для командира береговой батареи. Ее положение со стороны бухты и с Южной стороны легко определяется по хорошо сохранившемуся брустверу, облицованному местным камнем, и обращенному в сторону выхода из южной бухты. На территории бывшей 4-й батареи, с конца 1920-х годов размещался Местный караульный полк Береговой обороны. Скромная табличка справа от входа на лестницу напоминает о том, что лестница эта была построена личным составом полка. На секунду остановитесь перед этой табличкой и припомните те боевые эпизоды в обороне Севастополя, где отличились воины этого полка.

День шестнадцатый, 22 июня

В боях на Северной стороне немецкие части были полностью измотаны и обескровлены. Им уже не хватало сил наступать одновременно на нескольких направлениях. Пока держалось Северное укрепление, атаки на Михайловский форт и на батарею № 2 были слабыми и эпизодическими. Форт Константиновский отбивал только воздушные налеты, и в бой еще не вступал.
П.А. Моргунов пишет: «21 июня после сильных ударов авиации и артиллерии противник силами 31-го пехотного полка 24-й пехотной дивизии, заменившей разбитую 132-ю пехотную дивизию, и батальона 88-го саперного полка с танками начал атаку двумя группами – одной в направлении Константиновского равелина и береговых батарей № 12 и 2, а другой – на Михайловский равелин».
Слишком спешил генерал Моргунов «закрыть» тему по обороне Северной стороны. Петра Алексеевича понять можно: отдав вечером 20-го июня приказ о демонтаже части орудий, подрыве береговых батарей № 2 и № 12 и отзыве на Южную сторону наиболее «ценных» командиров береговой обороны, уточнять подробности дальнейшей борьбы за удержание последних очагов обороны на Северной стороне бывшему командующему береговой обороной очень не хотелось. Между тем, бой переместился в район Михайловского форта и береговых батарей № 2 и 12. «Условно взорванные» батареи продолжали сдерживать врага. По личной инициативе старшего лейтенанта Дзампаева дважды за ночь бойцы 2-го артдивизиона подвозили на шлюпках снаряды для орудий. И пока действовали орудия батарей, противник не мог прорваться через болото между Михайловским к Константиновским укреплениями.
Из воспоминаний ветерана ББ № 2: «А еще Николай рассказывал, что держались они до ночи 22 июня. Часов около трех опять закончились снаряды к 130-мм орудию, прямым попаданием было повреждено 100-мм орудие, отбивались личным оружием. Вечером Саламбек Дзамбаевич (Дзампаев. – Б.Н.) приказал готовить батарею к подрыву, а сам взял трех бойцов и ушел прикрывать отход. Они засели в развалинах барака, стоявшего в 200 м от батареи. Подорвали погреба и отошли к старому форту. Не пришла группа бойцов, находившаяся около первого орудия. Кто-то спохватился, что нет командира. Искали всю ночь. Не нашли».
Восемнадцать бойцов, находившихся возле 130-мм орудия, в изнеможении уснули и были пленены немецкими егерями ранним рассветом 23 июня. В одной из частных коллекций в Киеве есть орден Красного Знамени. Номер на ордене в процессе «предпродажной» подготовки был сбит кем-то из «черных копателей». Владелец коллекции сообщил, что орден был найден на дачном участке в районе старых батарей, примыкавших к Константиновскому форту. По информации А. Неменко таким орденом был награжден Саламбек Дзампаев. Судьба командира батареи неизвестна до сих пор. Он числится без вести пропавшим. Мужественное сопротивление батарей № 2 и 12 и форта Михайловский отсрочило выход немцев к Константиновскому форту.
Только теперь противник устремился к Михайловскому форту. На возвышенности, в районе современной турбазы «Севастополь», были построены три пулеметных дзота и один артиллерийский дот. Они и приняли на себя первый удар. Бой шел весь день, но успеха немецкие войска не добились. Днем 22 июня командир ОВРа контр-адмирал В.Г. Фадеев приказал капитану 3 ранга Евсевьеву продержаться на Константиновском мысу еще один день, а после выхода плавсредств из Южной бухты в ночь на 23 или 24 июня отойти на Южную сторону.
Бои шли и на других участках. После сильной авиационной и артиллерийской подготовки в первом секторе в 05.30 противник перешел в наступление двумя пехотными полками при поддержке танков в направлении высоты с бывшим 4-м турецким редутом. Удар наносили части 72-й и 170-й немецких дивизий. В резерве противник имел по полку из 318-й и 125-й пехотных дивизий. На направлении удара противника оборону держали остатки 782-го полка 388-й стрелковой дивизии и батальон 9-й бригады. В результате упорного боя к вечеру 22 июня немцам удалось полностью захватить высоту, но при этом они понесли значительные потери. Упорное сопротивление советских войск совершенно обескровило немецкие войска на этом направлении, в бой вводились последние резервы немцев и румынские части.
Второй удар наносился в третьем секторе с двух сходящихся направлений – вдоль Мартыновского оврага и вдоль балок Сухарная и Графская. По Мартыновой балке противник атаковал одним пехотным полком 4-й румынской бригады и одним полком 18-й румынской дивизии при поддержке танков. На участке 138-й бригады удар наносился вдоль балок Графская и Сухарная силами двух пехотных полков 50-й и 22-й пехотных дивизий с танками. Немецкие войска имели задачу выйти к устью Инкерманской долины, чтобы рассечь линию обороны на три части.
Г. Ванеев указывает, что «...с севера противник бросил в наступление более двух полков, нанося удары в направлении отметки 66.1 и балок Графская, Трензина и Сухарная, обороняемых нашими 2-м Перекопским полком морской пехоты и 79-й бригадой, в которых оставалось не более чем по батальону...».
Не стоило Ванееву так бездумно тиражировать информацию, взятую из книги Моргунова... Несколькими страницами ранее он уже указывал, что именно эти части в ночь на 21 июня были выведены на оборону Южного берега Севастопольской бухты. При внимательном анализе обстановки на 22-е июня, части с такими наименованиями спешно ВОССОЗДАВАЛИСЬ из тыловых подразделений этих частей и малочисленных групп бойцов, переплывших ночью через бухту.
К исходу дня советские войска отошли на рубеж: обратные (восточные скаты Сухарной балки–южная часть изгиба Симферопольского шоссе в месте пересечения его с железной дорогой, в 1900 метрах к югу от кордона Мекензия № 1–восточные скаты балки Трензина–южные скаты Мартыновского оврага–г. Читаретир–г. Сахарная головка–Новые Шули–скаты Сапун-горы и далее вдоль Балаклавской дороги до бухты.

День семнадцатый, 23 июня

В 6 часов утра 23 июня после артподготовки 50-я и 22-я немецкие пехотные дивизии с танками опять перешли в наступление в направлении Трензиной и Графской балок против частей 345-й стрелковой дивизии и 138-й стрелковой бригады.
Из воспоминаний маршала Крылова: «Неоднократные атаки немецких пехотных дивизий были отражены с большими потерями для противника, хотя в 345-й дивизии оставалось всего около 2800 человек, а в 138-й бригаде – около 1700. Одновременно противник атаковал позиции 25-й стрелковой дивизии силами немецкого резервного полка и частей 18-й румынской пехотной дивизии. По воспоминаниям участников боев румыны шли густыми цепями в полный рост, строевым шагом. Огонь открыли хорошо замаскированные пулеметные доты, и противник с большими потерями откатился назад. Через час атака повторилась, но так же была отбита. Остатки атаковавших частей отошли на исходные рубежи. Румынские части трижды атаковали в направлениях на деревни Новые Шули и горы Читаретир. Однако, здесь противник наткнулся на мощную оборону и был отбит огнем пулеметных дотов. Все атаки для противника оказались безуспешными и сопровождались большими потерями. Немецкие и румынские войска испытывали трудности с боезапасом, поэтому не могли подавить огневые точки, как это делалось в начале обороны. Их войска были измотаны и понесли огромные потери. Темп наступления снизился.
По состоянию на 23 июня продолжали держаться Михайловский форт и бывшая батарея № 4 (казармы Местного полка БО). Завязался бой на подступах к Константиновскому форту, в районе казематов старых батарей № 5, 6 и 7. В них засели около двадцати краснофлотцев, которые прикрывали подступы к форту пулеметным огнем. Еще одна пулеметная точка была оборудована на КП зенитного дивизиона на правом фланге бывшей батареи № 5. Теперь немцы стремились прорваться к Константиновскому форту, прикрывавшему выход из Северной бухты. В самом укреплении занимали оборону около сотни моряков подразделения охраны рейда во главе с капитаном 3 ранга М.Е. Евсевьевым, часть личного состава 2-й и 12-й береговых батарей и 178-го инженерного батальона, а также остатки разрозненных подразделений 95-й стрелковой дивизии во главе с командиром 161-го стрелкового полка майором Дацко. В течение дня противник обстреливал и бомбил форт и массивы батарей, но штурмовать их не решился. Лишь к вечеру в атаку перешла немецкая пехота, поддержанная штурмовыми орудиями. Советским пулеметчикам удалось отсечь пехоту, а штурмовые орудия не смогли прорваться через противотанковые препятствия. Атака захлебнулась.
К вечеру, подтянув из резерва не менее батальона, враг при поддержке нескольких штурмовых орудий снова перешел в атаку и к исходу дня вплотную подошел к форту, готовясь взорвать ворота. Немецкие саперы находились во рву, в мертвой зоне, не простреливаемой из бойниц. Но командир опорного пункта послал нескольких бойцов на крышу форта, и они забросали противника ручными гранатами. Бой шел весь день, сам Евсевьев был ранен, были ранены или убиты многие защитники укрепления. В ночь на 24-е июня командованием СОР было дано разрешение частям Северной стороны покинуть опорные пункты, однако, плавсредств для эвакуации выделено не было. Переправлялись из всех опорных пунктов вплавь. Из 127 защитников форта Константиновский после переправы в живых осталось сорок три человека» (17).
При восстановительных работах в районе форта были найдены останки двадцати трех бойцов. Останки остальных защитников периодически находят в процессе земляных работ в районе Константиновского и Михайловского равелинов. При последнем ремонте Михайловской батареи в одном из засыпанных помещений нашли останки семнадцати бойцов, однако, большинство защитников опорных пунктов по сей день считаются без вести пропавшими.
Весь день шли бои и правее – в районе Сухарной балки, где также сражался небольшой гарнизон, поддерживаемый подразделениями 138-й бригады и 345-й дивизии.
В первом секторе 782 полк 388-й дивизии и 9-я бригада морской пехоты весь день вели бой за высоту с 4-м турецким редутом, но вернуть ее не удалось. Вообще данные о событиях 19-23 июня крайне противоречивы, у большинства авторов, описывавших события тех дней, нет четкого представления о местности, где происходили те или иные бои. Так Г.И. Ванеев пишет: «Усиленные танками и самолетами войска противника перешли под прикрытием артогня в наступление против 25-й стрелковой дивизии и батальонов 8-й бригады морской пехоты, защищавших рубеж Мартыновский овраг – Мартыновская балка» (3). На самом деле 8-я бригада морской пехоты оборонялась правее, на горе Читаретир, а рубеж от обрыва в долину Кара-Коба до верховий Мартынова оврага занимали бойцы 3-го полка морской пехоты.
Противник действительно атаковал рубеж по Мартыновскому оврагу, занятый остатками 25-й дивизии, но в лес, прикрывавший правый фланг обороны, противник входить побоялся. Наиболее ожесточенным атакам подверглись подразделения 31-го и 54-го полков 25-й дивизии, а также – оставшиеся части 345-й стрелковой дивизии и 138-й стрелковой бригады в районе балок Трензина и Графская. Несмотря на превосходство врага, все его атаки на этом участке были отбиты. Тем не менее, противник приблизился к устью оврага и был остановлен огнем артиллерийского дота № 13. Контратакой чапаевцев противник был отброшен.
Чтобы предотвратить прорыв противника в полосе первого и второго секторов обороны генерал-майор И.Е. Петров решает в ночь на 24 июня перегруппировать и частично переформировать части. На рубеже 1-го сектора противника сдерживают батальоны 109-й и 388-й стрелковых дивизий. Два батальона 9-й бригады морской пехоты остаются в поддержке 3-го дивизиона дотов. Остатки 386-й дивизии, 7-й бригады морской пехоты поддерживались 2-м дивизионом дотов. 25-я стрелковая дивизия, 8-я бригада морской пехоты, 3-й полк морской пехоты поддерживались огнем 1-го дивизиона дотов.
Вновь созданный четвертый сектор (от ст. Инкерман до Павловского мыска) заняли поредевшие подразделения 138-й стрелковой бригады, сводный полк (300 человек), созданный из остатков частей 95-й стрелковой дивизии, вновь сформированные части 79-й морской стрелковой бригады (187 человек), 2-го Перекопского полка (120 человек), сводного полка 345-й стрелковой дивизии (1543 человека). В поддержку участка обороны был выделен бронепоезд «Железняков. Задача сектора – не допустить высадку десанта с Северной стороны и прорыва противника вдоль Симферопольского шоссе.
Из воспоминаний генерала Жидилова: «23 июня нам приказывают отойти с Федюхиных высот на Сапун-гору. В центре нашего участка находится теперь Ялтинское шоссе, спускающееся серпантинной лентой вниз. Пятый батальон занял позицию левее дороги, четвертый – правее, первый – во втором эшелоне на склоне горы. Соседями с флангов у нас части 386-й стрелковой дивизии полковника Кутейникова (Скутельника. – Б.Н.) и 9-й бригады морской пехоты».
Штаб 7-й бригады расположился в бывшем КП 1-й батареи 3-го дивизиона дотов, который располагался на склоне Сапун-горы.
На событиях, происходивших в районе Сухарной и Маячной балок, хотелось бы остановиться подробнее. На Северной стороне у советских войск оставался последний плацдарм. Это участок арсенала с отделениями в Маячной и Сухарной балках. События в этом районе развивались следующим образом.
В ночь на 23 июня заместитель начальника артотдела полковник Донец и заместитель начальника политотдела тыла батальонный комиссар В.А. Карасев переправились на катере в Сухарную балку для контроля за выполнением специального задания. По утверждению П.А. Моргунова именно Донец был уполномочен командованием принять окончательное решение по взрыву штолен с боезапасом.
П. Моргунов пишет: «Он (Донец) доложил, что получил задание командования тыла переправиться в Сухарную балку, организовать и проверить подрыв всех складов с боезапасом и другими взрывчатыми веществами. Я предупредил его, что сегодня части с Северной стороны, кроме Сухарной балки, отводятся и вернуться можно будет только ночью на шлюпке. Донец был также предупрежден, что враг может в любой момент прорваться к складам. В это время на подступах к штольням обеих балок шли ожесточенные бои, в которых защитники складов с большим трудом сдерживали врага».

Этот разговор между П.А. Моргуновым и Е.П. Донцом мог происходить только в ночь с 22-го на 23-е, т.к. полковник Донец в 3 утра был уже на территории Сухарной балки. Войска же с этого участка были отведены в ночь на 24-е. В этой ситуации отсчет времени шел уже не сутками, а часами. П.А. Моргунов сам указывает дату: «В ночь на 24 июня по решению командования остатки 345-й стрелковой дивизии и 138-й стрелковой бригады отводились из района южнее ст. Мекензиевы Горы, где они прикрывали район от Сухарной до Графской балки, на южный берег Северной бухты, вследствие чего, задача прикрытия входов в балки и к складам ложилась теперь полностью на небольшие гарнизоны этих складов».
В связи с этим возникает вопрос: почему наши части поспешно отошли, оставив в Маячной и Сухарной балках лишь два маленьких гарнизона? Объяснение дается простое: «Разрешение на взрыв штолен было получено еще 24 июня, но в связи с тем, что не успели заминировать все штольни, было принято решение продержаться еще одни сутки, до утра 26-го июня». Все это конечно хорошо, но...
Склады в Маячной и Сухарной балках, так же как и все объекты севастопольской обороны (вплоть до дотов) были заминированы еще в марте 1942 г., о чем имеется официальный доклад. По версии наших историков штольни разминировали, опасаясь диверсии. Но документов, подтверждающих данный факт, пока найти не удалось. Даже если так, то на минирование 10 штолен в Инкермане специалистам понадобилось всего 8 часов. Е.П. Донец прибыл в Сухарную балку рано утром 24-го, т.е. до раннего утра 25-го у него оставались сутки. Времени более чем достаточно.
24-го июня после отхода наших частей из двух старых земляных укреплений («форт Урал» и «форт Донец»), прикрывавших подходы к арсеналу, ситуация осложнилась: «...противнику ввиду значительного превосходства в силах и средствах удалось выйти к бухте и разъединить силы обороняющихся, находившиеся в Маячной и Сухарной балках». Но основной бой развернулся с другой стороны – севернее восточных внутренних ворот, противник прорывался со стороны бухты Голландия. С этой стороны подходы к складам прикрывали только 4 дота, которые занимали бойцы Местного стрелкового полка. Часть защитников закрепились в двухэтажном здании управления арсенала, превращенного обороняющимися в опорный пункт. Часть обороняющихся заняли позиции у ворот со стороны Маячной балки.
Из книги немецкого главнокомандующего Э. фон Манштейна: «Особенно трудным оказалось выбить противника из его последних укрытий на северном берегу бухты. Для размещения боеприпасов и резервов Советы устроили в отвесных стенах скал глубокие штольни с бронированными воротами, которые были оборудованы для обороны. Их гарнизоны, находившиеся под властью своих комиссаров, не думали о сдаче» (10).
По вопросу обороны Сухарной и Маячной балок вроде бы все ясно, но при внимательном изучении документов возникает много вопросов и нестыковок, поэтому опять обратимся к воспоминаниям непосредственных участников событий: «...нас переправили на трех грузовиках к арсеналу на Северной стороне. Мы приехали ночью 20 июня. Железные ворота одного тоннеля были открыты, и краснофлотцы вытаскивали из них темные ящики со снарядами. На причале уже лежал штабель снарядных ящиков. Кроме нас прибыли красноармейцы и командиры из других частей. Грузили машины быстро, но в пять утра начало светать. Машины успели сделать три ходки. Четвертой должны были забрать нас, но машина не пришла. Мы хотели повалиться спать тут же в штольне, но главстаршина выгнал нас на солнце. Машина пришла только ночью, привезла по буханке хлеба и по банке консервов на двоих. Воды не привезли, зато выдали по бутылке вина на каждого. Было приказано оставаться в штольнях. В нашей штольне лежали 45-мм снаряды, их штабеля громоздились в пять-шесть рядов вдоль стен. Рядом с нами работала пехота, загружая 76-мм снаряды. На следующий день машина за нами не пришла. После вина жутко хотелось пить. Кто-то из краснофлотцев предложил консерву. Я сказал, что есть не хочу, хочу пить. Моряк усмехнулся «Эх, пехота...» и финкой пробил банку. В банке оказалась вода...
В ту ночь прибыл полковник из тыла флота и приказал: «Вы остаетесь здесь для погрузки боезапаса, в вашей части об этом знают». Два или три дня грузили снаряды на шлюпки, катера, плоты. Ящики были и флотские, серые и армейские, зеленые. Большие, маленькие, но все тяжелые. Под конец так вымотались, что даже небольшие ящики таскали вдвоем, не хватало сил. Харч давали сытный, но воды было мало, ее привозили на катерах в больших бидонах. Даже ночью было жарко, постоянно хотелось пить, а снарядные ящики стояли вдоль стен нескончаемой вереницей...» (5).

День восемнадцатый, 24 июня

Ночью, сразу после полуночи, по приказу капитана 3 ранга М.Е. Евсевьева началась эвакуация личного состава, державшего оборону Константиновского форта. Первыми убыли бойцы юго-восточного сектора под командованием лейтенанта Коренько. Вместе с ними должны были переправиться военком И.П. Кулинич и майор И.П. Дацко, но, как выяснилось позднее, по какой-то причине комиссар остался на берегу.
Следом стали уходить бойцы северо-западного сектора во главе со своим командиром главстаршиной Березанским, а самыми последними – оборонявшиеся в северо-восточном секторе вместе с лейтенантом В.В. Семиглазовым. Руководил отходом капитан 3 ранга М.Е. Евсевьев. Противник никакого противодействия переправе не оказал, вероятно, он ее и не заметил.
Ночью 24 июня, сразу после переправы с Северной на Южную сторону был в который уже раз переформирован сводный полк Береговой обороны численностью около 1500 человек под командованием командира местного стрелкового полка подполковника Н.А. Баранова. Полку было приказано занять побережье от железнодорожной станции Севастополь до Карантинной бухты. В район Килен-бухты и Воловьей балки из Береговой обороны выделялись две роты, усиленные пулеметами и 45-мм пушками, и сводный батальон Черноморского флотского экипажа. Кроме того, комендант города подполковник Старушкин из подразделений различного назначения организовал ударную группу в составе 100 человек для действия в городе в случае высадки противника с Северной стороны.
Реально ли было такими силами и средствами препятствовать высадке противника? Больше года на всем побережье в районе Севастополя отрабатывались различные варианты противодесантной обороны… Единственный раз нужно было фактически выполнить поставленную задачу – препятствовать высадке противника.
С утра 24 июня в приказном порядке за частями были закреплены новые рубежи. Линия фронта выглядела так:
I сектор – комендант – генерал-майор П.Г. Новиков; рубеж обороны: от Балаклавы до пересечения Ялтинского и Балаклавского шоссе. Силы 1-го сектора располагались в следующем порядке: 109-я дивизия – 388-я дивизия – 9-я бригада морской пехоты.
II сектор – комендант – полковник Н.Ф. Скутельник; рубеж обороны: Скаты Сапун-горы до высоты в районе современного поселка 3-го гидроузла; силы: 386-я стрелковая дивизия, 7-я бригада морской пехоты, два батальона дотов (из состава сектора исключена 8-я бригада морской пехоты).
III сектор – комендант – генерал-майор Т.К. Коломиец; рубеж обороны: совр. р-н завода ЖБИ – Нов. Шули (Штурмовое) – подножье Сахарной головки – гора Четаритир – южный скат оврага Мартыновский – устье Трензиной балки – до бухты и далее вдоль бухты до ст. Инкерман; силы: 25-я стрелковая дивизия, один батальон дотов и 3-й полк морской пехоты, плюс – переданная в сектор 8-я бригада морской пехоты.
IV сектор – комендант – полковник А.Г. Капитохин; рубеж обороны: от ст. Инкерман до Павловского мыска; силы: остатки (?) 79-й стрелковой бригады и 2-го Перекопского полка морской пехоты, сводные полки 95-й и 345-й стрелковых дивизий и остатки 138-й стрелковой бригады. Сектору приданы: сводный батальон Черноморского флотского экипажа и две усиленные роты местного стрелкового полка.
Во всяком случае, так указано в документах. На самом деле все вышеперечисленные части находились в казармах, убежищах и приводили себя в порядок после боев на Северной стороне. Следует признать очевидный факт – наше командование не ожидало с немецкой стороны столь быстрых и решительных действий по форсированию бухты. На перечисленных мной участках южного побережья Северной бухты были выставлены лишь сторожевые и наблюдательные посты. Так следует из воспоминаний очевидцев и участников событий. Эти факты, не придавая им глубинного, криминального значения, подтверждает и сам командующий в своей телеграмме в адрес Ставки ВГК: «...Остатки частей 345-й стр. дивизии, 138-й стр. бригады отведены на южный берег Северной бухты, сосредоточиваются и приводятся в порядок в Килен, Доковой и Лабораторной балках. 24 июня 1942 г. Октябрьский. Кулаков».
Правда, непонятно насколько можно верить командующему и насколько он владел ситуацией, т.к. спустя несколько часов он уже докладывал: «Москва, Генштаб, Бодину, Бокову копия: Краснодар, СКФ, Буденному, Исакову. Докладываю: Рубеж Карань – Карагач – Сапун-Гора – гора Суздальская обороняют: два батальона 9-й бригады морской пехоты, один батальон 7-й бригады морской пехоты, два батальона 138-й стр. бригады и три батальона 386-й стр. дивизии».
Т.е. по утверждению командующего СОР 138-я бригада оказывалась сразу в двух секторах, что при наличии в ней 300 человек вызывает искреннее восхищение полководческим талантом адмирала Октябрьского. Поскольку из командования бригады в живых никого не осталось, послевоенным фантазиям летописцев в генеральских и адмиральских званиях не было пределов…
Почти все вышеперечисленные части артиллерии и тяжелых пулеметов не имели. Минометов в частях также почти не оставалось. Переправить их с Северной стороны было не на чем, и большую часть артиллерии пришлось при переправе оставить.
Пытаясь компенсировать отсутствие артиллерии у частей 4-го сектора, на побережье в срочном порядке устанавливали морские 45-мм орудия, для которых строили укрытия из бетонных блоков. Всего было установлено шесть орудий, сектору были оперативно приданы бронепоезд «Железняков», 2-й и 177-й отдельные артиллерийские дивизионы Береговой обороны. Однако, этого было явно недостаточно. Следовало учесть, что для береговых батарей 2-го дивизиона значительная часть Северной бухты и прибрежная полоса вдоль восточной части позиций 4-го сектора приходилась на «мертвую» зону, и рассчитывать на поддержку береговых орудий в случае борьбы с немецким десантом, в пределах зоны ответственности сектора не стоило. Нужно сказать, что именно отсутствие артиллерии у частей 4-го сектора сыграло отрицательную роль в трагических событиях 29-го июня. Со слов офицеров-севастопольцев, оказавшихся в плену рядом с генералом Новиковым, Петр Георгиевич неоднократно вспоминал, что предлагал Петрову и Октябрьскому перебросить часть артиллерии из 1-го сектора для защиты Корабельной стороны от немецкого десанта с Северной стороны.
С утра 24 июня противник попытался отсечь выступ советской обороны в районе Инкерманских высот. Удар наносился в двух сходящихся направлениях. Первый удар наносился в район подножья горы Сахарная головка, где оборонялась 386-я дивизия. Второй удар наносился по позициям 3-го полка морской пехоты, который удерживал верховья южных скатов Мартынова оврага.
В течение дня противник, не считаясь с потерями, неоднократно атаковал позиции 3-го полка морской пехоты полковника С.Р. Гусарова и полков 386-й дивизии. Пользуясь удобной позицией и прикрываясь лесом, 3-й полк свои позиции удержал, хотя все сборные бетонные огневые точки на его участке были разбиты артиллерией. Атака на участок 388-й дивизии и 8-й бригады морской пехоты оказалась так же неудачной. Значительное количество и удачное расположение дотов в этом районе позволило с большими потерями отбить атаки румынских войск. Части 18-й и 1-й румынских дивизий опять вели психические атаки на участках 8-й бригады морской пехоты и 386-й стрелковой дивизии. Сильным пулеметно-минометным и артиллерийским огнем все атаки врага были отбиты с большими для него потерями.
Пользуясь тем, что часть войск 3-го сектора была отвлечена на отражение атаки в верховьях Мартыновского оврага, немецкие части неожиданно атаковали части 25-й дивизии (31-й полк), оборонявшиеся на участке от высоты с восточным Инкерманским маяком до бухты, и отбросили их до Цыганской балки. Прорыв был осуществлен через железнодорожный тоннель.
Вот как описывал Манштейн в мемуарах борьбу с гарнизоном Сухарной и Маячной балок: «…22-я дивизия во всей полосе своего наступления овладевает скалистыми высотами, обрывающимися у северного берега бухты. Особенно ожесточенный характер приобретают бои за железнодорожный тоннель на стыке между 22-й и 50-й дивизиями; из этого тоннеля противник значительными силами предпринимает контратаки. Наконец, прямым обстрелом входа в тоннель нам удается овладеть им...» (10).
Дот № 13 оказался в окружении. Вокруг дота до вечера сражалась группа из 30 бойцов. К 18 часам противник подтянул два 37-мм орудия, которые стали обстреливать дот. Орудию дота удалось вывести из строя одно орудие, но попаданием в амбразуру дот был приведен к молчанию.
С 16.20 противник предпринял десять атак против 3-го полка морской пехоты полковника С.Р. Гусарова и 31-го стрелкового полка майора А.И. Жука. В ходе ожесточенных схваток все атаки вражеской пехоты были отбиты этими частями во взаимодействии с уцелевшими огневыми точками 4-го дивизиона дотов береговой обороны.
В первой половине дня 22-я дивизия приступила к подготовке штурма штолен в Сухарной балке. Из показаний пленных было известно, что неподалеку находятся 11 штолен с боеприпасами. Продвигаясь в их направлении, немцы вышли к группе зданий, превращенных в опорный пункт. Перед 22-м саперным батальоном была поставлена задача совместно с частями 16-го и 65-го полков подавить их сопротивление.
В операции по их захвату приняли участие батальон майора Брунса из 16-го полка и взвод из состава 3-й роты 22-го саперного батальона. Им в качестве усиления были приданы одно противотанковое орудие и один миномет. Наступать предполагалось от бухты Голландия в восточном направлении. Одновременно для захвата входов в штольни со стороны Сухарной балки выделялись боевая группа 744-го саперного батальона и усиленная группа 65-го полка.
Первым препятствием для противника стала группа зданий в устье Сухарной балки, в которых засела группа бойцов. Бой за них продолжался до наступления сумерек и закончился не в нашу пользу, хотя красноармейцы и краснофлотцы дрались до последнего. Сравнительно быстро саперам из 22-го батальона после применения огнеметов и подрывных зарядов удалось уничтожить красноармейцев, оборонявшихся в домах. Из расположенной неподалеку штольни вышли семеро бойцов, а также 24 гражданских, среди которых оказалась одна женщина с ребенком. Впереди теперь лежали штольни.
Дальнейшее продвижение немцев остановилось у стены, сложенной из каменных блоков. Из прорубленных в ее толще бойниц по противнику был открыт огонь. Сопротивление показалось немцам очень серьезным, и они не решились штурмовать стену собственными силами. Попытка немецких пехотинцев подобраться поближе закончилась полной неудачей.
Как оказалось, развернувшийся в балке бой заставил краснофлотцев отвлечься от минирования штолен. Когда возникла угроза прорыва противника у восточных ворот, значительная часть гарнизона поспешила на угрожаемый участок, прервав работы. В отражении атаки участвовали полковник Е.П. Донец, политрук А.М. Вилор, непосредственное руководство боем у стены осуществлял старшина Соболев. В бою потери арсенальцев составили более 10 человек.
Когда атака была отбита, майор Н.К. Федосеев с группой краснофлотцев возобновил минирование. Полковник Е.П. Донец остался у восточных ворот, а батальонный комиссар В.А. Карасев с группой бойцов перешел на западный участок. Западной группе противника после небольшой перестрелки пришлось остановить наступление и закрепиться на достигнутом рубеже. Тем временем восточная группа немцев заняла две штольни вне арсенала и захватила в плен 35 человек.
Поздней ночью 24 июня гарнизон Сухарной балки условным сигналом ракет получил разрешение взорвать штольни. Но поскольку минирование могло быть завершено лишь к полудню 25 июня, а в дневное время это сделать было невозможно, они решили продержаться еще день и в ночь на 26 июня взорвать штольни. Защитники арсенала с боем отходили к югу, т.е. к основным артиллерийским штольням. В этих боях погиб старшина В.И. Чугунов и много бойцов-арсенальцев. Враг захватил хозяйственный городок с мастерскими комплектации боезапаса, и к 24 июня прорвался к бухте между Сухарной и Маячной балками, разъединив обороняющиеся группы. Штурмовые группы немцев, поддержанные танками, повели наступление на артиллерийские штольни, расположенные на берегу бухты, и на склады в районе Маячной балки.
К ночи 24-го июня все доты были разбиты штурмовыми орудиями и наши бойцы вынуждены были отойти из здания за ворота арсенала, которые закрывали выход к причалам и штольням. В руках арсенальцев осталось 11 штолен и прилегающая к ним маленькая площадка до уреза воды. С утра 25-го июня возобновились атаки противника на склады в Сухарной балке. Гарнизон Сухарной балки состоял приблизительно из 130 человек (по состоянию на 25 июня). Мы уже вели речь о том, что кроме них на территории арсенала находились 70 человек из различных частей, присланных для погрузки боезапаса.
Утром 25-го июня противник со стороны пос. Голландия прорвался к штольне № 1. Атаковали пионерные (саперные) части противника, освободившиеся после захвата форта Константиновский, и части 22-й дивизии. Подрыв первой штольни Александром Чикаренко на время остановил противника.

Из истории 22-й немецкой дивизии: «Очистка северного побережья бухты Северная была особо трудной, так как враг укрепился в казематах. Входы к обширному в несколько этажей хранилищу боеприпасов были защищены двухметровыми бетонными стенами. Когда саперы приблизились к одному из входов в данное сооружение, он взорвался вместе со всеми находившимися там детьми и женщинами. Завалы погребли под собой и саперов. Призыв к капитуляции, посланный в каземат с одним из ранее захваченных пленных ни к чему не привел».
После взрыва первой штольни в Сухарной балке, были взорваны штольни в Маячной балке. Как пишет Г.И. Ванеев: «Главный старшина И.Н. Руденко с группой краснофлотцев подорвали штольни другой части блокированного гарнизона в Маячной балке. Ошеломленный противник вынужден был отступить, чем и воспользовались арсенальцы. Переправившись вплавь на противоположный берег бухты, они оттуда с интервалом в 30 минут взорвали все штольни, в которых находился боезапас».
Подробности взрыва штолен неизвестны, т.к. в живых участников акции почти никого не осталось. Вызывает некоторое сомнение факт дистанционного подрыва штолен с противоположного берега бухты. В Севастополе не было радиоуправляемых взрывателей, которые бы сработали в штольнях при их толстенных стенах. Переплыть же бухту с катушкой кабеля было весьма проблематично. Скорее всего, в штольнях были установлены взрыватели с часовыми механизмами.
По уточненным данным, после подрыва, произведенного краснофлотцем А.К. Чикаренко, немцы остановили атаку, что позволило гарнизону Арсенала в течение дня 25 июня завершить минирование остальных объектов. Планом было установлено, что 26 июня в 1.30 подорвут штольню № 2, а остальные – через каждые 30 минут. Одновременно должен быть осуществлен подрыв штолен Маячной балки. На 24.00 была назначена эвакуация личного состава на южный берег бухты. У штолен остались только полковник Е.П. Донец, майор Н.К. Федосеев и 20 человек рабочих из числа тех, кто не умел плавать. Однако противник внес свои поправки в планы защитников арсенала.
К предстоящему штурму немцы решили привлечь штурмовые орудия и зенитки. Основное направление атаки, так как подходы со стороны б. Голландия оказались заваленными, перенесли на восток – из Сухарной балки. Для согласования действий утром 25 июня встретились обер-лейтенант Клемме, командир 3-й роты 22-го батальона, лейтенант Велльмер, командир батареи штурмовых орудий, а также командиры самих боевых машин. Командование поставило перед ними задачу – уничтожить гарнизоны к исходу 25 июня, так как на 27 июня уже предварительно планировалось форсирование Северной бухты. После полудня по береговой линии возле штолен нанесла удар немецкая авиация: свой груз сбросило звено Ju-87. Бомбы легли удачно, но воли к сопротивлению они не сломили.
Сам штурм начался в 22.30. Вырвавшееся вперед штурмовое орудие разбило забаррикадированные ворота, ворвалось во двор и в упор стало расстреливать входы в штольни № 11 и № 10. Следом за ним уже бежали пехотинцы 16-го полка. Оставшиеся в живых краснофлотцы отошли к штольням и там заняли оборону.
Преследуя их, саперы бросились к 11-й штольне. Через мгновение внутрь полетели ручные гранаты и дымовые шашки, по стенам полоснули струи огнеметов. От них вспыхнули ящики с боеприпасами, и немцы испугались, что произойдет их детонация. Но ничего подобного не случилось. Как показалось немцам, ночная атака застала гарнизон врасплох, и его сопротивление поэтому оказалось слабым. По воспоминаниям бывшего политрука А. Вилора, в 11-й штольне оставались раненые под присмотром военфельдшера С. Николаевой. Если его слова соответствуют действительности, все они погибли в огне.
Вскоре после полуночи остатки гарнизона Сухарной балки стали переправляться вплавь через Северную бухту. Ее ширина на данном участке достигает 250 м, преодолеть такое расстояние уставшим бойцам было крайне сложно. Кроме того, противник постоянно освещал пространство бухты ракетами и вел огонь из пулеметов и минометов. Поэтому только незначительная часть личного состава смогла перебраться через бухту, многие во время переправы утонули. Из пяти командиров на берег выбрались только двое – комиссар В.А. Карасев и политрук А.М. Вилор, с ними – еще 15 человек. Утонули капитан Борисов, старший политрук Н.В. Егоров, младший лейтенант В.А. Подоляк и оставшееся неизвестными несколько десятков бойцов.
В 01.30 начался подрыв штолен, который, по советским данным, продолжался до 11.00. Вслед за Сухарной были взорваны склады в Маячной балке. Немецкие отчеты результатов последних взрывов не зафиксировали, судя по рисункам и фотографиям, все штольни к востоку от штольни № 4 по внешним признакам, повреждений не имели.
Захватив 11-ю штольню, противник осторожно приблизился к следующей. Ее гарнизон уже пришел в себя, и здесь немцев встретили гранатами и огнем автоматов. Насколько можно судить, оборону на этом участке вокруг пустых 9-й и 10-й штолен занимала группа бойцов и командиров под командованием полковника Е.П. Донца, майора Н.К. Федосеева и воентехника В.К. Виноградова.
По информации немецких источников, подошедшее штурмовое орудие расстреляло оборонявшихся почти в упор, после чего пехота и саперы приступили к зачистке. Их быстрые и своевременные действия не позволили подорвать штольни. В этот момент с противоположного берега ударили советские пулеметы, пытавшиеся предотвратить их захват. Прилетевший одиночный «И-16» обстрелял район штолен из пулеметов и сбросил малые бомбы. Атака немцев приостановилась.
Вскоре после полуночи противник возобновил зачистку района штолен. В завязавшемся бою были убиты полковник Е.П. Донец, майор Н.К. Федосеев, воентехник В.К. Виноградов и остальные защитники. Уже в 3.50 утра командир 16-го полка 22-й дивизии отрапортовал, что полностью захватил все штольни в Сухарной балке. В их руки попали 2 командира, 5 комиссаров и 110 красноармейцев и краснофлотцев. Днем противник без особого труда занял Маячную балку, в ее штольнях 2-й ротой 22-го батальона под командованием лейтенанта Химмеля взят в плен 371 человек.
Немецкая информация не вызывает доверия, особенно по числу взятых в плен наших воинов. Скорее всего, немцы включили в это число тела убитых.
Севастополь продолжал бороться...

Наступление LIV корпуса возобновилось с раннего утра 24 июня. Уже в 8.00 при мощной артиллерийской и авиационной поддержке предприняла свои первые атаки 50-я дивизия. Ее пехота пересекла Мартыновскую балку и стала подниматься на ее южные склоны. Немедленно батальоны наткнулись на стойкую оборону, прикрываемую пулеметными гнездами и минометным огнем. Вновь немцам пришлось «прогрызать» себе дорогу по сильно пересеченной лесистой местности, уничтожая по одному очаги сопротивления. Деревья и кустарники хорошо укрывали атакующих от прицельного огня, но они же не позволяли точно определить начертание переднего края и не давали возможности авиации нанести прицельный удар. Продвигавшийся вперед противник неожиданно для себя попадал под фланговый огонь, а порой и под обстрел с тыла. В таких случаях приходилось разворачиваться и уничтожать красноармейцев, неизвестно каким образом оказавшихся за спиной наступавших войск.
«Правый фланг дивизии пытался захватить дзоты на северо-восточной окраине поселка Инкерман. Сам поселок был взят, как и Цыганский тоннель, южный выход из которого располагался неподалеку. В этих боях были пленены 100 человек.
При взятии Цыганского тоннеля отличились обер-лейтенанты Пфайлль и Могшан, командиры рот 121-го полка. Во главе своих частей они ворвались в тоннель, длина которого составляла 600 м, и быстрыми действиями заставили его гарнизон прекратить сопротивление. В плен попало более 200 бойцов, было взято в качестве трофеев 66 минометов, 10 противотанковых ружей и 300 винтовок»...
Немецкие хроники, похоже, привирают… Откуда в туннеле могли оказаться 66 (!) минометов, если там не располагались мастерские по их ремонту?
Во второй половине дня 32-й полк 50-й дивизии захватил группу домов на северной окраине поселка Инкерман, развернулся правым флангом и атаковал восточную окраину селения. В самом населенном пункте противник встретил упорное сопротивление, бой шел буквально за каждый дом. Немцы остановили наступление, так как продвигаться вперед под постоянным фланговым огнем противник счел неразумным.
Со сходными проблемами в наступлении столкнулась и румынская 4-я дивизия. Поставленная перед ней задача по захвату выс. 113, 7 с ходу выполнена не была. Пересеченная местность, минные поля и хорошо организованный огонь заставили румын передвигаться с особой осторожностью. Только в 14.30 правый фланг дивизии прорвался на 250 м южнее, откуда возобновил атаку на выс. 113, 7. Через несколько часов движения 33-й полк достиг расстояния в 500 м от южного выхода из восточного отрога Мартыновской балки. Отсюда ему было приказано развернуться для атаки на высоту 113, 7.
В течение дня сильные удары были нанесены противником в III секторе. Неоднократным атакам подверглись позиции 3-го полка морской пехоты под командованием подполковника С.Р. Гусарова, немцы пытались прорваться также на стыке его с 31-м полком 25-й дивизии. В итоге к концу дня противнику удалось потеснить оборонявшихся и выйти на рубеж выс. 110, 3 – Восточный Инкерманский маяк – Цыганская балка.
Во второй половине дня, несмотря на все усилия и жертвы, румынская 4-я дивизия почти не продвинулась вперед. Советские войска перед ее фронтом защищались всеми силами и средствами, периодически переходя в контратаки. Кровопролитными, но полностью безрезультатными оказались все попытки наступать от восточного отрога Мартыновской балки на юг.
Более успешной оказалась атака 14-го батальона, предпринятая в западном направлении во взаимодействии с румынской 18-й дивизией. Именно это к концу дня оказалось единственным существенным успехом румынской дивизии...
На чрезвычайно сложный рельеф местности жаловался и командир 132-й дивизии. Он не позволил немцам в полной мере использовать преимущества тяжелого вооружения, поэтому 72-й полк смог продвинуться вперед всего на 300 м от исходных позиций. Здесь его наступление было остановлено огнем приморцев. Командиру дивизии пришлось повторить артиллерийский обстрел и вызвать поддержку авиации.
Солдаты 22-й дивизии продолжали проводить зачистку побережья Северной бухты. Ее 16-й полк вел бои в южной части Сухарной балки с остатками советских войск и отдельными очагами сопротивления в отдельных домах и штольнях западнее и восточнее лабораторного корпуса. В это же время 65-й полк своим правым флангом и центром вышел на южную оконечность Маячной балки и захватил маяк. Еще один – 213-й полк – продолжал проводить зачистку штолен Графской балки, где взял в плен несколько красноармейцев.
В 18.15 после ударов авиации и артиллерийского обстрела 72-й полк 132-й дивизии повторил атаку на выс. 113, 7, немцы смогли выйти на ее склоны. В целом у командования дивизии создалось впечатление, что «на этом направлении советские войска получили подкрепление, вследствие чего сила их сопротивления возросла» (27).
Из Новороссийска прибыл эсминец «Бдительный», который доставил две роты 142-й стрелковой бригады (командир – подполковник Ковалев) в количестве 364 человек, пулеметов ДШК – 3, пулеметов станковых – 2, ручных пулеметов – 7, винтовок – 200, противотанковых ружей – 12, автоматов ППШ – 60, 75-мм пушек – 4 и зарядов к ним – 1600, а также 20 т боезапаса для Приморской армии. Эсминец вынуждены были принимать в Камышовой бухте. Северная бухта простреливалась артиллерией противника. После разгрузки «Бдительный» вышел из главной базы в Новороссийск.
В 23.00 в Севастополь из Новороссийска прибыли лидер «Ташкент» и эсминец «Безупречный». На лидере доставлено 1142 бойца, вооружение и боезапас 142-й стрелковой бригады и 10 т концентратов; на эсминце – 365 бойцов, вооружение и боезапас для 142-й стрелковой бригады, 5 тонн концентратов.
142-я бригада была сформирована в поселке Владимировка Астраханского района Сталинградской области. По составу это тоже была морская стрелковая бригада, сформированная в основном из моряков-каспийцев и запасников флота.

Девятнадцатый и двадцатый дни боев, 25 и 26 июня

В 10.15 командир LIV корпуса обратился к командованию 11-й армии с просьбой, чтобы генеральное наступление было начато не ранее 27 июня или же перенесено еще на один день. Пехотный 49-й полк, по словам генерала Э. Ханзена, представляет собой всего-навсего батальон, куда свели остатки разных полковых подразделений. Для того чтобы 132-я дивизия смогла перейти в наступление в районе Инкермана, необходимо сначала провести разминирование местности, которое к ранее назначенному сроку не сможет быть завершено. Удобные для оборудования артиллерийских позиций районы все еще не были захвачены и оставались в руках приморцев. И хотя до р. Черная осталось по прямой не более 4 км, преодолеть их в короткий срок не представляется возможным, так как советские войска прочно удерживают высоту 113, 7. Расчет на помощь со стороны румын представляется сомнительным.
Утром 25 июня противник, сосредоточив до пехотной дивизии с танками, после авиационной и артиллерийской подготовки перешел в наступление из долины Кара-Коба в направлении горы Сахарная Головка. Огнем 8-й бригады морской пехоты, пулеметных и артиллерийских дотов № 40, 42, 44, 48, атака 18-й румынской дивизии была остановлена. Атаковавшая 3-й полк морской пехоты 4-я горнострелковая румынская дивизия вклинилась на 200-400 метров в боевые порядки полка, отбросив его к верховьям соседней балки. Однако, полк не потерял связи с соседями, и противнику прорваться на его участке не удалось. Третий удар наносился вдоль бухты. Здесь в бой была введена пополненная новыми маршевыми батальонами и одним свежим полком 132-я пехотная дивизия немцев. Немецкие части в большинстве своем понесли серьезные потери, и командующий 11-й армией вынужден был вводить в бой войска вспомогательного корпуса румынских союзников. С восходом солнца 50-я дивизия приступила к зачистке южной окраины д. Мекензиевы Горы и прилегающей к ней лесистой местности. Повсюду возобновились перестрелки с мелкими группами красноармейцев, защищавшимися до последнего.
К вечеру 50-я дивизия вышла на восточную вершину 113,7, но атаковать западную из-за нехватки сил не стала. Генерал Ф. Шмидт доложил в штаб корпуса, что весь участок дивизии, включая ближние тылы, находится под почти непрекращающимся минометным обстрелом, исключающим любой маневр, подвезти боеприпасы к передовой почти невозможно. Помимо этого, боевая мощь батальонов дивизии упала до минимума. Все роты 121-го полка уже свели в один батальон под командованием гауптмана Лоренцена. На вечер и ночь в дивизии было запланировано продолжение зачистки и обеспечение передовых частей всем необходимым для боя. К утру войска должны быть готовы к проведению частной операции «Факельтанц».
Румынская 4-я дивизия, перейдя ранним утром в наступление и преодолевая стойкое сопротивление защитников, в 14.30 правофланговым 17-м батальоном захватила выс. 113, 7. Участок у южного выхода из восточного отрога Мартыновского оврага по-прежнему удерживался группой красноармейцев, не желавших сдаваться. Они отбили несколько атак, не уступив ни метра занимаемых позиций. Румынский 14-й батальон, действовавший на левом фланге дивизии, добился в первой половине дня незначительного успеха и к 14.00 стоял своими передовыми частями примерно в 600 м юго-восточнее выс. 113, 7.
Во второй половине дня румынская 4-я дивизия, приведя себя в порядок, возобновила движение. После взятия выс. 113, 7 сопротивление оборонявшихся резко ослабло, что позволило румынам наступать более высокими темпами. В 21.00 части дивизии вышли к южному склону. От выс. 113, 7 двигался 20-й батальон в юго-западном направлении, в то время как 14-й батальон атаковал позиции у южного склона возвышенности. Его задачей была зачистка лесного массива, прилегающего к высоте, от отдельных гнезд сопротивления. В тылу наступавшей дивизии осталась в окружении группа красноармейцев и командиров, оборонявшая южный выход из Мартыновского оврага. За два дня боев, 24 и 25 июня, 11-я армия захватила: 1435 пленных, 2 танка, 3 орудия, 1 зенитку, 5 противотанковых орудий, 75 минометов, 33 пулемета.
В 17.40 состоялся разговор между начальником штаба армии и начальником штаба LIV корпуса. Первый поделился хорошими новостями: сегодня вечером в распоряжение 11-й армии прибывает 42-й полк.
Тем временем 123-й полк приступил к зачистке от советских войск местности между высотами Кара-Коба и Сахарная Головка, после чего двинулся к д. Гайтаны. Его 5, 6 и 7-я роты несколько раз попадали под минометный обстрел, однако потери оказались незначительными: 1 солдат погиб, еще 1 унтер-офицер и 2 солдата получили ранения.
Также и солдаты 132-й дивизии продолжали теснить отчаянно сопротивлявшиеся советские войска. С огромным трудом 3-й батальон ее 72-го полка прорвался через густо заросшую деревьями и кустарником местность и пересек лесную дорогу. После артиллерийской подготовки в 16.30 батальон продолжил свое наступление в западном направлении. Его передовые части почти непрерывно находились под обстрелом орудий и минометов, поэтому двигались очень медленно. Во взаимодействии с румынской 4-й дивизией к операции по уничтожению очага сопротивления в южной оконечности Мартыновского оврага был привлечен 97-й полк – без своего 3-го батальона. Но из-за густого леса достичь немедленного результата противнику не удалось.
Румынская 4-я дивизия возобновила штурм высоты Непосредственно атаку на нее вели 17-й батальон и 19-я разведывательная рота при поддержке батареи противотанковых орудий и под личным руководством командира дивизии. Сломив упорное сопротивление, атакующие захватили 3 дзота на южных склонах высоты, откуда продолжили движение в западном направлении в сторону выс. Сахарная Головка. В бою за высоту было взято 150 пленных. В плен на высоте Сахарная Головка попал командир 2-го дивизиона 99-го артполка 25-й дивизии майор Н.И. Скрипник.
Поддержку румынским частям оказывала соседняя 132-я дивизия своим 97-м полком. Добиться полного взаимодействия союзникам было не суждено, между их флангами осталась брешь, которой и воспользовались оборонявшиеся. Сквозь нее они вырвались из окружения и вновь заняли позиции в 600 м восточнее истока балки у д. Гайтаны (24).

Немцам было особенно досадно, ведь это место они совсем недавно полностью зачистили и считали свободным от советских войск. Теперь позицию приходилось брать заново. А всему виной была исключительно сложная для ведения боевых действий местность, изобиловавшая балками, холмами, ущельями, пещерами и иными естественными укрытиями. Склоны поросли деревьями и кустарником, образовывавшими местами непроходимые заросли. Их умело использовали бойцы Приморской армии: одни – для обороны, другие – чтобы вырваться из окружения. При поддержке румын группа была блокирована и уничтожена (27).
Основное сопротивление немецким и румынским войскам в северном секторе оказывала 25-я дивизия. Именно она теперь оказалась на направлении главного удара, сдерживая натиск противника в направлении р. Черной. С утра 25-я дивизия в соответствии с приказом командующего СОР адмирала Ф.С. Октябрьского отошла на южный склон Мартыновского оврага. Здесь во второй половине дня она вступила в бой с двумя группами противника. Одна атаковала со стороны д. Новые Шули и горы Сахарная Головка, вторая – от Мартыновского оврага. По утверждению генерала Т.К. Коломийца, бойцами 25-й дивизии здесь была разгромлена 132-я немецкая дивизия, и ее отвели в д. Камышлы на переформирование что не соответствовало действительности.
Атакам подвергся 3-й морской полк подполковника С.Р. Гусарова, занимавший позиции в районе выс. 113, 7. В полку к 26 июня насчитывалось не более 300 бойцов, по сути, это был уже батальон. Атаки противника не раз вызывали кризис обороны, но его удавалось преодолевать. Каждый раз разными способами. Для отражения одной из атак был задействован последний резерв командира полка – комендантский взвод. А когда и этот резерв был исчерпан, чтобы удержать позиции и не дать противнику выйти в тыл 25-й дивизии, пришлось провести контратаку силами соседнего 287-го полка. Положение временно было восстановлено.
В помощь 25-й дивизии и для прикрытия ее отхода под Инкерман по приказу генерала И.Е. Петрова был переброшен сводный батальон 95-й дивизии, усиленный 97-м противотанковым дивизионом. 27 июня в одном из боев северо-западнее Инкерманского монастыря погиб командир батальона комиссар И.Л. Кадашевич.
Наши войска были предельно истощены многодневными боями. Артиллерия СОР не могла в полную силу поддержать пехоту – не хватало снарядов, особенно, у артиллерии 3-го сектора, куда в светлое время суток невозможно было доставлять боезапас. Да и самой артиллерии оставалось совсем немного. Временно создавалась ситуация, когда ни одна из сторон не могла добиться решительного успеха. В лесистых районах Инкерманских высот артиллерия и авиация противника были не столь эффективны, как на открытой местности, а советские войска смогли закрепиться на новых рубежах. Рано утром 26 июня противник силой до пехотной дивизии продолжал атаки в направлении на поселок и станцию Инкерман. Наступление поддерживалось артиллерией, танками и авиацией. Весь день шел кровопролитный бой, доходивший до штыковых ударов и рукопашных схваток. Противнику удалось прорваться к устью Черной речки, но там он был остановлен огнем береговой батареи № 703 и полевых батарей со скатов Сапун-горы.
В 7.00 противник предпринял атаку против 7-й бригады морской пехоты. Основной удар пришелся по ее правому флангу и на стык с 1-м батальоном 9-й бригады. Вскоре выяснилось, что изрядно поредевшие батальоны сдержать противника не смогут и, следовательно, возникнет реальная угроза выхода немцев в тылы оборонявшихся. Чтобы предотвратить прорыв, генерал Петров приказал вывести из Юхариной балки 4-й батальон 9-й бригады майора Ф.И. Линника и поставить его за стыком 7-й и 9-й бригад. Полковник Благовещенский понимал, что переброска батальона днем по открытой местности в условиях полного господства немецкой авиации в воздухе будет сопряжена с большими потерями, и попросил генерала Петрова отложить исполнение приказа до наступления сумерек. Но командарм не принял доводы полковника и подтвердил свое решение.
В течение нескольких часов батальон на марше подвергался налетам авиации. Весь его путь из Юхариной балки был выстлан телами убитых и раненых бойцов. Когда в 11.00 батальон вышел на указанные позиции, его потери составили до 400 человек. Был ранен командир батальона майор Ф.И. Линник.. Получив подкрепление, 7-я и 9-я бригады удержали свои рубежи... вот только цена оказалась непомерно высокой.
Тем временем 401-му полку 72-й дивизии удалось ворваться в траншеи западнее летного поля «Балаклава III» (участок между западной сопкой Федюхиных высот и склоном Сапун-горы (в настоящее время – территория Севастопольской ТЭС. – Б.Н.) и захватить их на протяжении 150 м. Дальнейшее продвижение было остановлено начавшимися артиллерийскими обстрелами передовых немецких позиций и господствующих высот. В свою очередь, немецкая артиллерия продолжала наносить удары по укреплениям на Сапун-горе. Под огонь попали 23 дзота, из которых 6 были разбиты прямыми попаданиями, один взорвался и еще один был оставлен своим гарнизоном.
День не принес существенных изменений, если не считать дальнейшего ухудшения положения войск Приморской армии. За сутки 25 июня в частях СОРа были убиты 494 человека и ранены 831, за 26 июня еще 270 человек убитыми и 941 ранеными. В госпиталях Севастополя скопилось 8383 человек раненых и 3269 выздоравливающих. Катастрофическое положение сложилось с авиационным прикрытием.
Из суточной сводки СОР, подписанной Ф.С. Октябрьским и Н.М. Кулаковым: «…Наша авиация совершенно парализована, противник не дает работать… очень много бьет наших самолетов».

Тексты некоторых телеграмм и приказов, написанных под диктовку адмирала Октябрьского, вполне могут быть опубликованы под рубрикой «Нарочно не придумаешь». Как в данном случае: «…противник не дает работать… очень много бьет наших самолетов…». Быть может, начальник Генерального штаба, в адрес которого посылалась суточная сводка, должен был потребовать от Манштейна или командующего 8-го воздушного флота люфтваффе генерала Рихтгофена, чтобы его авиация «не мешала работать» командующему СОР адмиралу Октябрьскому?

Двадцатый первый день, 27 июня

Из немецких документов: «…Из штаба 11-й армии сообщили, что генеральное наступление вновь переносится, еще на один день. Поэтому XXX корпус сможет начать атаки уже 28 июня. В соответствии с планами подготовки немцы проводили перегруппировку войск, усиливая свои ударные группировки. Из 28-й дивизии 170-й дивизии был передан 3-й батальон 318-го полка. В ночь на 26 июня он должен был сменить на позициях 2-й батальон 420-го полка. На усиление 49-го полка был направлен 3-й батальон 360-го полка. Сам полк уже полностью высадился в Бахчисарае и в течение ночи маршем был направлен в д. Нижний Чоргунь.
После полудня поступило сообщение из штаба 11-й армии. В нем говорилось, что командующий 11-й армией принял решение предпринять атаку на Сапун-гору одновременным ударом XXX и LIV корпусов. Основанием для такого решения послужило:

– противник за предшествующие дни успел хорошо укрепиться;
– XXX корпус имеет возможность наступать только на очень узком фронте, что позволит советским войскам сконцентрировать против него всю свою мощь;
– частям LIV корпуса требуется на зачистку местности к востоку от р. Черная значительно больше времени, чем ожидалось;
– атака на Сапун-гору должна осуществляться одновременно на нескольких участках, чтобы по меньшей мере на одном из них выйти на вершину.
Узнав об изменениях в планах, командир 170-й дивизии потребовал, чтобы атака его соединения была поддержана не менее чем получасовой артиллерийской подготовкой. Командование корпуса сочло его требования разумными и утвердило их» (27).
За время штурма части СОР понесли серьезные потери. По сводкам отдела укомплектования Приморской армии на 26-27 июня 1942 года в Приморской армии всего числилось 28 786 человек без учета сил Береговой обороны ЧФ. Береговая оборона ЧФ насчитывала в своем составе 5162 человека, т.е. общая численность войск СОР составляла чуть более третьей части войск, находившихся в строю к началу штурма. По состоянию на 26.06.42 г. в немецком плену находилось 5374 советских бойцов и командиров, т.е. потери убитыми, ранеными и пленными в СОР на тот день, с начала обороны, составляли около шестидесяти тысяч.
Генерал Моргунов, приводя эти данные, умалчивает тот факт, что в сводки включали личный состав строевых частей без учета многочисленных тыловых подразделений. Для представления общей численности Приморской армии на тот момент следовало «числить» не менее 90 тысяч человек. Эту работу за лукавого Моргунова выполнили немцы, проведя учет пленных, захваченных на мысе Херсонес.
Ночью 27 июня генералы И.Е. Петров и П.А. Моргунов выехали IV сектор «нового» формирования. В секторе возводили дзоты, рыли окопы, кое-где устанавливали 45-мм орудия, так как для них еще был боезапас. Полковник Капитохин находился в частях, руководя подготовкой к отражению ожидаемой переправы противника.
В 5.15 утра командование СОРа доложило командованию Северо-Кавказского фронта, в Наркомат ВМФ и Генеральный штаб, что положение в Севастополе постепенно ухудшается. Наибольшей проблемой оставалось снабжение боеприпасами, в первую очередь для полевой артиллерии. При среднесуточной норме расходования снарядов в 500 т войска СОРа получали не более 150. Сходная ситуация сложилась со снабжением горючим и продовольствием. Тем не менее, доклад сквозил оптимизмом: «Продовольствие – подбираем все резервы… еще как-нибудь 10–15 дней протянем, с горючим перебои, – потерпим». Адмирал Ф.С. Октябрьский просил помочь транспортными самолетами, 37-мм зенитными автоматами, а также увеличить количество подводных лодок, доставляющих грузы в Севастополь. В качестве транспортных судов предлагалось использовать десять моторно-парусных шхун, дооборудовав их навигационными приборами и зенитками.
Прочитав такой доклад, вышестоящее командование при всем своем желании вряд ли могло оценить истинное положение дел в осажденном городе. Командующий Севастопольским оборонительным районом бодр и, насколько можно судить, уверен в успехе. Даже отсутствие продовольствия его не смущает – «протянем»! Любопытен уже тот факт, что адмирал Ф.С. Октябрьский предложил своему начальнику штаба оборудовать моторно-парусные шхуны и поставить их на линию снабжения Севастополя. Вот только остается непонятным, почему только десять шхун, а не сто; и почему нельзя было дооборудовать зенитным вооружением боевые корабли и оставшиеся в строю транспорты, сформировать из них конвои и отправлять в Севастополь, ведь такая мера была бы намного эффективнее? Вопрос с использованием моторно-парусных шхун следовало поднять месяц-два назад, и вести речь не о десятке, а о десятках маломерных судов для доставки пополнений, снаряжения и для эвакуации раненых из Севастополя на Тамань, которая на то время еще была нашей.
С утра 27 июня, противник попытался ударами с двух направлений срезать выступ нашей обороны на Инкерманских высотах. С одной стороны атаковали румынские 18-я стрелковая и 4-я горнострелковая дивизии. Атака велась силами двух батальонов в направлении на Сахарную головку. Целью атаки: позиции 8-й бригады морской пехоты и 3-й батареи 3-го дивизиона дотов. С другой стороны, в направлении Инкерманского монастыря атаковали два немецких батальона из состава 22-й дивизии. Атака велась на участке 25-й дивизии (31-го и 54-го полков).

