Велосипед

Александр Акишин
Повесть

 По пыльной ухабистой дороге медленно бредут два человека – женщина, облаченная в черное до пят плятье, в темном платке, закрывающем  почти всё лицо, и мальчонка в коротких штанишках и светлой рубашке.
  Ни ветерка, ни крошечной тени на их пути. Редкие желтые акации – падчерицы Степи, утомленные в вечном стремлении выжить, покорно сникли под отвесными лучами, отдавшись на милость беспощадному солнцу. Всё живое на земле жаждало хоть глотка воды.
   Последние дожди прошумели над Степью в мае, и теперь, в августе, о них успели забыть. Но если бы даже и случилось чудо и обрушился бы с горячего неба проливень, и даже если бы он хлестал целую неделю, то и тогда проку от него было бы немного.
   Уже час бредут эти двое в сторону большого села. Если бы не серьезная причина, они вряд ли отважились на столь рискованное путешествие.
   Им очень надо было на почту, где их ожидал денежный перевод. Деньги, правда, не ахти какие - всего-то пять рублей да еще пятьдесят восемь копеек. Обычно их доставлял почтальон. Но почтальон уже трижды наведывался в их маленький поселок и всё не привозил деньги. Лишь сегодня, приехав в четвертый раз, объяснил, что квиток от перевода забрал  у него секретарь сельсовета, наказав без его ведома деньги не выдавать...
   И вот теперь они идут, чтобы там, на месте, разобраться с самоуправством сельсоветчика.
   - Мама, а что ты купишь мне? – в который раз спрашивает мальчуган.
   - Перво-наперво тетрадок. Скоро в школу, а в доме ни одной...
   - И портфель хорошо бы, а то мой ранец износился, - вздыхает он.
   - С портфелем малость повременим: надо бы еще лекарства отцу купить.
   - А у него разве кончились таблетки?
   - Нет, но все равно про запас не помешает...
   - Мам, а долго ему еще глотать эти таблетки?
   - Врачам виднее, - неопределенно говорит она. – Дело вроде бы на поправку идет. .. Уф, жара. Спасу нет. Может, к дождю. Как думаешь, Петушок?
   - Ну сколько можно, мама?! Я, что ли, маленький? И без тебя пацаны задразнили: «Петушок, Петушок – золотой гребешок...»
   - Выгляни в окошко – дам тебе горошку... – смеется она, а  глаза невеселые. Думает о чем-то своем, а ему, Пете, не расскажет.
   «И о чем она вечно думает? – хмурится Петя. – Никому ни словечка. Даже отчиму. Нервы его бережет. И что у него за нервы такие! Подумаешь, свел кто-то со двора колхозного коня... Конечно, ему приходится платить – суд присудил. Целых четыреста рублей! С  тех пор у них вечно нет денег – все лето перебиваются, как говорит мама, с хлеба на квас...»
   Раньше  Петя не очень-то понимал, что означает перебиваться с хлеба на квас. А теперь понял, что точно так же они жили всегда, потому что отчим вечно подсчитывал каждую копейку. И не пропади конь, вряд ли что изменилось бы в их жизни: всё одно не на что было бы купить портфель.
   Конечно, думал он, я могу и со старым походить – эка печаль! Да только девчонки будут подхихикивать и пацаны носы воротить. Можно подумать, будто они миллионеры!
   Что-то похожее на злость начинает закипать в его груди, но Петя тут же одергивает себя.
   Ясное дело, и они не богачи, но уж точно первого сентября заявятся в новых школьных формах, а в портфелях тетрадки в сверкающих обложках... А ему, Пете, придется во всем старом. Хорошо еще  хоть не сильно вымахал за лето.
   Отчим как-то был в настроении и сказал, что ему, Петьке, к школе непременно справит новый костюм и всё прочее, чтоб не хуже других... Сказал он это соседу. Но кто знает, не раздумал ли...
   В прошлом году тоже обещал велосипед, если будет слушаться и ухаживать за конем Васькой. Но коня свели со двора. Говорят, будто цыгане. А может, никто его вовсе и не крал. Ведь если бы точно знали, тогда почему не споймали? Тогда и отчиму не пришлось бы платить. А он, Петя, так старался, так ухаживал за этим несносным Васькой...
   - Притомилась, - тяжело вздыхает мать, - сил нет. А и полпути не отмахали.
   - Ну половину-то прошли, - уверенно говорит Петя.
   - Тогда через пару километров озеро будет. Может, искупаемся, - почти умоляюще глядит она на сына.
   - Ты что, мама, да на месте озера – болото. После такой жарыни... Ни одного же дождичка с начала лета.
   Всё это он выпаливает одним духом. Ему не хочется идти с мамой на озеро. Очень не хочется. И на то у Пети имеются свои причины.
   - Болото? А ты почем знаешь?
   - Пацаны говорили. А что? Они на великах каждый день туда гоняют.
   - Ничего, - опять вздыхает мать, позабыв вдруг про озеро, - вот чуток встанем на ноги и тебе купим велосипед.
   «Можно подумать, будто сейчас мы такие уж нищие. Просто отчим прикрывается конем, а сам копит, копит... Все деньги с базара себе гребет и откладывает, откладывает...»
   Но свои мысли Петя придерживает при себе.
   - Да он обещал велик...
  - Обещал! – одергивает его мать. – А почему ты его вечно называешь  «ОН»? Отец ведь... – чуть раздраженно говорит она.
   - Ну, отец, - потупившись, неохотно соглашается Петя. – Только не настоящий.
   - А ты разве помнишь настоящего? – набрасывается она на сына. – У человека с нервами плохо, а ты его – «ОН». Кормит, обувает, одевает... И в кого ты такой неблагодарный?
   - Мама...
   - Молчи!
   - Да успокойся ты! Я ведь за глаза его так называю...
   - У тебя что же язык отсохнет, если скажешь «папа»?
   - Ну, мама, не могу я так. Не привык еще...
  - Столько лет  вместе живем и он, видите ли, не привык.  С первого дня надо было называть отцом, - успокаивается она.
   - А как думаешь, он из-за этого и не покупает мне велик?
   - Не знаю... Не думаю, что из-за этого. Но всё равно ему, должно быть, обидно. Все дети, как дети, а ты – сторонишься, ведешь себя, как бука...
   - Но у тех детей настоящие отцы, а у меня... пришлый.
   - Ох, и влепила бы я тебе оплеуху, Петя-Петушок, - едва слышно говорит она, будто здесь, в этой бескрайней Степи, их кто-то мог подслушать.
   Петя на всякий случай отходит на противоположную обочину. Мать останавивается, стягивает с головы платок, обмахивается им, словно веером.
   - Мама, тебе же жарко в черном платье, и еще этот дурацкий платок... Черное ведь притягивает лучи...
   - И всё-то ты у меня знаешь, - улыбается она.
   - У тебя, что ли, других платьев нет? И на  голову могла бы накинуть белую косынку.
    - Мне и так хорошо.
   - Поверил я тебе, как же!
   - Вот подрастешь, заработаешь и купишь матери дюжину платьев, - шутит она.
