Товаркина громко выкрикивала фамилии прачек, раздавая почту. В ее руках осталось только письмо, которое нужно было передать Полине Свиридовой. В это время она отсутствовала в отряде, отпросилась ненадолго в санчасть, всю ночь ей не давал покоя коренной зуб, в котором давно уже образовалось дупло.
– Фаина Федоровна, давай его мне, я отдам Полечке, как придеть.
Дуся, взяла у Товаркиной конверт и повертела его в руках.
«Письмо от свекра. Толстое какое, он обычно пишеть мало. Какое известие про Тёму можеть, прислал? Вот было бы здорово», – размышляла девушка.
К обеду вернулась Полина, щека ее была немного раздута.
– Вырвали зуб, – проговорила она с кривой улыбкой. – Нечему теперь болеть.
– Полечка, тут тебе письмо. Глянь, как свекор постарался на этот раз.
Полина взяла протянутое ей письмо и, не решаясь его открыть, стояла, тревожно глядя на Дусю.
– Ну, ты чего? Распечатывай.
– Боюсь, что-то я, Дуся.
– Давай, тогда я.
– Нет, я сама.
Руки Полины и без того плохо слушались после удаления зуба, а тут совсем заходили ходуном. Сердце гулко колотилось от неизвестности и предчувствия новостей.
В конверте лежало небольшое письмо от Петра Ефимовича и второе, написанное незнакомым ей почерком. С него Полина и начала чтение.
Письмо, оказалось, от Веры, у которой они с Артемом жили несколько дней в начале войны. Она интересовалась, как они добрались тогда до Москвы?
«Нашу станцию освободили от немцев в июле. Я часто о тебе вспоминала, як же ты добралась до дома. Еще я забеспокоилась и потому, что встретила осенью в сорок первом женщину на улице. Она вела за руку ребенка. Мальчик был, як две капли воды похож на твоего Тёму. Я пришла домой и ругала себя, что же я не спросила ту женщину. Больше я их ни разу не видела. Хорошо, я тогда у тебя догадалась адрес твой спросить. Вот решила написать и узнать, як вы там в Москве пережили эти годы?»
Лоб Полины покрыла испарина. Теперь она нисколько не сомневалась, что новая прачка рассказывала об ее сыне. Ватные ноги дрожали и почти не держали ее, она села на траву, прислонившись спиной к дереву.
– Ну, что там Полина? Кто пишеть?
Она отдала письмо Дусе и закрыла глаза. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота.
– Поля, вот так дела! Говорила я тебе, жив твой сынок! Я ни капельки не сомневаюсь, это он. Тебе надо ехать туда, к этой женщине.
– Я поеду, думаю, еще раз отпустят.
Через неделю Полина была уже в дороге, где на попутках, где пешком она не заметила, как добралась до нужной ей станции. Ноги ее сами бежали к дому Веры. Ее встретили все тот же палисадник с цветами и зеленой, но уже облезлой дверью.
Полина постучала, но никто не ответил, тогда она толкнула рукой дверь и она, громко скрипя, открылась.
Во дворе на небольшой кучке песка сидел маленький светловолосый мальчик с игрушками. Он посмотрел на Полину и улыбнулся. В его улыбке было что-то знакомое. Сердце сразу ёкнуло. «Да ведь это копия дяди Васи», – с радостью подумала она.
– Малыш, а где твоя мама?
– Мама, – повторил он за ней и, повертев головой по сторонам, указал пальчиком в сторону бани.
– Василь, ты с кем там разговариваешь, сынок? – услышала Полина знакомый голос.
Из бани вышла Вера, вытирая об фартук мокрые руки. Она, приглядываясь и щуря на солнце глаза, пошла навстречу к Полине.
– Ты кто гражданочка? – спросила она.
– Вера, ты меня не узнаешь? Я же Полина. Вспомни сорок первый год.
– Да як же тебя узнаешь? Совсем же другая стала, – обрадовано произнесла она и подхватила на руки ребенка. – Заходи, заходи в дом. Ты одна? Какими судьбами снова у нас? – забросала она вопросами Полину.
– Сына ищу…
Вера тяжело села на стул.
– Вот чуяло мое сердце…
Полина долго рассказывала Вере о своих мытарствах, о поисках сына, и о жизни в прачечном отряде.
– Садись, вот сюда. Ешь бульбу, только сварылась. Сынок, ты иди, поиграй немного, не мешай тете.
– Он не мешает мне, – погладила Полина по головке мальчика. – Значит это Василь Васильич. Как похож на своего папу. Вася знает?
– Теперь знает, я ему сообщила, как только нас освободили. Мне пришло письмо от него недавно, живой, слава богу, он так и шофером где-то на фронте. Я ему и написала про сыночка. Жду ответ теперь.
– А про семью его ничего не знаешь.
