Детство закончилось. Может, рано, а может, нет. Кто-то там, наверху, тот, кто чертит дороги нашей судьбы, посчитал, что достаточно. Мне бы хотелось еще. Но все происходит тогда, когда происходит.
Мы все, кто хоть немного пытался посмотреть на жизнь со стороны, знаем, что не бывает никаких случайностей, к каждой из них мы идем последовательно и неумолимо, и каждая из них дана для чего-то. Иногда мы понимаем, для чего, а чаще нет. Той весной мне вдруг захотелось видеть лица людей приезжающих и уезжающих. Зачем? Не знаю, захотелось и все. Бывало и раньше, но так, эпизодически, а сейчас неумолимое желание требовало каждый вечер пойти на вокзал. Приходил, ходил по перрону, смотрел на людей, на прибывающие и уходящие поезда и чего-то ждал. Ничего не происходило.
Произошло! Вы помните? В конце весны, начале лета, во влажных лесных низинках растут шарообразные желтые цветы. В детстве мы называли их булками, а я и сейчас не знаю, как их зовут на самом деле. Эти самые булки стояли на столике ее купе, и она сидела у окна. Я увидел ее и остановился, мое тело вдруг наполнилось необъяснимым чувством внутреннего трепета и предвкушением неземного счастья. Это щемяще-сладостное состояние, оно было уже когда-то, я о нем давно забыл. А сейчас стоял, смотрел и не мог оторваться, пил и пил взглядом, а она со спокойным интересом наблюдала за мной. Поезд начал движение, мозг осознал это раньше меня. На моем лице отразилась такая мука, отчаяние и просьба остаться, что она вдруг встала, всмотрелась в меня, потом пошла от окна к окну, а я навстречу. Последнее окно, поезд уходил. Когда я уже подумал – Вот и все… она появилась в окне тамбура и посмотрела на меня так растерянно, словно неожиданно узнала меня и уже не хотела уезжать. Перрон опустел, я на нем почти один, казалось, что вот приобрел что-то бесконечно светлое и тут же потерял. Но где-то далеко-далеко чуть заметной искрой проблескивала надежда. Надежда на что, я не знал.
За окном тихое утро. Еще холодное солнце и шелест отдохнувшего за ночь ветра. И только одна птица на позолоченной ветке. Она верит, что лето снова вернется и упорно зовет того, кто сможет разделить с ней радость последних теплых дней.
Наконец-то Мунк пришел ко мне. Сам пришел. Он снился мне все последние месяцы, его «Крик» снился. Я никак не мог понять, как мои глаза, мое лицо, мои чувства он написал в своем «Крике», мы разошлись с ним по времени. Но я понимал, что когда-нибудь найду его и спрошу. Он сам пришел. Сел на жесткий стул у круглого стола, покрытого клеенкой в синих квадратиках, положил на него шляпу. Этот стол из моего детства. Мунк там решил встретиться со мной? Наверное.
- Как? – спросил я.
- Ты думаешь, что твой крик родился недавно? А как же крик по отцу? Множество других криков от потерь и боли? А первый крик при рождении? Якобы первый. Нет. Наш крик рождается задолго до нас, когда там, во вселенной уже расписана наша судьба. Он ждет своего времени. За гранью видимого всеми пространства. Не в нашем, в другом, рядом, я увидел его.
- Но там и твои глаза.
- Да. Это наш с тобой общий крик.
- Тебе хотелось сойти с ума?
- Хотелось. Каждый из нас по-своему сумасшедший.
- Я не хочу «по-своему», я хочу по-настоящему, чтобы не видеть ничего, только солнце, ветер и птиц. И смеяться от этого счастья.
И все. Вокруг пустыня, холодная, безжизненная, только камни и жесткий песок, еще в зените солнце с одним единственным лучом, который лазером разрезает голову на две симметричные половины. Но и здесь есть люди, чужие, их много, они о чем-то говорят друг с другом. Им хорошо, они красиво смеются, открывая крепкие белые зубы. Чуть поодаль, справа, голые мальчишки прыгают в грязной, желтой от глины луже. Я лежу на земле, уткнувшись в нее лицом, и меня для них нет. Они принесли меня из пустыни и бросили, я для них не человек, я заготовка. Подходят четверо, поднимают под руки и опускают в квадратную яму, ее края мне по грудь. В большом деревянном коробе мужики не спеша размешивают бетон, потом также неспешно забрасывают его в яму своими совковыми лопатами. Он жесткий и тяжелый. От ужаса перехватывает дыхание, хочется закричать, только крика нет, а бетон уже по пояс и на край ямы ставят деревянную квадратную опалубку. Один из строителей замечает мой немой ужас.
- Брось. Это же сон.
- Почему же так больно и страшно?
- Почему больно, понятно. А страшно… Кто тебе ответит? Только ты сам. Для того и сон. Чтобы ты сам себе ответил.
- Может, боюсь, что не смогу рассказать. Обо всем.