Прекрасным весенним утром 15 мая 2043 года, когда яркое солнце озарило прекрасную столицу России, над стальными небоскрёбами которой сновали разноцветные миниатюрные лётомобили, изредка, словно испуганная стая пичуг, бросавшиеся наутёк от проплывающих над ними в ослепительно-голубом небе величественных стратоаэробусов, в большом, оригинальном, похожем на огромную раковину из стекла и бетона, здании Новой Российской Оперы в Мневниках, в красиво обставленном антикварной деревянной мебелью офисе художественного руководителя за дубовым столом сидел, обхватив голову руками, высокий худощавый человек. Ему было уже за пятьдесят, хотя возраст в нём выдавали только седые волосы, да мудрый и несколько тяжеловатый взгляд пронзительных стальных глаз. Его губы, тонкие и потрескавшиеся, были неестественно сжаты; казалось, человек испытывает страшное горе. Глаза мужчины слезились, под ними набухли синяки: было видно, что он не спал, по крайней мере, одну или две ночи. И всё равно в глазах человека светилась решимость и желание вести смертельную борьбу за себя и своё дело.
Внезапно где-то за его спиной раздались мощные аккорды Второго концерта Рахманинова – этот рингтон художественный руководитель театра поставил на свой стереофон, чтобы отличать звонок своего лучшего друга, большого любителя русского классика.
– Перевести на главный! – скомандовал мужчина хриплым голосом, заставив себя убрать руки от головы. Тут же прямо около стола, словно окружив его полукругом, в воздухе из замерцавших неясных бликов сформировался трёхмерный голографический экран. На экране возникло озабоченное мужское лицо – полноватая, в элегантных тонких очках, зеленоглазая физиономия главного режиссёра Новой Русской Оперы.
– Виктор, доброе утро! Ты что, совсем не спал? – с тревогой в голосе спросил мужчина с экрана.
– Не спрашивай, – усталым осипшим баритоном ответил Виктор. – Всю ночь говорил с Америкой. Не соглашаются. Ни в какую. Ни единого довода не слышат, – говоривший перешёл на крик. – Это не люди, это роботы, Антон, дьявол их побери! Чёртовы роботы! Машины для выкачивания денег! – Виктор прибавил пару крепких словечек и неожиданно с такой силой грохнул кулаком по столу, что даже голографический экран словно подёрнулся на мгновение испуганной сизой дымкой.
– Я тебя понимаю, – с дрожью в голосе ответил Антон. – Вначале катастрофа. Потом это. Но мы сделали всё возможное для спасения постановки, Виктор. Когда в этих разрекламированных стратоаэробусах гибнут люди, хочется прибить тех, кто на каждом углу орёт о том, как безопасен антигравитационный транспорт. А потом как откажет реактор – и получите гибель части нашей труппы!
– Их не тронуло и то, что мы почти десять лет работали с артистами, выучили с ними оперу так, что они затмили Бродвей! И теперь до премьеры один день – а они не дают нашей смене петь!
– Да! Да! Мы за месяц, прошедший с момента катастрофы, сделали невозможное. Переделали всю постановку. Сделали новые декорации. Переосмыслили сюжет. Чёрт, мы сделали шедевр, Витя! Шедевр! Недаром ведь я заставил вызубрить партии основному составу ещё тогда, когда начинали работу! А нам предлагают сделать из этого дела капустник! Отдельные номера. Тьфу, слов нет, – сказал Антон раздражённым и злым тоном.
– И говорят, мол, ищите представителей африканской расы. А иначе заплатите миллиард долларов в качестве штрафа! – добавил Виктор. – Или нанимайте американских артистов. Бред! Полное фиаско!
– Ты не виноват, что они погибли, – тихо сказал Антон. – Но, конечно, когда гибнет темнокожая труппа, готовая на все сто петь такую оперу, как «Порги и Бесс», в России это превращается в катастрофу.
– Да, теперь остаётся лишь отменять премьеру, – почти шёпотом ответил Виктор. – Хотя на неё уже съехались сотни журналистов, критиков, зрителей со всей страны. Так, как поставили мы оперу Гершвина, она ни у кого ещё не звучала. Даже президент страны захотел прийти к нам на представление!