    «А он тогда для чего? - так и подмывает Петю спросить. – Он знает, что с мамой можно говориить о чем угодно. Но начни он критиковать отчима и можно запросто схлопотать по шее. – И чего она в нем нашла? Тоже мне мужик! Коня сперли, он и расхлюпался, совсем руки опустил. Больше ноет, чем работает. Достал где-то раскладушку, поставил под чахоточной акацией во дворе и лежит чуть ли не днями. «За Ваську переживаю-уу», передразивает его Петя. – Мужи-иик! – с презрениемдумает он об отчиме. – Не может мамке позволить хоть пару ситцевых платьев купить. Она же совсем запарилась в шерстяном...»
   Размышляя об отчиме, который всё лето только тем  и занимался, что лечил нервы, Петя невольно  вспомнил и коня Ваську. Он был положен отчиму по бригадирской службе.
   Конь был с норовом, и Петя боялся его, как огня. Отчим знал о его страхах, однако не обращал на это внимания, по нескольку раз на день приговаривая:
   - Приглядывай за конем – зарабатывай на велосипед.
   - Но он какой-то бешеный, за ним глаз да глаз нужен...
   - А ты думал, денежки просто так с неба сыплются, как манна небесная?
   - И ничего я не думал? – неохотно возражал Петя.
   Про себя нередко думал: другим пацанам родители никаких условий не ставят. Купили почти всем велики. И всех обязанностей у них, что вечером скотину во двор загнать. Да и то наловчились встречать стадо на велосипедах. А что? Очень даже удобно. Особенно за овцами гоняться. Они, если чего испугаются, несутся, как угорелые. На своих двоих не очень-то за ними поспеешь, а на велике – милое дело...
   Но отчиму наплевать. Не он же вечерами бегает за овцами. Ему, Петьке, приходится.
   Вообще-то с овечками еще полбеды. Беда с бычком. Хвост выгнет и кругами, пока раза три не маханет вокруг поселка – домой ни за что не пойдет. Прямо бешеный какой-то. Продать бы его! Но нет, отчим решил, будто в наказание Петьке, оставить бычка аж до будущей осени.
   Еще целый год мучиться, вздыхает он, не захочешь и велика.
   Точно такой же противный норов был и у коня Васьки. Даже еще противнее, потому что Васька был ко всему еще и подлым.
   Вечно норовил лягнуть. В живот! Гад такой. Может, его давно на мясокомбинат свезли или какие-нибудь бродячие бомжи зажарили на костре и захавали. Туда ему и дорога!
   Ох и досталось от этого своенравного коня Пете! Никогда не забудет, сколько пришлось из-за него пережить.
   Все лошади, как лошади, а этот только пакости людям делать.
   Как-то по весне отчим с утра, стреножив Ваську, выгнал его за околицу.
   - Пускай попасется. Заодно и спина чуток подзаживет. Вона как седлом натерло! – напутствовал он Петю, которому следовало целый день присматривать за конем.
   - Теперь до самого вечера торчать возле него? – недовольно засопел Петя.
   - Ишь ты, какой занятой выискался, - буркнул отчим. – Небось, не барин, приглядишь за животиной.
   - А ты, Петушок, прихватил бы книжки, заодно и устные уроки поучишь, - посоветовала мать. – А в обед я сменю тебя.
   - Тебе уже и дома дел никаких нету, чтобы за конем присматривать? – одернул ее отчим. – А малого на кого оставишь?
   - Малой – трехлетний Тимка – был для отчима важнее коня Васьки, бешеного телка, овец и кур вместе взятых. Уж об этом-то Петя точно знал. А уж его, Петьки, Тимка был и подавно важнее. Это он давно понял, с того самого дня, когда отчим привез мать из больницы с завернутым в одеяло сморщенным козявкой.
   Если честно, Петя не обижался: Тимка родной сын, а он, Петька, так себе – пасынок, с боку припёка... Может быть, и не сообразил бы так быстро, да соседки растолковали что к чему.
   Вообще-то Тимка ничего себе малый. Правда, орет больше, чем надо, а так с соображением.
   Как-то Петька отшлепал его за дело, так он даже и не пожаловался отцу. Правда, мамке наябедничал. Но мамка – свой человек. Она одинаково любит, что его, Петьку, что Тимку. А отчим, тот не скрывал даже своей любви к Тимке. И целует его, и милует, и ни в чем не отказывает. Любой Тимкин каприз – для него закон.
   «Дело, конечно, его личное, но всё равно обидно. Мне вот обещал велик купить и забыл. А ему, этому кнопке, трехколесный подарил. Конечно, трехколесный раза в три дешевле... Но зачем же тогда обещать?»
   Петя считал, что вся беда кроется в пропаже коня Васьки. Вот если бы его не украли, тогда отчим, может, и сдержал бы слово.
   По правде говоря, Петя хоть и переживал сильно из-за велосипеда, однако считал , что лучше уж на своих двоих топать, чем иметь дело с подлым Васькой.
   А конь был и в самом деле коварным...
* * *   
    В тот день Петя, прихватив с собой краюху хлеба, отправился за околицу приглядывать за конем.
  Книжек, как советовала мать, брать не стал. К чему? Выходной же – уроков не задавали.
   В этот раз Васька подозрительно спокойно пасся, аппетитно пощипывая сочную майскую траву и время от времени кося глазом на Петю. От поселка далеко не уходил, хотя в этом ничего страшного и не было: кругом ровная, гладкая Степь.
   Скоро Пете наскучило сидеть без дела, и он пожалел, что не послушал мать. Надо было прихватить с собой хоть какую-нибудь книжку.
   Конь так аппетитно хрумкал, что и ему скоро захотелось есть. Но просто жевать сухой хлеб было не очень-то интересно.
   Жаль, что не взял из дома хотя бы парочку яиц всмятку, подумал он, но они под особым присмотром отчима. Он даже знает, когда какая курица должна снести... Сходит в стайку, а потом и скажет: сегодня, мол, будет не меньше десятка яиц, и тут же уточнит – одиннадцать. И точно! К вечеру вернется с работы, пересчитает, а их – ровно одиннадцать. Ни больше, ни меньше.
   «И как ему это удается? – удивляется Петя и злится, потому что им с мамой яичница-глазунья положена только по праздникам и иногда, если отчим расщедрится, по воскресеньям.  Тимке каждый день по парочке всмятку перепадает. Он уже даже кривится при их виде. И один раз даже заревел – так должно быть они ему приелись. Но отчим все равно впихивает ему в рот чуть ли не насильно... А меня бы и уговаривать не надо, - вздыхает Петя, - за один присест полдесятка слопал бы, и еще мало показалось бы... Но мне не положено: большой, мол, уже.  И мамке тоже. Да и отчим старается не есть в будние дни. Всё на продажу. И куда он только девает деньги?»
   Как-то спросил об этом мать, а она ответила коротко: «На сберкнижку».
   «И что это за такая прожорливая сберкнижка, на которую сколько не откладывай, ей всё мало, - злится Петя. – А на велик несколько червонцев – жаба душит...»
