М И Л Е Н Н Ы Е
(ч а с т ь п е р в а я )
А сейчас я хочу увести вас в 18-ый год, в раскаленный
июньский Новороссийск, угол Раевской и Гончарова, торговое
дело Константина Папандопуло в собственном доме. Море недалеко,
но прохлада от него не доходит сюда, вот если бы подул моряк,
тогда бы почувствовалось.
Сам дом тоже страдает от жары, к сожалению, до него не
дотягивается тень от старых уличных акаций и тополей бульвара.
На нашем перекрестке как раз он и заканчивается этот густо
разросшийся бульвар, так же, как когда-то здесь заканчивался и
сам город.
В доме и магазине окна и ставни закрыты наглухо от
нестерпимого зноя, душно. Единственное относительно прохладное
место это кухня, потому что здесь пол цементный. Лариса за
прилавком с оголенной шеей и руками.
Такая фривольность непозволительна для гречанки в
любую жару, но она у себя дома. Да и посетителей нет и не будет до
вечера, ну, а к Михаилу Иванычу, единственному давнему жильцу,
привыкли как к члену своей семьи.
В магазине полумрак. Лариса в очередной раз запускает
руки в бочку, где в воде со льдом охлаждаются бутылки с пивом,
обливает водой шею, лицо. Постанывает от блаженства и замирает,
вдруг почувствовав спиной взгляд и чье-то сдерживаемое дыхание.
Медленно повернувшись отнимает мокрые, ставшие
непослушными руки от лица, и только тогда открывает глаза.
Вы -то уже догадались, правильно, это был вернувшийся с
турецкого фронта Федор, долгожданный и невредимый.
С этой памятной встречи они не расставались двадцать
пять лет. Но мужем и женой стали только через три целомудренных
года, потому что тогда еще обществом не была выкуплена
индульгенция времен Великой Отечественной "Война всё спишет".
В спешке и неустроенности тех лет брачная церемония
вылилась в полуграмотную запись на оборотной стороне Ларисиной
"Выписи из метрической книги". Вот она.
"Означенная в метрической выписи гражданка Лариса
Попондопуло (пусть такой вариант девичьей фамилии Ларисы
останется на совести секретаря Тодоровой) 20-ти лет (на самом деле
ей уже исполнился 21 год) вступила в гражданский брак с Федором
Миленным красноармейцем 25 лет 12 апреля 1921 г.
Акт зарегистрирован в данном (?) отделении Загс
Приморского округа 12 апреля 1921г за № 168.
Подписью и приложением печати удостоверяю.
Секретарь Тодорова."
К сожалению, в настоящее время лицевая сторона этого
документа абсолютно не пригодна для прочтения, хотя еще лет
тридцать тому назад можно было разобрать почти всё.
Виноват только я. Дело в том, что от времени бумага
катастрофически разрушалась, особенно на сгибах, и я решил её
подклеить. Клей оказался силиконовым и старые чернила
обесцветились полностью.
Почему-то именно здесь и сейчас (я понимаю как это
некстати) мне вспомнилось, что Лариса всегда утверждала, когда я
уже был в возрасте, позволявшем ей вести со мной разговоры на
эту тему, что никакой любви на свете нет, её просто придумали.
Говорила она об этом без всякой горечи, скорее всего
потому, что всё давным-давно перегорело. Хотя, всё может быть,
всё может быть.
Не пытайтесь в этом разобраться как я пробовал это
делать в молодости. Очень часто женщина и логика живут в разных
измерениях. Питательная среда женщины это чувство. Впрочем, что
я говорю, пытайтесь, конечно же пытайтесь. А вдруг Вам повезет.
Зато читала любовные истории Лариса с упоением, будто
надеялась найти в литературе что-то, что в свое время прошло
мимо нее или то, что нечаянно потеряла.
Чтобы сравнить пережитое с прочитанным, в тайне
помечтать о какой-то другой несостоявшейся своей жизни. Однако
не исключаю и то, что просто томилась в воспоминаниях. Женщина
в любом возрасте остается женщиной.
