Покой.
Всё, что она когда-либо хотела, был покой.
В последнее время он был так далеко от неё, но и одновременно так близко, на расстоянии вытянутой руки. Она вытягивает руку... да, покой здесь... но до него не достать.
Дайте ей хоть одну минутку полного спокойствия, беспамятства и тишины. Тишины...
Один лишь сон был её спасителем. Тем, на кого всегда можно было положиться, ведь других просто возле неё не было. У неё никого не было. Кроме сна. Кроме сна и пёсика Байта. Они были с ней, вопреки всему тому шуму, что происходит вокруг неё.
Так много шума... уши взрываются... голова раскалывается... Всё, о чём она раньше думала или пыталась запомнить, растворялось в этом бесконечном реве сотен голосов, умирало под давлением миллионов звуков, агрессивно исходящих изо ртов в округе. Много шума...
Она будет ждать следующего сна. Скоро время придёт.
Сегодня выдалось неплохое утро, сдалось Виктории на первый взгляд. В целом, ей не показалось: утро было действительно неплохое. В это чудное утро у матери Виктории, Джойс, было похмелье. Из её спальни доходили до Вики одни лишь жалкие стоны и неразборчивое мычание, которое каждый раз прерывалось ласковым папиным "Заткнись!". Такое его снисходительное отношение к умирающей от жажды к алкоголю матери было, по правде, прекрасным, если брать во сравнение другие утра, дни и вечера, когда оскорбления и крики не стихали ни на одну секунду, заставляя опрятную картину (с изображением всей семьи – Вики, Джойс и Френсиса – мило улыбающихся и обнимающих друг друга с любовью на глазах) шататься, грозя всем своим видом упасть на пол из ламината и растрескаться на дюжины кусочков из стекла и дерева. Но нетрезвые крики и визги даже тогда не стихнут и лишь усилятся в своём звучании, только чтобы перебить всплеск осколков и треск дерева.
Сегодня было более менее тихо, и Вика даже мирно собралась в школу и быстро выбежала в школу, спеша потому, что не желала настигнуть ещё одной перепалки, которая в итоге окончательно съест её рассудок, как голодный волк лакомится своей добычей. На улице было шумно. Как жаль, что именно сегодня. Не повезло, сказал бы кто-нибудь другой. Реальность, сказала бы Вика.
Посреди её двора стояла огромная рабочая машина, которая оживлённо бурлила бетон, точно неподалёку нашли источник спрятанной нефти. Вокруг неё несколько разнорабочих в ярко-оранжевых манишках разгуливали по местности и вдыхали морозный свежий воздух, не обращая внимание на поднявшийся трепет, который их, по видимому, не смущал. Вика завидовала им. Ненависть к самому себе, глубокое отвращение и злость нахлынули волной на Вику. Почему она всё ещё не привыкла к шуму? Почему она всё ещё боялась резких и громких звуков? Почему они каждый раз заставляли ещё тело дёргаться, а уши сжиматься? Она хотела, очень бы хотела ответить, но на этот счёт у неё было лишь: "Я не создана для шума."
Весьма иронично, но в нём она и родилась.
Вика всё ещё ждала время сна, как маленький ребёнок ждёт своего дня рождения. Ей было уже 17 лет отроду, а всё, о чём она когда-либо желала, был хороший и крепкий сон. Уснуть и забыться.
Она шла по старой протоптанной тропинке, по которой ходит каждый день по несколько раз. Тропинка молчала и не кричала на неё. Это заставило Вику улыбнуться и про себя поблагодарить тропинку за такую дружелюбность. Господи, благослови её.
Вдруг, где-то вдалеке той самой тропинки, появился неприметный молодой человек со впалыми щеками, полными губами и выпуклыми глазами. Он был красивым и милым, думала всегда Вика, но не очень-то тихим. Не настолько, чтоб ей нравилось с ним находиться, поэтому она печально вздохнула, не желая верить такому совпадению. Тем не менее, шёл он с улыбкой на лице и встречал её со всей радостью в этот пасмурный и унылый день, которую может позволить себе лишь лучший друг или парень. У Вики никогда не было ни лучших друзей, ни, разумеется, парней. Лишь Байт и Сон интересовали её.