   Он погладил бархатистую траву и тут же вспомнил, что в это время, если постараться, запросто можно отыскать в Степи дикого лука. Конечно, перья еще не набрали силу, но все равно с луком куда вкуснее будет хлеб, чем просто так – пустой.
   И только об этом подумал, как услышал из-за спины голос:
   - Привет!
   Обернулся. Перед ним стоял в изодранных штанах и в заляпанной майке пацан, такого же примерно возраста, как и он. Только очень уж смуглый с черными глазами и курчавой головой. В их поселке таких пацанов не водилось. И где он так успел загореть?
   - Ты кто? – удивленно спросил Петя.
   - Я Ваня-цыганок. А ты?
   - Петр, - важно представился Петя. – Между прочим, местный, - на всякий случай предупредил он незнакомца, если тот вдруг надумает качать права и полезет в драку.
   - Красивый конь! – восхищенно присвистнул Ваня-цыганок. – Твой?
    - Но-но! Ты не очень-то заглядывайся! – прикрикнул Петя, вспомнив расказы взрослых о том, будто первые конокрады – цыгане. Но потом одернул себя: «Может, раньше они и воровали коней, а теперь стали культурными...»
    Но, судя по одеянию Вани, никакой особой культурой, и не пахло...
   Цыганок шмыгнул носом и предложил:
   - Дай мне хлеба, а я тебе на обмен луку.
   «Вообще-то луку я могу и сам нарвать», - подумал Петя, но перехватив взгляд Вани, который прямо-таки впился черными глазами в Петину горбушку, протянул ему весь кусок.
   - На, лопай, не жалко.
   Цыганенок плюхнуля животом рядом, в мгновение ока разломил хлеб и вернул Пете ровно половину. Ну, может, чуть поменьше. Зато лук отдал весь пучок, даже перышка себе не оставил.
   - А как же ты? – удивился Петя. – С луком же вкуснее...
   - У меня уже живот болит от него, - выдохнул Ваня и впился в хлеб белыми, как снег, зубами. – Мне и так вкусно.
   Они довольно скоро расправились с немудренным обедом. И Ваня, перевернувшись на спину, прикрыл глаза рукой:
   - А ты добрый пацан! – оценил он.
   - Обыкновенный, - пожал плечами Петя. – Как все.
   - Ну не скажи, - возразил цыганок. – Другие так и норовят отлупить. Сегодня меня уже раза три дубасили. В вашем поселке...
   - За что? У нас, вроде бы, нормальные люди живут...
   - Это для тебя. И еще для тех, кто ничего не просит. А меня мамка с утра отправила побираться. А сама пошла в большое село гадать. За гадание хорошо подают, не скупятся. Особенно, если нагадаешь то, чего человек  хочет...
   - А если не нагадаешь?
   - Тогда и взашей могут вытолкать со двора, а то и поленом огреют, если хозяева слишком нервные попадутся.
   Они помолчали, каждый думая о своем.
   - У тебя больше нет хлеба? – шмыгнул носом Ваня
   - Не-а, - с сожалением развел Петя руками. – Ты не наелся? Надо было весь кусок брать...
   - Я не из тех, кто до последней нитки человека обирает. И вообще мне всё так надоело, – не то опять шмыгнул носом, не то всхлипнул Ваня.
   Петя зачем-то уточнил:
   - Побираться надоело?
   - И побираться, и жить временно – сегодня здесь, завтра не известно где...
   - А ты в каком классе учишься?
  - Ты что, очумел, да? – вскинулся Ваня. - Когда мне учиться, если мы никогда долго на одном месте не задерживаемся.
   - У вас табор, да? Поэтому вы и кочуете?
   - Да нет... Мы с мамкой давно отбились от табора: она говорит, что так выгоднее. Что не дадут, всё наше. А мне в школу жуть как хочется.
   - Чудной ты!
   - Почему? – не понял Ваня.
   - А чего в школе хорошего? Уроки зубри, каждый день рано вставай. Тоска!
   - Всё равно хочу! – упрямо повторил новый Петин приятель. – Я ведь ни читать, ни писать не умею.
   - Эка хитрость! – воскликнул Петя. - Да если хочешь, я тебя враз научу.
   - Правда? – загорелись у Вани глаза. – Ты научи. Ага! Научи! А я тебе за это... Я... ну не знаю, что сделаю...
   - Да ничего мне не надо, - вздохнул Петя.
   - Врешь! Всем что-то надо, - возразил цыганок. – каждому человеку. И тебе тоже. Вон по глазам вижу, чего-то ты шибко  хочешь. И не больно большого, и не так, чтоб дорогого, но без чего страдаешь страшно. И день, и ночь душу твою гложет... – затянул вдруг цыганок.
   - Ну ты даешь! – восхищенно воскликнул Петя. -  А может, ты знаешь, чего я точно хочу? И ты... – Петя потупился, - ты смог бы мне нагадать?
   - Да хоть по три раза в день буду гадать самое доброе, только выучи читать! – завизжал вдруг цыганок и, как показалось Пете, даже глазами завращал.
   «Ишь ты, чокнутый, видать! – на всякий случай отодвинулся от него Петя. – А может, он бешеный? Еще укусит, тогда и я стану таким же... »
   - Научишь? – ползал вокруг него Ваня. – Ну, говори! А я тебе нагадаю столько доброго, столько, что если даже половина сбудется, и тогда ты будешь самым богатым, самым счастливым, самым...
   - Не надо богатства! – видать, с перепугу заорал Петя. – Не хочу быть богатым, - завопил он так, что конь Васька сорвался с места и не будь он стреножен, ищи ветра в поле. – Хочу велосипед, - прошептал Петя.
   - Будет! – облизнул слегка потрескавшиеся губы Ваня-цыганок. – Будет даже мопед, а когда подрастешь – мотоцикл, а когда совсем вырастешь и станешь работать – машина будет, а после...
   - Самолет, да? Ничего больше мне не нужно. Только велик.
   - Клянусь! – стукнул себя в грудь почерневшим кулачком Ваня. – Ты дал мне хлеба, ты научишь меня читать и писать, а я нагадаю тебе велик. Даже два.
   - Один! – твердо сказал Петя, потому что он даже насчет одного не очень-то верил, а тут целых два... Что-то завирает цыганок, но всё равно приятно: все-таки какая-никакая надежда затеплилась.
   - Ладно. Обязательно нагадаю...
   - Какое твое любимое слово? – успокоившись, спрашивает Петя цыганка.
  - Конь! И еще – мама. И еще...
   - Ты чего это? Ты случайно не собираешься угнать нашего Ваську? Знаю я вас...
   - Гадом буду ползучим! – принялся клясться Ваня. – У друзей да соседей не воруем. И вообще ни у кого не берем без спросу. А ты теперь мой друг. Ты добрый, почти как цыган – последнее отдашь.
   - Ну всё! Хватит! – прикрикнул Петя. – А почему для тебя самое любимое слово – конь?
