Воспоминания советского сапожника
Глава двенадцатая. Капитан Трошкин.
Я еще не дошел до двери, как она резко раскрылась и в кабинет быстро вошел мужчина.
Метнув взгляд на сидевшего за столом хозяина кабинета, он посмотрел на меня.
- Семенов? – спросил он, почти вплотную приблизившись ко мне.
Я кивнул.
- Вы задержаны, - сказал он. – Присядьте, пожалуйста.
- Его уже освободили, - опередил меня директор студии.
Мужчина подождал, пока я присел к столу, после чего уселся против меня.
- Я знаю, что мои коллеги из милиции освободили гражданина Семенова, - сказал он. – Но я из другого ведомства.
Он достал из нагрудного кармана удостоверение красного цвета, развернул его и показал директору. За считанные секунды лицо директора по цвету сравнялось с цветом удостоверения.
- Не буду вам мешать, - сказал директор, торопливо выходя из-за стола и покидая помещение.
- Комитет государственной безопасности, - сказал мужчина, когда мы остались одни в кабинете. – Капитан Трошкин.
Он раскрыл удостоверение и показал его мне.
- Очень приятно, - сказал я, понимая, что говорю глупость.
Мужчина достал из принесенного с собой портфеля чистые листы бумаги и ручку.
- Насчет «приятно» я думаю вы несколько поторопились, молодой человек, - сказал мой собеседник.
Я промолчал. Капитан прав. Что может быть приятного, если тобой заинтересовались органы госбезопасности. Мое «приятно» могло быть воспринято как вызов или бравада. Настраивать против себя такую организацию было непростительной глупостью.
- Извините, - мягко сказал я, - вы не могли бы объяснить причину моего задержания…
- А вы считаете, что ее нет? – вопросом на вопрос ответил капитан.- Или их несколько, и вы хотели бы уточнить, какая из них нам известна.?
- Видите ли, - еще мягче продолжал я, - мне нужно работать…Я и так потерял много времени из-за служебного рвения милицейской собаки… Вам, надеюсь, известно, что здесь, на студии, я делаю фильм о нашем городе…
Капитан Трошкин придвинул к себе листы бумаги и взял авторучку.
- Вот о вашем фильме я и хотел бы поговорить подробнее, - сказал он, приготовившись слушать меня.
- Пожалуйста, - сказал я. – Но я не думаю, что мой фильм вас может заинтересовать… Дело в том, что к кино я не имею никакого отношения…
- Что вы говорите? – удивился капитан. – А к чему же вы имеете хоть какое-то отношение?
- К изготовлению обуви, - признался я. – Видите ли, я сапожник.
- Так и запишем, как у дедушки Крылова, кино взялся делать сапожник, - капитан действительно сделал пометку на лежавшем перед ним листе.
- И зачем же, позвольте узнать, сапожник берется делать фильм к святому празднику нашего народа – к полувековому юбилею Октябрьской революции? Что, больше никого не нашлось в вашем почти миллионом городе?
- Поручили – вот и взялся, - ответил я. – Поверьте, сам не напрашивался…
- Сомневаюсь…
- В чем?
- В том, что сами не напросились…
- Зачем мне это было нужно?
- Затем, что вы с самого начала продумали, как осуществить свой черный замысел… Как омрачить праздник в вашем городе…
- Какой черный замысел? – не понял я.
- Вам напомнить? – спросил капитан.
Он нагнулся под стол к своему портфелю.
Мелькнула мысль: неужели комитет государственной безопасности узнал о крышечках для закатывания бутылей или о нитках №10, которые Лёня выносил с засолочного комбината и швейной фабрики? Может в квартире у Лёни произвели обыск и сейчас капитан Трошкин выложит на стол крышечки, нитки, конфеты…Тогда мои дела плохи…Расхититель социалистической собственности, не меньше…Но почему крышечками занимается комитет госбезопасности?
