34. ДОМИК СРЕДИ СКАЛ
На рассвете следующего дня, когда Кельга медленно шла по извилистой тропинке фьорда (как она там оказалась, она не смогла бы внятно объяснить никому, кроме Юви, которая уже вошла в жизнь Кельги и ещё не раз появится в этом повествовании, но рассказать о ней Кельге хотелось ещё не сейчас, чуть попозже), она была уверена, что её книга закончена — точка была поставлена, и несколько кусочков следующей главы, которые накопились у неё за последние дни, казались ей избыточными. В голове у неё звучала строчка, родившаяся несколько минут назад: стихопадом с неба падают стихи… она представила, как падающие стихи летят и расправляют крылышки — и возникла вторая строчка. Кельга шла и почти воочию видела падающие с неба полупрозрачные стихи, похожие на большие мерцающие снежинки, они летели, расправляли свои маленькие крылышки и росли. А из утреннего тумана медленно и неторопливо выкатилось солнце — таким золотистым и ярким в этом году оно ещё не было, и Кельга даже в ладоши захлопала от радости, и, конечно же, этому золотистому солнцу тоже захотелось попасть в возникающий стих. Радость запела в душе Кельги и она подумала, что именно так люди должны ощущать себя в раю, и ей вспомнились поразительные слова Хорхе Луиса Борхеса: каждый человек каждый день хотя бы на миг бывает в раю. Подумав, она поставила их эпиграфом к только что родившемуся стиху.
Каждый человек каждый день
хотя бы на миг бывает в раю.
Хорхе Луис Борхес
Стихопадом с неба падают стихи,
расправляя крылышки в полёте,
и прощаются нам старые грехи,
растворяясь в медленном стиховороте.
И выходит солнце из тумана,
звонким золотом окрасив небеса,
перед нами рай — и это странно...
вот такие утром чудеса.
Возвращаясь в свой маленький домик среди скал и сосен, на крыше которого уютно расположился мягкий сонный мох, в домик, подаренный ей щедрой Юви, пробираясь по заснеженным тропам фьорда и любуюясь суровой красотой этих мест, Кельга.размышляла о своих непростых отношениях с Аурелием. Прочитав предыдущую главу, он смущённо назвал себя "засранцем", Кельга шла и улыбалась этому признанию. Да, он был не вполне честен в их отношениях, он нередко лукавил и не выполнял обещаний, не отвечал на письма и телефонные звонки, временами бывал несправедлив, временами видел на её месте лишь некое отражение себя самого… Он несколько раз глубоко ранил её душу, и ей приходилось долго залечивать раны. Всё это было так. Но сегодня всё это не имело для Кельги большого значения, всё это было уже в прошлом. Начинался новый день и её ждала вторая встреча той удивительной группы, которая возникла на её мастер-классе по драматической импровизации, где они читали и разыгрывали «Розу Парацельса» Борхеса.
И незаметно для неё самой, в душе Кельги всплывали картины и сцены её столь неожиданного и вдохновляющего путешествия с Аурелием в течение десяти этих долгих месяцев, путешествия, которое приводило её и в рай, и в ад, и в прекрасные в своей суровой красоте ущелья чистилища. Это путешествие привело её и сюда, в ежемгновенно возникающие просторы неведомого, рождающиеся, струящиеся и ежесекундно меняющие своё обличье уже за пределами ада и рая, горы чистилища и привычного земного мира… Бывал ли здесь Аурелий? Этого Кельга не знала. Зато здесь точно бывал Болеслав Лесьмян, удивительный польский поэт, которого она для себя открыла в эти дни, поэт, ставший её проводником на последних этапах её пути сюда. Кельга шла и мысленно перебирала его стихи, раздумывая, какой из них лучше всего поместить в эту главу. Наконец, она остановилась на «Степи», в переводе Анатолия Гелескула.
БОЛЕСЛАВ ЛЕСЬМЯН
СТЕПЬ
Степь, одна только степь, ни конца ей, ни края,
И в тиши над моей, над заблудшею тенью
Лунный свет шелестит, холодком обдавая, -
Степь уснула, а я лишь ее сновиденье.
И боюсь, что пробудится эта громада
И пушинкою сна упорхну и растаю.
Но она беспробудна - бреди кому надо, -
И бреду, а мерещится, что улетаю.
Тени тянутся в дали зеленого моря,
Где оно оторочено синей каймою,
И на краешке неба в тенетах безмолвья
Стережет бесконечность, набухшая тьмою.
И тут же ей вспомнился и её собственный недавний стих, для которого последние строки «Степи» Лесьмяна стали эпиграфом. И она не удержалась и вставила в эту главу ещё и этот свой стих, который ведь тоже помог ей добраться до этих просторов, где ей так вольно и легко дышалось:
И на краешке неба в тенетах безмолвья
Стережет бесконечность, набухшая тьмою.