Утренняя атака противника была отбита. Во второй половине дня противник, подтянув резервы из состава 50-й и 132-й немецких пехотных дивизий и 4-й румынской горнострелковой дивизии, снова атаковал на тех же направлениях, введя в бой на каждом из направлений до полка пехоты, при поддержке самоходных орудий и танков. Пулеметные доты у подножья горы Сахарная головка были разбиты и советские войска оставили фронтальные скаты этой позиции.
Под ударами 4-й горнострелковой дивизии 3-й полк морской пехоты полностью оставил гору Читаретир, заняв оборону в верховьях Первомайской балки. В настоящее время там находится полигон бытовых отходов. Мусорные курганы периодически самовозгораются, напоминая о тех временах, когда здесь стелился дым сражений, а не копоть с вонючей свалки. 25-я дивизия свои рубежи удержала, но создалась угроза полного окружения войск. Противник уже простреливал второй мост через реку Черную (в районе современного ж/д моста), единственную переправу через реку, так как ближний мост уже был разрушен раньше. Захват противником вершины горы Сахарная головка привел к тому, что переправить через реку артиллерию 3-го сектора было невозможно. Удержание же этого выступа было крайне важно, т.к. он прикрывал подступы к штольням «Шампанстроя«, где была сосредоточена большая часть боезапаса, в том числе и боезапаса, вывезенного из штолен Сухарной балки.
Поздним вечером 27 июня у Ф.С. Октябрьского на флагманском командном пункте СОР собрались И.Е. Петров, И.Ф. Чухнов, П.А. Моргунов, В.Г. Фадеев. Октябрьский и Н.М. Кулаков дали указания формировать роты и батальоны из годных для боя бойцов всех тыловых частей; немедленно доставлять на позиции боезапас, который подается на самолетах, подводных лодках и эсминцах. П.А. Моргунов в своих воспоминаниях утверждает, что на этом совещании И.Е. Петров высказал мысль о том, что части 3-го сектора удержать своих позиций не смогут. Однако никаких действий с целью усиления рубежа вдоль северных скатов Сапун-горы предпринято не было.
С этого момента командование СОР было больше озабочено укреплением Рубежа обеспечения эвакуации, по остальным направлениям обороны Севастополя заняв позицию стороннего наблюдателя.
Вместе с тем, отход 25-й дивизии поставил в очень опасное положение 8-ю бригаду, которая до того момента прочно удерживала свои позиции. Переправиться днем под огнем противника она не могла и, вместе с тем, не могла долго удерживать свои рубежи, поскольку ее левый фланг и тыл оказались открытыми. Благодаря тому, что противник сам был занят перегруппировкой войск, во второй половине дня батальоны 8-й бригады начали отход с позиций. Переправляясь днем под огнем противника, пришлось оставить три 76-мм орудия.
По приведенному выше распределению сил СОР, видно, что командование недооценивало степень опасности десанта через Северную бухту и одновременно переоценивало опасность воздушного десанта. Это одна из причин того, что в составе IV сектора было всего 1500 бойцов, которые удержать многокилометровый участок вдоль берега Северной бухты физически были не в состоянии. Следует отметить, что основательно оборудованной обороны здесь не было, а контроль за побережьем осуществлялся отдельными патрулями. И это при том, что полнокровный батальон 9-й бригады, числясь в противодесантной обороне, находился вблизи 18-й береговой батареи!
Командование СОР все еще рассчитывало на длительное сдерживание противника на участках резервного и отсечных рубежах обороны. Многие командиры ощущали бесперспективность дальнейшего сопротивления и разрабатывали варианты действий на случай худшего исхода событий.
В ночь на 28 июня бывший командир 172-й дивизии полковник И.А. Ласкин беседовал с начальником политотдела соединения старшим батальонным комиссаром Г.А. Шафранским, его заместителем батальонным комиссаром А.Г. Нешиным и секретарем парткомиссии М.Р. Нейгером. «Было признано целесообразным, если не будет производиться эвакуация севастопольцев, смело идти на прорыв линии фронта врага и уходить в горы… Иначе все наши люди будут уничтожены», – рассказывал в своих воспоминаниях И.А. Ласкин (18).
Предполагалось, что пробиваться следует хорошо организованными группами на пространстве между Ялтинским и Симферопольским шоссе. Прорыв предполагалось начать не позднее чем через полтора часа после наступления темноты. С планом ознакомили начальника оперативного отделения капитана Б.А. Андреева, который был уроженцем Крыма. Тот с ним полностью согласился и сообщил, что подобные разговоры уже шли среди работников штаба.
Как мы видим, многие командиры уже явственно ощущали кризис обороны и разрабатывали собственные планы действий на случай катастрофы. И правильно, ведь планы командования СОР предусматривали, прежде всего, обеспечение своей собственной эвакуации…

Двадцать второй день, 28 июня

Бой не прекращался всю ночь с 27 на 28-е июня. За счет сокращения линии фронта противник смог высвободить резервы и переформировать части. Наши части никто не менял, и они уже по многу дней не выходили из боя. Против ослабленной 25-й стрелковой дивизии и 3-го полка морской пехоты все время наступало более пехотной дивизии, поддерживаемой танками и сильным артиллерийско-минометным огнем. Более того, авиация противника теперь действовала и в ночное время. В результате части III сектора вынуждены были отходить, неся большие потери. К утру, остатки полков 25-й дивизии отошли за реку Черную. Большая часть артиллерии сектора, находившейся на правом берегу, была потеряна, т.к. переправить тяжелые орудия по узкому, полуразрушенному мосту не было невозможности. У дивизии оставались лишь две батареи, позиции которых располагались на высоте Суздальская и прикрывали отход.
28 июня с 8 до 12 часов противник подтягивал резервы в район железнодорожного моста через реку Черная. Во второй половине дня немцы возобновили наступление силой до пехотной дивизии на участке фронта от станции Инкерман-2 до поселка Инкерман. В ожесточенном бою 8-я бригада, остатки 138-й стрелковой бригады и разрозненных частей III сектора отразили все атаки.
Обратите внимание, 138-я стрелковая бригада фигурирует и в сводках боев, ведущихся в 3-м секторе, и одновременно числится на позициях в 4-м секторе. Скорее всего, связанные боем батальоны бригады физически не могли выполнить требования директивы СОР по формированию 4-го сектора и продолжали сражаться в составе 3-го сектора. В районе пос. Инкерман противнику удалось переправиться через реку и вклиниться в наши боевые порядки. На этом направлении оставались два полноценных, хорошо оборудованных рубежа и «Рубеж прикрытия эвакуации», состоявший из двух линий земляных укреплений. 1-я линия обороны, имевшая в своем составе большое количество бетонных огневых точек, проходила по линии Карагач-Сапун-гора. Второй линией являлся собственно Тыловой рубеж обороны СОР.
К полуночи 28 июня советские части оборонялись на рубеже: Балаклава–дер. Кадыковка–поворот на Карань (109-я дивизия). От поворота на Карань вдоль Балаклавского шоссе до развилки с Ялтинским шоссе – 388-я дивизия (без одного полка). От развилки до Ялтинского кольца по скатам Сапун-горы 9-я бригада морской пехоты. Далее вдоль скатов и отрогов Сапун-горы 7-я бригада, 386-я дивизия – 8-я бригада морской пехоты.
Пожалуй, только теперь, после отступления за Черную речку остатки 138-й стрелковой бригады в количестве не более 800 человек заняли позицию на высотах в районе станции Инкерман-1, выполнив предписание директивы о переходе в состав 4-го сектора. Далее по кромке бухты и на высотах должны были держать оборону части с такими сложностями формируемого 4-го сектора. На тыловых позициях и рубеже прикрытия эвакуации оставался 8-й танковый батальон, полк 388-й дивизии (в составе одного батальона), свежая 142-я стрелковая бригада без батальона, погибшего на переходе в Севастополь на эскадренном миноносце «Безупречный». Один батальон 9-й бригады морской пехоты по-прежнему находился в районе Мраморной балки и балки Бермана.
Помимо указанных подразделений из тыловых частей спешно формировались сборные батальоны, которые сосредотачивались на линии тылового рубежа в районе хутор Отрадный – хутор Коммуна. То есть резервы в распоряжении командования СОР были, оставалось только ими разумно распорядиться. А вот с этим у командования СОР были свои пред эвакуационные «соображения».

Между тем, попаданием нескольких бомб в Троицкий туннель была засыпана остававшаяся до той поры в действии бронеплощадка бронепоезда «Железняков», одна платформа которого еще раньше была засыпана там же. В эти последние дни «Железняков» действовал очень активно и нанес врагу чувствительные потери. Но теперь оба выхода были засыпаны, и бронепоезд был погребен в туннеле. Экипаж сумел снять и вынести на поверхность несколько минометов и пулеметов, которые были включены в общую схему обороны сектора. Входы в тоннель были окончательно засыпаны 28 июня. В нем помимо 60 человек с бронепоезда «Железняков» и 300 раненых из 2-го Перекопского полка морской пехоты осталось около 400 человек – руководители и часть рабочих Спецкомбината № 1, боевая рабочая дружина, жители Корабельной стороны. Официальные потери войск за день составили 578 человек убитыми и 107 человек ранеными. Штаб гражданской обороны провел очередное совещание, инструктируя командиров рабочих дружин и пожарные расчеты предприятий. Погибших и раненых жителей города теперь уже никто не учитывал.
Мощным налетам немецкой авиации подверглись позиции на Сапун-горе. Налет был произведен с 18 до 20 часов силами 80 самолетов. Двое суток с вечера 26 по утро 29 противник вел интенсивный артиллерийский обстрел наших позиций. Под давлением противника 386-я дивизия и 7-я бригада морской пехоты отошли на Сапун-гору, немного спрямив фронт и уплотнив боевые порядки. Сюда же были стянуты 81-й и 125-й танковые батальоны. Последний, насчитывавший 24 танка, сосредоточился в Хомутовой балке.
Части XXX корпуса к исходу дня вошли в соприкосновение с частями LIV корпуса, и тем самым были созданы необходимые предпосылки для совместного наступления на Сапун-гору, к которому так долго готовились. В этой связи командующий 11-й армией отдал соответствующий приказ. Для командования и войск XXX корпуса известие о предстоящем наступлении стало облегчением. Вот уже несколько дней дивизии находились на исходных позициях для атаки под постоянным огнем советской артиллерии и авиации и несли потери, не имея возможности двинуться вперед. Теперь период ожидания остался позади. Генерал М. Фреттер-Пико пребывал в уверенности, что им и его подчиненными сделано все необходимое для достижения успеха в намеченном на завтра наступлении (27).

Двадцать третий день, 29 июня

Потеря Северной стороны свидетельствовала о том, что удержать Севастополь не удастся, но оставалась уверенность в том, что, сдерживая противника на Тыловом рубеже, сохраняется возможность, опираясь на бухты Стрелецкую, Камышовую и Казачью, провести поэтапную эвакуацию войск. Казалось бы, что Октябрьский способен решить эту проблему, и получить разрешение на эвакуацию. Мы хорошо помним о том, что для решения менее значимых вопросов, Филипп Сергеевич, игнорируя командование фронта, неоднократно напрямую выходил на Ставку и Верховного главнокомандующего. О том, как Филипп Сергеевич решал эту проблему, мы поговорим несколько позже.
При анализе обстановки у командования Севастопольским оборонительным районом сформировалось убеждение, что противник в самое ближайшее время предпримет наступление, в котором определится судьба осажденного города. Если армия выстоит на занимаемых рубежах, немецкое наступление сорвется, если нет – вся советская группировка потерпит поражение. «Мы должны удержаться на этом рубеже, дальше отступать нам некуда», – записал в тот день в своем дневник Ф.С. Октябрьский (20).
Не оставалось сомнений, что атаковать противник будет через Сапун-гору. Впрочем, направление главного удара все еще оставалось тайной. Считалось, что атаковать вдоль Ялтинского шоссе с применением танков немцы не решатся, поскольку бронированным машинам по разрушенной дороге через минные поля в гору не подняться. Следовательно, в наступление пойдет в первую очередь пехота, конечно же, при полной поддержке артиллерии и авиации. Но, как ни прикидывали, где же именно, сделать однозначный вывод не смогли. При отсутствии достоверных данных о сосредоточении ударной группировки противника у командования получалось, что ожидать удара можно отовсюду.
В 1 час 30 минут начался массированный обстрел Сапун-горы. Именно на этом участке советские войска ожидали атаки немецких войск. Еще накануне немецкие и румынские офицеры демонстративно изучали склоны Сапун-горы.
Из воспоминаний генерала Жидилова: «Я не покидаю своего наблюдательного пункта. 28 июня, в четыре часа утра, нас настораживает шум со стороны Ялтинского шоссе. На повороте дороги показывается мотоцикл, потом еще один, а за ним легковая машина. В предрассветной мгле трудно разглядеть подробности, но зоркие матросы все же замечают: и в машине, и на мотоциклах – фашистские офицеры. Вот они уже на расстоянии винтовочного выстрела. Останавливаются, поднимаются на пригорок. Рассматривают Сапун-гору в бинокли» (8).
Но главные события развернулись не на этом участке. В 02 ч 15 мин по всей Северной бухте враг пустил дымовую завесу, под ее прикрытием немцы начали переправу на 100 (кто их считал?) катерах и шлюпках. В 2 часа 50 минут подразделения 16-го и 47-го немецких пехотных полков 22-й высадились в районе ГРЭС и повели решительное наступление вдоль Георгиевской и Троицкой балок. Продвижению штурмовых подразделений противника способствовал огненный вал, создаваемый десятком полевых батарей, заблаговременно занявших позиции на возвышенностях противоположного берега Северной бухты. В этой ситуации немецкие части оказались в мертвой зоне для нашей немногочисленной артиллерии 4-го сектора и тем более для 8-й береговой батареи на Александровском мысу.
Попробуем еще раз уточнить, какими средствами предполагалось препятствовать высадке противника и какими силами предполагалось удерживать этот рубеж? Для обороны позиций в 4-м секторе выделялись: 138-я стрелковая бригада, два батальона формируемых из тыловых частей, каждый по 350 человек, и остатки 345-й дивизии. Всего в секторе по приказу командования СОР и по последующим отчетам числилось около 2,5 тыс. бойцов. Во всех послевоенных отчетах в числе войск 4-го сектора неизменно указывалась 138-я стрелковая бригада. Это возмутительная ложь. Батальоны этой бригады до 18 июня сражались в составе 1-го сектора, до 28 июня находились в боевых порядках 3-го сектора обороны и, отойдя вместе с 8-й морской бригадой на Южную сторону, занимали позиции в районе станции Инкерман, примыкая левым флангом к позициям, выделенным вновь образованному 4-му сектору. Как уже говорилось на тот момент в бригаде оставалось не более 800 человек. От 345-й дивизии оставалось не более 300 человек. Даже если принять на веру, что два батальона из частей тыла к ночи 29-го июля были сформированы, то общее число личного состава в 4-м секторе обороны составляло не более 1800 человек. Это при условии, что там же числились и воины 138-й бригады.
Теперь, чтобы не быть голословными, берем выписку из приказа командующего армией с утверждением участков обороны на рубежа 4-го сектора: от Павловского мыска до батареи № 701 на Малаховом кургане, через позиции зенитной батареи на Камчатском люнете, далее вдоль Килен-Балки до редута Виктория.
Некоторую ясность по составу частей, выделенных на рубеж вновь создаваемого 4-го сектора вносит маршал Крылов в своих воспоминаниях: «…самым неотложным сделалось укрепление южного берега Северной бухты, который до недавнего времени не рассматривался даже в качестве запасного оборонительного рубежа. Теперь же здесь, почти в центре города, следовало ждать вражеского десанта. Или, говоря армейским языком, переправы немцев с северного берега бухты. На Корабельной стороне, от Воловьей балки до Павловского мыска, рыли траншеи, строили доты и дзоты, устанавливали прожекторы. Ответственность за этот участок командующий СОР возложил на генерала П.А. Моргунова: раз фронт проходил по берегу, хотя бы и внутри города, вступала в свои права береговая оборона. На этот рубеж выводилась прямо из боев на Мекензиевых горах 79-я бригада Потапова, которая по числу бойцов соответствовала уже не больше чем нормальному батальону. Для подкрепления ей придавались 2-й Перекопский полк Тарана, тоже весьма немногочисленный, и несколько подразделений, сформированных в тылах. Потапову был подчинен бронепоезд «Железняков», для которого основной огневой позицией назначался участок пути около электростанции, а укрытием – Троицкий тоннель, ближайший к Севастопольскому вокзалу…» (17).

Вы, должно быть, обратили внимание на такой факт, что перечисляя силы и средства, выделенные для удержания рубежа от горы Суздальской до Троицкой балки, Николай Иванович Крылов перечисляет только те немногие части, которые реально могли оказать противодействие штурмовым батальонам противника. Здесь не числятся ни сводные роты Местного стрелкового полка, ни батальон флотского экипажа, участки обороны которых проходили от Троицкой балки до Павловского мыска.
Если бы Филипп Сергеевич Октябрьский не сидел бы в бункере своего ФКП, а оценил бы на местности состояние и обеспечение войсками рубежа, выделенного войскам 4-го сектора обороны… Я, пожалуй, погорячился, «…советские адмиралы под пулями не ходят». Это Эрих Манштейн мог выехать на Северную сторону при планировании десанта через бухту…
Ну, а нам кто мешает «определиться» на местности? Маршрутное такси № 26, идущее от вокзала через площадь Макарова, Троицкую балку, микрорайон Абрикосовка… Оставляем слева внизу ГРЭС, остановимся у памятника Инкерманскому сражению. Если оставить памятник слева и выйти на крутой обрыв, нависающий над Инкерманской долиной, то обнаружим хорошо сохранившиеся остатки мощного бетонного сооружения – это бывший выносной КП 35-й береговой батареи. Оценив неприступность позиции, вы удивитесь, почему на ней не задержали врага… Экскурсионные группы привозят сюда на автобусах. Долго они здесь не задерживаются. Экскурсоводы обращают внимание на неприступность позиций, занимаемых английскими войсками в ходе Инкерманского сражения, но старательно уходят от вопросов: почему эти уникальные по неприступности позиции не были в полной мере использованы нашими войсками в конце июня 1942 года?
Теперь можно считать, что вы ознакомились с участком, выделенным для обороны войскам 4-го сектора. Протяженность рубежа, без учета извилистой береговой черты, составляла чуть более шести километров. Если бы все выделенные в сектор бойцы заняли назначенный им рубеж обороны, то на каждого пришлось бы не менее трех метров траншеи или хода сообщения. Вы представляете себе, какой бы это был «грозный» заслон на пути десантных групп, сформированных из элитных егерских и саперных частей, поддержанных огнем десятков тяжелых батарей и штурмовой авиации?
Наш рубеж был усилен тремя бетонными огневыми точками, простреливавшими Килен-балку, двумя артиллерийскими дотами, № 18 и № 19, одним 85-мм орудием на зенитной батарее и двумя морскими орудиями батареи № 701. Полевой артиллерии сектор не имел, не считая слабеньких «сорокапяток». В частях, выделенных в оборону сектора, отсутствовали станковые пулеметы и тяжелые минометы. Значительная часть личного состава после переправы с Северной стороны не имела даже стрелкового оружия. Подвоз боезапаса к этим частям и рубежу обороны еще не был налажен. Подавляющее большинство этих матросов и солдат, участвуя в последних жесточайших боях на Северной стороне, были свидетелями крайне бестолкового руководства со стороны армейского и преступно жестокого отношения со стороны флотского командования, официально запретившего проведение эвакуации войск и техники на южную сторону Северной бухты.
После оставления опорных пунктов на Северной стороне многие моряки и пехотинцы стали участниками самодеятельной на подсобных средствах эвакуации, сопровождавшейся большими потерями. Этих людей было тяжеловато мобилизовать на очередной коллективный подвиг. Сборные роты, сохранившие названия 79-й бригады, Перекопского пока, Местного полка береговой обороны части были размещены в казармах учебного отряда и флотского экипажа на Корабельной стороне, ежедневно участвуя в создании укреплений, обеспечивая охрану позиций и наблюдение за северным берегом бухты. Сохранились подтверждения того, что со стороны командования СОР осуществлялся контроль за оборудованием этого рубежа и проводились проверки его готовности к отражению ожидаемого десанта… О посещении этого участка генералом Петровым 27-го числа мы уже упоминали.
Во второй половине дня 28-го июня генерал Моргунов вместе с комендантом Севастополя подполковником Старушкиным проверили ход работ по строительству укреплений на Корабельной стороне. Они проследовали вдоль южного берега Северной бухты, проверяя состояние противодесантной обороны, осмотрели сам Севастополь и с грустью отметили, что от его былой красоты и величия почти ничего не осталось. По причине большого количества завалов на улицах, из-за которых было трудно проехать напрямую в нужный район, родилось решение произвести расчистку наиболее важных транспортных магистралей – Центрального кольца, образуемого улицами Ленина, Нахимовской и Морской, а также тех улиц, которые вели к линии фронта. Командующего береговой обороной СОР, лично ответственного за этот участок обороны, видимо, вполне удовлетворил процесс состояния оборонительных сооружений вдоль Южного берега Северной бухты и степень готовности войск к отражению вполне ожидаемого морского и воздушного десантов противника… Более того, генерал Моргунов счел возможным, а главное, своевременным(!!!) озадачить коменданта гарнизона подполковника Старушкина на… организацию работ по расчистке улиц Центрального городского кольца!
Создается впечатление, что эти два ответственных руководителя, несущих персональную ответственность за оборону исключительно важного промежуточного рубежа обороны, пребывали в какой-то параллельной реальности… Быть может, они мысленно представляли себя уже на Кавказе, куда им предстояло попасть через пять дней?

Кстати, после инспекторской поездки по рубежу оборону, выделенному 4-му сектору на Корабельной стороне, генерал П.А. Моргунов заехал в Городской комитет обороны и сообщил находившимся там секретарям горкома Б.А. Борисову, А.А. Сариной и В.П. Ефремову о положении на передовой. Далее разговор зашел о ситуации в городе и мероприятиях на случай прорыва групп противника в Севастополь. Было решено поручить борьбу с ними рабочим отрядам, для чего им было выдано оружие. Стоило ли после этого удивляться тому, что через несколько часов после этого «инспекторского» обхода, рубеж обороны на Корабельной стороне был захвачен высадившимся десантом противника?
В предчувствии дальнейшего нарастания кризиса в обороне, командующий Приморской армии вызвал к себе на командный пункт всех командиров дивизий и бригад. Командарм хотел выслушать их мнение о состоянии их соединений и частей. Совещание началось в 21.00 и проходило в здании столовой штабов армии и береговой обороны в бывшем караульном помещении военного городка Херсонесских погребов. Генерал И.Е. Петров взял слово первым и кратко доложил о сложившейся к исходу дня обстановке. Закончив, он предложил высказываться собравшимся командирам, дав каждому из них по 10 минут. Командиры в первую очередь стали сообщать об оставшемся количестве «штыков», и тут командарм и члены Военного совета услышали совсем не то, на что рассчитывали. Вместо прежних «успокаивающих» донесений им доложили, что в дивизиях осталось всего по 400–600 человек боевого состава, в бригадах, кроме 9-й, долгое время находившейся в резерве, и вновь прибывшей 142-й, и того меньше: по 200–300 бойцов. Всех, без кого было возможно обойтись в тылах, уже отправили на передовую, но количество потерь растет, а пополнения нет. Все сказанное означало, что фронт фактически удерживать некем, удержать позиции в случае нового наступления будет крайне сложно.

Выступивший затем Член военного совета Приморской армии дивизионный комиссар И.Ф. Чухнов попытался скрасить негативное впечатление. Он остановился на политическом моменте, объяснив вытекающие из него задачи, уточнив, как они влияют на роль коммунистов и комсомольцев в деле поддержания боевого духа войск и веры бойцов в неминуемую победу. Последним слово вновь взял командующий армией. Собственно, к сказанному добавить было уже нечего, поэтому генерал еще раз потребовал «почистить тылы» и направить на передовую всех годных к строю, включая саперов, связистов и артиллеристов, оставшихся без своих орудий. Он заверил собравшихся командиров, что командование СОР делает все от него зависящее по обеспечению фронта пополнением, боеприпасами, продовольствием. Но следует понимать, что возможности его не безграничны, все морские коммуникации находятся под постоянным наблюдением противника, который по каждому идущему в Севастополь кораблю или судну наносит мощные авиационные удары. Поэтому главное сейчас – постоянно настойчиво объяснять личному составу его боевые задачи и поддерживать высокий боевой дух войск.

После окончания совещания генерал Моргунов вернулся на свой командный пункт, где собрал работников штаба береговой обороны с тем, чтобы сообщить им обстановку и поставить перед ними задачи на очередной день. Во время доклада в комнату вошел оперативный дежурный штаба капитан В.Г. Никитченко и сообщил, что наблюдателями в районе мыса Фиолент обнаружено движение 12 шхун противника. Генерал П.А. Моргунов сначала потребовал проверить, нет ли в море наших кораблей, например, подводных лодок, и только получив ответ, что никаких кораблей в этом районе нет, приказал 18-й батарее открыть огонь.
В районе самого мыса Фиолент высадить десант в принципе было невозможно – не позволял берег, крутой и обрывистый. Наверх с узкой береговой черты вели лишь узкие, осыпающиеся тропы, выходы с которых круглосуточно контролировались патрулями из состава личного состава береговых батарей и подразделений морской пехоты. С этой целью до последних дней борьбы за Севастополь в районе Георгиевского монастыря и 18-й батареи размещался один из батальонов 9-й бригады морской пехоты. Командование СОР не без оснований считало высадку десанта в этом районе побережья невозможным. По предположению командующего береговой обороной генерала Моргунова обнаруженные шхуны шли по направлению к мысу Херсонес, где на 35-й батарее располагался запасной КП. Там имелось несколько галечных пляжей, пригодных для высадки десантных и диверсионных групп.
18-я батарея открыла огонь по судам противника с расстояния в 6,5–7,5 км. Ею было потоплено 9 из 12 шхун, остальные ушли в море. Примерно в это же время в районе Георгиевского монастыря было замечено несколько катеров противника, которые, видимо, проводили демонстративное маневрирование, с целью выявления наших огневых средств в этом районе. Обстрелять их не было возможности, так как они находились в «мертвой зоне» береговых батарей.
Вскоре было получено сообщение от начальника штаба Береговой обороны полковника И.Ф. Кабалюка. Он доложил, что противник открыл огонь по южному берегу Северной бухты и, очевидно, готовится к высадке десанта. 2-му и 177-му дивизионам был дан приказ открыть огонь. Генерал П.А. Моргунов тут же приказал командиру боевого района IV сектора подполковнику Н.А. Баранову и коменданту города подполковнику А.П. Старушкину привести подчиненные им войска в боевую готовность. По тревоге были подняты все части Береговой обороны и гарнизона (13).
На этот раз командиры СОР не ошиблись: противник действительно приступил к высадке десанта. Переправу, предпринятую на широком фронте, обеспечивали едва ли не вся артиллерия 64-го армейского корпуса немцев и десятки пикирующих бомбардировщиков. Чтобы нарушить или затруднить переправу, огня береговых батарей оказалось недостаточно, а артиллеристы частей, занявших оборону на Корабельной стороне, имели по десять снарядов на пушку. Последний из наших бронепоездов был заперт в Троицком туннеле. Оставшиеся в живых участники боев той ночи на Корабельной стороне утверждали, что с десяток десантных лодок и понтонов с техникой удалось потопить. Эту информацию опровергает генерал-фельдмаршал Манштейн в своих воспоминаниях, но на них мы остановимся позднее.
В воспоминаниях участников обороны Севастополя говорится, что в 2.00 немцы открыли артиллерийский огонь по южному берегу Северной бухты, а в 2.15 с северной стороны на город поползла дымовая завеса. К сожалению, погода благоприятствовала действиям противника: было сравнительно тихо, только слабый ветер дул с северного направления. Артиллерийские корректировочные посты вскоре перестали просматривать поверхность бухты, которую постепенно затягивало густым дымом. Исключением стали артиллеристы 2-го дивизиона, имевшие наблюдательный пост на старом укреплении Александровского мыса в районе нынешнего яхт-клуба. Находившаяся там 8-я батарея смогла вести огонь по начавшим переправу немецким штурмовым лодкам. Остальные батареи могли бить только по расчетным данным. Противник в своих документах отрицает проведение какой-либо артиллерийской подготовки. Напротив, от нее отказались умышленно, чтобы достичь внезапности. Очевидно, что момент начала переправы обороняющиеся упустили, а за артподготовку приняли артиллерийскую поддержку уже высадившихся на плацдарме войск.
В операции по переправе через Северную бухту были задействованы 22-я и 24-я дивизии. Для преодоления водной преграды в каждой из них были сформированы боевые штурмовые группы. Силы, предназначенные для высадки, были разбиты на четыре волны. В первой переправлялись штабы 1-го и 3-го батальонов 31-го полка, 9-я рота, 4 группы станковых пулеметов, всего 200 солдат и офицеров. Во второй волне – штаб 2-го батальона, 5-я и 7-я роты, два взвода саперов, две пулеметные группы, всего 205 человек. В третьей перебрасывались оставшиеся части 1, 2 и 3-го батальонов, штаб 31-го полка, боеприпасы, продовольствие и снабжение, всего 90 человек. И, наконец, в последней волне – 2-й батальон 102-го полка, оставшиеся саперные и разведывательные части. Для переправы предполагалось задействовать 40 штурмовых лодок. В первой волне от 22-й дивизии на 76 штурмовых лодках должен был следовать батальон 65-го пехотного полка и рота саперов, которыми командовал полковник Шиттинг. Атака через бухту была сопряжена с огромным риском, ведь если бы советские войска, оборонявшие южный берег, вовремя заметили переправу, им не составило бы большого труда утопить немцев.
В районе полуночи солдаты 31-го полка с приданным ему 2-м батальоном 102-го полка и 24-м саперным батальоном заняли исходные позиции. Около 2.00 прилетели немецкие самолеты, чтобы гулом своих двигателей заглушить шум моторов штурмовых лодок. Три катера поставили дымзавесу. В 2.35, когда дымовая завеса достигла южного берега, противник начал переправу. Солдаты первой волны на руках донесли лодки до уреза воды, сели в них и уже через три-четыре минуты высадились на противоположном берегу.

По немецким сведениям, никакого противодействия со стороны оборонявшихся во время переправы оказано не было. Очень похоже, что огонь нескольких 45-мм орудий, находившихся на этом участке берега, немцы не приняли всерьез. Красноармейцы 95-й и 345-й дивизий, 79-й бригады морской пехоты и 2-го полка морской пехоты находились в своих укрытиях в штольнях и в Троицком тоннеле и не заметили начала высадки. Первая волна штурмовых лодок достигла противоположного берега в 3.30, высадив передовые группы 24-й дивизии. В 3.00 начала подготовку к форсированию Северной бухты и 22-я дивизия. В 3.55 на противоположный берег переправилась ее первая волна – 16-й пехотный полк.
Немецкие солдаты сразу же блокировали выходы из штолен и из тоннеля. К 6.00 на южном берегу уже оказались все четыре волны десанта. 3-й батальон 102-го полка совместно с саперами подорвал выходы из штолен и северный выход из тоннеля. И только тогда советская оборона ожила, раздались первые выстрелы из пулеметов и орудий. Немцы отмечали, что слабый артиллерийский огонь не смог не только сорвать, но даже хоть как-то осложнить переправу, а оборона по южному берегу не остановила высадку. Почти сразу же фронт обороны был прорван, и противник захватил изгиб дороги восточнее Килен-балки и высоты восточнее от нее. Вслед за 16-м полком штурмовые лодки доставили на берег части 47-го и 65-го полков. Их усилиями плацдарм был быстро расширен и укреплен во всех направлениях.
Главные участки высадки находились напротив Троицкой, Георгиевской и Сушильной балок. Сопротивление советских войск на участках высадки было быстро сломлено, и немцы стали оборудовать плацдармы и накапливать там необходимые для дальнейшего наступления силы. Линия обороны советских войск оказалась разорванной, а отсутствие подвижных резервов исключило возможность проведения быстрых контратак. Противник убедился, что ему удалось добиться полной внезапности, и его потери во время переброски первой волны оказались минимальными. Организованного сопротивления во время высадки и боя за плацдарм на берегу оказано не было, единственным крупным очагом оказался только северо-восточный вход в Троицкий тоннель.
В бой с высаживавшимися батальонами 22-й и 24-й дивизий вступили остатки 95-й и 345-й дивизий, 79-й и 138-й бригад, 2-го полка морской пехоты, отдельные части береговой обороны, поднятые по тревоге. Но их сил для удержания береговой линии было недостаточно. Не выдержав, бойцы этих частей стали отходить, дав возможность противнику закрепиться на захваченных плацдармах.

У Георгиевской балки в бой с высадившимся противником вступили остатки 79-й бригады, в районе Севастопольской ГРЭС боем руководил майор И.И. Кохно. Сдержать противника они не смогли, понеся новые потери, бригада отступила правым флангом к Малахову кургану, левым – к Павловскому мыску. В 6.35 южного берега достиг еще один полк 24-й дивизии. Он вступил в бой в устье Килен-балки и около северо-восточного входа в Троицкий тоннель.
В середине дня 24-я дивизия правым флангом и центром продолжала расширять прорыв, но ее левый фланг уперся в узел сопротивления в верховьях Георгиевской балки, уничтожить который, даже во взаимодействии с 50-й дивизией, сразу не удалось. Тогда была сформирована ударная группа, которая была направлена в обход, чтобы там соединиться с наступающими с юга батальонами соединения генерала Ф. Шмидта.
После полудня 22-я дивизия возобновила наступление. Однако кратковременной паузы советскому командованию оказалось достаточно для приведения своих войск в относительный порядок и перегруппировки. Поэтому, когда 16-й и 47-й полки вышли к Килен-балке и попытались пересечь ее, они попали под сильный сосредоточенный огонь. За обстрелом последовало несколько контратак, предпринятых одновременно с северного и южного направлений. Немецкое наступление застопорилось, батальоны пришлось спешно выводить из балки, которая грозила превратиться в ловушку. Тем временем остановилось продвижение 65-го полка, его пехота была вынуждена залечь под сильным пулеметным и ружейным огнем в районе. В 19.00 противник приступил к восстановлению дамбы, расположенной в восточной части Северной бухты, отказавшись от продолжения атак.

Вполне успешно развивалась борьба на плацдарме 24-й дивизии. «Утром на южный берег бухты были дополнительно переброшены три батальона 31-го и один батальон 102-го полков. Вскоре после высадки по ним открыла огонь советская артиллерия, предположительно из орудий калибра 152 мм, обстрел продолжался с 12.00 до 14.30…». Это первое упоминание немецких документов о стрельбе по участку высадки орудий 8-й береговой батареи. «…Но остановить наступление только огнем орудий было, конечно, невозможно. Саперы подорвали северо-восточный выход из Троицкого тоннеля. Вследствие потерь, понесенных батальонами, а также общего утомления продолжение наступления было отложено до 20.30».
Далее командир дивизии предполагал захватить Школу оружия Учебного отряда Черноморского флота и, во взаимодействии с 22-й дивизией, – Камчатский люнет. За день перед фронтом 24-й дивизии на плацдарме было убито до 500 красноармейцев.
В 17.00 неожиданно на воздух взлетело трехэтажное здание и штольни, расположенные у северо-восточного входа в Троицкий тоннель. Поскольку немецкие саперы никаких действий не проводили, командование 24-й дивизии пришло к выводу, что «русские подорвали себя сами…». Судя по всему, речь шла о взрыве шести тонн тола, находящихся в подземном хранилище Минного арсенала флота.
В течение всего дня на южный берег происходила переброска основных сил 22-й и 24-й дивизий, артиллерии и минометов, практически не встречая противодействия со стороны советских войск. Во второй половине дня противник развернул наступление с захваченных плацдармов в направлении Килен-балки и горы Суздальской. К исходу дня эти рубежи немцами были захвачены. В результате войска IV сектора были оттеснены на линию западные скаты Килен-балки–Камчатский люнет–английский редут «Виктория». Сюда отошли остатки сводного батальона 95-й дивизии и заняли оборону между верховьями Килен-балки и Докового оврага, прикрыв направление на Камчатку и Малахов курган. У Английского кладбища закрепились бойцы батальона, сформированного из подразделений химической защиты. В полуокружении на северо-восточных скатах горы Суздальской оказались ослабленные боем батальоны 138-й бригады, остатки 345-й дивизии и сводные роты 8-й бригады.

Информация, изложенная в немецких документах, не бесспорна, но она всё же дает возможность представить общих ход боевых действий на Корабельной стороне в течение суток с момента высадки десанта.
Спустя час после высадки немецкого десанта, чтобы не допустить переброску наших резервов с позиций 1-го и 2-го секторов, противник начал наступление и на Сапун-гору. Именно здесь решалась судьба обороны, судьба Приморской армии, судьба Севастополя. Штурма Сапун-горы ждали, к его отражению готовились, насколько было возможно, тщательно. В целом, позиция вдоль гребня горного массива выглядела неприступной, и, если учесть, сколько сил и времени тратил противник на захват наших менее укрепленных позиций на Мекензиевых горах, у командования Приморской армии и СОРа были основания полагать, что Сапун-гора станет костью в горле немецкого наступления. Но наше командование, как это случалось и прежде, не могло определить, в каком именно месте на более чем 8-километровом участке обороны немцы попытаются нанести главный удар. Поэтому оборонявшиеся на высотах войска были равномерно распределены по склонам  гребням и вершинам.
Полоса обороны СОР шла по рубежу высот Карагач-Сапун-горе–горе Суздальской и была оборудована средствами полевой и долговременной фортификации. Имелись окопы полного профиля, ходы сообщения, доты и дзоты. Перед линией дотов и дзотов были оборудованы минные поля и проволочные заграждения. Сложность заключалась в том, что предполье, по которому предстояло наступать противнику, для большинства наших береговых батарей находилось в мертвой зоне. Несколько морских орудий, перенесенных на склоны Сапун-горы, должны были решить проблему, но к ночи с 28 на 29 июня большая часть этой артиллерии была выведена из строя авиацией противника. Оставалось несколько орудий в дотах, расположенных вдоль Симферопольского шоссе, но они были расположены близко к противнику, а бетонные СЖБОТы, прикрывавшие подступы к дотам были подавлены. Большая часть полевой артиллерии почти не имела боезапаса и подвергалась налетам авиации, поэтому возможности маневрирования артиллерийским огнем у защитников Севастополя при защите этого рубежа практически не было.
В некоторых источниках указывается, что 75% дотов сапун-горского рубежа не занимались расчетами из-за отсутствия вооружения, т.к. некомплект станковых пулеметов в войсках составлял до 65%. Но это не совсем так. 2-й и 3-й дивизионы дотов имели штатное вооружение и были обеспечены полным боекомплектом.

Пользуясь ночной темнотой, части XXX корпуса вышли на исходные рубежи для атаки. В 3.30 немецкие орудия и минометы открыли огонь необычайной мощи. «В то время как артиллерия покрывала конусообразными разрывами участок прорыва на Сапун-горе, легкие и тяжелые орудия, установленные на западной гряде Федюхиных высот, направили свои выстрелы на дзоты противника, тяжелое пехотное оружие и зенитки, приданные каждому атакующему подразделению, били по позициям противника на склонах», – записано в «Журнале боевых действий XXX корпуса». «…Чтобы лишить оборонявшихся возможности вести фланговый огонь, их позиции на высотах в районе д. Карань были накрыты плотной дымовой завесой
Основной удар по позициям на Сапун-горе наносила 170-я дивизия. В четырех ее пехотных полках насчитывалось: в 391-м – 771 чел., в 399-м – 807 чел., в 420-м – 545 чел., в 105-м – 713 чел (24). В первый атакующий эшелон командиром соединения Э. Зандером были выделены (с севера на юг соответственно): 3-й батальон 399-го, 2-й батальон 420-го и 1-й батальон 391-го полков. Фронт наступления не превышал 800 м. Им предстояло нанести удар от Федюхиных высот через железнодорожную ветку против участка обороны 386-й дивизии.
Правее ударной группировки 170-й дивизии действовали батальоны румынской 1-й горной дивизии. К северу от нее находилась полоса наступления соединения генерала Г. Манолиу. В атаку он выделил два батальона: 8-й батальон 9-й горных групп и 4-й саперный батальон. На правый фланг 7-й бригады морской пехоты был нацелен 1-й батальон 124-го полка, уступом влево от которого в общем направлении на выс. 113, 8 выдвигался один батальон 266-го полка.
Артиллерийское наступление обеспечивали полки 170-й, 28-й и 72-й немецких, 1-й, 4-й румынских дивизий, а также 2-й дивизион 2-го полка, 2-я батарея 818-я тяжелого дивизиона, 2-я батарея 284-го дивизиона, 150-мм гаубицы 154-го дивизиона, 210-мм мортиры 857-го дивизиона, 150-мм орудия 767-го полка, 70-й минометный полк и 2-й дивизион 1-го минометного полка…» (27).
Немцам и румынам в районе Сапун-горы противостояли крайне ослабленные части 386-й дивизии, 7-й и 9-й бригад морской пехоты. В д. Новые Шули располагалась рота 8-й бригады, которая должна была сковывать лобовые атаки в сторону Сапун-горы. В действительности оказалось, что ее принесли в жертву.
К 29 июня 7-я бригада морской пехоты состояла из трех батальонов, в которых насчитывалось до тысячи бойцов и командиров. В артиллерийском дивизионе, которым командовал К.К. Иванов, оставалось совсем немного снарядов. В поддерживающей бригаду 19-й батарее и 130-мм орудиях Малахова кургана боеприпасы также подходили к концу. Поэтому отразить с помощью артиллерии крупную атаку противника, как это бывало неоднократно в ноябре и декабре 1941 года не представлялось возможным. Из остатков тыловых подразделений заместитель командира бригады интендант 1 ранга П.М. Будяков сформировал роту, во главе которой встал капитан Минчонок. Она составляла последний резерв генерала Е.И. Жидилова (9). Малочисленными с предельно изнуренным личным составом были полки 386-й дивизии, и батальоны 8-й и 9-й бригад.
Немецкая артиллерийская подготовка началась в 2.30 залпом тяжелой батареи из района Сухой речки. Вскоре канонада превратилась в один сплошной рев – разобрать слова даже рядом стоящего человека было невозможно. По словам бывшего командира 7-й бригады генерала Е.И. Жидилова, «…привыкли мы ко всему, но такого еще не переживали» (8). Участок обороны 5-го батальона капитана А.В. Филиппова был полностью накрыт разрывами снарядов и мин, сразу же появились раненые и убитые. Тревожная ситуация складывалась и в остальных батальонах. Но наибольшей интенсивности обстрел велся по ложбине между высотами 75,0 и 111,0, где оборонялись части 386-й дивизии.
Немногим лучше была ситуация на позициях 9-й бригады морской пехоты. Самый плотный огонь был открыт по участку, занимаемому 1-м батальоном бригады. Уже вскоре после начала обстрела всякая связь с батальоном прервалась, и восстановить ее более не удалось. Через 40 минут противник перенес огонь вглубь обороны.
Чуть ли не основной причиной быстрого прорыва обороны на Сапун-горе заключалась в том, что с первых минут начала штурма была нарушена связь, обеспечивавшая боевое управление частями и подразделениями. Захват ГРЭС и отключение подачи электроэнергии в город, которое произошло около 5 часов утра, дезорганизовало оборону, т.к. многие телефонные станции, обеспечивавшие рубежи обороны, были запитаны от городской сети.  Оборона стала практически неуправляемой и держалась лишь на мужестве отдельных групп защитников.
Из воспоминаний Жидилова: «И тут телефон замолчал. Проводная связь прекратилась со всеми батальонами и со штабом армии. Восстановить ее не удается... В 06.00 противник превосходящими силами прорвал фронт советской обороны на участке 775-го полка 386-й дивизии» (8).

В 4.30 немецкая пехота поднялась в атаку. Как только она попыталась перейти железнодорожную линию, проложенную от Балаклавы к Инкерману (ныне проходящая восточнее автомобильной трассы. – Б.Н.), на нее обрушился сильнейший огонь с занимаемых советскими войсками позиций. Вся долина восточнее ж-д насыпи оказалась под обстрелом, и атакующие сразу же понесли крупные потери. Нелегко пришлось и тем частям, которые еще не успели перейти железную дорогу, – по ним били минометы, прижимая их цепи к земле. Немцам в этот момент могло показаться, что вся их артиллерийская подготовка прошла впустую: никто не пострадал, и теперь придется, как и в предшествующие дни, выбивать обороняющихся из каждого окопа и из каждого дзота штыком и гранатой.
Использовать артиллерию и минометы для поддержки атакующих частей было невозможно: не позволяли утренние сумерки, дым от разрывов и поднявшаяся к небу пыль. Взлетавшие тут и там белые и красные ракеты скорее мешали, чем помогали наблюдателям определить местоположение передовых частей. В результате атака 2-го и 3-го батальонов 420-го и 399-го полков была сорвана, и только 1-й батальон 391-го полка сумел продвинуться и закрепиться на склонах Сапун-горы. Пехотные командиры понимали, что отход принесет новые потери, и наступление в таком случае непременно сорвется. Поэтому они отдали лишь один подходящий для сложившейся ситуации приказ – вперед! И немецкие солдаты за фантастически короткое время – за 1 час 20 минут – прорвали советскую оборону, и вышли на гребень Сапун-горы.
Находящиеся здесь позиции были оборудованы наилучшим образом. В окопах сидели командиры и красноармейцы, готовые сражаться за каждый метр земли. И как только перед ними появились немецкие солдаты, они встретили их огнем из всех видов оружия. Но наступавшие немецкие батальоны быстро преодолели простреливаемое пространство и ворвались в русские траншеи. Завязались рукопашные схватки. К атакующим подходили все новые подкрепления, на развитие успеха был брошен прежде находившийся в резерве 105-й полк, и вскоре перевес в силах оказался на стороне немцев и румын.

В 4.45 к атаке 170-й дивизии присоединились полки 72-й дивизии. Первыми в бой вступили 124-й полк и самокатная рота, им удалось занять выс. 113,8, а также дзоты севернее и западнее высоты 122,5. Но далее высоты 122,5 самокатчикам продвинуться не удалось, они встретили здесь серьезное сопротивление, которое заставило их остановиться. Тем временем остальные полки дивизии также перешли в наступление, постепенно продавливая оборону красноармейцев Приморской армии.
В 3.20 открыла огонь по атакуемому участку артиллерия румынских 1-го и 4-го полков, а также 3-й дивизион немецких зенитных орудий. Через полчаса вперед двинулась пехота. Совместно с солдатами 1-й горной дивизии они блокировали роту 8-й бригады морской пехоты в д. Новые Шули, теперь впереди лежало полотно железной дороги, за которым вздымались склоны Сапун-горы.
По приближавшимся румынам немедленно был открыт огонь, и им, как и соседним с ними немцам, пришлось вести бой за каждый уступ, каждую огневую точку. Преодолевая сопротивление советских войск, румыны медленно карабкались в гору, в 5.20 они опрокинули бойцов 8-й бригады морской пехоты и заняли среднюю часть склона. В поддержку атакующим батальонам по приказу генерала Г. Манолиу перебросили батарею горных орудий. Их установили на захваченной высоте 75,0, откуда они сразу же открыли огонь по позициям 8-й бригады. Вскоре подоспели огнеметчики и, присоединившись к атаке, стали помогать в уничтожении огневых точек.
Обнаружив угрозу своему правому флангу, командир 8-й бригады морской пехоты полковник П.Ф. Горпищенко развернул против румын свой 3-й батальон и бросил его в бой. В этот момент к румынам присоединилась 9-я горная группа, и совместными усилиями контратаку отразили. Преследуя отходящих бойцов морской бригады, румыны ок. 6.00 вышли на гребень горы.
В это же время батальонами 124-го и 266-го полков немцы нанесли удар в стык обороны 1-го и 2-го батальонов 9-й бригады. Атака проводилась от д. Кадыковка (в направлении южного склона высоты Карагач. – Б.Н.). Действуя вдоль скатов высот Карагач, немцы стремились сбить части бригады с занимаемых позиций и одновременно охватить фланг 4-го батальона в районе Хомутовой балки. Чтобы сорвать атаку, командир 9-й БМП полковник Н.В. Благовещенский приказал выдвинуть две артиллерийские батареи из дивизиона лейтенанта А.А. Зегжда на открытые позиции в районе развилки балаклавской и ялтинской дорог у нынешней остановки «10-й километр». Этот маневр позволил батальонам еще в течение пяти часов удерживать свои позиции. Но в ходе боя были потеряны 3 орудия.

Во втором секторе противник наступал двумя группами. Одной в узкой полосе вдоль Ялтинского шоссе в район пересечения его с Балаклавским шоссе силами 170-й пехотной дивизии, а второй в общем направлении на хутор Дергачи силами 4-й румынской горно-стрелковой дивизии. Причем острие удара было направлено на хутор Дергачи. Немецкими штурмовыми группами на участке 170-й дивизии командовал командир 105-го полка полковник Мюллер. 170-й дивизии были приданы два полка из состава 25-й немецкой дивизии, переброшенные под Севастополь из-под Донецка. Наступление вели 399-й полк справа, на позиции 388-й дивизии, 420-й – в стык между 388-й дивизией и 9-й бригадой морпехоты, 391-й – слева на позиции 9-й бригады. В стык между 9-й бригадой и 7-й бригадой морпехоты атаковал 105-й немецкий полк. В резерве находились части ефрейторской 72-й немецкой дивизии. Правее, по двум старым грунтовым дорогам, поднимающимся на склоны Сапун-горы со стороны поселка Гидроузел, атаковали румынские части: 4-я горнострелковая дивизия, усиленная 1-й горнострелковой королевской дивизией и 18-й румынской дивизией.
Многие немецкие части присваивают честь взятия Сапун-горы себе. Официально в немецкой историографии указывается, что честь взятия Сапун-горы принадлежит немецкой 170-й дивизии. Но это не так. При внимательном анализе событий получается, что первыми прорвали советскую оборону румынские части. Правда, дальнейшее продвижение румынских частей было остановлено отведенными накануне в тыл частями 25-й Чапаевской дивизии, которые располагались в районе хутора Дергачи. Кроме того, ворвавшись на гребень Сапун-горы, румыны вышли из «мертвой зоны» советских береговых батарей. Несмотря на нехватку боезапаса, советской береговой и полевой артиллерии на этом этапе удалось остановить наступление. Румынские части отошли за гребень высоты.

Начиная с 7.00 осложнилась ситуация на другом участке обороны. Пользуясь тем, что у артиллерии 1-го сектора СОР закончился подвезенный боезапас, противник ввел в бой свежие силы 72-й дивизии в районе развилки Балаклавского и Ялтинского шоссе. Разбив с помощью тяжелых танков и штурмовых орудий доты, находившиеся на развилке Балаклавского и Ялтинского шоссе, немецкие части попытались продвинуться вперед по Ялтинскому шоссе и вдоль трамвайных путей. Быстрое продвижение противника, однако, удалось остановить. Выйдя на перевал Ялтинского шоссе через высоты Карагач, противник попал под интенсивный огонь береговых батарей № 705 и № 19. Командиру 9-й бригады полковнику Благовещенскому был возвращен последний батальон бригады, который до этого находился на линии прикрытия эвакуации в районе 18-й береговой батареи. Накануне вечером батальон был сменен на прежнем рубеже частями 142-й стрелковой бригады. Советские войска сопротивлялись отчаянно, нанося серьезные потери немецким штурмовым батальонам. Так, например, прикомандированный из немецкой 25-й дивизии 420-й пехотный полк только за десять дней боев потерял 564 человека, что соответствует 60% личного состава.
Около 8 утра командование немецкой 11-й армии решило усилить румынские части бронетехникой и частями 50-й дивизии. Одновременно румынские части начали подтягивать свою горную артиллерию. Чешские 76-мм горные орудия (с которых были скопированы советские 76-мм горные пушки) подвозились в разобранном виде на вьючных лошадях и собирались на месте. Части 50-й дивизии стали накапливаться в районе высоты Уч-Баш (Взорванная скала). Примерно в это время был произведен подрыв штолен боезапаса в Советской балке. Взрыв был произведен воентехником 2 ранга Саенко в присутствии представителя особого отдела флота старшего политрука Зудина. Эти действия подрывников несколько приостановили немецкое наступление на позиции 8-й бригады морской пехоты. Однако положение 8-й бригады оставалось очень сложным. Около 11 часов немецкие танки и румынская пехота вышли на Сапун-гору в направлении хутора Дергачи, соединившись к 12 часам с частями десанта, наступающими из Килен-балки. 8-я бригада морской пехоты, 703-я батарея, 2-я батарея 3-го дивизиона дотов, части 386-й дивизии и 138-й бригады оказались в окружении. Обычно этот факт в нашей истории не комментируется, а скромно указывается, что «…связь с 386-й дивизией и 8-й бригадой морской пехоты была потеряна».

Из отчета полковника П.Ф. Горпищенко: «К 12 часам дня бригада понесла потери до 80% и начала отход к Английскому редуту Виктория. Штаб бригады потерял связь со своими частями, соседями и штабом армии. Когда перешли на редут Виктория, то в штабе Капитохина (комендант IV сектора и командир 95-й СД) получили приказание создать оборону, остановить отступающих, но из-за больших потерь удалось создать лишь прикрытие. По имеемым данным комиссар бригады полковой комиссар Силантьев, вступивший в командование после моего ранения, сформировал из остатков бригады батальон из 350 человек. Отчет составлен 4 июля 1942 года».
Штабу 8-й бригады удалось отойти только благодаря тому, что он находился в районе хутора Дергачи и его отход прикрыл взвод охраны штаба. При этом в перестрелке сам командир бригады Горпищенко был ранен, связь с батальонами была потеряна, именно поэтому факт окружения и последующей гибели большей части 8-й бригады удалось установить лишь из немецких и румынских источников. Полковой комиссар Силантьев собрал всех моряков, остававшихся в тыловых службах бригады, и составил из них сводный батальон. Основной же состав бригады продолжал сражаться в окружении на своих прежних позициях. Судя по всему, приказа на отход батальоны 8-й бригады так и не получили.
Около 12 часов противнику удалось в очередной раз прорваться по Ялтинскому шоссе в районе развилки. Части противника устремились в прорыв вдоль дороги и трамвайных путей, но были остановлены огнем береговых батарей № 19, 705 и 702, а также дотов и дзотов тылового рубежа. Наступление захлебнулось. С 14 до 16 часов противник перегруппировывал свои силы, а в 16 часов продолжил наступление от хутора Дергачи в направлении Лабораторного шоссе. Чтобы не допустить прорыва к железнодорожному вокзалу и тем самым предотвратить окружение наших войск, сражавшихся в районе Корабельной стороны – горы Суздальской, в верховьях Лабораторной балки заняла боевые позиции батарея 152-мм гаубиц 3-го дивизиона 99-го гаубичного артполка 25-й Чапаевской дивизии капитана З.Г. Попова. Батарея имела по 10 бетонобойных снарядов на орудие. Во второй половине дня наступавшие в направлении батареи 8 немецких танков с пехотой были встречены огнем батареи и дотов №№ 20, 21, 26. Первыми же выстрелами прямой наводкой были уничтожены три танка. Пехота противника от огня наших стрелков и пулеметчиков понесла большие потери и вместе с оставшимися танками поспешно отступила и активности до конца дня на этом направлении враг не проявлял.
Около 17 часов был произведен подрыв складов боезапаса в Лабораторной балке. Взрыв был произведен той же группой Саенко-Зудина. Не возникает ни малейшего сомнения в том, что офицер особого отдела флота политрук Зудин действовал в точном соответствии с полученным приказом. Нужно ли уточнять, кто мог отдать подобный приказ? Еще несколько дней назад ценой больших жертв и усилий боезапас для полевой артиллерии свозился в Лабораторную балку из штолен Сухарной и Советской балок.

На тот момент непосредственной угрозы складам в устье Лабораторной балки не было, но был получен приказ командующего СОР о взрыве складов. Вот уже теперь у защитников Севастополя, действительно, почти не оставалось боезапаса. Сосредоточив резервные части за гребнем Сапун-горы, противник около 16 часов вновь атаковал советские позиции на Сапун-горе, обходя их с фланга от хутора Дергачи по дороге Дергачи-Карань, отсекая 7-ю и 9-ю бригаду от остальных частей. Генерал Жидилов отмечает, что 7-я бригада к ночи отошла к верховьям Хомутовой балки в район Максимовой дачи. Из остатков бригады ночью было собрано около 150 человек и сформирована рота под командой капитана Минченка, которая заняла оборону к утру 30 июня в истоках Хомутовой балки. Вернее было бы сказать, что 7-я бригада почти вся осталась на Сапун-горе, как и 8-я бригада, как и два батальона 9-й бригады. Ночью из окружения смогли выйти отдельные небольшие группы. Рота капитана Минченок была сформирована из тыловых подразделений 7-й бригады в районе Максимовой дачи, остальные бойцы бригады погибли или попали в плен, не отступив с Сапунского рубежа.
Практически весь первый рубеж обороны был захвачен противником, исключение составлял участок от Балаклавы до Карани. На других участках противника удалось остановить только на линии Тылового рубежа. Краснофлотцы, составлявшие расчеты дотов и дзотов Тылового рубежа, мужественно сдерживали противника огнем пулеметов и малокалиберных орудий.
Из воспоминаний комиссара 386-й стрелковой дивизии старшего батальонного комиссара Р. Володченкова: «Мне и начальнику штаба подполковнику Степанову с остатками хим. и разведрот поручено было оставаться на месте и продолжать оборону до получения приказа на отход. Приказа из штаба армии не последовало. Мы стоим в окружении. Приняли решение поджечь все блиндажи с документами штаба. Они у нас были врыты на южном склоне Килен-балки в 200-300 метрах от домиков хутора Дергачи. Противник начал обстрел хутора Дергачи и наших рот. Мы отошли в Килен-балку по противотанковому рву, который спускался от Малахового кургана, так как показались цепи немцев со стороны горы Суздальской. Развернули роты по южному гребню Килен-балки и начали обстрел немцев. Балку до темноты они не пытались перейти, но начали обстрел бетонных дотов, где сидели матросы с пулеметами, которые не дали им ее перейти».

Командующий флотом ночью доносил в Ставку: «Линия фронта удерживается двумя батальонами 7-й бригады, остатками 25-й сд, сборными частями и остатками 79-й бригады на рубеже: выс. 113.2 – Англ. кладб.– безымянная высота севернее х. Дергачи, Троицкая балка. 109-я, 388-я сд, 9-я бригада на занимаемых рубежах, 142-я стр. бриг, без одного б-на в резерве».
 Давайте проанализируем ситуацию. От 7-й бригады оставалось 150 человек: в лучшем случае, – усиленная рота, но уж никак не два батальона. Остатки 25-й дивизии насчитывали около 300 человек, от 79-й бригады оставалось 50 человек. Серьезные потери понесли и другие части. Линии фронта практически не существовало, в ней были бреши шириной до 3-5 километров. В тоже время в резерве оставалась свежая 142-я бригада, имевшая достаточное количество боезапаса, танковый батальон (пусть даже, ослабленного состава) и один батальон 388-й дивизии. Единственной задачей этих подразделений становилась охрана «района эвакуации». Нужно ли уточнять, чью эвакуацию эти части должны были обеспечить?
142-я стрелковая бригада была доставлена в Севастополь двумя рейсами лидера «Ташкент» и эскадренного миноносца «Совершенный». Один из батальонов бригады погиб в море 26-го июня при гибели эскадренного миноносца «Безупречный» на траверзе мыса Аю-Даг. Совершенно очевидно, что 142-я бригада была выделена в распоряжение командования СОР для восстановления положения на рубежах обороны, а не для накапливания резервов с единственной целью удержания района эвакуации. Стоит уточнить, насколько правомочными были действия командующего СОР вице-адмирала Ф.С. Октябрьского, удерживавшего в своем личном распоряжении самые боеспособные соединения оборонительного района? Так было с третьим полком 386-й дивизии, затем – с батальонами 9-й бригады полковника Благовещенского, а теперь настала очередь 142-й стрелковой бригады.
Я обратил внимание на эти факты, после ознакомления с письмом генерал-майора Благовещенского [11], отправленного адмиралу Октябрьскому в январе 1969 года. Бывший командир 9-й бригады морской пехоты Н.В. Благовещенский послал адмиралу Октябрьскому рукопись своих воспоминаний, посвященных боевым действиям бригады под Севастополем в июне 1942 года. Как следует из письма Благовещенского, Октябрьский в свойственной ему манере общения упрекал бывшего комбрига в незнании организационной структуры СОР, а так же «…в резкой и обидной форме» произвел анализ воспоминаний… Стоило ли требовать от Благовещенского, бригада которого находилась под Севастополем не более месяца, досконального знания организации и явно надуманной системы подчиненности, усиленно внедряемой вице-адмиралом Октябрьским?

Приступ ярости Октябрьского вызвало утверждение Благовещенского, что 9-я бригада, а затем и отдельные ее батальоны находились в резерве Приморской армии, а не СОР, в чем и пытался в резкой форме убедить его бывший командующий… Благовещенский ссылается на генерала Жидилова, который в своих воспоминаниях также неоднократно упоминал, что подчиненная ему бригада месяцами находилась «…в распоряжении или резерве Приморской армии…».
Такие утверждения командиров бригад, оказывается, противоречили основной концепции Октябрьского, утверждавшего, что основную роль в обороне Севастополя играли флотские структуры, основной ударной силой которых являлись бригады флотского формирования, подчиненные непосредственно командующему СОР, а не командующему Приморской армией, являвшегося «заместителем командующего СОР по сухопутной обороне». Письмо Благовещенского со всеми пометками и приписками адмирала Октябрьского, я привожу в приложении [11]. Останься жив полковник Горпищенко, он мог напомнить адмиралу Октябрьскому об «особенностях» его стиля управления войсками. Примерно такой же диалог мог состояться и с бывшим командиром 79-й бригады морской пехоты полковником Потаповым, который во все времена не отличался особым чинопочитанием… Так что из бывших комбригов морской пехоты только один, Вольф Львович Вильшанский, в полной мере поддержал адмирала Октябрьского в его скандальной и некрасивой кампании против приморцев, развернутой в конце 50-х годов.

Из воспоминаний маршала Николая Крылова: «Переброска подкреплений с других участков, в том числе остатков Чапаевской дивизии, не предотвратила прорыва фронта на Сапун-горе. Херсонесский аэродром принял за минувшую ночь прибывшие очередными рейсами транспортные самолеты. Пришли две подводные лодки с боеприпасами и бензином. Формировались резервные батальоны из технического состава авиагруппы и тыловых подразделений. Но все это уже не могло существенно повлиять на ход событий. Судьба Севастополя была решена, и, к сожалению, не в пользу советских войск. К исходу дня в руках немцев находились хутор Дергачи, почти вся Корабельная сторона, кроме Малахова кургана и казарм учебного отряда флота, а также Зеленая горка, что против вокзала. Левое крыло фронта глубоко врезалось в город. Сводный полк Николая Олимпиевича Гузя (бывшая 345-я дивизия), получив новый рубеж, окапывался на склоне Исторического бульвара. Когда стемнело, бои стали стихать. Гитлеровцы в последнее время не раз предпринимали ночные атаки, но в городе продвигаться в темноте не решались: все еще боялись нас… Мы передали командирам приказание привести за ночь части в порядок, закрепиться на назначенных рубежах…» (17).