- Какой черный замысел? – переспросил Трошкин. – А вот такой!
Капитан выпрямился и положил на стол круглую металлическую коробку, в которой хранится кинопленка.
- Узнаете? – спросил он, снимая с коробки крышку.
Положив снятую крышку на стол рядом с коробкой, капитан Трошкин взял пленку за ее конец и, отмотав больше метра, бросил ее на стол передо мной.
Вся пленка была черной! Такое впечатление, будто побывала она не в проявочной машине, а в ведре с черной краской. Ни одного кадра на ней! Она ничего общего не имела с пленкой, которую я видел у монтажниц.
Я отмотал пленку еще с метр. И дальше – сплошная чернота. Почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
- Можете не разыгрывать удивление, - сказал капитан. – Вы же этого хотели. Вся коробка такая. Все триста метров. А на складе цеха обработки пленки лежат еще восемь коробок такого же вашего фильма…
В голове – такая же темнота, как и на пленке…
- Теперь вам ясна причина вашего задержания? – спросил капитан.
- Теперь-то, мне как раз ничего и не ясно, - признался я.
- Вы задержаны по подозрению в совершении диверсии, - сказал Трошкин, закрывая коробку с пленкой и пряча ее в портфель.
- Какой еще диверсии? – выдохнул я.
- Идеологической, - почти в лицо мне бросил капитан.
В голове зашумело. Почти одновременно с шумом вспомнился мой дед и бабушка. От этого воспоминания мороз пробежал под одеждой. Дед, как «враг народа», в 37 году был арестован и расстрелян, а бабушка отделалась двадцатью годами колонии строгого режима.
- Вы шутите? – почти шепотом спросил я, успокаивая себя тем, что сейчас не 37, а 1967 год…
- Я!? – удивился Трошин. – Это вы шутник… Привезти три тысячи метров черного негатива и убеждать всех, что собираетесь из этого безобразия делать фильм к юбилею Октябрьской революции? Где мне до вас…
Он потряс коробкой с пленкой и бросил ее в портфель.
- Это не юбилей…Это очернение нашей советской действительности…
И, совершенно не меняя интонации, спросил с прищуром:
- На кого работаем?
Его интонация и прищур рентгеновских глаз гипнотически лишили меня воли к сопротивлению и защите. Решил никого не выгораживать.
- На обком партии…
- Не сметь! – хлопнул Трошкин ладонью по столу. – Не сметь бросать тень на партию …
- Вы меня неправильно поняли…
- Поехали, - сказал капитан, вставая из-за стола.
- Куда? Мне нужно работать…
- Вот там и поработаете…
Глава тринадцатая. В комитете госбезопасности.
…В комитете госбезопасности нас уже ждали.
В большой комнате сидело несколько человек в штатском. Не успел я приблизиться к столу, как заговорил мужчина, сидевший под портретом Дзержинского, по-видимому, старший среди присутствующих.
- Вам объяснили причину вашего задержания?
- Да, - торопливо сказал я, - но это какое-то недоразумение…
- И как вы все это можете объяснить? – спросил старший будто не слыша меня, раскрывая коробку с пленкой, поданную ему капитаном Трошкиным.
Сняв крышку с коробки, он отмотал несколько метров лежавшей в ней пленки и бросил ее на стол. Черная пленка змеей расползлась между участниками совещания. К ней осторожно потянулось руки .
- Мы слушаем, - сказал старший.
- Я думаю, это не моя пленка, - сказал я.
Старший взял лежавшую на столе крышку и поднял ее над столом.
- Всем видна крышка? – спросил он.
- Так точно! – прозвучало хором в ответ.
- И вам тоже? – уточнил у меня.
- Так точно! – неожиданно для себя ответил я.
- Ваша фамилия Семенов?
- Семенов…
Начальник повернулся к сидевшему справа от него мужчине.
- Виктор Петрович, прочти, пожалуйста, что за фамилия здесь написана.