– Как же не знать, знаю. Зина-то ко мне приезжала во время оккупации два раза. Потом, когда я родила, еще была два раза. Она на меня не сердится, помогала мне, одежду Васильку привозила от своих хлопчиков. Нам пока делить нечего, лишь бы Васенька пришел живой, а там разберемся. У меня теперь сынок есть, моя отрада. Хороший он у меня, послушный. Я ведь с ним горя не знаю, и ночью всегда спал, не плаксивый, – глядя с любовью на своего сына, произнесла Вера. – И Тёмочку твоего найдем, даст бог. Поспрашиваем на рынке, там женщины всегда все знают. Отдохни чуток, помойся в баньке, а завтра с утра и пойдем.
После бани, впервые за эти годы, Полина легла в чистую и уютную постель, думая, что от распиравших ее мыслей она долго не уснет, тут же провалилась в спокойный и безмятежный сон.
Утром, отдохнувшая и свежая, она вышла из комнаты. Вера ждала ее с уже нагретым самоваром и чугунком дымящейся картошки.
– Ну, як тебе спалось?
– Вот теперь я поняла, как спят сном младенца, – улыбаясь и потягиваясь, произнесла Полина. – Я о таком и не мечтала. Мы ведь, как отработаем, так и брякаемся тут же на пол среди белья.
После завтрака Вера отнесла еще спящего Василька к соседке, и они отправились с Полиной на рынок. Долгие расспросы у торгующих женщин не приносили успеха, никто ничего не мог рассказать за давностью.
– Да и сколько народу прошло перед глазами за это время, разве всех упомнишь? – сказала одна женщина. – Вы попробуйте спросить у Марии Даниловны, ее сегодня, что-то нет на рынке. Она тут недалеко живет.
Полина с Верой тут же отправились к ней. Они представляли, что это будет женщина в возрасте, но их встретила еще совсем молодая дама с ярко накрашенными губами в красивом платье.
На их вопросы она, подумав немного, начала припоминать:
– Вспомнила я, видела в начале войны уже немолодую тетку с ребенком, а вот уж мальчик это был или девочка не помню, не обессудьте. Она пробиралась к своим родственникам в какую-то деревню и сказала еще, что это не ее ребенок, подобрала где-то. Я не интересовалась очень, да и она не больно разговорчивая была. Только помню, что ребенок какой-то неспокойный. Вздрагивал и вскрикивал всякий раз. А у меня сами слышите, голос какой громкий, я тихо говорить не умею. Я им дала две вареные бульбы и ребенку яйцо. Жалко мне их стало. Куда они дальше пошли не знаю.
– Идем домой, Полина. Поздно уже, Василек плакать будет и есть уже хочется очень.
Утром Вера проводила Полину в обратную дорогу.
– Ты не отчаивайся, девонька. Я теперь буду расспрашивать всех, найдем Тёмочку, ты главное держись, не раскисай. Я тебе напишу, коль новое что узнаю, – обняла она ее и проводила за калитку. – Дальше уж не пойду, а то Василек проснется, плакать будет. И так уже вчера весь день дома не была.
На этот раз Полина возвращалась в свой отряд в приподнятом настроении. Ее немного смущало, что про ребенка говорили, будто он нервный и плаксивый. «Но ведь такое пережил, для взрослого-то страшно, а тут дитя малое. Конечно, он напугался, и меня рядом не оказалось».
Конец сентября в Белоруссии хоть и был мягче по сравнению с теми, которые прачки испытали на себе в предыдущие годы, но все же это была уже осень. Все больше становилось пасмурных дней, начинали идти кратковременные дожди, а временами по ночам бывали заморозки. Прачки снова работали в тесных и душных землянках. До нового года велись усиленные бои по удержанию и расширению плацдармов на левом берегу Вислы. Женщины ждали наступления на Польшу и часто вели разговоры об этом.
– Вот, девчонки, до войны я жила в деревне и дальше своего районного поселка ни разу не выезжала, а тут в Польшу попаду, – сказала одна из новых прачек, прибывших откуда-то из-под Иваново.
– Мы тоже никто не были, девонька, да вот честное слово, я бы ни разу не пожалела, что не была за границей, лишь бы войны не было. Сколько людей сожрала эта проклятая война, а сколько бы могло на белый свет появиться деток, не будь ее, – грустно произнесла Валя Космыгина.
Уже никто не смог бы и припомнить сколько было этих переездов с одного места на другое и на телегах, и на санях, и на машинах. А сколько людей за эти годы сменилось: кто умер от тяжелых болезней, кто погиб при бомбежках и обстрелах, кто уезжал домой рожать. Об этом помнили только те, кто был в отряде с самого начала. Каждый день войны и каждый человек оставил в памяти женщин свою зарубку на сердце. Разве можно было забыть Надежду Михайловну? А Риту Зорькину и ее четвероного друга Пирата? И Свету Колмогорову все помнили, она уехала в свою Сибирь рожать, а через неделю прачки узнали, что ее любимый Григорий умер от осколочного ранения в живот. И Таню Сидорову вспоминали, и теперь она никому не казалась вредной, а все чаще находили в ней какие-то положительные черты. В мирной жизни эти женщины никогда могли бы и не встретиться, но волею судьбы их свела вместе в этих тяжелейших условиях война. Впереди еще были долгие дороги и пути, которые вели их к Победе.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/05/908