– Ну что, значит, я на репетиции объявлю об этом артистам, – с безнадёжным отчаянием в голосе произнёс Антон. – «Обрадую», что называется. Репетиция начнётся через час. Вылетаю.
– Удачи, друг мой, – проронил Виктор. – И помни: мы сделали всё возможное.
Когда главный режиссёр театра вошёл в отделанный позолотой и пурпурным бархатом ярко освещённый циклопический зрительный зал оперного театра, рассчитанный на несколько тысяч человек, сцена которого была оборудована настолько передовыми технологиями, что зрители часто не понимали, видят они театральную постановку, или фантастическое 3D-кино, всё было готово для репетиции. Это была простая репетиция; артисты не были одеты в сценические костюмы и загримированы. Но на сцене уже сиял своими огнями настоящий американский город начала XX века, созданный мощными голографическими проекторами. Все ждали только прихода главного режиссёра.
– А вот и наше руководство! – воскликнул один из актёров, низкорослый коренастый брюнет на костылях, который исполнял роль Порги.
– Ура! – хором закричали артисты. – Начинаем!
– Можно начинать, Антон Степанович? – спросил у главного режиссёра молодой синеглазый белобрысый высокий певец, который должен был петь партию наркоторговца Спортинг-Лайфа, стоящий на краю рампы.
– Категорически запрещаю, – неожиданно даже для самого себя грубо ответил главный режиссёр. – Репетиция отменяется. Кто занят в «Аиде», приходят репетировать сегодня в три. «Порги и Бесс» сняты с репертуара.
Труппа застыла, будто поражённая громом. Голографические декорации несколько раз мигнули и погасли – нервы не выдержали даже у 3D-декоратора.
– Но мы так старались, – начала было говорить взволнованным голосом красивая полноватая брюнетка с ярко подведёнными синими тенями карими глазами, исполнительница роли Сирины.
– Всё, Алёна, – отрезал Антон Степанович. – Баста. Ты в «Аиде» не участвуешь, так что сегодня отдыхай. Живо освободите сцену! – крикнул главный режиссёр ошеломлённо застывшим артистам и хористам, стоявшим на сцене, резко развернулся и пошёл к выходу.
Когда Антон выходил из зала, то неожиданно услышал прямо над ухом тихий и вкрадчивый высокий мужской голос:
– Уважаемый главный режиссёр!
Антон Степанович обернулся и увидел незнакомого ему невысокого чуть полноватого мужчину средних лет. Мужчина был одет в строгий чёрный костюм и такого же цвета туфли. Его чёрные волосы были не тронуты сединой, а окружённые сеткой морщин серые глаза горели тем самым огнём, который обычно является неизменным атрибутом кинематографических сумасшедших учёных, вроде доктора Эмметта Брауна из трилогии «Назад в будущее». В правой руке человека был небольшой рыжеватый чемоданчик.
– Извините, я занят и очень зол. Придёте в другой раз, – жёстко ответил режиссёр.
– В другой раз может быть поздно, – невозмутимо продолжил незнакомец.
– Это вы о чём? – задохнулся от ярости режиссёр.
– О «Порги и Бесс», – последовал лаконичный ответ.
Антон Степанович чуть не упал на ровном месте от изумления.
– Хотите предложить миллиард за то, чтобы спасти постановку? – едва сдерживая порыв дать незнакомцу по физиономии, спросил режиссёр.
– У меня нет миллиарда, – всё так же терпеливо ответил незнакомец. – Но то, что я предложу, больше никто не сможет для вас сделать.
– Ну хорошо, идёмте в мой кабинет, – процедил сквозь зубы главный режиссёр. – Но если вы меня просто отвлекли от дел и будете попусту морочить мне голову…
– В мыслях такого нет, – ровный голосом ответил человек в чёрном костюме. – Поверьте, вы будете удивлены. Идёмте. Нельзя терять время.
В кабинете главного режиссёра, который был, в отличие от помещения, занимаемого художественным руководителем, заставлен реквизитом и книгами, громоздившимися высокими стопками прямо на полу, единственной нормальной мебелью в котором был старый и потрескавшийся стол и пара стульев, Антон Степанович повернулся к своему гостю и тоном, не терпящим возражения, заявил:
– Сесть не предлагаю. Говорите, что хотели, и убирайтесь!
