(Поэма)
С признательностью О., за открытие мне
сего непостижимого города и пожеланием никогда
не терять из вида его Ангелов...
За Петербургом же – ничего нет.
(Андрей Белый)
...А город? Видите ли, на земле есть символические,
вечные города, в судьбах которых отражаются судь-
бы целых стран, народов, а порой всего мира... Таковы:
Иерусалим, Рим, Константинополь, есть и другие.
Санкт-Петербург – как раз такой таинственный
символический город. Вы в этом убедитесь, если за-
хотите. А теперь слушайте...
(Инок Всеволод. «Святогорец»)
I. Но это тайна
Я точно знаю: Он здесь был
совсем недавно,
по Петрограду проходил
бесшумно, плавно.
Смотрел в глаза слепых витрин,
не удивляясь.
И мачты ветхих бригантин
пред Ним склонялись.
И это в честь Него тогда
средь ночи пушка
пальнула в воздух без ядра...
К ногам полушку
Он положил бомжу, а тот
Ему заметил:
«Выходит вместе мы с Тобой
живём на свете!».
Он улыбнулся, помолчал,
смотря на Питер.
Фонтан на площади журчал.
Финляндский ветер
росой холодной укрывал
Адмиралтейство.
А Он принёс сюда добро,
а не злодейство.
Я точно знаю: Он здесь был
совсем недавно.
След на асфальте не остыл...
Но это тайна.
II. Санкт-...
Бесшумный гром вошёл в моё окно,
установил свои весы и меры.
Звучащее молчанье иносферы
колоколами билось о стекло.
Здесь кроме Петербурга – ничего.
В приставке «Санкт» заключено всё дело.
И если подвиг, значит, только белый,
и если смерть, – за друга своего.
Не надышаться этой высотой,
не наглядеться, не остановиться.
А перед казнью, как всегда, не спится,
всё думаешь о том, что за стеной.
Там кроме Петербурга – ничего.
В приставке «Санкт» заключено всё дело.
И дети снова пишут вечным мелом:
«Отец послал к нам Сына Своего».
III. Мистический город
...Но в этой бурной сочной тишине
ты одинок. Никто здесь не услышит.
И хоть Нева теперь спокойно дышит,
все корабли твои давно на дне.
А на Дворцовой – тысячи следов,
они ведут на плаху или в вечность.
Над Петербургом – зарево крестов.
Смотри, как с Невского шагают в бесконечность.
Решенье принимают драматурги,
и прокуроры смотрят сквозь пенсне.
Герои умирают в Петербурге,
на Пасху воскресая по весне.
IV. В этом городе небо ложится на плечи...
В этом городе небо ложится на плечи,
бьёт кнутом по рукам, но прикрыться здесь нечем.
Не помогут бравурные праздные речи.
Небо давит на грудь, небо давит на плечи
нам.
А в том небе есть город ещё не открытый,
город сердцу известный, как легенда, забытый,
внеземной материк – город солнечных буден.
Кто хоть раз побывал, тот уже не забудет.
Между этой землёй и другою землёю
есть ещё берега и звезда над водою.
Всё давно всем известно, всё давно уж забыто,
и ладони гвоздями к бессмертью прибиты.
И всё сказано здесь, и ещё говорится.
Ты забудешь про это... Но оно будет сниться.
Небо, город, земля и звезда над водою,
и Восшедший на крест над голгофской горою.
V. Ты не стал моим городом. Стал!
Ты не стал моим городом, но
я тебя не забуду и
я смотрю на твоё окно,
за тобой больше нет земли.
Ты не стал моим городом. Стал!
Ты не пал в семнадцатом. Пал!
Вся Россия – дворцовый зал,
среди бурых гранитных скал.
Город Ангелов. Город мой.
Петропавловка. Мост. Закат.
Иордан назовут Невой.
Здесь Господь тоже был распят.
Был распят, а потом воскрес!
Летний сад стал Весенним вдруг.
Над Исакием свет небес.
И не враг больше Бог, а Друг.
VI. Чудо в зимнем городе
Всем сегодня весело, праздник – Новый год.
На руках мурлычет сытый пышный кот.
Ярмарка на площади. Пива пенный ковш.
За ларьком с подарками умирает бомж.
Ловит умирающий музыку с катка,
выстрелы салюта, говор у ларька...
Может только чудо нас остановить,
чтобы бомж на свете мог ещё пожить.