   - Потому что на коне, - мечтательно вздохнул Ваня, - ты как ветер. Вскочил и умчался, куда хочешь. И если ты научишь меня читать и писать – это и будет моим конем.
   - Как это? – не понял Петя. – Как-то чудно у тебя выходит.
   - Хочу в театр. Хочу плясать и петь. Но надо быть грамотным. Кто меня возьмет в театр такого – ни бе, ни ме, ни кукареку...
    - Все рано этого мало. Читать да писать почти каждый может, - с сомнением покрутил головой Петя. – Надо сначала школу кончить, потом... И еще талант нужен...
   - А я и кончу. Ты что, предлагаешь мне идти в первый класс? Мне уже двенадцать! Засмеют первоклашки, и мамка не отпустит. Вообще-то она не против школы, - грустно сказал цыганок, - да только говорит: время, мол, упустили, как теперь наверстать. Вот если бы, говорит, ты, Ванюшка, мог читать-писать и еще арифметику знал, тогда, может, тебя и приняли бы сразу в четвертый класс. Но я даже и в третий согласен. Я ведь не такой и рослый, правда? – спросил он с надеждой.
   - Почти такой же, как я, - пожал  плечами Петя.
   - А ты в каком учишься?
   - Четвертый заканчиваю...
   - Ишь ты, в сентябре в пятый пойдешь... – с завистью прошептал Ваня.
   - Да ты не переживай, - поспешил успокоить его Петя. – Я тебя живо обучу письму и чтению, еще и по математике поднатаскаю. Правда, у меня у самого не очень-то с математикой. Но как-нибудь...
   - Давай, учи!
   - Прямо сейчас? Но у нас ни тетрадки, ни карандаша...
   Ваня порылся в карманах, словно у него там могли затеряться школьные принадлежности. Вытащил рогатку. Несколько монеток, сухарь, который принялся тут же грызть, и ножик – обычный дешевенький перочинный ножичек.
   - Дай-ка сюда, - потянулся Петя за ножиком.
   - Мне он пока самому нужен...
   - Да не собираюсь я у тебя его выманивать, - обиделся Петя. – Тоже мне...
   - Возьми, - протянул Ваня. – Я его тебе и так отдал бы, но только не сегодня.
    - Да не нужен он мне насовсем, вот только траву срежем.
  И тут Ваню осенило:
   - Ты хочешь сделать  школьную доску? Ну и молоток!
   - Вряд ли это похоже на доску, - пыхтел Петя, срезая слой за слоем, сооружая маленькую площадочку. – Но все равно и тут сгодится чертить буквы.
   Скоро они, мешая друг другу, ровняли и уплотняли поверхность. Получилось, конечно, не ахти какое идеальное место для выполнения письменных работ, но ребята решили, что сойдет и так...
   - Писать буковки будем лезвием ножа, да? – спросил Ваня.
   - Какая разница чем... Самые простые буквы, - перешел к делу Петя, -  в слове «конь» - «О»
 и «Н». Ты, Ванёк, и сам сумеешь написать букву «О», - смело вступил в роль учителя Петя, будто только этим всю жизнь и занимался, что обучал азбуке первоклашек.
    - Ни за что! – сразу же стушевался цыганок, испуганно беря в левую руку ножик.
   - Нет, ты его лучше в правую возьми, - посоветовал Петя. – ты же не левша.
   - Не знаю...
   - Ну какой рукой ты ешь щи или суп?
   - Не помню. Я их редко ем, - вздыхает Ваня. – Мамке некогда их варить: всё время уходит на гадание. А если кто из людей подаст, тогда могу прямо из миски – в рот, - выразительными жестами показал он.
    - Ловко ты! Ну ладно, тогда скажи, в какой руке ты чаще всего держишь ножик? Ну, если надумаешь что-то вырезать, - уточнил он.
   - В этой, - протягивает Ваня правую руку.
   - Тогда порядок! Значит, ты не левша, а как все нормальные люди.
   - Правда? – обнажил в счастливой улыбке белоснежные зубы приятель. – И поэтому я очень быстро научусь писать?
   - Это будет зависеть от твоего усердия, - важно сказал Петя.
   - Ты не сомневайся, я ужас какой усердный. Ты даже не представляешь, как быстро я научился гадать на картах и по руке. Вообще-то это не мужское дело... Хочешь, покажу?
   - Ну уж нет! Не отвлекайся. Давай или учиться писать, или – катись со своими картами...
   - Не обижайся...
   - Пиши букву «О».
   - А какая она?
   - Похожая на яйцо, - сглотнул набежавшую слюну Петя. Всё-таки он не отазался бы сейчас от парочки яиц вмятку. И чего отчим вечно жмется?!
   - Так? – нарисовал Ваня контуры яйца.
   - Ага! Только надо чуть-чуть с наклоном...
   Ваня стер прежнюю букву и начертил лезвием другую «О».
   - Теперь так?
   - Четко! Да ты на лету схватываешь.
   У цыганка от счастья и усердия даже кончик языка высунулся изо-рта. Он расплылся в улыбке, но чтобы не показаться ужасным хвастунишкой, небрежно бросил:
   - Да эта буковка, видать, самая изо всех простая. Над остальными придется попыхтеть.
   - Вот так пишется «К» печатная, - перехватил Петя ножичек. – А вот так «Ь» - мягкий знак. А если его перевернуть, получится «Р». Но ее в слове «конь» нет.
   Ваня принялся загибать пальцы и вдруг удивленно спрашивает:
   - А что, разве «конь» пишется из трех буковок?
   - Из четырех. Но ее ты и сам напишешь запросто. Это буква «Н».
   - Смогу ли?
   - Проще простого. Две рядом стоящие палочки и между ними еще одна короткая. Вот так, - показал он в воздухе.
   Ваня старательно написал.
   - Хорошо! Теперь стираем и давай все заново. Но сначала первый слог, а после вторую часть слова. Ну, пиши «К». Забыл? Она почти такая же, как и «Н». Ну же, палочка... так... теперь как бы рога с боку крепятся.
   - А-аа, - вспомнил Ваня.
   - Букву «О» ты наверняка запомнил, потому что она похожа на...
   - ... яичко куриное, - выпалил Ваня.
   - И на гусиное, и на утиное...
   - Я больше куриные обожаю всмятку.
   - А кто их не любит?! – вздохнул Петя.
   - Есть такие. Зажрались и нос воротят.
   - Есть, - согласился Петя, вспомнив Тимку.
   - А у вас много кур? – поинтересовался Ваня.
   - Десятка два, но что толку...
   - На продажу, небось, яйца? – догадался Ваня.
   -Ага, - неохотно ответил Петя и тут же почувствовал, как запылали щеки.
   - Ну вот, написал.
   - А теперь прочти.
   - Ко-нь...
   - Где же – конь? Чтобы получилось всё слово, надо еще дописать «Н» и мягкий знак.
   - А так разве нельзя? – удивился Ваня. – Зачем лишнее писать? Я теперь и так буду знать, что эти две буквы обозначают слово «КОНЬ».