– Меня зовут Христофор Владиславович Мирошниченко, – начал мужчина в чёрном костюме. – Можете звать меня просто Кристо, если вам будет угодно. Я большой ваш поклонник и ждал премьеру «Порги и Бесс» несколько лет, пока работал над… – Кристо сделал небольшую паузу и продолжил. – Над тем, что принёс сегодня сюда. Разрешите? – мужчина указал рукой на стол главного режиссёра театра.
– Без этого никак? – мрачно спросил Антон.
– Никак! – подтвердил Кристо.
Антон Степанович пожал плечами и правой рукой указал на стол. Кристо быстрым шагом подошёл к столу и положил на него свой чемоданчик. Он достал из чемодана нечто, напоминающее старый ноутбук прежних десятилетий, когда человечество ещё не перешло на голографические компьютеры. Кристо открыл крышку ноутбука и включил устройство. Экран засветился синим светом.
– Не впечатляет, Христофор Владиславович, – нахмурился Антон.
– Впечатлит, – не теряя уверенности в голосе, заявил Кристо. – Итак, мне нужны от вас записи с репетиций именно этого вашего состава. Кто-нибудь делал аудиозапись? Лучше, конечно, видео.
– Думаете, что мы дадим представление подпольно? – усмехнулся режиссёр. – Ведёте переговоры с продюсерами?
– Нет, Антон Степанович! – быстро ответил Кристо. – Это не поможет. У меня тут другое. Это устройство, которое вас совсем не заинтересовало…
– Верно, мне на него плевать! – прервал речь Христофора Антон.
– Так вот, – не обращая внимания на выпад режиссёра, продолжил Кристо, – это машина времени. Моё изобретение. Я его испытал однажды. Работает безотказно.
– Да вы что, издеваетесь? – рявкнул Антон Степанович. – Убирайтесь отсюда!
– Нет, – грустно ответил изобретатель. – Не издеваюсь. Я же говорю – она уже испытана.
– И что вы предлагаете? – усмехнулся режиссёр. – Отправиться на десять лет в будущее, чтобы поставить эту оперу после истечения срока давности завещания братьев Гершвин?
– Не совсем, – спокойно проговорил Кристо. – Я хочу взять ваши записи и отправиться с ними в 1935-й год. В Бостон. Чтобы встретиться с самим Джорджем Гершвином перед премьерой «Порги и Бесс». Показать ему ту запись, которую получу от вас. И попытаюсь уговорить его изменить завещание.
– Вы думаете, он вас послушает? – с большой иронией в голосе спросил Антон Степанович. – А почему вы не полетите на месяц назад и не спасёте нашу труппу? Взорвали или испортили бы этот стратоаэробус на стоянке. Когда в нём никого не было. Никто бы никуда не полетел, и…
– Извините, но я вас перебью, – с неожиданным жаром сказал Кристо. – Я уже говорил, что испытал эту машину времени. Как вы сказали? Они погибли, полетев на стратоаэробусе?
– Как будто вы не знаете, – заскрежетав зубами, ответил режиссёр.
– Я их спас от страшной катастрофы на маглеве! – впервые повысил голос изобретатель. – Полетел в прошлое. Испортил транспортный механизм, и маглев пришлось закрыть на сутки!
– Да, об этом писали. Никто не мог понять, почему вдруг оказалась парализована южная линия, – пробормотал Антон Степанович. – Так они…
– Да, вы сами знаете, всей труппой пересели на стратоаэробус и погибли. Боюсь, если я остановлю работу аэропорта, то артисты пересядут на электробус. А потом…
– Хватит, – устало прервал Кристо Антон. – Что вам ещё от меня надо?
– Несколько записей, – быстро ответил изобретатель и протянул Антону Степановичу небольшой компьютер с голографическим экраном. – Вот список. Интерфейс машины времени поддерживает работу кристаллов памяти. Начинайте перекачку. Всё остальное сделаю я сам.