Читала и перечитывала много раз, иногда даже в ущерб
домашним делам свои любимые "Грозовой перевал" Эмилии
Бронте, полные собрания Элизы Ожешко (вот уж скучища на мой
взгляд), Золя, Мопассана, "Пармскую обитель " Стендаля, " Анну
Каренину ".
"Воскресенье" у нас было кем-то забытое, только не
дареное, издание конца девятнадцатого века, бумага желтая от
старости и, как видно, из-за никудышного хранения, будто мышами
обгрызанная по краям. Такое не дарят.
С ятями и твердыми знаками в конце слов. Книга давно
уже была без обложки, без переплета, состояла сплошь из
отдельных страничек и, конечно, зачитанная. От меня ее прятали
на платяном шкафу. И вот почему. В этом старинном издании был
сохранен подлинный текст Л.Толстого.
Когда, кажется, прямо в тюремной камере Нех(к)людов
предлагает Катюше Масловой во искупление своих грехов руку и
сердце она не принимает его жертву, с горечью и отчаянием
объясняя причину своего отказа:
- Вы князь, а я каторжная ****ь.
По твердому убеждению Ларисы, я не должен был видеть
напечатанным это непечатное слово, тем более у Льва Николаевича
Толстого. Ведь раз оно появилось на страницах книги, значит им
можно пользоваться в обиходе.
И правда, во всех советских изданиях промашка автора
была исправлена и несчастную Катю превратили в каторжную девку.
В начале пятидесятых годов в стране оживилась
послевоенная издательская деятельность. Сначала появились очень
моему поколению надоевшие еще по школьной программе "Далеко
от Москвы " Ажаева, "Алитет уходит в горы" уже не помню кого и
много другой урапатриотической муры.
Но постепенно появилась возможность купить по
государственной цене, к тому же новенькие, а не зачитанные, да еще
и в дорогих букинистических магазинах, полные собрания русских
и зарубежных классиков.
И читательский ажиотаж Ларисы слился со стремлением
иметь собственные книги, много своих книг. Приобретение
квитанций, дававших право на выкуп каждого тома полного
собрания сочинения было с самого начала Ларисиным подвигом.
Все совершалось на Кузнецком мосту, обычно зимой,
круглые сутки, с костром, в каком-то дворе, который я сейчас и
найти-то не могу. Командовал этим на общественных началах,
беспрекословно и безапеляционно, пожилой высокого роста еврей,
инвалид на костылях.
Очередь его ненавидела за то, что он чувствовал себя
полным её хозяином. Но книголюбом он был настоящим, старой
закваски и с делом справлялся отменно, за что ему и прощались
его полководческие замашки.
Начиная с 9-го класса нашей семейной библиотекой
занялся я, познакомившись к тому времени с букинистическими
магазинами. Цены там, конечно, были выше, чем в обычных
книжных, но и выбор побогаче. Особенно, если удавалось найти
подход к продавцу. Ведь далеко не все бывало выложено на
прилавок.
Лариса купила через многомесячную запись, у
Покровских ворот, румынские книжные полки, из которых получился
модный книжный шкаф. Книг стало так много, что иногда, это уже в
студенческие годы, при остром безденежье, я позволял себе
выкрасть из него 2-3 экземпляра и сдать тем же букинистам.
И в первую очередь первенца семейной библиотеки,
любимую книгу Ларисы, не привлекавший меня абсолютно
"Грозовой перевал" Эмилии Бронте в твердом темнобирюзовом
переплете, а заодно и "Джейн Эйр" сестрицы ее Шарлотты.
У Федора был свой вкус, который часто совпадал с моим.
"Тихий Дон", "Порт-Артур", но об этом в другой раз.
Сейчас давайте снова отправимся в растревоженный
Новороссийск, в осень19-го года. В начале октября в одночасье от
почечкой колики скончался Костаки. Говорили, что за одну ночь он
выпил дюжину ледяного пива, что при больных почках сыграло
свою роковую роль.
