Лена решила съездить на Валаам и спросить у старца, как ей жить дальше и где её Даня. Ведь он уехал, даже не сказав Лене – куда. А Миша тоже не знал, где он может быть. Даня никому не звонил и не отвечал на звонки.
Лена завезла дочку к родителям, сказала, что скоро вернется и уехала в Питер, а от туда на Валаам.
***
Валаам пленил Лену. Была зима. Туристов уже не было. Была тишина и чистота. Захотелось остаться жить там навсегда.
Через две недели послушания Лене, наконец, сказали, что она может пойти к старцу на беседу.
Старцу было лет шестьдесят пять… И был он, как водится, странен.
На вопрос Лены о том, как ей жить дальше, он ответил, что она сама знает, только малодушничает. А, в общем, конечно, надо повиниться и помириться…
На вопрос о том, где же искать того, перед кем надо повиниться, старец ответствовал, что он ее сам ЗАВТРА найдет…
На прощание старец благословил Лену и прочитал ей слово Феофана Затворника:
«Выбросьте вы из головы, будто можно путем утешной жизни стать тем, чем подобает нам быть во Христе. Утехи если и бывают у истинных христиан, то совершенно случайно…»
С чем Лена и ушла от старца, как все, обычно, уходя, решив, что старец ненастоящий.
Однако назавтра Лену отправили в дальний скит, отвезти продукты насельникам. Немного это показалось Лене странным, продукты на санях, запряженных в лошадку, туда возил всегда один монах, а теперь ее снарядили провожатой к монаху. Лена решила, что это испытание такое и, скрепившись, смирилась.
Туда, где колокольный звон
Над островом уединенным
плывет,
На Северный Афон
Стремлюсь я духом утомленным.
Остался позади простор
Бескрайней Ладоги упрямой,
И устремляет путник взор
К лесистым бухтам Валаама.
Корнями сосны оплели
Суровых скал шершавый камень,
На возвышении, вдали
Горит крестов соборных пламень.
Обитель, славная в веках
Своим незыблемым уставом,
Подвижниками в их скитах,
Игуменами с твердым нравом.
Здесь вечный подвиг, вечный пост,
Молитв священный шепот слышен,
Быт монастырский строг и прост,
А дух и светел, и возвышен.
На Валаам! На Валаам!
Лишь только там покой настанет,
Когда к гранитным берегам
Ладья души моей пристанет.
(Мария Мясникова)
Всю дорогу естественно ехали молча. Лена залюбовалась зимним лесом и не заметила, как приехали. Монах пошел выгружать сани, а Лена решила зайти в скитскую церковь.
Церковь была на реставрации, вся в лесах. На лесах под самым куполом работал художник-реставратор с помощником. А в углу храма на застланном бумагой полу возился чумазый подсобник, размешивая краски.
Лена тихо подошла приложиться к иконе. Поклонилась, приложилась и попросила, что бы Господь все-таки помог ей, несмотря на то, что она грешна и недостойна.
Когда она поднялась от иконы, ей показалось, что ужасно знакомый голос тихо позвал ее по имени. Она вздрогнула и обернулась на зов.
Перед ней стоял чумазый подсобник Даня…
Слезы сами брызнули из глаз Лены. Они с Даней бросились друг к другу и застыли в объятиях. Очнулись они только тогда, когда откуда-то сверху в церкви раздалось:
- У меня тут работа стоит, а они обнимаются, голубчики… - это был помощник реставратора Коля, сидящий на лесах, свесив ноги. Он широко улыбался, глядя из-под купола церкви на своих друзей.
На следующий день всех троих благословили вернуться в мир. А Лену с Даней благословили, не откладывая больше, пожениться и обвенчаться, наконец.
***
Расписались Даня с Леной в загсе на Английской набережной, а обвенчались на Ваське в соборе Андрея Первозванного.
Как-то вечером в своем доме в городке Рай, сидя за столом, Лена и Даня с Шурочкой и Андрейкой пили чай и читали детям сказки.
Когда Лена, а за ней и Даня уже притомились читать, а дети всё просили ещё, Даня достал из письменного стола старую тетрадь, исписанную своим неровным почерком, раскрыл её и стал читать:
ПУТЬ НЕВЕДОМЫЙ
Поэма
Валерий Черкесов
Сыну Коле
1.
Чердачное окно открыто.
Подтяну
Я лестницу и по ступенькам шатким
Полезу вверх.