Для выработки объективного мнения по событиям последних дней обороны в очередной раз обратимся к в воспоминаниях фельдмаршала Эриха Манштейна: «…После того как 22-я пд закрепилась на берегу Северной бухты, я прибыл в полки этой дивизии. Перед нами лежала бухта шириной около 1000 м, в которой в свое время стояли на якоре мощные флотские эскадры, а на противоположной стороне виднелся легендарный еще по Крымской войне 1854–1856 годов Севастополь. Тогда подумалось, что именно с северной стороны, откуда противник меньше всего ожидает, и необходимо начать захват Севастополя. Так и оказалось: никто не думал, что мы будем форсировать бухту. И чтобы еще больше сбить с толку, в считаные часы было имитировано «генеральное наступление на позиции Сапун-горы» (10). Помните воспоминания Жидилова о появлении группы офицеров в утренние часы 28-го июня в районе ялтинской развилки на Инкерман, якобы, для рекогносцировки местности?
…Однако к вопросу форсирования в штабе 54-го ак отнеслись настороженно; некоторые подчиненные командиры дивизий высказывали сомнения: как преодолеть широкую морскую бухту на штурмовых лодках на виду хорошо оборудованных и оснащенных высот южного берега? Приводили аргументы: моряками давно пристреляны цели из городской части по Северной. Ведь следовало каким-то образом через обрывистые скалы доставить на берег штурмовые лодки, погрузить в них штурмующие батальоны; тогда как доступ к берегу шел через несколько глубоких ущелий, нет сомнений, что противник с противоположного берега просматривал и держал их под огнем. Но этот рискованный план мог стать залогом удачи…

…После того как я отдал приказ о форсировании Северной бухты, все штабы немедленно взялись за его воплощение, особенно старались саперы и пехотинцы.
…Чрезвычайное напряжение переживали все, кто участвовал в осуществлении переправы через бухту в ночь с 28 на 29 июня, когда проходила подготовка к высадке морского и воздушного десантов. А бомбардировка позиций противника в городе – еще раз повторяю: именно объектов противника, а не самого города! – должна была заглушить шум на северном берегу бухты. Вся артиллерия была в готовности открыть непрерывный огонь по высотам южного берега. Если бы оттуда открыли встречный огонь, нам бы сразу стало ясно, что замысел противником разгадан. Но, к счастью, там было тихо…
И спуск штурмовых лодок, и их погрузка удались; в час ночи от северного берега отчалил первый эшелон 22-й и 24-й дивизий. С рассветом 29 июня началось генеральное наступление на внутреннюю часть крепости: в полосе 54-го армейского корпуса через Северную бухту, в полосе 30-го армейского корпуса на Сапун-гору. Заблаговременно ночью 29 июня за два часа до рассвета мы высадили морской десант, в короткой штыковой атаке уничтоживший боевое охранение во внутренней части крепости. Неожиданным для Советов оказался наш десантный бросок через Северную бухту. Когда противник вступил в действие на южных высотах, наши пехотинцы 22-й и 24-й дивизий уже закрепились на берегу, одно за другим уничтожая огневые средства на склонах южного берега. Пехота поднялась на плоскогорья. Тот же успех ждал нас и на позициях Сапун-горы. На левом фланге 54-го армейского корпуса 50-я дивизия и вновь введенная в бой 132-я легко-пехотная дивизия с полками 46-й дивизии из района Гайтаны и южнее начали атаку высот вблизи Инкермана и южнее его. Их огнем поддерживала артиллерия, дислоцировавшаяся на северном берегу бухты. В атаку пошел и румынский горнострелковый корпус. А с рассветом перешел в атаку на Сапун-гору 30-й ак, поддержанный дальнобойными батареями 54-го ак и последовательными воздушными налетами 8-го авиакорпуса люфтваффе…» (Из интервью, данного Манштейном в 1967 г.).

Как вы считаете, мог ли Ф.С. Октябрьский, мнящий себя чуть ли не ровней Манштейну в схватке за Севастополь, так же профессионально и подробно описать боевые действия войск СОР, которыми Филипп Сергеевич пытался в те дни командовать? Я нисколько не сомневаюсь в том, что генерал армии Петров, доведись ему написать воспоминания об обороне Севастополя, мог бы дать детальную хронику боевых действий каждого дня. К сожалению Иван Ефимович ушел из жизни не оставив таких воспоминаний…
Для некоторого оживления, или очеловечивания хроники боев тех дней мы используем воспоминания руководителей и рядовых участников событий. К сожалению, среди них имеются основательно выдержанные по времени, тщательно обмозгованные авторами и основательно профильтрованные военными редакторами «мемуары» генералов Моргунова, Хренова, Коломийца, адмиралов Октябрьского и Кулакова. Но к счастью в нашем распоряжении имеются воспоминания маршала Крылова, генералов Ковтуна и Жидилова, в библиотеке музея КЧФ сохранились воспоминания и письма матросов, старшин и офицеров – непосредственных участников боев. Анализ этих документов позволяет по крупицам воссоздать каждодневную хронику последних боев за Севастополь.
С раннего утра развернулось наступление противника в долине реки Черная. Ведя арьергардные бои войска 3-го и 2-го секторов оставляли свои позиции в районе долины Кара-Коба, высоты Сахарной Головки, горы Чатаретир, Мартыновского оврага и Инкермана. По приказанию командования СОР была взорвана Севастопольская электростанция, на спецкомбинате № 1 подорваны 30 тонн тола (сомнительная информация, не подтверждаемая другими источниками. – Б.Н.), на Севастопольском морском заводе взорваны сухие доки, ранее на Северном доке демонтированы батопорты и утоплены в бухте.
21.00 в результате кровопролитных боев немцы овладели западными и северными скатами горы Суздальской, заняли плато Сапун-горы, поселок Дергачи, Максимову дачу, почти всю Корабельную сторону. Наши войска отошли к вокзалу и заняли оборону по скатам Исторического бульвара и на площади Коммуны в районе нынешнего Матросского клуба.
В ночь на 29 июня остатки 25-й дивизии отошли на рубеж Английское кладбище–хутор Дергачи–Хомутова балка. К этому времени во всей дивизии осталось не более 400–500 бойцов, способных держать оружие. Из всей артиллерии действовали только пять 45-мм орудий противотанкового дивизиона майора И.А. Кудия. 29 июня в боях с частями противника, прорвавшимися через Сапун-гору, погиб командир 99-го гаубичного артполка подполковник С.И. Басенко и был ранен командир 31-го полка майор А.И. Жук (16).
Сделаем небольшую паузу и уточним отдельные события последних дней активной обороны Севастополя...

Войска 3-го и 2-го секторов закрепились на тыловом рубеже, войска 1-го сектора продолжали сдерживать противника на линии основного рубежа, и только войска вновь образованного 4-го сектора, оставив ЖД-вокзал, закрепились на склонах Исторического бульвара и на береговых обрывах, нависающих над Южной бухтой. На эти позиции были выведены молодые матросы флотского экипажа, ранее привлекаемые для вспомогательных работ в черте города, и вооруженные рабочие дружины. При значительно сократившейся линии обороны была обеспечена достаточная для удержания позиций плотность войск. Казалось бы, самое время ввести в действие сохраняемые до тех пор резервы и продолжить бои на изматывание противника. На занятых рубежах войска поддерживали береговые и зенитные батареи. Командованию СОР было известно, что немцы и румыны всячески избегают боев в черте города. Из-за близкого боевого контакта на пересеченной местности в условиях городской застройки, применение противником тяжелой артиллерии и авиации было ограничено. В этих условиях существовала реальная возможность – сдерживать противника на этих рубежах 2-3 суток, и, продолжая борьбу на его истощение, наконец-то приступить к эвакуации на Кавказ раненых и тылов, используя для приема судов Стрелецкую, Камышовую и Казачью бухты...
Спрашивается, почему эта последняя реальная возможность не была в полной мере использована нашим командованием?
Около полуночи войска получают очередное приказание, переданное начальником штаба Приморской армии от имени командования СОР: оставить занимаемые позиции и отступить на рубеж «обеспечения эвакуации». Кстати, этот приказ не все части получили.

Следует признать, что два последних приказа, отданных от имени командующего СОР и его заместителя по сухопутной обороне, начальником штаба Приморской армии генерал-майором Крыловым, способствовали прекращению организованной обороны. Действуя в соответствии с последним полученным приказом, в штабах секторов, дивизий и бригад были закрыты радиосети боевого управления и подразделения, по возможности сохраняя видимость боевой организации, стали отходить по направлению к Камышевой и Казачьей бухтам для предполагаемой эвакуации.
Оценивая на разных этапах обороны деятельность адмирала Октябрьского, дивизионного комиссара Кулакова и генерал-майора Петрова мы, порой забываем о начальнике штаба армии – генерал-майоре Крылове. Николай Крылов в марте был тяжело ранен осколками мины, находился на излечении в госпитале, не покидая Севастополя, но накануне немецкого наступления включился в процесс управления войсками. В период написания воспоминаний дважды Герой Советского Союза Николай Иванович Крылов был маршалом, командовал войсками стратегического назначения. Своим служебным положением по условиям 60-х-70-х годов маршал Крылов был ограничен в праве объективной оценки событий военного периода, прежде всего, периода обороны Севастополя. И, тем не менее, его воспоминания, несмотря на их фрагментарный характер наиболее правдивы в описании событий и достаточно объективны в оценке роли руководителей обороны – генерала Ивана Петрова и адмирала Филиппа Октябрьского.
В затянувшемся на десятилетия скандальном противостоянии Октябрьского и Петрова, Николай Иванович занимал внешне нейтральное положение, безусловно, поддерживая боевых соратников по Приморской армии. Для того, чтобы остаться в стороне от скандальных разборок моряков и приморцев, он специально затянул издание той части воспоминаний, которая относилась к севастопольскому периоду. И в этом тоже можно было его понять… Являясь депутатом Верховного Совета, он не мог озвучить свое отношение к зарвавшимся интриганам и скандалистам – Октябрьскому, Кулакову и примкнувшим к ним «поборникам справедливости».
Генерал Новиков, находясь в плену, в разговорах с офицерами-севастопольцами обращал внимание на поспешность принятия решения командованием СОР по отзыву командиров и комиссаров соединений и частей, а вслед за ними – всего старшего комсостава армии, сыгравшую основную роль в окончательной потере боеспособности соединениями и частями, сворачиванию борьбы на Тыловом рубеже и последующему отступлению войск в район Камышевой, Казачьей бухт и 35-й береговой батареи в течение ночи с 30-го июня на 1-е июля 1942 г.
Если мы желаем объективно оценить ситуацию с 28-го июня по 3-е июля, то почему бы нам и не принять к сведению эту информацию, переданную со слов последнего официального руководителя борьбы за Севастополь?
Порочность этого плана, не сказать бы – ПРЕСТУПНОСТЬ, была в том, что на уровне Военного Совета СОР принималось решение об эвакуации исключительно высшего командно-политического состава и партийно-административного руководства Севастополя.
Когда же стало ясно, что реализация подобного плана, может вызвать бурю возмущения остальных участников обороны Севастополя – в «рабочем» порядке было принято решение: вторым этапом провести эвакуацию среднего командного звена армии и флота, от полковника до капитана…
Как и следовало ожидать, процесс отрыва от своих частей и соединений старших офицеров армии и флота способствовал переходу от кризисного состояния войск, характерного для отступления, к состоянию трудно сдерживаемого хаоса. Передача управления остатками армии и частями береговой обороны штабу командующего 1-м сектором обороны генерала Новикова в такой обстановке по сути была формальным актом, так как в ночь с 1-го на 2-е июля генерал Новиков со своим штабом в соответствии с решением Военного совета должен был эвакуироваться с плацдарма.
Как уже отмечалось, при перемещении остатков соединений и частей армии на последние рубежи обороны в районе мыса Херсонес, командование не планировало восстановление связи с частями силами 110-го Отдельного полка связи, что, по сути, лишало генерала Новикова возможности управления остатками войск на рубеже от мыса Фиолент – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой бухты.
О какой организованности и стойкости в обороне, начиная с ночи на 1-е июля, могла идти речь, если командиры дивизий и бригад, покидая войска по вызову на КП командующего армией, в лучшем случае оставляли «за себя», начальников штабов, или заместителей, в худшем – убывали «по-английски»,  не простившись? Ранним утром в войсковых колоннах, движущихся к западным бухтам, не оставалось офицеров в званиях старше капитана. Сработал «живой телеграф», и все старшие офицеры от майора до полковника были отозваны в «распоряжение штаба»…
Для оценки обстановки можно по часам проследить дальнейшее развитие событий, с поправкой на то, что хронометраж этот был составлен на основании официальных сводок и телеграмм, большого доверия к которым нет. Во избежание поспешных выводов, незаслуженных обвинений «открутим пленку», что называется, на сутки назад, и вернемся, уже в который раз, в вечерние часы 29-го июля 1942 года. О пленке я упомянул не случайно – воспользуемся официальной почасовой таблицей, составлявшейся ежесуточно на КП СОР.

Двадцать четвертый день, 30 июня

00 ч 00 мин. Командиры ПЛ «Щ-209» и «Л-23» получили приказ: «Лечь на грунт в районе ББ-35 и оставаться там до особого распоряжения».
02 ч 00 мин. Закрыты все радиовахты, пост скрытой связи на КП СОРа в Южной бухте, весь личный состав убыл на ББ-35. Одновременно радиоцентр на ББ-35 вступил в строй, открыв семь радиовахт.
03 ч 30 мин. Подводная лодка «М-31» вышла из Севастополя в Новороссийск с ценностями госбанка и сберкассы с суммой 2,7 млн. руб., имуществом Политуправления (ордена) 300 кг и семью пассажирами.
04 ч 30 мин. Начальник филиала арсенала в Советской балке воентехник 2 ранга П.П. Саенко и особист политрук Ф.А. Зудин подорвали штольни № 1-7 филиала артиллерийского арсенала в Инкермане.
05 ч 00 мин. Противник после сильной артиллерийской и авиационной подготовки продолжил наступление по всему фронту нашей обороны. Авиация противника сделала за день свыше 1000 самолето-вылетов.
Этот день стал последним днем организованной обороны. В ночь на 30 июня, заслушав доклады командующего Приморской армией и коменданта Береговой обороны флота о состоянии войск и занимаемых ими рубежах, командующий СОР направил своему руководству радиограмму:
«Кузнецову, Буденному и Исакову. Противник ворвался с Северной стороны на Корабельную сторону. Боевые действия протекали в характере уличных боев. Оставшиеся войска сильно устали... хотя большинство продолжает героически драться. Противник резко увеличил нажим авиации, танками. Учитывая сильное снижение огневой мощи, надо считать, в таком положении мы продержимся максимум 2-3 дня. Исходя из данной конкретной обстановки, прошу Вас разрешить мне в ночь с 30 июня на 1 июля вывезти самолетами 200-300 человек ответственных работников, командиров на Кавказ, а также, если удастся самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова. Ф.С. Октябрьский».
Начать следует с того, что любые телеграммы такого уровня обязательно подписывались командующим СОР и членом военного совета. В последнем случае Филипп Сергеевич совершил величайшее нарушение партийно-государственной дисциплины, проигнорировав своего ближайшего соратника, а в данной ситуации, подельника члена военного совета дивизионного комиссара Кулакова. Боле того, об этой телеграмме другим лицам из руководящего состава СОР ничего не было известно вплоть до заседания расширенного Военного совета флота вечером 30 июня, как не было известно и о готовящейся эвакуации избранных лиц.
В течение ночи на 30 июня противник производил перегруппировку, подтягивал резервы и отставшие соединения, сосредоточивая свои силы для решительного удара. Наши части также приводили себя в порядок. В боях наступила пауза, позволившая направить в тыл медсанбаты, используя оставшийся автотранспорт. В большинстве случаев в дивизиях от полков оставались сборные батальоны, в бригадах – сборные роты. Некоторые соединения и части вообще перестали существовать и их небольшие остатки присоединялись к соседним, более крупным частям. Прежде всего, это относилось в 138-й и 142-й стрелковым бригадам, до последнего дня не выходившим из боя.

Среди многочисленных писем, отправленных адмиралу Ф.С. Октябрьскому ветеранами боев за Севастополь, есть письмо бывшего рядового бойца 138-й стрелковой бригады Рожкова. В нем, письме от 5-го июня 1967 года, ветеран недоумевает: «Я из 138-й отдельной стрелковой бригады майора тов. Зелинского, которого в архивах МО СССР в живых не числится. Так же не числится в живых никого из личного состава 142-й отдельной стрелковой бригады. Получается, что из двух бригад я остался только один… Из многих тысяч нас осталось в живых только сотни… Это я узнал в музее обороны у т. Рогачева Петра Михайловича».
В это трудно поверить, но в списках офицерского состава, эвакуированного на Кавказ, не числилось НИ ОДНОГО ОФИЦЕРА из этих соединений. Командир 138-й бригады майор Зелинский пропал без вести. Командир 142-й бригады подполковник Ковалев Сергей Егорович в последних боях на Херсонесе раненым попал в плен, по возвращении из которого (по неподтвержденным данным) жил в Полтаве и никак о себе не заявлял... На форумах, посвященных боевому пути этих бригад, прослежены судьбы многих сотен и тысяч воинов, прибывших в Севастополь в составе этих соединений.
Далее, по артиллерии… Только кое-где в батальонах оставались 45-мм пушки, к которым еще имелись снаряды.
Тыловой рубеж имел ров-вал, в скатах которого были оборудованы огневые точки. Осталось только вывести на этот рубеж свежие части, которые до той поры были сосредоточены в глубине на пресловутом рубеже «обеспечения эвакуации. С большими усилиями и вынужденными потерями к утру 30 июня на рубеж от устья бухты до хутора Фирсова выла переведена сохраненная артиллерия. Часть орудий стояла на позициях в надежде получения снарядов с кораблей и подводных лодок. Печальная прослеживается картина. По мере отступления попыток эвакуировать боезапас не предпринималось. Армейские склады в Лабораторной балке были поспешно взорваны. Боезапас, остававшейся в артиллерийских парках дивизий при оставлении позиций в ночь на 30-е июня, был уничтожен или брошен из-за отсутствия автотранспорта. Теперь артиллерия, сосредоточенная на открытых позициях между бухтами Стрелецкой и Казачьей, оставаясь без боезапаса, получила приказание «поддерживать отводимые части на новом рубеже». Оставалась надежда на береговые батареи 1-го сектора.

Г.И. Ванеев пишет: «В Береговой обороне осталось всего 5 действующих батарей с небольшим запасом снарядов». А. Неменко уточняет: в строю оставались батареи Береговой обороны № 8, 18, 19, 701, 702, 702-бис, 705, 14, 35. Создается впечатление, что «зимние батареи» (установленные с февраля по март) № 701, 702, 702-бис, 705, 706 уже просто списали со счетов, и не упоминали о них в более поздних отчетах, чтобы усилить у исследователей и будущих читателей ощущение полнейшей безнадеги последних дней борьбы за удержания плацдарма на Херсонесе.
Расчеты перечисленных мной батарей поддерживали наши части до последней возможности и даже после отхода пехотных частей, спешивших в район предполагаемой эвакуации, продолжали сражаться в полном окружении. В 177-м отдельном артдивизионе оставалась только одна 701-я батарея на Малаховом кургане. Командир дивизиона принял решение снять весь личный состав управления дивизиона с редута «Виктория» и перейти на Малахов курган. К утру 30 июня линия Тылового рубежа на Южной стороне являлась, по существу, линией фронта.
Исключение составлял «балаклавский», 1-й сектор обороны, по-прежнему сдерживавший наступление немцев и румын. Немецкие войска следовали полученным инструкциям и избегали вступать в бой в черте города и в лесистых районах. Печальный опыт первых дней штурма показал немецкому командованию, что управлять войсками в условиях боя в городе и в лесу практически невозможно. У советского командования связь с частями в ряде случаев отсутствовала. Как уже отмечалось, передвижные узлы связи дивизий и бригад закрыли сети боевого управления по приказу с КП армии в ночь на 30-е июня. Управление войсками на марше шло через посыльных, но те часто не находили части на намеченных рубежах.
Как пишет Г.И. Ванеев: «Чтобы задержать дальнейшее продвижение противника, сократить фронт и вывести части на более удобные оборонительные рубежи, командование СОРа приняло решение в течение ночи на 30 июня произвести перегруппировку войск и занять рубеж: выс. 122.6 – выс. 133.7 – выс. 101.6 – выс. 113.2 – Английское кладбище – выс. 77.4 – английский редут «Виктория» – Малахов курган – казармы Учебного отряда».
Взгляните на схемы боевых действий в период с 7 по 16 июня и с 17 июня по 3 июля. Разметка карт с указаниями высот наиболее значимых ориентиров – это был повсеместно принятый в вооруженных силах вариант графического планирования и последующего управления боевыми действиями соединений и частей. В различных отчетах и, особенно, в мемуарной литературе – это проверенный способ задурить голову читателю, не знакомому с основами военной топографии, тем более, в довоенном варианте с обозначением высот в саженях. Именно поэтому для объективной оценки ситуации в ночь с 29-го на 30-е июня я на пояснительной схеме обозначил кружками основные опорные пункты на рубеже, занимаемом нашими войсками.
Высота с отметкой 122.6 нависала над Балаклавской бухтой и контролировала южную часть территории 1-го и 2-го секторов. Высота с отметкой 133.1 соответствовала командному пункту 1-го сектора обороны и поддерживалась 18-й и 705-й береговыми батареями. Высота 101.6 являлась самой южной из высот Карагач. Находилась на развилке дорог в Балаклаву к Георгиевскому монастырю и в Ялту, и контролировала западную часть Балаклавской долины. Высота 113.9 – это старое земляное укрепление на самой возвышенной части высот Карагач. Контролировала Ялтинскую «развилку» и район Федюхиных высот. Высота 77.4 – возвышенность в районе развязки дорог на Сапун-гору и в Инкерман. Чуть юго-восточнее – старое Английское кладбище. Высота контролировала верховья Лабораторной балки и верховья Докового оврага. Высота 109.3 – рядом редут «Виктория», следом высота с бывшим «Камчатским» люнетом, – далее Малахов курган с батареей № 701 и казармы флотского экипажа.
Для выполнения планомерного отхода и занятия намеченных рубежей обороны командующий армией генерал Петров отдал ряд частных боевых приказаний командирам секторов и соединений.
К примеру, командиру IV сектора Капитохину приказывалось: «к 2.00 30-6-42 г. 138-й стр. бригадой с 514-м стр. п. занять и оборонять: 77.4 – зап. берег Докового оврага – искл. Малахов курган. Штаб сектора – Лабораторная балка. 79-й бригаде с приданным 2-м пмп оборонять «Камчатку», высоты и северные окраины слободы Корабельная и западный берег Килен-балки – 23.4 и мыс Павловский. Штаб бригады – Флотский экипаж. Остатки 386-й сд. и 8-й бригады мп. собрать и влить в 514-й стр. и 90-й сп и оборонять по противотанковому рву – Английский редут «Виктория» – западный берег Килен-балки – «Камчатка». 19-50 29-06-42 г. Петров, Чухнов, Крылов».
Генерал Петров дал указания собрать остатки 386-й стрелковой дивизии и 8-й бригады морской пехоты и влить в 514-й и 90-й стрелковые полки. Аналогичные приказания генерал Петров отдал командирам 25-й стрелковой дивизии подполковнику Ганиеву (вступившему в командование вместо генерала Коломийца) с приданным 3-м полком морской пехоты, 79-й стрелковой бригады полковнику Потапову, 345-й стрелковой дивизии полковнику Гузь, 388-й стрелковой дивизии полковнику Прасолову, 142-й стрелковой бригады полковнику Ковалеву. В приказаниях указывалось, какими силами и какие рубежи эти соединения должны занять в ночь на 30 июня, чтобы утром встретить противника и дать ему должный отпор. И Е. Петров особенно беспокоился за 345-ю стрелковую дивизию, задержавшуюся в районе Инкермана, и поэтому передал ее командиру два отдельных приказания. В первом указывалось: «Подготовиться к переходу с наступлением темноты район Панорамы». Во втором: «Отойти район Панорамы у южной оконечности, Южная бухта. Быстро выводите свои части. Начало отхода донести по радио».
Вы, должно быть, почувствовали насколько вредно для нашей сверхчувствительной психики вникать в содержание боевых сводок и донесений? Совсем недавно нас убеждали в том, что 345-я дивизия героически сдерживает противника на берегу Северной бухты в районе ГРЭС и Троицкой балки… Теперь нам предлагают поволноваться за судьбу все той же дивизии, но уже прорывавшейся с боем из района Инкермана… Герой Булгакова, профессор Преображенский, советовал не читать советских газет… Проживи Булгаков подольше, его герои посоветовали бы нам также не читать  боевых сводок и военных донесений.
Возникает ряд вопросов по тем частям, которые указаны в этом приказе по армии. Упомянутые в приказе 79-я бригада, 2-й полк морской пехоты, 90-й полк 95-й дивизии, 514-й полк 172-й дивизии и т.д. к первоначальному составу этих подразделений почти никакого отношения не имели. Эти части сохранили свои знамена, по десятку человек командного состава, и оперативно в течение суток пополненные за счет тыловых частей, каждая из них не превышала нескольких сотен бойцов, способных вести бой. Так 79-я бригада насчитывала 75 человек, 2-й полк МП – 50 человек, 7-я бригада – 150 человек, 8-я бригада – 350 человек, 345-я дивизия – 380 человек, 3-й полк – 172 человека и т.д. Попробуем установить реальное расположение и состояние наших войск к 30 июня.
III сектор – занимал оборону от Английского редута Виктория до Английского кладбища. Сектор был совсем небольшим, и удерживался огнем пяти пулеметных и трех артиллерийских дотов Береговой обороны, двух гаубичных батарей и батареей морских орудий в районе Воронцовой горы. Сюда отошли 250 человек из 25-й дивизии, 150 человек 3-го полка и около сотни бойцов 138-й бригады. Всего в составе войск сектора оставалось не более тысячи бойцов.
II сектор – занимал оборону от Английского кладбища до истоков Хомутовой балки. Его обороняли остатки частей и подразделений 386-й стрелковой дивизии, 7-й бригады морской пехоты. Общая численность войск сектора составила всего 950 человек. Сектор поддерживали три пулеметных, пять артиллерийских дотов, 130-мм батарея № 702 над Максимовой дачей, одно 76-мм орудие 7-й бригады.
I сектор протянулся от фланга 2-го сектора до Балаклавского шоссе, затем до ветряка ЦАГИ, от него до Мраморной балки восточнее Георгиевского монастыря. Отдельным окруженным противником очагом сопротивления оставалась Балаклава. Здесь были окружены около 500 бойцов 109-й дивизии. В 1-м секторе оборону держали 9-я бригада морской пехоты (около 500 человек), остатки 388-й стрелковой дивизии (475 человек) и полки 109-й стрелковой дивизии (около 1500 человек). В резерве обороны находился сводный полк Береговой обороны, остававшийся в городе. Батальон ВВС ЧФ, сформированный из 20-й МАБ ВВС ЧФ, был пополнен и вошел в состав резерва СОРа как батальон морской пехоты под командованием лейтенанта И.П. Михайлика. В Камышовой бухте был сформирован второй батальон морской пехоты из состава химических службы и других спецчастей флота. Этот батальон также рассматривался в качестве резерва. В Приморской армии были сформированы три батальона резерва на базе курсов младших лейтенантов, 191-го запасного полка, и из зенитных частей на базе зенитно-пулеметного батальона. Эти части заняли оборону в районе старого Французского вала и на подходе к Камышевой бухте.
Все перечисленные пункты имели ранее подготовленные рубежи и опирались на поддержку ДОТов, ДЗОтов и береговых батарей. Этот рубеж было можно и нужно оборонять. К этому были все необходимые условия. Сколько бы дней продержались наши обескровленные части на этом рубеже: день, два, три? А быть может, неделю? А если бы защитники этого рубежа и погибли бы все до одного, то погибли бы с честью, с оружием в руках, возглавляемые своими командирами и под знаменами своих частей. Не было только воли командования на продолжение борьбы, как и не было того командования, которое должно было организовать и возглавить эту борьбу. Пройдет несколько дней, и многие тысячи взрослых, сильных мужчин, оказавшись в плену, будут сожалеть только о том, что их лишили возможности погибнуть в бою.
Маношин в книге «Героическая трагедия» указывает: «По решению командования СОРа в ночь на 30 июня 142-я бригада и остатки частей и подразделений 388-й стрелковой дивизии были выведены в резерв и заняли оборону, прикрывая подступы к Херсонесскому аэродрому и бухтам Камышовая и Круглая на рубеже мыс Фиолент–хутор Пятницкого–истоки бухты Стрелецкой» (9).
Стоит уточнить, что 142-я бригада, 81-й танковый батальон и один полк 388-й дивизии более 10 суток занимали этот участок, прикрывая «эвакуацию» командования. Здесь же в «противодесантной» обороне с первых дней отражения штурма находились два дивизиона 953-го артполка, в составе 8 122-мм орудий и девяти 76-мм горных орудий. Лишь один дивизион 76-мм горных орудий был задействован в боевых действиях в районе долины Золотая балка!
Уже в который раз приходится отмечать, что свежие и боеспособные части были специально придержаны на рубеже прикрытия эвакуации, но в последние дни июня батальоны 142-й бригады по решительному требованию генерала Петрова все же приняли активное участие в боях на участке между южным склоном высоты Карагач и высотой Горной. Теперь сильно поредевшие батальоны этой бригады, отходя на Рубеж обеспечения эвакуации, заняли позиции от южного склона Юхариной балки до хутора Фирсова. Согласно донесению Петрова (в 9.10 30 июня) 142-я стрелковая бригада была в резерве в р-не х. Иванова–х. Пятницкого–Коммуна (ЦАМО, Ф.288 Оп.9909 Д30 Л381).
Моргунов уточняет, что к утру того же дня часть 142-я стрбр была на рубеже: Английское кладбище–истоки Хомутовой балки (стр. 439).
У генерала Моргунова много ошибок и неточностей, связанных с тем, что в основу своих исследований он брал материалы донесений и сводок, зачастую игнорируя воспоминания участников боев. В последнем случае, речь идет об одном из батальонов 142-й бригады, который с высот Карагач отошел с остатками 7-й бригады морской пехоты в район Максимовой дачи и вышел к Стрелецкой бухте в утренние часы 1-го июля. По этой причине на схеме, приведенной выше, позиция этого батальона в донесении от 1-го июля обозначена в районе каменоломен – ближе к устью Стрелецкой бухты.

В докладе Октябрьского о сложившейся обстановке на 24.00 30 июня указано положение 142-й стрбр (вместе с другими частями) на западном берегу Стрелецкой бухты–отм 30,6–отм 36,3, далее – по валу на юго-запад до отм. 24,9 и к берегу моря. Тогда уже численность бригады была всего 1500 бойцов из 4915 бойцов отправленных в Севастополь (по данным Ванеева).
Не сложно себе представить состояние и численность других соединений и частей Приморской армии и береговой обороны, если в 142-й бригаде, составившей основу обороны на этом, последнем рубеже, в двух батальонах имелось менее тысячи боеспособных бойцов. Если на основных рубежах обороны периодически находилось около 15-17 тыс. человек, на 15 км фронта, то на 5 километрах линии прикрытия эвакуации было сосредоточено 7 тыс. человек и немало артиллерийских средств. Как мы должны расценивать этот факт? И кто был основным инициатором подобных действий?
В очередной раз возвращаемся в Севастополь 29-го июня 1942 года.
Мы уже вели речь о том, что последние бои в черте города происходили в районе Малахова кургана, казарм флотского экипажа, железнодорожного вокзала и далее, вдоль склона Лабораторной балки, – к Максимовой даче.

На левом фланге севастопольской обороны штурмовые батальоны немцев, наступавшие вдоль Троицкой балки и Докового оврага, пытались овладеть Малаховым курганом. От берега Северной бухты натиск противника сдерживали подразделения 79-й морской стрелковой бригады и 2-го Перекопского полка морской пехоты, совместно с отдельным батальоном флотского экипажа под командованием майора К.С. Сонина и военкома – старшего политрука П.И. Латышева. Удержал свои позиции только батальон флотского экипажа. В тяжелые минуты командир и военком в одной шеренге с молодыми моряками отражали атаки врага. В очередной из контратак майор Сонин погиб, Латышев был ранен в грудь и контужен. Краснофлотец Михаил Ерышев сумел вывезти военкома в район 35-й батареи, откуда его переправили на Большую землю. От Лазаревских казарм остатки батальона флотского экипажа во главе с младшим лейтенантом И.М. Глущенко перешли в район причалов подплава, и на подручных средствах под огнем врага переправились через Южную бухту. Очевидный и немаловажный факт: в ночь с 29-го на 30-е июня немцы не проявляли большой активности, позволив нашим частям, оставив позиции в городской черте, отступить районы предполагаемой эвакуации.
К утру 30 июня 30-й немецкий армейский корпус имел следующие задачиу. 28-й легкопехотной дивизией наступать от развилки Балаклавского и Ялтинского шоссе в направлении на хутор Николаевка (5-й км Балаклавского шоссе – район рынка на 5 км) для чего, предстояло захватить хутор Максимовича и Французское кладбище, а далее продвигаться влево – к мысу Феолент, не входя в город. 170-й пехотной дивизии – наступать в направлении на Херсонесский маяк и район береговой батареи № 35. 72-я пехотная дивизия имела задачу нанести удар вдоль побережья от высоты Карагач в южном направлении и овладеть высотой с ветряком ЦАГИ – бывшим КП I сектора.

1-я румынская королевская горнострелковая дивизия должна была захватить Балаклаву. 18-я румынская пехотная дивизия наступала в направлении Английского кладбища на Зеленую Горку. 132-я и 50-я пехотные дивизии действовали в районе Лабораторное шоссе – редут «Виктория» – Малахов курган. Правее наступали 24-я и часть 22-й пехотной дивизии. В резерве у противника была 4-я румынская горнострелковая дивизия и до двух немецких полков, прибывших в Севастополь с других участков фронта. Нужно отметить, что 50-я, 22,24, 170 и 132-я немецкие дивизии числились «остатками дивизий» т.е. в их составе оставалось менее 5 тыс. человек в каждой. Но дивизии противника имели сравнительно небольшие полосы наступления и при этом очень сильную артиллерийскую и авиационную поддержку и танки.
Около 5 часов утра 30 июня противник после сильной артиллерийской и авиационной подготовки продолжил наступление по всему фронту нашей обороны, кроме Балаклавы, нанося удары по трем главным направлениям: вдоль Балаклавского шоссе в направлении левее Куликова поля к верховьям Стрелецкой балки; по направлению к Лабораторному шоссе и железнодорожной станции; через Килен-балку на Английский редут Виктория, Малахов курган и «Камчатку».
Успех противнику сопутствовал только на одном участке. После семи часов боя 28-й немецкой дивизии удалось прорваться на участке 9-й бригады морской пехоты вдоль Балаклавского шоссе и трамвайных путей. Противник был остановлен огнем 19-й батареи. Спустя час, когда на 19-й закончился боезапас, ее личный состав подорвал орудия и занял оборону вокруг батареи. Недалеко от 19-й располагалась батарея № 705, на которой еще оставались 27 снарядов. Однако спустя час закончились снаряды и на этой батарее. К 14.30 противник вышел на рубеж хутора Максимовича – Николаевка и на юго-западные скаты Хомутовой балки, овладев хутором Максимовича и позицией 19-й батареи. Во второй половине дня противник захватил хутор Николаевка.
Из воспоминаний бывшего бойца 287-го полка В. Зари. «Мы давно смешались, составив единый организм, измученные бойцы в буденовках, пилотках, бескозырках. Не было больше ни полков, ни батальонов, ни даже дивизий. Залегли вдоль обрыва глубокой балки между двух бетонных дотов (скорее всего, Лабораторная балка. – Б.Н.). Чуть позади справа нас прикрывал дот с морской пушкой, не давая танкам противника выйти нам во фланг. Еще чуть правее за земляной насыпью старого укрепления залегло отделение автоматчиков в морской форме и около двадцати бойцов- артиллеристов. Над соседней балкой нависал еще один дот, не давая врагу прохода в соседний овраг. Бой начался с рассветом. Моряки-пулеметчики скосили первые две волны атакующих румын и немцев, но часа через два немцы, проутюжив бомбами наши позиции, смогли прорваться к доту с пушкой, обойдя его с тыла. Я видел, как из дота выскочил боец в тельнике и открыл огонь из ручного пулемета прямо с руки. Через несколько секунд он упал. Немцы рванулись к доту, но в этот момент прогремел взрыв. Немецкую атаку на сей раз удалось отбить. Проглядели мы другое. Пока немцы штурмовали дот с пушкой, румыны выкатили орудие на противоположный склон балки и прямой наводкой влепили снаряд в амбразуру пулеметного дота, в котором оборону держали моряки. Мы пытались отбиваться, но немцев и румын было слишком много» (5).

К 16.00 противник вышел на рубеж Юхарина балка–хутор Отрадный–Камчатка, распространяясь также в направлении хутора Коммуна, а отдельные группы танков к этому времени достигли хутора Бермана, западнее хутора Кальфа, 1 км восточнее хутора Делагарда, 600 м юго-западнее Камчатки. Батареи № 702, 705 замолчали – кончился боезапас. Оставшиеся в живых артиллеристы отошли к батарее 702-бис на хуторе Отрадный. Расстреляв боезапас, замолчали доты № 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25 и 26. Из воспоминаний краснофлотца Игнатьева: «К полудню мы сожгли более десятка танков и бронемашин, которые чадили в сотне метров от наших дотов. Грохнул взрыв, пламя поднялось над 20-м, замолчал 22-й. Через полчаса кончились снаряды и у нашего расчета. Я знал, что на складе нашей батареи еще оставались 45-мм снаряды к моей пушке, но подвезти их было некому и не на чем. Последним снарядом я подорвал пушку и вместе с другими бойцами отошел к вокзалу».

Вспоминает начальник артиллерии 4-го сектора полковник Дмитрий Пискунов: «Оборону здесь держали часть сил 138-й стрелковой бригады, 514-го стрелкового полка, в который были влиты остатки подразделений 386-й стрелковой дивизии, 8-й бригады морской пехоты и других частей. Там же сражались бойцы и командиры 90-го стрелкового полка и 57-го артполка 95-й стрелковой дивизии. Слева от Малахова кургана упорно сражались остатки (до роты) 79-й бригады, 2-го и 3-го полков морской пехоты, справа остатки 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, их поддерживала огнем 553-я батарея 55-го артдивизиона 110-го зенитного артполка ПВО ЧФ старшего лейтенанта Г.А. Воловика. В районе «Камчатки» геройски дрался батальон Черноморского флотского экипажа. Но, лишившись артиллерийской поддержки, наши части не выдержали натиска превосходящих сил противника. На Малаховом кургане стояли насмерть артиллеристы 701-й батареи 177-го Отдельного артдивизиона ЧФ под руководством майора В.М. Моздалевского и капитан-лейтенанта А.П. Матюхина. Они задержали противника на сутки и когда они отходили, то наши части, а также отходившие справа и слева от кургана вели бой уже в районе станции. Противник в этот день занял всю Сапун-гору и весь район севернее Воронцовских высот. К Корабельной слободе противник подошел со стороны Малахова кургана. 90-й полк, 57-й артполк оказались сдвинутыми в район Зеленой горки. Бойцы и командиры, защищавшие Корабельную сторону, к исходу дня отошли в город. Многие из них в течение ночи на 1 июля вышли из окружения, переправившись через Южную бухту» (5).

Возвращаемся в утренние часы 30-го июня. По приказу начальника тыла Приморской армии части тыла армии и флота прекратили работу, и перешли к уничтожению запасов и объектов хранения, а по принятии решения на эвакуацию в ночь на 1 июля все оставшиеся запасы продфуража, топлива, обозно-вещевого снабжения были уничтожены. Станочное оборудование артиллерийского завода, технические мастерские и запасы материалов были утоплены в море.
Начальник артиллерии 95-й стрелковой дивизии полковник Пискунов вспоминал, что «…в основной своей массе наши бойцы и командиры продолжали драться до последней возможности, хотя и находились такие, которые дрогнули».
30 июня был свернут КП ПВО ЧФ. По приказу командования были сброшены в море у мыса Фиолент две радиолокационные станции воздушного обнаружения «РУС-2». Оперативная служба ПВО была прекращена. Средства связи и боевого управления прекратили работу еще раньше. С этого момента система ПВО СОР перестала существовать, а сигналы оповещения о воздушном противнике более не передавались. В ночь на 30 июня все исправные самолеты СОР: шесть ЯК-1, семь ИЛ-2, один И-15 бис, два И-153, один ЛаГГ-3 перелетели с Херсонеского аэродрома в Анапу. Разрозненные части СОРа правого фланга обороны с боями отходили в направлении хутора Пятницкого и слободы Рудольфа, а левого фланга – в направлении на ж/д вокзал Севастополя. К исходу дня части СОР продолжали вести бои на следующем рубеже: хут. Фирсова–хут. Иванова– хут. Пятницкого–слободка Рудольфова–Панорама– железнодорожный вокзал.
24 ч 00 мин. Противник вышел на рубеж хутора Бермана, Юхарина балка, выс. 61.9, балка Сарандинаки, Зеленая горка, восточные окраины Севастополя. Разрозненные части СОР отходили к хутору Пятницкого, слободе Рудольфа и к Севастополю. Личный состав батарей Береговой обороны № 19 у хутора Максимовича, батарей № 706 у отметки 77.8 и батареи № 705 у отметки 73.0, израсходовав боезапас, уничтожили матчасть и вели бой в окружении».
Возвращаемся к описанию боев в полосе 1-го сектора обороны, командованию которого было «доверено» сдерживая противника обеспечить эвакуацию войск с прибрежного участка в районе 35-й батареи и Херсонесского аэродрома.

Из отчета полковника Н.В. Благовещенского: «На рассвете 30 июня противник до полка с танками повел наступление вдоль северных скатов Карагачских высот, одновременно обходя левый фланг 4-го батальона в районе Хомутовой балки. Прорвавшись на фронте хутора Максимовича – выс. 101.6 противник повел наступление на рубеже выс. 114.4 и 113.7 с северного направления, зайдя в тыл 2-го батальона, расположенного вдоль Балаклавского шоссе. 2-й батальон, вырываясь из окружения, с боем начал отход на юго-запад к 109-й стрелковой дивизии. С 08.00 связь со всеми батальонами проводная и по радио была потеряна. Оба батальона понесли огромные потери и начали отход в направлении Юхариной балки. К 11.00 противник передовыми частями стал подходить к рубежу хутора Кальфа. Поддерживающий бригаду 953-й артполк (точнее, 3-й дивизион полка) расстрелял пехоту и танки противника и в связи с отсутствием боеприпасов подорвал матчасть. В 13.00 мой КП, находившийся в штольне Юхариной балки, был обойден с двух сторон. Не имея прикрытия, отошел к Молочной ферме. Связь между батальонами не была восстановлена, и только в 22.00 в районе 35-й береговой батареи мною была обнаружена группа командира батальона т. Никульшина».
Мы оставим без комментариев тот факт, что потеряв связь с двумя батальонами, ведущими тяжелый бой на участке прорыва немецких войск в долине между высотами Карагач и Горной, и не дождавшись выхода батальонов из боя, Благовещенский с офицерами штаба отступил к 35-й батарее. Не станем уточнять и причин, заставивших 4-й батальон бригады при оставлении позиций на высоте Карагач, примкнуть к частям 7-й бригады морской пехоты, отходивших по Хомутовой балке мимо Максимовой дачи. Достаточно уже того, что остатки батальонов, сохранив вооружение, вышли из боя и заняли позиции, назначенные им на Рубеже эвакуации.
Далее, Благовещенский в своем отчете отмечает: «…К 22.00 30 июня в районе 35-й береговой батареи мною была обнаружена группа в 150 человек, преимущественно 1-го батальона под командой командира батальона т. Никульшина. Им было приказано оборонять подступы к 35-й батарее. 3-й батальон, занимавший оборону побережья до 24.00 30.06, оставался на занимаемом рубеже». Далее он пишет, что «в 8.00 1 июля правофланговая 1-я рота 3-го батальона заняла фронт обороны на рубеже – бухта Стрелецкая – выс. 30.6 – хут. Гороменко, где вела бой до 15.00 1 июля. Подразделения 3-й роты того же батальона заняли позиции на фронте южной части бухты Камышовая и бухты Казачья».
Благовещенский, менее месяца находившийся в Севастополе, слабо ориентировался на местности, и спутал бывшую дачу деда Анны Ахматовой-Горенко с никогда не существовавшим в этих местах хутором Гороменко? Но даже не зная русской литературы и биографии Анны Ахматовой, он должен был изучить топографию местности, где базировался батальон его бригады. Но даже не это главное. В своем отчете, поданом 4-го июля на имя бывшего командующего СОР вице-адмирала Октябрьского, Благовещенский упоминал о том, что «…2-й батальон, занимавший оборону побережья, до 24.00 30.06 оставался на занимаемом рубеже». Официально бывший командир бригады свидетельствует о том, что один из батальонов бригады в течение месяца «обеспечивал» противодесантную оборону побережья, а затем, до самого последнего дня обороны, оставался на Рубеже прикрытия эвакуации! Николай Васильевич рисковал стать пожизненным врагом адмирала Октябрьского, убедительно доказывавшего, что ВСЕ РЕЗЕРВЫ СОР были использованы для борьбы с противником в последние дни обороны.
Стоило ли после этого признания генерала Благовещенского в своем письме к Филиппу Сергеевичу Октябрьскому сокрушаться, из-за того, что вышеупомянутый им отчет… исчез из архива? Видимо, прав был адмирал Октябрьский, когда в переписке с Благовещенским в резких выражениях, отмечал «тугодумость» и слабую тактическую подготовку своего адресата. Описывая ход боевых действий 19-20-го июля, мы отмечали, с какой настойчивостью генерал Петров требовал от Октябрьского переброски в район высот Карагач очередного батальона 9-й бригады.
Главные испытания моряков 9-й бригады и их комбрига ждали впереди. В процессе отхода батальонов в район обеспечения эвакуации, им назначались рубежи обороны рядом с теми, что они оборудовали в период обеспечения противодесантной обороны побережья, и на которых им предстояло выполнить ту задачу, ради которой их так настойчиво «придерживал» в резерве адмирал Октябрьский. Именно по этой причине, полковнику Благовещенскому, в отличие от командиров 7-й и 79-й бригад морской пехоты, не суждено было оказаться в числе избранных военачальников, которых эвакуировали на подводной лодке в ночь с 30-го на 1-е июля. Ему даже не грозил вариант эвакуации командира 8-й бригады полковника Горпищенко. В ночь на 2-е июля Горпищенко, раненого в руку, на автомобильной камере доставили к борту морского охотника моряки его бригады. Кстати, именно из состава 2-го батальона 9-й бригады особистами флота была доукомлектована рота (или специальная команда «017»), которая осуществляла охрану командования СОР и обеспечивала посадку того же Октябрьского в  «Дуглас».
Дальнейшие события на мысе Херсонесском складывались так, что объективно описывая в воспоминаниях боевую деятельность батальонов бригады в последние дни обороны Севастополя, даже через 20 лет генерал Благовещенский смог вызвать праведный гнев адмирала Октябрьского. Но… после оскорбительных заявлений, сделанных Октябрьским в адрес Благовещенского по поводу его рукописи, на полях письма генерала рукой Филиппа Сергеевича сделана приписка: «Послать свое фото ему на память, как боевому товарищу». Добрая душа и отходчивый характер все-таки были у Филиппа Сергеевича!
Строки из отчета Благовещенского дополняют и уточняют воспоминания командира батареи из 953-го артполка майора И.П. Пыжова: «Часть наших батарей, расположенных в Золотой балке, была подорваны. Две батареи (одна 122-мм и одна 76-мм) располагались в лощине у корчмы Каранской. С выходом фашистов на Сапун-гору они отошли в направлении к 35-й батарее. На подступах к ней мы дали последний бой. Это было 30 июня, часов в 10-11. Последними снарядами было подбито и сожжено 12 немецких танков совместно с другими батареями слева и справа от нас. Затем орудия мы подорвали и отошли к 35-й батарее. Еще ранее три наших батареи были по приказу отведены в район бухт Камышовая и Казачья. А затем они так же отошли к 35-й батарее, где и заняли оборону за орудийными блоками» (5).

Из донесения командования СОРа по состоянию на 24.00 30 июня: «Попытки противника наступать в направлении на хутор Бермана встретили сильное сопротивление 109-й стрелковой дивизии и 142-й Отдельной стрелковой бригады, и он вынужден был повернуть фронт наступления на север в направлении на хутор «Коммуна». К исходу дня 30 июня противник вышел на рубеж хутора Бермана, Юхарина балка, балка Сарандинаки, Зеленая горка, восточные окраины Севастополя».
Рубеж Южная бухта – Балка Сарандинаки был удобен для обороны. За хутором Николаевка через Отрадный и хутор «Коммуна» проходил участок основательно оборудованной линии обороны тылового рубежа. На хуторе Отрадный еще оставалась в строю действующая береговая батарея с небольшим запасом снарядов. Бой продолжался всю ночь. В ночь на 1 июля части СОР отошли на рубеж мыс Фиолент–хутор Пятницкого–истоки бухты Стрелецкой, т.е. на линию прикрытия эвакуации. К этому часу основной командный состав Приморской армии и береговой обороны убыл на Кавказ, а во главе группировки войск остался командовавший 1-м сектором обороны генерал-майор Петр Новиков с офицерами своего штаба.
В прежние годы редко упоминалось о том, что на фоне общего отхода войск в район Херсонесского мыса, в районе Балаклавы продолжал удерживать прежние позиции 456-й полк 109-й стрелковой дивизии под командованием подполковника Рубцова. Занимая позиции в районе бывшего КП сектора с ветряком ЦАГИ, полк поддерживала огнем 18-я береговая батарея. На территории бывшего Георгиевского монастыря размещались два медсанбата и ряд частей тыла к тому времени уже бывшего 1-го сектора обороны. С учетом быстрого продвижения противника по направлению к западным бухтам, эта часть войск оказалась отрезанной от основной группировки, сосредоточенной к утру 1-го июля на мысе Херсонесском.
Это произошло, прежде всего, потому, что отходом войск, начиная с 00.00 1-го июля НИКТО не руководил. Как естественное следствие такого руководства – те части, которые по выражению Ф.С. Октябрьского «…устали и дрогнули» оказались в более выгодном положении, чем те, которые до конца обороняли свои рубежи. Получается так, что, сосредоточив все боеспособные части на рубеже прикрытия эвакуации, командование СОР остальными частями не управляло. Медсанбаты дивизий с Шампани, с Максимовой дачи, Инкерманского и Георгиевского монастырей, подвалов учебного отряда флота других мест никто не эвакуировал. При своем движению к мысу Фиолент противник встретил в районе ветряка ЦАГИ – Георгиевский монастырь упорную оборону 456-го стрелкового полка 109-й дивизии, который, оставив по приказу генерала Новикова Балаклаву, в ночь на 1 июля создал здесь укрепленную позицию.
По воспоминаниям участников боев вырисовывается следующая картина. Вспоминает С.С. Северинов: «В 12 часов ночи 29 июня был получен приказ: полку отойти к Георгиевскому монастырю и там держать оборону. К рассвету мы покинули Балаклаву. Связисты уходили последними. Уничтожив документы, взорвав орудия, пограничники, воспользовавшись темнотой, стали отходить к Карани, где находился штаб полка, чтобы через этот пункт, еще не занятый фашистами, пробиться к Георгиевскому монастырю, а оттуда – к Херсонесу.
Но это удалось сделать немногим. В долине совхоза «Золотая балка« уже были немцы, и пограничники наскочили на засаду. Завязался бой. Сохраняя последних бойцов, отступили к мысу Фиолент. И здесь, на обрывистых скалах у древнего Георгиевского монастыря пограничники приняли последний бой».

Из воспоминаний С.В. Козленкова: «Местность в районе Георгиевского монастыря не дает нам никаких преимуществ. Да и ряды наши поредели. Комбат Кекало лично показывает места для рот. Окопы рыть некогда – вот-вот фашист двинется на нас. Используем воронки, канавы, камни – за время хода из Балаклавы сюда, я не заметил на лицах пограничников ни паники, ни растерянности – фронтовая школа чекистов давала свои плоды. Сколько же суток можно не спать? не пить? не есть? И это в страшную жару и при огромной физической нагрузке. Невероятно живуч человек! Быстро приблизился рассвет 2 июля 1942 года. Раньше чем обычно по нам ударила артиллерия и минометы. Очевидно, противник решил огнем всех средств подавить нашу стойкость и боеспособность».
…Вспоминает бывший командир автотранспортной роты Иван Михайлович Федосов: «К вечеру все оставшиеся в живых во главе с командиром полка Рубцовым спустились по тропинке к морю – командир приказал готовиться к прорыву к Камышовой бухте. Первую группу прорыва вел начальник штаба полка майор Бобров – он заменил Юрина – но они смогли продвинуться не более двухсот-трехсот метров: ходы к Камышовой были прочно перекрыты противником».
Вспоминает И.К. Калюжный: «Георгиевский монастырь пылал. От едкого запаха задыхались раненые, которых мы так не успели отправить в Камышовую бухту. Загрузили подводу бочонком с водой – воду у немцев добыли и двинулись по направлению к бухте Камышовой... Дорога трудная и страшная: раздавленные танковыми траками трупы, разбитые и опрокинутые орудия с полусожженными наводчиками и прислугой артиллерийской, склизь от человеческих и конских внутренностей. И – запах. Страшный запах сгоревшего человеческого мяса и разлагающейся крови. Мы удалились от Георгиевского монастыря километра на два и в это время нас остановил наш капитан-артиллерист. – Куда путь держите, солдаты? Рассказал ему, что пробираемся к бухте Камышовой с ранеными на подводе. Он усмехнулся. – Не пройдете. Будем оборонять Камышовую отсюда. А ночью придут корабли и заберут нас. Он отвел нас на позиции. Метрах в трехстах находилась неглубокая траншея. Зигзагообразная такая. В ней находились солдаты и матросы из всех наших частей Севастопольского гарнизона. На левом фланге траншеи короткоствольные пушки, а возле – артиллеристы. В районе Георгиевского монастыря, высот Кая-Баш и Мраморной балки оказались в окружении около 2,5 тыс. бойцов и свыше 1,5 тыс. раненых» (5).
Спрашивается, что же привело к такой ситуации, когда вместо того, чтобы пробиваться в горы к партизанам, эти бойцы и командиры выполняли заведомо невыполнимый приказ, чтобы через двое суток, оценив обстановку на Херсонесе, с таким же упорством и еще большими жертвами пробиваться в обратном направлении – в горы к партизанам? Собственно, к тому времени и спросить-то уже не с кого было: изобразив в течение суток командующего СОР, генерал-майор Новиков в ночь на 2-е июля покинул на «морском охотнике» гибнущую группировку войск, чтобы уже через 4 часа загорать на ялтинском пляже, правда, в качестве военнопленного…
Я не пытаюсь защищать и тем более оправдывать Ф.С. Октябрьского: он, мягко говоря, очень вольно оперировал в своих многочисленных телеграммах «штыками», «саблями» и «стволами», но, внимательно изучая документы и воспоминания участников событий, не сложно представить себе картину:
В течение всей ночи 30 июня и дня 1 июля через боевые порядки подразделений 142-й стрелковой бригады, занявших позиции по рубежу обеспечения эвакуации, бесконечным потоком шли автомашины с ранеными, имуществом тылов и штабов, отходила артиллерия без снарядов, а следом бесконечным потоком малыми группами, чтобы не привлекать внимание немецкой авиации, плелись измученные беспрерывными многодневными боями, почерневшие от копоти и усталости бойцы и командиры: те, кто остался от полегших в боях батальонов, полков и бригад. Это и были те самые, теперь уже неполные 10 тысяч воинов, сдерживавших врага на Тыловом рубеже.
Можно было бы посетовать на то, что в эти дни с трудом просматривается роль командующего СОР в управлении войсками. Но это только кажется. Судите сами, кто в самый критический момент борьбы за станцию Мекензиевы горы всячески затягивал процесс ввода в бой полков 345-й стрелковой дивизии и тем самым не предотвратил разгром полков 172-й и 95-й дивизий? Кто приказал войскам, отступившим к берегу бухты на Северной стороне «…сражаться до последнего патрона, до последней капли крови…», грозил, что переправы на Южную сторону не будет, и тем способствовал окончательному разгрому и гибели войск 4-го сектора? Кто не принял должных мер для создания мощной противодесантной обороны по северному берегу на Корабельной стороне и позволил вражескому десанту рассечь нашу оборону? Кто приказал в ночь на 30-е июня свернуть оборону на Первом рубеже и отвести войска на Рубеж «прикрытия эвакуации»? А вы говорите, что командующий СОР не участвовал в управлении войсками!
Каждый из этих этапов последних дней обороны следует тщательно анализировать. В первых трех эпизодах не самым лучшим образом себя проявил комендант 4-го сектора, он же командир 95-й стрелковой дивизии полковник Капитохин Александр Григорьевич. По рубежам его сектора обороны наносился главный удар противника. Полки 95-й и 172-й дивизий мужественно сражались с врагом. Штаб сектора подготовил и обеспечил контратаку батальонов 7-й бригады с целью разгрома наступающей немецкой группировки. Из-за неудовлетворительной подготовки встречного удара со стороны 3-го сектора не была выполнена поставленная командованием задача по «срезанию» вражеского клина, направленного к берегу Северной бухты. Вовремя не введенные в бой полки 345-й дивизии не позволили командованию сектором удержать оборону на Бельбекском рубеже. В ходе напряженных и кровопролитных боев войска сектора понесли невосполнимые потери и после неоднократных попыток восстановить положение вынуждены были отступить к берегу бухты.
В довершение всех бед войска 4-го сектора были рассечены вражеским клином – противник вышел к берегу Северной бухты восточнее поселка Голландия. Когда же, по всем признакам положение войск на Северной стороне стало безнадежное, то следовало организовать переправу на Южную сторону. В этот критический момент в управление войсками грубо вмешался командующий СОР, о чем мы уже вели речь. Но даже при этих условиях, отступив под защиту береговых батарей Северной стороны, полковник Капитохин, оставаясь комендантом сектора, не обеспечил выход из района Любимовки остатков окруженных полков 95-й дивизии, не проявил настойчивости в обороне прибрежного участка, не обеспечил организованной переправы войск на Южную сторону.
Что же касается боевого эпизода, когда немецкий десант высадился в районе ГРЭС и не встретил должного отпора со стороны войск вновь созданного 4-го сектора, то здесь просматривается немало виновников. При формировании рубежа обороны вдоль южного берега Северной бухты командованием СОР не было выделено достаточно сил и средств. Накануне высадки десанта, на объектах сектора побывали Петров и Моргунов и недооценили угрозу высадки. Очевидная вина полковника Капитохина просматривается и в том, что он не обеспечил разведку и должного наблюдения в направлении грозящей сектору опасности. Он также своевременно не выявил подготовку немцами десантных средств, не определил направление возможного броска десанта, не сосредоточил сил для его отражения. Все эти пункты обвинения мне лично досадны еще и потому, что Александр Григорьевич, в отличие от Коломийца, симпатичен по многим причинам. И коль Коломийцу мы уделили малую толику внимания, то стоит несколько слов сказать и о Капитохине.
Родился Александр Григорьевич в Елецком уезде Орловской губернии в семье сельского учителя в 1892 году. После четырехклассной школы три года обучался в учительской школе. В 1911 году окончил учительскую семинарию и был назначен учителем русского языка и литературы села Борисоглебское, где проработал до призыва в армию в 1914 году. По мобилизации был направлен рядовым в 147-й запасной пехотный полк в г. Кузнецк Саратовской губернии. В 1915 году прошел курс обучения в Чугуевском пехотном училище. С июля 1916-го по декабрь 1917 года служил командиром роты в 10-м и 11-м Сибирских запасных полках, а затем, командиром роты 31-го Сибирского полка на Западном фронте в звании поручика, представлялся к званию штабс-капитана.
В Красной Армии с декабря 1918 года: командир батальона в 99-м и 98-м полках 11-й стрелковой дивизии в боях с отрядами Булак-Булаховича и войсками буржуазной Эстонской республики. В июле 1919 года – командир ударной группы в составе 16-й армии Западного фронта, с октября – помощник командира и командир 23-й стрелковой бригады 8-й дивизии. Участвовал в войне с поляками. В январе 1920 года в боях под Бобруйском попал в плен и четыре месяца находился в концлагере. После побега из плена с октября 1920 года по февраль 1921 года – командир 1-й отдельной стрелковой бригады Кавказского фронта.
Образовательный и командный уровень Капитохина по итогам Гражданской войны был значительно выше его коллег по обороне Севастополя. Для сравнения, Ф. Октябрьский к этому моменту окончил в Крондштадте Школу учебного отряда по специальности «машинист флота», а И. Петров командовал в Гражданскую пехотным взводом...
В межвоенный период служба Александра Григорьевича складывалась не просто. После окончания в 1924 году Высшей тактико-стрелковой школы комсостава РККА до 1930 года состоял в запасе. С октября 1932 года по окончании Военной академии РККА, до августа 1936 года, – в резерве РККА. В этот период Александр Григорьевич был даже… начальником полярной станции Главсевморпути на острове Уединения в Карском море. Но в 1939 году приказом Наркома обороны Александра Григорьевича опять «определили» в кадры РККА, правда с оставлением в системе Главсевморпути. В этой структуре он вырос до заместителя начальника Управления Главсевморпути. В 1939 году ему присвоено звание «Почетный полярник». В 1940 году в процессе переаттестации «комбригу» Капитохину присвоено воинское звание «полковник».
За работу в Арктике Александр Григорьевич был награжден орденом «Знак Почета». Кстати, список полярников, награжденных высокими государственными наградами, возглавлял наш земляк Папанин; а награждены они были за успешное проведение Северным морским путем германского вспомогательного крейсера «Комет». В группе обеспечения проводки единственным военным специалистом был комбриг Капитохин. Заслуженный полярник Папанин, он же, «заслуженный чекист», получил Звезду Героя, а беспартийный комбриг Капитохин был награжден скромным орденом «Знак Почета».
Я надеюсь, что эта информация поможет объективно оценить его участие в обороне Севастополя. Напомню, что наше знакомство с А. Капитохиным началось с момента, когда он, в звании полковника, «состоящий в распоряжении Военного совета Одесского военного округа», был назначен командиром 161-го стрелкового полка 95-й дивизии Приморской армии…
Но не станем раньше времени назначать правых и виноватых в той кутерьме, которая творилась в Севастополе в последние дни...

