Российские старики стали часто падать и ломать шейку бедра.
Когда-то и советские старики падали. Но я не помню, чтобы советские старики ломали шейку бедра. То ли у советских стариков кости были крепкие, то ли падали они как-то иначе.
А сейчас это стало уж каким-то поветрием. Только и слышишь: то у одного знакомого престарелый родитель шейку бедра сломал, то у другого.
А падают старики, кто как: кто в собственной квартире упадёт, споткнувшись об электрический шнур, кто в ванной, поскользнувшись на кафельном полу, а кто во дворе, угодив ногой в яму. Падают старики с лестниц, с подножек автобусов, трамваев, а бывает, падают и на ровном месте.
И, казалось бы, дело-то обыденное, а при нашей российской передовой медицине и неопасное. Но в действительности не так всё просто. Если старику-то, сломавшему шейку бедра, шестьдесят-семьдесят лет, то быть может, и просто, прооперируют, и на ноги поставят старика, в худшем случае, с палочкой ходить будет или на костылях – велика ли беда-то.
Но вот старикам, которым уже за восемьдесят, да с серьёзными болезнями, с диабетом, надеяться на эту простоту-то уж и нечего. Не берутся наши хирурги оперировать таких «сложных» стариков, боятся хирурги трагического исхода.
И получается, что такие «сложные» старики обречены на смерть, если повезёт, быструю, а чаще – долгую и мучительную.
Вот и моя мама сломала шейку бедра. Переходила мама дорогу, подвернула ногу и упала. Доставила «Скорая» маму в больницу, оказали ей там первую помощь и домой отправили, и как потом оказалось, умирать.
И как я ни просил, ни умолял хирурга прооперировать мою маму, получал отказ.
«Нет, – говорил хирург, – у вашей мамы больное сердце, и есть большая вероятность, что помрёт она на операционном столе, и вы же меня обвинять будете и жалобу в прокуратуру напишете».
А маме-то моей уж за восемьдесят было, и сердце больное, и диабет. И хирурга-то понять можно было, ведь смерть моей мамы на операционном столе и впрямь подпортила бы его репутацию, да и показатели работы всей больницу пострадали бы. А уж жалобу-то в прокуратуру на хирурга я непременно бы написал.
И лежала моя мама месяца два в постели, и умирала в пролежнях, в собственной моче (памперсов тогда в продаже не было), и кричала от невыносимой боли.
А я ходил в поликлинику, просил прислать к маме хирурга, чтобы хоть взглянул он на больную, посоветовал что-либо для облегчения её страданий. Но мне отвечали: «Не ходят наши хирурги по домам к больным, у них операции, а к вашей маме вызывайте участкового врача, вот он больную-то и осмотрит, быть может, и совет какой даст».
Ну а участковый-то врач, как пришёл, посмотрел на больную и сказал: «Вы уж её, бедную, не трогайте, не беспокойте, ей уже немного осталось». И, видимо, участковый-то врач был с большим опытом: мама моя через неделю и померла.
Это случилось в девяностые годы, но и сейчас, по прошествии стольких лет, ничего к лучшему для стариков преклонного возраста со сломанной шейкой бедра не изменилось. И умирают старики сотнями, тысячами, по всей-то стране.
Как-то смотрел я медицинскую телепередачу, которую ведёт известный в России доктор, проработавший много лет в американских клиниках. И затронул известный доктор больную для россиян проблему – лечение перелома шейки бедра. И укорил он российских хирургов, отказывающих в операциях старикам преклонного возраста.
Привёл в пример доктор американских хирургов, которые не боятся оперировать даже стариков столетнего возраста, с больным сердцем, диабетом и прочими «болячками».
И американские старики преклонного возраста почему-то не умирают на операционных столах, а после операции ходят, бегают и радуются жизни.
Жалко мне российских стариков. Да я и сам-то такой старик, и с букетом всяческих болезней. И не дай Бог мне упасть и сломать шейку бедра, ведь это уж тогда верная смерть. А пожить-то ещё и хочется!