«Да кому он нужен?!» – крикнут из толпы.
Засияют звёзды, глядя с высоты.
Продавщица мусор бросит на него.
Никому не нужен... Любит Бог его.
VII. «Есть город золотой...»
Люблю я разный Питер, но в душе
весенний Питер блещет, словно золото,
когда на льду Невы, в стекло измолотом,
играет солнце тёплое уже.
Когда вдыхаешь ветер чистоты,
летишь в пролётке, мчишься на машине
и зришь: на Петро-Павловской вершине
сияет Благовестник Высоты.
Когда, когда... Мой город золотой,
мой самый сказочный, таинственный, реальный.
А над тобой – небес покров зеркальный
с Единственной, Негаснущей Звездой.
По набережной Ангелы идут,
благословляя тех, кто мчится мимо.
Они идут по городу незримо,
но зримо вербочки в руках своих несут.
VIII. Город белых...
Пресветлый мрак побЕленных ночей...
Исполнен тайны город белой ночью.
И если больше не узрю его воочию,
то память станет радостью моей.
Так строг и мягок контур городской.
Здесь даже правду ночью лучше видно.
Святые, словно свечи, световидны.
Цвет белый – цвет надежды неплотскОй.
Осталось научиться не грустить,
когда на город ночь, как свет, ложится.
Я далеко... Но искренне молиться
мне расстояние не может запретить.
Как Ангелы, светлЫ ночей лучи.
Белее белого – прощение живое.
Неслитно-Нераздельны Эти Трое,
Идущие по городу в ночи.
IX. Мосты
Город сердечных мостов,
город железных крестов,
город запёкшейся крови
на палубе алой «Авроры».
Городу больно, когда
люди мосты разводят
с клятвой, что навсегда
уходят, уходят, уходят.
«Сведите мосты-сердца», –
город просит и молится:
«Не прячь Своего Лица,
Всепетая Богородица».
Город железных мостов,
город сердечных крестов;
он видит в ночную пору,
как кается крейсер «Аврора».
Город сердечных мостов...
и золотых крестов.
X. Санкт-Петербург слезам поверил
Санкт-Петербург слезам поверил,
когда врывались... А стекло
летело наземь. Взрывы в сквере!
И дымом всё заволокло.
Когда Ахматова рыдала,
когда по карточкам дышать...
Казалось, города не стало,
а он лишь начал оживать.
Санкт-Петербург слезам поверил,
у Спаса-на-крови упал
на непослушные колени, –
так он молиться начинал.
Ах, император, ты не ведал,
задумав крепость на Неве,
чтО город твой теперь изведал...
И плакал Ангел в синеве.
XI. Город без Ангелов
Город без Ангелов – тоже
город, но только без кожи.
Сердце без крови не может.
Нищенка плачет: «О, Боже...».
Скорбь над Невой повисла.
Маузер ищет светлых,
ищет святых. Ан, нет их!
Нет без Крылатых смысла.
Как без креста – смолянке?
Питеру – без Фонтанки?
Юнкеру – без присяги?
Балтике – без отваги?
Просто ведь невозможно!
Город – не тот, подложный,
он без Христа – безбожный...
В воздухе гарь. Тревожно.
Сердце без крови не может,
город без Ангелов – тоже.
XII. Гражданская война в Санкт-Петербурге
Хотел бы я пройтись июльским утром
по петроградским улицам один.
Мой «век серебряный», ты снова здесь как будто.
Убит Пьеро, рыдает клавесин.
Эх, Арлекино, бес-народоволец,
матрос с «Авроры», комиссар Чека.
По сонным улицам несётся иноходец.
Уходят белые отсюда... Навсегда?
Не могут плакать сомкнутые очи.
Глаза открою даже через боль.
Ах, эти ночи, ночи, ночи, ночи, ночи...
«Санкт-Петербург» – вот адрес и пароль.
Исакий говорит тебе, что можно:
войди, не бойся, шпоры отстегни.
В Санкт-Петербурге воскресать не сложно.
Перекрестись и к Ангелам шагни!
XIII. Имя
Санкт-Петербург – вглядитесь в это имя,
оно красиво светится в ночи.
Его у нас Ульянов не отнимет,
апостол Пётр сохранил ключи
от града, отражённого Невою,
от всех мостов и набережных всех,
молясь до слёз с Царицей Пресвятою,
чтобы Спаситель вычеркнул наш грех.