Молодой человек по имени Гай остановился в трёх метрах от Вики, внезапно нахмурился и произнёс со всей ласковостью, любезностью, нежностью и натуральной мужской любовью, о которой Вике оставалось лишь мечтать:
–– Ты почему мне не отвечала на звонки??? Я тебе всё утро названиваю, как угорелый, а ты смеешь не отвечать??? Да ты знаешь, сколько я денег на счету потратил??? Знаешь ??? Тебе сказать ??? – грозил ей Гай кулаком, опущенными бровями и крепко прижатыми вместе губами, да так сильно, что те чуть ли не белели.
Вика устало закатала глаза, глубоко и с печалью вздохнула, что дала надежду себе, дуре, что в этот раз никаких криков не будет, и живо двинулась вперёд, игнорируя недоумённого и озлобленного Гая. Ей в эту минуту хотелось лишь истошно плакать навзрыд, но, услышь она своё собственное сопение, ей захотелось бы напихать себе в рот ваты.
Она хотела уснуть. Забыться сном. Но Гай её догнал.
–– Ты куда убежала??? Ты не хочешь меня слушать??? Ты опять расстроилась? Обиделась? Что ты не отвечаешь? Хочешь, чтобы я опять начал кричать?.. – Неясный всплеск эмоций был чётко выражен на лице Гая, но Вика старалась смотреть на спокойно сидящих кукушек на ветках деревьев, вновь и вновь исполняющих свою надоедливую мелодию. До чего же дотошной она была Вике, что её живот начал крутить от каждой ноты этого пения. На отголоски Гая она больше не обращала внимания.
Вика перевела свой заторможенный тошнотой и плохим самочувствием взгляд, посмотрела на дорогу, где ехали мириады машин и мопедов, которые постоянно гудели своими неугомонными моторами. Недовольные водители испускали ужасные ревы машинных клаксонов, которые резали барабанные перепонки Вики так же мастерски, как шеф-повар престижного ресторана тонко нарезает ломтики мяса. Живот опять скрючился, всё внутри напряглось, перекосилось, а содержимое её желудка подошло прямо к её горлу. Она больше не может терпеть.
Глаза быстро закрылись, не желая больше слушать ни единого звука в округе, а только лай её любимой собаки и шуршание постели её кровати. Это были лучшие звуки в мире, конечно же. Вика по памяти шла по той самой тропинке, которая ведёт в школу, пыталась в это время слушать только своё неровное дыхание и молилась, чтобы никакой другой звук больше не влился в её личное пространство. Природа, к сожалению, сделала всё так, как ей вздумается. Уши Вика не закрывала только потому, что это может показаться уж через чур жестоко с её стороны по отношению к Гаю. Совсем скоро она поняла, что должна была подумать о себе, а не об этом придурке. Уши она не закрыла зря.
Вопреки всем её стараниям оторваться от этого мира, прильнуть к своему, тихому и спокойному, всё опять пошло совсем не так, как надежда ей позволила подумать. В её уши несмелым и грозным звуком пробился еле слышный свист ветра. Он, казалось, высверливал все остатки её мозга назойливым скрипом и заставлял содержимое в её горле подниматься всё выше ко рту. Теперь она могла ощущать отвратный привкус этой инородной смеси. Вика обратилась в панику: она совершенно не знала, как убрать этот писк, походящий на плач ребёнка, из головы, и всё, что она могла – учащать своё дыхание, пытаясь перебить пение ветра, но все старания отправлялись глубоко (или не очень) вниз, помогая массе в горле вздуться кверху, как на дрожжах.
–– С тобой всё там в порядке?? –– озабочено спросил Гай. Создалось впечатление, будто он подумал не про себя, но повышенного тона вопрос довёл Вику до крайней точки.
Её вырвало.
Она не смогла это больше ни терпеть, ни сдерживать. Её вырвало одной лишь слизью прямо возле опрятных и ухоженных туфлей Гая. Вместе с этим ей сильно захотелось зареветь и опуститься на мужское плечо Гая, чтобы подавить свой стыд и успокоить свою печаль. Однако Гай, увидев, что эта псевдо-леди себе позволила сделать рядом с таким самодостаточным мужчиной, как он, крайне удивился, да таким выражением лица, что походил на пятилетнюю девочку, которая вот-вот собирается взвыть и заплакать в торговом центре возле магазина игрушек. Всем своим серьёзным видом с высоко поднятыми от негодования аккуратными бровями, приоткрытым ртом и выпученными глазами дал понять, что такого он не может наблюдать от "девочки, с которой у него могло что-нибудь выйти". Гай ускорился и ушёл от неё, сохраняя негодование на своём лице.