Как-то иду я по улице. И вижу, ещё издали, движется навстречу мне «что-то». Не то кто-то громоздкую поклажу несёт, не то тележку впереди себя катит с каким-то грузом. Но когда я подошёл ближе, то оказалось, что не поклажа это и не тележка с грузом, а идёт мне навстречу человек, передвигающийся с помощью «ходунков». Удивился я: впервые видел, чтобы человек с ходунками по улице гулял.
Остановился я, и человек остановился, видимо, устал и передохнуть решил.
А человек оказался старичком лет семидесяти пяти, маленького росточка, с лицом каким-то невыразительным, как бы стёртым.
Стоим мы со старичком, смотрим друг на друга, я и спрашиваю его: «Что с тобой случилось-то, уважаемый, как ты на улице с ходунками-то оказался, идёшь-то куда?» Старичок отвечает: «Шейку бедра сломал, операцию-то сделали, но неудачно, вот и хожу я в поликлинику-то к хирургу уже третий месяц, быть может, он чем-нито и поможет мне». Спрашиваю: «А почему один ходишь, жена-то где у тебя?» Старичок как-то безнадёжно махнул рукой: «Есть-то жена есть, но как бы и нет её».
Интересуюсь: «Бесплатно хоть операцию-то сделали, или деньги взяли?» Старичок горько ухмыльнулся, говорит: «Тридцать тысяч с меня за операцию-то содрали, да ещё жена с дочерью сколько-то хирургу в лапу дали».
Постояли мы, помолчали, старичок посмотрел на меня как-то внимательно и сказал: «Никому я, добрый человек, не нужен». И продолжил старичок свой нелёгкий путь, маленькими шажками, передвигая перед собой ходунки.
А я стоял, смотрел старичку вслед, и было мне как-то грустно. И было так жалко старичка, что я даже прослезился.
Но суждено мне было увидеть несчастного старичка с ходунками ещё раз, но уже при других обстоятельствах.
Намедни зашёл я в поликлинику, надо мне было попасть на приём к ЛОР-врачу, чтобы он серную пробку из уха моего вымыл, совсем уж я оглох. Вхожу я в холл поликлиники, к регистратуре направляюсь, и вдруг вижу у лестницы, ведущей на второй этаж, где врачи в своих кабинетах пациентов принимают, стоят ходунки. И вспомнил я несчастного старичка с ходунками, встретившегося мне на улице. И подумал я: уж не его ли ходунки-то у лестницы стоят, неужели помогли ему доктора-то, и он своими ногами ходит, а где же он сам-то, хоть бы взглянуть на него, поздороваться.
Но поторопился я со своими выводами. Вижу я: по лестнице, ведущей на второй этаж, человек ползёт. Пригляделся – и глазам своим не поверил: узнал я в ползущем по лестнице моего знакомого старичка со сломанной и неудачно прооперированной шейкой бедра. И удивился я, как ловко он, цепляясь за ступени, подтягиваясь, поджимая ноги, преодолел уже половину лестницы. И ещё удивило меня, что поднимавшиеся и спускавшиеся по лестнице врачи и медсёстры в белых халатах на ползущего по ступеням пациента не обращали никакого внимания.
И подумал я, что, видимо, такой оригинальный способ передвижения по лестнице для неходячих пациентов в этой поликлинике – единственная возможность попасть на приём к лечащему врачу. И я пожелал моему старичку благополучно преодолеть оставшиеся ступени, и уже по коридору доползти до кабинета хирурга.
Найдётся немало гуманистов, которые будут жалеть таких стариков и говорить, что любая человеческая жизнь бесценна, и если уж российские хирурги боятся или не умеют оперировать стариков преклонного возраста, сломавших шейку бедра, то необходимо приглашать в наши больницы американских хирургов, на худой конец, немецких, израильских, и не жалеть на это средств.
Но найдутся и деятели, которые будут возражать гуманистам и говорить, что транжирить миллионы на каких-то стариков, сломавших по своей же неосторожности шейку бедра, не экономично и даже глупо, и не разумнее ли будет направлять миллионы долларов в реальную экономику, на развитие промышленности и сельского хозяйства. И с такими деятелями, вероятнее всего, согласятся.
А я вспоминаю слова, сказанные мне старичком с ходунками: «Никому я, добрый человек, не нужен».