Последние дни обороны Севастополя

В очередной раз вернемся к обстановке в Севастополе 30 июня 1942 года. Противник предпринимает действия по дезорганизации нашего тыла. В глубину нашего плацдарма забрасываются группы диверсантов из попавших во вражеский плен бойцов, предавших Родину и согласившихся служить врагу для проведения шпионажа, террора, диверсий, ведения пораженческой агитации по добровольной сдаче в плен среди наших войск. Пользуясь тем, что на местах прорыва линии обороны не было сплошной линии фронта, вражеские разведгруппы на мотоциклах, а также диверсанты просачивались в наш тыл, вступали в стычки с нашими тыловыми подразделениями и бойцами, повреждали линии связи, вели разведку, захватывали «языков».
Военинженер 2 ранга (майор) А.И. Лощенко старший помощник начальника химслужбы Приморской армии в своих воспоминаниях писал, что «…утром 30 июня возле КП-3 Приморской армии, которое располагалось в казематах 16-й ложной батареи (примерно, в 3,5 км от 35-й батареи на берегу моря в сторону мыса Фиолент) появились немецкие мотоциклисты. На КП-3 тогда располагались отделы химзащиты армии, укомплектования и финансовый отдел с банком. Начальник химотдела армии полковник В.С. Ветров собрал группу бойцов и командиров из 150 человек и дали бой фашистам. Потом позже отошли к бухте Казачьей»(5).
Другой случай сообщил командир 161-го стрелкового полка Л.А. Гапеев:
«Полк занимал оборону от Молочной фермы до Черного моря. В тылу 1-го батальона у Горбатого моста, проникшая в ночь на 1 июля диверсионная группа фашистов расстреляла поодиночке спавших в кабинах шоферов стоявшей у моста колонны автомашин. Находившийся в концевой автомашине командир застрелил одного диверсанта, остальные двое скрылись».
Как свидетельствуют участники последних боев, переодеваясь в красноармейскую или краснофлотскую форму, немецкие диверсанты, предатели, старались посеять панику в ночное время в районе 35-й береговой батареи и побережья Херсонесского полуострова при приходе катеров для эвакуации, пользуясь тем, что там были во множестве неорганизованные группы воинов. Зафиксированы факты, когда немецкие лазутчики в нашей форме разносили отравленную воду. В большей части случаев их разоблачали и уничтожали. Член группы особого назначения ЧФ Н. Монастырский писал, что 1 и 2 июля на аэродроме они вылавливали немецких провокаторов в форме матросов, которые подбивали одиночных бойцов стрелять по нашим самолетам, жечь боезапас, когда каждый патрон был на счету. Член этой группы В. Гурин в своих воспоминаниях написал, что после подрыва батареи группы фашистов на шлюпках и катерах высадились на мысе с целью пленить командный состав. Фашисты были одеты в красноармейскую форму и сумели просочиться в район 35-й батареи, при этом внесли панику среди бойцов. Всю ночь шел бой, и вылавливались десантники, а утром после рассвета они стали явно заметными по выхоленным лицам и были полностью ликвидированы. Их шлюпки и катера захватили счастливчики из бойцов на берегу.

Несмотря на то, что в течение 30 июня большая часть командиров и комиссаров соединений и частей Приморской армии и Береговой обороны были отозваны для эвакуации, организация обороны СОРа по секторам продолжала действовать. Вот некоторые подробности действий командования IV сектора обороны. Как вспоминает начальник штаба 345-й стрелковой дивизии полковник И.Ф. Хомич, комендант IV сектора полковник Капитохин 30 июня утром убыл с КП, не сказав никому ни слова. Пришлось временно исполнять его обязанности начальнику штаба.
Во второй половине дня эти обязанности уже исполнял начальник штаба 95-й дивизии майор А.П. Какурин, как об этом написал начальник связи 95-й стрелковой дивизии подполковник И.Н. Пазников:
«…В 18.00 30 июня на КП 4-го сектора, находившегося у Панорамы, позвонил начальник штаба Приморской армии полковник Н.И. Крылов и продиктовал приказ командующего армией генерал-майора Петрова исполняющему обязанности коменданта 4-го сектора начальнику штаба 95-й стрелковой дивизии майору А.П. Какурину: «К часу ночи 1 июля 1942 года имеющимися силами и средствами занять и удерживать линию обороны от бухты Стрелецкий до перекрестка дорог юго-восточнее 2-3 км хутора Пятницкого. Командный пункт сектора – хутор Пятницкого. Этот приказ, являлся основанием для отхода к району мыса Херсонес в составе 4-го сектора»(5).
Полученный приказ предусматривал боевые действия войск сектора на указанных позициях в течение всего дня 1 июля 1942 года. По логике событий, аналогичные приказы с указанием новых рубежей обороны и действий на 1 июля получили от Крылова и коменданты других секторов. В сообщении Пазникова обращает на себя внимание разрешение на самостоятельный отход частей сектора к району мыса Херсонес до конца дня 1 июля. Это обстоятельство можно объяснить только тем, что штаб армии подлежал эвакуации и не было уверенности в сохранении связи с секторами по многим причинам, а также тем, что находившийся в частях сектора комсостав к вечеру 1 июля должен был прибыть на 35-ю береговую батарею для эвакуации в ночь с 1 на 2 июля 1942 года, как предусматривалось это планом частичной эвакуации. Это подтверждается информацией из воспоминаний Пазникова, приводимой далее по тексту. Кроме того, этим сообщением Пазникова подтверждается тот факт, что организация обороны Приморской армии в составе секторов СОРа действовала до конца суток 1 июля 1942 года.
Таким образом, остатки Приморской армии и Береговой обороны согласно решению командования СОРа должны были выполнить свою последнюю боевую задачу – прикрыть район эвакуации для обеспечения эвакуации старшего комсостава армии, а затем «…драться до последней возможности или прорываться в горы к партизанам». Прорваться в горы в условиях плотной блокады войсками противника по всей территории Гераклейского полуострова, как показали последующие дни, массе войск было невозможно. Армию, оставшуюся без командования и боеприпасов, безусловно, ждали уничтожение и плен.
О планах и целях эвакуации в войсках и среди населения города не было известно. Информация распространялась больше в виде слухов. По вспоминанию вольнонаемных служащих военных предприятий и учреждений утром 30 июня их руководство получило указание – всем работникам следовать в бухты Стрелецкую, Круглую, Камышовую, Казачью и эвакуироваться там на имеющихся плавсредствах.
В ночь на 1 июля из бухты Стрелецкой «самостоятельно» уходили на Кавказ 30 катерных тральщиков, три «морских охотника», 4 буксира, шхуна и другие плавсредства, всего 43 единицы. На буксире «Курортник» была отправлена большая группа связистов флота и города. Однако до берегов Кавказа дошло лишь 17 единиц, которые доставили 304 человека…
Все оставшиеся в Севастополе катера, баржи, буксиры, килектор, гидрографическое судно «Горизонт», два недостроенных тральщика, плавкраны, которые не имели хода, или не подлежали перегону на Кавказ, были уничтожены или затоплены флотской командой под руководством исполняющего обязанности начальника плавсредств и гаваней ЧФ капитана 2 ранга И.А. Зарубы.
О последних решениях и действиях руководства города вспоминал бывший начальник МПВО Корабельного района Севастополя Лубянов:
«30 июня 1942 года в штольне командного пункта МПВО города состоялось последнее совещание актива города. На нем секретарь горкома партии Б.А. Борисов дал распоряжение всему активу отходить в сторону Камышовой бухты, где предполагалась эвакуация. Уходить надо было группами по 13-20 человек. Часть актива погибла в процессе перехода от налетов немецкой авиации». Далее Лубянов пишет: «…я с заведующим обкома партии Петросяном дождались у входа в 35-ю батарею Б.А. Борисова (председатель горисполкома Севастополя) и А.А. Сарину (секретарь горкома партии), прибывших, примерно, в 18-19 часов. Спросили их, где суда, на чем эвакуироваться? Сказали: идите в Казачью бухту. Там есть деревянный помост. Ночью с 1 на 2 июля будут катера. Октябрьский выделил 70 мест для актива» (5).
В момент общения с Лубяновым, Сарина и Борисов наверняка уже знали, что их включили в списки первой очереди эвакуации на подводной лодке, поэтому они могли обещать остальным активистам все что угодно…
Как следует из последней информации, вопросы эвакуации решались на ходу, и трудно сказать, кто из актива города реально смог воспользоваться пропуском с красной полосой. Хотя в отчете начальника Политуправления ЧФ дивизионного комиссара Расскина отмечено, что «…в период с 1 июля до 20 часов 4-го июля в Новороссийск из Севастополя прибыло в числе прочих 70 человек партактива города». К примеру, самому Лубянову не удалось воспользоваться этой возможностью, и таких как он было немало. Эти свидетельства являются неопровержимым доказательством того, что даже партийный актив города не был эвакуирован организованно, а в самолете с Октябрьским и в подводных лодках с Петровым и Моргуновым оказалось много «случайных» людей. Только так можно объяснить тот факт, что на плацдарме были «забыты» секретарь Крымского обкома Меньшиков, секретарь севастопольского горкома Терещенко и другие ответственные партийные руководители.
И все-таки, к сообщению Лубянова следует отнестись с повышенным вниманием. Дело в том, что в ночь с 1-го на 2-е июля при эвакуации катерами и тральщиками из района 35-й батареи, катер командира группы капитан-лейтенанта Глухова был направлен в Казачью бухту с «особой задачей – эвакуации партийного актива города», но никого из партийных работников районе причала Казачьей бухты катерники не обнаружили… Должно быть, партийные активисты в экстремальной ситуации проявили свойственную им инициативу и пытались эвакуироваться из других пунктов побережья. К этому эпизоду мы еще вернемся.
Самой печальной и трагической была судьба десятков тысяч раненых. Лидер «Ташкент» был последним большим надводным кораблем, который забрал в ночь с 26-го на 27-е июня более трех тысяч раненых, эвакуированных женщин и детей, а также рулоны обгоревшего полотна Панорамы «Оборона Севастополя 1854–1855 гг.»; а в ночь с 28-го на 29 июня быстроходные тральщики «Взрыв» и «Защитник» вывезли еще 288 раненых.

После этого раненые вывозились только самолетами транспортной авиации и подводными лодками. Тиражировать замшелую версию о том, что не было ни малейшей возможности вывозить раненых после 29 июня, рука не поднимается. Что же касается рулонов обгоревшего полотна Панорамы, о чудесном спасении которых со слезами умиления в советское время вещали экскурсоводы, была бы моя воля, я бы всех политработников армии и флота, эвакуированных вместе с Кулаковым и Чухновым заставил бы сжевать этот холст, запивая морской водой… Вместо того, чтобы вывести очередную сотню раненых бойцов спасали обгоревшие и отсыревшие лоскуты полотна, которые потом ТРИ ГОДА ГНИЛИ в пакгаузе Новороссийского порта! Немцы, захватившие эту часть Новороссийска, даже не заинтересовались этим шедевром.
Согласно обобщенной сводке по деятельности медико-санитарной службы, в СОРе имелось 16 медучреждений армии и флота, в том числе в Приморской армии: 7 медсанбатов (по одному в каждой стрелковой дивизии), два эвакогоспиталя, два полевых подвижных госпиталя; у Черноморского флота: 2 военно-морских госпиталя и один инфекционный, в которых, согласно сводкам на 28 июня, находилось всего 11500 раненых. Из отчета Медсанупра Приморской армии: «…В процессе немецкого наступления с 29 июня и до 1 июля 1942 года все(?) лечебные учреждения и раненые были перебазированы в район западного побережья Херсонесского полуострова…».
О печальной судьбе раненых в штольнях Шампани, в подвальных помещениях Учебного отряда и в Георгиевском монастыре мы уже упоминали. О взрыве штолен Шампани, в которых размещался один из госпиталей, я даже не веду речь.
В районе Камышовой бухты находились ППГ-316 и ЭГ-1428, в штольнях Георгиевского монастыря ППГ-76 и ППГ-356, медсанбаты в щелях, окопах, траншеях у берега Камышовой бухты, южного берега Херсонесского полуострова, районе 35-й батареи. Распределение раненых по госпиталям и медсанбатам по состоянию на 28 июня показано в примечании к Сводке, но такие подробности нам не требуются для оценки общей обстановки на Херсонесском плацдарме.
В условиях непрерывных бомбежек и артобстрелов немногочисленный медперсонал самоотверженно оказывал помощь раненым бойцам и командирам. Большое количество раненых, могущих передвигаться самостоятельно, скопилось к концу дня 30 июня на берегах Камышовой и Казачьей бухт, на Херсонесском аэродроме в надежде на эвакуацию. Многие из них самостоятельно покидали медсанбаты, госпиталя, так как подчас не было автотранспорта, чтобы перебазировать их из города к бухтам. В эти два последних дня июня из Георгиевского монастыря были отправлены пешим порядком несколько групп раненых по 50–60 человек с сопровождающими в районы Камышовой и Казачьих бухт для эвакуации. Об этом имеются воспоминания краснофлотеца М.Е. Чеснокова из химроты ЧФ и начальника штаба инженерного батальона 25-й дивизии, находившегося на излечении в госпитале Георгиевского монастыря.
Что же касается количества раненых, оставленных в Севастополе, то эта цифра весьма приблизительна. Согласно последнему боевому донесению Военного Совета СОРа и флота по состоянию на 24.00 30 июня 1942 года в Москву и Краснодар осталось 15 тысяч невывезенных раненых. Но уже в 1961 году в докладе Октябрьского на военно-исторической конференции их количество увеличилось до 23 тысяч. А через 7 лет, на конференции по обороне Севастополя 1941-1942 гг. в 1968 году, Филипп Сергеевич уже озвучил цифру 36 тысяч человек... Последнее в большей мере соответствовует фактическому числу раненых бойцов и командиров, скопившихся на Херсонесском плацдарме в ожидании обещанной эвакуации.
Ряд авторов, как например, полковник Пискунов, указывают, что к 4 июля 1942 года раненых было не менее 40 тысяч, из них только в госпиталях Приморской армии – 36 тысяч. Военврач 2 ранга 12-й авиабазы ВВС ЧФ И.П. Иноземцев писал: «…днем 30 июня 1942 года я расписался на приказе начальника штаба ВВС ЧФ, запрещавшего эвакуацию медперсонала. В приказе было разъяснено, что «в окрестностях Севастополя остается большое количество раненых, более 30 тысяч человек, а средств эвакуации нет».
Сколько же раненых было в Севастополе по состоянию на 3 июля 1942 года? Анализ документов и воспоминаний очевидцев показывает, что все сведения на этот счет весьма условны, что точных данных нет и быть не может, так как в ходе боевых действий с 29 июня по 3 июля был потерян всякий учет поступления раненых в госпитали и медсанбаты частей. По данным краткого отчета штаба СОРа и итогам обороны Севастополя за июнь раненых в СОР было с 7 июня (начало 3-го штурма) по 3 июля 1942 года 53 626 человек. Эвакуировано до 30 июня – 17 894 человека. Эвакуировано с 30 июня по 3 июля – …99 раненых…
По данным I тома «Отчета по обороне Севастополя» от октября 1946 г. раненых в СОРе с 21 мая по 3 июля было 55 289 человек. Эвакуировано с 21 мая по 3 июля – 18734 человека.
Согласно отчету Медико-санитарной службы число раненых, находящихся в лечебных учреждениях армии и флота на 28 июня, было 11500 человек. Согласно журналу боевых действий войск Приморской армии и сводок оперативного отдела потери ранеными только за 29 июня составили по армии 1470 человек. Если среднее количество раненных за сутки принять за 2500 человек с учетом раненых флота, то с 29 июня по 3 июля число раненых должно было составить не менее 12500 человек. В общей сумме это составило бы порядка 34 тысячи человек. По данным I тома Отчета на 3 июля их было 37555 человек. Конечно, эти данные условны и не отражают фактической действительности, но других сведений нет. Видимо, при подсчете исходили из расчета снижения общей численности войск боевого состава. Надо отметить и то, что большинство легкораненых по воспоминаниям участников обороны были активными бойцами, участвовали в атаках, отражении врага, в попытках прорыва в горы к партизанам.

Утром 30 июня вражеская авиация разбомбила здание эвакогоспиталя № 1428 в Камышовой бухте. Под обломками стен погибло много раненых. К вечеру 30 июня берег Камышовой бухты в районе пристани, состоящей из двух барж у берега, оборудованных настилом и сходнями, был сплошь забит носилками с ранеными и ходячими ранеными в ожидании эвакуации. Там же находилась масса неорганизованных военных, отбившихся от своих частей и много гражданского народу – женщин с детьми, стариков. Люди метались по берегу, но никто толком не знал ничего об истинном положении с эвакуацией. Подходили из города все новые группы и одиночки военных и гражданских лиц. Подобная ситуация исключала возможность организованной эвакуации. Эту картину массового бедствия наблюдал капитан 2 ранга И.А. Заруба: «...вместе с комиссаром отдела пошли в Камышовую бухту. То, что там я увидел меня поразило. Толпы людей, солдаты, матросы с оружием и без. Все чего-то ждут. К пристани не подойти. Тысячи людей, шум крики. Решил пойти на 35-ю батарею. Это было в 1 час 35 минут 1 июля. Придя на 35-ю батарею к ее главному входу, увидел еще худшее. Весь дворик и коридоры навеса были переполнены комсоставом Приморской армии. Двери на запорах. Здесь я узнал, что 29 июня было дано распоряжение по армии всему старшему офицерскому составу оставить свои части. Части остались без управления. Все это было похоже на панику в полном смысле слова...» (5).
Отзыв старшего комсостава армии шел с вечера 29 июня вначале из отделов, управлений, служб штабов армии и флота, которые в условиях сворачивания рубежей обороны перебазировались в район Камышевой и Казачьей бухт. К утру 1 июля, по свидетельству участников событий тех дней, почти вся масса скопившихся в Камышовой бухте военных и гражданских лиц, за исключением раненых, покинула берег Камышовой бухты. Многие еще ночью перешли в район 35-й береговой батареи и аэродрома в надежде эвакуироваться самолетами либо кораблями с рейдового причала у 35-й батареи.
«У маяка, куда мы, раненые, пришли пешком под вечер 30 июня, уйдя из Херсонесского храма, – пишет комиссар 1-го батальона 2-го Перекопского полка морской пехоты А.Е. Зинченко, – тысячи солдат и раненых. Мы услышали команды через рупор, кому где собираться. Но тысячная толпа была неуправляема. С Северной стороны Севастополя немцы из крупнокалиберного орудия обстреливали район аэродрома. И было видно, как от разрывов летели во все стороны головы, ноги солдат» (5).

В 18 час 30 июня Военный совет Черноморского флота получил телеграмму из Главного Морского штаба Наркомата ВМФ:
«В.С. Черноморского флота.
Нарком Ваше предложение целиком поддерживает. Будет доложено Ставке».
30-06-42 г. 17 час. 10 мин. Алафузов, Никитин».
Спрашивается, с каким таким предложение обратился к Наркому ВМФ и в Ставку Ф.С. Октябрьский? И не дожидаясь ответа о решении Ставки по Севастополю, Ф.С. Октябрьский собирает Военный совет…
В 19 часов 50 минут 30 июня 1942 г в кают-компании 35-й береговой батареи началось последнее совместное заседание военных советов флота и армии. На нем присутствовали: командующий СОРом и флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский, член военного совета дивизионный комиссар Н.М. Кулаков, командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров, члены военного совета Приморской армии, дивизионный комиссар И.Ф. Чухнов и бригадный комиссар М.Г. Кузнецов, командир охраны водного района (ОВРа) контр-адмирал В.Г. Фадеев, начальник штаба СОР капитан 1 ранга А.Г. Васильев, начальник Особого отдела Черноморского флота Ермолаев, комиссар Береговой обороны полковой комиссар К.С. Вершинин и комендант Береговой обороны генерал-майор П.А. Моргунов.
Из воспоминаний военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта М.И. Линчика: «…начальник штаба СОРа капитан 1 ранга Васильев и сопровождающие его комиссар штаба СОРа Штейнберг и начальник отдела морских конвоев СОРа капитан 3 ранга А.Д. Ильичев прибыли на 35-ю батарею несколько позже, после открытия совместного заседания Военных Советов флота и армии.
…Вице-адмирал Октябрьский кратко охарактеризовал обстановку и сказал, что на его телеграмму об эвакуации получен ответ от наркома ВМФ Кузнецова с разрешением на вывоз ответственных работников и командиров, а также санкционирован его выезд. Фактически это было разрешение на эвакуацию, которая началась официально с 21.00 30 июня 1942 года.
Подтверждалось предложение командования СОРа об эвакуации в первую очередь высшего и старшего комсостава армии и флота. Для руководства обороной в Севастополе и прикрытия эвакуации на основании посланной телеграммы Кузнецову и Буденному Октябрьский предложил оставить генералов Петрова и Моргунова, а через три дня и им приказывалось эвакуироваться.

По этому предложению выступили члены Военного Совета Приморской армии Чухнов и Кузнецов, предложив оставить одного из командиров дивизий со штабом, так как соединений и частей по существу уже нет, а разрозненные группы и подразделения не имеют боезапаса и что руководить на таком уровне нечем. Генерал Петров охарактеризовал боевое состояние войск, их вооружение, наличие боезапаса и доставку. В дивизиях насчитывается по 300-400 человек боевого состава, а в бригадах по 200, но главное решающее – нет боеприпасов. Не имея сил и средств, вряд ли удержать Севастополь в течение трех дней. Если это необходимо и командование решило так, то он готов остаться и сделать все, чтобы выполнить боевую задачу. Генерал Моргунов поддержал доводы Петрова. Дивизионный комиссар Кулаков указал на большие потери врага, значительно превышающие наши, а у нас почти ничего не осталось. Политико-моральное состояние защитников крепкое, а главное нет уже ни частей, ни боеприпасов. Задержать врага вряд ли удастся. Поэтому оставлять генералов Петрова и Моргунова нет необходимости...
…Генерал Петров на вопрос Октябрьского о том, кого оставить в Севастополе, предложил оставить генерала Новикова – командира 109-й стрелковой дивизии, так как его сектор обороны обороняет Херсонесский полуостров и остатки войск отходят туда же.
Командующий согласился с этим предложением и приказал Петрову и Моргунову до рассвета помочь Новикову организовать оборону и эвакуацию согласно плану…».

В выдержках из протокола заседания Военного совета сохранена орфография подлинника (?), составленного на скорую руку, и, по-видимому, неоднократно правленого в послевоенное время. О какой помощи Новикову «…до рассвета» могла идти речь, если посадка на подводные лодки состоялась в 01 ч 30 минут 1-го числа?
После заседания военного совета были вызваны генерал-майор Новиков и бригадный комиссар А.Д. Хацкевич – комиссар 109-й стрелковой дивизии для получения приказа и приема полномочий.

Из выступления адмирала Октябрьского на научно-практической конференции в мае 1961 года: «…Последний мой приказ от 1.07.42 г. перед вылетом из Севастополя генерал-майору Новикову, который был оставлен старшим начальником, отмечается в кратком отчете по итогам обороны Севастополя за июнь 1942 года, сводился к следующему: «Драться до последнего, и кто останется жив, должен прорываться в горы к партизанам…». Этот приказ бойцы, начсостав Севастопольского оборонительного района с честью выполнили.
Для содействия генералу Новикову помощником по морской части был оставлен ему командир из штаба ЧФ – начальник морской конвойной службы штаба СОРа капитан 3 ранга А.Д. Ильичев. Затем Петров и Моргунов ввели Новикова в курс всех дел обороны. Генерал Петров подробно рассказал ему об обстановке, силах и средствах и вручил приказ на оборону с боевыми задачами Новикову и его группе войск на основании решения военного совета СОРа:

«Боевой приказ. 30.06.42 г. Штаб Приморской армии. 21.30.
1. Противник, используя огромнее преимущество в авиации и танках, прорвался к Севастополю с востока и с севера. Дальнейшая организованная оборона исключена(!!?).
2. Армия продолжает выполнять свою задачу, переходит к обороне на рубеже: мыс Фиолент – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой. Оборона указанного рубежа возлагается на группу генерал-майора П.Г. Новикова.
3. Группа генерал-майора П.Г. Новикова в составе: 109-й, 388-й стрелковых дивизий, 142-й стрелковой бригады, курсов младших лейтенантов армии, учебного батальона 191-го стрелкового полка, зенитно-пулеметного батальона. Артгруппа в составе 47-го ап, 955-го ап и 880-го зап.
Задача – упорно оборонять рубеж: хутор Фирсова–хут. Пятницкого–истоки бухты Стрелецкой–КП–35 батарея БО.
Командующий Приморской армией генерал-майор Петров
Член военного совета дивизионный комиссар Чухнов
Начальник штаба армии генерал-майор Крылов».
Моргунов попросил Новикова вовремя подорвать все батареи, особенно 35-ю, а также указал, что еще действует 14-я и 18-я береговые батареи, имеется в резерве батальон Береговой обороны и что из Севастополя к утру в его распоряжение прибудет полк Береговой обороны. Моргунов отдал приказание командиру 35-й береговой батареи капитану А.Я. Лещенко о подрыве батареи после того, как будет израсходован боезапас и предупредил, что перед подрывом надо доложить генералу Новикову…» (5).

Из приказа видно, что оборона непосредственно города не планировалась, войска спешно стягивались к западным бухтам. По словам Моргунова не было сил, чтобы оказать сильное противодействие противнику. Когда писался этот приказ, части армии уже переходили на указанный в нем рубеж обороны.
Что касается слов приказа, что «…дальнейшая организованная оборона исключена», то здесь просматривается более поздняя корректура, потому как ни Петров, ни, тем более, Крылов не производили впечатление военачальников, озабоченных грядущей ответственностью… В их задачу входил инструктаж Новикова по созданию жесткой обороны на конкретном рубеже и удержанию его в течение суток (?) с целью надежного обеспечения эвакуации старшего комсостава армии и флота. На следующую ночь генерал Новиков со своим штабом в соответствии с решением Военного Совета обязан был эвакуироваться на подводной лодке (вот почему в телеграммах, посланных Октябрьскому вечером 1-го июля, Новиков просил выслать за ним лодку! – Б.Н.).

Основная задача, поставленная Новикову – обеспечение эвакуации старшего командного и политического состава армии и флота. Передача управления остатками группировки генералу Новикову в такой обстановке, по сути, была формальным актом.
Крепнет убеждение в том, что протокол последнего заседания Военного совета неоднократно корректировался с перспективой изучения его представителями следственных органов и членами Военного трибунала.

Из этих же соображений составлялся и текст донесения Октябрьского и Кулакова в Ставку из Новороссийска вечером 1 июля по состоянию СОР на 24.00. 30 июня, где в числе прочего докладывалось: «…оборону держат частично сохранившие боеспособность 109-я стрелковая дивизия численностью 2000 человек, 142-я стрелковая бригада 1500 человек, 4 сформированных батальона из частей Береговой обороны, ВВС, ПВО и др. с общим числом 2000 человек».
Из этой телеграммы следует вывод, что боеспособного личного состава на Херсонесском плацдарме оставалось не более 5500 человек… Это при том, что в последнем приказе генерала Петрова значатся 388-я стрелковая дивизия (остатки), армейские курсы младших лейтенантов, учебный батальон 191-го стрелкового полка, зенитно-пулеметный батальон и три артполка. То, что основным инициатором и организатором поспешной эвакуации командования СОР из Севастополя являлся адмирал Октябрьский, более чем очевидно. К тому же, адмирал буквально вынудил московское руководство дать ему официальное разрешение на этот позорный для офицера-моряка акт. А для придания этому бегству видимости легитимности, он включил в группу эвакуируемых тех, кто по факту своего спасения был обязан всю оставшуюся жизнь оправдывать действия своего благодетеля и спасителя.
Между тем, обстановка на последнем рубеже обороны продолжала ухудшаться. Как уже отмечалось, к ночи на 1-е июля фронт обороны проходил по рубежам: хутор Фирсова–хутор Иванова–хутор Пятницкого–слобода Рудольфова–Панорама–железнодорожная станция Севастополя.
В то время как скрытно от рядовых защитников началась эвакуация руководящего состава Приморской армии, флота и города, наши сильно поредевшие остатки соединений и частей, выполняя последний приказ генерала Петрова, переходили на последние рубежи обороны на линии мыс Фиолент–хут. Пятницкого–истоки бухты Стрелецкой. Потери личного состава частей СОР за 29 июня только по данным Приморской армии составили 1470 раненых и 760 убитых. В целом из-за потери связи и нарушений в системе управления частями, фактические потери в войсках не поддавались учету. Отдельные дивизии и бригады потеряли до 90% личного состава. В то же время в число потерь входили и вполне боеспособные: оторвавшиеся от своих частей в результате окружений, прорывов фронта на различных участках группы, подразделения и одиночные бойцы.
Как уже отмечалось, в 18.50 30 июня начальник штаба Приморской армии генерал-майор Крылов передал по телефону исполняющему обязанности коменданта 4-го сектора майору Какурину приказ занять оборону на рубеже хут. Пятницкого–бухта Стрелецкая войсками 4-го сектора. В последнем приказе командующего армией на 21.30 30 июня слобода Рудольфова не значилась в числе опорных пунктов, и рубеж обороны переносился к каменоломням у истоков Стрелецкой бухты.
До этого времени войска сектора занимали оборону в городе по линии  железнодорожная станция–Панорама–слобода Рудольфова. Дошел ли последний приказ командующего армией до всех частей и подразделений в условиях потери связи и как фактически и где они заняли оборону, какими наличными силами и с каким вооружением? – этот вопрос требует дальнейшего исследования. Как бы то ни было, но в Отчете по обороне Севастополя указано: «в 4.30 1 июля рубеж обороны согласно приказу был занят всеми указанными частями».
На этом рубеже, по утверждению Моргунова, сражались малочисленные остатки 25-й, 386-й стрелковых дивизий, 79-й и 138 стрелковых бригад, а также подразделений, штабных групп, остатков 95-й и 345-й стрелковых дивизий, влитых в другие части, и ряд мелких подразделений, лишившихся своего командования. Теперь все эти части составляли передовую группу войск прикрытия района эвакуации, хотя в этом последнем приказе командующего дальнейшие задачи по обороне не были поставлены. И это естественно, потому как сразу же после отдачи последнего приказа командование СОР в полном составе убыло с Херсонесского плацдарма на Кавказ... Фактически, как это следует из воспоминаний подполковника Пазникова, части сектора должны были отойти к концу дня 1 июля к 35-й береговой батарее, что практически и было ими сделано.
Получение приказа о смене командования СОР и переходе остатков армейской группировки в «группу войск генерала Новикова» с вечера 30 июня подтверждает комиссар 386-й дивизии Володченков, остатки дивизии которого делали передышку в балке у железнодорожной станции.
Ночью войска покидали город, и на его окраинах вливались в общий поток грузовых и легковых автомашин, немногочисленной техники, групп людей и одиночек. Часть войсковых подразделений переходила на новые позиции, другие сразу же следовали к бухтам на Херсонесском полуострове. В этом потоке воинских колонн шли и многие жители города с вещами в надежде эвакуироваться, хотя официально для городского населения эвакуация не объявлялась.
Мы уже вели речь о том, что в последние числа июня немецкая авиация подвергла город массированным бомбардировкам,  превратив его в сплошные руины. Участники обороны и оставшиеся в живых жители города свидетельствуют о том, что именно в ходе этих налетов город был превращен в груду развалин. Спрашивается, зачем это было делать в те дни, когда судьба Севастополя уже была предрешена? Очень похоже, что у Манштейна и его ближайшего окружения уже не выдерживали нервы.
«Город представлял собой сплошные развалины. Завалы на улицах, трупы людей и лошадей, жара и невыносимый трупный запах от сотен и тысяч погибших людей» – написал капитан В.Л. Смуриков.

Обстановку во время отхода наших частей из города вспоминает командир 553-й батареи 55-го дивизиона 110-го зенитного артполка ПВО ЧФ старший лейтенант Г.А. Воловик: «Все наши орудия были разбиты в боях или вышли из строя из-за сильного износа. Поэтому мы, как пехотинцы, вечером 30 июня держали оборону в районе Панорамы в сторону железнодорожного вокзала. Ночью неожиданно нас срочно отозвали на КП полка. Мой командир майор Ф.П. Буряченко сказал мне, что немцы прорываются со стороны Балаклавы, стремясь отрезать город и части в нем. Получен приказ отходить на мыс Херсонес. Нашу колонну – остатки 110-го ЗАП, примерно 160 человек, возглавляли командир полка полковник В.А. Матвеев и комиссар полка батальонный комиссар Н.Г. Ковзель. Когда мы вышли на окраину города, я смог увидеть, как впереди нас, так и позади организованно двигались колонны войск. На всем пути движения немцы вели беспорядочный обстрел дороги артиллерией. Мы потерь не имели. К рассвету прибыли на место, на огневую позицию 551-й батареи нашего 55-го артдивизиона, которая прикрывала огнем своих орудий Херсонесский аэродром. Мы заняли оборону между 35-й батареей и маяком примерно, посередине, и в 30-40 метрах от берега Черного моря» (5).
Обратите внимание на последнюю информацию. Чтобы как-то объяснить войскам причину оставления позиций на Тыловом рубеже, проходящем в пределах города, использовалась дезинформация о том, что «…немцы прорываются со стороны Балаклавы»! Теперь уже зная об обстановке под Балаклавой на тот момент и об успешном удержании позиций полком Рубцова, мы в очередной раз убеждаемся в крайне порядочном поведении адмирала Октябрьского в последние дни и часы командования им севастопольской группировкой войск. Принимая последние решения и отдавая приказы войскам от имени Военного Совета СОР, Филипп Сергеевич не только отвергал мнение командующего Приморской армией и его начальника штаба, но и игнорировал своего ближайшего соратника – члена Военного Совета флота Николая Кулакова.
Так, телеграмма в адрес Наркома ВМФ и Ставки была послана без его подписи. В реальной обстановке, следом за отводом войск северо-западного (городского) участка тылового рубежа, пришлось отходить войскам Балаклавского участка 1-го сектора обороны. Эти действия командования СОР вполне можно расценивать как целенаправленное сворачивание оборонительных боев на Тыловом рубеже, с перспективой уплотнения и усиления войск на Рубеже «прикрытия эвакуации».
Что же представлял собой неведомый для большинства защитников Севастополя Херсонесский полуостров, куда или в каком направлении отходили войска? Херсонесский, или Гераклейский полуостров является самой южной частью Крымского полуострова. С трех сторон его омывает море. В самой западной его части стоит одноименный с мысом, Херсонесский маяк высотой 59 метров в виде круглой, слабоконической кверху башни. Высота берега у маяка – 3-4 метра над уровнем моря. Там же расположен Херсонесский аэродром. Большая часть полуострова представляет собой каменистую, равнину. У основания полуострова – возвышенность, выступающая в сторону моря плоским мысом длиной до 400 метров и высоким, почти 40-метровым, крутым, обрывистым берегом. Справа и слева от этой возвышенности имеются ложбины – балки.
На самой верхней части возвышенности расположена 35-я береговая батарея, первая башня которой находилась от берега примерно в 40 метрах. Слева от выступа берега расположена бухта с местным названием Голубая и не установленным названием Ново-Казачья, справа от выступа берега небольшая находится Херсонесская бухта. Между берегом 35-й батареи и истоками бухты Казачьей расположен перешеек шириной, примерно, 600 метров. У прибрежных скал Голубой бухты напротив 35-й батареи в июне 1942 года бойцами 95-го строительного батальона флота по проекту военного инженера А. Татаринова был построен рейдовый причал консольного типа длиной 70 погонных метров. Причем, первые 40 м причала с шириной настила 3,5 метра, крепились на балках к скале, протянувшейся от берега в море и, подобно карнизу, нависавшей над водой. Остальные же 30 метров причала из-за нехватки материалов и времени сделали в виде висячего настила на тросах, торец которого упирался в большую скалу. Остаток этой скалы с куском вертикально торчащего рельса и поныне виден с берега.
Вернемся к событиям вечера 30-го июня. Командиры оперативного отдела штаба СОР, до той поры находившиеся на ФКП командующего флота в Южной бухте, выехали на 35-ю батарею для эвакуации. Последним покинули ФКП начальник штаба СОРа капитан 1 ранга А.Г. Васильев, капитан 3 ранга Ильичев и комиссар штаба полковой комиссар А. Штейнберг.
Приводимые ниже воспоминания военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта Линчика отчасти дают описание ночного Севастополя и одного из эпизодов организационной деятельности командования СОРа перед эвакуацией:
«…В полуторке нас было 12-15 штабных командиров, в основном капитан-лейтенантов и старших лейтенантов (не так как теперь). Изредка слышались разрывы снарядов и редкая стрельба из стрелкового оружия. Ехали молча среди развалин Севастополя. По дороге то и дело попадались подразделения, отдельные группы и одиночки бойцов и командиров, уходивших из города. В темноте подъехали к 35-й батарее. Вошли в ярко освещенное большое помещение, где кроме нас уже было много армейских командиров. Наш старший пошел докладывать о прибытии группы. Вскоре после нашего приезда на батарею приехали Васильев, Ильичев и Штейнберг. Они быстро прошли к командующему флотом. Мы же уже ждали команду для посадки на подводную лодку. Минут через 10 стремительно вошел Ильичев и, не видя меня, крикнул: «Линчик!». Я отозвался. «Ты остаешься со мной!» С его появлением все для меня прояснилось. Старшим военачальником в Севастополе был назначен командир 109-ой стрелковой дивизии генерал-майор Новиков, а он – его помощником по морской части с морской оперативной группой в составе Линчика, связиста из отдела связи штаба флота капитан-лейтенанта Б.Д. Островского с группой радистов с главным старшиной Марунчаком, шифровальщиком старшим лейтенантом В.В. Гусаровым с помощниками – старшинами 1-й статьи В.С. Кобецом и И.О. Зарей» (5).
В то время как на 35-й береговой батарее шли организационные мероприятия, связанные с эвакуацией и передачей дел генералу Новикову и его штабу, на Херсонесский аэродром начали приземляться двухмоторные транспортные самолеты ПС-84 («Дугласы»). «Они поочередно с интервалом по времени заходили на посадку со стороны Херсонесского маяка. Посадочная полоса подсвечивалась. Самолеты после посадки моторы не глушили из-за периодического обстрела аэродрома. После быстрой выгрузки боезапаса самолеты принимали людей на медленном ходу», – так вспоминает В.И. Мищенко, оказавшийся тогда в 100 метрах от взлетно-посадочной полосы.
Находившаяся на аэродроме масса неорганизованных военных с оружием и без него, легкораненые, военные и гражданские лица с пропусками (и без них) пытались попасть в самолеты. Комендант Херсонесского аэродрома майор Попов, на которого была возложена организация посадки на самолеты, самоустранился и... улетел первым же самолетом, как об этом написал военврач 12-й авиабазы ВВС ЧФ И.П. Иноземцев. Попов впоследствии был приговорен военным трибуналом к расстрелу, но бежал к немцам.
Об отсутствии организованной посадки на самолеты и корабли имеется запись в Историческом журнале Черноморского флота: «Плохо была организована посадка на самолеты «Дуглас» и корабли, в результате чего многие руководящие командиры и политработники, работники партийных и советских органов, имея пропуска, не смогли эвакуироваться». В этой неуправляемой обстановке, имея пропуска, не смогли попасть в самолет комиссар 386-й дивизии В.И. Володченков и начальник штаба дивизии подполковник В.С. Степанов. Они вынуждены были вернуться на 35-ю батарею и по приказанию начальника штаба армии Крылова были эвакуированы на подводной лодке Щ-209.
Не смог попасть в самолет и прокурор Черноморского флота – бригадный военюрист А.Г. Кошелев. «Меня оттеснили», – так он рассказал Линчику ночью 2-го июля, находясь уже под скалами 35-й батареи после неудачной попытки попасть на катера.
Картину неорганизованной посадки на самолеты дополняет А.И. Зинченко: «...с наступлением темноты началась эвакуация самолетами раненых. Организовать нормальную эвакуацию было невозможно. Кто посильнее, тот и попадал в самолет. На третий самолет дошла и моя очередь, но когда я попытался влезть в самолет, один из команды по посадке ударил меня сапогом в голову так, что я потерял сознание. Брали в основном моряков, а у меня форма была сухопутная» (5).
О тяжелой обстановке с посадкой на самолеты командованию СОРа было сообщено. Поэтому для себя они предусмотрели вариант эвакуации на подводной лодке – на случай неудачи с посадкой на самолет. Комендант Береговой обороны СОР П. Моргунов в своих воспоминаниях пишет:
«Командующий, член Военного совета Кулаков и некоторые присутствующие должны были улететь самолетом. Фактически, по некоторым причинам вылетели позже. Контр-адмирал Фадеев на 2-й подводной лодке («Л-23») должен был ждать сигнала Октябрьского и только тогда уходить, так как не было уверенности, что группе Октябрьского удастся улететь самолетом и тогда они должны были идти на второй подводной лодке. Телеграмму от Октябрьского Фадеев получил уже поздно с самолета. Выполнив задание (по инструктажу Новикова. – Б.Н.), мы с Петровым ночью погрузились на лодку и на рассвете начали уходить».
Моргунов в своих «мемуарах» привычно лукавит – телеграмму от Октябрьского Фадеев получил только ПОСЛЕ посадки самолета с группой комфлота на кавказском аэродроме. Из-за этого подводная лодка «Л-23» смогла начать движение к кавказскому берегу только в 8 часов утра. Не слишком тревожился Филипп Сергеевич даже за судьбу своих ближайших соратников.
Около часа ночи 1 июля 1942 года Октябрьский, Кулаков, Кузнецов, начальник тыла армии А.П. Ермилов и другие сопровождающие командующего лица, через люк, находящийся в коридоре у кают-компании 35-й батареи, спустились в поземный ход-потерну по винтовому трапу и, пройдя через правый командно-дальномерный пост, вышли на поверхность. В окружении группы автоматчиков из специального подразделения они направились на аэродром. В целях маскировки, как писал Октябрьский после войны Линчику, «…работники Особого отдела накинули на меня гражданский плащ, так как по их сведениям немецкая агентура охотилась за мной».
Посадка и вылет командования СОРа с Октябрьским, по словам командира самолета ПС-84 Скрыльникова, проходила в драматической обстановке. Самолет, предназначенный для командующего, ожидал вылета в течение суток, находясь в защищенном ангаре. Обратите внимание, вылет командования планировался заранее, задолго до официального разрешения из Москвы! При уточнении обстоятельств вылета Октябрьского с Херсонеса было много спекуляций, например, долгое время этот «борт» (ПС-84) числился в числе самолетов, «вылетевших из Краснодара вечером 30-го июня». Уж очень не хотелось Филиппу Сергеевичу обнародовать тот факт, что самолет, непосредственно предназначенный для ЕГО эвакуации, ожидал вылета в течение целых суток.

На аэродроме было множество, пытавшихся улететь, бойцов и командиров, гражданских лиц. Многие из них имели специальные пропуска на посадку. Их возбуждение росло с каждым улетающим самолетом. Командование СОР, подъехав на аэродром на трех автомашинах, с трудом пробилось к самолету. Этим бортом должны были улететь также командир 3-й ОАГ (Отдельной авиационной группы) ВВС ЧФ полковник Г.Г. Дзюба и его военком – полковой комиссар Б.Е. Михайлов. Оценив обстановку на аэродроме, Михайлов обратился к окружившим самолет воинам со словами: «Я остаюсь для приема самолетов!», – что несколько успокоило толпу людей.
Но когда этот последний из находившихся на аэродроме самолет завел моторы и стал выруливать на взлетную полосу, то, как пишет В.Е. Гурин, из группы особого назначения ЧФ, охранявшей этот борт, многотысячная толпа бросилась к нему. Автоматчики охраны, угрожая применением оружия, не подпустили людей. Некоторые из толпы открыли огонь по улетавшему самолету. Были ли это отчаявшиеся люди или немецкие агенты, трудно сказать… Когда самолет с «группой Октябрьского» выруливал на линию взлета, вслед ему устремилась легковая автомашина с человеком на подножке. Это был командир Отдельной авиационной группы полковник Григорий Дзюба. Не снижая скорости разбега самолета, пилоты открыли боковую дверь в кабину и лихого полковника буквально забросили в самолет!
Согласно опубликованным данным и архивным документам из Краснодара в Севастополь в ночь на 1 июля 1942 года вылетело 16 самолетов ПС-84 («Дуглас»). Три из них, потеряв ориентировку, вернулись. Остальные 13 самолетов доставили 23,65 т боеприпасов, 1221 кг продовольствия и вывезли 232 человека, в том числе, 49 раненых и 349 кг «важного груза». Самолет, на котором улетел Октябрьский в это количество НЕ ВОШЕЛ и, следовательно, по счету был четырнадцатым.
Можно отметить и такой факт, что после взлета последнего транспортного «Дугласа» остававшаяся на аэродроме масса людей к утру 1 июля укрылись в различных местах Херсонесского полуострова: под скалами и в укрытиях, землянках и других местах, чтобы не стать жертвой авианалетов и артобстрелов противника. Часть из них, прослышав о приходе в ночь с 1 на 2 июля кораблей, ушла в район берега под 35-й батареей. Некоторые из них укрылись в здании Херсонесского маяка и в других строениях маячного комплекса. Возле маяка тогда оказалось, помимо военных, много гражданских лиц, в том числе, партийных и советских работников города и области, которые не смогли улететь самолетами, даже имея пропуска.
Для представления фактического хода событий последних дней обороны и о некоторых подробностях, происходящих с 30-го июня на 35-й береговой батарее, представляют интерес воспоминания старшего сержанта В.Е. Гурина из группы «017»:

«…Внешнюю охрану батареи осуществлял отдельный батальон автоматчиков. Прибывшая на батарею парашютная группа особого назначения ВВС ЧФ под командованием старшего лейтенанта В. Квариани была переименована в группу особого назначения ЧФ. Ее численность была доведена до роты за счет личного состава 35-й батареи. На группу были возложены охранные комендантские обязанности внутри батареи и на Херсонесском аэродроме. С утра 30 июня и до 20 часов того же дня бойцами группы были освобождены все помещения 35-й батареи от многих военных и гражданских лиц, от штабных работников до адъютантов и ординарцев, которые находились там в ожидании получения пропусков на эвакуацию. После заседания Военного Совета флота и армии перед группой была поставлена задача по сопровождению командиров и ответственных лиц с посадочными талонами на рейдовый причал для посадки на подводные лодки, по обеспечению порядка и по охране Херсонесского аэродрома. Во время прилетов транспортных самолетов группа обеспечивала порядок при посадке по посадочным талонам в условиях нахождения там неуправляемой многотысячной толпы» (5).
Между тем, маршал Будённый, действуя в соответствии с телеграммой Октябрьского от 16.00 30 июля, согласовав решение по Севастополю со Ставкой, издал директиву для Севастополя, в которой (согласно предложению Октябрьского) генерал-майор Петров был назначен командующим СОРом. Директивой предписывалось: «Октябрьскому и Кулакову срочно отбыть в Новороссийск для организации вывоза раненых, войск, ценностей, генерал-майору Петрову немедленно разработать план последовательного отвода к месту погрузки раненых и частей, выделенных для переброски в первую очередь. Остаткам войск вести упорную оборону, от которой зависит успех вывоза».
Эта директива была принята узлом связи 35-й батареи с большим опозданием около 22 часов 30 июня. Задержка с приемом телеграммы произошла якобы из-за выхода из строя приемного радиоцентра на Херсонесском мысу, и пока шифровку обрабатывали… назначенный командующий СОР генерал Петров со своим штабом был уже в море на подводной лодке «Щ-209», державшей курс на Новороссийск.
Следует учесть, что командование СОРа, получив предварительное разрешение на эвакуацию ответственных работников и командиров от члена Ставки Наркома ВМФ адмирала Кузнецова, не стало дожидаться директивы на эвакуацию от своего непосредственного командования – командующего Северо-Кавказским фронтом. Адмиралу Октябрьскому было не впервой игнорировать указания командования фронтом. По этому поводу Н.Г. Кузнецов после войны вспоминал так:
«Когда на следующий день, 1 июля 1942 года, Военный Совет флота в телеграмме в адрес Сталина и Буденного донес, что старшим начальником в Севастополе оставлен комдив 109-й стрелковой дивизии генерал-майор Новиков, а помощником по морской части – капитан 3 ранга Ильичев – это для меня явилось полной неожиданностью и поставило в очень трудное положение. «Как же Вы говорили, что там остается генерал-майор Петров» – спросили меня в Ставке. Но мне ничего не оставалось, как констатировать факт, сославшись на телеграмму комфлота».
Ни Кузнецов, ни Буденный тогда не знали причину замены. Конечно, генерал Петров лучше всех знал обстановку на фронте обороны. Армия знала и верила ему. Безусловно, его присутствие подняло бы моральный дух и вселило бы хоть и временную, но надежду на спасение. Ветераны Приморской армии хорошо помнили успешную эвакуацию из Одессы. Но весь расчет этой поспешной эвакуации для избранных, более походящей на бегство, строился именно на скрытности и быстроте исполнения – во избежание организационных проблем... Генерал Новиков оставался на сутки с конкретной целью – обеспечить эвакуацию старшего начсостава. Было ли это решение ошибочным?
По анализу последующих событий можно с уверенностью сказать, решение это было поспешным и необоснованным: при оставлении на плацдарме Петрова и Моргунова Октябрьский приложил бы максимум усилий для эвакуации, что он не сделал, оставив заложником ситуации никому не известного генерала Новикова. Ведь Сталин не простил бы Октябрьскому также легко гибель генерала Петрова. При оставлении Петрова во главе группировки были бы сохранены все каналы связи, обеспечивавшие управляемость войск, и уже тем самым сохранена требуемая при эвакуации организация. А при оставлении на плацдарме Моргунова, скорее всего, не была бы до срока взорвана 35-я, продержались бы дольше 19-я и 14-я батареи.
С другой стороны, останься на плацдарме Петров с Моргуновым, даже при условии успешной эвакуации (что в сложившейся обстановке было маловероятно), они стали бы основными свидетелями обвинения в суде над Октябрьским, покинувшим плацдарм. А так они стали, по сути, «пожизненными подельниками» адмирала… Впоследствии, отказавшись поддерживать роль «подельника» Октябрьского по севастопольской катастрофе, Петров и стал его пожизненным личным врагом.

Обстоятельства оставления 35-й батареи генералом Петровым подробно описал Владимир Карпов в повести «Полководец». Ничего не добавляя, проанализируем сказанное.
«Придя на свой командный пункт, Петров сказал Крылову:
– Вызовите весь командный состав дивизий и полков. Будем эвакуироваться.
Крылов не понял командующего. Петров добавил: Подробнее скажу на совещании. Мы уходим из Севастополя. Вы – со мной, на подводной лодке…».
Маршал Крылов был умнейший и мудрейший человек, иначе не стал бы маршалом и дважды Героем Советского Союза. Было в нем что-то от его не менее известного однофамильца-баснописца. Приказ о вызове командного состава дивизий и бригад Крылов лично передал на командные пункты секторов вечером 29-го июня, о чем имеется немало свидетельств. И об этом мы уже вели речь. Кто мог отдать подобный приказ? Инициатива адмирала Октябрьского, пославшего телеграмму в Москву, в которой генерала Петрова предлагалось оставить старшим военачальником в Севастополе, изначально предполагала сохранение всей армейской структуры. О какой эвакуации тогда могла вестись речь?
Во-первых, при оставлении в Севастополе командарма, с ним бы автоматически остался основной состав штаба. Командиры дивизий и полков и помыслить бы не могли о возможности покинуть своего начальника! И в то же время, начиная с утра 30 июня командиры, начиная от капитана до полковника, выполняя приказ штаба армии, прибывали в район 35-й батареи в ожидании эвакуации… Только за этот приказ, отданный до официального разрешения эвакуации, командующего СОР уже следовало судить! Ведь именно убытие со своих КП командного состава секторов, дивизий и бригад способствовало фактическому развалу обороны. При пристрастном анализе этого факта авторитетной полномочной комиссией, мало бы не показалось и Петрову с Крыловым.
«Воспоминания» военачальников, чувствующих за собой немалые грехи, пишутся в надежде, что жалеючи, их поддержат бывшие «благодарные» подчиненные. Так, и в нашем случае. «Вспоминает» полковник в отставке И.П. Безгинов, в то время капитан, офицер оперативного отдела штаба армии: «Меня вызвал вечером Крылов, сказал: Иди к командующему. Я вошел в комнату генерала. Петров был мрачен и сосредоточен, голова его дергалась. «Садитесь, будем писать приказ»… Приказ: противник овладел Севастополем. Приказываю: Командиру сто девятой стрелковой дивизии генерал-майору Новикову возглавить остатки частей и сражаться до последней возможности, после чего бойцам и командирам пробиваться в горы, к партизанам» (5).

Мы совсем недавно знакомились с официальной версией последнего приказа по армии, отданного Петровым. Было там что-то о партизанах, о горах? То, что отпечатанный и подписанный приказ был сразу роздан командирам дивизий (благо, что все они были собраны на совещание в потерне батареи – Б.Н.) – это очень существенный момент: именно копия приказа, а не пропуск на подводную лодку, давали право командирам дивизий и бригад, покинуть гибнущую армию и избежать ответственности за оставление своих подчиненных на верную погибель!
С адмиралом Октябрьским всё ясно – его действия и поступки в тот вечер слишком красноречивы, их можно не комментировать. Но вот как генерал Иван Ефимович Петров решился оставить свою гибнущую армию? Вдова члена военного совета армии Чухнова, со слов покойного мужа, вспоминала: «…Отдав последний приказ, Петров ушел в свой отсек. Он находился там один довольно долго. Член Военного совета Иван Филиппович Чухнов стал беспокоиться и, подойдя к двери, приоткрыл ее и заглянул. И вовремя! Если бы не чуткость этого человека, мы лишились бы Петрова. В тот момент Петров, лежа на кровати лицом к стене, расстегивал кобуру. Чухнов быстро вошел в комнату и положил руку на плечо Петрова… Петров сел. Глаза его блуждали. Он поискал пенсне, чтобы лучше видеть Чухнова, но не нашел, порывисто встал, одернул гимнастерку, поправил ремни и застегнул кобуру» (5).
Для того чтобы с большей достоверностью описать события этой трагической ночи воспользуемся почасовой хронологической таблицей.
1 июля 1942 года
00 ч 00 мин. Спецподразделение особого назначения ЧФ – группа (рота) «017» организовала охрану высшего командного состава и выдачу пропусков на эвакуацию, которые подписывали Октябрьский и Петров.
Вот очередное свидетельство того, что все действия Филиппа Сергеевича Октябрьского были продуманы и выверены и коварны. Обсуждение основных кандидатур на первый и второй этапы эвакуации производилось Октябрьским, Кулаковым и Чухновым, а подписи на пропусках поставили Октябрьский и Петров.
01 ч 00 мин. Вице-адмирал Октябрьский (в гражданском плаще и засаленной кепке в целях маскировки), Кулаков, Кузнецов, Ермилов спускаются в подземный переход 35-й ББ и по правой подземной потерне переходят в правый КДП (командно-дальномерный пост, откуда под охраной спецгруппы «017» на автомашинах попадают на аэродром и в 01.30 на «СП-84» убывают в Краснодар.
Обратите внимание на такой факт: среди самых «приближенных особ» Филиппа Сергеевича – генерал Ермилов, начальник тыла Приморской армией, а по существу, начальник тыла СОР. К Военному Совету СОР Ермилов не имел ни малейшего отношения, но… он вёз отчет по хозяйственной деятельности СОР за весь период обороны Севастополя! Нужны ли здесь какие-то комментарии?
Мы уже вели речь о том, что согласно опубликованным данным и архивным документам, из Краснодара в Севастополь в ночь на 1 июля 1942 года вылетело 16 самолетов «Дуглас». Три из них, потеряв ориентировку, вернулись. Остальные 13 самолетов доставили боеприпасы, продовольствие и вывезли 232 человека и 349 кг «важного груза».
Посадка на подводные лодки Л-23 и Щ-209 командования Приморской армии, штабов СОРа и армии, руководства города проходила более организованно, хотя и не обошлось без эксцессов. Около 01.30 1 июля 1942 года Военный совет Приморской армии в составе Петрова, Моргунова, Крылова, Чухнова и командиров штаба армии, штабов соединений, командиров и комиссаров соединений спустились по винтовому трапу в левый подземный ход-потерну 35-й батареи и затем, пройдя ее, вышли на поверхность земли через левый командно-дальномерный пост вблизи спуска к рейдовому причалу. Было относительно тихо. Противник продолжал вести беспокоящий огонь из орудия с Северной стороны по аэродрому и всему Херсонесскому полуострову. Причал охранялся автоматчиками из состава отдельного подразделения охраны. На прибрежных скалах и в непосредственной близи от причала к тому времени собралось множество неорганизованных военных и гражданских людей.
Подполковник Семечкин, начальник отдела укомплектования Приморской армии рассказывал: «Мы шли на посадку на подводную лодку. Я шел впереди Петрова. В это время кто-то из толпы стал ругательски кричать: «Вы такие-разэдакие, нас бросаете, а сами бежите». И тут дал очередь из автомата по командующему генералу Петрову. Но так как я находился впереди него, то вся очередь попала в меня. Я упал...» (5). Произошла непредвиденная задержка. На некоторых военачальников этот инцидент произвел тягостное впечатление. Шедший вместе с этой группой начальник штаба Береговой обороны полковник И.Ф. Кобалюк вернулся назад и передал, что остается на батарее, якобы для проверки ее готовности к взрыву.

Переправляли людей на подводные лодки, стоявшие мористее, на небольшом буксире «Папанин» – только тех, кто имел пропуска за подписью Октябрьского и Кулакова… Обратите внимание, Карпов в основу своей повести положивший воспоминания генерала Петрова, уточняет, что пропуска на подводные лодки были подписаны Октябрьским и Кулаковым. Недаром, по прибытии в Новороссийск, все «пассажиры» подводных лодок сдали свои пропуска встречавшим их офицерам особого отдела. В соответствии с решением Военного совета СОР эвакуации в первую очередь на двух подводных лодках и самолетах подлежал только высший и старший комсостав – от командира полка и выше. В список, как уже отмечалось, было включено от флота 77 человек, а всего числилось 139.
Мы уже вели речь о том, что подводная лодка «Щ-209» приняла на борт Военный Совет Приморской армии со штабом армии (всего 63 человека) и в 2.59 1 июля вышла в Новороссийск, куда и прибыла после сложного похода 4-го июля около 8 часов утра. Подводная лодка «Л-23» приняла на борт 117 человек руководящего состава СОРа, ОВРа и города и находилась на рейде в ожидании получения сигнала ракетой с борта самолета, на котором должен был улететь Октябрьский. Сигнала не последовало из-за суеты, связанной с вылетом. И только после получения радио от Октябрьского, уже прилетевшего в Краснодар в 8.47, «Л-23» вышла в рейс, прибыв в Новороссийск в 6.30 3 июля.
04 ч 00 мин. Враг обрушил всю мощь артиллерии и авиации по городу и рубежу обороны: дача Фирсова–хутор Иванова–хутор Пятницкого–истоки Стрелецкой бухты.
05 ч 30 мин. Отдельные отряды защитников Севастополя и рабочие отряды продолжили бои в городе.
05 ч 00 мин. Самолет «ПС-84» с командованием СОРа прибыл в Краснодар. В адрес генерал-майора Новикова была послана телеграмма: «По приказу командующего ЧФ «Дугласы» и морская авиация присланы не будут. Людей сажать на БТЩ, СКА и ПЛ. Эвакуацию на этом заканчивайте».
Немаловажный факт – оставив на Херсонесе гибнущую армейскую группировку и ступив на землю Краснодара, вице-адмирал Ф.С. Октябрьский уже не числил себя командующим СОР, а именовался исключительно «командующим Черноморским флотом».
Теперь перейдем к комментариям по событиям той ночи.
В 2 часа ночи 1 июля генерал Петров с Чухновым, Кузнецовым, Крыловым, Моргуновым и другими офицерами управления армии идут для посадки в подводную лодку… Если бы шифровальщик вовремя доложил содержание Директивы Буденного, направленной в адрес командования СОР, то все вышеперечисленные направились бы не на лодку, а на КП 35-й батареи, руководить войсками, ведущими бой на позиции…
Владимир Карпов, плотно общавшийся с генералом Петровым, утверждает, что Иван Ефимович во главе офицеров своего штаба начал движение на лодку в 02 часа ночи 1-го июля. Со слов Карпова генерал Петров неоднократно говорил, что он покидал Севастополь, надеясь организовать эвакуацию оставшихся в живых защитников. Это желание помочь им (а помочь можно было, видно, только находясь на Кавказе) было главным, что дало ему силы пройти под тяжелыми взглядами и подавить в себе возникавшее намерение остаться с боевыми товарищами. Нам же следует принять в расчет, что, описывая этот, должно быть, один из самых сложных и трагических эпизодов в жизни генерала Петрова, Карпов не мог быть до конца объективным, ибо слишком трогательно, по-сыновьи относился к Ивану Ефимовичу.
Кстати, о сыне Петрова. Юрий, его сын, после прохождения ускоренного курса обучения в Ташкентском пехотном училище, прибыл в Севастополь и исполнял обязанности адъютанта командующего армией, то есть… отца. В тот последний вечер, как описывает в своих воспоминаниях Гурин, бывший сержант группы «017», обеспечивавшей охрану командования, перед сбором руководящего состава армии и флота на совещание, из помещений батареи были удалены все офицеры, не исключая порученцев, адъютантов и прочих. Судя по всему, и лейтенант Юрий Петров был среди тех, кого решительно выдворили из батареи спецназовцы, выполняя приказание начальника штаба СОР капитана 1 ранга Васильева. О том, в каком состоянии был генерал Петров перед посадкой на подводную лодку, мы уже представляем по воспоминаниям Чухнова, и у нас нет особых оснований им не верить. Почему «особых»? Вспомните, кто на последнем Военном совете выступил с предложением оставить в Севастополе не Петрова, а «одного из командиров дивизий»? С этим предложением выступили члены Военного совета Приморской армии – Чухнов и Кузнецов. Да, потому, что останься Петров на КП батареи для руководства армейской группировкой, Чухнов, как первый член Военного совета армии, был обязан остаться вместе с командующим! Не исключено, что такая же доля ожидала бы и Кузнецова.