Вика осталась одна. Наедине со своей рвотой на снегу, которая его покрывала, как матерь укрывает своего замёрзлого ребёнка ночью простынёй. Там, на снегу, лежали её печаль и усталость, гнев и стыд. Конечно, это лишь малая часть от того, что в ней ещё осталось. И всё же отлично, что она смогла убрать хоть какую-то часть. Вика осталась одна. Гая не было. Отлично. Остались лишь назойливый ветер, ушераздирающее пение птиц и гудение машин. Внутри школы будет тише? Вика не уверена.
Конечно, не тише. Малышня весело резвилась в вестибюле, крича, крича и крича, как и кричат счастливые дети, рисовали своим неудержимым телом узоры на полу, гоняли по просторной комнате, зовя детским визгом то тех, то иных, издавали дикие охи и ахи и смеялись, точно знали, что им будут платить за смех. Такого громкого смеха Вика ещё не слышала. Вопрос в другом: "Какой смех для неё тихий?". Или "Что вообще есть тихое?". Вика вспомнила про Сон. Вика вспомнила про сдавленный лай своей собаки..
Школьный день прошёл ужасно. Что может быть хуже, чем шум, который был создан из-за тебя? Или шум, который направлен тебе? Звучит весьма странно, но это есть тем, чем и является.
Гай рассказал всем во всех подробностях про то, что с ним случилось этим утром по дороге в школу. Все слушатели искривились в лице и издали аристократическое "Фу!". Вику они приняли должным образом
.
Кем они только её не называли; Вика счесть не смогла всех тех ругательств, которые были адресованы ей, не смогла запомнить всех едких смешков и кривых взглядов, которые стали частью её нормальной жизни, никогда не сможет запомнить всех случаев, когда в неё кидали разные предметы, начиная от помидора, который был частью ланча одного из его одноклассников, заканчивая фаллосом, который по непонятным причинам оказался в портфеле самой очаровательной девушки школы. "Его какой-то придурок подбросил, ей-богу, клянусь вам!". Все дружно кивали и смеялись с того, как Вика беззащитно закрывает уши и пытается уворачиваться от летящего фаллоса. Он попадает прямо ей в лицо, и Вика падает на пол с ладонями на руках. Ей, к сожалению, не везёт, и падает она так, что в ходе приземления боком вниз, рука соскользает с левого уха и смещает. Прозвенел неприятный хруст, никак не обозначающий что-то хорошее. Вика, трясясь всем телом, поднимается и одновременно ревёт от боли в ухе, хоть и все звуки теперь стихли в два раза. По непонятной причине все внезапно окаменели, выпучили свои крысиные глаза – кто-то подпрыгнул высоко вверх – и заорали, да так истошно, что Вика лишь заревела ещё громче, не то изнемогая от боли в ушах, не то, чтобы перекричать их всех. Вика оторвала ладонь от уха, дабы дать им агрессивным жестом понять, что им необходимо либо заткнуться, либо выйти отсюда к чертям. Но они лишь ещё громче закричали, так, будто Вика вся истекала кровью. Какой абсурд.
Но боль в ухе была действительно ужасна, да и ладонь стала такой тёплой, словно горела. Ей было совсем плохо, чтобы терпеть этот последний урок, так что ей ничего не оставалось, как собрать вещи и уйти. Вике дадут несколько наказаний на следующий день, но ей было наплевать. Сегодня её ждал особенный сон, с чего бы ей переживать из-за каких-то наказаний
С тёмно-красной ладонью, привинченной к уху, будто держит сотовый вампира, Вика живо вышла из школы, не обращая внимание на ещё более косые взгляды остальных всех в округе. Сейчас она была в центре внимания, потому что даже беглым взглядом можно было заметить, что с этой девочкой что-то не так.
Это "что-то не так" Виктория заметила лишь дома.