Имперская столица – город россов.
Хоть попран трон, но имя говорит.
Санкт-Петербург! И больше нет вопросов.
Вот та свеча, которая горит.
XIV. Теперь готово сердце
Мы счастливы, что мы не рождены
во дни последние империи могучей.
Нас не увлёк в свои объятья случай,
матрос нас не повёл на штурм тюрьмы.
Несчастны мы, что мы не рождены
в убогих камерах и коридорах узких.
В соцветье новомучеников русских
мы не цвели, душою холодны.
И всё-таки последний станет первым,
теперь готово сердце на рывок,
берёзовый не зря струится сок
по нашим венам и по нашим нервам.
От нас зависит выбор. И когда
иуда позовёт на штурм бастилии,
нам будет нужно лишь одно усилие,
чтобы... остаться с Богом навсегда!
Нет, не бастилия, а правды бастион! –
Мы это поняли, и мы готовы, верьте!
И на Дворцовой «батальоны смерти»
встречают Жизнь под колокольный звон.
XV. Ещё о чудесах
В Кунсткамере – «Небесная ладья».
Вы заходили, но её не видели?
На ней к нам приплывают небожители.
Поверьте, не выдумываю я.
Да мало ли чудес в чудесном Питере!
В тенистых парках царская семья
гуляет. Вы её не видели?
Поверьте, не выдумываю я.
Но на мосту на Аничковом, вы
коней под утро точно не увидите.
Не думайте, их вовсе не похитили.
Они пасутся мирно у Невы.
Вам сфинксы древние разгадку не дадут,
коль скоро тайну сами не приметили,
в «Крестах» чекистам смело не ответили,
когда над городом вершился красный суд.
А что теперь? Да то же, что всегда!
Мосты разводят ночью, чтобы видели
одни лишь нестареющие зрители –
святые Ангелы да невская вода.
А для меня ещё загадка в том,
что я изгой и человек без прошлого,
но вижу город, манной запорошенный,
и верю: в Этом Городе – мой Дом,
поскольку в Этом Городе – Твой Дом.
XVI. Александро-Невская лавра
ранней весной и всегда
Река Монастырка. Трезвон, как из Рая.
И льдинок плывут леденцы,
вверху – облаков лебединая стая,
как будто из лавры гонцы.
У лаврских ворот голубица да нищий;
и нищий толкует про Суд,
за это кладут кто копейку, кто пищу
и дальше по жизни идут.
В соборе просторном уютно и мило.
«Помилуй мя, Боже...», – звучит.
У раки с мощами Небесные Силы
бессменно и днём, и в ночИ.
А князь Александр, по милости Бога,
на Русь из собора глядит –
с любовью и верой, с надеждой и строго...
Лампада молитвы горит.
Напротив, за речкой, лежит Достоевский –
печальник, страдалец, пророк.
Он смотрит на лавру с надеждою детской,
оставив тут сердце в зарок.
С другой стороны, у стены безымянной
расстреляны были отцы.
Их встретило Небо нетленною манной,
им жаловал Агнец венцы.
...И всё здесь святое, и всё здесь живое,
до боли родное, своё,
как фото из детства, такое простое,
как, Господи, счастье Твоё!
Ах, Невская лавра, ты зримо-незрима,
твой пульс измеряют года,
будь Богом любима, будь Богом хранима
и ранней весной и всегда!
XVII. Всегда на Невском
(Моей крестнице – младенцу Феодосии,
посвящаю с надеждой)
«Литературное кафе» одно на Невском.
А Невский лишь один на целый Питер.
Здесь нужен фрак, здесь не подходит свитер.
Здесь навсегда друзья Онегин с Ленским.
Они всё слушают виолончель и скрипку.
Чуть дальше Чаадаев, он в мундире.
Нет Достоевского, увы, грустит в квартире
и пишет про последнюю улыбку...
Иное время снегом заметает.
В кафе дают цикорий вместо кофе.
При тусклом свете плохо видно строфы,
но Пастернак уверенно читает.
И вот опять витые канделябры.
Вернулось «время». Не вернулись люди.
Нам подают в изысканной посуде.
Но где же Гумилёв и те, кто храбры?
«За упокой» их имена я в столбик
пишу в кафе, дослушивая скрипку.
В Казанский отнесу, хоть время зыбко,
но девочка за всех уж крестит лобик.
Она ещё не знает то, что Питер –
один такой в такой большой вселенной...