Он приблизил крышку к соседу. Виктор Петрович посмотрел на крышку и четко прочел:
- Кравец…
- Это, Виктор Петрович, ты прочел фамилию упаковщика, - сказал старший. – А я прошу тебя прочесть фамилию, написанную чернилами…
- Виноват, товарищ майор, чернилами написана фамилия Семенов, - исправил свою оплошность Виктор Петрович.
- Слышали? - спросил меня собеседник, кладя крышку на стол. – Кроме того, здесь же написана дата сдачи материала в проявку и название вашего славного, трудового города…Заметьте, все написано вашей рукой…Так что, версия о том, что пленка не ваша – отпадает…
- Хорошо, - согласился я с логикой рассуждений майора, - но могла же напортачить проявочная машина? Могло же в ней что-то сломаться, после чего вся пленка почернела?..
Майор вопросительным взглядом обвел всех присутствующих.
- Можно такое предположить? – спросил он.
- Разрешите, товарищ майор.
- Давай, Погорелов…
Погорелов хотел встать, но майор показал рукой, мол, про машину можно докладывать сидя.
- Предположить такое можно, - начал Погорелов, садясь снова на стул. – Даже допустить можно. Но в этом случае из машины должна была выйти черной вся пленка, заряженная для проявки в ту смену. Или уж точно, пленка, которая была присоединена к концу вашей пленки. Это если предположить, что машина сломалась именно на вашей пленке. А на самом деле и впереди вашего материала, и после него вышел отличного качества негатив…
- Послушай, Погорелов, - нетерпеливо прервал говорившего майор, - Ты мне совсем заморочил голову…Какие-то концы, кто впереди, кто сзади… Скажи конкретно: вот это могла сделать машина?
Майор показал рукой на лежавшую на столе коробку с черной пленкой.
- Никак нет, товарищ майор! – ответил Погорелов.
- Садись! – по привычке ответил майор.
Погорелов привстал над стулом и снова сел на него.
Майор посмотрел на меня.
- Видите, даже бездушная машина не могла бы сделать с пленкой то, что с ней сделали вы…Ведь еще товарищ Ленин предупреждал о важности для нас кино…Зачем вы это сделали? Кто вас заставил сделать это? Только не говорите, что до этого кощунства вы додумались сами…
Я молчал. Молчал от почти физического ощущения, стоявших за моей спиной деда и бабушки.
- Вы комсомолец? – спросил майор.
Почувствовал, как дед кладет мне на плечо свою мозолистую руку.
- Я сапожник, - ответил я.
Голова майора удивленно дернулась. Он посмотрел на капитана Трошкина.
Капитан вскочил.
- Так точно, сапожник!
- Проверяли?
- Так точно!
- Выходит, к кино он никакого отношения не имеет?
- Так точно, не имеет!
- Тогда как все это понимать? – майор кивнул на стол.
- Возможно, он только по легенде сапожник? – послышалось робкое предположение с конца стола.
В это время зазвонил телефон. Майор поднял трубку.
- Слушаю…Пока ничего…
Майор замолчал, внимательно слушая телефонного собеседника.
- Нет, - сказал он в трубку. – Боюсь, что не успеем… Здесь открылось странное обстоятельство… Оказывается этот кинорежиссер совсем не кинорежиссер…Он вообще к кино никакого отношения не имеет…
В кабинете застыла напряженная тишина. Майор замолчал на полуслове, слушая собеседника.
- Узнали, товарищ генерал…- снова заговорил майор. – Он сапожник…
На секунду замолчав, майор ответил:
- Так точно, бред сивой кобылы…Иду!
Собрав лежавшие перед ним на столе бумаги в папку, майор торопливо направился к двери. Неожиданно развернувшись, он подошел к столу и, взяв коробку с пленкой, вышел из кабинета. Через несколько секунд его голова снова показалась в проеме двери.