'У меня грязные штаны! Вот почему они так сильно кричали на меня. Как можно быть такими чистюлями?' – подумала облегчённо Вика, сняла свою обувь, повесила куртку на деревянный крючок в прихожей и положила свою заснеженную и с одной стороны красную шапку в комод. По прежнему ей было наплевать на всю эту "красную" мистику. Говорила (кричала, если точнее) ей мама, не класть влажную шапку в чистенький комод, но Вика и думать ни о чём не могла, как о ноющей боли в ухе.
–– ЭТО ТЫ ПРИШЛА, ОБОЛТУС? –– А вот и мама, к слову. Охриплый, словно древний и усопший на тысячи лет, голос отозвался из далёкой спальни, но передался Вике так, будто она орала прямо возле её уха. Правого уха.
Пытаясь приглушить этот крик, Вика обнаружила кое-что пугающее: если она закроет левое ухо и откроет правое, всё будет предельно слышно, но стоит ей прижать правой ладонью правое ухо и сквозь острую боль оторвать левую ладонь от левого, она практически ничего не слышит. Внезапно она открыла то, что весь этот час после падения на ухо она слышит мир так, словно один её внутренний наушник сломался. Она ненавидела, когда один из её наушников ломаются, ведь тогда одним ухом ей приходилось слышать окружающий мир, а это, признаётся она, не слишком приятно.
'Даже наши исполнители поют лучше, чем этот чёртов мир. –– думает Вика, –– У этого мира однообразная песня.'
Тем не менее, Вика своей новой способностью была очень рада, ибо теперь спокойно может слушать музыку в одном наушнике без назойливых отвлечений извне. Она была счастлива даже когда в зеркале увидела, как её окровавленное ухо свободно болтается на своём положенном месте, хоть и всё ещё было прикреплено к коже. Это выглядело подобно резиновой кукле, которой можно выворачивать любую часть тела в самых диких изгибах, которые только могут прийти в голову. А левое ухо Вики имело такой вид, точно её вертели то так, то эдак сотни раз, и теперь оно вольно болтается. Оно выглядело, как обвисшая грудь у старушки.
Это её вполне устраивало. Не то чтобы Вика не пошла к врачу, коли нужно, но если такой рисковый поход исправит её слух, то она всеми языками и жестами, которые знала, отказывалась. Только не возвращайте слух, только не это. Нет, конечно у неё были её любимые звуки и мелодии, которые ей захотелось бы послушать хоть ещё один разок, например, лай Байта или великолепный тенор Бочелли, однако жить полностью без звуков казалось ей раем. Не больше, не меньше. Впрочем, она же могла наслушаться её любимых звуков во сне, верно ?
Вика загадочно улыбнулась. Она посмотрела в сторону спальни, где лежало бездыханное тело её матушки, которое иногда издавало истошные стоны и рычания непонятно на что, где, рядом с телом её матери, лежало тело её отца, которое после каждого неровного звука его жены задумывалось, каким ножом выпотрошить эту тушу: нежным и острым охотничьим или грозным и грубым мачете? Тем не менее, у отца не было ни того, ни того, а всё, что у него вообще было, это хроническая зависимость от алкоголя. Никакой романтики, Боже упаси.
Всё ещё стоя в прихожей, Вика впервые в жизни ощутила, что она действительно умная. Просто гений. Скинув с себя всю грязную и окровавленную одежду прямиком в мусорное ведро, Вика накинула халат на голое тело и пришла в свою комнату, где тихо сопел Байт, пытаясь уснуть несмотря на весь стоящий грохот и шум в округе. Со спальни родителей опять донёсся крик. Теперь это был отец. Он прокричал:
'ДА Я ТЕБЯ ПРИКОНЧУ СКОРО!' –– пригрозил пьяный муж своей избраннице.
Та, в свою очередь, лишь ехидно хихикнула, чуть не подавившись мокротой в горле:
'ТА ЧЕМ ТЫ ТАМ ПРИКОНЧИШЬ, ПЕНЬ? ТАПКОМ? ПУСТОЙ БУТЫЛКОЙ ВОДКИ? НЕ СМЕШИ МОЮ ПЕЧЕНЬ, СТАРЫЙ ,А ЛУЧШЕ СГОНЯЙ В МАГАЗ ЗА ЕЩЁ ОДНОЙ.'