   - Ишь ты, какой умник выискался! – набросился на него Петя. – Если б всё было так просто. И «корова», и «конфеты», и «колбаса»,  и «король», и «коробка», и «корзина», и «комод», и еще тьма тьмущая слов начинается тоже с этих двух букв. Что, съел?
   - Да ты что, Петруха! – испуганно заморгал Ваня. – Да ты что! – взвыл он. – Так я до старости не научусь все слова писать. Плакал мой театр, - шмыгнул он и обереченно махнул рукой, - Не даром мамка говорила: «Это тебе, Ванюшка, не побираться, учеба штука тяжелая. Тут такая усидчивость нужна, что не каждый выдюжит...» Видать, права мамка была?
   - Чудак! Зачем тебе непеменно знать сейчас, как пишутся все слова. Их, знаешь как, много!
   - Сколько? – с замиранием прошептал Ваня.
    Пете показалось, что у приятеля с перепугу даже голос охрип.
   - Десятки тысяч, даже сто тысяч или больше...
   Ваня пошевелил губами, поглядел на свои пальцы, принялся было загинать их...
   - Не старайся, - усмехнулся Петя. – Пальцев все равно не хватит. Но ты не расстраивайся. Мы же всеми и не пользуемся.  От силы тысяча-другая в обиходе...
   - А это уже поменьше? – с надеждой спросил Ваня.
   - Конечно! Пустяки по сравнению с тем, сколько их всего.
   - А зачем тогда столько много слов  существует?
   - Не знаю, - пожал плечами Петя. – Так нам в школе говорили... Наверное, ученым нужны эти все слова, а еще писателям...
   - И тем, кто любит много болтать. Есть же такие болтуны, которые рты не закрывают с утра до вечера. Их хлебом не корми, а дай...
   - Вообще-то для пустой болтовни не надо много слов...
   - Какой ты умный, Петруха! А я валенок валенком.
   - Тоже мне нашел умного. Я так себе – самый средний... И еще не очень усидчивый. Так учительница говорит. Даже как-то на собрании отчиму нажаловалась, будто я на уроках мух ловлю...
   - А у тебя, что ли, батьки нет?
   - Не-а. Отчим.
   - А у меня и отчима нет.
   - Твой отец погиб?
   -  Не знаю... Нет у меня его, и всё тут. Да я и сам скоро вырасту. Очень надо, - засуетился вдруг Ваня. – Верно, Петруха, сами проживем, без отцов? – не уверенно сказал цыганок.
    - Ага, - вздохнул Петя. – Только было бы лучше, наверно, с родным отцом. Уж он-то мне безо всяких купил бы велик. Как думаешь, Ванёк, будь у меня всамоделешный батя, он бы не стал жадничать?
   - Еще бы! – успокоил его Ваня. Если б у меня был тятька, он давным-давно отдал бы меня в школу, а сам в каком-нибудь селе кузнецом работал бы. А я бы учился. Во житуха была бы настоящая! А потом в театр отпустил бы, еще и денег на дорогу дал бы, чтоб не больно экономить на хлебе. Ты знаешь, у нас есть знаменитый цыганский театр «Ромэн».
   - Ишь ты, как красиво звучит: «Ро-мэн», - произнес он по слогам.
   - А как там ладно танцуют и поют!
   Ваня неожиданно подскочил, словно мячик, и пошел приплясывать, подпевая себе на незнакомом Пете языке. У него так ладно получалось, что Петя не выдержал и стал хлопать в ладоши.
   - Ну ты даешь! – похвалил он друга. - Настоящий артист!
   - Да где уж мне. Этому надо учиться. Много. А ты покажи мне, Петя, как пишется наш театр?
   - Это совсем просто. Две буквы ты уже знаешь, а остальные вот... Ну и всё слово будет – так, - он постарался написать покрасивее.
   Ваня внимательно вглядывался в слово, точно пытался запомнить его на всю жизнь. Потом взял у друга ножик и старательно вывел каждую буковку.
   - Так?
   - Угу. Только не забывай о наклоне.
   Тогда Ваня стер написанное и заново, на этот раз с наклоном, начертил лезвием «Р О М Э Н».
   - Ну вот, ты уже знаешь, как пишутся семь букв.
   - А сколько их всего? – зажмурил глаза Ваня.
   - Тридцать три.
   -Уф, как хорошо! – с облегчением вздохнул он. – А то я всё хотел спросить, да жутко боялся.
   - Чего? – не понял Петя.
   - А вдруг их тоже, как и разных слов, тысячи и тысячи...
   - Нет, Ванёк, - успокоил его Петя. – В том-то всё и дело, что их только тридцать три, а слов при их помощи можно написать сколько угодно.
   - Надо же, как здорово придумано! – искренне удивился цыганок. – Так мало букв и так много слов... Умные люди, видать, придумали.
   Потом они еще немного позанимались азбукой и таким образом добрую половину алфавита прошли. Ваня прямо-таки сиял от счастья. А когда пришло вроемя прощаться, Петя наставлял его:
   - Как придешь домой, сразу же напиши в тетрадке по нескольку раз каждую буковку. А в другой раз я тебе экзамен устрою.
   - Ты завтра опять будешь тут выпасать своего коня?
   - Нет, завтра – школа. Пропускать нельзя: через полторы недели каникулы. И еще дома уйма дел...
   - А давай я пораньше приду и помогу тебе, что нужно, по-хозяйству, - предложил Ваня...
   - Нет, нельзя. Я бы, конечно, с радостью, да только отчим такой шум поднимет. Еще тебе же и перепадет и мне – само собой.
   - Что, не доверяет цыганам? – насупился Ваня. – Думает, будто все цыгане ночами не спят, только и мечтают, чтобы спереть что-то? Да мы не такие. И мы же тут неподалеку живем – на озере, в полутора километрах от большого села.
   - Ты не обижайся, Вань, - он во всем такой. Ко мне и другие пацаны не приходят. Вечно ему мерещится, будто его хотят обобрать да объесть... Не обижайся, - сказал он грустно.
   - Да, Петруха, не повезло тебе с отчимом. Лучше и вовсе никакого не иметь, чем...
   В ответ Петя лишь пожал  плечами, и они расстались.
   Скоро наступило время гнать коня домой. Ему изрядно поднадоело щипать траву. Пока Петя обучал Ваню алфавиту, Васька вволю насытился. Успел от души вывалиться в мягкой траве, и теперь поминутно косил глазом в сторону своего пастушка, громко ржал, словно напоминал ему о его прямых обязанностях - угождать ему, Ваське.
    Солнце клонилось к закату...
   «Неужто мамка так и не смогла ко мне вырваться? – с обидой и болью думал Петя. – А может, он услал ее в город на базар? Еще вчера весь вечер бубнил, что, мол, сметана скопилась, и пора бы отвезти ее на продажу. А мне только и положили, что пару ложечек на блюдце, дали кусок хлеба, с тем и отправили...»