– А как мы узнаем, получилось у вас или нет? – с горькой печалью в голосе поинтересовался главный режиссёр театра.
– Вы узнаете об этом первым, – твёрдо заявил Кристо. – Переписывайте музыку и я отбываю. Не теряйте времени!
* * *
До премьеры оперы «Порги и Бесс» в Колониальном театре Бостона оставалось меньше суток. Джордж Гершвин, подтянутый и энергичный брюнет с крупным тяжёлым носом и весёлыми тёмными глазами, одетый в серые брюки и жилетку, сидел в своём номере отеля «Паркер» и напряжённо работал над партитурой своей оперы. Он не мог заставить себя остановить свой изнурительный двадцатимесячный труд. На всех репетициях Джордж постоянно что-то корректировал, дописывал, лично вмешивался в работу дирижёра, режиссёра и певцов, постоянно переживал за успех своего детища. Сейчас Джордж попросил уйти в другой номер даже любимого брата Айру, который написал шикарное либретто к его творению, чтобы ничто не отвлекало композитора от работы.
Глаза Гершвина слипались, он едва держался в сознании, но продолжал творить, записывая новые ноты в партитуру и тут же перенося то, что изменил, в партии оркестровых инструментов, валяющиеся прямо перед ним на столе, на полу и даже на кровати, казалось, в полнейшем беспорядке.
В момент, когда Джордж наконец-то понял, что необходимо поспать хотя бы пару часов, и он замер, раздумывая, поработать ли ещё какое-то время через силу, или, всё-таки, вздремнуть, за спиной маэстро неожиданно раздался тихий голос, который говорил с сильным акцентом, но при этом грамотно подбирая английские слова:
– Доброй ночи, сэр. Извините, что отрываю от дел, но я…
Гершвин в совершеннейшем изумлении обернулся к появившемуся в его номере темноволосому незнакомцу, в руке которого был какой-то странного вида то ли портфель, то ли чемодан, и который был одет в строгий чёрный костюм весьма странного для середины XX века покроя.
– Вы кто такой? Как прошли мимо администратора, портье, охраны? – перебил незнакомца Джордж, вскакивая с места. – Я вызову полицию, если вы немедленно не покинете мой номер!
– Простите, мистер Гершвин, – спокойно, будто не слыша гнева в словах Джорджа, ответил незнакомец. – Я вам всё объясню. Речь о вашем будущем и о будущем оперы, премьера которой состоится сегодня вечером.
– Так вы театральный агент! – воскликнул Гершвин. – Всё, моё терпение лопнуло, я вызываю копов! – маэстро потянулся было к телефону, стоявшему на столе за его спиной, но незнакомец энергичным жестом остановил композитора.
– Погодите, сэр. Меня зовут Христофор Мирошниченко. Я к вам по очень серьёзному делу. Пожалуйста, выслушайте меня. Если вам не понравится моё предложение, я тотчас же исчезну из вашего номера.
– Ну ладно, – согласился Гершвин. Ему вдруг стало очень любопытно, что будет дальше – такую уверенность демонстрировал его незваный гость. – Так что вы хотели, мистер… ээээ… Мирош… – Гершвин запнулся, силясь воспроизвести сложную для него фамилию.
– Мирошниченко. Называйте меня просто Кристо, сэр, – улыбнулся мужчина в чёрном. – Я на самом деле пришёл насчёт вашей оперы, но я вовсе не театральный агент. И, предвидя другой ваш вопрос, который вы обязательно захотите мне задать, я также не юрист и не нотариус.
– Продолжайте, Кристо, – потребовал Джордж.
– Вы и ваш брат Айра Гершвин составили текст завещания, согласно которому опера «Порги и Бесс» может исполняться только лицами африканского происхождения. Это верно?
– Точнее, только негритянскими певцами, – быстро поправил Кристо композитор. – Всё верно. Но я не понимаю, почему вдруг…
– Я прибыл к вам из иного времени, сэр, – перебил Гершвина Кристо. – Я изобрёл машину времени, которая позволила мне показать вам то, чего вы можете лишить зрителей всего земного шара на протяжении многих лет.
– Да мне как-то всё равно, что кто думает обо мне в каком-то там ином времени, – засмеялся Джордж. – А, я, кажется, догадался. Вы ненормальный, да?