Наконец, они сошлись во мнениях и затихли. Не надолго, подумала Вика, но ей было достаточно того времени, что ей приблизительно давалось после каждой взбучкой родителей с криками. Сегодня она ляжет пораньше, если повезёт.
Ей крайне не хотелось отрывать пса от такого дорогого сна, но Байт проснулся сам на середине диалога родителей. Байт открыл свои жалостливые чёрные глаза, посмотрел на Вику так, будто ему приснился отличный сон, где он совокупается с девчатами помоложе его, но, доходя до самого процесса, сон обрывается. Вика, точно поверив своему воображению, печально кивает Байту и нежно гладит его, еле касаясь шерсти, из-за чего пёс тихо скулит и забирается Вике на колени. Видят ли собаки сны? Вика не могла на это ответить, но ей всем сердцем хотелось, чтоб такое наслаждение испытывали и собаки. По крайней мере её Байт. Он этого заслуживает.
Её рука медленно поднимается вверх, над макушкой Байта, и как только сам пёс больше не ощущает руки хозяина, поднимает свою голову вверх, смотря прямо на парящую в воздухе ладонь. Его нижняя челюсть отходит книзу, смещается слегка назад и издаёт игривый рык.
–– Так, правильно, хороший мальчик, –– приговаривает Вика, еле улыбаясь, и поднимает свою ладонь ещё выше, теперь слегка виляя ею, как собаки виляют хвостами при виде молоденькой собачонки или мячика.
Байт приподнимается, вытаскивает из слюнявой пасти язык и рычит ещё громче. Внезапно Вика поднимает свою ладонь высоко вверх рывком так высоко, насколько позволяет рост, и Байт немедля прыгает за ладонью и громко лает.
–– Даааа, умница, хороший мальчик, хороший –– хвалит его Вика и одним ухом наслаждается сладким пением её собаки. Если бы можно было сохранять звуки одним щелчком пальца, Вика вторым делом сохранила бы именно лаянье её собаки, такое уж оно замечательное. Первым бы, конечно, звук тишины. Помнит она, как ей толковали, что тишина это полное отсутствие звуков, но Вика знает, что это не правда. Она знает, что тишина –это зов её души, её собственного "я", который ласково велит присоединиться к нему, прильнуть к идеалу, чему-то инородному, хоть и совсем далёкому и чуждому всем нам. Тишина может сказать всё, что угодно, не издавая ни звука. Сейчас её рядом не было, но Вика знала, что она где-то внутри, всё ещё зовёт её к себе.
Ничего, время сна скоро придёт, и сегодняшний сон будет особенным.
Вообще, Вика знала, что в большинства телефонах есть функция диктофона, который записывает все окружающие звуки на время, но у Вики не то чтобы не было телефона с такой функцией – у неё его вообще не было. Не говоря уже про недостаток целой, не порванной одежды, и дефицит свежих и хотя бы съедобных продуктов. Вика не раз задавалась вопросом, как её семье удаётся жить на одном лишь копеечном пособии от государства и на бесконечных долгах отца, но стоило ей перевести взгляд на неубранную квартиру, полную тараканов и муравьёв, проверить наличие горячей воды в кране и обнаружить, что таковой в помине нет, дотронуться до ледяных радиаторов и посмотреть на пустую миску Байта –– тогда все вопросы мгновенно отпадали, и Вика отправлялась рыдать в грязную, обшарпанную подушку рядом с её худощавым псом, у которого вопрос про еду стоит наравне с вопросом поспать. Выше всего, разумеется, вопрос выжить.
Довольная, Вика оставила своего разыгравшегося пса в покое, взяла свой телефон, включила её любимую песню Эда Ширана и закрыла дверь в свою комнату. Вика, счастливая от того, что ей в голову пришёл такой гениальный план, широко улыбнулась, когда подумала о том, что её ждёт в ближайшем будущем, и села на свой шатающийся стул с поломанной спинкой и потрёпанным сидением. Ножки стула так шатались, что, казалось, в любой момент могли разойтись все в разные стороны, сделай она резкое движение. Но Вика не была бы против.