Сердчишко замирает,
Трепещет, словно воробей в силках.
Там паутины серебристой шёлк
Оплёл углы, а за печной трубою
Тьма притаилась и прохлада ночи.
Слегка дрожу, да ничего, стерплю.
С дубовой крышки сундука смахну
Пыль рукавом. Р-раз! — и замок открылся
Стальным тяжёлым кованым ключом,
Без спроса взятым в месте потаённом.
На дне, средь тряпок, тщательно укутана,
Завёрнута в хрустящий белый холст
Большая книга с золотыми буквами,
И крест на ней такой же золотой.
«Е-ван-ге-ли-е» — за слогом слог читаю
И на картинки, не дыша, смотрю:
Восходит человек по облакам
С улыбкою блаженной к небу, в небо!
Я плачу над рисунком, где, худющий,
Всё тот же человек прибит гвоздями
К распятию. От бабушки я знаю,
Что звать его так странно — Иисус.
Фамилия ещё необычайней —
Христос.
У нас в округе Ивановы
И Богачёвы есть, Помалюки,
Давыдовых семья,
Христосов нету...
Заветнейшую тайну чердака
Берёг я пуще, чем зеницу ока.
Догадывалась бабушка, наверно,
Когда персты на лоб мой возлагала
Пред сном грядущим и шептала что-то.
И были у неё глаза — такие,
Какие видел я на тех картинках
В «Евангелии» у Матушки Его.
А медный крестик я хранил в жестянке,
Что пахла леденцами.
Помню, помню,
Как надевал его я перед Пасхой
И прятал от друзей, как драгоценность.
Куда, когда пропал он?..
2.
Память — омут.
В её глубины канули года:
Вдруг промелькнёт лицо, но чьё — не помню.
Или услышу голос — только кто
Зовёт меня сквозь непроглядность ночи,
Сквозь жуткий мрак, что жизнью называем?..
Одно виденье лишь приходит часто
Во сне теперь, когда перешагнул
Я возраст Сына Неба: крест на взгорке
И чёрная безумная толпа.
Он — восходящий или уходящий
От мерзости земной. От нас. Для нас.
Да, я жалею, очень я жалею
О книге в золотистом переплёте.
О ней забыл я после, увлечённый
Никчёмной суетою, что так долго
Отождествлял со благом.
О, наивный,
Как мог я тьму не отличить от света?
Прозрение — как мудрость. Жаль, оно
Приходит поздно, в час, когда пора бы
Итожить путь, проложенный душою
По целине неповторимой жизни,
Дарованной невидимым Всевышним,
Но ведающим всё и обо всех.
И потому, чем старше становлюсь,
Чем хлеб вкуснее и чем горше воздух,
Дышу которым, — тем яснее дали,
Простёртые над сирою землёю
И всё ж родною, как нательный крестик,
Грудь холодящий чуть правее сердца.
Да, я пришёл, пришёл к тебе, Иисус
Христос!
Ты не забыл мальчишку
С печальным, чистым, отрешённым взором,
Готового боль разделить Твою?
Прости меня!..
Благослови малого:
Ему ещё дорога предстоит.
3.
Жизнь развращает, ну а Бог прощает.
Тьма ослепляет, свет даёт прозренье.
И, разумом вселенским наделён,
Иисус Христос ведёт меня;
И мальчик
Русоволосый с ясными глазами
И синими, как небо, смотрит строго:
Туда иду ли, правильно ль иду?
Ему не повторить мой путь, и всё же
Надеюсь, что отцовские терзанья
Помогут разобраться в нелогичном
Устройстве мира: почему добро
Порою уступает злу?..
Вопросом
Таким я тоже задавался долго,
Пока душою истину не принял
Евангельскую: возлюбите ближних
И дальних.
На столе передо мной
Большая книга в чёрном переплёте
И золотым тиснением креста,
Такая же, какую в детстве робко
Листал я в полутьме на чердаке,
И солнце, проникая в щели, плавно
Водило моим пальцем по странице,
Ласкало и меня, и Сына Бога
Распятого; в воображении
Моём он воскресал и улыбался
Приветливо:
— С тобою я всегда!..
Я слышу, слышу и теперь...
Спасибо,
Что научил надеяться и верить!..
Когда-нибудь увидимся, наверно, —
Я всё скажу и расскажу.
До встречи...
Конец