Кристо подошёл к столу и аккуратно положил свой чемоданчик на ноты, открыл его и достал оттуда ноутбук. Когда экран портативного компьютера засветился, Гершвин потерял дар речи от увиденного.
– Что это? – задохнувшись от неожиданности, спросил композитор. – Никогда такого не видел! Это фокус, верно?
– Это моя машина времени и устройство, которое покажет вам, как вашу оперу исполняют в моём XXI веке, – ответил Кристо. – Но для начала я скажу, что я ждал премьеры вашей оперы в московском театре несколько лет. И незадолго до премьеры основной состав постановки, в котором были задействованы выходцы из африканских стран и их потомки, погиб на скоростной железной дороге. Я попытался их спасти, но они погибли второй раз, на сей раз, пересев на самолёт. У них были достойные дублёры. Наши, русские певцы. И когда мы захотели всё же поставить вашу оперу 15 мая 2043 года, нам начали грозить такими штрафами, что пришлось всё отменить.
– И я должен поверить, что моя музыка пережила уже больше сотни лет? – безмерно удивился Гершвин. – И что её так любят в России? И что, кто бы мог подумать, даже не американцы, а русские готовы пересечь время ради исполнения моей оперы?
– Да, сэр, – отозвался Кристо. – Пережила. Любят. Готовы. И у меня в связи с этим есть к вам предложение.
– Слушаю!
– Я хочу предложить вам очень выгодную сделку. У вас множество творческих планов на будущее, не так ли?
– Ну да, только к чему это?..
– К тому, мистер Гершвин, что, кроме фильма «Давайте потанцуем», вам больше ничего не удастся осуществить.
Гершвин заливисто засмеялся. Он просто покатывался с хохота, держась за живот.
– Как вы мило пошутили, Кристо, – еле выдавил из себя Джордж сквозь смех. – Нет, никто меня ещё так не смешил! Это с какого перепугу я перестану писать?
Кристо нажал несколько клавиш на ноутбуке. Экран неожиданно заполнила газета «Нью-Йорк таймс», и изумлённый Гершвин прочёл крупный заголовок на передовице: «Умер композитор Джордж Гершвин». Текст был слишком мелким, чтобы понять, какого числа и в каком году это случилось, но уже один заголовок заставил задрожать маститого маэстро.
– Когда? – побледнев, прошептал Гершвин.
– Это зависит от вас, сэр, – ответил Кристо. – Вы в курсе, что у вас опухоль головного мозга?
– Нет, – задрожал от страха композитор. – Как? Каким образом? Так эти мои недомогания… Проклятье! Вот оно что!
– Она уже, видимо, растёт у вас в голове. Вы перетрудились, работая над «Порги и Бесс». А кроме того, вы много курите, сэр.
– Что же делать? – прохрипел Джордж. – Я хочу написать новую оперу, новый концерт для фортепиано с оркестром, у меня в планах несколько симфоний, двадцать четыре прелюдии для фортепиано, и…
– И вы это всё сделаете, – перебил композитора Кристо. – В наше время уже открыт способ вылечить раковую опухоль. Вы выздоровеете. Вашей музыке будет рукоплескать весь мир, голливудская киноиндустрия после ошеломляющего успеха «Давайте потанцуем» будет у ваших ног, маэстро! Вы увидите и полёт человека в космос, и первого американца на Луне, услышите музыку нового времени и сможете написать столько потрясающих сочинений, что перевернёте всю историю музыки. Как и я переверну всю историю науки и техники.
– И для этого я должен только отказаться от такого завещания? – упавшим голосом спросил Гершвин.
– Да, сэр. Взамен я предлагаю вам жизнь.
– Лучше скажите мне вот о чём. Вы что-то говорили о том, что «Порги и Бесс» должны были поставить в 2043-м году. Это так, Кристо? Может быть, у вас есть пластинки с её записью?