   Конечно, попроси Петя еще, ему вряд ли отказали бы. Да только просить он не любил. Очень надо унижаться перед каждым. Ему было жаль маму. Она, понятное дело, переживает, но поперек слова боится сказать отчиму. А может, и не боится вовсе, а не хочет связываться. От его нытья да подсчетов голова может лопнуть, как переспелый арбуз, горько усмехнулся Петя, и бубнит, и бубнит, и ноет, ноет... Может, машину мечтает купить, потому и копит. Конечно, машина, это здорово! Но только прежде ноги протянем от житухи такой. Кроме, конечно, отчима и Тимки. Тут полный порядок:  ни о себе, ни о нем не забывает...
   - Геть! Эге-ге-ей! – Петя со злостью окликнул Ваську. – Домой пора. Из-за тебя старая дохлятина, целый день голодный. Тебе-то лафа: вон весь луг подчистил, как бритвой маханул. Небось брюхо набил до краев. Геть – кому сказал! – замахнулся на коня.
   Васька даже ухом не повел. Будто и не существовало вовсе Пети, как будто он сам по себе, а пастушок сам... И никакого отношения к нему Васька не имеет. Так себе – жалкая малявка.
   - Ты пойдешь домой или нет? – кричал Петя. - Мучитель заполошный! Не нажрался, что ли?  А обо мне кто-нибудь подумает? – чуть ли не плакал он. – Мало того, что дома за пасынка держат, еще и ты, гад, издеваешься. Кому сказано – домой! - замахнулся на замершего коня.
   Васька покосился на него глазом, фыркнул, словно и не человек рядом, а ничтожная муха кружит, лениво взмахнул хвостом и отвернулся от пастушка, устремив свои раскосые глаза в Степь.
   Ну чего раздумываешь? Айда домой. Я ведь тоже есть хочу. Даже ноги и руки дрожат с голодухи. Не жрать же и мне траву, - принялся было уговаривать по-хорошему. Однако всё без толку.
Тогда Петя подошел к нуму вплотную, пытаясь погладить Васькину морду, хотя он и не прочь бы сейчас от души врезать по его нахальным, ехидным губам, чтоб не издевался.
   Конь заржал, вскинулся, открыл свою пасть и еще мгновение – хватанул бы оскаленными с прозеленью от травы зубами за Петину голову. Такое он уже вытворял...
   - Ух ты гад ползучий, - едва успел отскочить Петя. – Кусаться? Жаль палки под рукой нет. Ох, и огрел бы  тебя по хребтине!
   - И словно поняв смысл такой неприятной и унизительной угрозы, Васька в мгновение ока развернулся и врезал задним копытом в незащищенный живот пастушка.
   - Ох! – коротко вскрикнул Петя и, отлетев метров на пять, рухнул, словно подкошенный.
   От боли в глазах потемнело. Даже в самой жуткой драке с пацанами никто так подло и больно не бил его в поддых. У Пети даже мелькнула мысль: «Умру! Он же все кишки мои вывернул...»
   И то ли от этой страшной мысли, то ли от голода, его стошнило. И сразу стало чуть легче.
   - Ну, гад, - шептал посиневшими губами Петя. – Да чтоб я хоть еще разок согласился бы тебя выпасать! Да не в жисть! Пускай отчим хоть заговариваться начнет от злости, а я не соглашусь. Пускай все лопнут, а и ноги моей возле тебя больше не будет. Хоть бы тебя волки разодрали, подлого. И откуда ты только на мою голову свалился! Так даже самые сволочные сволоты не бьют, как ты. Ух, как я тебя ненавижу! – плакал Петя, катаясь по траве от вновь подступившей боли.
   - Господи! – услышал он запыхавшийся голос матери. – Да что это он с тобой сотворил, а? Ах, лиходей!
   - В ее руках неизвестно откуда взялась палка, и она сгоряча изо всех сил принялась  хлестать коня по морде. Она била его до тех пор, пока на Васькиных губах не появилась пена. Вот она уже падает кровавыми хлопьями с разбитых конских губ. Так во всяком случае кажется Пете, и к горлу опять подступает тошнота.
   - Не надо, мама! Оставь его. Мне и так плохо...
   Мать, наконец, оставила в покое побитого коня. Сняла с головы светлую косынку, в которой обычно ездила на базар, принялась обтирать лицо сына.
   - Господи, - причитала она. – Ты что это такое ел? Зеленью вырвало...
   - Лук дикий и хлеб... Ой, мамочка, живот огнем горит! Он, видать, мне все кишки выворотил.
   - Да на месте твои кишки, на месте, - успокаивает она его. – А лук чего ел? Разве он не принес тебе яичек да сметанки? Там же еще и кусочек вареного мясца оставался...
   - Кто должен принести? – не понял Петя.
   - Выходит, не принес... Ну я ему! – и заплакала. – Он же обещал, обещал... – твердила она сквозь слезы. – Разве б я поехала на базар?! Он же сказал, что обязательно принесет тебе поесть.
   - Да ладно, мам, - судорожно вздохнул Петя. – Обойдусь. Только бы живот прошел, я и щей похлебаю. Очень мне нужны его подачки. Ты только не связывайся с ним, а то разбрюзжится, а мне и без того тошно...
   - Давай-ка подсоблю тебе встать. За шею обхвати меня. Вот так... Сможешь сам-то дойти?
   - Угу! Вроде, полегчало. А коня как погоним?
   - Да гори он синим пламенем! Надо – сам пригонит.
   И они побрели домой... Ему было так спокойно и  уютно рядом с матерью, что он невольно подумал:  «И чего нам было не жить вдвоем? И зачем она только за него пошла? Теперь вот и Тимка... И приходится жить вчетвером...» И безысходная горечь подступила к самому горлу, застыв там в тугой комок.
   Когда они, наконец, добрели до двора, мать не сдержалась,  набросилась на отчима с упреками:
   - Тебе хоть трава не расти, а дай помордовать ребенка.
   - Ты чего? – засуетился он. И мутноватые глаза его забегали, словно у воришки, застигнутого врасплох.
   - Почему Петьку не навестил в поле? Он же чуть было с голоду не помер! Сторожил твоего поганого мерина. Пропади он пропадом! Тебе жалко стало пару яиц да несколько ложек сметаны отнести малому? Тебе наплевать на него, - устало сказала она. – Если бы повернуть время вспять да обратно вернуть тот день – глаза б мои тебя не видели ...
   - Да замотался я тут с Тимохой. А там и день незаметно проскочил. А где конь? Васька где? – остановил он на Пете мутные глаза.
    И Петя опять схватился за живот, испугавшись, что его вырвет прямо в эти холодные, рыбьи, безжалостные глаза отчима.
   * * *
  ... - О чем задумался, Петушок? – отвлекла его от невеселых воспоминаний мать.
   Он даже вздрогул от неожиданности – так далеко он был в своих воспоминаниях и от этой пропыленной дороги, и от изредка попадающихся на пути чахлых акаций, и от изнуряюще палящего солнца.
    Как можно, оказывается, крепко задуматься, удивился Петя, озеро уже прошли, а он даже и не обратил  внимание, каким оно стало. И на месте ли палатка, в которой живёт Ваня-цынок со своей мамой – теткой Магдалиной. Больше недели не виделись с  Ваней. И где его только носит?