И нас она помянет непременно.
Наденем фрак, здесь не подходит свитер.
XVIII. Письмо Матрёне Босоножке,
почивающей у Невы на проспекте
Обуховской обороны
Босоножка Матрёнушка,
из далёкой сторонушки
пишу тебе.
Ногами не усталыми,
от холода алыми,
скажи земле,
что я её русскую
издали чувствую,
будто она во мне.
Скажи невским льдиночкам,
росинкам-слезиночкам,
что помню я Русь, молясь.
Кладу по-поклонно
за каждого ворона
и даже за русскую грязь.
Матрёнушка Босоножка,
у иконы «с грошиками»
помолись за всех, пулями скошенных,
за всех, зарезанных ножиками,
за всех, под мостами брошенных,
и за меня немножко.
Помолись, чтобы после вьюг
мне открылся Санкт-Петербург,
чтоб к могиле твоей припасть
и за всех нарыдаться всласть.
XIX. Город Ангелов
Город Ангелов, как я тебя проглядел?
Просмотрел за рутиною дел:
то на Невском, в толпе,
то в метро, в глубине,
то везде и нигде, и нигде.
Но всему есть конец и какой-то финал,
всё стихает до нового дня,
и тогда я смотрю, как живого коня
на дыбы император поднял.
Этот город, как прежде, покорен Петру,
ну, а Пётр покорен Творцу.
Пётр скачет вперёд,
а я тихо пойду
по Неве через лёд, через лёд.
Там, на том берегу
Петропавловки шпиль –
светлый Ангел и крест золотой.
На Дворцовой – другой
Божий Ангел стоит,
словно града сего часовой.
Всё по чину. Всё верно.
Мне нравится здесь...
Только я уже больше не здесь.
Всё – от Бога. Всё верно.
Молись до утра,
город Ангелов, город Петра.
XX. Судьбы города Санкт
Но разве был ты Ленинградом,
иль показалось это мне?
Крест-накрест полосы в окне
и Пискарёвка в сне блокадном.
Всё было: улица, фонарь,
аптека, жертвы революций,
расстрелянный последний царь,
венки могильные настурций.
Всё было. Но страшнее то,
чего ещё не знал ты, город,
когда на Ангелов пальто
своё накинет чёрный ворог.
А он уже, как слышно, вырос
и ждёт лишь часа своего...
Всемирный властелин – антихрист!
О, город Санкт, ты – не его,
В тебе и ночи ведь лучисты.
Нет, город Санкт, ты – не его.
И Ангелы твои пречИсты!
Да, город Санкт, ты – не его.
XXI. Красота спасёт... город
Санкт-Петербург!.. Как много в этом звуке
для сердца всякого слилось:
от императора – до тех, кто ниже дна.
Над градом небо белое зажглось,
как будто нет и не было разлуки.
И месяц юный светится со дна
Невы, зимы, костров всех революций.
И очищающий родник святой,
как скважина прорвётся на Дворцовой,
на Невский хлынет световой поток,
разливы света, фейерверки молний,
как свечи и лампады, как игла
с заветным Ангелом над крепостью и миром,
как по весне проснувшийся росток
надежды полный,
заревОй, счастливый,
санкт-петербургский,
неизобразимый,
изобразимый
в золоте икон...
Санкт-Петербург,
какой же ты красивый.
XXII. По ту сторону тайны
О, эти петербургские дома,
о, эти петербургские квартиры...
Невидимые ангельские лиры
звучат здесь убедительно весьма.
Таков сей город: пишет молоком,
а ты над свечкой держишь эту запись,
и проступают буквы, словно яспис,
и призывают смысл искать в Ином:
ни в бытовом, ни в тленном, ни в земном,
ни в химерическом, ни в революционном,
а в Небе петербургском, отражённом
на жертвеннике Хлебом и Вином.
XXIII. Неизвестному другу
о Неземном Городе и Утренней Звезде
Эпилог
Ты догадался, неизвестный друг,
что в сей поэме, словно в алом Угле,
увидел ты не тот Санкт-Петербург,
который зрим на «яндексе» и в «гугле».
А тот, в котором есть иной вокзал
(опять же не Финляндский, не Московский),
с которого когда-то уезжал
и я в страну иную, в край Афонский.
Ведь в каждом городе есть Город Неземной,
с Одной Заветной Утренней Звездой.
2008–2016
(Из книги стихов "Прощай навсегда")