Болеслав Лесьмян
И на краешке неба, на его самом дальнем краю,
вдруг рождается слово и влетает в душу мою
так нежданно и просто, как весною всходит трава,
как мурлычет котёнок и утром уходит тьма.
И в тенетах безмолвья пробивается брешь
и врывается слово как ветер, что прохладен и свеж,
слово пестует душу, распрямляет её, зовёт —
и душа пробуждается от суеты и забот,
и смолкает безмолвье, душа говорит себя вслух,
а на краешке неба свет звезды едва не потух,
но слова поднимаются ввысь, сотворяют свет —
и на краешке неба стоит, улыбаясь, поэт.
Кельга подняла глаза к небу и ей показалось, что на дальнем краю неба действительно стоит Болеслав Лесьмян и улыбается ей. А может, и не показалось, подумала она, может, это и впрямь был он.
Прямых отсветов и следов от возможного пребывания в этим краях Аурелия в его стихах и книгах не было, и Кельге вдруг пришло в голову, что это и есть то самое «там, где нас не было», которое зазвучало в её стихах ещё в далёком августе, когда она написала Аурелию, что ждёт его именно здесь. "Как наивна я тогда была! - с улыбкой пробормотала Кельга. - тогда эти просторы лишь на миг приоткрылись передо мной".
Войдя в свой маленький домик, Кельга удивлённо увидела Аурелия. Он несколько неуверенно встал ей навстречу, и Кельга, сияя от радости, крепко его обняла.
- Спасибо, что ты ещё со мной водишься, - чуть смущенно произнёс он..
- О, все твои счета оплачены, - с улыбкой ответила Кельга.
- Кем?
- Мальчиком с серебряными волосами, лет шести или семи, с не по-детски мудрыми глазами, и стариком в белом свитере, с рюкзачком, изъяснявшимся исключительно на классической латыни.
Аурелий поправил свой белый свитер и рассмеялся.
Снег за окном летел почему-то вверх, на подоконнике удивлённо смотрели на это чудо первые в этом году тюльпаны, а Аурелий заглядывал Кельге в глаза и спрашивал:
- Ты уже не обижаешься на меня?
- Ты много раз ранил мне душу…. И глубоко… И ты принёс в этот мир охапку дивных роз из райского сада и, волею случая или судьбы, подарил одну из них мне. Раны я залечила, а роза благоухает и вечером, когда гаснет свет, тихонько, еле заметно светится.
- Мне неловко…
- Понимаю…
Кельга задумалась. Столь многое ей хотелось сказать Аурелию в эти дни, точнее, в эти недели, даже месяцы… Но сейчас всё это стало прошлым. Сейчас она вновь ощущала странную близость с этим человеком, наделавшим за свою долгую жизнь немало ошибок, и открывшим удивительную дорогу в новые пространства жизни. И она сказала:
- А хочешь, я тебе прочитаю стих, который пока мне не хочется нигде выкладывать?
- Очень хочу! - улыбнулся Аурелий.
И Кельга прочитала ему стих, который сам собой сотворился вчера в её душе и который до этого мгновения был её маленькой тайной, открытой только ей и Сене, стих, о котором сегодня утром она сложила такие строки:
стих заветный стих волшебный
утром тайно ждёт меня
его строки открывают
путь в небесные края
и пока во мне он дышит
жизнь мне дарит дивный свет
среди бурь его я слышу
как всемирного завет
Аурелий взял её руку, поднёс к губам и поцеловал, как тридцать с лишним лет назад, когда он проводил её до дома после одного долгого спора, содержания которого Кельга уже не помнила. Ему было пора возвращаться в тот мир, который называет себя реальным, где его ждала новая встреча с Гретхен — встреча, которую он жаждал и которой страшился. Вчера, случайно наткнувшись на его полный безнадёжности прошлогодний стих о тогдашней невстрече с Гретхен, Кельга вдруг подумала, что, не имея ни малейшего представления о житейских перипетиях взаимоотношений этих двух людей, она, тем не менее, интуитивно понимает, почему Гретхен то уходит от Аурелия навсегда, то снова возвращается к нему, она ясно ощущала те шипы его души, которыми он ранил всех, кто подходил к нему достаточно близко. Однако воплотить это своё понимание и ощущение во внятных словах она пока не могла, и потому просто сказала:
- Попробуй сегодня её понять и почувствовать так, как ты никогда ещё её не чувствовал и не понимал.
Аурелий взглянул на неё удивлённо и ничего не ответил.
Проводив его, Кельга задумалась о том, что ей надеть на сегодняшнюю встречу группы по драматической импровизации. Немного поколебавшись, она остановилась на любимом платье свободного покроя, своим цветом напоминающем здешние скалы, на платье, в котором прежде она не решалась приходить в ситуации, которые, в той или иной степени, можно было назвать «работой».