Кристо нажал на своём ноутбуке несколько клавиш. На экране возникла футуристически оформленная сцена, на которой прекрасные певцы и певицы представляли второй акт оперы «Порги и Бесс». Гершвин слушал, открыв рот. Он и представить себе не мог, с трудом набрав труппу из афроамериканских певцов для премьеры, что так можно исполнять его произведение и так чувствовать джаз, не будучи темнокожим потомком африканских рабов!
– Гениально, – сквозь слёзы прошептал Джордж. – И представить себе не мог, что русские так чувствуют джаз. Я хорошо знаю вашего Сергея Рахманинова, но терпеть не могу его отношение к джазу, как ко всемирному злу. А тут…
– Сергей Рахманинов тоже скоро умрёт, по схожей причине, сэр. Но… вернёмся к нашему разговору. Из-за вашего завещания премьера отменена. Эта запись, похоже, единственное свидетельство того, что…
– Нет, пусть они исполнят! – воскликнул Гершвин. – Тем более, если темнокожие певцы разбились в самолёте. Пусть это будет данью памяти погибшим!
Гершвин потянулся было к ручке и бумаге, которые лежали в углу стола, и неожиданно остановился.
– А можно попросить вас об одолжении?
– Конечно, сэр. Слушаю вас! – ответил путешественник во времени.
– Можно мне услышать русскую музыку, которая написана в будущем?
Кристо тяжело вздохнул.
– Знаете, мистер Гершвин, я до того, как стать физиком, окончил консерваторию, как композитор. Но всё разбилось о то, что после 1991 года вся русская музыка превратилась в один сплошной поток диссонансов. И все попытки вырваться из этого круга терпят крах. Во всём мире. Не только в России. Потому и я поменял профессию. Впрочем, и в ваше время такие «тёмные» авторы есть. Чарльз Айвз…
– А, этот экспериментатор, – перебил Кристо Гершвин. – Но это, я считаю, скорее курьёз, нежели что-то серьёзное. Как и все потуги модернистов, вроде вашего Стравинского. Будущее – за джазом. И не спорьте! Но всё же я бы хотел услышать то, что русские напишут в будущем.
Кристо быстро пробежался пальцами по клавиатуре. Внезапно из динамиков полились величественные звуки симфонического оркестра, словно сам огромный город, больше, чем Нью-Йорк, заглянул в номер бостонской гостиницы. Величественная тема сменилась тихой и нежной, словно навеянной летней природой, далекими лесами и полями, покрытыми нежными каплями росы. Когда же чарующая музыка смолкла и раздался сухой барабанный треск, на фоне которого зазвучала неумолимая и вместе с тем ироничная маршеобразная тема, которая словно начала расти, превращаясь в чудовищный марш роботов, когда она столкнулась с другой, яркой и отчаянной, словно стеной ставшей на пути шествия Смерти, и зазвучали трагические аккорды, в которых Гершвин узнал переродившуюся главную тему произведения, композитор схватился за голову и закричал:
– Что это? Сколько боли, страдания, отчаяния, горя в этой гениальной музыке! Кто её автор?
– Это Дмитрий Шостакович. Его Седьмая, «Ленинградская» симфония. Она была написана через несколько лет после вашей смерти. В годы Второй Мировой войны, – сурово отчеканил Кристо. – Эта война случится через два года после того, как…
– Как я умру, – догадался Гершвин. – И кто её начал? Гитлер?
– Да, – ответил Кристо. – Вы догадались. Он. И эта война унесла двадцать семь миллионов жизней советских людей. А Седьмую симфонию Шостаковича исполнили в Ленинграде, городе, который был подвергнут Гитлером тотальному геноциду. Тогда нацисты обрекли на смерть страшной блокадой несколько миллионов жителей города, Выжили немногие, – Кристо выключил запись и пристально посмотрел на композитора.
– А Америка тоже… участвовала в войне? – с ужасом в голосе спросил Гершвин.
– Да, конечно, – отозвался Кристо.
– И на чьей стороне?
– На одной с СССР. Мы воевали против одного врага. Наши войска встретились на Эльбе и вместе додавили зверя в его логове. Хотя Берлин брала Красная Армия. Да, знайте, что Америка в войне почти и не пострадала. Чего не скажешь об остальных.
– Я не могу в это поверить, – воскликнул Гершвин. – Я всегда был против войны, рабства, человеческого горя! Но скажите, хотя бы чернокожих людей в ваше время не притесняют?