- Трошкин, продолжай, - бросил он в кабинет.
Но продолжения не получилось. Не успел капитан Трошкин разложить перед собой вынутые из портфеля бумаги, как снова зазвонил телефон.
- Капитан Трошкин слушает, - четко представился он. – Так точно, товарищ майор…Ясно…Все ясно, товарищ майор…Слушаюсь…Вас понял, товарищ майор!
Трошкин положил трубку на рычажки телефонного аппарата.
- Все свободны до особого распоряжения, - сказал он, пряча обратно в портфель вынутые из него бумаги.
Сидевшие за столом задвигали стульями, вставая. Двинул стулом и я. Ко мне подошел капитан Трошкин.
- Прошу следовать со мной!
Мы долго шли по коридору, несколько раз сворачивая то влево, то вправо, наконец, спустившись в подвал, остановились у массивной металлической двери.
Он завел меня в маленькую комнатку с небольшим столом и двумя стульями.
Помещение явно не было предназначено для содержания в нем заключенных или подозреваемых. Здесь, по-видимому, велись допросы. Из чего следовало, что все, что я до этого считал допросами – все это были «цветочки»… «Ягодки» мне покажут здесь, в этом мрачном полуподвальном помещении.
- У вас были сообщники? – спросил капитан.
- Нет…
- Допустим сообщников не было, – сказал Трошкин. – Но оператор же был?
- Оператор был, - признался я.
- Фамилия?
Я назвал фамилию.
- Только не говорите, что он тоже сапожник?
- Нет, он электрик…
Глава четырнадцатая. Идиот.
Моего оператора Бородина арестовали в родном городе на следующий день после того, как я назвал его фамилию в Киеве.
Все обвинения в совершении диверсии, Лёня отметал одной фразой:
- Я электрик, а не фотограф…Может, что и напутал…
Он держался до тех пор, пока его не спросили: за какую сумму в иностранной валюте он продался. Смутно представляя себе валюту, Лёня испугался. Все незнакомое его всегда пугало.
Он, как говорится, сломался. Житейская интуиция подсказала ему, что разумнее «колоться» не сразу, а по частям. На вопрос: «В какой валюте с вами расплачивались?» он сознался, что вознаграждение получал крышечками для консервации. Признался и замолчал. Лишь после того, как на него поднажали, он через два часа рассказал и о резиновых прокладках для бутылей. Больше в это день он не сказал ни слова.
Всего в протоколы допросов были занесены признания в получении им «валютных» конфет, колбас, вермишели, овощей, фруктов, ниток №10…
Выслушивая ежедневный доклад о ходе следствия по странному делу о «чернухе», как окрестили дело в комитете, председатель областного комитета госбезопасности мрачнел все больше.
- Это не приемлемо! – сказал он, услышав признание о нитках номер десять.
Присутствующие в кабинете молча закивали головами, еще не зная, какой смысл сегодня вкладывает в это слово начальник.
- Это неприемлемо! – повторил он, обводя единомышленников проницательным
взглядом.
Он в сердцах бросил на стол карандаш, который до этого нервно крутил в руках.
- Неприемлемо, чтобы какая-нибудь разведка позарилась на такого идиота…
- Так точно, - сразу же согласился с ним докладывавший. – Он точно производит такое впечатление…
- Что же вы возитесь с ним столько времени? – спросил председатель.
- Ждем, пока поумнеет…
- Он или вы?
Не дождавшись ответа, начальник сказал, что все свободны.
Когда все вышли, он перевел взгляд на стоявшее в углу кабинета переходящее красное знамя победителя в соцсоревновании и нажал кнопку внутренней связи.
- Зайди…с бумагами…, - сказал он.
Глава пятнадцатая. Оперативный анализ.
Вошедший в кабинет заместитель поздоровался и сел к столу.
- Ты знакомился с делом о черной пленке? – спросил хозяин кабинета у вошедшего.