Но, возвращаемся к описанию эпизода В. Карповым: «…Подводная лодка находилась в двухстах метрах от причала. У берега стоял рейдовый буксир. Моряки торопили: лодку и буксир мог накрыть артналет, или мог повредить даже отдельный, шальной снаряд. Подойдя к подводной лодке, буксир из-за волнения моря не мог стать к ней вплотную. Прыгали изо всех сил, чтобы не упасть в воду. Некоторые срывались. Не мог перескочить на лодку Крылов, он был еще слаб после ранения. Моряки быстро нашлись – расстелили шинель, положили Крылова, раскачали и перебросили на палубу лодки.
…Юра, сын и адъютант Петрова, отстал где-то на берегу. Потом его все же нашли. В последние минуты перед погружением его подвезли к подводной лодке. Петров все еще стоял на палубе, буксир то подбрасывало вверх, то он проваливался вниз. Юра замешкался, не решаясь перемахнуть через вскидывающиеся волны. Петров прикрикнул на сына: – Юра, прыгай немедленно! Юра прыгнул и едва не сорвался в воду, но успел ухватиться за поручни. Ему помогли взобраться наверх. Лодка сразу же стала готовиться к погружению…» (28).
Владимир Карпов по известным этическим соображением не стал уточнять отдельные нюансы последнего эпизода, а нам придется это сделать. Для начала обратимся к воспоминаниям командира «Щ-209» В.И. Иванова. В своем письме Карпову он писал:
«27 июня погрузил боезапас и 28-го вышел в Севастополь. В ночь с 28-го июня на 29-е получил радиограмму с приказанием выбросить боезапас в море и идти в Камышевую бухту под Севастополем. Придя туда, я получил предписание – в районе 35-й батареи лечь на грунт и всплывать с темнотой. С наступлением полной темноты 29-го всплыл и дожидался дальнейших указаний. Приблизительно около двух часов подошла шхуна, и первая партия офицеров во главе с генералом Петровым перешла на подводную лодку. Все спустились вниз, а Петров остался на мостике. Через некоторое время шхуна подошла вторично. На ПЛ перешла еще группа офицеров. Время было без нескольких минут 2 часа, я думал, что больше не будет пассажиров, предложил генералу Петрову спуститься в подводную лодку, так как уже светает и надо уходить. Генерал Петров мне ответил, что на берегу остался его сын. Подошла шхуна и на ней оказался сын Петрова, но вместе с ним прибавилось еще пассажиров. Немедленно все спустились в лодку. Сразу погрузились. Было уже почти светло…» (28).
Теперь давайте разбираться. Во-первых, Иванов ошибся с датой: посадка на лодку происходила в ночь с 30-го на 1-е, а не с 29-го на 30-е. Иванову не мудрено было ошибиться датами – лодка более суток ожидала приказа с КП СОРа. Во-вторых, пересадка офицеров происходила не шхуной, а рейдовым буксиром. «Щ-209» неоднократно ходила в Севастополь, командир вполне мог и не вспомнить всех деталей последнего рейса.
Далее, Иванов утверждает, что вторая партия офицеров прибыла на лодку в 2 часа ночи. Это означает, что группа офицеров штаба с Петровым покинула батарею около часа и прибыла на лодку, как минимум, в 1 час 30 минут. В третий рейс к причалу батареи буксир отправился не ранее 2-х часов. По данным астрономического ежегодника за 1942 год рассвет 1-го июля наступил в 02.58. Значит, Юру Петрова доставили на лодку не ранее этого времени. Выходит, что процесс его розыска и доставки занял не менее часа. С учетом обстановки на батарее в эти часы – это вполне естественно. Карпов не пишет о том, что при следовании по потерне на посадку была попытка убить И.Е. Петрова. Идущий перед ним подполковник Семечкин «принял на себя» 5 пуль из автоматной очереди, выпущенной одним из матросов, стоящим в коридоре потерны и «обеспечивающим» посадку…
Казалось бы, какая разница: два или три часа ночи – время ухода лодки. То, что последний час задержки лодки был связан с поиском и доставкой на борт Юры Петрова – очевидно. Петрова можно по-человечески, понять. Сначала он согласился на прибытие семнадцатилетнего сына в осажденный Севастополь, теперь же он рисковал навсегда потерять его вместе с гибнущей армией. Но нам предстоит ответить на очень непростой вопрос: знал ли Иван Ефимович, покидая Севастополь, содержание последней телеграммы, посланной Буденным? Той телеграммы, согласно которой, он должен был остаться во главе обреченной на гибель армии…
Карпов сознательно уклонился от обсуждения этого вопроса. Как офицер Генерального штаба, Карпов отлично знал процесс прохождения шифротелеграмм и ответственность специалистов связи за их своевременную обработку и доставку адресатам. Невнятное объяснение, что телеграмма была принята с опозданием из-за неисправности приемного центра СОР, не выдерживает никакой критики, поскольку и капитан-лейтенант Борис Островский, и старший лейтенант Владимир Гусаров были высококлассными специалистами связи. К тому же, кроме приемного центра СОР до вечера 1 июля функционировал приемный радиоцентр авиации, который дублировал радиосети со штабами на Кавказе и гарантировал бесперебойное прохождение сообщений.

Любопытную информацию В. Карпов обнаружил в дневниках ЧВС Приморской армии генерала Ивана Филипповича Чухнова: «4-го июля. Только что прибыли в Новороссийск… Говорят, что в Краснодаре Буденный и Исаков встретили Октябрьского очень холодно, обвиняют нас за то, что мы не организовали эвакуацию. Я согласен с тем, что моряки это дело вообще не организовали, но при чем здесь приморцы, мне это непонятно…
13 июля. Были дважды на приеме у Буденного. Принял нас Буденный очень хорошо. Доложили подробно о боях в Севастополе, о последних днях в Севастополе. Буденный с Исаковым нам посочувствовали и отпустили. Поругали моряков за плохую организацию эвакуации. Это поделом. Если бы Октябрьский несколько раньше поставил вопрос, мы вывезли бы много хороших, нужных нам людей» (5).
Во время одной из встреч с Карповым Иван Ефимович сказал, что по прибытии на Кавказ он высказал адмиралу Октябрьскому много горького прямо в лицо. Петров был уверен, что при соответствующей организации из Севастополя можно было вывести подавляющее число его героических защитников. На чем основывалась такая уверенность генерала Петрова? О реальной возможности помочь севастопольцам свидетельствуют данные, приведенные историком Басовым в статье «Роль морского транспорта в битве за Кавказ»: «До 29 августа в Черное море из Азовского прошли 144 различных судна из 217 прорывавшихся. Из-за невозможности вывести в Черное море в портах Азовского моря было уничтожено свыше 50 малотонных транспортов, 325 рыбопромысловых и более 2570 гребных судов».
И это данные за 4-е августа 1942 года! Как минимум, сотня судов могла быть выделена для спасения воинов Севастополя. В те дни и ночи, когда отчаявшиеся бойцы отправлялись в море на плотах, автомобильных камерах и т.п., сотня мореходных судов, посланных в несколько приемов к берегу Херсонеса, спасла бы многие тысячи жизней. Даже если бы половина этих плавсредств погибла при переходе, и то несколько тысяч воинов можно было бы реально спасти.
Спланировать и организовать операцию по спасению следовало на уровне командующих Азовской флотилией и Керченской ВМБ при общем руководстве того же адмирала Исакова, по своей основной должности являвшимся первым заместителем наркома ВМФ(!), а по совместительству – членом Военного совета Северо-Кавказского фронта и главой группы морских советников при штабе фронта. По здравому размышлению, именно адмирал Исаков несет значительно большую, чем нарком Кузнецов, ответственность за трагический исход севастопольской обороны. В первую очередь он, как представитель Наркома ВМФ, а совсем не Буденный, должен был направлять и контролировать деятельность адмирала Октябрьского! Все отговорки, вроде той, что «Крымский фронт требовал к себе больших средств и основного внимания», не выдерживают никакой критики. Сначала загубили на корню процесс эвакуации разгромленной группировки Крымского фронта, а затем пустили на самотек обеспечение Севастополя. Если бы не личное заступничество Кузнецова перед Сталиным, не сносить бы головы командующему Керченской ВМБ – адмиралу Фролову. И где при этом был адмирал Исаков? С учетом последней информации очень любопытно было проследить переписку 60-х годов между адмиралом флота И.С. Исаковым и адмиралом Ф.С. Октябрьским [9].
Можно себе представить тематику этого непростого, вымученного  разговора между Петровым и Октябрьским после их прибытия на Кавказ. Да и имел ли Иван Ефимович моральное право резко критиковать адмирала Октябрьского? По всем объективным признакам – имел. Но по отдельным моральным критериям позиция Ивана Ефимовича была не безупречна, особенно за последние часы пребывания на Крымской земле. Иван Ефимович отчетливо представлял, что останься он в Севастополе, – вместе с ним погибнет и сын. К такой жертве он, похоже, не был готов. Что же касается взаимоотношений генерала Петрова с адмиралом Октябрьским… С первого же дня их совместной деятельности в Севастополе Иван Ефимович позволил Октябрьскому присвоить слишком большие полномочия, в том числе, и при решении оперативных вопросов управления войсками. Примеры тому мы отмечали в декабре, в январе, в марте, но особенно, в июне… Будь на месте Ивана Ефимовича генерал-лейтенант Черняк (чему так воспротивился Октябрьский), такой бы вариант отношений адмирала и генерала- командующего армией не прошел бы! Кстати, после разгрома Крымского фронта, командующий 44-й армией генерал Черняк был снижен в воинском звании до полковника и отправлен командовать резервной дивизией...
Нам же остается признать, что Иван Ефимович был обречен разделить с Октябрьским часть общей вины за трагедию на мысе Херсонес...

Вернемся на 35-ю батарею утром 1-го июля 1942 года.
Обещание Моргунова сбылось: ранним утром в район 35-й батареи прибыли батальоны полка Береговой обороны общей численностью 1500 человек. Таким образом, количество бойцов и командиров, поступающих в непосредственное распоряжение генерала Новикова, составляло уже порядка 7-8 тысяч человек боевого состава. Эти силы, как отмечает Моргунов, были направлены на создание второго рубежа обороны в районе бухты Камышевой, частью по Турецкому валу от Горбатого моста и до моря, а также в непосредственной близи от 35-й береговой батареи. Это все без учета остатков дивизий и бригад, занявших к утру 1-го июля первый рубеж обороны на линии от истоков бухты Стрелецкой – через хутор Пятницкого – до хутора Фирсова. Так что при грамотном и волевом руководстве наличных сил вполне хватало не только для прикрытия района эвакуации, но и для продолжения борьбы за удержание плацдарма. Но со средствами обеспечения, с боеприпасами, положение было катастрофическое.
30 июня на прибывавших «Дугласах» было доставлено 25 тонн боезапаса, а в ночь на 1 июля – 23,6 тонны. Из-за отсутствия должной организации приемки судов с 28-го по 30-е июля был сброшен в воду боезапас и продовольствие с двух тральщиков и трех подводных лодок. Об этих фактах имеются записи в вахтенных журналах кораблей. Как уже отмечалось, тыловики армии и флота с вечера 29 июня свернули свою работу, приступив к уничтожению запасов фуража и продовольствия.
Мы уже вели речь о том, что Петров и Моргунов покинули 35-ю батарею в 1 час 30 минут 1 июля после того, как они «ввели в курс дела» по обороне и эвакуации генерала Новикова и его штаб. Как следует из воспоминаний очевидцев, к утру все помещения и коридоры батареи были заполнены старшим командным составом армии и Береговой обороны. Оторванные от своих частей, сдерживающих из последних сил вражеские атаки, командиры находились в тревожном состоянии ожидания предстоящей эвакуации. Для «поддержания духа и утоления печали» многие из них употребляли американский коньяк, в изобилии имевшийся на батарее, который с учетом обстоятельств, подлежал уничтожению. Это сразу бросилось в глаза связисту штаба флота капитан-лейтенанту А.В. Суворову, прибывшему на батарею вечером 30 июня. Правда, он не отметил, что начальник штаба СОР капитан 1 ранга Васильев в тот вечер принял настолько солидную дозу коньяка, что, убывая на Кавказ, не дал четких указаний связистам. Но зато это подметил старший лейтенант Линчик, который вернувшись из плена, не был связан условиями субординации со своими бывшими начальниками и был более откровенен в воспоминаниях.
Как пишет Моргунов, утром 1 июля враг обрушил всю свою мощь артиллерии и авиации на нашу оборону на подступах к городу и особенно по самому городу. Затем огонь был перенесен на рубеж обороны по линии хутор Фирсова (на берегу Черного моря)–хутор Иванова–хутор Пятницкого–истоки бухты Стрелецкой, и на второй рубеж обороны: на линии хутора Пелисье–хутор Гречанова у Камышовой бухты. В воздухе непрерывно находилось по 25-30 самолетов противника, которые как на полигоне, не встречая ответного зенитного огня, сбрасывали бомбы на наши позиции и на бреющем полете вели огонь из пушек и пулеметов. Израсходовав боезапас, была подорвана береговая батарея № 14 у Стрелецкой бухты. Весь личный состав во главе с ее командиром Г.И. Халифом и политруком Г.А. Коломийцевым погибли в последней контратаке после того, как закончились снаряды.
Главные удары противник наносил по хутору Пятницкого, хутору Меркушева, по районам Камышовой и Стрелецкой бухт. По всему фронту разгорелись тяжелые бои, длившиеся с неослабевающей силой весь день. Наши войска отчаянно отстаивали первый рубеж, который поддерживала артиллерия армии, получившая ночью немного боезапаса с транспортных самолетов. Не стоит забывать о том, что в те же часы ожесточенный бой продолжался в районе железнодорожного вокзала и Куликова поля между противником, стремившимся быстрее овладеть городом, охватывая его с юго-запада, и нашими отдельными подразделениями армии, Береговой обороны и дружинами рабочих-севастопольцев. Большинство из них погибло в этот же день…
Отделы армейского тыла не просто свернули свою работу, а попросту бросили имущество и остававшиеся боеприпасы. По воспоминаниям начальника боепитания полка Рубцова, в процессе прорыва от Балаклавы к Херсонесу, он по приказанию командира полка был направлен за боеприпасами и в районе городка 35-й батареи обнаружил десятки автомашин с различным имуществом и боеприпасами. Машины никем не охранялись и были фактически брошены. Инициативный «начбой» обнаружил полуторку, загруженную ящиками с патронами для автоматов и ручными гранатами. С большими трудностями по дороге, простреливаемой немцами, он доставил боезапас на позиции полка, ведущего бой в районе мыса Фиолент. Нужны ли здесь комментарии? Вы ознакомьтесь с перечнем трофеев, захваченных немцами после боев на мысе Херсонес.

Попытки Новикова организовать оборону 1 июля оказались малорезультативными из-за отсутствия связи с частями и их слабой управляемости. Позиции нашими воинами защищались «вахтовым методом» – с темнотой в окопах оставалось боевое охранение, а основная масса матросов и солдат шли к берегу под скалы в надежде на приход кораблей. И даже эти, по сути, безобразные с точки зрения Боевого устава пехоты явления только свидетельствуют о том, что и 2-го, и 3-го и даже 4 июля при наличии воли командующего флотом можно было под охраной «морских охотников» привести к берегам Херсонеса несколько десятков быстроходных сейнеров, мореходных баркасов для эвакуации защитников! Но эта возможность не была использована адмиралом Октябрьским.
Заметьте, мы уже не ведем речь о боевых кораблях, прихода которых с таким нетерпением и надеждой ждали защитники. В том, что «флот нас не бросит» убеждали пехоту бывалые моряки. Они были слишком высокого мнения о своем командующем…
С вылетом командования Севастопольского оборонительного района в начале ночи 1 июля 1942 г. командир 109-й стрелковой дивизии генерал-майор П.Г. Новиков приступил к исполнению обязанностей старшего военачальника в Севастополе.
Вся тяжесть руководства обороной последних рубежей по прикрытию предстоящей эвакуации старшего комсостава теперь лежала на нем и его штабе. Руководство штабом перешло к начальнику штаба 109-й дивизии подполковнику С.А. Комарницкому. Комиссар дивизии бригадный комиссар А.Д. Хацкевич становился старшим политработником. Генерал Новиков и его штаб расположились в соответствии с последним приказом командующего СОРа в казематах 35-й береговой батареи. Там же находился и его помощник по морской части с морской оперативной группой капитан 3 ранга А.Д. Ильичев, который теперь исполнял обязанности старшего морского начальника. Перед Новиковым и Ильичевым стояли задачи, поставленные Октябрьским: первому – силами боеспособных частей армии и Береговой обороны прикрыть район эвакуации (рейдовый причал у 35-й береговой батареи и причал в Казачьей бухте); второму – организовать посадку старшего командно-политического состава в ночь с 1 на 2 июля на высылаемые для этого из Новороссийска четыре тральщика, десять сторожевых катеров и пять подводных лодкок.
Список этих кораблей Октябрьский вручил Ильичеву перед своим вылетом на Кавказ. Последнее решение командования СОРа подтверждается телеграммой Елисеева, посланной Новикову в 05 ч. 40 минут 1 июля 1942 года. Текст этой телеграммы нам уже знаком: «…по приказанию КЧФ «Дугласы» и морская авиация присланы не будут. Людей сажать на БТЩ, СКА и ПЛ. Больше средств на эвакуацию не будет. Эвакуацию на этом заканчивать».
Стоит обратить внимание на тот факт, что в телеграмме не сказано о том, что корабли посылаются только для эвакуации старшего командно-политического состава армии и береговой обороны. Как выяснится позже, командирам кораблей, направленных к Херсонесу, так же не были даны указания на эвакуацию старших офицеров. И это притом, что планами «ограниченной» эвакуации предусматривался вывоз на Кавказ только старших офицеров армии и флота.
По словам Гусарова, обеспечивающего шифросвязью морскую оперативную группу, он имел связь со штабом флота, с подводными лодками и тральщиками, где по штату были положены шифровальщики. С катерами – «морскими охотниками», документов на связь не было, управлять их действиями не было возможности, что изначально ставило под угрозу выполнение плана эвакуации, так как основную функцию эвакуации предстояло выполнять «морским охотникам».
В связи с последней информацией возникает естественный вопрос: какими средствами связи располагала штабная группа генерал-майора Новикова, находясь на 35-й батарее?
Наличие и состояние связи, как важнейшего органа управления войсками СОРа, генералу Новикову досталось в самом ограниченном варианте. Вот что писал по поводу фактического положения со связью бывший начальник связи СОРа капитан 3 ранга В.С. Гусев: «Узел связи СОРа, перешедший на 35-ю батарею с 21.00 29 июня 1942 г. решением Военного Совета СОРа, нес 7 радиовахт на направлениях: Москва – Ставка ВГК, Москва – Нарком ВМФ, Краснодар – штаб Северо-Кавказского фронта, Туапсе – ЗБФКП штаба ЧФ, корабли в море, подводные лодки в море.
Эта связь обеспечивалась двумя радиопередатчиками на 35-й батарее (один в радиорубке «Бухта-37» и второй на радиомашине, находящейся в капонире рядом с радиорубкой батареи «Бриз-МК»), а также 6-ю радиопередатчиками на КП КУРа (командный пост Крымского укрепрайона) на мысе Херсонес («Щука» – 2 шт., «Шквал», «Бухта-37» – 3 шт.)». Между радиорубкой 35-й батареи и КП КУРа был проложен кабель для ключевых линий и прямого телефона и сооружены антенные устройства, легко восстанавливаемые при повреждениях.
30 июня приемный радиоцентр на хуторе Отрадном, в связи с прорывом немцев, по приказу командования был взорван. Личный состав ПРЦ во главе со старшим лейтенантом Б.Ф. Блументалем и политруком Киселевым отошел в район 35-й батареи.
Около 21.00 30 июня, как писал Гусев, была неожиданно потеряна прямая телефонная связь и ключевые линии с передающим радиоцентром на КП КУРа. Вероятно, прямым попаданием снаряда он был разрушен. Посланная группа связистов с младшим лейтенантом Н.И. Потемкиным не вернулась. Связь с ПРЦ капитан-лейтенанта В.С. Селиванова на КП КУРа не была восстановлена, что ставило связь ФКП СОРа в чрезвычайно трудное положение.
Перед тем, как убыть на подводную лодку для эвакуации, В.С. Гусев за себя на 35-й батарее оставил капитан-лейтенанта А.В. Суворова. Кроме того, на 35-й береговой батарее осталась группа оперативных работников штаба СОРа, группа командиров из штаба Береговой обороны во главе с НШ БО полковником Кабалюком, в их числе начальник связи Береговой обороны капитан Н.И. Плотников.
При убытии командования СОР на Кавказ, с разрешения оперативных работников штаба были закрыты и переданы на узел связи ЗБФКП (Туапсе) радиосети со Ставкой ВГК и штабом Северо-Кавказского фронта. Таким образом, в распоряжении генерала Новикова осталась радиосвязь с узлом связи штаба флота на ЗБФКП (запасном береговом флагманском командном пункте. – Б.Н.) в Туапсе и с кораблями в море. С этого времени связь генерала Новикова с Москвой и Краснодаром шла только по одной линии через ЗБФКП в Туапсе. Ход мыслей Октябрьского понятен: оставить Новикову самый минимум радиосетей, а то, неровен час, вздумает доложить в Генеральный штаб или в Ставку фактическую обстановку на херсонесском плацдарме и запросить помощь для спасения группировки…
Эти обстоятельства в значительной степени ограничили возможности радиопереговоров Новикова с вышестоящим командованием. К тому же в связи с планируемой эвакуацией, приморцы своего узла связи на 35-й батарее не разворачивали. Не было и телефонной связи с частями, отсутствовала радиосвязь со штабом Северо-Кавказского фронта в Краснодаре. Майор Попов из Отдельного полка связи Приморской армии утверждает, что после того, как в ночь с 29 на 30 июня командование и штабы Приморской армии и Береговой обороны перешли на 35-й батарею, они пользовались только флотской связью.
В условиях перемещения частей армии на последние рубежи обороны, а также решения командования СОРа на эвакуацию, командование армии не восстановило связь силами своего 110-го ОПС (отдельного полка связи), что изначально лишило генерала Новикова возможности эффективного управления остатками войск на передовом рубеже от мыса Фиолент – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой. Это очень серьезное обстоятельство.

Капитан 3 ранга Ильичев в своем распоряжении имел Морскую оперативную группу. Член этой морской оперативной группы В.В. Гусаров, обеспечивавший Ильичева связью, в своих воспоминаниях написал: «После того, как я вошел в состав морской оперативной группы, капитан 3 ранга Ильичев представил меня генералу Новикову. По его приказу из шифрпоста ко мне провели прямой телефон, и он приказал мне, чтобы я с поста никуда не уходил и все шифровки докладывал только лично ему. В шифрпост никого не пускать и ни от кого, кроме него, шифровок не принимать.
Работы было много. Спать не приходилось. Из Новороссийска шли беспрерывные шифровки: «Держитесь, буду высылать корабли, подводные лодки», – сообщал командующий флотом» (5).
По словам Гусарова, он имел связь со штабом флота, с подводными лодками и тральщиками, где по штату были положены шифровальщики. С катерами «морскими охотниками» связи не было, так как по штату там отсутствовал шифровальщик, и это самым пагубным образом сказалось в ходе эвакуации в ночь с 1-го на 2-е июля 1942 года.
По рассказу капитан-лейтенанта Бориса Островского, под Новороссийском на 9-м километре туапсинского шоссе в то время находился выносной командный пост командующего флотом, откуда Октябрьский непрерывно вел радиопереговоры с Новиковым через передающий пункт связи штаба флота в Туапсе. Забегая немного вперед, уточним, что после эвакуации из Севастополя (в начале ночи 2 июля) на одном из сторожевых катеров, Островский прибыл на выносной пост связи, где подробно доложил Октябрьскому положение на плацдарме, поэтому Филипп Сергеевич отлично представлял себе обстановку на мысе Херсонесс 1-2-го июля.
При выходе из Новороссийска командиры катеров и тральщиков получили от своего командования инструктаж по вопросу эвакуации в самом общем виде: «…прибыть к району причала 35-й батареи и принять людей с него, частью перегрузить на тральщики и после своей загрузки уходить». Сколько осталось в Севастополе личного состава войск армии и флота и вообще, какая там обстановка, они не знали. Самое главное – им ничего не было известно о плане командования – эвакуировать в первую очередь старший комсостав армии и флота. Этот нюанс старались до времени держать в тайне...
И, похоже, додержались. Не сообщили командирам катеров даже фамилию старшего руководителя эвакуации, чьи распоряжения они должны выполнять по прибытии на рейд 35-й батареи! Стоит ли учитывать объяснения бывшего командующего СОР, что эвакуация не планировалась, не готовилась, началась неожиданно и прочее, прочее… Командование штаба флота в Туапсе и в Новороссийске не знало фактической обстановки в Севастополе, не представляло специфики «частичной» или «ограниченной» эвакуации, как она потом фигурировала в отчетах. Нужно ли уточнять, КТО за это должен был нести ответственность?
Упорно сохраняя за собой два ответственных поста – командующего флотом и командующего СОР, Филипп Сергеевич должен был представлять всю степень ответственности, что предполагала должностная инструкция по каждой из них… Как командующий СОР Октябрьский должен был подготовить и организовать плановую эвакуацию защитников Севастополя. Как командующий флотом, он должен был спланировать и обеспечить эвакуация частей армии и береговой обороны силами и средствами флота. Мы можем авторитетно утверждать, что боевая функция по первой должности командующего СОР была загублена на 90%, и если боевая функция по второй должности – командующего флотом и была выполнена на 10%, то и это не благодаря, а вопреки «кипучей» деятельности Филиппа Сергеевича Октябрьского. Приземлившись в Краснодаре, Филипп Сергеевич сразу же отменил повторный вылет в Севастополь транспортных «Дугласов», и поспешил «обрадовать» этим известием генерала Новикова.

Снова возвращаемся на 35-ю береговую батарею ранним утром 1-го июля 1942 года.
08 ч 47 мин. ПЛ «Л-23» (командир – капитан 3 ранга И.Ф. Фартушный) с руководящим составом СОРа (контр-адмирал Фадеев, капитан 1 ранга Васильев, генерал-майор Жидилов, див.комиссар Бочаров, полковник Капитохин, подполковник Старушкин и др.), а также секретарем горкома партии Б.А. Борисовым, председателем горисполкома В.П. Ефремовым и секретарем горкома А.А. Сариной (всего 117 человек) вышла в Новороссийск. В случае срыва с посадкой в самолет, Октябрьский мог отправиться на Кавказ на подводной лодке капитана 3 ранга Фартушного. Лодка задерживалась с выходом до получения сигнала с «Дугласа» о благополучном взлете…
Забывчивость или служебная халатность вице-адмирала Октябрьского, поставившего на грань жизни и смерти офицеров и партийных чиновников, находившихся в подводной лодке с часа ночи и с нетерпением ожидавших сигнала, разрешавшего начать переход. Даже на судьбу своих ближайших сотрудников и помощников Филиппу Сергеевичу было глубоко наплевать. А мы все пытаемся оценить с моральной точки зрения факт оставления командующим гибнущей армейской группировки… Я по-возможности сдерживаю себя от оценки последних поступков и решений теперь уже бывшего командующего СОР.
Чрезмерная скученность личного состава на береговой черте в ожидании эвакуации создавало на батарее напряженную обстановку, которая еще более усилилась после поспешной эвакуации командования СОРа. В этих условиях перед помощником генерала Новикова по морской части Ильичевым стояла непростая, если не сказать большего, задача по организации эвакуации. Сначала надо было весь начсостав записать в списки распределения по кораблям, затем определить порядок их выхода из батареи на берег и проход к рейдовому причалу, учитывая, что когда вокруг будут находиться массы вооруженных, возбужденных, а зачастую – «безбашенных» людей. Затем организованно произвести посадку на сторожевые катера с последующей пересадкой на тральщики, которые по прибытии должны лечь в дрейф поблизости от рейдового причала.
Капитан 3 ранга Ильичев, проявляя беспокойство по поводу предстоящей эвакуации, дал несколько радиограмм в адрес начальника штаба флота:
«Елисееву. Знают ли сторожевые катера, куда подходить? Прошу дать указание сторожевым катерам, подлодкам и кораблям подходить только к пристани 35-й батареи. 1.07.42 г. 11 час. 20 мин. Ильичев».
Такое беспокойство Ильичева объяснялось тем, что по плану командования СОРа эвакуация двух тысяч старших командиров планировалась только с рейдового причала 35-й батареи, при условии предварительного прохода ими подземного коридора. Резервных вариантов посадки не предусматривалось.
Для того чтобы представить себе картину последних дней и часов борьбы за Севастополь, в очередной раз воспользуемся почасовой таблицей событий 1 июля 1942 года, с дополнениями воспоминаний участников событий.
В условиях отсутствия оперативной связи и реальной возможности управления остатками войск передового рубежа обороны, генерал Новиков и его штаб направили все усилия на создание рубежа обороны между бухтой Камышовой (хутор Пелисье) и хутором Гречанова. Там в утренние часы 1-го июля сосредотачивались остатки 109-й, 388-й стрелковых дивизий, 142-й бригады и сводных батальонов из ВВС, ПВО, Береговой обороны и Приморской армии. На тот момент их могли поддержать армейские батареи, на которые последними рейсами «Дугласов» был доставлен боезапас и 35-я батарея с небольшим запасом снарядов. К сожалению, рубеж, занимаемый этими частями, не имел подготовленных в инженерном отношении позиций, что приводило к большим потерям от огня артиллерии и авиации противника. Одновременно из числа самостоятельно прибывающих в район 35-й батареи и Херсонесского полуострова остатков частей, подразделений и групп шло формирование сил обороны в непосредственной близости от 35-й батареи. Но сделать это в полной мере было уже невозможно по причине полной неразберихи, неуправляемости людей с их общим стремлением эвакуироваться.
В этих непростых условиях штабом генерала Новикова организуются работы по созданию рубежа обороны непосредственно на подступах к 35-й батареи. В этот процесс включились командиры частей, отходивших в район батареи.
В качестве реквиема по брошенной командованием и гибнущей на Херсонесе Приморской армии я привожу подборку воспоминаний участников тех последних боев….
В 9.00 Благовещенский с военкомом бригады явился для доклада Новикову о проделанной работе по оборудованию рубежа.

Из воспоминаний начальника политотдела 9-й бригады морской пехоты Дубенко: «…утром 1 июля остатки 1-го, 2-го, 3-го батальонов подходили к 35-й батарее. Начальник штаба бригады остался на КП 3-го батальона для прикрытия Стрелецкой бухты. Командир бригады Благовещенский и комиссар бригады Покачалов перед своим уходом для доклада Новикову поручили Дубенко собрать остатки бригады, которых оказалось около 300 человек. Все были включены в общую оборону от маяка до 35-й батареи, которая была разбита на секторы» (А.В. Басов. «Крым в Великой Отечественной войне 1941-45 гг. Вопросы и ответы. Симферополь. Таврия. 1994 г., стр. 43).
Стоит обратить внимание на то, что командиры батальонов 9-й бригады, проявляя разумную инициативу, занимали оборону на заранее подготовленных позициях в районе высоты 30.8, с целью контроля дороги из города к устью Стрелецкой и Камышевой бухт. Это вполне естественно, так как в течение трех предшествующих недель 2-й батальон бригады оборудовал позиции в районе бухты Омега, а 1-й батальон находился на оборудованных позициях между хуторами Пелисье и Ухтомского на участке между устьями Камышевой и Казачьей бухт. То, что батальоны осуществляли на этих рубежах противодесантную оборону, не меняет сути дела – они находились на оборудованных позициях на пути движения немецких войск и были готовы встретить врага. После доклада генералу Новикову батальонам был выделен участок «…от маяка до 35-й батареи», то есть, перед ними была поставлена задача непосредственного прикрытия аэродрома.
Вот вам конкретный пример, когда, имея под рукой не менее 40 тысяч вооруженных бойцов, генерал Новиков был озабочен не созданием жесткой обороны на заранее оборудованном рубеже, а исключительно прикрытием непосредственного района эвакуации!
Проблему составляло и то, что уже не все командиры частей выполняли приказания на занятие позиций перед фронтом 35-й батареи, были и факты открытого неповиновения. Об этом вспоминает майор И. Пыжов из 953-го артполка 388-й стрелковой дивизии: «Остаток дня 30 июня и весь день 1-го июля мы располагались у 35-й батареи. Кто-то из старших моряков-офицеров формировал отряды и выделял им секторы обороны. Однако мы воспротивились этому. С нами был командир и комиссар полка, начальник штаба. Поэтому мы отошли дальше к маяку. Такое решение диктовалось еще тем, что в районе 35-й батареи накопилось слишком много войск, укрыться было негде, и мы могли стать жертвой первого авиаудара противника» (5).
Другой участник обороны, помощник командира батальона 7-й бригады морской пехоты старший лейтенант С.В. Ерошевич написал: «Приказа на отход к мысу Херсонес мы ни от кого не получали. Просто нечем было удерживать ранее занимаемые позиции. Прибыв на рассвете 1 июля на мыс Херсонес, мы остатком батальона комбата Бондаренко расположились у самого уреза воды, где до нашего прихода отдыхали летчики. В течение последующих дней занимали оборону в районе 35-й батареи и отражали нападение противника и дальше. А ночью ждали прихода кораблей».

И таких групп и подразделений было немало. Как вспоминает В.Е. Гуров из группы «017» особого назначения ЧФ: «…многие разрозненные части, потеряв над собою власть, стали самовольно уходить с передовой, пробираясь в бухты Казачью, Камышовую, надеясь на личное счастье попасть на корабль».
Между тем, на втором рубеже: хутор Гречанова–хутор Пелисье у бухты Камышовой занял позиции истребительный батальон ВВС ЧФ, сформированный из личного состава 20-й авиабазы ВВС ЧФ под командой лейтенанта И. Михайлика. Из его писем следует, что батальон в составе трех рот, вооруженный стрелковым оружием, 4 пулеметами «Максим», 9 ручными пулеметами, одной ротой охранял побережье Камышовой бухты от высадки десанта противника, а остальными двумя взял под контроль дорогу из Балаклавы к Херсонесскому полуострову. Были вырыты окопы для борьбы с танками.
«В это же утро с побережья у мыса Фиолент был снят пулеметный взвод в составе 4 пулеметов «Максим» из состава 109-й дивизии для укрепления второго рубежа обороны. Пулеметы расположили на позициях через каждые 500 метров друг от друга», – написал пулеметчик 5-й стрелковой роты 2-го батальона 456-го погранполка Н. Карнаух.
Поток автотранспорта и немногочисленной техники из города к утру 1 июля иссяк, но не уменьшился поток мелких групп военных, одиночек и горожан. Шли разрозненно для безопасности от налетов авиации противника.
Находясь у бухты Круглой (Омега. – Б.Н.), где в землянках располагался тыл 92-го армейского инженерного батальона, командир взвода этой части лейтенант Н.Т. Кашкаров написал: «День 1 июля был характерен движением мелких отдельных групп военных, двигавшихся по дороге мимо бухты в направлении бухты Камышовой, мыса Херсонес. К середине дня этот поток усилился. Меня окружили 5 командиров резерва из наших войск. От них я узнал, что город ночью сдан. В войсках получен приказ на отход к мысу Херсонес, где надлежит ждать корабли для эвакуации. В этом потоке движения все перемешалось. В группах держались около младшего командира или командира, самое большее до капитана. Все большое начальство, как испарилось, как не было его» (ЦВМА. Хроника обороны Севастополя, л. 326).

Дорога к бухтам от самого Севастополя была изрыта воронками авиабомб и снарядов. Местами стояли разбитые или сгоревшие автомашины, повозки, лежали трупы людей, лошадей, валялись разные носильные вещи. Вражеские самолеты раз за разом на бреющем полете бомбили и обстреливали из пулеметов и пушек идущих.
К тому времени на берегах Камышовой и Казачьей бухт, у 35-й батареи, на Херсонесском полуострове у берега моря в районе Херсонесской бухты были собраны и находились в беспорядочном положении трактора, автотехника, артиллерийские орудия, орудийные лафеты, повозки и другая военная техника. Вражеская авиация весь день бомбила усиленно весь район Херсонесского полуострова, аэродром и район перешейка у 35-й береговой батареи.
В.Е. Гурин писал: «Все мы понимали трагичность создавшегося положения, но не теряли надежды на планомерную эвакуацию защитников Севастополя. Многие из нас подумывали о прорыве фронта в направлении Ялтинского шоссе, чтобы прорваться по открытой местности и уйти в горы для продолжения борьбы в тылу у врага» (5).
По воспоминаниям командира истребительного батальона ВВС Михайлика: «Днем 1 июля со стороны дороги из Балаклавы стали появляться первые группы немецкой пехоты по 15-20 человек. Высылаемые навстречу взводы своим огнем старались не допустить противника в расположение боевых порядков батальона у Камышовой бухты. После 15 часов появились 3 немецких танка. Они были пропущены в глубину обороны, где их забросали гранатами, и по смотровым щелям был открыт пулеметный огонь. В результате боя танки повернули по балке в направлении 35-й батареи. Пехоту отсекли, и она отступила к двум домикам городка 35-й батареи по дороге из Балаклавы в Камышовую бухту. Так велись стычки, переходящие в рукопашную с противником, весь вечер и всю ночь».
Если попытаться восстановить примерный ход боевых действий на правом фланге обороны СОРа, пользуясь скупыми сведениями из архивов и воспоминаний участников боевых действий этого дня, то сравнивая их с воспоминаниями Э. Манштейна и его схемой положения сторон в июне 1942 года из книги «Утерянные победы», видно, что основное направление удара противника было со стороны Балаклавского шоссе в направлении 35-й береговой батареи – Херсонесский полуостров с тем, чтобы отсечь и окружить на подступах к ним остатки наших войск, сражавшихся на рубеже хут. Пятницкого–истоки бухты Стрелецкой и в городе.
Попытки противника передовыми разведгруппами автоматчиков с несколькими танками продвинуться вдоль дороги из Балаклавы в Камышовую бухту, как это следует из сообщения Михайлика,  были отбиты подразделениями батальона ВВС ЧФ и повернули в сторону 35-й батареи.

Офицеры, находившихся в плену вместе с генералом Новиковым, вспоминают такие слова генерала: «Я не мог организовать лучшей обороны, чем она была. Принимая командование, я уже не имел связи, все было в движении. Офицерский состав здесь, в районе эвакуации. Оборона в самом городе не намечалась. Все мои попытки организовать сборные части не привели ни к чему. Мне со своим штабом было приказано уйти на кораблях» (5).
Слишком просто со слов Новикова получается. Попробуем вникнуть в обстановку. Несмотря на критическую ситуацию, организация обороны 1 июля в составе секторов продолжала действовать. Что это было так, подтверждает начальник связи 95-й стрелковой дивизии подполковник И.Н. Пазников.
«Не имея никаких указаний командующего армией и штаба, командиры секторов во взаимодействии всех имеющихся сил спланировали наступление по всему фронту. По сигналу громкое «Ура» и стрельбы из личного оружия поднялись в рост и нанесли поражение врагу. В середине дня по сигналу перешли в атаку, не имея артиллерии и танков. Атака была дерзкой и смелой. Немцы дрогнули и стали отходить. Эту атаку я видел и обеспечивал связью командование 4-го сектора. После атаки командный пункт 4-го сектора к 20 часам отошел в район 35-й береговой батареи левее левого ствола (левого КДП. – Б.Н.)».

Когда остатки войск 4-го сектора отошли к 35-й батарее, Пазников отмечает любопытный факт: «…1 июля после 20 часов начальник штаба 95-й дивизии майор А.П. Какурин получил устное приказание от командующего армией генерал-майора Новикова через офицера-моряка составить список офицеров 95-й дивизии и с этим списком быть у вертикального люка батареи левого ствола через 30 минут. Состоялось общее построение начсостава дивизии. Всего оказалось 45 человек. Через 30 минут открылась крышка люка и поднявшийся моряк спросил: «Кто майор Какурин? Ваши документы!» Проверив их, моряк попросил Какурина спуститься со списком в люк, за ним спустился моряк. Крышка закрылась, и больше мы Какурина не видели».
Находясь в плену, Новиков сетовал на то, что командование СОР, отозвав 29-30 июня старший комсостав соединений, резко снизило боеспособность частей… Кто же теперь заставлял самого Новикова, возглавившего оборону, продолжать процесс разрушения воинской организации, отзывая командиров из частей, занявших теперь уже последний рубеж? Кем ощущал себя генерал-майор Новиков – командующим войсками, ведущими смертельный бой, или старшим диспетчером транзитного эвакуационного пункта?
Как показывают многочисленные свидетельства, не до всех подразделений и групп наших войск в городе и в других местах обороны дошел приказ об отходе на новые позиции. Эти подразделения и отдельные группа бойцов и командиров вечером 30 июня, 1 и даже 2 июля вели с противником бой либо на старых позициях в окружении, либо отходили с израсходованием боезапаса самостоятельно, иные дрались до конца.
Примеров на этот счет есть немало. В хронике Великой Отечественной войны на ЧФ есть такая запись: «Отдельные воинские части дрались в районах Юхариной балки и Куликова поля и продвигались на запад».

По рассказу жителя Севастополя О. Кондратьева: «Днем 1 июля через руины центра города продвигалось небольшое подразделение наших бойцов в 20-25 бойцов. Красноармейцы несли на носилках раненого политрука. Все были при оружии и несли два противотанковых ружья. Спрашивали дорогу к мосту через Карантинную бухту. Неожиданно с верхней улицы над площадью показались немецкие танки. Бойцы рассредоточились и заняли оборону. Противотанковые расчеты открыли огонь и подожгли два танка. Враг отступил и вызвал авиацию, которая произвела штурмовку позиций наших бойцов. Кто они, безвестные герои, отдавшие свои жизни за Родину?»(5).
По рассказу П.Е. Чепурного из 79-й курсантской морской стрелковой бригады: «Военком бригады полковой комиссар С.И. Костяхин сформировал в Лабораторной балке сводный отряд бойцов бригады из разных частей в 400 человек. В отряде было 2 орудия, несколько пулеметов, противотанковые гранаты. Утром 1 июля отряд принял бой на Балаклавском шоссе с танками и пехотой противника. Бой длился 1 час. Враг потерял до 20 танков подбитых и сожженных и сотни солдат. Потери отряда составили три четверти от общего числа. В последующих боях были уничтожены еще несколько танков. Костяхин был контужен и захвачен немцами и после зверских пыток расстрелян».
Из рукописи «Береговая артиллерия в героической обороне Севастополя 1941–42 гг.» полковника Л. Репкова, бывшего лейтенанта, командиром взвода управления 35-й береговой батареи следует, что «…к середине дня 1 июля противник подошел к городку 35-й батареи, что в 3-х км юго-восточнее от нее и начал там накапливаться».
По данным Моргунова первые группы противника появились в районе «городка» 35-й батареи к 18.00 часам вечера. По воспоминаниям капитана 2-го ранга Зарубы противник подошел к 35-й батарее на расстояние километра к 19 часам. По нему был открыт ружейно-пулеметный огонь, а затем открыли огонь орудия 35-й береговой башенной батареи шрапнельными снарядами, поставленными на картечь. Было выпущено 6 последних снарядов. Враг понес большие потери и отступил.
Воспоминания Михайлика, Репкова и Зарубы позволяют сделать вывод о том, что на рубеже, проходящем от истоков Стрелецкой бухты через хутор Пятницкого до хутора Фирсова, решительной борьбы с противником в тот день организовано не было. Быть может, стоит уточнить, какие указания поступали генералу Новикову с КП флота, и как он на них реагировал? В своей книге Моргунов приводит только две последние шифровки Новикова, но по свидетельству бывшего начальника шифрпоста Гусарова, шифровок, передаваемых в адрес командования, было много.
Вот краткие выдержки из его воспоминаний: «…Наступил рассвет. Бомбежка самолетами. Первая атака на батарею отбита. Первая шифровка командующему ЧФ. И так весь день 1 июля. Бомбежки, атаки танками и пехотой. За первый день было отбито 8-10 атак» (5).

…Генерал Новиков писал большие шифровки, указывая, сколько уничтожено фашистов, что захвачен фашистский танк и наши танкисты ведут огонь из него по противнику, сколько у нас раненых, что патроны на исходе, о рукопашных боях, одним словом, переписка была большая. Кроме исходящих шифровок от нас, было много от командующего флотом, который требовал доносить обстановку каждый час, сообщался каждый выход кораблей из Новороссийска…
Весь день шли жестокие бои, поступали раненые из Севастополя. Все это Новиков доносил командующему ЧФ. В первый же день шли шифровки от начальника штаба ЧФ Елисеева, который перечислял, какие корабли прибудут 1 июля поздно вечером. Эти шифровки доводились до всего личного состава защитников батареи. Они поднимали дух и героизм бойцов, напоминая, что о них помнят».
Если эти шифродонесения в адрес Октябрьского сохранились, то они бы могли прояснить более точно весь ход событий 1 июля и многое другое.
Чтобы отбить противника, прорвавшегося на ближние подступы к 35-й батарее, генерал Новиков приказал собрать всех, кто может носить оружие, и организовать контратаку. В организации сил для этого отпора участвовал командир 9-й бригады полковник Благовещенский со своим комиссаром. Для этой контратаки шла строгая мобилизация особенно в самой 35-й батарее. Так начальник шифрпоста Гусаров написал, что «...ко мне в шифрпост хотели ворваться автоматчики с полковником, которые по приказу Новикова выгоняли всех из батареи на ее защиту. Я полковника не пустил и позвонил Новикову. Новиков мне ответил: «Убери документы, позови полковника». После разговора с ним полковник ушел».
Очень сомнительно, что в воспоминаниях Гусарова фигурирует полковник Благовещенский, иначе бы он сам об этом эпизоде указал в отчете, написанном по свежим воспоминаниям на Кавказе. Хотя, была причина, по которой не стал бы Благовещенский писать об этом ни в отчете, ни тем более в воспоминаниях. Дело в том, что сам факт упоминания о нахождении полковника Благовещенского со своим комиссарам вечером 1-го июля внутри массива 35-й батареи, а не на позициях, удерживаемых остатками батальонов 9-й бригады морской пехоты, говорит о многом. Раньше этому факту я не предал бы значения, хотя бы потому, что где-то там же ожидал прихода катеров командир 8-й бригады полковник Горпищенко… При этом следовало учесть, что Горпищенко был ранен и контужен, да батальоны его полегли в боях на Сапун-горе. Что же касается Благовещенского, то остатки двух батальонов его бригады удерживали позиции в районе дамбы бухты Омега, а один полноценный батальон занимал позицию между хуторами Меркушева и Бухштаба. Следует учитывать и тот факт, что 9-я бригада в течение месяца находилась в оперативном подчинении командира 1-го сектора генерала Новикова. Прежде всего, по этой причине Благовещенский не был эвакуирован в числе избранных Октябрьским военачальников и теперь находился в прямом подчинении генерала Новикова. С учетом же того, что в начале 60-х годов генерал-майор Благовещенский заявил о себе как активный союзник и «свидетель защиты» действий и решений, принимавшихся командующим СОР вице-адмиралом Октябрьским, то и действия самого «защитника» мы будем рассматривать с особым пристрастием.
Очевидец и участник той вечерней контратаки младший сержант Г. Вдовиченко из 229-го саперного батальона 109 стрелковой дивизии вспоминал: «…С утра 1 июля я оказался в 35-й батарее. В конце дня на батарее началась мобилизация всех здоровых бойцов и командиров для контратаки. На выходе из батареи каждому, кто не имел оружия, давали винтовку, патроны и одну гранату на двоих. Каждый тридцатый, независимо от воинского звания, назначался старшим группы – командиром взвода.
Мы залегли у батареи в районе левого КДП. На башенку этого КДП поднялись три человека: моряк в форме капитана 3 ранга и два армейских командира. Флотский командир обратился к бойцам и командирам, находящимся вокруг, и сказал, что по приказу Ставки Севастополь разрешено оставить. Всю исправную технику нужно уничтожить. Что ночью придут корабли, и чтобы противник не помешал эвакуации, нужно его отогнать от района батареи как можно дальше. Атаку поддерживал счетверенный пулемет на автомашине, ведя огонь через головы атакующих. Противник не ожидал такой яростной атаки и откатился на несколько километров. Часть бойцов осталась на достигнутых позициях и закрепилась, а часть отошла к батарее» (А.В. Басов. Крым в Великой Отечественной войне 1941-45 гг. М. Наука. 1987 г.).
Другой участник этой контратаки старшина 1-й статьи И.И. Карякин, радист узла связи штаба ЧФ, написал так: «…1 июля участвовал в организованной атаке, где были собраны все способные и неспособные носить оружие из остатков разбитых частей, половина из которых были раненые в бинтах. Поддерживал атаку счетверенный пулемет. Он стрелял длинными очередями. Немцы отошли, не оказывая никакого сопротивления. Затем, контратака выдохлась, и все возвратились назад к берегу в ожидании «эскадры», которая якобы ночью должна подойти и забрать всех оставшихся, как обещали командиры» (А.В. Басов. Крым в Великой Отечественной войне 1941-45 гг. Вопросы и ответы, Симферополь, 1964, стр. 43).
Бывший в тот день у башен 35-й батареи полковник Д. Пискунов подтвердил этот факт: «…С целью улучшения позиций приморцы между 17 и 18 часами вечера 1 июля произвели общую атаку без артиллерийской подготовки на всем фронте. Результат был, как говорят, сверх ожиданий. Было захвачено три танка и несколько батарей. Противник, застигнутый врасплох, бежал. Вражеские танки, захваченные приморцами, были на ходу и после использования их боезапаса по противнику были сожжены» (Д.И. Пискунов. Воспоминания. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. ед. хр. 235. л. 25).

После этой контратаки противник вечером 1-го июля не предпринимал никаких боевых действий. В 20 часов этого дня Новиков доносил о положении на сухопутном фронте: «Алафузову, Буденному. Противник возобновил наступление на всем фронте, большую активность проявляет на рубеже 36.5 – Стрелецкая бухта. Отдельные отряды ведут бои в городе. 1.07.42 г. 20 час. 10 мин. Новиков, Хацкевич» (П.А. Моргунов. Указ. соч., стр. 451. Отд. ЦВМА. ф. 72. д. 1750. л. 236.).
Учитывая настойчивое стремление противника прорваться к бухте Камышовой для окружения остатков войск 1-го сектора, отдельные части, как это следует из отчета командира 9-й бригады морской пехоты, с 15.00 начали отход к району 35-й батареи.
18 ч. 00 мин. Противник подошел к ББ-35 на расстояние 1 км. По нему был открыт ружейно-пулеметный огонь, а затем открыли огонь орудия ББ-35. Было выпущено 6 последних снарядов. Защитники несут большие потери, но атаки отбивают.
20 ч. 45 мин. Последняя радиограмма от генерала П.Новикова: «Алафузову, Буденному, Василевскому. Ожесточенные бои продолжаются на рубеже высота 16,6 – хутор Бухштаба – Камышовая бухта. Начсостава 2000 человек в готовности транспортировки. 35-я батарея действует».
Обратите внимание, телеграмма отправлена в три адреса: начальнику Главного морского штаба, командующему фронтом и начальнику Генерального штаба. Мы уже вели речь о том, что эти телеграммы могли попасть к адресатам только через узел связи флота в Туапсе и не факт, что они были ретранслированы указанным адресатам.
К 22.00 1 июля линия фронта проходила от Каменоломен до Казармы – хут. Бухштаба – хут. Меркушева – хут. Пелисье.
По воспоминаниям полковника Благовещенского: «К 21.00 1.07.42 г. перед фронтом морской береговой батареи 35 противника не было. По моим наблюдениям противник передовыми частями находился на рубеже старого французского (видимо, турецкого. – Б.Н.) вала. Его артиллерия вела огонь по нашим боевым порядкам – частям, находившимся в 2 км юго-восточнее бухты Камышовой и Казачьей. К 24.00 1.07. основная масса личного состава пехотных соединений находилась на территории 35-й береговой батареи» (П.А. Моргунов. Указ. соч., стр. 457. Отд. ЦВМА ф. 72. д. 1256. л. 331 ЦВМА ф. 2092. оп. 1. ед.хр. П 7. лл. 144-148).
В итоговой разведсводке штаба Северо-Кавказского фронта будет записано: «1.07.42. противник вел упорные бои с нашими частями, заканчивая окружение Севастополя, и к исходу дня бои проходили по рубежу выс. 16.5 – хут. Бухштаба – бухта Камышовая и в городе Севастополе» (С.Н. Гонтарев. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 337).
Немного отвлекаясь, стоит обратить внимание на события, происходившие 1-го июля на правом фланге обороны. Моргунов ограничивается упоминанием об отражении во второй половине дня атак противника на позициях 18-й береговой батареи. А между тем, в районе ветряка ЦАГи и Георгиевского монастыря с утра 1 июля героически сражался, оттягивая на себя силы противника, 456-й погранполк 109-й стрелковой дивизии. Начиная со второй половины дня полк сражался в полном окружении. Мы уже вели речь о последних боях 456-го полка, но теперь дополним прежнюю информацию воспоминаниями непосредственных участников событий.
Подробности последних боев полка удалось узнать из воспоминаний оставшихся в живых пограничников: командира 6-й роты 2-го батальона 456-го погранполка старшего лейтенанта С.В. Козленкова, командира радиовзвода полка старшего лейтенанта Н.И. Головко (Н.И. Головко. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 343), радиста штабной радиостанции полка красноармейца В.А. Володина (Н.С. Кузнецов. На флотах боевая тревога. М. Воениздат. 1971, л. 181), старшины транспортной роты полка В.И. Осокина. А также воспоминаний адъютанта командира полка младшего лейтенанта В.М. Голова (Н.Г. Кузнецов. Там же. стр. 182), помощника начальника штаба полка И.М. Федосова (Н.Г. Кузнецов. Там же. стр. 186).
В ночь на 1 июля на этом участке фронта события развивались в следующем порядке. До ночи с 30-е июня на 1-е июля полк занимал следующие позиции: от Генуэзской башни до середины высоты 212.1 (господствующая высота над Балаклавой с востока) проходила позиция 2-го стрелкового батальона майора Ружникова. Далее, по склону высоты на север – позиция 1-го стрелкового батальона майора Кекало. Позиции 3-го батальона майора Целовальникова – на высотах у деревни Кадыковка. Штаб полка размещался в деревне Карань.
В ночь с 30 июня на 1 июля в связи с прорывом противника на Сапун-горе и отходом слева 9-й бригады морской пехоты во избежание назревающего окружения, незаметно для противника, оставив свои позиции, полк перешел на рубеж обороны: ветряк ЦАГИ – Георгиевский монастырь – мыс Фиолент.
О возможности такого самостоятельного отхода из Балаклавы командир дивизии генерал Новиков заранее предупредил подполковника Рубцова еще 29 июня на случай прорыва противника на Сапун-горе или левее Кадыковки. Такой момент наступил в конце дня 30 июня, когда противник уже рвался к Фиоленту со стороны Юхариной балки, намереваясь окружить Балаклавскую группировку наших войск. С переходом полка на новые позиции, командный пункт полка был перенесен на бывший КП 1-го сектора обороны у ветряка ЦАГИ. На КП полка находились радисты штабной радиостанции красноармейцы В. Володин и В. Ушаков. Командир радиовзвода полка старший лейтенант Н.И. Головко с радийной автомашиной полка расположился в балке, восточнее Георгиевского монастыря. Его радиостанция работала весь день только на прием для получения указаний от штаба дивизии на 35-й батарее.
К утру полк полностью занял боевые позиции у ветряка и в его районе, используя местами ранее подготовленные окопы, и приготовился к бою. Утром разведка противника обнаружила новые позиции полка, после чего началась их бомбардировка авиацией, и был открыт артиллерийский огонь. После этого противник начал атаку пехотой и танками. На позиции полка наступали немецкие и румынские части. Противотанковыми средствами полка было уничтожено два танка противника. Вражеская пехота понесла большие потери от огня четырехорудийной 152-мм 18-й береговой батареи с мыса Фиолент. Старший лейтенант Головко вспоминает, что, держа рацию на приеме, он не раз слышал переговоры командира полка подполковника Рубцова с командиром батареи. К сожалению, на 18-й батарее к утру 1 июля оставалось всего 30 шрапнельных снарядов, несколько практических и ни одного бронебойного.
Находящийся на батарее командир дивизиона майор М.Н. Власов приказал командиру 18-й батареи старшему лейтенанту Н.И. Дмитриеву бить по немецким танкам практическими снарядами – на дальности прямой видимости. Власов попросил по связи командира 35-й батареи капитана А.Я. Лещенко помочь отбить атаку противника. Лещенко ответил, как это следует из рукописи Л.Г. Репкова, что у него также остались одни практические снаряды.
Моргунов пишет, что около 12 часов дня 1 июля совместным огнем 18-й и 35-й батарей практическими снарядами была отбита танковая атака противника. Румынский пехотный батальон, атаковавший наши позиции из района Юхариной балки, понес большие потери от шрапнелей 18-й батареи. После этого враг пустил в ход авиацию, которая начала бомбить батарею. Было произведено несколько авианалетов и в результате было повреждено одно орудие, а личный состав понес значительные потери ранеными и убитыми. Оставшиеся батарейцы по приказу командира подорвали орудия и около 20 часов 1 июля сумели пробиться на 35-ю батарею, где принимали участие в боях, в которых погиб Дмитриев и большая часть его подчиненных.
В ходе боя в первой половине дня 1 июля полк пограничников стал испытывать острую нехватку боезапаса. Командир полка Рубцов приказал помощнику начальника штаба полка И.М. Федосову любыми средствами доставить боезапас. Как написал в своих воспоминаниях Федосов: «…Пришлось пробираться через шквальный огонь противника. Дошел до армейского обоза в районе 35-й береговой батареи, на площадке у которого находилось много свезенного и брошенного автотранспорта. Обслуживающего персонала на месте не оказалось. Все ушли к берегу в ожидании посадки и эвакуации. Начал поиск и нашел среди многих машин исправную, грузовую, груженную боезапасом – патронами к автоматам и, сам сев за руль, на большой скорости прорвался к Рубцову. Он обнял меня и сказал, что представит к правительственной награде».

Н. Головко отмечает, что днем 1 июля к нему на радиостанцию пришли медики из Георгиевского монастыря с просьбой связаться с командованием на 35-й батарее и запросить, как быть с эвакуацией раненых, и откуда она будет.
В то время в Георгиевском монастыре, согласно сообщению бывшего начальника медико-санитарной службы СОРа военврача 1 ранга А.Н. Власова, находились два походных полевых госпиталя Приморской армии: ППГ-356 и ППГ-76.
Раненых по оценке К. Головко в монастыре и возле него было более 500 человек. Отсутствие медсредств, нехватка медперсонала и жара способствовали большой смертности среди них. Как рассказал Н. Головко, понимая тяжелую обстановку с ранеными, чтобы не отвлекать командование полка от управления боем, самостоятельно запросил штаб дивизии по вопросу эвакуации раненых. Ответ был примерно таким: «Ждите, эвакуация будет морским транспортом».
К 20 часам остатки полка отошли к мысу Фиолент – Георгиевский монастырь, где заняли круговую оборону, так как противник уже вышел на побережье моря между мысом Фиолент и 35-й батареей. В полку оставалось до 150 человек. Из вооружения, по словам Головко, один 57-мм миномет с ящиком мин и станковый пулемет. Патроны и гранаты те, что были на руках у бойцов и командиров.
Свой последний командный пункт Рубцов расположил под обрывом берега на небольшом его сбросе до 20 метров глубиной и шириной до 30–40 метров у скалы мыса Фиолент справа от него в сторону Херсонесского маяка. По указанию Рубцова бойцы проверили возможность пройти вдоль берега по урезу воды в сторону 35-й батареи. Вернувшиеся бойцы доложили, что такой возможности из-за большой крутизны берега в некоторых местах нет. Связались вечером по радио со штабом дивизии. Текст радиодонесения, как помнят Головко и Володин, был такой: «От Рубцова штабу. Полк разбит. Дальше оборону держать не в силах, нет боеприпасов, продовольствия. Осталось 200-150 человек. Просим выслать плавсредства для продвижения к 35-й батарее». Через час или около этого, был получен ответ: «Выйти наверх. Продвинуться к 35-й батарее и занять оборону 1 км южнее ее».
Подписи, как и в случае с запросом медиков, не было. После получения ответа из штаба дивизии Рубцов собрал оставшихся в живых командиров штаба и батальонов и доложил сложившуюся обстановку и приказ из дивизии. Он отметил отличившихся в боях батальоны Ружникова и Кекало, а также их самих, которые дрались врукопашную с фашистами вместе со своими бойцами. Комбат Ружников погиб в блиндаже от прямого попадания снаряда противника. Потом Рубцов сказал так, как запомнил Н. Головко: «Товарищи, мы сейчас окружены. Жить или умереть. Но нам во что бы то ни стало надо прорваться к 35-й батарее и занять там оборону. Так нам приказано. Наступление на прорыв будем осуществлять с наступлением полной темноты» (5).
После этого уничтожили радиостанцию. Были собраны все командиры и бойцы полка, в том числе бойцы и командиры из других частей и подразделений, оказавшихся в районе мыса Фиолент 1 июля 1942 года. Из всех них был организован сборный полк, куда вошли и раненые с оружием и без него.
С наступлением темноты по команде Рубцова и комиссара полка батальонного комиссара А.П. Смирнова сборный полк, в котором было более 200 человек, начал тихо продвигаться по кромке высокого берега моря в сторону 35-й береговой батареи. Когда прошли 1-1,5 км и начали молча ползти к вражеским позициям, неожиданно, как отчетливо помнит Головко, вдруг со стороны 35-й батареи были услышаны крики «Ура». Вероятно, какая-то наша группа от 35-й батареи предпринимала попытку прорыва в горы, к партизанам. Услышав эти возгласы «Ура», командир полка подполковник Рубцов поднялся в рост и скомандовал: «Вперед, братцы, за родной Севастополь, ура!» Бойцы и командиры бросились в атаку. Ночью трудно было что-либо понять, но при зареве огня и света фар от танков было видно, что противник имеет большое превосходство во всем. Завязался неравный ожесточенный ночной бой.
Об этой ночной попытке прорваться к 35-й батарее написал в своем письме ее участник старшина 1-й статьи Смирнов из манипуляторного отряда № 1 Гидрографии ЧФ: «…У 18-й береговой батареи на мысе Фиолент к ночи этого дня скопилось множество бойцов и командиров из разных частей. Какой-то полковой комиссар (видимо, батальонный комиссар Смирнов – Б.Н.) организовал группу прорыва к 35-й береговой батарее. Бежали люди с винтовками без патронов молча, без «Ура». Немецкие прожектора (танковые фары. – Б.Н.) освещают. Вражеские автоматчики длинными трассирующими очередями вырывают целые куски прорывающихся» (В.И. Мищенко. Сборник воспоминаний участников обороны Севастополя. Фонд музея КЧФ. Д. НВМ. л. 607).

Понеся большие потери, остаткам полка пришлось отступить. Что случилось с командиром полка Рубцовым и его комиссаром Смирновым, которые шли вместе на прорыв, Головко не знает. Остатки полка отступили назад к мысу Фиолент и Георгиевскому монастырю. Разбившись на мелкие группы, бойцы и командиры стали спускаться под более чем стометровые по высоте отвесные берега у мыса Фиолент и Георгиевского монастыря с тем, чтобы потом попытаться прорваться в горы.
Сам Головко в этом бою был ранен, но двигаться мог и вместе с раненым политруком Кравченко из полка пограничников спустились к морю у Георгиевского монастыря по единственной тропе. Потом к ним присоединился сержант Щербаков с автоматом, и они ночью попытались прорваться в сторону Балаклавы. Головко был контужен в перестрелке от разорвавшейся мины и попал в плен, из которого вскоре бежал, дошел до своих и воевал до окончания войны в 60-й инженерно-саперной Краснознаменной бригаде командиром радиовзвода.
Находясь уже под крутым берегом среди скал мыса Фиолент, тяжелораненый командир 456-го пограничного полна подполковник Г.А. Рубцов, чтобы не попасть в руки врага, застрелился. Об этом Маношину написал бывший радист-пограничник В. Володин. По информации, которой располагал Д. Пискунов, командир и комиссар погранполка во избежание плена – застрелились.
Оставшиеся бойцы и пограничники спустились под обрывы берега. В течение последующих дней разными группами они пытались прорваться в горы к партизанам, но большинство из них изможденных от обезвоживания и голода попадали в плен вражеским постам, стороживших берег. Последние группы пограничников, как рассказал старшина В. Осокин, укрывались под берегом в течение последующих двадцати дней. Немцы кричали сверху в мегафон: «Вас комиссары, политруки предали, оставили, а сами ушли!» Но мы говорили в ответ: «Врешь, гад, не сдадимся!». Так погиб один из самых стойких в Приморской армии героический полк пограничников.
Я вернулся к теме героической борьбы, и не мене героической гибели 456-го полка 109-й стрелковой дивизии для того, чтобы сделать давно назревший вывод: если бы командиры дивизий и полков Приморской армии не выполнили заведомо провокационный приказ командующего СОР об оставлении позиций в ночь на 1-е июля, остались бы сами во главе своих бойцов и продолжали бы сражаться примерно так, как полк под командованием подполковника Рубцова, то они, наверняка погибли бы, но не стали бы частью той неуправляемой толпы, что нещадно уничтожалась артиллерией и авиацией противника. При этом, те потери, что неминуемо понес бы противник в борьбе с нашими войсками, наверняка еще в большей степени обескровили бы его наиболее боеспособные части. По сути, своими последними приказами командующий СОР лишил героических защитников Севастополя права и возможности погибнуть с честью и обрек их на мучительный и позорный плен.