Кристо засмеялся. Он показал Гершвину свой смартфон, на котором прямо на главном экране сияла фотография самого Христофора и его жены – прекрасной темнокожей женщины, с любовью и обожанием глядящей на своего супруга на фоне Исаакиевского собора Санкт-Петербурга.
– Я понял, – сказал Джордж и улыбнулся в ответ. – Я сделаю то, о чём вы просите. А можно попросить вас поставить мне… ещё какой-нибудь музыки будущего?
– Конечно. И вот вам набор ампул. Это средство от рака. Начинайте его колоть прямо сегодня. Инструкция на английском напечатана на каждой упаковке. Этого хватит. Видите, я держу слово.
– Великолепно, – не обратив внимание на лекарства, которые Кристо положил на стол, прошептал Гершвин, когда номер отеля заполнили звуки балета Хачатуряна «Спартак». – Довольно. Мне нужно поспать, Кристо. И… передавайте привет вашей жене! Она прекрасна!
Кристо тяжело вздохнул.
– Моя жена была на том самом погибшем самолёте, именно она и должна была на премьере петь Бесс, – печально промолвил изобретатель. – Этот спектакль должен стать данью её памяти. Памяти моей Джулии. Теперь-то вы понимаете, почему я преодолел время ради встречи с вами, мистер Гершвин?
* * *
Настал вечер 15 мая 2043 года. Такого наплыва зрителей в зал Новой Русской Оперы не наблюдалось, наверное, даже на постановках «Кольца Нибелунгов» Вагнера. Люди буквально сидели на головах друг у друга. И никто в такой толпе не заметил на появление из ниоткуда в зале человека в чёрном строгом костюме и с рыжим чемоданчиком в руках.
Но вот прозвенел третий звонок. Сцена осветилась фантастической голографической декорацией, в которой был изумительно передан колорит американского приморского посёлка. Когда же зазвучала знаменитая колыбельная «Summertime», глаза Кристо, стоявшего в одном из проходов, наполнились слезами. Он это сделал. Он сделал так, что вечер памяти обожаемой им Джулии состоялся. Пусть ему и не удалось спасти жену. Но зато он сделал возможным звучание этой великолепной музыки.
Его жена, предки которой были выходцами из Ганы, никогда не рассказывала о нём в театре, а он изредка приходил, никем не замеченный, на её спектакли, чтобы с самого далёкого от сцены места на галёрке насладиться красивым и мощным голосом любимой Джулии. Кристо даже после смерти жены не выдал их тайну главному режиссёру. Джулия считала, что на работе никто не должен был знать о их браке, она вообще старалась не афишировать свою личную жизнь. «Пусть так и останется», – подумал изобретатель.
В антрактах Кристо не покидал зал и не покупал программку. Он лишь ждал возобновления спектакля, чтобы снова и снова окунуться в чарующий мир оперы Гершвина. Имена артистов он знал и так.
Когда прозвучал финальный хор оперы и опустился занавес, от грохота оваций, казалось, обрушились небеса. Успех был фантастический. Вышедшую на поклон труппу буквально осыпали цветами, а появившегося на сцене главного режиссёра зал встретил дружным рёвом. Но режиссёр не стал кланяться, а неожиданно поднял руку вверх, призывая зрителей к молчанию. Овация смолкла. Заинтригованные зрители сели на свои места в предвкушении интересного поворота событий.
– Дорогие зрители! – начал Антон Степанович. Голографический экран над сценой осветился, показывая руководителя труппы крупным планом. – Я поздравляю всех нас с этой премьерой. Но вышел я сюда не ради дежурных слов. Их и не нужно. Я здесь с особой миссией. Сегодня именно на этой сцене мы узнаем, что было в секретной части завещания великого маэстро, скончавшегося 11 июля 1937 года. Это кажется невероятным. Но он завещал вскрыть этот конверт, – режиссёр достал из-за спины объёмистый свёрток, – именно сегодня. В России. 15 мая 2043 года. В день постановки «Порги и Бесс».