Стул скрипел так же, как пищит её матушка ночью от мигрени, но этот шум скоро прекратится, знала Вика. В этот раз она приложила правую ладонь к правому уху, села правым боком к пустой комнате с одним лишь потрёпанным ковром посередине, разваливающейся кровати, которая рассчитана для детей до шести лет, сбоку у стены и иконы, которая одна выглядела целой и более-менее новой. Неприятный смрад стоял во всей комнате, который был тут всю её сознательную жизнь. Такой запах есть в каждой малообеспеченной семье, заметила Вика по её опыту. По крайне мере во всех тех, в которых она побывала.
Вика приготовилась, с облегчением выдохнула, прислушиваясь ко всему, к чему боялась прислушиваться, и который раз мысленно сплёвывала все шумы и звуки, кроме звуков неровного дыхания её собаки, пения Эда и звука тишины. Последнего в особенном числе. Где-то вдали вновь прокричала её мать, тем же ответил отец, но Вика уже летела вниз, меняла свою жизнь, летела навстречу к новой жизни, спокойной и уравновешенной, летела навстречу тишине, в конце концов. Всё тот же хруст, всё та же боль, всё та же сочащаяся кровь из уха, теперь только правого. Вика незаметно для себя застонала от боли, взволнованный пёс подпрыгнул и ответил взаимностью, мама у себя в спальне ласково просила её заткнуться, а отец обратился к матери с той же просьбой. Но Вика не слышала. Честное слово, не слышала. Ни звука. Ничего, что могло заставить её дёргаться, ничего, что могло заставить её вырвать на снег, ничего, что могло вызвать у неё улыбку. Ничего. Только тишина. Она напевала свою песенку, просила Вику отправиться в сон, уверяла, что она в безопасности и что всё уже окончено. Всё спокойно и тихо, как она и желала в своих самых дерзких мечтаниях. Наконец её мечтания стали реальностью. Наконец она могла насладиться той жизнью, которую она себе представляла перед сном, которой она наслаждалась во сне, а жалела от того, что вернулась обратно в реальность. Теперь всё –– сон.
Нередко Вика задавалась вопросом, почему она может закрыть глаза и перестать видеть, задержать дыхание и перестать осязать, закрыть рот и перестать говорить, но если она закроет уши, это не сильно поможет? На самом деле уши можно закрыть, но закрыть нужно правильно, знала теперь Вика. Это будет очень, очень больно, будут выступать слёзы на лице, а ты будешь визжать от пронизывающих её игл, однако результат, разумеется, того стоит. Лучшего результата быть не может, только если бы был какой-то фильтр, что пропускал лишь прелестные звуки её собаки и пение Ширана. И, собственно, тишину.
Ночь была её лучшим другом, после пса, конечно же. Ночью она могла думать. Ночью она могла безопасно слушать. Вика давно поняла, что это дело не какой-то странной магии, которая стимулирует твоё воображение, наталкивает на безумные и разумные мысли и строит амбициозные планы на завтра, и всё это в ночное время, естественно. Нет, это только из-за того, что все обитатели твоего дома ложатся в свои кровати и закрывают свои рты, гудящих машин на улице становится в стократ меньше, из окна сочится единственный свет неярких, укрытых мошкарой уличных фонарей, а дома освещения и вовсе нет, что позволяет уставшим за день глазам расслабиться. Всё исчезает из поля зрения в кромешной темноте. Слышится только тихий храп собаки, собственное дыхание и стук собственного сердца в голове. Ничего такого, что могло бы отвлечь тебя. А вокруг царит тишина. Тишина, ходящая кругами комнаты, расставляет свои порядки, точно хозяйничает здесь весь век. Напевает свою старинную, как мир, и добрую, как продавец в фургончике мороженого, песенку. После такой песенки сон получался сказочным.
Сегодня сон будет уникальным. Никогда у неё такого не было до этого. И никогда, наверное, и не будет. Совсем скоро будет время сна.
Нужно идти сейчас.
Почувствовав облегчение от того, что все возможные и невозможные дела были сегодня сделаны так заранее, Вика решила, что можно пойти лечь спать прямо сейчас. Можно ли считать сон в час дня настоящим сном? Или это будет скорее дремота? Полусон? Дневосон? Вика так не считала. Это был не только абсолютно полноценный сон –– он был уникальным. И не время делало уникальным. Длинна.