А что же в эти часы происходило в самом Севастополе? Бывший начальник ОХРа бригады ОВРа Е. Евсевьев вспоминает: «В первой половине дня 1 июля с поста на Павловском мыску на водную станцию флота переправились три сигнальщика-краснофлотца из ОХРа и сообщили, что немцы уже заняли здание Учебного отряда. Это были моряки из героического отряда охраны водного района Главной базы флота, державшего до последней возможностим противодесантную оборону от Карантинной бухты, вдоль Приморского бульвара до Водной станции. Оружие – винтовка, штык и граната, а в Карантинной бухте под берегом наготове катер с пулеметом. И хотя краснофлотцев было немного, все они были в неотразимой готовности людей, сплотившихся воедино бороться в неравном бою с превосходящими силами врага, стоять насмерть и отдать свои жизни за победу».
О каком полноценном руководстве отходящими войсками со стороны Новикова может идти речь, если о смене командования СОР даже начальник Особого отдела 142-й Отдельной стрелковой бригады И.М. Харченко узнал после войны? О том, что командование армии оставило Севастополь, Харченко стало известно от офицера в морской форме, а о том, что генерал Новиков оставлен для организации дальнейшей обороны лично он и другие так и не узнали. Скученность большой массы людей в ожидании эвакуации, неопределенность ситуации создавали на батарее напряженную обстановку, которая еще более усилилась после эвакуации командования СОРа. В этих условиях перед помощником генерала Новикова по морской части капитаном 3 ранга Ильичевым стояла непростая, если не сказать большего, задача по организации эвакуации. Сначала надо было весь начсостав записать в список распределения по кораблям, затем организовать порядок их выхода из батареи на берег и проход к рейдовому причалу, когда вокруг будут находиться массы людей. Затем организованно произвести посадку на сторожевые катера с последующей пересадкой на тральщики, которые до прибытия катеров должны лечь в дрейф поблизости от рейдового причала.
Капитан 3 ранга Ильичев, проявляя беспокойство по обеспечению предстоящей эвакуации, дал радиограмму начальнику штаба флота: «Елисееву. Знают ли сторожевые катера, куда подходить? Прошу дать указание сторожевым катерам, подлодкам и кораблям подходить только к пристани 35-й батареи. 2/VII-42 г. 11 час. 20 мин. Ильичев» (В.С. Гусев. Рукопись воспоминаний).
В большинстве исследований, посвященных событиям на Херсонесе в первых числах июля 1942 года, приводится текст этой телеграммы, взятой из рукописи В. Гусева. Стоило бы обратить внимание, что под телеграммой стоит дата «2-е июля», но речь мы ведем пока о событиях 1-го июля…
Такое беспокойство Ильичева объясняется только тем, что согласно плана командования СОРа, эвакуация двух тысяч старших командиров планировалась только с рейдового причала 35-й батареи.

Командование Северо-Кавказского фронта и штаба ЧФ, занимаясь изысканием дополнительных средств эвакуации, вероятно, имело возможность послать в ночь на 2 июля транспортные самолеты, в связи с чем, 1 июля в 14.10 начальник штаба флота Елисеев запросил Новикова и Ильичева: «Донести. Можете ли принять «Дугласы»?»
В 15.25 был получен ответ от генерала Новикова: «Можем. Дадим дополнительно в 19 часов. Готовьте» (П.А. Моргунов. Указ. соч. стр. 452). Дальнейшие события требуют пояснения.
Как пишет Моргунов, от самолетов в результате переговоров отказались. Видимо, здесь был учтен негативный опыт посадки на самолеты предыдущей ночью. Теперь условия приема самолетов усложнились ввиду роста отчаяния многотысячной массы людей.
Здесь надо отметить, что подготовкой эвакуации самолетамии занимался комиссар 3-й особой авиагруппы Борис Михайлов. Это он вел прямые переговоры со штабом авиации ЧФ в Краснодаре с помощью радийной автомашины, стоявшей на берегу бухты Соленой (залив в бухте Казачьей) и шифрпоста во главе с начальником поста скрытой связи главстаршиной В. Мищенко. В 15 часов 15 минут прямым попаданием снаряда была уничтожена радиомашина. Об этом факте сообщил перелетевший на кавказский аэродром летчик Королев. Об этом же вспоминает бывший радист Мищенко. Тогда же Михайлов послал на 35-ю батарею Мищенко с шифрдокументами и связистов во главе со старшим лейтенантом Сергеевым с задачей продолжения радиопереговоров по приемке самолетов через радиостанцию батареи, но получил отказ Новикова, так как от использования самолетов отказались (?)!!!.
Мы вели речь о том, что по прибытии к Краснодар в 05.00 Октябрьский телеграфировал Новикову о том, что самолеты присланы не будут. По той или иной причине, но шифродокументы для связи с авиацией по приказанию Новикова были сожжены!
Мы не вправе строго судить действия генерал-майора Новикова, погибшего в плену, но слишком очевиден тот факт, что в случае подтверждения готовности принять «Дугласы» на Херсонесском аэродроме, Петр Георгиевич был бы обязан лично обеспечить воздушный вариант эвакуации. Это не входило в его планы, потому как он настойчиво требовал от Октябрьского прислать за ним подводную лодку. Этот вариант эвакуации был оговорен при инструктаже Новикова командующим СОР. Как факт, Михайлов, жертвуя собой, остался на Херсонесе, согласовывая прилет транспортных самолетов, а Новиков отверг этот проблемный, но вполне реальный вариант эвакуации. Не сложно себе представить в какой форме происходил диалог между Михайловым и Новиковым по этой проблеме.
Между тем, продолжалась подготовка морского варианта эвакуации. По воспоминаниям военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта М. Линчика было решено организовать запись командиров в порядке живой очереди в столовой батареи по предъявлении удостоверения личности, с указанием каждому записанному командиру бортового номера корабля для предстоящей эвакуации. Эту работу с раннего утра 1 июля и до 19-20 часов вечера провел старший лейтенант Линчик.
Подземные коридоры и помещения батареи были переполнены старшим комсоставом. Линчик сам впервые был на батарее и не представлял ее устройство, а главное все входы в нее, подземные переходы и прочие необходимые при организации перевозок сведения. Первые лучи солнца, вспоминал Линчик, были видны через входной верхний люк над массивом батареи. Среди многих армейских командиров, находившихся в помещении столовой, он был единственным моряком.
Появился Ильичев. Он принес тетрадь, ручку и список прибывающих кораблей и дал команду расписать по кораблям всех старших командиров и политработников по предъявлении документов. Однако сразу к работе приступить не удалось, так как пришли краснофлотцы-вестовые и накрыли стол для завтрака (очень своевременное мероприятие – «война войной, а обед по распорядку!». – Б.Н.). Затем пришло новое командование СОРа. За длинным узким столом, среди тесно сидящих старших командиров штаба был и сам генерал Новиков. Завтрак по тем временам был обильным и даже выпили свои боевые сто граммов (судя по последующим событиям, не только по стою – Б.Н.). После завтрака Линчик приступил к записи командиров, для чего было сделано объявление об этом по внутрибатарейной трансляции. Сразу же образовалась очередь. Было всем сказано, что время и порядок посадки будут объявлены дополнительно. Запись шла целый день, между тем наверху шли жестокие бои. По словам Линчика, не все могли записаться на корабли, так как была выполнена норма загрузки. Заполненную тетрадь Линчик отдал Ильичеву. Стали ждать наступления ночи и прихода кораблей.

В книге Моргунова «Героический Севастополь» в тексте последнего донесения Новикова указывалось, в числе прочего, о наличии 2000 командиров, готовых к эвакуации. Это был результат подсчета количества старших командиров при записи. Сколько фактически старших офицеров и политработников ожидало эвакуации, теперь уже никто не скажет… Впоследствии, со слов Линчика, появилась цифра  2000 человек старших офицеров армии и флота, записанных в его тетрадь и готовящихся к эвакуации. Сам Линчик неоднократно в беседах с Маношиным указывал, что желавших записаться было значительно больше.
С наступлением вечерних сумерек, когда стихли боевые действия, в течение всей ночи территория Херсонесского полуострова и района, примыкающего к 35-й береговой батарее, преображалась и становилась многолюдной. Многие тысячи людей вылезали из-под береговых скал, выходили из различных укрытий, переходя вдоль берега для выяснения обстановки по приходу кораблей или прилета самолетов. Все ждали «эскадру». Это слово наиболее часто встречается в воспоминаниях участников обороны последних дней, бывших в то время там.
По воспоминаниям А.В. Суворова: «Основная масса людей, прослышав, что в ночь на 2-е июля придут корабли к причалу 35-й береговой батареи, подходила туда. В то же время много военных и гражданских лиц находилось по берегам Камышовой и Казачьей бухт и даже Круглой бухты, не говоря уже о многочисленных раненых».
Далее, «…район 35-й батареи был переполнен кошмарными событиями. Творилось что-то несусветное. Огромная масса раненых взывала о помощи, просили пить. Многие просили пристрелить, чтобы избавиться от неимоверных мучений. Многие здоровые воины были безоружны, так как побросали оружие, когда кончился боезапас. Но стихийно формировались отдельные группы для сдерживания врага и защиты маленького клочка земли на Херсонесе. У этих групп оставались считанные патроны и гранаты» (Лубянов. Воспоминания. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 220 л.).
В район берега у рейдового причала у 35-й батареи на спуске с берега к причалу, в ложбину и особенно вблизи причала прибывали массы неорганизованных военных от красноармейца и краснофлотца до командиров всех званий, а также много гражданских людей. Стоял шум, гомон, хаотическое движение всей этой массы людей. Иногда среди них разрывался снаряд. Люди гибли, но боязнь попасть в плен была сильнее смерти, и это чувство, владеющее каждым из них, придавало неодолимое стремление попасть на заветную спасительную палубу ожидавшихся кораблей.
На причале и на подступах к нему стояли краснофлотцы-автоматчики из батальона охраны 35-й береговой батареи. Они строго следили, чтобы никто не мог проникнуть на причал. Можно с уверенностью утверждать, что капитан 3 ранга Ильичев, как ответственное лицо за организацию эвакуации начсостава, собранного на 35-й батарее, не раз был на причале, проверяя его состояние и надежность охраны. Конечно, в это позднее время он не мог не видеть огромную массу скопившихся поблизости от причала людей и хорошо представлял все сложности предстоящей эвакуации.
Полученная днем шифровка от начальника штаба флота Елисеева, сообщавшая о том, что кроме указанных кораблей и подлодок, которые прибудут этой ночью, больше ничего не будет и что эвакуацию на этом следует завершить, ставили капитана 3 ранга Ильичева и генерала Новикова в тяжелое положение. Но приказ есть приказ и надо было его выполнять. В отличие от Новикова – общевойскового командира, Ильичев хорошо себе представлял, чем закончится эта «эвакуация», но он спокойно и уверенно продолжал подготовку к приему кораблей.
В то же время командиры сторожевых катеров – «морских охотников» и тральщиков, направлявшихся в район 35-й береговой батареи, даже в кошмарном сне не могли себе представить всей сложнейшей и поистине трагической обстановки на этом крошечном клочке Севастопольской земли. Первым прибывшим в район 35-й батареи кораблем был сторожевой катер СКА-052, который, по сообщению бывшего помощника командира этого катера – лейтенанта А.Ф. Краснодубца, подошел к причалу примерно в 22 часа 1 июля 1942 года (ЦВМА. ОП. 1. ед. хр. 117. Л. 213).
Эта информация впервые была опубликована в 1995 году и поэтому во всех более ранних изданиях по обороне Севастополя, нет этих сведений. Но, как написал и рассказал Маношину капитан 1 ранга А.Ф. Краснодубец, вышедшая 1 июля (он ошибочно указал 30-го июня – Б.Н.) в начале ночи группа сторожевых катеров старшего лейтенанта Скляра в составе трех катеров на переходе морем подверглась налету вражеской авиации в количестве 40 бомбардировщиков.
Все три катера получили повреждения и два из них, СКА-0115 и СКА-078, возвратились и, прибыв в Туапсе, их командиры доложили, что СКА-052 был охвачен дымом и, видимо, погиб. Так посчитали и вражеские летчики, прекратив атаки. На самом деле, на корме катера загорелись пустые бочки из-под бензина, которые были сброшены в море. Вышедший из строя правый мотор починили. В этом бою комендоры СКА-052 сбили немецкий бомбардировщик. Находясь после этого боя недалеко от мыса Сарыч, в 21.00 катер лейтенанта А. Радченко продолжил движение в Севастополь. В темноте СКА-052 вышел к мысу Айя, а затем вдоль берега подошел к району рейдового причала 35-й батареи. Катер Радченко вышел на рейд 35-й батареи на два часа ранее расчетного времени подхода основной группы кораблей. Появление катера в это время было неожиданным для капитана 3 ранга Ильичева. С причала катер заметили и осветили ракетой. Катер подошел к причалу, и тут на него без всякой очереди бросилась масса людей. Катер накренился. Дали задний ход, чтобы не лечь на борт. Потом спустили шлюпку и подобрали плавающих людей. Судя по всему, именно при подходе СКА-052 под весом толпы рухнула в воду одна из секций причала.

Удивляться здесь нечему: капитан 3 ранга Ильичев связи с командиром катера не имел, и управлять его действиями не мог. Подобрав с воды более 150 человек, с учетом запредельной нагрузки, катер, не задерживаясь, отошел от берега. В целях экономии топлива СКА-052 взял курс на мыс Сарыч, а потом круто повернул на юг. В том районе СКА-052 был атакован вражеский торпедным катером, но дружным огнем пушек, пулеметов и автоматов морских пехотинцев его отогнали. В 40 милях от Крымского берега повернули на 90 градусов к берегам Кавказа. Отбились от налета двух «юнкерсов» и пришли в Новороссийск, выполнив боевую задачу. Похоже, на базе возвращения СКА-052 никто не ждал. По докладу командира отряда капитан-лейтенанта Скляра о гибели СКА-052 в журнале боевых действий штаба ЧФ в Туапсе была сделана запись: «СКА-052 не вернулся в Туапсе. Утоплен авиацией» (ЦВМА. ф. 1087. ед. хр. 37. л.41).
Впоследствии, чтобы выйти из затруднительного (?) положения, в оперативной сводке штаба ЧФ от 5 июля 1942 года сообщалось: «В 20.00 до 20.57. 01.07.42 г. СКА-078, СКА-0115, СКА-052 на переходе в Севастополь у мыса Сарыч в 20 милях были атакованы 97 «Ю-88» и «Ю-87», сбросившими 500 бомб. Повреждения, потери: убиты 5, ранено 15 человек. С наступлением темноты СКА-052 «отстал» (?) и самостоятельно прибыл в Новороссийск. 2 СКА прибыли в Туапсе».
Операторов штаба флота и командование бригады ОВРа понять можно: если события в журнале боевых действий откорректировать по боевому донесению командира СКА-052, то командира группы катеров капитан-лейтенанта Скляра следовало отдать под суд за невыполнение боевой задачи и неоказание помощи терпящему бедствие катеру, а командира СКА-052 представить к правительственной награде. В нашем же случае, «скорректировав» записи в журнале боевых действий и тем самым решив проблему, командование ОВРа создало известные трудности исследователям, пытавшимся выяснить истинный ход событий.
Из анализа отчетных документов в течение 50 последующих лет было сложно выяснить: какой же катер подходил первым к причалу, что стало причиной разрушения треклятого причала и, как следствие, главной причиной срыва «частичной эвакуации». Был ли в момент подхода СКА-052 на причале Ильичев, трудно сказать. Судя по тому, что катер пришел значительно раньше расчетного времени, Ильичева не было на причале. Его помощник, старший лейтенант Линчик, постоянно находившийся вечером 1 июля в помещении батареи говорил, что появлявшийся время от времени Ильичев не сообщал ему об обстановке в районе причала и о своих действиях. Не исключено, что Линчик, давая показания особистам после возвращения из плена, и не имея информации о судьбе своего бывшего начальника, опасался ему навредить своими показаниями.
Нас же прежде всего интересует, какие действия предпринимались Новиковым для организации эвакуации и что происходило в районе 35-й батарее в эти последние часы 1 июля 1942 года? По воспоминаниям участников событий в тот вечер 1 июля на фронте обороны наступила относительная тишина. Основная масса защитников находилась в районе 35-й батареи и Херсонесского аэродрома. Все с нетерпением ждали прихода кораблей. По воспоминаниям начальника шифрпоста старшего лейтенанта Гусарова, начальника радиопоста капитан-лейтенанта Островского, старшего по связи в Севастополе капитан-лейтенанта Суворова, военно-морского коменданта порта Севастополь Линчика, капитана 2 ранга Зарубы, а также полковника Пискунова события в тот вечер и ночь на 2 июля развивались, примерно, так.
Учитывая предстоящие сложности с эвакуацией через рейдовый причал большой группы офицеров, Новиков и Ильичев решили подготовить запасной вариант эвакуации штаба дивизии и морской оперативной группы на подводной лодке, либо на самолете, для чего по указанию Ильичева Гусаров сначала дал шифровку на одну из подводных лодок, находившуюся в районе 35-й батареи. Набрав позывные подводной лодки, Гусаров передал телеграмму примерно такого содержания: «Командиру ПЛ… Подойти к Херсонесскому маяку. Быть в позиционном положении. Мы подойдем на катере. Никого не брать. Новиков, Ильичев, 21 час. 30 мин. 1 июля 1942 г.».

В это время в районе 35-й береговой батареи находилась подводная лодка А-2 и на подходе были М-112, М-111 и другие. Что касается двух последних «малюток»: М-111 и М-112, то они подойдут к рейду 35-й батареи только к полудню следующего дня. Как выяснилось позже, подводные лодки не могли всплыть и выйти на связь из-за противодействия вражеских катеров противолодочной обороны, а из подводного положения лодки не смогли передать ответную шифровку. Толку-то было бы от этих лодок-«малюток», если бы они и приблизились к берегу в районе 35-й батареи? Разве только штаб Новикова из восьми человек забрали бы.
Вторая шифровка, которая адресовалась Октябрьскому, имела текст примерно такого содержания: «Командующему ЧФ. Вышлите самолет. Херсонесский аэродром держим. Сил остается очень мало. Новиков, Ильичев 22.00. 1.07.42 г.»
Обратите внимание на время отправления двух последних шифровок. Кстати, вот вам и ответ на вопрос, где находился Ильичев в момент подхода СКА-052. Он вместе с Новиковым составлял шифровки и контролировал их отправление. Кто мог предположить, что в этот самый момент командир СКА-052 крушит кованым форштевнем своего катера секцию деревянного причала – единственного места, где на тот момент можно было принимать катера, посланные с Кавказа?
Стоит обратить внимание на следующий факт. Вместо того, чтобы принять решительные меры по обеспечению порядка в районе предстоящей эвакуации, генерал Новиков прежде всего был озабочен проблемой собственной эвакуации: сначала «прорабатывал» вариант спасения на подводной лодке, затем запрашивал командующего о возможности присылке самолета… Это при том, что уже в течение суток в специальном укрытии в Казачьей бухте его ожидал СКА-112. Как предчувствовал Новиков, – не судьба спастись ему на этом катере.
К содержанию последних телеграмм мы еще вернемся...
Нужно ли пояснять, что вызов одного самолета с Кавказа предполагал эвакуацию не более 20-25 человек. Для адресата текст этой шифровки мог означать откровенный SOS. Можно ли было после этого ожидать от генерала Новикова планомерных, решительных действий по организации эвакуации, не говоря уже о «жесткой» обороне района прикрытия эвакуации? А ведь в это время тральщики и «морские охотники» были уже на подходе к Херсонесу.
Ответ на последнюю телеграмму был получен, когда на КП погас свет – в 23.45. Об этом мы уже вели речь. Обрабатывали эту шифровку при свечах. Гусаров позвонил Новикову, чтобы доложить о расшифровке телеграммы, но ответил заместитель его и сказал, что Новиков на посадке. И добавил: «С документами сами знаете что делать, а в остальном действуйте самостоятельно».
Между тем в последней шифровке сообщалось: «Новикову, Ильичеву. Самолетов у меня нет. Держите батарею и Херсонес. Буду присылать корабли. Октябрьский».
О том, что вместо обещанных четырех тральщиков придут только два, и что вместо десяти сторожевых катеров придут семь, Новиков уже знал по радиограмме из Новороссийска. Кстати, что касается катеров, то их и было бы десять, если бы не вернулись от Сарыча в Туапсе два поврежденных авиацией катера из группы капитан-лейтенанта Скляра. Об этом написал в воспоминаниях Гусаров. Не знал он того, что не будет двух сторожевых катеров из отряда Скляра, получившие повреждения во время налета вражеских самолетов и вернувшиеся в Новороссийск. Наверняка, Новиков даже не догадывался и о том, что СКА-052 уже «отметился» у причала, и его уже не стоило учитывать.
Теперь главной проблемой было то, что катера не имели устройств шифорсвязи, не имели они и канала для выхода на прямую связь с КП на 35-й батареи, уже поэтому их действия у берега были трудно предсказуемы. Что касается двух тральщиков БТЩ № 14 и БТЩ № 16, то на переходе морем в 19.00 они были атакованы самолетами противника. БТЩ № 14 получил повреждения, которые позже исправил, но поврежденную машину ввести в строй не смогли и поэтому продолжили свой путь на второй машине но с меньшей скоростью, БТЩ-16, действуя по инструкции, оставался в его охранении. Подойдя с опозданием (после 22.00) к подходной точке минного фарватера № 3 и не обнаружив створных огней, и, не рискнув пройти по своим минным полям, тральщики повернули назад. В 23.40 тральщики снова вернулись к входному фарватеру, на опять не обнаружили створных огней, которые, по «недоразумению» (?) были выключены после прохода основной группы кораблей. На проход минным фарватером без ориентиров командиры тральщиков так и не решились.

Вот вам и очередной «привет» от адмирала Октябрьского, с его инициативой минирования подходов к Севастополю… Получив разрешение оперативного дежурного штаба ЧФ «действовать по обстановке», тральщики легли на обратный курс, подняв на обратном пути с гидросамолета ГСТ-9, потерпевшего аварию, 33 человека. Таким образом, с возвращением в Новороссийск этих двух тральщиков потенциальные возможности по эвакуации начсостава значительно сократились.
Но что же было дальше? Когда и при каких обстоятельствах покинул 35-ю береговую батарею генерал Новиков? Сопровождал ли Новикова на причал Ильичев, а если нет, то где Ильичев в это время был? Как покажут дальнейшие события, капитан 3 ранга Ильичев при подходе катеров был там, где ему и следовало быть – в гуще старших командиров и политработников, надеясь их эвакуировать в первую очередь.
И еще небольшой, но все же заметный эпизод, произошедший перед приходом кораблей. Как писал Гусаров, вечером 1 июля, когда стемнело и бои прекратились, капитан 3 ранга Ильичев привел в шифрпост военного прокурора Черноморского флота Кошелева и сказал, чтобы его накормили. Это было сделано. Кошелев умылся, покушал – тогда еще работала кают-компания. Ильичев с нашим старшиной поднялись туда, и старшина принес еду и чайник воды. Прокурор в кают-компанию не пошел, так как был не по форме одет. Часть еды он отнес своему помощнику, который остался за пулеметом, что говорит о его честности, бесстрашии и высокой воинской культуре старого военного юриста.
Поведение Ильичева вызывает искреннее уважение и сочувствие. Приняв на себя практически невыполнимые обязательства по «морской части» эвакуации, он спокойно и решительно делал все от него зависящее, даже и не помышляя о собственном спасении. Вне всякого сомнения, он мог сесть на катер с тем же Новиковым…
При сопоставлении воспоминаний очевидцев событий, Ильичев, отвечающий за всю организацию эвакуации комсостава, все это время находился в шифрпосту или на причале. По его указанию раненых из-под берега стали переносить на причал. В их переносе участвовали девушки, в их числе, секретарь Балаклавского райкома комсомола Р.С. Иванова-Холодняк (И.П. Иноземцев. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 359).
Есть в нашем распоряжении и документы, позволяющие в который раз уточнить события той ночи. Как уже отмечалось в приведенном боевом донесении командира БТЩ «Защитник», два тральщика подошли в район рейдового причала в 01.15 1 июля и легли в дрейф недалеко от него. Вслед за ними на рейд прибыли 7 сторожевых катеров капитан-лейтенанта Глухова. Сам Глухов на СКА-029 пошел в бухту Казачью (выполняя требование Кулакова для эвакуации партактива города. – Б.Н.), а остальные шесть катеров начали совместную работу по снятию людей с причала и с берега. Перебрасывая людей на тральщики, СКА-046 и СКА-028 сделали по несколько рейсов. Остальные катера ходили малыми ходами недалеко от рейдового причала и принимали людей с воды.
СКА-0112 и СКА-0124 в число прибывших катеров не входили, они имели задание по эвакуации Новикова и его штаба, поэтому действовали по особому плану. СКА-0112 после принятия на борт генерала Новикова с его штабом, СКА-0124, где командиром был лейтенант В. Климов и на борту находился командир 4-го дивизиона сторожевых катеров капитан-лейтенант А. Захаров, и также СКА-028 после принятия людей ушли отдельной группой значительно раньше остальных кораблей.
Покидая 35-ю батарею, Новиков нарушил святое для каждого начальника требование – не поставил об этом в известность командование на Кавказе, не оставил официального заместителя, не обеспечил его надежными средствами связи. Если бы Новиков благополучно добрался до кавказских берегов, то адмирал Октябрьский, верный своим принципам, первый бы потребовал суда над ним…
О событиях, предшествующих эвакуации, в который уже раз рассказывают непосредственные участники и организаторы – члены морской оперативной группы старший лейтенант Линчик, капитан-лейтенант Островский и старший лейтенант Гусаров. «После окончания распределения начсостава по кораблям, – рассказывал Линчик, – я по-прежнему находился в помещении столовой батареи битком набитой командирами. Время шло к полуночи, когда кто-то принес неприятную весть о том, что под тяжестью людей обвалился рейдовый причал. Подробностей не передавали, но стало ясно, что наш план эвакуации комсостава через причал потерпел крах. Что делать дальше, не было никакой ясности.
Но вот появился Ильичев и подтвердил, что обвалился не весь причал, а только одна его секция. Но так как на причале и возле него находилась огромная масса неуправляемых военных и гражданских людей, то посадка на катера в такой обстановке стала невозможна. Единственный выход из создавшегося критического положения – выходить на скалистый берег под 35-й батареей по подземному переходу».

Как написал полковник Пискунов, со слов майора Какурина – начальника штаба 95-й стрелковой дивизии, выходившего вместе с генералом, на их пути встала стихия в лице находившихся на батарее людей, которые внимательно следили за каждым шагом Новикова. В результате оказались задержанными начальник штаба 109-й стрелковой дивизии подполковник С. Камарницкий, начальник штаба 95-й стрелковой дивизии майор А. Какурин и начальник разведки 95-й дивизий майор И.Я. Чистяков (Отдел ЦВМА ф. 83. д. 488. л. 115).
Сообщение Пискунова относительно обстоятельств выхода генерала Новикова из 35-й батареи дополняют воспоминания И. Зарубы. Капитан 2 ранга И. Заруба незадолго до конца дня 1 июля попал в батарею через левый командно-дальномерный пост. До этого по телефону у постового батареи, поставленного у башни, узнал от вышедшего с ним на связь Ильичева, что ночью придут тральщики и сторожевые катера, что с посадкой начсостава будет тяжело и неизвестно, как она пройдет.
По словам Зарубы, все помещения 35-й батареи были переполнены, в основном, высшим и старшим комсоставом Приморской армии. Организовывались группы и очередность посадки. Чтобы немного отдохнуть он прилег в дизельном помещении батареи. Где-то в 23 часа его разбудил армейский офицер в звании майора. Как оказалось, он был из штаба 109-й дивизии. Обращаясь к Зарубе, майор сказал: «Товарищ моряк, идемте со мною, нужно вывести наверх из батареи раненого генерала. Скоро взорвут батарею» (Отдел ЦВМА ф. 83. д. 488. л. 115).
По воспоминаниям Зарубы Новиков был легко ранен в руку. Судя по всему, помощь Зарубы понадобилась как старшего морского командира, способного вывести из батареи Новикова и его штаб более коротким путем, так как коридоры батареи были забиты комсоставом. Главный вход в батарею был разбит и непроходим.
«…Мы вышли из дизельной. Майор открыл дверь напротив и среди группы командиров, примерно человек в 20, я увидел человека с лампасами на брюках (гимнастерки на Новикове не было. – Б.Н.). Все прошли в боевое отделение башни и стали вылезать через амбразуру башни на поверхность земли. Подходя к пристани, остановились. Пристань и вся дорога к ней были забиты людьми. На пристани почти все лежали. Раздавались выкрики: «Погрузка раненых в первую очередь!» Тот же майор стал говорить: «Пропустите раненого генерала!» Группа тихо двинулась, прошли пристань, по мосткам перешли на большой камень» (Отдел ЦВМА. ф. 10 д. 1950. л. 127).
В то же время Пискунов говорил Маношину: «Мне известно, что Новикова выносили на руках, как раненого».
Уточнив подробности выхода на причал группы генерала Новикова, вернемся к воспоминаниям Линчика и проследим маршрут движения группы, возглавляемой капитаном 3 ранга Ильичёвым.
«…Ильичев скомандовал, и мы пошли за ним. Впереди и позади нас шли нескончаемым потоком командиры всех рангов от полковников до майоров, политруки, комиссары. Все они еще надеялись, что наша опергруппа все же организует их отправку на Большую землю. Списки на посадку теперь были не нужны. Вышли на берег. Ночь была не темной, как-то светло было. Недалеко от нас метрах в семидесяти слева просматривался силуэт рейдового причала с частью обрушенного настила. Возле причала в воде барахтались или плыли люди. Пройти к причалу с нашего места – подземного выхода на берег батареи из-за крутой стены, уходящей в море, было нельзя. На берегу к нам присоединился Борис Островский с сигнальным фонарем Ратьера. Стали ждать прихода тральщиков и катеров» (5).
Б.Д. Островский, вспоминая, говорил Маношину, что около 24.00 1 июля по согласованию с армейским командованием и Ильичевым была подорвана электростанция и батарея перешла на аккумуляторное освещение. Из письма Гусарова, свет погас в 23.45. Фактически дизель-генератор вывели из строя путем заклинивания после выпуска масла и воды, то есть обошлись без взрыва, что было более логично при наличии в батарее многих сотен людей…

«Мы перед этим, рассказывал Островский, по указанию Ильичева передали на ЗБФКП в Туапсе, что связь кончаем, так как ожидаем подхода кораблей и после передачи этого донесения доложили Ильичеву».
Помимо последнего донесения из Севастополя такое же примерно по смыслу сообщение из радиорубки 35-й батареи самостоятельно от себя дал радист морской опергруппы краснофлотец Г. Дудка. Об этом эпизоде написал Маношину мичман И.А. Ткаченко – старший смены радистов на ЗБФКП в Туапсе в то время дежуривший на вахте. Ткаченко пояснил, что еще раньше при своем отъезде из Севастополя они с Дудкой договорились, что в самый критический момент по особому коду и по особой интонации между ними будут приглашать друг друга на связь. «В один из таких дней меня вызвал Дудка. Мы сразу узнали друг друга. Он передал: «Наше дело плохо. Сворачиваемся. Прощайте, товарищи». Еще сутки мы несли дублирующие вахты Севастополя. Потом по указанию командования вахту с Севастополем закрыли».
Узнав о появлении у причала СКА-052, генерал Новиков быстро сворачивает свой КП и с группой офицеров штаба спешно направляется для посадки на причал.
22 ч 00 мин. Генерал Новиков и сопровождающие его офицеры через амбразуру башни ББ № 35 покидают батарею и переходят на причал для посадки в СКА.
22 ч 15 мин. Командующий флотом вице-адмирал Октябрьский очередной шифровкой запросил генерала Новикова: «Немедленно донести мне, можете ли продержаться два-три дня на этом рубеже».
Но ответа на эту радиограмму от генерала Новикова получено не было. Последняя телеграмма Октябрьского в адрес Новикова была вызвана тем, что даже в Генеральном штабе стало очевидным, что командующий флотом не предпринимает должных мер для спасения людей с Херсонесского плацдарма.
23 ч 45 мин. Подорвана электростанция и батарея № 35 перешла на аккумуляторное освещение (мы уже имеем информацию о том, что дизель-генератор был выведен из строя путем заклинивания ротора после спуска масла. – Б.Н.).
23 ч 45 мин. Получен ответ на шифровку Новикова: «Самолетов у меня нет. Держите батарею и Херсонес. Буду присылать корабли. Октябрьский». Эта шифровка была получена, когда на ББ № 35 погас свет. Обрабатывали шифровку при свечах. Когда о ней позвонили Новикову, то ответил его заместитель и сказал, что Новиков на посадке. И добавил: «С документами сами знаете, что делать...»
Связисты уничтожили шифры и коды, а также вывели из строя аппаратуру связи. Связь с Кавказом была потеряна. Вот вам очередной факт: покидая 35-ю батарею, уничтожая аппаратуру скрытой связи, Новиков, по сути дела, лишал войска последней надежды на эвакуацию, сознательно обрекая на уничтожение и плен остававшихся на плацдарме воинов.
Итак, не дождавшись ответа на посланную телеграмму, Новиков, оставив на 35-й батарее часть офицеров своего штаба, с группой случайных офицеров, оказавшихся на тот момент рядом с ним, выходит в море на морском охотнике, более суток ожидавшим приказа в укрытой стоянке в Казачьей бухте.
Интересно бы знать, как Новиков мотивировал бы свое убытие с плацдарма, окажись он на Кавказе? Оценивая ситуацию, в которой происходила посадка на сторожевые катера в ночь с 1-го на 2-е июля и, будучи предупрежден Октябрьским, что «…на этом эвакуация заканчивается», Новиков мог сделать вывод, что его миссия в Севастополе завершена. Инструктируя Новикова, Петров и Октябрьский вели речь о том, что продержаться нужно сутки. Оговоренные сутки истекли, кроме того, получив к этому моменту легкое ранение, Новиков имел и формальное право покинуть свой боевой пост. О том, как Новиков покидал 35-ю батарею, оставили воспоминания капитан 2 ранга Заруба и политрук Звездкин, оказавшиеся вместе с ним на катере.
24 ч 00 мин. Основная масса личного состава пехотных соединений скапливается в районе 35-й береговой батареи. «…Количество людей в районе берега у причала составило более 10 тыс. человек...» (это строки из лживого послевоенного отчета. Неужели непонятно, что никто их там не считал. Но зато всех посчитают немцы, построив в колонну по десять в шеренге, и насчитают 60 тысяч без учета раненых – Б.Н.).
Обращает на себя внимание последнее донесение Новикова, которое было послано только за его подписью, что не полагалось по установленным правилам. По неподтвержденной информации старший политработник группировки комиссар 109-й дивизии Хацкевич проводил на 35-й батарее совещание по сложившейся обстановке о планируемой эвакуации. Об этом эпизоде упоминал полковник Пискунов в своем выступлении на военно-исторической конференции в Севастополе в 1961 году.
Задержав наше внимание на этом эпизоде, Маношин упустил из вида то, что Новиков, убывая с батареи для посадки в катер для эвакуации, похоже, не дождался Хацкевича. С бригадным комиссаром Хацкевичем многое не ясно. Иван Заруба упоминает его среди командиров и политработников, находившихся на катере вместе с Новиковым. В то же время Дмитрий Пискунов, после долгих колебаний, называет Хацкевича в числе руководителей временного Военного совета, образованного на 35-й батарее после оставления Новиковым херсонесского плацдарма…
Возвращаемся к воспоминаниям капитана 2 ранга Зарубы. С его слов, примерно между 22.00 и 22.30 генерал Новиков и сопровождающие его командиры начали выходить из 35-й береговой батареи через амбразуру башни. Новикова поддерживали под руки с двух сторон в связи с ранением. По какой причине Новиков шел без гимнастерки, неясно. Возможно из-за раненой руки, а может, и потому, чтобы не привлекать внимание немецких агентов, которые, по убеждению многих, там были.
Встречал ли Новикова на причале его помощник Ильичев, Заруба не упоминает, как и о причине их задержки в подземном переходе 35-й батареи. Но то, что Ильичев в то время был на причале и наводил порядок, предпринимая решительные действия, такие сведения имеются в воспоминаниях ветеранов обороны.
Политрук Е.А. Звездкин из отдела гидрографии флота, как и ряд других товарищей, подтверждает факт прохождения Новикова и командиров его штаба с возгласами: «Дорогу генералу Новикову!» При этом припоминает, что показался месяц, и окончательно стемнело. Очень существенное уточнение, так как Новиков с сопровождающими его офицерами штаба, прошел на посадку, за полтора часа до подхода основной группы кораблей. Катер, на который сел Новиков, ожидал его в течение суток, находясь в специальном укрытии в Камышевой бухте, не входил в число катеров, направленных для эвакуации. Учитывая это условие, можно было бы не спешить с личной эвакуацией и контролировать ситуацию на плацдарме до ухода с рейда основной группы кораблей.
Обратите внимание: телеграмма в адрес генерала Петрова не застала адресата на месте, такая же история с последними телеграммами в адрес Новикова! Не слишком ли спешили руководители обороны со своей эвакуацией? Если бы не паническое «сворачивание» командного пункта генералом Новиковым, то радиограммы Октябрьского застали бы его на месте и, возможно, обязали бы «…продержаться два-три дня на этом рубеже» (?). Очень похоже, что, находясь на причале в ожидании посадки в катер в течение полутора часов, Новиков был ознакомлен с содержанием телеграммы Октябрьского.
В то время как Ильичев, Линчик и Островский, находясь на берегу под 35-й батареей с многочисленными командирами вокруг них, ожидали прихода кораблей, старший лейтенант Гусаров в связи с тем, что в шифрпосту погас свет, уже при свечах обрабатывал последнюю шифровку из Новороссийска от Октябрьского в адрес Новикова. Узнав по телефону от заместителя Новикова , что генерал уже на причале и получив указание по уничтожению шифрдокументов здесь же в шифрпосту сожгли все шифрдокументы, предварительно облив их бензином. Стоит обратить внимание на то, что, покидая помещения радиоузла связисты уничтожают документы скрытой связи, выводят из строя аппаратуру в полной уверенности, что она уже никому не понадобится. Не пройдет и двух часов, как по приказанию вновь образованного Временного военного совета будут предприниматься попытки восстановить связь со штабом флота в Туапсе…
О том, что офицеры морской опергруппы находилась вместе с комсоставом на берегу под 35-й батареей Гусаров наверняка не знал, а Ильичев в спешке об изменившихся планах места посадки комсостава его не предупредил. Гусаров со своими старшинами-шифровальщиками попытался выйти наверх через левый КДП. Но дверь была закрыта и находилась под охраной с наружной стороны.
В тоже время подход к этой броневой двери был забит ранеными., Гусаров вспоминает, что минут через двадцать после взрыва первой башни, когда наверху все горело, по трапу сверху из батареи спустился полковник с обожженным лицом в сопровождении двух автоматчиков. Постовой краснофлотец с автоматом открыл дверь и тогда вслед за полковником наверх вышли все желающие. Очень похоже, что этим полковником был Кабалюк – начальник штаба береговой обороны, добровольно оставшийся на батарее после эвакуации своего начальника генерала Моргунова. Примерно в таком же состоянии с обожженным после взрыва и забинтованным лицом в районе батареи находился командир 386-й дивизии полковник Скутельник.
Находясь на берегу, Гусаров увидел, что уже шла посадка на корабли с причала. По времени это было больше часа ночи. Здесь же на берегу он встретил много знакомых командиров из политуправления и разведотдела флота и СОРа. На свой вопрос, почему они не эвакуировались, ответили, что на катера могли попасть только раненые, а они остаются на защите батареи, чтобы ночью, когда придут еще корабли, уйти на Большую землю.
Гусаров им ответил, что корабли не придут, связи больше нет, документы шифрсвязи уничтожены. Тогда командиры предложили вариант прорыва в горы и рассказали, что один отряд в 100 человек прорвался в горы и ушел к партизанам, а второй попал в засаду румын и был уничтожен, возвратилось всего три человека. Гусаров предложил им теперь плыть в море к кораблям, но они не согласились. А с пришедших тральщиков в мегафон кричали: «Кто может, плывите к нам!».

По метеорологическим данным вечерние сумерки в Севастополе в эти дни лета заканчиваются в 22 часа. Следовательно, группа генерала Новикова прибыла на причал между 22 и 23 часами. До прихода основной группы катеров и тральщиков оставалось не менее часа. Прошло какое-то время, когда с моря послышался гул моторов. Томительное ожидание многотысячной толпы военных и гражданских людей на берегу, раненых на причале сменилось на реальную надежду эвакуироваться. Как написали старший лейтенант Г. Валовик, старший краснофлотец В. Кирсанов, политрук Е. Звездкин с моря показались три сторожевых катера, один из которых стал помалу сдавать кормой к причалу. По анализу многочисленных документов и свидетельств очевидцев, это были катера: СКА-0112, СКА-0124 и СКА-028.
До сих пор нет убедительных данных о катерах, находившихся в Казачьей бухте в течение суток и ожидавших сигнала на эвакуацию генерала Новикова и его штаба. Это вполне естественно, потому как признание факта заблаговременной подготовки катеров для эвакуации штаба Новикова равносильно признанию заведомой безнадежности всего процесса эвакуации группировки. По анализу ряда фактов, один из этих катеров, предположительно СКА-0124, предназначался как резервный для эвакуации штаба Новикова и для переброски на Кавказ специальной группы «017», обеспечивавшей охрану и эвакуацию командования СОР и флота. Из анализа тех же источников информации, СКА -028 должен был забрать командный состав и основных специалистов 35-й береговой батареи. Полноценно выполнил свою задачу СКА-0124, принявший на борт в заранее оговоренном месте личный состав группы «017» и «добравший» часть личного состава 35-й батареи.
Новиков и сопровождающие его офицеры сели на СКА-0112. Часть личного состава и командование 35-й батареи сели на СКА-028, подошедший к причалу после отхода СКА-0112. Забрав людей со скалы, на которую вели мостки от выхода из потерны, подобрав людей из воды, СКА-112, СКА-124, СКА-028 ушли с рейда 35-й батареи отдельным отрядом. По показаниям участников событий, принятие людей на эту группу катеров происходило до 2-х часов ночи.
Два тральщика и остальные катера прибытия на рейд 35-й батареи с 01.15. После передачи на тральщики указаний о порядке приема людей к причалу направился первый катер. После взрыва первой башни батареи начался артиллерийский и пулеметный обстрел района приема катеров с позиций встревоженного противника.
В такой обстановке командирам тральщиков и сторожевых катеров было нелегко разобраться в истинной обстановке на берегу. Создавалась иллюзия ночного наступления противника. В ряде воспоминаний отмечается, что при подходе тральщиков и сторожевых катеров с разных мест на берегу их стали вызывать сигнальными фонарями – «морзить». Все переговоры сводились к единственной просьбе – подойти к берегу и забрать их. Старшина 1-й статьи Алексеенко, находившийся в эту ночь возле взорванных башен батареи, видел, как катера сигналили клотиковыми огнями, отвечая на сигналы с берега. Создавшаяся в районе 35-й батареи обстановка вынуждала корабли не стоять на месте, а маневрировать у берега во избежание попадания случайных вражеских снарядов. Эти обстоятельства значительно усложняли прием с воды плывущих к ним людей.
Попытка Ильичева передать приказание на прибывшие катера сигнальным фонарем: «Здесь врид комфлота, приказываю подойти к берегу» – не вызвала сразу должных действий, как это следует из показаний Линчика и Островского, приводимых нами по тексту. По-видимому, для командиров катеров это требование стало неожиданным среди многих других семафоров или просто миганий с берега фонарем. Почему Ильичев в семафоре так обозначил свою должность?
По этому поводу М. Линчик рассказывал, что Октябрьский, перед своим уходом с 35-й батареи в начале ночи 1 июля, сказал Ильичеву: «Ты остаешься за меня». Так тогда Ильичев сообщил Линчику. Надежда на эту всемогущую фразу не сработала. Видимо, это получилось потому, что в первый момент своего прибытия на рейд 35-й батареи внимание командиров кораблей было обращено на рейдовый причал туда, где по их разумению должно было находиться командование. На остальные сигналы с берега они не обращали внимания. Но вот прошло какое-то время, и один из катеров подошел к неразрушенной секции причала и принял людей.

Заруба, находившийся в тот момент с Новиковым на скале на оконечности причала, расположенного у потерны, вспоминает, что «…второй катер подошел к обрыву – там подавал сигнал капитан 3 ранга Ильичев, вызывая корабли. Мне рассказывали, что Ильичев мог в числе первых попасть на подошедший сторожевой катер, но он самоотверженно выполнял свой долг. Ильичев крикнул командиру катера: «Отходи!».
В воспоминаниях Зарубы очень много неверной и путаной информации, поэтому к ним следует относиться осторожно. Об обстоятельствах подхода одного из катеров к береговой скале под батареей старший лейтенант В. Гусаров писал так: «На берегу я приказал своим старшинам раздеться и плыть к катерам. Когда я плыл сам, то заметил, что со скалы дают семафор «Ратьером». Я прочитал текст: «Командиру катера, немедленно подойдите к скале, здесь командиры штаба флота». А сигнальщик прочитал, что там комфлот (так оно и было, но этот семафор давал Островский с другого места неподалеку от первого. – Б.Н.) и доложил командиру. Командир катера решил подойти к этой скале. Стал разворачиваться кормой, потихоньку рывками пошел.
Я крикнул своим старшинам Зоре и Кобецу плыть к катеру. Они отозвались – плывем. И когда катер коснулся скалы все кто там был бросились на катер, и катер стал малым ходом отходить. Я уцепился за привальный брус, и подбежавший матрос меня вытащил на палубу. Я узнал, что сигнал с берега подавал Борис Островский. На этот же катер попали командир и комиссар 35-й батареи и много офицеров, всего 119 человек при норме загрузки – 40» (5).
По моему предположению, это мог быть только СКА-028, один из первой тройки катеров вернувшихся в базу.
Следующий свидетель этой драматической ночи капитан-лейтенант А. Суворов, находившийся на берегу под 35-й батареей в группе командиров 35-й батареи и штаба флота, писал, что с помощью краснофлотца-сигнальщика с Херсонесского маяка Гринева было передано фонарем «Ратьера» приказание на один из катеров «подойти к берегу, здесь командиры флота и армии». И один из катеров подошел к ним и, по словам Суворова, принял 145 человек, из них 80 командиров из Береговой обороны и 35-й батареи.
Меня нисколько не смущает разночтение в числе принятых на борт людей. Командиры катеров могли указывать в донесении данные, соответствующие предельно допустимой нагрузке для катеров данного проекта. Я бы на их месте поступил бы точно также.
По рассказу капитан-лейтенанта Островского дело обстояло так: «Мы вышли на берег по подземному ходу. Я лично вызывал фонарем катера. Сигналил кораблям, но они не подходили. Видны были силуэты двух или трех катеров. Ильичев стоял рядом и ожидал подхода их, но они не подходили и не отвечали. Практически, там подходов не было. Причал поврежденный. Кошелев, прокурор Черноморского флота, бригадный военюрист, находился справа от меня. Как сейчас помню, был он в реглане, скучный. Да, веселых там не было. Полковник Горпищенко, командир бригады морской пехоты находился рядом. Горпищенко на катер переправили матросы. Они связали из автопокрышек плотик, посадили его и подтолкнули. Ильичев мне говорит: «Раз не отвечают, плыви». Много народа плыло к катерам, ну и я поплыл. Некоторые тонули, не хватало сил. Мне был брошен канат с катера и я взобрался на борт. Это было где-то после двух часов ночи. Командиром катера, как я позже узнал, был Еремин. На этот катер подняли и Горпищенко. На этот катер попал и В. Гусаров».

А вот что рассказал о событиях этой ночи старший лейтенант М. Линчик: «С приходом кораблей Ильичев приказал Островскому вызывать сигнальным фонарем катера с приказанием подойти к нам. Текст семафора, как помню, был такой: «Я врид комфлота Ильичев – приказываю подойти к берегу». Передает Островский, передает, никакого реагирования, никто не отвечает. Наверное, командиры катеров запутались, потому что мы морзим, с причала морзят и еще дальше морзят, везде морзят. Потом Островский разделся до трусов и рванул на рейд, чтобы передать какое-то приказание Ильичева. Он был хороший пловец. Плыть он сам вызвался. Позже видим, подходит силуэт катера. Катер уткнулся носом в скалу. Нос катера подо мной. Ильичев неожиданно толкает меня в спину со словами: «прыгай». Я и прыгнул, да в темноте ногами на палубу не попал, а проскочил мимо и только схватился за поручень и то только двумя пальцами. Катер вдруг дал задний ход, и я по инерции полетел в воду. Кроме меня никто не успел прыгнуть на катер, так как нос у него был узкий. Подплыл к берегу. Ильичев следил за мной и помог выбраться. Больше к нам ни один катер не подходил. Стало ясно, что с организацией эвакуации с берега комсостава ничего не вышло, и мы были бессильны что-либо сделать. Это поняли все командиры, плотно стоявшие возле нас и по всему берегу, и они стали расходиться по берегу».

Вспоминает рядовой П.В. Егоров, находившийся «по ранению» на причале второго пролета: «…катер ударился бортом в первый пролет причала, что-то затрещало, заслон из моряков-автоматчиков охраны не выдержал. Несмотря на предупредительную стрельбу автоматчиков охраны, толпа, прорвав заслон, стремительно бросилась по всему причалу. Под ее напором по всей длине причала были сброшены в воду не только находившиеся на причале раненые, но ряды людей, оказавшихся на краю его. Немного погодя рухнула секция причала вместе с людьми. В воде образовалось месиво из барахтающихся и пытающихся спастись сотен людей, часть которых утонула, а напор не ослабевал, и люди по инерции некоторое время падали в воду.
Подходивший к первому пролету катер сильно накренился от нахлынувших на его палубу людей. Катер выпрямился и отошел от причала. Командир в мегафон передал, что посадка невозможна и катер отошел несколько дальше в море. Многие вплавь поплыли к катеру» (Отдел ЦВМА ф. 10. д. 1951. л. 305).
Толпой на причале вблизи обрушившейся секции был зажат полковник Д.И. Пискунов, о чем он написал в своих воспоминаниях. В момент прорыва заслона краснофлотцев-автоматчиков из охраны причала часть толпы бросилась по подвесному мостику-настилу, чтобы добраться до скалы, на которой находилась группа генерала Новикова. Но на своем пути их встретили автоматчики охраны с капитаном 3 ранга Ильичевым, которые открыли предупредительный огонь, а потом и на поражение, так как ничего не помогало.

Об этих обстоятельствах свидетельствует старшина 1-й статьи И.И. Карякин: «…После контратаки вечером 1 июля я и старшина 2-й статьи Н. Рыбцов пробрались по подвесному мостику вплотную к скале. На пристани и мостике была сплошная масса людей. На скале находился капитан 3 ранга Ильичев, оставленный Октябрьским старшим по эвакуации. Его попытки освободить мостик для прохода людей, подлежащих эвакуации, успеха не имели. Он сам и его автоматчики стреляли в передних, не давали вплавь добираться до скалы и били короткими очередями. Нам удалось выбраться на берег и с наступлением темноты, спрятав оружие в скалах, вплавь, скрываясь под настилом мостика, добрались до скалы, где сидели, держась за канаты, пока не подошел сторожевой катер СКА-0112. Пользуясь темнотой, мы прыгнули на катер. Было один или два часа ночи. После принятия людей, как только на катер зашел Новиков катер отвалил и ушел в море».
На катер СКА-0112 попал и политрук Е.А. Звездкин. Сидя на берегу у воды, как он написал: «…увидел, как первый катер подошел к скале, загрузился до отказа и начал отходить. Когда рухнули под тяжестью людей мостки прорвавшейся толпой, я понял, что организованной посадки не будет и поплыл ко второму катеру. Меня вытащили краснофлотцы. Случайно я попал на этот катер и узнал, что на нем находится Новиков и его штаб» (А.Е. Зинченко. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 168).

Судя по всему, после первого обрушения секции причала в 22.00 Ильичев вернулся в помещение батареи. По изменившейся ситуации было принято решение основную группу офицеров выводить из потерны на необорудованный берег и пытаться произвести посадку с выступа скалы.
Возникает немало вопросов: когда подошел первый катер и к какой части причала, когда обвалилась вторая секция причала? В какой последовательности и при каких обстоятельствах происходила эвакуация защитников Севастополя сторожевыми катерами и тральщиками с рейдового причала у 35-й батареи? Какой бортовой номер был у первого сторожевого катера, подошедшего к причалу?
На первые два вопроса мы уже нашли ответ. Первым к причалу подходил СКА-052 в 22.00. В это же время и обрушилась первая секция причала. В какой-то мере на остальные вопросы позволяет ответить боевое донесение командира БТЩ «Защитник» (бортовой № 26) капитан-лейтенанта В.Н. Михайлова и военкома старшего политрука Ф.С. Рубана от 3.07.42 г.:
«ТЩ 26 и ТЩ 25, приняв по 45 тонн боезапаса и продовольствия каждый, снялись в 04.00 1.07.42 г. из Новороссийска.
В 09.20 РДО за № 063, во исполнение которого выбросили за борт на ТЩ-26-27 тонн на ТЩ-25-50 тн. (Речь идет о сбросе за борт боезапаса и продовольствия, предназначенного защитникам Севастополя – Б.Н.). Море ухудшилось, ветер норд-ост 7 баллов, море 5–6 баллов, в 23.00 по счислению подошли к подходной точке фарватера ФВК № 3. Створных огней не было, поиск которых продолжался до 00.43. Определились по Херсонесскому маяку. Легли на 1-е колено ФВК № 3. Идя по второму колену ФВК, увидели взрыв и пламя колоссальной силы. Это была взорвана 35-я береговая батарея, как было уточнено позже в 01.12. 2.07.42 г.
На траверзе мыса Фиолент корабли подверглись пулеметному обстрелу, который продолжался до поворота к рейдовому порту. В 01.15 подошли к рейдовому порту близко. К этому моменту подошли 7 сторожевых катеров. С пристани передали светофор: «ТЩ к пристани не подходить (пристань разрушена, сильный накат). На катера с пристани передали: «Подходить к пристани и перебрасывать людей на тральщики».
Из 7 катеров к пристани подошли СКА-046 и СКА-028. Первую партию приняли в 02.05. 2.07.42 г. К этому моменту в районе порта и на скалах находилось скопление огромного количества войск, по которому противник вел усиленный артиллерийско-минометный огонь и оружейно-пулеметный огонь. Погрузка на катера и доставка на корабли проходила в исключительно тяжелых условиях ввиду отсутствия надлежащей организации и руководства.
В 02.50, приняв последнюю партию, легли на курс Новороссийск, куда прибыли в 24.00, доставив около 500 человек (похоже, что речь идет только о военнослужащих принятых на борт двумя тральщиками – Б.Н.).
Как было выяснено из показаний военнослужащих, принятых на борт, весь берег был занят противником за исключением полосы 500-600 метров шириной от Херсонесского маяка до 2-го створа мерной линии, причем посередине эта полоса была перерезана группой немецких автоматчиков...».

Боевому донесению командира тральщика, написанному 3 июля, можно в полной мере доверять. Из донесения следует, что причал был разрушен до прихода тральщиков и семи сторожевых катеров. О том, что первая секция причала была обрушена при подходе СКА-052, мы уже вели речь. Обрушение второй секции причала, скорее всего, произошло при подходе одного из катеров: СКА-0124 или СКА-028, потому как СКА-0112 снимал офицеров с выступа скалы при выходе из потерны. Об этом упоминает Воронин в книге «На Черноморских фарватерах» (7).
По воспоминаниям участников событий эти три катера ушли из Севастополя в начале 2-го часа ночи 2 июля. Этот эпизод по-прежнему требует уточнения, потому как основная группа катеров появилась на рейде 35-й батареи, не ранее 01 ч.15 мин. эти данные могли быть откорректированы в более позднее время. Речь уже шла о том, что один из СКА, предположительно СКА-0112, находился в районе Соленой бухточки в ожидании сигнала забрать генерала Новикова с офицерами его штаба.
Командир тральщика «Защитник» в своем отчете отмечал движение тех СКА, что были зафиксированы к блокноте сигнальщика, и затем внесены в вахтенный журнал корабля. Командующий бригадой ОВРа контр-адмирал Фадеев так был так плотно повязан с Октябрьским, что готов был выполнить любое его требование, и внести любые корректуры, а откорректировать» Журналы боевой деятельности (ЖБД) дивизионов «морских охотников», которые заполнялись, что называется, на коленке, не составляло большого труда.
Находившийся на скале вместе с Новиковым и его штабом И.А. Заруба писал, что примерно в 01.15 была взорвана 1-я башня 35-й батареи, а за ней последовало еще два взрыва. Уже в Симферопольской тюрьме ему сказали, что о подрыве башен не предупреждали, и поэтому погибло и обгорело много офицеров. Он вспоминает:
«…Около 2-х часов ночи 2 июля подошли катера. Была зыбь. Катера наполнялись мгновенно, многие падали за борт. Я наблюдал за посадкой на два катера. Третий катер подошел к камню и принял на борт около 70 человек, – всю группу. Я тоже сел на этот катер. Катер отвалил и пошел полным ходом» (5).
Заруба описывает эпизод подхода трех катеров: СКА-0124, СКА-028 и СКА-0112. И мы в очередной раз получаем информацию о том, как на СКА-0112 была посажена группа офицеров во главе с генералом Новиковым.
Заруба также отмечает: «Когда прибыли на рейд катера, то в толпе стреляли в воздух от радости, чтобы в лунном свете увидели их. Многие бросились вплавь к маневрирующим катерам на рейде, слышал, что раздавались голоса со скалы: «Подходите сюда, примите генерала Новикова».

По первичному анализу ситуации, требующего подтверждения: 02 ч. 05 мин. – 02 ч. 50 мин. Генерал-майор П.Г. Новиков, А.Д. Хацкевич (?), И.А. Заруба, прокурор флота бригвоенюрист А.Г. Кошелев (?), зам. начальника управления тыла Приморской армии полковник А.Б. Мегробян, политрук Е.А. Звездкин и с ними 67 человек на сторожевом катере № 0112 вышли в море курсом на Новороссийск. В связи с нехваткой бензина, как пишут в воспоминаниях Карякин и Заруба, нарушив требования инструктажа, шли на Новороссийск напрямую поблизости от крымских берегов. Обычно все корабли из Севастополя шли сразу в сторону турецкого берега, а потом поворачивали к берегам Кавказа во избежание встречи не только с авиацией противника, но и с вражескими катерами.
«…Идти на видимости крымского берега в это время было нельзя, так как при таком курсе катер был обречен на гибель». Так оно и получилось. На рассвете 2 июля, а Заруба уточняет, в 3 часа, СКА-0112 был обнаружен и атакован четырьмя катерами противника. После часового неравного боя немцы в упор, с короткой дистанции расстреливали катер. Моторы вышли из строя. Вся прислуга пушек и пулеметов была перебита. Катер стал тонуть и прекратил сопротивление. Около 6 утра появился немецкий самолет «Ю-88» и начал обстреливать катер и оставшихся в живых на нем. В это время несколько человек вылезли из кубрика и бросились за борт...
«…Позже подошел немецкий катер «С-72», на который были сняты все оставшиеся в живых. Из 74 человек, принятых на борт СКА-112, и более 20 человек команды в живых оказалось 16 человек. Все были ранены за исключением одного красноармейца. Среди раненых была одна женщина, раненная в лицо. Катер СКА-0112 от подложенного заряда затонул. На палубе немецкого катера всех раненых перевязали и прикрыли брезентом.

Все это происходило на видимости Ялты. Вскоре катер прибыл в Ялту, и все пленные были высажены на песчаную часть берега в порту. Туда же были высажены 15 оставшихся в живых человек с СКА-0124, который был потоплен противником в районе мыса Сарыч. Всего на песчаном берегу оказалось 31 человек и в их числе генерал Новиков, капитан 2 ранга Заруба, политрук Звездкин, старшина 1-й статьи Карякин, а также другие командиры и бойцы из штаба Новикова и оставшиеся в живых члены экипажей катеров» (5).
Здесь надо особо отметить, что согласно рабочему журналу оперативного дежурного штаба ЧФ из Севастополя в Новороссийск СКА-0112, СКА-0124 и СКА-028 шли отдельной группой, а не так, как писалось в исторической литературе до сих пор, что СКА-0112 шел один. Прорваться и дойти до базы на Кавказе удалось только СКА-028. Факт боя с нашими катерами подтверждает командир немецкого катера «С-72» – лейтенант Беренс, который прислал в 1995 г. фотографии с обстоятельствами пленения катера и наших людей, перевозки их в Ялту и нахождение всех наших пленных с СКА-0112 и с СКА-0124 на песчаном берегу в Ялтинском порту.
То, что катера шли отрядом в составе трех единиц отмечает в одном из своих писем и Д.И. Пискунов: «Несколько слов об обстоятельствах пленения генерала Новикова. Я вспомнил его рассказ, вернее ответ на мой вопрос в плену. Катер, на котором он эвакуировался, сопровождали еще два. Немцы перехватили их на траверзе Ялты. Состоялся морской бой. Наши катера затонули. Новиков был снят с тонущего катера» (5).
Осталось уточнить, что третий катер, № 028, получив повреждения в бою, смог оторваться от катеров противника и дойти до базы. Пленных погрузили в грузовую машину и привезли в немецкий госпиталь, расположенный в каком-то бывшем санатории. Сделав всем раненым операции и перевязки, их разместили в маленьком домике при госпитале. Два человека еврейской национальности, как пишет Карякин, были изъяты из группы пленных и расстреляны. На другой день Зарубу и Новикова отвезли на легковой автомашине в симферопольскую тюрьму и также поместили в отдельный домик, где их продержали больше месяца.
О судьбе комиссара 109-й стрелковой дивизии бригадного комиссара А.Д. Хацкевича Заруба пишет так: «Я помню, когда в госпитале в Ялте нам делали операции, то нас поместили в отдельное помещение во дворе, а их, его (Новикова. – Б.Н.) и комиссара, отдельно. На второй день Новикова и меня отвезли в симферопольскую тюрьму, а того нет. Новиков потом мне сказал, что он был тяжело ранен и оставлен в палате». Непонятна судьба бригадного комиссара А.Д. Хацкевича. Заруба утверждает, что Хацкевич был пленен с ним и Новиковым на катере, Пискунов упоминает Хацкевича как одного их членов Временного командования, образованного после убытия Новикова…
Возвращаясь вновь к боевому донесению командира БТЩ «Защитник» в части зафиксированного в вахтенном журнале времени взрыва на 35-й батарее. 01 час 12 минут соответствует времени взрыва 2-й башни 35-й батареи. По информации Л.Г. Репкова подрыв башен батареи производила группа батарейцев в составе 12 человек во главе со старшим сержантом Побыванцем. Закладка подрывных зарядов производилась под руководством военинженера К.П. Белого, исполнявшего обязанности начальника инженерного отдела ЧФ (А. И. Лощенко. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. л. 178.).