Зал взволнованно загудел. Это было что-то новенькое. В воздухе запахло сенсацией. Журналисты, находившиеся в зале, включили свои записывающие устройства и приготовились слушать.
Главный режиссёр открыл завернутый в простую рыжеватую бумагу сверток и достал оттуда лист бумаги, а также перевязанную тёмной бечёвкой кипу рукописных нот.
– Я прочитаю это, – сказал режиссёр, сунув ноты за пазуху и начав читать завещание. Несколько секунд он всматривался в текст, затем поднял глаза. В них читался такой живой интерес, словно сам режиссёр включился в театральную постановку.
– Я прошу подняться на сцену Христофора Мирошниченко, – произнёс, наконец, Антон Степанович. – Если вы есть в зале, Христофор, прошу вас, не стесняйтесь! Вы прочтёте это всем нам, да и страница написана на русском языке!
Изумлению Кристо не было предела. Он был уверен, что Гершвин сохранит тайну встречи изобретателя и композитора. Но Христофор быстро оправился от потрясения, быстрым шагом подошел к сцене и буквально взлетел на неё.
– Прошу вас, – сказал Антон Степанович и вручил подошедшему к нему Кристо бумагу.
Мирошниченко пробежал лист глазами. Он был потрясён.
– Читайте! – потребовал главный режиссёр театра.
– Прошу передать этот текст великому изобретателю машины времени Христофору Мирошниченко, который побывал у меня в гостях перед премьерой «Порги и Бесс» в Бостоне, – начал Христофор и замолчал. Руки его тряслись. Губы безмолвно шевелились. Зал изумлённо выдохнул. Никто ничего не понимал.
– Продолжайте! – поторопил Кристо Антон Степанович.
– Дорогой Кристо! Я отдал ваше лекарство своему коллеге, который очень хочет жить, несмотря ни на какие катаклизмы, – продолжал изобретатель. – Мне совершенно не хочется видеть ужасы войны, слышать о людских потерях и горе. Хватит с меня того, что я уже пережил эпоху Первой мировой. Пусть будет так, как уготовано мне Судьбой. Я принимаю её удар. И всё же, зная, что скоро умру, я хочу подарить всей вашей стране, которая победила лютого нацистского зверя, свой прощальный привет. Я разрешил, как вы знаете, исполнять свою оперу, помимо темнокожих певцов, русским исполнителям. И кое-что передал всей вашей стране вместе с этим завещанием. Будьте счастливы, дорогой друг. И желаю вам, Кристо, никогда не испытать горечь потерь родных и близких, и не знать страданий, причиняемых войной!
Кристо замолк. Главный режиссёр театра открыл оставленные великим маэстро ноты и с изумлением прочитал вслух слова, написанные на титульном листе:
– «Ленинградский блюз». Для хора и большого симфонического оркестра. Подарок жителям Ленинграда, пережившим блокаду. Посвящается Дмитрию Шостаковичу.
– Мы немедленно разучим это произведение! – взволнованно крикнул из оркестровой ямы дирижёр оркестра, высокий и тощий седой пожилой мужчина во фраке. Оркестранты ответили ему одобрительным гулом.
– Разумеется! Но пока мы приглашаем вас, дорогие зрители, через неделю на новую премьеру! – провозгласил Антон Степанович. – Наш театр представит слушателям оперу великого Сергея Васильевича Рахманинова «Василий Тёркин» по мотивам произведений Твардовского, написанную им в 1947 году, когда он вернулся в Россию и снова начал много и плодотворно сочинять после долгих лет творческого спада! Удачи вам, и до новых встреч!
До Кристо только в этот момент дошло, что же совершил американский композитор, ведь Рахманинов должен был умереть от страшной болезни в 1943 году. Но Христофора, попавшего в центр внимания, не давая ему опомниться, уже наперебой поздравляли находящиеся на сцене люди, ему рукоплескал зал, журналисты, отталкивая друг друга, лезли брать у изобретателя интервью, словно Кристо уже стал новым Жоресом Алфёровым и получил Нобелевскую премию.
И всё же Христофор не смог сдержать слёз.
Он думал только о том, как горько, что Джулия никогда уже не сможет разделить вместе с ним этот великий триумф Науки и Искусства.