Вика тихим шагом, хоть и контролировала это лишь по тому, как она чувствует пол, отправилась на кухню. Она сильно боялась, что её мама или папа в этот момент начнут сильно кричать и вопить о помощи или просто, чтобы та отозвалась, ведь она не сможет отозваться. Она боялась, что в какой-то момент кому-то из них это осточертеет, встанет с заляпанной жирными пятнами кровати, подойдёт к Вике со спины, пока та занимается своими делами, и шлёпнет её по голове. Может быть такое, что Вике не повезёт, и она потеряет сознание и в беспамятстве упадёт на унитаз или ванную, или раковину, и раскроит ей череп. Таким образом, это лишало её сна. Но пока что всё было хорошо.
Она открыла медицинский шкафчик над раковиной, засунула руку вглубь и отодвинула обманчивую стенку, за которой лежала небольшая коричневая колбочка с сомнительным содержимым. На ней была налеплена сероватая наклейка, и там же красовались небольшие буквы которые составляли два сравнительно больших слова: ЦИАНИД КАЛИЯ. Рядом был нарисован симметричный череп и две кости накрест на его фоне. Чуть ниже очень мелким шрифтом, который можно было разобрать только с помощью лупы, был подробно расписан состав содержимого, объём и предостережения по поводу использования.
Вика знала, как и зачем его нужно использовать. Он удлиняет сон, разумеется.
Вика, достав колбу из шкафчика, задвинула тайник и вышла из ванной, спрятав её за пазуху. Первый раз в своей жизни Вика выходила из ванной настолько осторожно, проверяя каждый свободный сантиметр коридора, переступая с ноги на ногу раз в три секунды, волоча ноги, как две сваренные сардельки.
Никого в округе не было, и, разумеется, было тихо, как в банке. Довольная собой Вика вошла в свою комнату, где Байт вновь лег на свое место, устало глядя, постоянно щурясь и напрягаясь, будто кто-то из родителей в этот момент горланил громче некуда. Миска для еды и воды была пуста как обычно, и Вика приняла необычное решение для её склада ума. Она вновь почувствовала себя самым умным ребенком в мире, взяла миску и наполовину заполнила её водой из крана.
'Ты всегда будешь со мной, Байт. Я тебя здесь одного не оставлю'.
Перед тем как положить миску на своё пыльное место, открыла колбочку для крепкого сна и вылила пару капель содержимого. Прозрачные капельки, которые легко можно принять за питьевую воду или слезы несчастной девушки, мгновенно растворились, как сигаретный дым на сильном ветру. Она с секунду поразмыслила, а после резко открыла колбу вновь и вылила ещё немного кристально чистых капель. Затем вернулась в комнату и поставила миску на место. Байт быстро подорвался и направился в сторону Вики, услышав звон миски о пол. 'Наверное для него это лучший в мире звук', –– подумала Вика и пристальным взглядом наблюдала, как ловкими движениями языка пес вырывает оттуда воду. Вика пожалела, что ей пришлось преподнести такого недопустимого качества воду своей любимой собаке перед последним сном, но утешительно решила, что вода никак не повлияет на яркие сновидения. Они будут волшебными, Вика уверена.
Она вновь открыла колбу, не желая ждать ни секунды дольше (вдруг что вздумается её родителям), встала перед зеркалом, пытаясь напоследок запомнить очертания своего лица, и прижалась к ней алыми губами, откинув голову назад. Резкая и острая боль пронзила как её губы, так и полость рта, и горло. Всё жгло, будто она, сумасшедшая, решила хлебнуть кипятка. В большей степени горели губы. Прежде чем она задалась вопросом, почему именно губы, Вика смутно вспоминает, как отец стоял над её кроватью утром рабочей недели и что-то пришептывал. 'Вставай, вставай, только не умирай', –– вспоминает Вика. После этого он поднимал свой исхудалый, костлявый кулак и ударял Вику по лицу, один раз, два раза, хлынула кровь с её губ, три раза, несколько передних зубов начали шататься, и четвертый, завершающий, –– он ударял её прямо в правое ухо, и ужасное эхо шумов, созданного из-за одного лишь удара, звенело в её голове, а этот звук исчезал лишь спустя целые минуты. 'И не благодари за такое пробуждение, Викуся”, –– довольно сказал он и удалился из комнаты. Точный день, когда это произошло, Вика назвать не могла, но она могла предположить, что прошло достаточно времени, потому что рана на губах и синяки на лице практически пропали.