При подготовке взрыва 35-й батареи специалисты-подрывники не могли не знать о последствиях. Тем не менее, находившиеся в потернах и помещениях батареи офицеры не были предупреждены о грозящей им опасности и практически все были контужены, обожжены и отравлены при взрывах и пожаре. В живых остались только те, кто знал о готовящемся взрыве и вовремя покинул опасную зону. Это уже полностью на совести генерала Новикова и офицеров его штаба
Возвращаемся к проблеме организации эвакуации ночью 2 июля 1942 года с берега в районе 35-й береговой батареи.
Командирам катеров и тральщиков ничего не было известно о плане командования СОРа и флота по эвакуации в первую очередь старшего комсостава армии и флота, и потому они действовали по обстановке. Когда тральщики вышли на рейд 35-й батареи, давать им какие-либо указания радио было поздно, и не позволяла обстановка. Командующий флотом вице-адмирал Октябрьский, который смог бы дать более точные инструкции и сообщить фамилию ответственного за эвакуацию старшего комсостава армии и флота, только в 5 утра 1 июля прилетел в Краснодар из Севастополя и находился в пути в Новороссийск, когда все предназначенные для эвакуации корабли уже были в море. Одно могу сказать, Филипп Сергеевич был настолько озабочен процессом своей эвакуации, что всю организации эвакуацию армейской группировки, пустил на самотек.
Получилось так, что этот непростой, деликатный, если его можно так назвать, вопрос по эвакуации в первую очередь старшего комсостава, по каким-то причинам не был доведен до командиров кораблей... Досекретничались… Попытки Ильичева организовать эвакуацию командного состава с необорудованного берега под 35-й береговой батареей не увенчались успехом, а резервного варианта не было предусмотрено. В результате более двух тысяч высококвалифицированных старших командиров и политработников Приморской армии и Береговой обороны флота оказались брошенными и в основной своей массе погибли или попали во вражеский плен.
Первым отрядом сторожевых катеров, ушедшим после 2-х часов ночи с рейда 35-й батареи, был отряд капитан-лейтенанта Захарова в составе: СКА-0124, на котором шел он сам, СКА-0112 с генералом Новиковым и его штабом и СКА-028. Как уже говорилось, СКА-0124 и СКА-0112 погибли в бою с превосходящими силами морского противника, а оставшиеся в живых на СКА-0124 – 15 человек и на СКА-0112 – 16 человек с генералом Новиковым были взяты в плен.
Отряд сторожевых катеров в составе СКА-088, СКА-071 и СКА-046 ушел с рейда 35-й батареи после 3-х часов ночи. Командир отряда капитан-лейтенант Глухов на катере СКА-029 выполнял особое задание, о котором мы уже вели речь. По приказанию члена Военного Совета дивизионного комиссара Кулакова он должен был эвакуировать из Казачьей бухты группу партийных работников. Партийных работников в условленном месте не оказалось, но катер Глухова вышел в Новороссийск значительно позже остальных катеров группы. То, что боевого донесения Глухова по результатам этого рейса не обнаружено в архиве, вполне объяснимо. В руководстве группой катеров на рейде 35-й батареи Глухов не участвовал, а командир СКА-029 донесение подал от своего имени. Есть и другое объяснение: «особое» задание, данное СКА-029, не должно было стать достоянием «общественности».
Вокруг этого факта и без того не обошлось без некоторых спекуляций. В воспоминаниях капитана 1 ранга Решетова упоминается о том, что Глухов самостоятельно принял решение о заходе СКА-029 в Стрелецкую(?) бухту, якобы для эвакуации остававшихся там офицеров штаба ОВРа. И только пройдя вдоль причалов Стрелецкой бухты, и никого там не обнаружив, Глухов направил СКА-029 в Казачью бухту. Зная лихость и решительность капитан-лейтенанта Глухова, этой информацией не стоит пренебрегать. Быть может, именно по этой причине СКА-029 «несколько» задержался и вынужден был самостоятельно возвращаться в базу.
Лет сорок назад мне попались воспоминания одного из членов экипажа СКА-029. В них шла речь о том, что в районе подхода катера к причалу в Казачьей бухте оборону держала группа под командованием пожилого майора. В отличие от того бедлама, что творился в районе 35-й батареи, защитники маленького плацдарма на восточном берегу Казачьей бухты организованно погрузили на катер раненых и передали мешок с почтой. О партийных работниках, ради которых катер, был направлен в Казачью бухту, никакой речи не было.
Вышедшие из Новороссийска в Севастополь в 03.00 2 июля СКА-014 и СКА-0105 на переходе морем в 15.00 3 июля в районе между мысом Сарыч и маяком Ай-Тодор в расстоянии примерно в 25 миль от берега обнаружили СКА-029, который бомбили и обстреливали с бреющего полета самолеты противника. На катере висел флаг «ВЕДИ» – «Терплю бедствие, нужна немедленная помощь». Почти весь экипаж катера погиб. Глухов был тяжело ранен, ранено было и 80% «пассажиров». СКА-014 вступил в боевое охранение. СКА-0105 перегрузил раненых и взял на буксир СКА-029. Все три катера до темноты отбивали атаки самолетов противника. Всего в Новороссийск ими было доставлено 14 человек комсостава и 50 человек младшего комсостава (Отд. ЦВМА ф. 10. д. 22738. л. 57).
Последним в 2 часа 50 минут 2-го июля покинул рейд 35-й береговой батареи отряд тральщиков. БТЩ «Защитник» принял на борт 320 человек, БТЩ «Взрыв» – 132 человека. В 24 часа 00 минут 3 июля тральщики благополучно прибыли в Новороссийск (ЦВМА. ф. 2092. оп. 1. ед. хр. 117. лл. 327-328.). Не совсем понятно, почему в боевом донесении командира ТЩ «Защитник» числится 500 человек, вывезенных с Херсонеса? Видимо, речь шла об общем числе эвакуированных двумя тральщиками.
Прибывшие ночью 2 июля из Новороссийска подводные лодки «А-2» (командир – капитан 3 ранга Гуз) и «М-112» (командир – старший лейтенант Хаханов) только во второй половине дня 2-го июля смогли форсировать минный фарватер ФВК № 3 и приблизиться к берегу в районе Херсонесской бухты – 35-я батарея. Причиной задержки подводных лодок на подходе к Севастополю явились все те же растреклятые минные поля. Поскольку сторожевые катера и тральщики давно покинули этот район, пересадить кого-либо на подводные лодки не было никакой возможности. Подвсплыть в позиционное положение командиры не решались, из опасения быть обнаруженными противолодочными катерами противника.
Под утро 3-го июля из бухты Круглой (Омега. – Б.Н.) вышло пять небольших катеров разного типа (торпедоловы, «Ярославцы») 20-й авиабазы ВВС ЧФ курсом на Новороссийск. В районе рейда 35-й батареи к ним присоединился шестой катер, вышедший из Казачьей бухты еще вечером 2 июля около 23 часов. Всего на этих шести катерах находилось около 160 человек. По информации, заслуживающей доверия, на последнем катере находилась большая часть группы «017», состоящей из парашютистов-десантников группы Особого назначения Черноморского флота (около 30 человек) и краснофлотцев-автоматчиков из батальона охраны 35-й батареи. Все были с личным оружием. На катерах, вышедших из бухты «Омега», находились моряки разведывательного подразделения Черноморского флота.
С восходом солнца группу катеров, шедшую в кильватер с интервалом в 150-200 метров, обнаружили самолеты противника. Начались атаки самолетов. Моторы катеров перегревались и часто глохли, так как катера были перегружены. По свидетельству командира группы «017» старшего лейтенанта В.К. Квариани и членов группы старшины А.Н. Крыгина, Н. Монастырского, сержанта П. Судака, самолеты противника, заходя со стороны солнца, стали их бомбить и обстреливать из пулеметов и пушек.
Прямыми попаданиями бомб были сразу же потоплены два катера. Катер, на котором находились Квариани и Судак, получил пробоины в корпусе, стал оседать от принятой воды. Заглох один мотор, и катер пришлось повернуть к берегу, занятому фашистами. Все это произошло в районе берега неподалеку от Алушты. На берегу произошел бой между десантниками и вооруженной группой татар. В результате неравного боя, все, кто остался в живых, были пленены. Татары пытались расстрелять пленных, но подоспевшие итальянские солдаты часть их отправили на машине, а часть – на катере в Ялту.
Катер, на котором шел В. Гуров в ходе первого налета самолетов противника отвернул от всей группы на юг и продолжил движение самостоятельно. На палубе было много раненых, и тяжелораненая женщина с грудным ребенком. Шли на одном моторе, так как второй заглох из-за повреждения при налете. Ночью был шторм, катер несло к берегам Турции. На рассвете к ним подошел вышедший из Севастополя буксир «Турист», который принял обессиленных людей и доставил 5 июля в Батуми. Судьба остальных катеров группы Квариани неизвестна. Скорее всего, они были потоплены в результате атак немецких самолетов. Здесь надо отметить, что в группе «017» воевало немало знаменитых моряков-разведчиков, таких как М.М. Негреба, П. Королев, В. Богданов, С. Елисеев и других. Это о них писатель Леонид Соболев написал известный документальный рассказ «Батальон четверых».
Нескольким группам бойцов и командиров в эти ночи удалось спастись на рыбацких лодках, шлюпках, найденных в разных местах на берегу. Сооружались плоты из камер с кузовами машин сверху на них, и других подручных средств. Части из них сопутствовала удача и после многотрудного плавания они добирались до берегов Кавказа, а некоторые даже до Турции.
До сих пор требует уточнения и анализа информация о том, сколько катеров использовалось для эвакуации, какими были их номера и какие задачи им ставились.

Что же в этих условиях предпринимает командование флота?

Согласно донесению в Генеральный штаб от 5.07.42: «Командование ЧФ на поиск плавсредств, вышедших от берегов Крыма, посылало сторожевые катера и подводные лодки. Так, 2.07.42 г. в 4.00 вышел на поиск плотов СКА-2, а в 9.00 СКА-5, а также подводные лодки «М-112» и «М-111». Последняя фраза взята из донесения, отправленного штабом ЧФ 4 июля 1942 года в ответ на требование Генерального штаба продолжить спасение защитников Севастополя. Что за мифические СКА-2 и СКА-5, фигурируют в отчете, непонятно, но «малютки» «М-112 и «М-111», форсировавшие минный форватер во второй половине дня 3-го июля, НЕ СМОГЛИ выполнить поставленую командованием задачу и, тем не менее, фигурируют в донесении!
И после таких донесений в адрес Генерального штаба, где фигурируют подводные лодки, вернувшиеся в базу, не выполнив поставленной командованием задачи, адмирал Октябрьский обвинял генерала Петрова в ложных донесениях, отправленных в адрес того же Генерального штаба… Взял бы Филипп Сергеевич и объяснил начальнику Генерального штаба, что по причине бессистемно и бездумно выставленных минных заграждении, подход к Севастополю был крайне затруднен для своих же боевых кораблей, судов и подводных лодок. Вот и в последние дни не смогли преодолеть минные поля и вернулись в базу два тральщика и несколько подводных лодок, посылаемых для спасения героических защитников Севастополя…
Операторов Генерального штаба можно понять: они ставят задачу перед штабом флота – принять все меры для спасения героических защитников Севастополя. Но как оправдать офицеров оперативного отдела штаба флота, принявших решение послать подводные лодки-«малютки» для спасения обреченных на смерть и плен десятков тысяч солдат и матросов? Как они представляли себе этот процесс спасения? Кстати, прецеденты были: на подвсплывшую для зарядки аккумуляторов подводную лодку был принят старшина, пытавшийся переплыть море на автомобильной камере. На «М-112» был принят с полузатопленной шлюпки полковой комиссар Дубенко.
Надо отметить, что указанный в сводке буксирный катер «Турист» вышел из Стрелецкой бухты в начале ночи 2 июля вместе с буксирным катером «СП-24», как написал в донесении военком разведотдела штаба ЧФ. На этих судах покинули крымскую землю бойцы и командиры сводного отряда старшего лейтенанта Ищенко. Отряд был сформирован 1 июля из остатков разных подразделений наших войск. Основу его составил отряд разведотдела штаба флота. В течение дня 1 июля отряд отбивал с помощью орудия 24-й зенитной батареи яростные атаки фашистов, уничтожив несколько сот гитлеровцев. Капитаны указанных буксиров не получали никаких указаний и, по сути, были брошены на произвол судьбы у причалов Стрелецкой бухты.
По информации ветерана флотской разведки полковника В. Стихина ночью с 1 на 2 июля среди оставшихся в Стрелецкой бухте разного рода непригодных плавсредств был обнаружен буксир «Таймыр» с исправными двигателями. Оказавшийся в отряде разведчиков механик – старшина 1-й статьи Жарков сумел завести двигатели. На буксире установили два пулемета ДШК, снятые с затопленного катера, и ночью, погрузившись, отряд ушел на Кавказ, умело маневрируя от артобстрела с Северной стороны. В пути следования экипажи буксиров успешно отбились от налета трех «юнкерсов».
Судите сами, если тихоходные буксиры и прогулочные катера, с установленными на них ручными пулеметами, с переменным успехом отбивались от атак немецких самолетов, и выходили победителями в боях с немецкими и итальянскими катерами, то, почему к Херсонесу для спасения наших солдат и матросов не были посланы десятки и сотни таких же малых судов, каждое из которых не представляло достойной цели для немецкой авиации!!!??? Для этого не требовалось задействовать крейсера и эскадренные миноносцы, которыми так дорожил адмирал Октябрьский.
Пройдет двадцать лет и на гневные обвинения в том, что командующий флотом не принял мер для спасения гибнущей Приморской армии, Филипп Сергеевич заявлял: «Если бы я послал флот на спасение армии, то погибли бы и армия и флот, а так… погибла только армия».
Борьба продолжалась. Не прекращались попытки прорваться в горы к партизанам малыми и большими группами бойцов и командиров. Так по воспоминаниям начальника политотдела 9-й бригады морской пехоты полкового комиссара Дубенко он вместе с группой работников Севастопольского горкома партии во главе с секретарем обкома партии Ф.Д. Меньшиковым договорились пробиться к партизанам в ночь с 1 на 2 июля. Среди них были С. Багрий и Н. Краевая. Ночью к ним присоединилось еще около 150 бойцов и командиров. Но такой большой группой не решились идти на прорыв и решили переждать день 2 июля, а ночью прорываться в горы. Что случилось дальше с этой группой, Дубенко не знал, так как вместе с моряками сел в дырявую шлюпку и попал на подводную лодку «М-112». О печальной судьбе секретаря Крымского обкома Меньшикова мы узнали из воспоминаний полковника Дмитрия Пискунова.
Упоминая о начальнике политотдела 9-й бригады морской пехоты Дубенко стоило бы уточнить, не пытался ли он после своего чудного спасения плюнуть в холеную рожу бывшему комбригу Благовещенскому, посчитавшему возможным бросить своих подчиненных, обреченных на гибель и плен, и эвакуироваться на одном из катеров.
Казалось бы, какое отношение к заявленной теме о конфликте Октябрьского с Петровым и о степени ответственности каждого из них за трагедию Приморской армии имеют выдержки из писем бывших защитников Севастополя? По моему глубокому убеждению, фрагменты писем и воспоминаний участников той Героической Трагедии позволяют в полной мере представить себе моральный и профессиональный уровень военачальников, если и не способствовавших, то уж точно, не предотвративших её.
Ночью 2 июля прихода кораблей ждали не только у рейдового причала 35-й береговой батареи. Их ждали и на берегах бухт Казачьей и Камышовой и даже Круглой. Молча, с надеждой, что еще подойдут корабли, смотрели защитники Севастополя вслед уходящим катерам. Они не могли поверить, что помощи больше не будет. В сознании не укладывалось, что они фактически брошены на произвол судьбы, на расправу тому врагу, которому давали достойный отпор в течение девяти предыдущих месяцев обороны Севастополя.
«Наутро, – написал в своем письме воентехник 2 ранга Г.П. Сорокин, бывший начальник артснабжения 134-го артполка 172-й стрелковой дивизии, – у берега, сколько было видно, в 7-8 человеческих тел толщиной тысячи полоскались волной. Факты достоверны»(5). Но даже в этот трудный час не все защитники Севастополя думали о спасении. Старшина 1-й статьи Смирнов из манипуляторного отряда № 1, которому удалось пробиться к 35-й батарее с мыса Фиолент, в ночь на 2 июля написал в своих воспоминаниях так: «…мы окопались вперемешку с бойцами 7-й бригады морской пехоты, подчиняясь неистребимому желанию сопротивляться. Когда пришли наши корабли ночью с 1 на 2 июля, почему не подбросили патронов и пищи? А немцы все время молчали. Они рады были избавиться от нас».

Любопытная информация, тем белее, что она приведена была ни одним только Смирновым. В последних боях на Херсонесе немцы избегали больших потерь, они обошли стороной Севастополь, и тем обиднее, что это условие не было использовано в полной мере при спасении наших воинов на берегу Херсонеса. Было бы хорошо, если бы Смирнов вспомнил фамилию того начальника, который дал указание на выключение створных огней в районе 35-й батареи в ночь с 1-го на 2-е июля. Именно это явилось причиной возвращения на Кавказ двух тральщиков, не рискнувших форсировать минное поле без ориентиров.
К утру 2 июля 1942 года на берегах Херсонесского полуострова оказались брошенными на произвол судьбы десятки тысяч героических защитников Севастополя, в том числе раненых, без медикаментов, без боеприпасов, без продовольствия и пресной воды.
Мы уже обращали внимание на тот факт, что Октябрьский, убывая на Кавказ, не позаботился о сохранении тех каналов связи, которые обеспечили бы связь Новикова и Ильичева с кораблями, выделенными для снятия людей с плацдарма. Эту проблему был обязан решить начальник штаба СОР капитан 1 ранга Васильев. «Морские охотники», направленные в Севастополь, не были оборудованы аппаратурой для приема-передачи шифрованных донесений, а все переговоры с КП на 35-й батарее велись в закрытых каналах. Командиры групп и командиры катеров не были проинструктированы и сориентированы по действиям в районе приема личного состава с берега.
Так, на КП 35-й батареи не имели информации об отдельных группах катеров и подводных лодок. О группе сторожевых катеров № 015, 078, 052 под командованием капитан-лейтенанта А.П. Скляра мы уже речь вели. Не дошли до Севастополя подводные лодки «Д-4» и «Щ-215». Атакованные торпедными катерами и самолетами они вынуждены были возвратиться на Кавказ.
03 ч. 00 мин. 2 июля. С уходом двух тральщиков и семи сторожевых катеров на береговой территории в районах бухт Камышовой и Казачьей, ББ-35 и Херсонесского полуострова остались 55-60 тысяч человек, из которых около половины имели ранения разной степени (вопрос спорный, по немецким данным, 37 тысяч раненых не входили в это число – Б.Н.).
Всю ночь 2 июля 1942 г. на берегу сплошной массой простояли защитники Севастополя, безмолвно глядя на море, ожидая спасения. Ночью было предпринято несколько попыток группами прорваться в направлении Балаклавы и дальше в горы, но прорвать плотную оборону противника удалось немногим.
В связи с этим следует в очередной раз отметить массовый героизм, проявленный воинами 456-го пехотного (пограничного) полка подполковника Рубцова в стремлении пробиться от Балаклавы к 35-й батарее в надежде на обещанную эвакуацию. Объективно оценивая ситуацию, генерал Новиков уже днем 1-го июля должен был дать команду Рубцову на прорыв в сторону Байдарской долины на соединение с партизанами…
Должно быть, в полной мере ощутив безнадежность ситуации, наши воины не сложили оружия, а нашли в себе силы к дальнейшему сопротивлению. Не прошло и часа, как с рейда ушли наши корабли…
С трех до четырех часов ночи в одном из казематов нижнего яруса 35-й батареи состоялось совещание старших командиров и политработников армии. В связи с убытием генерал-майора Новикова на совещании на демократических началах было избрано временное руководство Приморской армией в виде Военного совета армии. Это временное руководство армией руководило обороной Херсонесского полуострова до утра 4 июля.

Сам факт образования временного Военного совета армии сразу же после убытия Новикова и деятельность этого совета в течение двух последующих суток является тягчайшим обвинением бывшему командованию СОР и лично адмиралу Октябрьскому. Генерал Новиков, приняв на себя роль невольного заложника ситуации, в течение суток делал судорожные попытки организовать оборону плацдарма, но после первой же неудачной попытки эвакуации покинул порученную ему группировку. Последние годы из Новикова усиленно и небезуспешно делают героя. Новиков МОГ БЫ СТАТЬ ГЕРОЕМ, но обстоятельства были против него, да и по своей сути, он не был той фигурой, которая могла бы переломить практически безнадежную ситуацию: он даже не смог погибнуть с честью, как это был обязан сделать в подобной ситуации кадровый боевой офицер.
Основной задачей образованного временного Военного совета стала подготовка и организация эвакуации, то есть та, с чем не справился генерал-майор Новиков и его штаб. Теперь уже можно было понять и Октябрьского: после оставления Новиковым своего КП на 35-й батарее предпринимать решительные меры по эвакуации войск с Херсонесского плацдарма было уже опрометчиво не столько с тактической, сколько с «политической» точки зрения. О моральной стороне проблемы пока умолчим.
Имеет смысл немного остановиться на деятельности временного Военного совета, образованного после убытия с 35-й батареи генерала Новикова. Сообщение о создании и практической деятельности временного руководства армией в те тяжкие июльские дни 1942 года впервые прозвучало в докладе полковника Д. Пискунова о последних боях за Севастополь на военно-исторической конференции в Севастополе в мае 1961 года. И хотя это временное руководство армией действовало только до утра 4 июля, значение этого факта выходит далеко за рамки обычного события и составляет одну из важнейших, до конца не изученных и не в полной мене оцененных страниц героической обороны Севастополя. Здесь уместно отметить, что полковник Пискунов был членом названного временного Военного совета Приморской армией. В процессе обороны Севастополя полковник Дмитрий Пискунов был в числе заметных руководителей, являясь начальником артиллерии 95-й Молдавской стрелковой дивизии, с которой он прошел боевой путь с первых дней Великой Отечественной войны от реки Прут на границе с Румынией, участвовал в боях за Одессу. В Севастополе к прежним обязанностям начальника артиллерии дивизии добавились функции командующего артиллерией 4-го сектора обороны.
Имеется информация, что за боевые и организаторские заслуги в деле обороны Севастополя командованием Приморской армии Д.И. Пискунов представлялся к воинскому званию генерал-майора и званию «Герой Советского Союза». Плен помешал получить ему эти высокие награды за свой ратный подвиг. В 1945 году после освобождения из плена и прохождения специальной государственной проверки Пискунов был восстановлен в прежнем воинском звании «полковник» и продолжил службу в рядах Советской Армии. Что касается информации и представления Д. Пискунова к званию «генерал-майора» и Героя Советского Союза, то она вызывает некоторые сомнения. Так, до конца обороны в звании полковника оставался комендант 4-го сектора Капитохин, а начальник артиллерии Приморской армии Рыжи стал генерал-майором только в июне 1942 года. Но разве это так уж важно? Мы нисколько не сомневаемся в боевых заслугах и волевых качествах полковника Дмитрия Пискунова.

По воспоминаниям Дмитрия Пискунова: «В ночь на 2 июля 1942 года на 35-й береговой батарее состоялось совещание старшего командно-политического состава армии. Кратко была обсуждена создавшаяся обстановка и принято решение принять все меры к эвакуации армии, тем более, что к этому времени мы имели сведения, что в следующую ночь должны были подойти транспорта. Я назову некоторых людей, которые оказались в руководстве, начиная с утра 2 июля 1942 года. Бригадный комиссар, фамилию не знаю, майор Белоусов, помощник начальника штаба артиллерии 25-й Чапаевской дивизии, начальник штаба артиллерии полковник Гроссман, полковник Бабушкин, командир одного из артполков. Я тоже был введен в состав руководства и занимался деятельностью левого фланга обороны и формированием резервов. На Херсонесском мысу был майор Дацко. Я называю фамилии тех, кого знал» (5).
Вызывает некоторое недоумение, что Пискунов не называет среди своих ближайших сотрудников по подготовке к приемке катеров капитана 3 ранга Ильичева. Осталось немало свидетельств того, что всем процессом подготовки к приемке катеров на необорудованном берегу Херсонесской бухты занималась группа офицеров штаба и разведывательного отдела флота под руководством Ильичева. Другое дело, что после очередной неудачи с эвакуацией Ильичев несколько отдалился от участия в работе временного совета. В этом нет ничего удивительного. Имеются многочисленные свидетельства, что после неудачной эвакуации , утром 2-го июля, борьба на плацдарме приняла очаговый характер и ни о каком централизованном руководстве уже не было речи. После неоднократных попыток группе, в которую входил капитан 3-го ранга Ильичев, удалось прорваться в горы. К сожалению, голодных и обессиленных членов этой группы спящими захватили татары. В плену Ильичев погиб.
Как объяснял Пискунов, воссозданное руководство армией действовало от имени штатного командования, эвакуированного на Кавказ. И нет ничего необычного, что временное руководство армией впоследствии стало называться Военным советом, каковым оно в сущности и было на тот момент.
К сожалению, стенограмма выступления Пискунова на майской 1961 года конференции была записана с искажениями, о чем имеется отметка в архивном томе. «Там ничего этого нет», – заявил Пискунов, когда получил по почте ее копию. Видимо, Дмитрий Пискунов имел ввиду отсутствие в стенограмме ряда важных сведений, о которых он доложил на конференции. По вполне объяснимым причинам сообщение Пискунова было принято на конференции только «к сведению», хотя в шестидесятые годы имелись реальные возможности для выяснения всех обстоятельств, сопутствующих трагическим событиям последних дней обороны Севастополя, в том числе и подробности работы временного руководства Приморской армией. В те годы были живы многие участники тех последних боев. К сожалению, должного интереса к этому сообщению со стороны командования и политуправления Черноморского флота, по инициативе которого была созвана конференция, не последовало.
По прошествии 20 лет после трагедии на мысе Херсонес, сам факт признания того, что дважды брошенные командованием старшие офицеры Приморской армии и флота нашли возможным сплотиться вокруг избранного ими на демократических началах Временного военного совета, предпринять ряд мер по организации обороны плацдарма и по подготовке эвакуации личного состава, был «оскорбителен» и неприемлем для бывшего «руководства» во главе с адмиралом Филиппом Сергеевичем Октябрьским. Того руководства, что сознательно бросило на гибель и плен свою армию; того руководства, что, наследуя «лучшие партийные традиции», теперь стояло горой за новоявленных героев обороны Севастополя: адмиралов Октябрьского и Кулакова. Официальное заявление о существовании временного Военного совета Приморской армии после 2-го июля 1942года становилось прологом к обвинению командования СОР в несостоятельности как военного органа руководства обороной, допустившего разгром армейской группировки и не принявшего решительных мер по ее спасению. По сути дела, членами Временного совета предпринимались действия, на которые не решился командующий СОР, и с которыми не справился его полномочный преемник – генерал-майор Новиков.

На момент проведения конференции 1961 года Филипп Сергеевич Октябрьский – полный адмирал, почетный гражданин Севастополя, в недавнем прошлом – первый заместитель Главнокомандующего ВМФ, с 1958 года – Герой Советского союза; Николай Михайлович Кулаков – вице-адмирал, начальник политотдела Ленинградской военно-морской базы, через 4 года ему тоже предстояло «стать» Героем Советского Союза. О каком добровольном согласии с этими обвинениями со стороны, с позволения сказать, «героев» могла идти речь? Ведь Звезды Героев им вручались «ЗА ЗАСЛУГИ В ОБОРОНЕ Севастополя»!
Рассмотрим некоторые подробности, связанные с работой временного Военного совета Приморской армии. В 1963 году в партийный архив Крымского обкома партии поступили материалы от Д.И. Пискунова, написавшего по просьбе заведующего партархивом об обстоятельствах гибели секретаря обкома партии Ф.Д. Меньшикова. Ф.Д. Меньшиков до той поры считался пропавшим без вести в июле 1942 года на Херсонесском полуострове. Последний раз Пискунов виделся с Меньшиковым 2 июля 1942 года на берегу Херсонесской бухты. Подтвердив факт смерти Меньшикова, Пискунов представил краткий обзор последних дней обороны Севастополя по день своего пленения – 12 июля 1942 года. В сокращенном варианте этот материал был опубликован в сборнике «Крым в Великой Отечественной войне 1941-45 гг.» доктором исторических наук А.В. Басовым. В этом обзоре-воспоминаниях Пискунов впервые называет фамилию бригадного комиссара Хацкевича – комиссара 109-й стрелковой дивизии, как руководителя временного Военного совета армии, добавляя слова «...если память мне не изменяет».

В 1987 году в Кишиневе вышла книга Д.И. Пискунова «95-я Молдавская», в которой впервые для массового читателя было дана информация о временном руководстве Приморской армией, образованном в ночь на 2 июля 1942 года с уточнением подлинных должностей и воинских званий всех членов этого руководства.
В своем выступлении на военно-исторической конференции в мае 1961 года полковник Дмитрий Пискунов рассказал, что он занимался вопросами формирования резервов для обороны и подготовкой мест приема катеров в Херсонесской бухте для последующей перегрузки людей с катеров на транспорта. Согласно воспоминаниям Пискунова Временное руководство армией в составе бригадного комиссара Хацкевича и начальника штаба майора Белоусова разместилось в штольне берега Херсонесской бухты, где ранее отдыхали летчики с Херсонесского аэродрома. Свой командный пункт Пискунов расположил в гроте берега той же Херсонесской бухты, в его пониженной части. По его словам подполковник Бабушкин через восстановленную радиостанцию узла связи 35-й батареи держал связь с Новороссийском, используя к качестве ретранслятора одну из подводных лодок, находившихся вблизи Херсонеса. На прямую связь с командованием на Кавказе выйти не могли ввиду ограниченной мощности радиопередатчика. Командовавший правым флангом обороны полковник Гроссман свой КП держал на 35-й ложной батарее. На все КП была подана проводная связь с 35-й батареей.
Следует отметить, что выбор места приема катеров в Херсонесской (Малой Казачьей) бухте был исключительно удачен. Во-первых, этот район был удален от рубежа обороны, удерживаемого по линии 35-я батарея – устье бухты Казачьей. Во-вторых, на пологом берегу имелись песчаные участки, удобные для подхода катеров. Следует принять к сведению, что по положению рубежей обороны в период июльских боев имеются расхождения с воспоминаниями других участников обороны и архивными данными.
Моргунов в мемуарах отмечает, что 2 июля около 10 часов 30 мин радиоцентром штаба Черноморского флота была перехвачена радиограмма открытым текстом на волне командования СОРа: «Танки противника реагируйте немедленно- Колганов».

До сих пор не удалось установить кто ее передал и кому она была адресована. Но сам факт управления войсками по радио является документальным свидетельства того, что части на рубеже обороны управлялись командами с КП секторов. Это означает, что полковник Бабушкин смог не только установить связь с подводной лодкой в качестве ретранслятора для связи с КП флота на Кавказе, но и организовать радиосвязь с войсками на рубеже обороны. Эти факты являются косвенным подтверждением результатов деятельности Временного совета Приморской армии в первые дни июля 1942 года. Те, кто считает, что одних воспоминаний Пискунова по этому вопросу недостаточно, могут ограничиться информацией, изложенной «летописцами» обороны – генералом Моргуновым и адмиралом Кулаковым, которые к тому времени уже вторые сутки «реабилитировались» после глубокой моральной травмы эвакуации в Сочинском санатории. Уж они-то точно знали, что и как происходило в эти часы на Херсонесском плацдарме.
Следует учесть, что из пяти членов Временного руководства армией в живых остался только Пискунов. По немногочисленным свидетельствам участников событий этих трагических дней и информации, почерпнутой из немецких архивов, 12-го июля в плен к немцам попали четыре полковника. Числя среди них Пискунова, Бабушкина, Гроссмана и Хомича, несложно предположить, что еще одним полковником мог быть Хацкевич. В это несложно поверить, так как полковника Гроссмана по национальному признаку быстро вычислили и… в симферопольскую тюрьму он уже не попал. Сейчас никто уже не скажет, сколько офицеров в званиях подполковников, полковников, полковых комиссаров и им равным по категории юристов, врачей, интендантов, финансистов, особистов было пленено в те дни на Херсонесском полуострове. В последние часы перед сдачей в плен шло массовое уничтожение партийных и служебных документов, переодевание моряков в армейское обмундирование и гражданскую одежду.
Об этом пишет в своих воспоминаниях бывший секретчик разведывательного отдела флота мичман Шаров. Сам Шаров переоделся в армейское обмундирование и имел при себе «солдатскую» книжку, естественно, на чужое имя. Такая своеобразная маскировка помогла Шарову пережить три года плена и успешно пройти послевоенные проверки всех уровней. Более того, по воспоминаниям его сына, отставного мичмана Евгения Шарова, отец был восстановлен в воинском звании и до 1948 года служил продовольственным баталером в госпитале Черноморского флота. Зная специфику фильтрации пленных немцами, было бы в высшей степени неразумно тому же Хацкевичу красоваться в плену «комиссарскими» звездами и «ромбом» бригадного комиссара. Кстати, в период обороны Севастополя в полевых условиях политработникам разрешалось носить общевойсковые знаки различия.
Документами Хацкевич мог воспользовался чужими, чему вполне способствовала правдоподобная «легенда» о том, что бригадный комиссар находился вместе с генералом Новиковым и погиб на катере МО-0112. Другое дело, что такой заметной и известной в армии фигуре, каковой являлся бригадный комиссар Хацкевич, затеряться в массе пленных было нереально. Поэтому вполне естественным стало его появление в Симферопольской тюрьме вместе с генерал-майором Новиковым и капитаном 2 ранга Зарубой.
По существовавшим «чекистским» нормам для подтверждения достоверности сведений того уровня, что пытался довести до ветеранской общественности Дмитрий Пискунов нужно было найти как минимум двух свидетелей. Наверное, их ищут до сих пор. Если вы готовы полностью принять на веру противоречивые, а иногда и откровенно лживые оправдания Ф.С. Октябрьского – это ваше право… Я больше верю Дмитрию Пискунову, переболевшему в плену тяжелой формой туберкулеза, три года хлебавшему лагерную баланду, и уже по этим признакам заслужившим большее доверие.

В неопубликованной работе «Заключительный этап обороны Севастополя 1941–42 гг.», утвержденной в 1980 году бюро военно-научной секцией при ЦДСА, Пискунов пишет: «…на совещании при выборах Военного совета Приморской армии я не присутствовал, а был кооптирован в его состав утром 2-го июля в штольне Херсонесской бухты, куда временный Военный совет перешел из 35-й батареи, лично бригадным комиссаром А.Д. Хацкевичем».
В 1985 году на вопрос: почему на военно-исторической конференции в 1961 году Пискунов не смог назвать фамилию бригадного комиссара, Пискунов сослался на обычное явление с памятью. «А бывает так, что выскочило из головы. В общем, – добавил он, – что в моих воспоминаниях написано – это точно».
А как быть с тем, что Заруба и Звездкин называют Хацкевича среди командиров и политработников, плененных вместе с Новиковым? Ни Звездкин, ни Заруба по местам своей прежней службы в лицо Хацкевича наверняка не знали и в той ночной кутерьме могли все перепутать. Тот же Иван Заруба называл среди «пассажиров» катера МО-0112 бригадного юриста Кошелева, в то время как Линчик подтвердил факт гибели Кошелева под скалами Херсонеса. Новиков, даже находясь в плену, в беседах с бывшими сослуживцами, не спешил признать тот факт, что при эвакуации он «забыл» своего комиссара. Конец этому спору должен был положить тот очевидный факт, что после нахождения в больнице Симферопольской тюрьмы Хацкевича живым уже никто не видел. По утверждению Зарубы, Хацкевич погиб в Симферопольской тюрьме. По воспоминаниям Дмитрия Пискунова, Хацкевич 2-го июля застрелился вместе с Меньшиковым под скалами Херсонеса. Последнее утверждение Пискунова вызывает некоторое недоумение. Ночью 2-го июля бригадного комиссара Хацкевича избирают председателем Временного военного совета, а вечером следующего день он застрелился?
В своем выступлении на конференции в 1961 году в Севастополе бывший начальник штаба 345-й стрелковой дивизии полковник И.Ф. Хомич не обмолвился ни единым словом о своем участии в работе временного Военного совета армии. На этот счет Пискунов в беседе с Маношиным в 1984 году привел сказанные Хомичем слова, сказанные им в те отчаянные июльские дни 1942 года: «Ты знаешь, что за это будет?», имея в виду участие во временном руководстве армией. Видимо, страх за работу в совете, образованном без санкции сверху, довлел над Хомичем и после войны. После выступления Пискунова он не выступил с опровержением, либо уточнением факта своего участия во временном руководстве и, стало быть, тем самым молча подтвердил очевидную истину.
Что временное руководство армией было образовано и действовало, сомнений нет. Обстановка на Херсонесском полуострове, где скопились десятки тысяч вооруженных воинов, куда до 2-го июля отходили остатки частей и подразделений армии и Береговой обороны, предполагала продолжение организованной борьбы и после убытия с плацдарма генерала Новикова.
Помимо информации Пискунова для подтверждения факта о деятельности Временного совета Приморской армии нужны и другие факты, доказательства. Трудности поиска заключаются в том, что временное руководство действовало кратковременно и поэтому его членов знало в лицо ограниченное количество лиц, из которых мало кто в начале 60-х годов остался в живых.
Из воспоминаний Пискунова: «Только под утро 3 июля 1942 года собравшаяся на берегу Херсонесской бухты большая группа командиров и политработников, пришедших с передовой, узнали в лицо свое новое командование и были удивлены, узнав эту новость».
Наверное, они были в большей степени удивлены очередной сменой руководства армией. Вообще. Как это следует из многих воспоминаний участников последних боев на Херсонесе, тогда на передовой мало кто знал, что командующий СОРом, а затем и его преемник – генерал Новиков покинули Севастополь.
Прямых свидетельств, дополняющих информацию Пискунова, пока не найдено, но по результатам ограниченного анкетного опроса, проведенного в 70-х годах Маношиным, было получено несколько сообщений, косвенно подтверждающих информацию Пискунова, в том числе от С.Д. Якунина, от Г.А. Воловика, от Н.А. Анишина, от Г.П. Зюзько и других лиц.

Раннее утро 2-го июня

06 ч 00 мин. – 22 ч. 00 мин. Защитниками Севастополя было подготовлено шесть участков для приема катеров на берегу Херсонесской бухты. Херсонесский аэродром был подготовлен для приема самолетов. Был составлен план перехода войск с рубежа обороны для посадки на плавсредства.
22 ч 00 мин. Разрозненные части наших войск к исходу 2 июля продолжали удерживать район 35-й береговой батареи и отдельно район Херсонесского аэродрома. Гераклейский полуостров почти весь был занят противником. Отдельные группы бойцов продолжали оказывать упорное сопротивление в полном окружении.
Говоря об итогах 2 июля 1942 года, следует отметить, что в этот день наша оборона устояла и в Херсонесской бухте готовились к приему сторожевых катеров.
В своем выступлении на военно-исторической конференции в части приема катеров и транспортов в Херсонесской бухте и на ее рейде Пискунов кратко отметил следующее: «Я возглавлял всю подготовительную работу. Было принято решение принимать транспорта в районе мыса Херсонес – бухте Херсонесской. Было подготовлено 6 причалов для приема катеров, так как понимали, что транспорта вплотную к берегу не подойдут. Вот почему было подготовлено 6 причалов для подвоза к транспортам катерами людей с учетом большого погружения транспортов в воду. Затем на каждый причал были выделены группы автоматчиков для поддержания порядка. Херсонесский аэродром был подготовлен для приема самолетов, так как имелись сведения, что они должны были прилететь. Был спланирован приход войск на посадку с фронта. Вокруг меня вырос огромный актив моряков-специалистов. Я был, собственно, центром, вокруг которого все вращалось. Со мной советовались по делам моряки-специалисты. Я был начальником 1-го причала. В штольне было 50 человек старшего командного и политического состава соединений. В основном, это были те, кто остался в живых из 2000 человек, ранее собранных в потернах 35-й батареи. Принимались меры, чтобы их, во что бы то ни стало, эвакуировать. Были приняты меры к тому, чтобы эвакуировать тов. Меньшикова. Он был предназначен на посадку на катер на 3-м причале, где размещался штаб руководства в эти дни» (5).
Можно не сомневаться в том, что большая часть офицеров, находившихся на момент взрыва башен в потернах и коридорах батареи, была ранена, контужена или погибла от отравления угарным газом. Поэтому, правильнее было бы считать, что в это число «50», указанное Пискуновым, вошли те старшие офицеры и политработники, которые оставались живы и не потеряли надежду на спасение.
Некоторые пояснения к этим воспоминаниям. Подготовка причалов, как это следует из последующих пояснений Пискунова, заключалась в промерах глубин у берега для возможности подхода катеров вплотную к берегу. На каждый причал были выданы электрические фонари для обозначения места подхода катеров.
Еще в полночь со 2-го на 3-е июля был запрошен Новороссийск, откуда пришел ответ, что самолетов не будет, но следует ожидать катеров.
09 ч 20 мин – 11 ч 10 мин 2-го июля. Из Новороссийска отошли пять сторожевых катеров: СКА-019, СКА-039, СКА-0108, СКА-038, СКА-082.

«…Согласно разработанному плану эвакуации с фронта начали подходить подразделения армии. На это время рубеж обороны оголялся. На берегах Херсонесской бухты скопилось много бойцов и командиров. Подошедший начальник штаба майор Белоусов проявил тревогу, так как катеров не было, а на марше все новые подразделения, фронт был совсем оголен. Но вот катера прибыли и стали приближаться к берегу. По словам Пискунова, он хорошо видит командира сторожевого катера и предупреждает, что здесь будут грузиться тяжелораненые старшие командиры и политработники. Командир катера отвечает, чтобы начинали выносить раненых поближе к берегу и бросает швартовный конец. В это время случилось непредвиденное. Люди, стоявшие на спуске в бухту, лавиной бросились вдруг на берег, смяли охрану и столкнули вынесенных раненых в воду. Катер дал задний ход и отошел от берега. Толпа утихла. Но когда катер стал снова подходить, то толпа снова бросилась к катеру, стали плыть к нему. Катер отошел в море. Такая же картина наблюдалась и на других местах подхода катеров к берегу».
Пискунова масса людей столкнула в воду. Когда выплыл на берег, он подошел к бригадному комиссару и майору Белоусову, которые стояли в окружении комсостава частей у командного пункта и выражали свое недовольство организацией посадки. Произошел обмен мнениями. Все пришли к выводу, что нужно драться до конца. По призыву идти в оборону бойцы и командиры стали уходить на позиции. Таким образом, организация посадки из-за «…буйной стихии масс» была в очередной раз сорвана. Расчет Пискунова на то, что вместе с катерами прибудут транспорта, не оправдался. Когда Пискунов встретил после войны моряка, спасшегося 3 июля на одном из катеров, тот сказал, что никаких кораблей на рейде в ту ночь, кроме сторожевых катеров, не было. Спрашивается, что или кто мешал командующему флотом направить к берегу Херсонеса в эту ночь с десяток сейнеров и шхун? Им бы и минные поля не стали бы помехой…
В качестве уточнения событий 2-го июля и в ночь со 2-го на 3-е июля взяты выдержки из записки, написанной полковником Дмитрием Пискуновым по запросу Симферопольского обкома о судьбе секретаря обкома Ф.Д. Меньшикова. Меньшиков с секретарем Севастопольского горкома комсомола А. Багрием и другими сопровождающими товарищами в первой половине дня 2 июля пришел в штабную штольню со стороны Херсонесского маяка. Об этом написал Пискунов, и подтвердила бывший секретарь Балаклавского горкома комсомола Р.С. Холодняк. По словам Пискунова, Меньшиков читал и одобрил воззвание к бойцам и командирам Приморской армии, подписанное от имени Военного совета армии Пискуновым и представителем политотдела армии батальонным комиссаром Файманом. Пискунов утверждает, что после неудачи с посадкой на катера Меньшиков с бригадным комиссаром Хацкевичем ушли по берегу и находились внутри 35-й батареи, где позже, чтобы не попасть в руки врагов, покончили с собой.
Хотим мы это признать, или нет, но к воспоминаниям полковника Дмитрия Пискунова следует относиться критически. Это касается не только данных по судьбе бригадного комиссара Хацкевича. Пискунов либо случайно повторяется в своих воспоминаниях, либо путает отдельные эпизоды. Так, по воспоминаниям получается, что его дважды сбрасывали в воду: и при первом этапе эвакуации в ночь с 1-го на 2-е июля, и при эвакуации в ночь со 2-го на 3-е июля. Так ли это было?
О некоторых обстоятельствах организации обороны 2 июля и эвакуации в ночь на 3 июля из Херсонесской бухты вспоминал лейтенант С.Н. Гонтарев из 134-го гаубичного артполка 172-й стрелковой дивизии. По его словам, он со своим подразделением отошел 2 июля к 35-й береговой батарее и затем перешел к маяку. Проводилась организация обороны. Организовывались группы. Было сказано, что придут корабли. В его группе было 600-700 человек. В организации обороны участвовал майор Кац. Слышал, что полковник Пискунов руководит обороной на участке, где был Гонтарев. Отбирали всех здоровых. Одних раненых отправили к маяку, других – под берег, третьих – в 35-ю батарею.
Николай Гонтарев вспоминает: «Со 2 на 3 июля организация обороны существовала, но не знаю, кто это делал. Часовые были расставлены на спусках к берегу Херсонесской бухты. Катера пришли с запозданием, когда засветился слегка утренней зарей восток. Видел там Пискунова. Что получилось. Все в обороне, так как был приказ отбросить ночью со 2 на 3 июля немцев. Патроны были не у всех. Но здесь попытки прорваться не было. Надо было прикрыть эвакуацию. Я был ранен и находился в Херсонесской бухте на камне. Ночь. Раненые уснули. Вдруг видим, что идут 4 катера, а один из них прямо к большому камню, где находился я. Катер подошел, слегка толкнулся носом о камень. С катера бросили конец. Поймав его, хотел закрепить за камень. Бросилась толпа и катер отошел, а я полетел в воду. Катер отошел в море, остановился. На местах погрузок утонула масса людей.
Когда взошло солнце, увидел Пискунова без фуражки, худой, черный и рядом с ним Л.И. Ященко из 95-й дивизии. Пискунов смотрит в море, стоит, как статуя, лицо неподвижное, как парализованное. Потом говорит: «Какая армия погибает!», а Ященко: «Такую армию за год не подготовишь». А Пискунов: «Такую армию и за десять лет не подготовишь».
Ведя речь о событиях в ночь со 2-го на 3-е июля, стоит вспомнить о геройском поступке одного из местных севастопольских рыбаков, который, рискуя жизнью, доставил раненого майора на один из катеров на рассвете 3 июля. Об этом написал бывший автоматчик из 747-го стрелкового полка 172-й стрелковой дивизии А.И. Почечуев, бывший тогда на берегу под обрывами берега у 35-й батареи: «Поутру, только начало сереть, со стороны моря на плоту из досок гребет человек. Немец с берега надо мной дал по нему очередь. Тот прилег. Потом снова начал грести руками. Очень больно было смотреть на это, и я снял последним патроном немца. Немцы это сразу не заметили. Я помог ему сойти на берег. Ему было лет 55–60. Сказал, что с вечера взял раненого майора на плот, а теперь возвращается домой, а дома его старуха ждет. Одет он был в морскую робу».
О том, как происходила эвакуация из Херсонесской бухты 3 июля, написали батальонный комиссар А. Кулаков из Особого отдела штаба ЧФ. Кулаков с группой разведчиков был принят на борт СКА-039. Краткие воспоминания оставил командир СКА-019 лейтенант Н.А. Оглы-Аскеров.
Что касается батальонного комиссара А. Кулакова, то он прибыл на СКА-039 во главе группы разведчиков для выполнения особого задания командования, о котором можно только догадываться. Судя по тому, что Кулаков остался жив, можно предположить, что и задание он выполнил…
Читаем боевое донесение: «От 4-й пристани холодильника Новороссийской ВМБ с 09.28 до 11.10 отошли сторожевые катера: СКА-019, СКА-039, СКА-0108, СКА-038, СКА-059. Сгруппировавшись, отряд под командой командира звена старшего лейтенанта В.П. Щербины снялся на Севастополь. На борту катеров находилось 4 командира и 16 краснофлотцев под командой А. Кулакова, имевших особое задание. К заданной точке катера подошли на рассвете 3 июля 1942 года. На море стоял туман, тишина. Спустили резиновую шлюпку и послали на берег лейтенанта Дебирова для установления связи с командованием и уточнения организации приема людей. Через 15 минут услышали шум, крики, послышалась пулеметная и автоматная стрельба. Приблизились к берегу. Туман стал рассеиваться. Увидели, что к катерам плывет масса пловцов. Сбросили с катеров концы. Приплыл Митрофанов и сообщил, что лодку перевернули, а Дебиров утонул. Немцы открыли артиллерийский и минометный огонь, услышав стрельбу на берегу. К командиру СКА-039 привели приплывшего связного командира с берега, который сообщил, что надо прислать шлюпки, так как многие не умеют плавать».
Н.А. Оглы-Аскеров рассказывает так. Свой катер он приблизил к берегу на 15–20 метров. С катера на берегу заметили большую группу людей, некоторые из них вошли по грудь в воду. Слышались просьбы подойти ближе. СКА уткнулся носом в песок. На катер хлынули люди. Дали задний ход, но моторы заглохли. Катер плотно сидел на песке, а люди продолжали взбираться. Аскеров крикнул в мегафон проходившему недалеко флагманскому катеру СКА-059, чтобы тот стянул его с берега, что тот и сделал. На борт СКА-019 было принято более 100 человек.
Согласно сводке о поступлении личного состава частей РККА и РККФ из Севастополя за 2–7 июля 1942 года, по состоянию на 12.00 7 июля 1942 года: 4-го июля прибыло из Севастополя на СКА-082 – 108 человек, на СКА-0108 – 90 человек, на СКА-019 – 79 человек, на СКА-038 – 55 человек, в том числе, 39 человек начсостава. На подводной лодке «М-112» – 8 человек. Почему в сводке не указан СКА-039, и почему на СКА-019 оказалось менее 100 человек, как это утверждал Аскеров, неясно.
Что касается приплывшего с берега на СКА-039 связного «командира», то скорей всего им мог быть пулеметчик из пулеметной роты 381-го стрелкового полка 109-й стрелковой дивизии красноармеец П.В. Егоров из Сталинграда.
Вот что написал Маношину этот высокого воинского долга и личной ответственности защитник Севастополя: «Ожидали эскадру, как нам обещали. Вместо эскадры появился катер. Все взоры были обращены к нему. Он стоял на рейде метров 150–200 от берега. Услышал у собравшихся командиров, чтобы кто-то поплыл на катер. Сказал, что я плавать могу. Спросили откуда я, ответил – из Сталинграда. Тогда кто-то сказал: «Волжанин, плыви и скажи, чтобы катер подошел к выступу», а они перейдут туда. Снял обмундирование и поплыл к катеру. Подплывая к катеру, сказал, что направлен специально сказать, куда надо подойти катеру. Матрос бросил швартовный конец, не успел ухватить, как катер пошел на то место, куда сказал. Он уткнулся в берег и дал задний ход. Несколько человек зашли на него, и он ушел в открытое море. Возвратился на берег, оделся и с группой командиров пошли в партизаны» (5).
Картину эвакуации из Херсонесской бухте дополняет авиамеханик из 40-го авиаполка ВВС ЧФ В.М. Осотов из сводного батальона ВВС: «Прошел в сторону аэродрома по берегу. Вся дорожка усеяна трупами людей. Отдельные капониры для самолетов разрушены. Под скалами берега множество военных и гражданских людей. Опустился под берег по «лазам», сделанных нами раньше напротив каждого капонира нашей эскадрильи. Была еще ночь, ближе к рассвету 3 июля 1942 года. Вдруг слышим гул моторов, всмотрелись, катера-охотники идут со стороны Херсонесского маяка вдоль берега и направляются в наш район. Остановились по одному вдоль берега в 200–500 метрах. И тут началось! Все море от берега заполнили человеческие головы, все плыли к катерам. Это что-то невероятное! Над катерами и над местом 35-й батареи сделал один или два круга самолет с бортовыми огнями. Я понял, что это был наш самолет. Покружив, он ушел в море. От скалы отошел один армейский товарищ и говорит мне, что не плывешь, плыви, а я не умею плавать. Спасибо ему. Я поплыл, наметив курс на самый крайний катер, так как видел, как на другом катере матросы вытаскивали из воды канатами бойцов. На моих глазах два матроса тянут канат с человеком, а за него цепляются два-три, потом все обрываются в море и так почти на всех катерах. Я, подплыв к катеру, ухватился за металлическую пластину, отошедшую от привального бруса. Матросы меня вытащили на палубу. Лежал, а потом, придя в себя, посмотрел на воду – просто ужас берет, от самого берега до катеров все люди. Время стоянки истекло, и катера взяли курс на Новороссийск» (5).

Раннее утро 3-го июля

Несмотря на очередную неудачную попытку эвакуации, сопротивление наших воинов продолжалось. Здесь уместно привести слова старшины 2-й статьи О.П. Григорьева, пулеметчика отдельного батальона дотов: «Несправедливо замалчивать тех, кто был брошен на произвол судьбы нашим командованием и коварно подставлен под бомбовые удары авиации и артиллерии противника на обрывах Херсонеса».
Спрашивается, зачем, зная, что кораблей для эвакуации не будет, собрали столько участников обороны, сняв с передовой, где еще можно было оказывать сопротивление. Участники боев говорили: «Будь мы в окопах, только последний солдат Манштейна дошел бы до Херсонеса» (Е.Г. Попов. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 365).
Позже, по приказанию Генерального штаба командованием Черноморского флота в течение еще нескольких последующих дней в район 35-й береговой батареи посылались сторожевые катера и подводные лодки для эвакуации оставшихся защитников Севастополя, но это были явно запоздалые меры, предпринятые после массового пленения наших воинов.

3 июля. Борьба на Херсонесском полуострове продолжается...

«…Страшно становится, когда вспоминаешь, что произошло в Херсонесской бухте утром 3 июля 1942 года. На моих глазах утонуло много людей. Их тела в самых разнообразных позах хорошо были видны в воде», – так подвел итог этой эвакуации полковник Д. Пискунов. Он пишет: «После того, как я выплыл на берег, присоединился к бригадному комиссару и майору Белоусову, которые стояли в окружении командного состава частей у командного пункта батареи. Состоялся серьезный обмен мнениями о создавшейся обстановке. Все пришли к выводу, что нужно драться до конца. По приказу уйти в оборону, люди возвращались в оборону, но тут произошла неприятность. Наши люди встретились с противником на полпути на линии Камышевой бухты – мыс Фиолент. В то же время в Камышевую бухту вошли катера противника и ударом в спину лишили нас возможности восстановить положение. По желанию, по упорству, по духу я считаю, что в этот день мы восстановили бы положение, но удар противника в спину решил исход».
По сведениям капитана В. Смурикова ранним утром 3 июля к берегу Казачьей бухты в районе расположения раненых и наших бойцов вышли немцы, которые их пленили.
С наступлением рассвета 3 июля 1942 года на поле аэродрома и вокруг него разгорелись жестокие бои. Начались танковые атаки фашистов. Со всех сторон из капониров, предназначенных для самолетов, на танки бросались с гранатами красноармейцы и краснофлотцы. В этот день отражением атак руководили инициативные командиры.
По воспоминаниям военврача И. Иноземцева, возле землянки, где он находился по ранению, руководил боем и стрелял по щелям танков инженер-майор, высокий и широкоплечий, из аэродромной команды. При каждой танковой атаке он выбегал из землянки и кричал: «Товарищи! Способные держать оружие, выходите, на нас опять идут танки!» Из его землянки то и дело выскакивал с наганом легкораненый лейтенант в армейской форме. Он бежал со связкой гранат во весь рост, а затем после броска гранаты полз по земле по-пластунски. В этих боях подбили два танка. Один загорелся и ушел, второй опрокинулся в воронку из-под авиабомбы.
После контратаки собирали патроны и набивали пулеметные ленты, готовились к следующему бою. Атаки чередовались с бомбежками и артобстрелами. Землянки переполнены ранеными. Жарко, душно, жажда, морская горько-соленая вода вызывала еще большую жажду. Всех не покидала надежда на приход наших кораблей.
Старший лейтенант Г. Воловик, который находился на позициях 55-го зенитного артдивизиона, вспоминал, что 3 июля 1942 года был днем кошмара. В этот день погибло и было ранено множество людей.

15 ч 00 мин. Военный Совет флота получил телеграмму с резолюциями Буденного и Исакова: «На побережье СОР есть еще много отдельных групп бойцов и командиров, продолжающих оказывать сопротивление врагу. Необходимо принять все меры для их эвакуации, посылая для этой цели мелкие суда и морские самолеты. Мотивировка моряков и летчиков невозможности подхода к берегу из-за волны неверная, можно подобрать людей, не подходя к берегу, принять их на борт в 500-1000 м от берега. Прошу приказать не прекращать эвакуацию, а сделать все возможное для вывоза героев Севастополя. Ватутин, Рыжков».
16 ч 00 мин. Ответ Октябрьского: «Москва, Генштаб. Ватутину, Буденному, Исакову, Алафузову. Операции по съемке и вывозу отдельных групп начсостава, бойцов СОР не прекращались и не прекращаются, хотя это связано с очень большими трудностями и потерями корабельного состава. Подводные лодки прорваться в Севастополь не могут. Все фарватеры противник закрыл своими катерами. О трех подлодках еще не получены сведения, где они, хотя все сроки их возвращения прошли. Вернувшиеся лодки весь путь преследовались авиацией, катерами-охотниками, на каждую лодку сброшены сотни бомб. Еще не вернулись два катера МО. Сегодня посылаю еще шесть катеров МО, которые вернулись. Каждый доставил больше сотни человек. Буду продолжать операции. Докладываю, что сопротивление врагу оказывается нормально. Октябрьский».
Как вам нравится такая трактовка событий командующим флота? Московское командование уговаривает адмирала Октябрьского активизировать действия по спасению гибнущих защитников Севастополя, а он упорно противится… «Фарватеры противник закрыл своими катерами…» Быть может, Филипп Сергеевич ожидал, что немцы включат огни сигнальных манипуляторов, которые по его указанию были погашены?
В 18 часов наши части отошли к 35-й батарее, и к вечеру линия фронта определилась между верховьями Камышовой и Казачьей бухт, там, где сейчас проходит автомобильная трасса. Таким образом, к исходу дня 3 июля, подытожил Пискунов, противник вышел на побережье юго-западной части Гераклейского полуострова, а начиная с утра четвертого июля, приступил к зачистке бухт от осевших там воинов Приморской армии. Причем, районы бухт Песчаной, Камышовой, Казачьей и Херсонесской он очистил от наших войск 4-го июля. Район Стрелецкой и Карантинной бухт – 5 июля. Очистка Ново-Казачьей (Голубой) бухты и 35-й батареи растянулась до 12 июля 1942 года и повторялась дважды 9 и 12 июля.

4 июля 1942 года

00.15 мин. Более двух тысяч защитников полуострова предприняли попытку прорваться в горы, прорвалось менее 200 человек. Фашисты открыли огонь по всем участкам Гераклейского полуострова. Район прорыва был освещен осветительными ракетами.
04 ч 00 мин. До этого момента защитники контролировали территорию в районе мыса Херсонес размером примерно 3 на 5 км, где находились десятки тысяч бойцов и командиров. Начались массовые опускания бойцов к воде под скалы.
05 ч 00 мин. Бои возобновились с новой силой. Вражеская пехота и танки рвалась к 35-й батарее и аэродрому. В течение дня атаки врага чередовались с бомбежками и артобстрелами. Группы приморцев и моряков, потеряв последнюю надежду на эвакуацию, на плотах, лодках, досках и вплавь уходили в море в надежде, что их подберут наши корабли. Немецкие самолеты расстреливали их из пулеметов.
06 ч 00 мин. Немцы с воздуха разбросали листовки с призывом сдаваться в плен. Реакции не последовало.
06 ч 30 мин. Началась огневая обработка всего участка обороны на Херсонесском полуострове.
07 ч 00 мин. Немецкая пехота начала штурмовать последнюю линию обороны. Атаки чередовались с бомбежкой и артобстрелами.
09 ч 00 мин. в газете «Правда» было опубликовано сообщение Совинформбюро о том, что 3 июля наши войска оставили Севастополь. Нужно ли давать пояснение с чьей «подачи» было сделано это заявление. Вспомните известный в свое время фильм «Трое суток после бессмертия».
09 ч 00 мин–10 ч 00 мин. Немцы расчленили оборону полуострова на участки, начали брать в плен обессиливших от жажды и жары защитников Севастополя.

12 ч 00 мин. Немецкие танки с берега стали стрелять по плывущим в море морякам и приморцам, с моря заходили немецкие самолеты, расстреливая плывущих из пулеметов.
13 ч 00 мин. Некоторые группы, сопротивлявшиеся в районе аэродрома и батареи № 35, понеся огромные потери убитыми и ранеными, прекратили бой. 35-я батарея, где было много армейцев и моряков, упорно оборонялась, и гитлеровцы боялись туда врываться. В районе аэродрома собрался большой отряд из моряков и приморцев и продолжал ожесточенно сражаться с превосходящими силами противника.
14 ч 00 мин–15 ч 00 мин. Измотанные в кровопролитных боях бойцы и командиры, последние защитники города, без пищи, воды, медикаментов и боеприпасов не могли больше продолжать сопротивление, немцы брали их в плен.
18 ч 00 мин. Противник занял побережье юго-западной части Гераклейского полуострова. Разрозненные подразделения защитников города продолжали отходить к ББ-35. Катера противника подошли с моря к Херсонесскому полуострову и, проходя вдоль берега, вели огонь по скрывавшимся в нишах и пещерах, не сдававшимся защитникам Севастополя.
19 ч 00 мин. Противник завершил «зачистку» от наших войск район бухт Песчаной, Камышовой, Казачьей и Херсонесской.