   «Может, уговорю мамку на обратном пути зайти к ним в гости. А что? Тетка Магдалина добрая. И гостей любит. Вон как меня привечала. Ей нравится, что мы с Ваней дружим – сама говорила. Только вот понравится ли моей?»
   Петя не знал еще, как отнесется к их дружбе его мать, поэтому и соврал ей про озеро. Конечно, оно обмелело. Но не ребята поселковые ему рассказали об этом, Петя и сам знал: в последний раз он тут побывал пару недель назад...
   Ох, и накатались вокруг озера на велосипеде! У Вани был совсем еще новенький велосипед. Ну, может, и не очень новенький, но всё равно крепкий. Ваня даже похвастался, что ему еще ни разу не пришлось чинить его.
   Конечно, он на нем никуда особо не разъезжает – боится: могут отобрать пацаны. Жалуйся потом на них. Да и не любит он жаловаться...
   - Ох, притомилась, - вздыхает мама, опять отвлекая Петю от мыслей. – И пить хочется – спасу нет.
   «Вот если бы тебе на обратном пути пить захотелось, - думает Петя, - тогда мы могли бы зайти в цыганскую палатку...» Но пока решил не раскрывать своей тайны.
     - Скоро уже войдем в село. Там и попьешь. Я тоже не отказался бы от компота, - размечтался Петя. – Яблочного! Да и в животе урчит.
   - Получим переводы, в столовку зайдем. Здесь вкусно готовят. Борщ – объедение, котлеток на второе с каким-нибудь гарнирчиком возьмем, компоту по два стакана. А тебе еще и оладышек.
   - А ты разве не хочешь оладышек?
   - У тебя вон кожа да кости, а мне ни к чему разъедаться. Еще располнею, - грустно улыбается мама.
   - Тоже мне нашлась толстая! – хмыкнул Петя. – Можно подумать, будто у тебя не одни кожа и кости.
   - Да уж какая есть, - вздохнула она. – А тебе надо поправляться и расти.
   - А что еще купим?
   - Тетрадок, - в который раз уже повторяет она, - конфеток каких повкуснее, таблеток для отца...
   «И портфель бы, - подумал он, но промолчал, чтобы не беспокоить маму. – Расстроится еще. Может, отчим расщедрится... »
   - И чего сельсоветчику надумалось перехватывать квиток на деньги? – в который раз недоумевает мать.  – Уж не собирается ли он выманить у меня налог? Так ведь пускай и разбирается с хозяином. Мое дело крайнее, деньги эти тебе принадлежат, Петушок.
   Пете приятно, что вот и ему хоть что-то да принадлежит, хоть эти пять рублей пятьдеся восемь копеек, которые маме выплачивает государство за то, что она воспитывает его, Петю, без отца.
   - Это, наверное, столько стоит прочерк в метриках в графе «отец», - догадывается он. – Конечно, деньги не ахти какие – даже на портфель не хватит, но всё равно...»
   У него даже настроение поднялось от мысли, что вот они сейчас получат перевод, зайдут с мамой в столовку, сядут, как люди, за отдельный столик и станут преспокойно есть вкусный борщ с мясом, на второе – котлеты с каким-то необычным гарниром, потом компот – аж по два стакана! – прохладный и ароматный... И никто при этом не посмеет заглядывать им в тарелки и подсчитывать, сколько и чего они съели...
   А когда он, Петя, вырастет и станет работать, то непременно накупит для мамы красивых платьев, всяких косынок и платков, и еще туфли на каблучке, как у учительницы. А то она в каких-то задрипаных шаркает, точно нищая старуха. Она же еще совсем молодая.
   «И почему отчим такой скупой7 – в который раз удивляется Петя. – И мама, и я столько времени ухаживаем за скотиной и курами, а всё в доме считается его. Ну и что с того, что пришли в его дом, как он говорит, на всё готовенькое: мы же тоже вкалываем...»
   Сколько не думал об этом Петя, так до конца и не мог понять, почему им с мамой в доме отчима почти ничего не полагается. А если и случается купить какую обнову, то дело до скандала доходит.
   Вообще-то можно было давным-давно уйти от него, да жалко Тимку. Брат все-таки ему, Пете, и родной сын для мамы. Он добрый, Тимка...
   * * *
Когда конь Васька врезал Пете копытом в поддых и мама привела его домой, а отчим засеменил в поле за конем, Тимка прибежал со двора и принялся усердно гладить Петин живот.
   - Больно, да? Ты только не плачь, - а то и мне тоже захочется плакать. На вот конфеты.
   - Не надо! Тебе еще влетит, - отвел он братовы кулачки, в  которых было зажато по конфетине.
   - Не бойся. Скажу, что сам съел.
   Петя взял конфету. Поглядел на фантик, прочел: «цитрусовые». Подумал еще, какое чудное название, потом машинально развернул и – в рот.
   Таких вкусных конфет ему до этого не приходилось пробовать.
   - Ну как? – только и спросил Тимка. – Ты  ешь, ешь, я тебе еще принесу.
   И Петя заплакал.
   - Да не бойся ты, - по своему истолковал Тимка слезы брата. – Я от пуза наелся. Папка мне принес  из магазина целый большущий кулек. Вот такой! – развел он руки в стороны. – Только... только наказал, чтоб я...
   - ... мне не говорил, да? – сквозь слезы спросил Петя.
   - Ага. А я сказал, - растерянно прошептал Тимка. – Но я же наелся, а ты нет... Когда ты был маленьким, Петушок, ты тоже ел от пуза такие конфеты?
   И тут со двора загремел голос отчима:
   - Какая собака ему все губы разбила? Ну надо же так зверски животину беззащитную отлупцевать! Гвалт-гвалт-гвалт, люди добрые! Потому-то конь копытом и врезал Петьке, что он его палкой по губам бил, - запричитал отчим.
  -  Это я твоего поганого мерина отходила палкой. Я! Слышишь? – не выдержала мать. – И вовсе прибью, если еще хоть раз оправишь малого с этим убийцей. Гони его со двора! Не твой, так пускай себе на ферме стоит. Чего ты его дома держишь? Тоже мне конюха бесплатного нашел!
   - Да ведь на ферме присмотра того не будет за ним, - опять запричитал отчим.
   «Вообще-то если на него попереть буром, как мамка, он сразу же тушуется, - подумал Пется об отчиме. – Но это, конечно, если не касается денег. Тут он будет стоять намертво. Расквокчется, как торговка с базара, и связываться не захочется с ним...»
   - Где Тимофей? Хочу покатать его на коне по двору.
   - Иду, пап! – крикнул Тимка. А Пете шепнул: - Я долго-долг покатаюсь, а ты тут ешь конфеты, - и вытащил из-под кровати полкулька «цитрусовых».
* * *
 Большое село встретило их пропыленными насквозь худосочными акациями и пирамидальными тополями, шелестящими на легком ветру полусухими листьями.
   В этот послеполуденный час село казалось вымершим – даже собачьего лая не доносилось из-под пыльных подворотен.