Вика бережно закрыла колбу пробкой и вернула на свое прежнее место в тайнике. Вошла обратно в комнату и села возле пса, полного унынием. По видимому, Байту совсем не понравилась вода, и это совсем не потому, что она из-под крана. Скоро всё будет хорошо, успокаивает себя Вика и подавляет желание пойти с ним прогуляться, чтобы его вид стал капельку радостнее. В таком случае они не успеют забыться сном, и они оба умрут... При этой мысли Вика дернулась, быстро подняла пса к себе на живот, как обычно колыхают новорожденных, и вместе с ним отправилась в свою старую, шатающуюся, но уютную кровать. Жар теперь сновал не только в её горле, но и по всему её телу, будто она парилась в раскалённой сауне. Если бы она могла слышать, то её бы потрясли собственные стоны, не говоря уж о скулеже Байта.
Она упала на кровать так, что Байт испуганно попытался вырваться, но сильные девичьи руки, наученные давать сдачу, удержали пса. Его морда выглядела, словно он собственными глазами наблюдает за кастрацией. Кровать в последний раз скрипнула и шатнулась, в то время как спокойные Вика с Байтом лежали под одеялом.
Белоснежные тучи заслепили своим сиянием комнату Вики, охватывая каждый уголок укромной комнаты. Создавалось впечатление, что каждый предмет в комнате издает свое, особое свечение. Это помешает им уснуть, понимает Вика. Она неуклюже достала за ниточку штор, не вставая, и потянула за неё. Ширма темноты затуманила комнату, и всё погрузилось во мрак.
'Пришло время сна, всем спать!'
Она положила собаку возле себя и повернулась к ней набок, обворачивая, как фантик конфету. Так же она любила спать, очень, очень любила
.
Вика закрыла глаза. Она была уверена, что Байт тоже закрыл. Если бы он не хотел спать, он бы давно выпрыгнул оттуда. 'Но Байт хороший мальчик, он всё понимает'.
Боль уже была до такой степени невыносимой, что она и забыла какого это –– не напрягаться всем телом, чтобы смягчить её. Вика обнаружила, что у неё открыт рот, а это значит то, что либо она истошно кричит от боли, либо сдавленно шипит и стонет. К слову, ей было наплевать, главное, чтобы Байт не испугался и не убежал и чтобы родители не пришли и не отдубасили её потому, что мешает им в их вечных спорах, какой сорт водки приятнее по вкусу. А ведь отец мог стоять прямо за её спиной. Отец мог уже замахиваться на неё кулаком или даже достать свой карманный иступленный ножик, который убить никак не сможет, но сделать несколько порезов запросто. Вика не станет оборачиваться, потому что ей наплевать. Она хочет уснуть.
Вика ещё раз закрывает глаза, в этот раз последний, и пытается сосредоточиться. Она думает, какие прихоти ждут её, когда она отправиться в сон, и ещё и вместе с её Байтом. Это будет замечательно, незабываемо. Они берут горячую путевку в мир сновидений в один конец. Больше не будет этого шума, этих криков и запаха бедности дома. Больше никаких избиений и позора среди однолеток. Больше не будет голоданий, никаких страданий от ужасной жизни. Их ждёт жизнь получше. Их ждёт покой. Долгожданный покой.
Кажется, тишина уже пришла. Да, она тут и зовёт их обоих. Зовёт к себе своим пением и приказывает никогда больше не возвращаться. Они несмело идут к ней в объятия, а она их резко выхватывает и несёт к себе навстречу новым ярким снам и приключениям. Она забрала их к себе в приют под свое крыло, и они безумно рады этому. Вика теперь слышит только лай Байта и пение тишины. Два лучших звука…
В квартире раздается истошный зов и крик матери, которая приказывает своему любимому ребенку отправляться в магазин за сигаретами, но никто, кроме неё и её мужа больше этого не слышит. Матерь кричит ещё раз, и ещё раз, и ещё, теперь велит своему мужу, чтоб тот расправился с этой нахалкой, но они уже не слышат их и не могут слышать. Вика не может их слышать. Байт не может их слышать.
Они засыпают.