5 июля 1942 года

00 ч 00 мин. В ночь на 5 июля в потерне 35-й батареи собрался старший военно-политический состав защитников. Было решено пробиваться в горы, а там перейти к партизанским методам борьбы. Такие попытки отдельными группами предпринимались и раньше, но все они были обречены на провал. И все же, как и было решено, ночью было решено прорваться. Завязался бой, наши воины понесли значительные потери, но прорваться в горы не смогли.
02 ч 00 мин–03 ч 30 мин. Из Новороссийска в Севастополь снялся последний отряд сторожевых катеров в количестве 6 единиц: СКА-039, СКА-0175, СКА-0108, СКА-088, СКА-074 и СКА-071.
05 ч 00 мин–18 ч 00 мин. Укрываясь от сильного огня противника, защитники Севастополя спустились под обрывистые скалы. И под кручами, разбившись на группы, продолжали сопротивление. Враги прочесывали скалы пулеметно-автоматным огнем, бросали вниз сотни гранат. Немцы стали закладывать динамит и подрывать скалы, поскольку со стороны суши укрывшиеся под скалами севастопольцы были малоуязвимы. В выступах и пещерах крутого берега образовалось несколько ярусов, где томились обессиленные от голода и жажды герои.
17 ч 00 мин. По приглашению отдела пропаганды 11-й армии в Севастополе побывала группа иностранных журналистов, осмотревшая руины города и его окрестности.
18 ч 00 мин. Противник в очередной раз зачистил от наших войск район Стрелецкой и Карантинной бухт.
11 ч 00 мин–14 ч 00 мин. Несколько вражеских катеров подошли в район ББ-35. Немцы в мегафон кричали: «Рус, сдавайсь! Мы откроем огонь и уничтожим всех!» Сделав несколько выстрелов, катера удалились.
11 ч 35 мин–19 ч 08 мин. Отряд катеров: СКА-039, СКА-0175, СКА-0108, СКА-088, CKA-074 и СКА-071 на переходе из Новороссийска в Севастополь подвергался семи атакам самолетов противника.
23 ч 00 мин–24 ч 00 мин. Катера СКА-088 и СКА-0108 прибыли в район Херсонесского полуострова. К этому времени, завершился основной этап пленения нашей группировки. Колонны пленных под охраной румын и крымских татар проследовали в сторону Бахчисарая. Противник отвел свои войска с Гераклейского полуострова и оставил по всему побережью от Херсонесского маяка до Георгиевского монастыря усиленные посты.

6 июля 1942 года

00 ч 00 мин–01 ч 00 мин. Катера СКА-088 и СКА-0108 прошли в расстоянии 100 метров от берега от м. Фиолент до Херсонесского маяка. В 00.11 по катерам был открыт с берега огонь. Людей не было видно. В 01.00 катера взяли курс на Новороссийск.
00 ч 53 мин–02 ч 09 мин. Катера СКА-039 и СКА-0175 подошли к пристани ББ-35. С берега начался ружейный обстрел. Подобрали людей с плота. В 02.09 выстрелом с берега был убит командир отряда – ст. лейтенант Щербина, катера легли на обратный курс.
01 ч 20 мин–02 ч 25 мин. Катера СКА-074 и СКА-071 подошли к берегу, прошли от мыса Фиолент до Херсонесского маяка. Людей не обнаружили. Легли на обратный курс и в тот же день прибыли в Новороссийск.
00 ч 40 мин. Попытка прорыва наших бойцов в горы между мысом Фиолент и Балаклавой. Практически все наши бойцы погибли или попали в плен.
04 ч 55 мин. Катера СКА-088 и СКА-0108 обнаружили шлюпку, с которой сняли 12 военнослужащих.
13 ч 42 мин. Катера СКА-088 и СКА-0108 прибыли в Новороссийск.
18 ч 15 мин. Катера СКА-039 и СКА-0175 прибыли в Новороссийск.
23 ч 00 мин. Отдельные группы пытались пробиться к партизанам.

7 июля 1942 года

00 ч 00 мин. Отдельные группы наших бойцов и командиров пытались пробиться к партизанам.
10 ч 00 мин. Со стороны моря к ББ-35 подошли два немецких катера и открыли огонь. Затем немцы предприняли попытку прорваться внутрь помещений ББ-35, но были отбиты, отошли на катера, которые через 10-15 минут ушли.
23 ч 30 мин. Отдельные группы пытались пробиться к партизанам.

8 июля 1942 года

00 ч 00 мин. Отдельные группы пытались пробиться к партизанам.
16 ч 00 мин. Немцы начали лить в башни ББ-35 мазут, смешанный с керосином и бензином. Набросали зарядов и подожгли. Начались взрывы и пожар.

9 июля 1942 года

07 ч 00 мин. Первая зачистка от наших войск района Ново-Казачьей (Голубой) бухты и ББ-35. На горизонте показались катера. Многие приняли их за свои, увидев в этом спасение. Катера все ближе подходили к берегу, но огня никто не открывал. Вскоре стало ясно, что это вражеские катера, которые блокировали осажденных защитников с моря.
08 ч 00 мин–12 ч 00 мин. В боях против защитников Севастополя участвовали итальянские сторожевые и торпедные катера, которые получили приказ принять участие в штурме, т.е. заблокировать выходы из форта. В море вышли 4 катера, экипажи которых были вооружены автоматами и ручными гранатами. Группа итальянских моряков проникла с моря в галереи. Поднятый ими шум, стрельба из автоматов и взрывы гранат ввели обороняющихся в заблуждение относительно количества атакующих, что помогло врагу сломить оборону наших воинов.
08 ч 00 мин–19 ч 00 мин. Немецкие катера 30-40 минут вели огонь из пушек и пулеметов и потом ходили целый день вблизи ББ-35. Немцы повторили выкуривание из батареи, начали лить в башни мазут, смешанный с бензином. Снова большой пожар.

10 июля 1942 года

00 ч 00 мин–24 ч 00 мин. Катера противника лежали в дрейфе вдоль побережья, огонь по берегу не открывали.
08 ч 00 мин–18 ч 00 мин. Противник закрыл выходы из башен и проник в командный блок ББ-35.

11 июля 1942 года

00 ч 00 мин – 24 ч 00 мин. Катера противника лежали в дрейфе вдоль побережья, огонь по берегу не открывали.

12 июля 1942 года

08 ч 00 мин–11 ч 00 мин. Противник занял позиции по краю берега у батареи и забрасывал берег ручными гранатами.
11 ч 00 мин–14 ч 00 мин. Вторая зачистка от оставшихся защитников района Ново-Казачьей (Голубой) бухты и ББ-35. С катеров на надувных лодках были высажены на прибрежную полосу автоматчики. Наши воины, полуживые от голода, ран, жажды и усталости были взяты в плен...
Но по данным В. Мищенко, за Херсонесской бухтой в сторону маяка был участок берега, где до 17 июля скрывалась группа наших воинов. Отдельные группы бойцов продолжали прятаться в различных районах Гераклейского полуострова, возможно, и до начала августа 1942 года!

Подводя итоги последнего периода обороны

Не предприняв всех возможных мер для организации жесткой обороны на тыловом рубеже c целью поэтапной эвакуации группировки войск, командующий СОР адмирал Ф.С. Октябрьский, принял решение отвести войска в район «планируемой» эвакуации. Преступность этого решения состояла в том, что эвакуация войск группировки, как таковая не планировалась. Та же скученность что ожидала войска на крошечном херсонесском плацдарме, обрекала их на колоссальные потери от огня артиллерии и атак авиации противника.

Спланировав эвакуацию сотни военачальников и партийных чиновников, Октябрьский придал своему оставлению гибнущей армии видимость легитимности. Московскому руководству ничего другого не оставалось, как разрешить проведение этой, так называемой, «ограниченной» эвакуации. Обрекая на гибель и плен армейскую группировку, Филипп Сергеевич был уверен, что ее агония продлится не более двух-трех суток. Это предположение основывается на том, что войскам, стягиваемым на Херсонесский плацдарм, не ставились задачи на длительную борьбу.
Так, командиру 110-го отдельного полка связи Приморской армии еще 30-го июня был дан приказ на сворачивание работы и на уничтожение материальной части. Тогда же частям тыла был дан приказ на уничтожение всех видов запасов. Генералу Петру Новикову, принявшему обязанности командующего СОР, была поставлена задача: удерживать плацдарм в течение суток, обеспечивая эвакуацию старшего командно-политического состава Приморской армии и береговой обороны и затем – убыть на Кавказ. Обо всем этом мы уже вели речь.

Говорят, что история не приемлет сослагательного наклонения… Севастопольская группировка наших войск после разгрома войск Крымского фронта, перед мощью всей 11-й армии Манштейна была обречена на поражение. Но, поражение поражению – рознь… Я уверен в том, что командуй Севастопольским оборонительным районом не Октябрьский, а Петров, той трагедии, что развернулась в первых числах июля на Херсонеском плацдарме, можно было бы избежать. Как вариант, войска, оставаясь на рубеже–слобода Рудольфа–Георгиевский монастырь, в течение недели сдерживали бы противника. Руководство войсками на рубеже обороны возглавлял бы командарм, сохранив все линии связи, в том числе со Ставкой ВГК, а начальник штаба организовывал бы эвакуацию. За это время Ставка заставила бы адмирала Исакова и командующего Северо-Кавказским фронтом маршала Буденного организовать эвакуацию раненых и тыловых учреждений Приморской армии. Трагической гибели Приморской армии не удалось бы избежать – она была обречена, но не приняла бы таких катастрофических масштабов.

Вы скажете: а кто мешал в преддверии катастрофы тому же командарму Петрову и его начальнику штаба Крылову остаться в Севастополе для руководства войсками? Планировал же Октябрьский, убывая на Кавказ, оставить для руководства войсками на Херсонесе генералов Петрова и Моргунова. Быть может, он был прав, принимая это решение и сообщая об этом в Ставку? Но командующий СОР отдал приказ войскам на оставление позиций тылового рубежа, и переход на рубеж обеспечения эвакуации. Тогда же были отозваны на КП СОР военачальники дивизионного и бригадного звена. Начался массовый переход войск и исход жителей Севастополя в район бухт Херсонеса. Это был тот отправной момент, после которого катастрофа становилась неизбежной.
Не следует забывать о том, что подробно исследуя события последних дней борьбы на мысе Херсонессе, нам предстоит установить степень вины адмирала Октябрьского и генерала Петрова за трагический исход девятимесячной борьбы за Севастополь. Пока мы лишь отметим тот факт, что согласившись на личную эвакуацию, генерал Иван Ефимович Петров в известной степени становился «подельником» неправых дел Октябрьского, том числе – в той позорной возне, что предшествовала этой «ограниченной» или «частичной» эвакуации. При этом следует понимать под «ограниченной»- эвакуацию на самолетах и подводных лодках, а «частичной» – импровизированную эвакуацию на тральщиках и морских охотниках.

Из анализа документов и воспоминаний участников событий, вина командующего СОР Филиппа Сергеевича Октябрьского за трагедию, постигшую Приморскую армию на Херсонесе, слишком очевидна. Совмещая две должности, Октябрьский был обязан нести ответственность за исправное исполнение обязанностей на каждой из них. Как командующий СОР он нес ответственность за подготовку эвакуации группировки. Как командующий флотом он нес ответственность за обеспечения морской части эвакуации, – выделение судов и кораблей, обеспечение перехода поддержкой с воздуха. И в том и другом случае он показал полную несостоятельность. Как результат такой «деятельности» командующего и его штаба – разгром и гибель армейской группировки.
Какие претензии или упреки могли быть предъявлены за эту катастрофу к командующему армией генералу Петрову? Находясь в прямом подчинении у командующего СОР, генерал Петров, вряд ли мог существенно повлиять, и тем более предотвратить трагическую гибель армейской группировки. Упрекнуть же Петрова в том, что он до конца не разделил судьбу своих подчиненных и не погиб на мысе Херсонес, у меня язык не поворачивается...
Кстати, в той скандальной полемике, что затеял против Петрова Октябрьский, Филипп Сергеевич неоднократно утверждал, что генерал Петров был НЕПРАВОМОЧЕН подписывать служебные документы от имени командарма Приморской армии, поскольку официально являлся только «заместителем командующего СОР по сухопутной обороне»!
Довольно странное требование от военачальника, который сам решительно отстаивал свое право совмещать две должности (причем, на каждой из которых проявил себя далеко не лучшим образом). Но ведь от должности командующего Приморской армией генерала Петрова никто не отстранял. Печати, штампы, бланки и прочая канцелярская атрибутика, используемая в штабных структурах армии, признавалась всеми вышестоящими инстанциями – и фронтом, и Ставкой. В этом отношении требования Октябрьского – каприз властолюбивого самодура, упивавшегося своей властью и требовавшего ее признавать всем и вся…
С позиции же конфликта между двумя военачальниками – старший из них, по определению, должен был нести большую ответственность, в том числе, и за ошибки и промахи, совершенные младшим по должности. Вот вам и ответ на инициированный нами вопрос о степени ответственности командования СОР за обеспечение боевой деятельности войск, за ошибки в планировании боевых операций, за недооценку возможностей противника, за просчеты в руководстве войсками в ходе всех видов боевой деятельности, в том числе, и за эвакуацию.

О том насколько эффективно проходила эвакуация в ночь с 1-го на 2-е и со 2-го на 3-е июля, мы смогли убедиться, анализируя архивные материалы и воспоминания участников событий. Перед генерал-майором Новиковым, оставленным за начальника СОР, стояла конкретная задача – обеспечить эвакуацию двух тысяч старших офицеров и политработников, собранных для этого в потернах 35-й батареи. Свою задачу Новиков не выполнил, прежде всего, из-за того, что с Кавказа не было прислано достаточное для эвакуации число кораблей. А это уже зависело от начальника штаба Елисеева, выполнявшего разнарядку Октябрьского. Если же действия, либо  бездействие военачальника привели к катастрофе вверенной ему группировки войск, так, будьте же любезны, ответить за это по всей строгости уставов, должностных инструкций и военного законодательства в части воинских преступлений!
Я не ставил перед собой задачу в очередной раз перечислять и оценивать ошибки и просчеты командования СОР за девять месяцев боевых действий по обороне Севастополя. Да и действия командования СОР в период, предшествовавший трагедии на мысе Херсонес, я рассмотрел лишь для полноты картины.
За четыре года жесточайшей войны с сильнейшим противником, каковым являлась немецкая армия, наши военачальники неоднократно допускали ошибки в планировании и проведении боевых действий, случались и катастрофы, такие как под Харьковом, на Волхове, в Крыму в мае 1942 года. И на фоне этих событий, при уточнении причин катастроф, случались жесткие разборки между военачальниками. Иной раз дело доходило до угроз и оскорблений, как в случаях между Сталиным и Тимошенко, Жуковым и Мерецковым, Мехлисом и Козловым. Но чтобы один военачальник писал доносы на бывшего боевого соратника, обвиняя его во многих тяжких грехах, и при этом доказывал свои несомненные заслуги!

Но именно такая ситуация имела место во взаимоотношениях адмирала Октябрьского и генерала Петрова. Этот конфликт, возникший в период обороны Севастополя, продолжился в период битвы за Кавказ и стал основой целой пропагандистский кампании сторонников и почитателей Октябрьского против защитников чести и достоинства генерала Петрова. Принявший скандальную форму на конференциях, собраниях ветеранов и получивший развитие в публикациях местной и федеральной прессы, этот конфликт требовал объективной оценки причин и действий конфликтующих сторон.
Подробно исследуя деятельность адмирала Октябрьского и генерала Петрова в ходе обороны Севастополя, мы сделали попытку выяснить причины и истинную природу этого конфликта. Параллельно с выполнением основной задачи, мы просмотрели фрагменты суточных сводок боевой деятельности наших войск, освежая в памяти основные события обороны.
Остается ответить на вопрос: имел ли моральное право адмирал Октябрьский, столь негативно проявивший себя в процессе руководства Севастопольским оборонительным районом и Черноморским флотом, выступать с жесткой критикой и открытыми оскорблениями в адрес генерала Ивана Ефимовича Петрова?

В качестве заключения
 
С учетом колоссальных потерь погибшими и пленными в последние дни оборогы не следует слишком превозносить наши успехи, достигнутые в битве за Севастополь. На майской, 1961 года, военно-научной конференции впервые прозвучали обвинения в адрес командования СОР в том, что оставление позиций, которые войска занимали вечером 30 июня, лишило воинов возможности до конца исполнить свой долг и погибнуть в бою, а непринятие мер для плановой, поэтапной эвакуации привело к тому, что десятки тысяч защитников были обречены на гибель или позорный плен. Особенно решительно и убедительно эти обвинения прозвучали из уст бывших военнопленных. После резкого выступления полковника Дмитрия Пискунова организаторы не решились продолжить конференцию и на следующий день было объявлено... о работе по секциям.
Можно ли было всерьез принимать объяснения адмирала Октябрьского по низкой организации эвакуации с плацдарма, если сразу же после оставления города, оправдывая свои действия, Филипп Сергеевич напишет: «Последний мой приказ от 1.07.42 г. перед вылетом из Севастополя генерал-майору Новикову, который был оставлен старшим начальником, – «Драться до последнего, а кто останется жив, должен прорываться в горы к партизанам»? (Краткий отчет по итогам обороны Севастополя за июнь 1942 года. Июль, 1942 г. Краснодар).

Самое время ознакомиться с выдержкой из выступления адмирала Ф.С. Октябрьского на конференции: «Товарищи, обстановка тогда сложилась трудная. Севастополь был блокирован с земли, с воздуха и моря. В конце июня при помощи воздушных сил блокада достигла наивысшего предела. Даже подводные лодки не были в состоянии достигнуть берегов Севастополя, а о достижении их надводными кораблями и говорить не приходилось. В этих условиях встал вопрос, как быть? Если эвакуировать армию, то были бы потеряны армия и флот, оказавшийся сильно приуменьшившимся из-за потерь в боях. В конечном счете, была потеряна армия, но сохранен флот» (Из речи на конференции 1961 года после роспуска президиума).

Филипп Сергеевич традиционно лукавил, забывая, что перед ним не послушная ему флотская публика, привычно готовая «понять и простить» своего бывшего командующего. Перед ним было много приморцев, им брошенных и преданных. А Приморская армия была не обычной, а выдающейся, элитной. И за ее потерю, за ее гибель должен был последовать особый спрос… Да и сам какой-то торгашеский принцип «флот – спасаю, армию – бросаю» был крайне оскорбителен для ветеранов-приморцев.
Это еще повезло Филиппу Сергеевичу с составом участников конференции. Эти ветераны, должно быть не знали о том, что, начиная с осени 1942 года гордость флота – линкор и новейшие крейсера НЕ УЧАСТВОВАЛИ НИ В ОДНОМ БОЕВОМ ПОХОДЕ, а самыми крупными надводными кораблями, выделенным для участия в блокаде побережья в ходе Крымской операции апреля-мая 1944 года, были… два тральщика, да и тем не судьба была выйти в море!
В работе конференции, проходившей в Доме офицеров, принимало участие более 600 человек, многие их них прошли плен. В основном, это были бывшие младшие офицеры, старшины и матросы, которых такое объяснение не удовлетворило: они были свидетелями того, что именно подводными лодками вывозились с плацдарма материальные ценности, старший командный состав Приморской армии… А где  были обещанные Октябрьским корабли?
В 1962 году, к двадцатилетию борьбы за Севастополь, на экраны вышел фильм «Трое суток после бессмертия». Хороший правдивый фильм, хорошие играли в нем актеры, один только Крючков чего стоил! Быть может и борьбу на мысе Херсонес после 2-го июля надо так же назвать – «Десять суток после бессмертия»? Десять суток вызова смерти, презрения к сильнейшему врагу, отчаянного протеста в адрес бездарного, бездушного командования, бросившего свою армию, презрев традиции воинской чести и русского воинства.
Несомненный интерес представляет интервью, взятое у участника этой конференции Григория Замиховского. Лучше и доходчивее не сказать. Григорий Ефимович – одессит, со студенческой скамьи призванный на флот, матрос-радист эскадренного миноносца «Бойкий», доброволец 1-го полка морской пехоты в боях под Одессой, защитник Севастополя, награжденный медалью «За Отвагу». Его свидетельства дорогого стоят:

«…Кто расскажет, что чувствовали тысячи голодных и израненных бойцов на скалах Херсонеса, когда немцы сверху закидывали их гранатами, да на головы мочились. Вы даже не представляете всю бездну отчаяния и черной убивающей тоски, которую пришлось испытать людям, брошенным своим командованием и обреченным на смерть и плен. А комиссар флота Кулаков, вдохновитель наш идейный. Узнал меня на последней встрече, подошел. Помнил он меня по одесским боям, – нас моряков, отличившихся в атаках, тогда ему лично представляли. Говорит мне – «Привет комсорг!». Взгляд мой увидел, сразу на часы смотрит – «Пора обедать» и отчалил. А я многих других комиссаров помню, которые с винтовкой в руках в атаку ходили и пулям не кланялись.
Не постеснялся адмирал после войны себе звезду Героя на китель повесить… Я бы все понял и простил, если бы был у этих «полководцев» готов план эвакуации защитников города, но немцы его, скажем, – сорвали и не дали осуществить. Война, что поделать… Но когда до нас, бывших севастопольцев дошло, что никто и не думал нас спасать!... – как потом видеть эти «личности» в расшитых золотом мундирах?
Уже 20 июня мы все понимали, что шансов отстоять город нет. Одними штыками и геройской кровью мы немецкую технику не остановили бы… Тогда, на встрече, в 1961 году люди вставали с мест и спрашивали прямо у сидящих за длинным столом, на сцене, наших бывших руководителей обороны. – Почему нас предали? Почему нас бросили?
Октябрьский с трибуны: – «Успокойтесь товарищи. У нас был приказ Сталина и Буденного оставить город с целью организации эвакуации оставшихся защитников морем на Кавказ». Чекистов и политотдельцев вывезли… Ценные кадры, которые решают все. Я не обвинитель. У каждого своя правда, да и вообще, кому эта правда нужна сейчас? Я свое мнение никому не навязываю. Для кого-то Октябрьский, может, и герой, а для меня… Мы на послевоенных встречах спорили, обсуждая поведение Октябрьского в июле 1942 года, кто-то говорил, что командующий флотом был обязан находиться в штабе флота, в Поти и нечего ему было в осажденном Севастополе делать…
Сидим мы тогда на встрече, большинство в затрапезной одежде, потертых пиджаках, стоптанных ботиночках. Многие прошли через плен, а потом у них жизнь не особо заладилась, времена-то какие были… Октябрьский увидел как мы одеты, приказал всех одеть в парадную морскую форму и выдать по солидному денежному подарку. Многие приняли. А некоторые, не смущаясь, сказали – «Мы не девки, чтобы с нами заигрывать, нам этих подачек не надо. Вы бы лучше, товарищ адмирал, в сорок втором году о кораблях для эвакуации позаботились, тогда бы мы сейчас в обносках не ходили». И пусть нам не говорят, что не было ни кораблей, ни возможности спасти севастопольский гарнизон. Могли нас выручить. Были корабли и на Тамани, и на Черном море. И даже не «тюлькина» флотилия. Если бы захотели, и самолеты бы нашли, чтобы прикрыть эвакуацию с воздуха…».
В подтверждение этих слов приводятся факты, когда с Тамани по личной инициативе отдельных решительных граждан к Херсонесу подходили шхуны, большие рыбацкие баркасы и брали на борт моряков… Что же тогда говорить о боевых кораблях?
Может быть и нам, в своих оценках деятельности Ф.С. Октябрьского на посту командующего СОР, не стоит быть лояльнее матросов, солдат и офицеров свой кровью, страданиями плена и последующими загубленными судьбами, давшим ему истинную оценку?

Содержание главы, посвященной событиям и боям на мысе Херсонесском с 29 июня по 12-е июля, можно рассматривать как фактуру или основу для составления обвинительного заключения руководителям СОР и, прежде всего, командующему – Ф.С. Октябрьскому и члену Военного совета Н.И. Кулакову.
Ненадлежащее исполнение обязанностей по должности командующего Севастопольским оборонительным районом, выразившееся:
В нежелании и неспособности наладить деловые конструктивные отношения со своими заместителями, прежде всего, с заместителем по сухопутной обороне – генерал-майором И.Е. Петровым.
В неспособности построить нормальные отношения с командованием Крымским и Северо-Кавказским фронтами, что негативно сказалось на планировании и последующей боевой деятельности СОР во второй и третий периоды обороны.
Условия и специфика боев в мае-июне 1942 года принципиально отличались от «одесского» периода обороны, когда были условия для массовой эвакуации войск нашей группировки. И, тем не менее, как командующий СОР, и по совместительству, командующий флотом, Октябрьский несет громадную долю вины за непринятие всех мер для подготовки и обеспечения поэтапной эвакуации частей севастопольского оборонительного района, что привело к гибели и пленению десятков тысяч грамотных испытанных боями воинов Приморской армии и береговой обороны.

C Октябрьского особый спрос и, как командующий СОР, и как командующий флотом, он должен был нести ответственность по нескольким пунктам обвинения:

1. Низкая организация процесса обеспечения флотом группировок войск в Севастополе и Керчи, когда были загублены многие вспомогательные суда, сохранив которые можно было бы продолжить оборонять Севастополь, либо эффективно использовать их для эвакуации группировки войск. О многочисленных фактах гибели судов на своих же минах, о недостаточных силах охранения конвоев, о слабом зенитном вооружении судов и кораблей охранения, мы вели речь в соответствующих главах исследования.

2. Без должных на то оснований тратился моторесурс боевых кораблей, катеров и подводных лодок. Это и поиск мифических подводных лодок противника в первый период войны, это и охрана кораблями районов, в которых, по определению, не мог появиться морской противник. Все это привело к преждевременному износу материальной части, что в условиях ограниченных ремонтных возможностей явилось одной из причин уменьшения числа кораблей, способных выполнять боевые задачи по поддержке Севастополя.
3. Нежелание или неспособность конструктивно взаимодействовать с командующими Закавказским и Крымским фронтами, что пагубно отражалось на боевой и повседневной деятельности Севастопольского оборонительного района.

4. Ряд принципиальных ошибок в планировании и проведении боевых операций в секторах обороны, приведших к неоправданным потерям и перерасходу боеприпасов, как результат, к ослаблению боевой устойчивости группировки. Это обвинение относится в равной степени к Октябрьскому и Петрову как основным руководителям обороны.

5. Отсутствие реального, оправданного обстановкой плана на эвакуацию.

6. Неоправданное обстановкой прекращение обороны на тыловом рубеже в ночь с 30-го июня 1942 года. Прекращение руководства войсками на плацдарме до полного истощения сил и средств обороны. Крайне непоследовательные действия по организации обороны на рубеже прикрытия эвакуации.

7. По прибытии на Кавказ, адмирал Октябрьский не принял всех возможных мер для эвакуации войск с Херсонесского плацдарма.
Каждый из пунктов обвинения требует обоснований и доказательств. Свидетельства участников событий, выдержки из документов по этим пунктам были представлены и обобщены в соответствующих главах исследования.
Зная о том, что плановая эвакуация войск Приморской армии и береговой обороны не предусматривалась командованием фронта, руководители СОР, и прежде всего – командующий – вице-адмирал Октябрьский, заблаговременно подготавливая свою личную эвакуацию, сознательно приносил в жертву офицеров и солдат одной из самых боеспособных и опытных армий.

Создавая видимость заботы о спасении руководителей обороны, гражданских и партийных властей города, Филипп Сергеевич не сомневался в том, что возглавит этот список.

Когда же стало ясно, что первая «волна» эвакуация ограничится спасением сотни избранных военачальников и чиновников, Петров и Крылов стали изыскивать средства для спасения хотя бы части командного состава армии. Отзывая из частей старших офицеров, командующий армией и его начальник штаба, давали себе отчет в том, что с убытием из частей офицеров дивизионного и полкового звена, в условиях отступления резко падала организация и терялась боеспособность. Следом последовал приказ об оставлении позиций, занимавшихся войсками к вечеру 29-го июня, и переход в районы предполагаемой эвакуации. На этом этапе закрывались сети боевого управления, что еще в большей степени снижало управляемость и боеспособность войск. Если бы войскам предстояла эвакуация на судах по «одесскому» варианту, то никаких бы вопросов не последовало. Кстати, большинство офицеров среднего звена, остававшихся в соединениях и частях, имели опыт такой эвакуации, и вполне могли рассчитывать на то, что моряки организуют нечто подобное в Севастополе. Но, поскольку, массовая эвакуация не планировалась, то два предыдущих приказа по войскам армии следует считать преступными, способствовавшими развалу организации армии. Запредельная скученность войск в местах ожидания эвакуации вела к колоссальным потерям от огня артиллерии и налетов авиации и мешала организации бороны прибрежного плацдарма.

Брошенные своим командованием, обреченные на бесславную гибель и плен, эти воины были вправе предъявить свой, особый счет виновникам их бед, страданий и зачастую загубленных жизней. События последних дней борьбы на мысе Херсонесс не могли не сказаться на физическом здоровье и психическом состоянии попавших в плен героических защитников Севастополя. Стоит ли удивляться тому, что для бывших защитников, процесс гибели или пленения десятков тысяч воинов армии и флота не мог пройти бесследно. Стоит ли удивляться тому, главными виновниками трагического исхода обороны Севастополя они видели главных руководителей обороны.

Причем, подавляющее число «приморцев», испытавших трагедию поражения и ужасы плена, основным виновником своих бед, с полным на то основанием считали адмирала Октябрьского, не обеспечившего их эвакуацию из гибнущего Севастополя.
Командующий приморской армией генерал Петров, был слишком занят вопросами боевого управления частями, чтобы отвлекаться на проблемы эвакуации. Более того, Петров давал себе отчет в том, что именно Октябрьский, совмещая должности командующего СОР и командующего флотом, был обязан спланировать и организовать эвакуацию войск. Возникает вопрос: стоило ли принимать всерьез грозные предупреждения маршала Буденного о том, что севастопольцам следует биться до конца, не рассчитывая на эвакуацию? Дальнейшее поведение Буденного было вполне предсказуемо. Этот старый лис в маршальском мундире, выпучив бесстыжие глаза и поглаживая свои нафабренные усы, с полным на то основанием обвинил Октябрьского и Кулакова, прибывших в Краснодар, в том, что они не организовали эвакуацию севастопольской группировки.

Никто не забыт, но и ничто не забыто…

До конца 50-х годов приезжавших в Крым и посетивших окрестности Севастополя и Керчи, поражало обилие немецких кладбищ. Очень много их было под Севастополем. Сохранились фотографии, на которых квадраты 200 на 200 метров с правильными рядами могильных крестов занимали поля, уходившие за горизонт. Удивляла геометрическая правильность рядов и колонн крестов из бетона, поставленных, словно по нитке, – на каждом свастика, табличка и каска. У севастопольских мальчишек тех лет был промысел – поиск именно офицерских касок на могильных крестах.
В первые послевоенные годы такая «живописная» картина окрестностей Севастополя должна была радовать и местных жителей, и участников войны: смотри и радуйся, сколько мы их «наваляли»! Затем эта «живописная», но противная славянскому менталитету системность, аккуратность и правильность стали раздражать… Кого, вы спросите?… Работников совхозов «Золотая Балка» или «Софьи Перовской»? Или кого-то другого, чересчур мнительного и осторожного? Не раздражали же наших русских крестьян скифские «бабы» и целые поля дольменов и мельгиров на курганах, буграх и косогорах того же Причерноморья и степного Крыма. Так почему же, вдруг кресты на немецких могилах стали раздражать? Тем более, что со временем каски с крестов в плановом порядке были сданы в утиль, да и располагались кладбища в основном, на возвышенностях и пологих склонах холмов. Хозяйственные и дальновидные немцы, старались не задействовать под кладбища пахотные массивы. Так что сетовать на то, что немецкие кладбища мешали увеличению сельскохозяйственных площадей не совсем верно.
Причина массовой запашки мест захоронения немецких воинов была в другом. Видя перед собой обширные и тщательно оформленные немецкие кладбища, наши не в меру «пытливые» граждане все больше и больше стали задавать вопрос: а где кладбища наших воинов? На первых порах «нездоровый» интерес любопытной публики можно было удовлетворить показом братских захоронений советских воинов, погибших при освобождении Севастополя, и это до какой-то поры вполне удовлетворяло вопрошателей, большинство из которых слабо разбиралось в этапах сражений под Севастополем.

Большая часть памятников, возникших в окрестностях Севастополя, было возведено воинами тех полков и дивизий, что освобождали Севастополь в апреле-мае 1944 года. Так появился памятный знак на высоте «Геройской» над Балаклавой, на 7-м километре Балаклавского шоссе на братских могилах воинов армян и грузин, на мысу Северной стороны воинам 2-й Гвардейской армии, на Сапун-горе воинам 51-й армии и проч. Но войска, освободившие в кровопролитных боях Севастополь, очень скоро были отправлены дальше, на Запад, а подразделения тыловых частей, состоявшие в большинстве из перепуганных новобранцев, мудрые военачальники опасались активно задействовать на этом скорбном похоронном поприще. Процесс «увековечивания памяти» ограничился скромными обелисками, изготовленными из подручных материалов, а затем и вовсе затормозился…
В течение длительного времени захоронением останков наших воинов занимались румынские военнопленные, более послушные и более напуганные пленом, чем гордые тевтоны… Проблема захоронения наших павших в апреле-мае 1944 года воинов – отдельная тема разговора. Почитайте воспоминания военных журналистов, прибывших вслед за войсками в Севастополь 12-13 мая. Склоны таких высот как Сапун-гора, Федюхины высоты, Мекензиевы горы были не фигурально, а фактически завалены горами трупов. Особенно поражали склоны Сапун-Горы, где полегли целые полки и бригады…

Для Крыма середины мая такое «явление» грозило массовыми инфекциями для войск и экологической катастрофой для населения. Можно ли было в этих условиях вести речь о систематическом и «правильном» захоронении? Хоронили в громадных братских могилах, часто с нарушением всех норм должного системного контроля, не говоря уже о положенном ритуале… Так что у нашей военной и новоявленной гражданской администрации на этот счет была реальная «отмазка». Так или иначе, но громадные братские могилы образовались в местах наиболее интенсивных боев, и в последствие особых вопросов по их числу и содержанию первые десятки послевоенных лет не возникало, по крайней мере, у непритязательных родственников воинов, павших в боях за освобождение Севастополя.
Появление отдельных памятников, а затем их внезапное «перемещение», либо исчезновение – уже тема отдельного разговора. К примеру, первые два года после боев вдоль Балаклавской долины, и дальше – к мысу Херсонес скорбно чернели многие десятки наших сожженных танков… Очень большое число подбитых и сгоревших танков для столь небольшого района боев. Вполне закономерно, что консервативные танкисты, связанные особой корпоративной спайкой, погребли своих погибших однополчан в отдельной братской могиле, поставили солидный памятник. Любопытно было бы узнать, куда подевался этот памятник танкистам, стоявший ранее в районе хутора Пятницкого?

В майские дни 1964 года мне пришлось быть свидетелем весьма необычного зрелища: прямо рядом с этим памятником и братской могилой было организовано грандиозное застолье, среди участников которого офицеров в званиях от капитана до генерала было не менее пяти Героев Советского Союза. Нас, севастопольских мальчишек, было трудно удивить обилием наград на мундирах собравшихся, но тот факт, что один из «героев» был военным врачом в звании капитана, нас необычайно заинтересовал. Хорошо подвыпившие офицеры дружелюбно восприняли наше любопытство и объяснили, что героический медик – бывший санинструктор танковой бригады. Что же эта были за танковые атаки, где даже санитары становились героями?
Своим появлением и последующим существованием этот памятник вызывал массу вопросов, на которые у местных властей не всегда находились вразумительные ответы. Видимо, это и явилось основной причиной того, что со временем, обелиск с перечислением наших потерь в танках и их заживо сгоревших экипажах «заменил» (?) обезличенный танк – памятник на склоне Зеленого холма, нависающего над автовокзалом. Кстати, мало у кого возникает вопрос, а как этот танк оказался на Зеленом холме, каким ветром его туда занесло? Атака нашей танковой бригады из района Максимовой дачи по Лабораторному шоссе в направлении железнодорожного вокзала – это тема отдельного разговора. Поставили памятник, перенесли памятник, разрушили памятник… По крайней мере, есть предмет и есть проблема. Сложнее все обстояло с воинами, павшими в период обороны города с ноября 1941 по июль 1942 года.
В первых же отчетах по обороне Севастополя была озвучена цифра потерь германской и румынской армий под Севастополем в 300 тысяч человек. На удивление, достоверность этого числа потерь поначалу не оспаривал даже Манштейн в своих мемуарах, опубликованных в России в 1956 году. Потери же наших войск в ходе обороны Севастополя в разные времена назывались от 120 до 200 тысяч человек. И только когда в последние годы мы были вынуждены признать гибель в последние дни обороны и пленение после завершения борьбы за Севастополь более 80 тысяч человек, цифра наших потерь в 100-120 тысяч уже стала восприниматься не более, как откровенная издевка над памятью павших бойцов…

По сопоставлению этих чисел выходило, что за время напряженных и кровопролитных боев за Севастополь до мая-июня 1942 года и потерь-то не имели? Из плена, по народной статистике, возвращался только каждый пятый… Но эта статистика не годилась для защитников Севастополя, оказавшихся в плену. С ними у немцев был особый разговор, в процессе которого и образовался особый счет…
Итак, возник вопрос о потерях советских войск в период обороны Севастополя, учете этих потерь и местах захоронений погибших воинов и жителей города. До сих пор на бескрайних российских просторах от Бреста до Сталинграда, где огнедышащим железным катком прокатилась война (причем, сначала – на Восток, затем – на Запад) остались многочисленные кладбища. Кладбища наших воинов и кладбища наших врагов: немцев, венгров, финнов, австрийцев, словаков, итальянцев и пр. Особо варварского отношения к кладбищам наших врагов до определенного времени не наблюдалось. К примеру, в районе города Балтийска, бывшего прусского порта Пиллау, по сей день мирно соседствуют старые немецкие и русские кладбища. До определенного времени даже бытовала такая присказка: «С мертвыми врагами не воюют».
В парке Кулибина Нижнего Новгорода на месте старого городского кладбища, сровненного с землей в 1950-е годы, у вандалов в чиновничьем обличье (с партбилетами в нагрудных карманах) до некоторых пор не поднималась рука на уничтожение захоронений немцев, умерших в плену в период Первой мировой войны, и погребенных рядом с католической часовенкой. И так, примерно, везде по России.

Как же так получилось, что в Севастополе и на рубежах его обороны, где фактически вся земля пропитана кровью нашей и немецкой, вдруг не осталось русских могил? Когда вы зададите вопрос именно в такой резкой постановке, то вам заученно покажут кладбище Героев Севастополя в районе бывшего хутора Дергачи и попытаются объяснить, что в послевоенные годы была проведена большая работа по перенесению останков наших воинов с разных мест захоронения на это кладбище.

Вы с недоверием посмотрите по сторонам, оцените размеры кладбища, прикинете примерную площадь, занимаемую мемориальными захоронениями периода обороны города, и зададите очередной наивный вопрос экскурсоводу или сопровождающему вас чиновнику: «Как же так получилось, что Братское кладбище, где в 432 братских могилах захоронено более 40 тысяч воинов, занимает площадь в 18 гектаров, а участок где захоронены воины, погибшие в период обороны Севастополя в Великую Отечественную, занимает 400 квадратных метров?».
Да, действительно, во время 1-го и особенно 2-го штурмов города погибших воинов хоронили вблизи рубежей обороны, и в исключительных случаях – на городских кладбищах. Анализ боевых сводок между 1-м и 2-м и, особенно, между 2-м и 3-м штурмами позволяет сделать вывод о больших потерях в личном составе во всех секторах, особенно, в 3-м и 4-м. Так, даже во время условного затишья (?) между январем и мартом 1942 года наши официальные безвозвратные потери составили более 15 тысяч человек. Где в эти периоды хоронили павших воинов? Где хоронили павших воинов во время третьего, последнего и самого кровопролитного штурма? Быть может, не было достойного примера или массовой гибели людей на Руси давно не наблюдалось?
Во времена Императора Николая I в ходе Первой обороны Севастополя мертвецов соборовали полковые и экипажные священники, хоронили их похоронные команды на небольших кладбищах, стихийно образовавшихся за каждым бастионом. Так, защитники 1-го и 2-го бастионов использовали для захоронения павших воинов кладбище, расположенное между 2-м бастионом и Малаховым курганом. Защитники Малахова кургана и Третьего бастиона использовали Корабельное кладбище в Доковом овраге. Защитники 4-го бастиона хоронили своих павших воинов в балочке между Театральной площадью и левым фасом 5-го бастиона, ниже нынешнего кинотеатра «Дружба». Защитники 5-го бастиона хоронили своих павших в бою товарищей в районе нынешнего кладбища Коммунаров и площади Восставших. Надгробный памятник над могилой мичмана Мейснера еще в 1990-е годы оставался в районе центральной клумбы на площади Восставших.

Считается, что распоряжение свозить павших во время Первой обороны воинов на Северную сторону дал адмирал Павел Степанович Нахимов. Кто бы ни сделал это разумное и дальновидное распоряжение, но с января 1855 года, когда число ежедневных жертв обороны стало превышать все разумные пределы воображения, в масштабах гарнизона павших воинов стали организованно собирать и перевозить на Северную сторону для последующего захоронения на Михайловском военном кладбище и на вновь образованном Военном кладбище. По способу формирования могил это кладбище вскоре получило название «Братского».
Как водится, при нашей российской безалаберности параллельно с кладбищами Северной стороны продолжали использовать и старые «бастионные» кладбища, особенно если это касалось погибших офицеров, друзья и сослуживцы которых могли организовать индивидуальные захоронения. В этом случае, если местом захоронения и была Северная сторона, то в основном для индивидуальных захоронений использовалось Михайловское военное кладбище. Последующие 20 лет после Первой обороны предпринимались серьезные усилия для формирования и обустройства воинских кладбищ и, прежде всего, – оборудования Братского кладбища. Этот процесс лично курировал император Александр Второй, а после его кончины – Император Александр Третий. Но даже при этом, у России на международном уровне было немало проблем с Францией, Англией и Италией по проблемам захоронений, содержанием могил, охране кладбищ и пр.
Нам же остается поставить вопрос резче и конкретнее: где хоронили советских воинов, погибших с января по май и, особенно, с конца мая до первых до конца июня 1942 года? Уверен, что мой вопрос нашим «окультуренным» и «обысториченным» чиновникам может показаться провокационным – то есть, как это где?

А вот так, без «то есть», ГДЕ? Как говорил мой маленький племянник: «А покази!»
Наибольшее число потерь в период третьего штурма пришлось на потери от огня крупнокалиберной артиллерии и авиации противника. Бойцы на позициях в большинстве случаев были засыпаны землей, щебнем, осколками бетона, либо разорваны на части. До тех пор пока существовала такая возможность, тела погибших по ночам свозились специальным автотранспортом в район причалов Камышевой бухты, загружались на баржу, которая выходила на рейд; ботопорты правого и левого бортов отбрасывались и останки людей, связанные телефонным кабелем с привязанным балластом, сбрасывались в воду. Судя по всему, баржа не всегда далеко отходила от берега, и сброс скорбного груза происходил на глубине 10-15 метров.
В 1962 году я, двенадцатилетний севастопольский мальчуган, с группой своих ровесников впервые в жизни получил возможность нырять в маске с ластами. Не стану скрывать, интересовали нас не только крабы, но и предметы военного снаряжения, оставшиеся в море с военных лет. Ныряли мы, в основном, в прибрежной зоне с глубиной от 3 до 5 метров, но иногда заплывали и глубже. Бывали дни, когда прозрачность воды была поразительной и достигала 10-15 метров. В один из таких дней в Голубой бухте мы и обнаружили человеческие кости, лежащие слоями на грунте. Насколько обширна была это подводная «костяница», сказать сложно. В те же годы наше внимание привлекли кости, лежащие на небольшом возвышении грунта, расположенном справа от фарватера, идущего в Камышовую бухту, ближе ко входу в Казачью бухту.

Из своей необычной «находки» мы не делали секрета, рассказывали о ней во дворе и в школе. Мы уже тогда были наслышаны о громадных человеческих жертвах последних дней обороны и отнесли свою мрачноватую находку именно к этой категории. В те годы в районе Камышевой и Казачьей бухт активно велось строительство и оборудование рыбного порта. Работала техника, предназначенная для углубления и расширения судоходного фарватера. Впредь место это мы старались обходить стороной, благо на побережье было много доступных для ныряния мест. Кстати, войсковые части освободили побережье в районе мыса Херсонес только в конце 50-х годов.
О происхождении этих костей на дне моря я узнал в 1987 году от своего однофамильца Никольского Николая Михайловича, полковника в отставке, в свое время служившего уполномоченным особого отдела в 8-й бригаде морской пехоты. От него я впервые услыхал о существовании заградительных отрядов из моряков, использовавшихся в ходе боев на севере Крыма, а затем – при боях под Севастополем. Назывался такой прием просто – второй эшелон войск для обеспечения боевой устойчивости первого… Любопытен тот факт, что эти «специальные» мероприятия проводились задолго до введения приказа Наркома обороны № 227.
Николай Михайлович поведал и о практике внесудебной расправы с паникерами, трусами и потенциальными дезертирами. Расстрелы их производились в особо отведенных местах каждого сектора обороны, но если позволяла обстановка: на месте старой 24-й батареи, на южном берегу Стрелецкой бухты недалеко от Щитовой станции. Тела расстрелянных паникеров, трусов и прочих «предателей» по ночам топились с баржи. Николай Михайлович рассказал о секретной директиве Военного Совета флота, предписывающей столь своеобразный способ захоронения тел расстрелянных преступников. На мой вопрос о происхождении большого количества костей вблизи того же мыса, старый особист не исключил подобной практики захоронения воинов, погибших большими массами в последних боях за Севастополь. Также возможно, что немцы и румыны, освобождая прибрежную зону от громадного количества мертвых тел на мысе Херсонесс, попросту сбрасывали трупы в воду...
Однозначно можно утверждать, что это было преступное решение, и оно повлекло преступное действие. Можно ли было ожидать другого решения в стране, где десятилетиями в армейских строях и на рабочих митингах с надрывом распевалась песня:

«На Дону и в Замостье треют белые кости,
Над костями шумят ветерки.
Помнят псы-атаманы, помнят польские паны,
Конармейские наши клинки…»

При этом мало кто из поющих сомневался, что рядом с «белыми» костями тлеют точно такие же «красные» кости, и те же самые ветерки над ними шумят…
Кстати, а быть может, и не совсем кстати, уже другие слова все той же героической песни попадают в унисон с нашей темой: «…мы с Буденным ходили, на рысях, на большие дела…». Героический командарм Первой Конной, летом 1942 года будучи во главе Северо-Закавказского фронта, уже только по своей должности был обязан контролировать напрямую подчиненный ему СОР, со всеми его делами, большими и малыми. Это пусть жителям московского мегаполиса, задыхающимся в автомобильных пробках, дышащим выхлопными газами и толкущимся в многоярусной толпе площадей, рассказывают сказки об ограниченном севастопольском плацдарме, о нехватке рабочих рук, о бесконечных артобстрелах и бомбежках, не позволявшим по-христиански, или, хотя бы по-людски, похоронить покойников.
В тылу Севастопольских оборонительных рубежей, в треугольнике, образованном бухтами Стрелецкая, Камышевая и мысом Фиолент по сей день существуют большие массивы земли, в то время не особо привлекательные для немецкой авиации, где при желании можно было разместить и оборудовать с десяток кладбищ, подобных «Братскому». Не было желания заниматься этой малоприятной проблемой. Да и потом, при скотском отношении руководителей обороны к живым людям, стоило ли ждать более трогательного отношения к павшим воинам? Заслуживают ли руководители обороны Севастополя осуждения за подобные деяния? Даже если предположить, что соответствующее разрешение на захоронение было получено из Главного политуправления, суть дела не меняется. Прежде всего, потому, что подобный вариант захоронения был, наверняка, предложен самим местным командованием, либо подсказан этим командованием «наверх» – московскому политическому руководству. Но и здесь не следует забывать о том, что выполнение заведомо преступных приказаний не снимает ответственности и с его исполнителей.
Кто же виновен в этих кощунственных действиях?
Прежде всего, члены Военного Совета – дивизионные комиссары Кулаков и Чухнов. По своим функциональным обязанностям – это их сфера деятельности. Что касается конкретного вопроса, не стоит переводить стрелки на командующего СОР – вице-адмирала Октябрьского и командующего Приморской армии – генерал-майора Петрова. С них ответственности никто не снимал – они также входили в состав Военного совета СОР, но у них в последние недели боев и без того проблем хватало.

Всякий раз, когда сталкиваешься с подобными явлениями невольно возникает вопрос: как же нужно ненавидеть свой народ, свою землю, защитников этой, по истине, Святой земли, чтобы сначала заваливать трупами эту землю в бесталанных тупых атаках, а затем тела убитых воинов закапывать в траншеях, или как пустой, отработанный шлак сбрасывать в море? Здесь неуместны запоздалые всхлипывания о ценности человеческой жизни, о бессмертной душе, о врожденной славянской жертвенности…
Во все времена советской власти были неумелые и часто незрелые попытки сравнивать наших политработников с военными священниками прежних времен, хотя, по сути дела, в деятельности и тех и других всегда прослеживалось нечто общее. Политработники, как водится, очень болезненно реагировали на подобные сравнения, вполне законно рассматривая такие проявления как попытку подорвать их авторитет. Главное же в том, что подобное сравнение являлось более оскорбительным не для политработников, а для священников… Священники в своей искренней заботе о душах живых и павших воинов, не забывали и о земных заботах до последней минуты жизни своих подопечных и считали своим святым долгом пристойно обеспечить похоронный ритуал.

Для того, чтобы сделать окончательные выводы по последней проблеме – «организация процесса захоронения воинов Севастопольского оборонительного района, павших в боях и умерших от ранений и болезней в период обороны города», можно было бы поднять переписку и отчетность по потерям в отдельных батальонах, полках, бригадах, дивизиях, где отдельной графой следует «место захоронения».
Сразу скажу, что дело это бесперспективное… Достаточно ознакомиться с приказами, директивами командования СОР по претензиям к командованию отдельных частей, с обвинениями командиров и политработников в сокрытии истинных потерь, в фальсификации данных о перемещении личного состава и пр., и пр.
Более того, прослеживается общая тенденция «списать потери личного состава, имевшиеся в течение многомесячной обороны двумя последними месяцами, когда по многим причинам, прежде всего – расхлябанности и безответственности «ответственных» лиц, учет личного состава был окончательно загублен».

Видите, как все ясно и просто? И виновных нет!
«...Уезжая из Севастополя, я думал, что все злые и завистливые люди уйдут из мира, а им на смену придут добрые и справедливые, и панорама второй обороны Севастополя все же будет создана...» – такие строки написал адмиралу Ф.С. Октябрьскому полвека назад участник обороны Севастополя и Керчи, легендарный десантник-куниковец Владимир Кайда.
Что ж, как видно, за прошедшие десятилетия «злые и завистливые люди» пока еще не уступили место «добрым и справедливым» (и, судя по всему, уступать не собираются), а создание Панорамы второй обороны даже не планируется...
Но великое дело состоит уже в том, что на месте 35-й береговой батареи инициативой и силами простых севастопольцев создан мемориальный музей и Пантеон в память воинов, погибших при защите Севастополя в годы Великой Отечественной войны. Все предыдущие годы об этом можно было только мечтать.


Приложение к части 3

[11] – Письмо подполковника запаса Д. Левченко Ф.С. Октябрьскому – 2 л.
[12] – Письмо бывшего командира 9-й бригады морской пехоты Н.В. Благовещенского Ф.С. Октябрьскому – 2 л.
[13] – Письмо бывшего командира 35-й береговой батареи А.Я. Лещенко Ф.С. Октябрьскому – 2 л.
[14] – Письмо бывшего химиста 30-й береговой батареи М.А. Фомичева Ф.С. Октябрьскому– 2 л.

Письмо подполковника запаса Д. Левченко

Руководителю героической обороной
г. Севастополя 1941-42 гг.
Герою Советского Союза адмиралу
Ф.С. Октябрьскому.

Дорогой Филипп Сергеевич!

Пишет Вам рядовой участник обороны Севастополя, не совершивший особых подвигов, участвовал, как и тысячи других товарищей. К тому же, прибыл в осажденный Севастополь 13 марта 1942 года, а 3 июля 1943 года мне, раненому и контуженому, случайно посчастливилось быть подобранным одним из малых охотников у скал Херсонеса.

На протяжение этих 3-х с половиной месяцев был политруком пулеметной роты 1-го батальона 8-ой бригады Морпехоты (командир б-на т. Варламов, комиссар т. Павлов).

Мы стояли насмерть. Лишь по приказу в ночь на 29 июня оставили позиции. Освобождали штаб Гусарова из окружения, затем Сахарная головка, подножье Сапун Горы у электростанции, выход из окружения и рукопашные схватки на Сапун горе, в пасти врага в Килим-балке, выход ночью из этой пасти, немецкие танки по головам в Камышовой, прорыв в Казачью и на Херсонес под обстрелом и бомбежкой на Херсонесе. Вы, конечно, знаете, что все это было сквозь огонь и смерть. За время последнего штурма не знаю случая в роте, когда бы раненые, которые могли держаться на ногах и стрелять, уходили из боя. Я, в том числе и сам, остался до сих пор с мелкими осколками.

Высшей наградой для нас, оставшихся в живых, является тот факт, что мы победили врага и выжили. Для погибших товарищей лучшим памятником есть победа над фашистами и возрождение легендарного Севастополя, нашего могучего Флота.

Мы гордимся Вами, дорогой наш командующий обороной Севастополя, дорогой наш адмирал Филипп Сергеевич. Вы всегда были с нами, Вы и гордость наша и любовь. От всего сердца желаем Вам крепкого здоровья, долгих лет жизни, счастья и успехов в труде на благо нашей Родины.
Помню Ваше выступление и беседу в 1940 году на м. Фиоленте с выпускниками Военно-политических курсов ЧФ, в числе которых был и я. Вы прибыли прямо с учения: уставшие, покрасневшие глаза, позеленевшие пуговицы на светло сером плаще…и такая задушевная беседа. Выступление на партийно-комсомольском активе в Инкермане перед третьим штурмом. Выступление на Фиоленте в начале 1946 года на сборах командиров авиаполков флота, где Вы крепко предупреждали некоторых руководящих товарищей против беспечности и благодушия.
ВЫ наша жизнь – горение, нельзя не подражать Вам.

В июле 1966 года посетил Севастополь, встретился с некоторыми боевыми друзьями. Да, Севастополь теперь не тот, есть, чем восхищаться, много сделано и хорошо сделано.
Однако, в итоге, признаться, было больно душе, что нет достойных памятников героически погибшим нашим товарищам в 1941-42 гг. Диорама штурма Севастополя на Сапун горе нужна, но прежде надо бы создать диораму или панораму о защитниках Севастополя. Я, можно сказать, один из последних в страшной схватке оставлял тогда Сапун гору, видел всю эту картину, и сколько там полегло товарищей, а сейчас экскурсовод рассказывает главным образом о первой обороне и о штурме в 1944-м, и только при случае дополняет кое-что из обороны 1941-42гг. За что же наш Севастополь стал городом-героем?

Сейчас только кладбища убедительно напоминают, а достойных памятников нет.
Хотелось купить в Севастополе фундаментальную книгу – «Героическая оборона Севастополя 1941-42 гг», где все было бы описано с картами, схемами, фотоиллюстрациями о боях, подвигах, о людях, руководителях и защитниках. Хотелось посмотреть место, где находился мозг обороны – штаб флота тогда, с мемориальной доской, описанием и т.п. Хотелось посмотреть КП 8-ой, 7-ой бригад морской пехоты и другие памятные пункты обороны тех дней.

Хотелось увидеть уже специальный музей обороны Севастополя 1941-42 гг. – отдельное здание, где четко и ясно можно было бы понять бессмертный подвиг севастопольцев. Сейчас в Историческом музее, в отделе обороны 1941-42 гг. такое нагромождение, что трудно разобраться даже осведомленному человеку. И все это хотелось бы увидеть своими глазами, ведь есть, кому все это сделать, и есть, кому откорректировать и отр6едактировать – живым участникам и руководителям этого подвига.

Хотелось бы, чтобы к приезжающим в Севастополь бывшим участникам обороны проявлялось хоть какое-нибудь особое внимание. Например – написать и вывесить где-то объявление, что приезжающие в Севастополь бывшие участники обороны посещают Панораму, Диораму вне очереди и бесплатно (особенно, летом). Узнал уже потом, случайно, что существует такая льгота. Хотелось бы также, чтобы проявилась ко в с е м живым участникам обороны хоть малейшая чуткость, а не только к большим, заслуженным людям или к тем, кому посчастливилось встречаться с художниками, писателями и т.п. Например, в Севастополе, в Камышовой бухте по ул. Штормовая, 17, кв. 40 проживает и еще работает мичман запаса Пуговкин Афанасий Анисимович. Это бывший старшина нашей роты, коммунист, активный участник всего периода обороны, ранен был, контужен, имеет награды. По моим сведениям, он один из роты уцелел тогда. Мы встретились с ним после оставления Севастополя, на Кавказе. Разве он не заслуживает, чтобы хоть раз в десять, в 6 лет пригласить его как участника обороны на торжественное собрание, или поздравить в честь годовщины обороны или освобождения города, сказать пару теплых слов?

Или, вот, в Ленинграде, Колпино, Комсомольский канал, д 21, кВ.37 живет и работает активный участник обороны Севастополя всего периода, подполковник запаса Батура Иван Афанасьевич, которые пережил все, и, плюс к тому, был пленен фашистами у скал Херсонеса. Он тоже коммунист. Недавно, как последствие, пережил сильные сердечные приступы. Как нужно подбодрить, словом таких людей! О себе Прошу понять меня правильно. Я абсолютно ничего не прошу. Я доволен тем, что честно служил Родине и своему народу, и не обижен. Не буду говорить об обещанных и несостоявшихся тогда наградах и присвоении очередного воинского звания. Дело в том, что эти три с половиной месяца участия в обороне при увольнении меня в запас в конце 1960г. на ТОФе даже не зачислены как льготные - фронтовые. Мне объяснили, что нигде в архивах ВМФ нет приказа Военного Совета ЧФ о назначении меня политруком роты 8-ой БМП. Имеется только приказ об откомандировании меня из тыловой части (ВМАУ им. Леваневского) в распоряжение Военного Совета ЧФ. Как могли мне тогда вручать медаль «За оборону Севастополя» в 1943г.? Ведь я получил ее. Уже в Киеве я прочел роман В. Кучеры «Голод», написал ему, что роман запал в душу, многое подобное сам пережил. Он решил навести справку в Севастополе, кто я, но с тех пор не стал со мной иметь дело. Кто виноват, не знаю. Или Филиппов (бывший тогда нач. ОКТУЧФ), оли Обухов, возглавлявший тогда группу резерва политсостава в экипаже: именно он водил меня к Филиппову в отдел кадров, на Угольной, «вручил» меня там бат. Комиссару Чапскому –нач. ПО 8-ой БМП, оттуда я ночью отправился в роту на передовую.

Правильно недавно писал наш уважаемый Н.М. Кулаков в «Кр.Звезде», что в Севастополе все были героями. Однако, в жизни бывает и такое.

В январе 1961 года прибыл с семьей в Киев. Работаю старшим инженером отдела кадров оборонного предприятия. На этом же заводе работает и учится в институте моя дочь. Жена также работает, сын учится в 8-м классе. Получаю пенсию, живем сравнительно хорошо. Практически здоров, хотя пережитое в Севастополе дает о себе знать, до сих пор часто снятся и не дают покоя товарищи и друзья этих дней, вся эта обстановка.

С глубоким уважением к Вам – подполковник запаса Д. Левченко.
2.12. 1966 г.

Примечание:

На полях и поверх текста в той его части, где пишется о внимании к ветеранам и создании музея обороны, рукой Ф.С.: «Как все правильно! Очень правильно! Очень!».


Письмо бывшего химиста 30-й береговой батареи М.А. Фомичева


Уважаемый тов. Октябрьский Ф.С.

С приветом к вам Фомичев Михаил Александрович. Письмо я ваше получил, за которое очень вам благодарен, что вы мне дали ответ на мое письмо. Вы мне пишете, что вы меня не помните. Я вас помню, даже когда батарее вручали гвардейское знамя и некоторым грамоты, и в том числе и мне, за выполнение боевого задания, маскировал дымовым завесом батарею. От массированного налета фашистской авиации, что было выполнено, за что получил грамоту.

Ну, а теперь опишу вкратце о судьбе личного состава батареи номер 30. Перед окружением батареи число погибших – 30% личного состава, а бой вели мы с выходной площадки, и немец сорвал нашу пехоту со стороны Любимовского аэродрома или высота Золотой Пуп, под которым держала оборону наша пехота. Когда немцы сорвали нашу пехоту, по приказу командира батареи личный состав батареи занял оборону от начала батареи и за командный пост батареи, но у нас ничего не получилось, пехота миновала нас и пошла на Севастополь отступать.

Мы встретили немца, и держались, сколько у нас было боезапасов, потом ушли под массив, многие с личного состава батареи погибли во время этого боя, раненых забрали с собой в батарею, и в это же время вместе с нами зашла пехота, большинство из них раненые. Комиссар батареи Соловьев был смертельно ранен. Я сам лично держал его двое суток на поддержке кислорода, после этого ему стало легче. Я был в то время у выхода первой башни, где находилось большинство раненых, когда я вернулся к выходу второй башни, то моряки потащили его в каземат убитого, и в заходе батареи лежало два немецких офицера убитых, оказалось, он их в гари убил. Командир батареи тов. Александер в то время, когда я держал комиссара, он был в кают-компании, на третьи сутки он исчез, неизвестно куда. Начальник связи батареи подорван немцами в рубке, военврач батареи отравился. Я работал на башне химистом, командиром был сержант Бобрик Ф.

Мы были в батарее до 3 июля 1942 года, 4 июля примерно часа в 4 дня нас вынесли полумертвыми, мы были в батарее 17 суток, со мною были Поляков, старшина хозчасти, старшина Лосенко, матрос Цападой, матрос Лицкеевич, кок, обожженный фугасом, пехотный лейтенант с перебитой ногой, фамилии не помню. После этого нас привели в Севастопольскую тюрьму, и где нас разбили, я остался только с Лицкеевичем, но когда мы были в батарее, то фашисты бросали фугасы, причем, дымно ядовитые, так как газы не применяли. Личный состав батареи в панике не был, ожидали выручки, раненые с каждым часом погибали, помочь оказывалось нечем было. Женщин было двое с нами – прачка с дитем грудным и медсестра пехотная, которые погибли от фугасного дыма, сидя за столом. Батарея была выведена из строя крупной немецкой артиллерией, а также с воздуха.

Во время плена я прошел очень много, гоняли, куда им хотелось, и освободился в 1945году я с Франции города Шербурга, со мной не было никого из моряков. Вот в кратком описании, все описать очень трудно. Если бы встретились, все бы рассказал, очень интересная была бы картина.
Ну, а в настоящее время живу в селе Веденка Приморского края города Имана, в колхозе работаю кузнецом, обзавелся семьей в количестве 7 человек, здоровья осталось 50%. А что будет не ясно, могу ответить еще.

Всего хорошего, тов. Адмирал Ф.С. Октябрьский, жду ответа.
Все к сему Фомичев Михаил Александрович.

Примечание:

Рукой Ф.С. Октябрьского на полях отмечено: «Дал ответ, послал ему газету «Сов флот», где описано о 30 ББ».