- Пришлось…
- Твое мнение? – спросил начальник.
- Странное оно какое-то, - ответил заместитель после паузы.
- А конкретнее…
- Во-первых, нам оно ничего не дает, - продолжал заместитель. – Думаю, если бы из него можно было что-нибудь выжать, нам бы его не спустили…
- Само собой, - согласился начальник.
- Во-вторых…Мне кажется оно вообще не наше…
- Поясни…
- Какая это диверсия, если в ней даже ухватиться не за что…Что у нас есть? – спросил заместитель у своего начальника.
Начальник, привыкший задавать вопросы, а не отвечать на них, молчал.
- Можно сказать – ничего…- не дождавшись ответа, продолжал заместитель. - Где результаты диверсии? Печатной продукции – нет. Фотографий – нет. Магнитофонных записей – нет. Кино – тоже нет…Правда, есть кинопленка, но вся черная. Если диверсанты и сняли на ней материал, компрометирующий наш строй или партию, то сами его и уничтожили… Кто теперь скажет, что там, под черным слоем?
Начальник кивнул и, помолчав, сказал:
- Тебе не кажется, что это больше тянет на вредительство? Испорчено около трех тысяч метров пленки…
- Пожалуй, - согласился заместитель. – Но зачем?
- Ты лучше ответь: черная пленка представляет опасность для нашей страны?
- Не думаю…
- И я думаю, что у пленки кишка тонка зариться на безопасность страны…А если так, то это вообще не наше дело…
- А чье?
Начальник выдержал паузу, придав этим особую значимость тому, что сейчас скажет, и произнес:
- Это дело органов по борьбе с расхитителями народного добра …Испорчено около трех тысяч метров пленки…Это тебе не козел начихал…
Против гриппующего козла заместителю возразить было нечего.
«Чернушное» дело передали в областной отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.
- Это не хищение, а брак в работе, - решили там. – Пусть разбирается с этим и наказывает виновных руководство обувной фабрики…
Бородина выпустили.
Глава шестнадцатая. Допросы.
В Киеве меня на допросах пытали.
Пытали одними и теми же вопросами. Кто мои сообщники, на кого работаю, кто является руководителем всей диверсии? Однообразие моих ответов начало раздражать задающих вопросы. Они все чаще повышали на меня голос, стучали по столу ладонью, а затем и кулаком.
Прекратить допросы можно было признанием того, к чему так настойчиво подталкивали следователи. На каждом допросе они по несколько раз уточняли, где именно я познакомился с резидентом иностранной разведки, где получал от него инструкции, где мне передавали тридцать валютных серебряников, за которые я продал свою рублевую родину. Своими вопросами давали информацию для моего ответа. Спрашивая, где я познакомился с представителем зарубежной разведки, сразу же перечисляли варианты ответа: в гостинице «Интурист», в кафе «Маленький Париж», возле комиссионных магазинов или через своих друзей?
Теперь я имел четкое представление о местах в нашем городе, где вербовкой несознательных граждан занимались иностранные шпионы. Придумал себе историю знакомства в «Маленьком Париже» с английским туристом. Это, мол, он уговорил меня совершить эту черную диверсию.
Признание оставлял себе, как последний патрон в пистолете. Я решил прибегнуть к нему в крайнем случае: когда кулаком начнут бить не только по столу…
Но до крайнего случая дело не дошло.
На пятый день вместо допроса мне сообщили, что результаты лабораторных исследований подтвердили правдивость моих показаний. Это, действительно, не диверсия. Опыты, произведенные в лаборатории, показали, что «засветили» пленку не после того, как на нее сняли юбилейную трудовую вахту нашего города, а еще до юбилейных съемок. Поэтому это больше похоже на бракованную пленку, чем на диверсию.
Меня выпустили.
В тот же день я забрал из киностудии черную пленку и уехал домой.
Продолжение следует