А через месяц после смерти отца родилась его дочь,
последний ребенок Парфены. Её назвали Валентиной. Она
унаследовала болезнь отца и всю жизнь изо всех сил, как могла и
даже во время войны берегла свои почки.
С рождения она оказалась под крылышком своей старшей
сестры Ларисы, как любимое дитя у мамы. Это произошло как-то
незаметно для всех и отчасти закономерно, ведь разница в возрасте
у них составляла целых 19 лет, и никак не было предметом ревности
Парфены. Такие отношения между ними сохранились до самой
смерти Ларисы в 1973 г.
К семейной трагедии прибавилась политическая
неразбериха. Разложившаяся к весне 20-го года Деникинская армия
впала в агонию, с откровенным разбоем и бандитизмом, насилием,
мародерством и венерическими болезнями.
Лариса видела новорожденного младенца со следами
врожденного сифилиса. Отцом ребенка был белогвардейский
офицер, квартировавший в доме ее подруги.
В приморском парке эксгибиционист (мало кто знал тогда
что или кто за этим словом кроется), опять же офицер, абсолютно
трезвый и на вид совершенно вменяемый человек, распахнув
шинель, демонстрировал свои прелести каждой одинокой
встречной женщине.
В воздухе запахло бурей, которая вскоре закружила
по всему городу, залетая в каждую улицу, сотрясая каждый дом
на своем пути, заглядывая в каждое окно. Кого-то разметала, кого-то
смела, как мусор, в море, а кого-то и высоко приподняла.
Началось все с беспорядочного бегства морем в
Константинополь и, кому повезло, дальше, во Францию. Потом
Антанта с английским легким крейсером "Ливерпуль", французским
броненосным крейсером "Ренан" и австралийскими эсминцами
" Ярра" и "Торренс".
Подумать только, ведь это целая военная флотилия в
Новороссийском порту. Вели себя матросы с военных судов в
городе бесцеремонно, как настоящие завоеватели. Чего, слава богу,
нельзя было сказать об офицерах, вежливых, чопорных англичанах
и говорливых, неполитизированных французах.
Оба Федора, уже будучи в солидном возрасте, иногда
откровенничали о том, как они водили дружбу с молодыми
офицерами иностранцами. Как вместе кутили на берегу и в
кают-компаниях.
Как шло взаимное обучение языкам и, конечно, как наши
ребята научили англичан пить неразбавленное виски. Англичане
из вежливости делали вид, что им это очень нравится. Особенно
такая близость к офицерам-иностранцам была нужна Воронкову,
заинтересованному в ней профессионально.
Потом "эпоха военного коммунизма" с безработицей и
голодом. От многих пожилых очевидцев тех событий я слышал о
том, что Причерноморскую Россию тех лет самопожертвованно
спас от голодной смерти дельфин, вернее дельфинье сало.
Некоторые говорили, что дельфинье мясо похоже на свиное сало.
В пятидесятые годы я видел в очередь стоящие у причала
Новороссийского рыбзавода суда, чтобы сдать на переработку свой
улов дельфина. Но это уж я думаю не в гастрономических целях.
Новороссийский друг моей юности Витька Илюхин,
двухметровый здоровяк, плавал в начале пятидесятых годов на
таком судне простым матросом.
Учитывая его физические данные капитан всегда ставил
его на труднейшую операцию. Когда трал с уловом выбирали на
палубу Витек длиннющим крюком из толстой арматурины
вытягивал очередного дельфина из трала и подтаскивал его к люку
в трюм.
И так всю путину. Ноги его до середины бедер были
покрыты струпьями и подолгу незаживающими нарывами.
Он уверял меня, что причиной этих несчастий были мелкие порезы,
царапины, возникающие в результате постоянного контакта с кожей
дельфинов, выделяющей какую-то ядовитую слизь.
продолжение следует http://www.proza.ru/2019/02/05/1694