   Лишь несколько полуобезумевших, вконец отупевших от жары кур бессмысленно копошились в придорожной канаве да бездомная драная кошка свирепо разглядывала Петю из-под жиденькой тени покореженного перекати-поля, принесенного сюда из Степи суховеем и нашедшего в пыльной придорожной канаве последнее пристанище. И если оно еще не до конца порастеряло  своих семян, то будущей весной непременно прорастет десятком никчемых ростков, из которых вымахают новые перекати-поле. И будет тут раздолье курам да кошкам до тех пор, пока зной не иссушит их до основания и порывы ветра не разнесут по бескрайней Степи.
   Увидев колодец, путники, не сговариваясь, поспешили к нему. Долго пришлось крутить скрипучий колодезный ворот, пока, наконец, вровень со срубом не появилось из глубин полное ведро прозрачной, отдающей голубизной, воды, от которой тут же пахнуло освежающей прохладой.
   - Пей, - сказала мама.
   Петя прильнул к краю ведра и стал втягивать в себя ледяную воду, не ощущая вкуса. Он лишь чувствовал, как до боли сладко заломило зубы. Пил долго, но так и не утолил жажду.
   - Теперь ты, - уступил он маме место, - вкуснющая! А после опять я. Вот только чуть передохну...
   И мама пила долго.. А следом снова Петя. Потом опять мама. И счастливее их в этот миг, наверное, не было в горячей Степи человека.   
   - На обратном пути снова сюда завернем, да, мам?
   - А чего б и не завернуть, - согласилась она. – Тут водица куда вкуснее, чем  в нашем-то поселке.
   - Может, потому что село расположено выше? Наш поселок как бы в низине...
   - Кто знает...
   - Зато у нас нет такой пылюги, правда, мам?
   - Да, вот пыли тут и в самом деле... И как люди живут!
   - Им надо было побольше деревьев насадить по улицам да кустарника, - со знанием дела сказал Петя. – У нас вон сколько сирени, акации, тополей и клена. А тут – кое-где. Такой простор ветрам – вот и пылюга...
   - Зелени тут и правда всегда было маловато. Люди-то высаживают деревца да кустарник каждую весну,  да не больно приживаются саженцы.
   - Их поливать надо постоянно, а в селе, видать, некому...
   - Пока достанешь из таких глубоких колодцев ведро воды – руки отвалятся. Где тут на полив набраться...
   - У нас хоть и не такая вкусная вода, зато не надо рыть глубоких колодцев.
   - Везде хорошо, где нас нету... – вздохнула мама.
   Так за разговорами они дошли до дома, где размещался сельсовет. Здание было по сельским меркам большое. Здесь же размещались почта, амбулатория и еще какие-то кабинеты, в которых кто-то монотонно, как показалось Пете, бормотал.
   - Ты, пожалуй, тут обожди, - остановила она сына возле двери, обитой кожей, - а я по скорому...
   Петя стоял под дверьми и поначалу ничего не слышал.
   «Видать, эта кожа здорово заглушает звуки» - внимательно разглядывал он дверь. Но вот до него стали длоноситься голоса.
   Петя прислушался и различил мамин голос. Она с кем-то ругалась. Потом перешла на крик.
   «Уж не бьет ли ее сельсоветчик! – испугался он, однако тут же постарался успокоить себя. – Нет, в таких кабинетах люди драться не станут...»
   Он приник к самой коже щекой, теперь ему стал слышен весь разговор.
  - Нам же еще предстоит путь домой, - возмущалась мама, - а ребенок с ног валится. Я обещала его накормить. Есть у тебя совесть? Он-то чем виноват?
   - Ничего не сделается с твоим пацаном, - кашлянули в ответ.
   - Но ты не имеешь права забирать деньги. Они ребенку принадлежат. Не имеешь права, фашист! – сорвалась она на крик.
   - Да как ты смеешь, дура?! Я участкового сейчас позову. Меня честного и порядочного человека... Я ж предписание исполняю, я тебе толкую: ваша семья не уплатила налог, и мне плевать на то, чьи это деньги конкретно... Вот прикажу для начала отрезать приусадебный участок... Таков закон!
   - Но мне нечем платить. Почему ты не вызовешь его? Он хозяин.
   - У тебя есть пособие, погаси часть задолженности, а остальное перекинем на следующий месяц. Так и передай мужу. Я уж писал ему приглашения и не раз. Не хочет – пускай на себя пеняет.
   - Но ребенок голоден, - не сдавалась мать. – Зачем ему-то уродовать жизнь. Ну что мне теперь делать? Ну нет правды в этом поганом Мире, так зачем ему-то об этом так рано знать? Ну пускай хоть чуток подрастет.
    И тут Петя открыл тяжелую дверь, ворвался в кабинет и закричал с порога:
   - Мамка! Отдай ему эти деньги, отдай! Пускай подавится! Ты же сама видишь, какой он фашит! Ты его ни за что не разжалобишь. А я и так знаю, что нет справедливости. Не бойся, отдай ему всё...
   - Щенок! Вон отсюда! – подскочил к нему хозяин кабинета и схватил Петю за ворот рубахи. – И ты пошла вон отсюда, сумасшедшая. Тут тебе не паперть церковная и нечего выпрашивать подаяние.
   - Ладно, забирай, злыдень пятерку, мелочь себе оставлю. Знать бы, что так дело обернется, стоило бы маяться по такой жаре... – устало сказала она и добавила: - Поганый ты человечишка!
   - Но-но, полегче! Землею пользуетесь, скотину разводите, надо платить налоги. И еще, глупая баба, скажи спасибо, что согласился по частям долг гасить...
   - А куда тебе деваться? – тяжело вздохнула она. – Вон как несет сивухой. Сейчас двинешь в сельпо да на эту сиротскую пятерку бутылку возьмешь. Чтобы вам, гадам, змеюгам подколодным, гореть синим пламенем, - бросила она в заплывшие жиром глаза прощальное проклятие.
    - Вали, вали, чокнутая, пока участковому не сдал! Повоешь...
   И они пошли. Мимо магазина, где продавали наверняка вкусные конфеты под загадочным названием «цитрусовые», мимо столовой, в которой мама обещала накормить его чудесным обедом из трех блюд или даже из четырех, если с  оладышками.
   «Но ведь мама не знала, что нас ограбит этот поганый дядька. Вон он как шустро юркнул в двери магазина. Счас гад такой выйдет отуда с завернутой в газетку бутылкой. А мне так хочется есть...» - вздыхает судорожно Петя и спрашивает мать:
  -  Он забрал у тебя все до копеечки?
   - Нет, мой мальчик, - отвечает она грустно. – Вот осталось пятьдесят восемь копеек. Ой, прости, я так испереживалась, что даже из головы вылетело...Обещала же тебя покормить...
   - Но разве нам этого хватит на обед?
   Она неуверенно развела руками, о чем-то беззвучно зашептала. Похоже, подсчитывала,  что можно взять на неполные шестьдесят копеек.
   - Идем! – говорит решительно. - Я тебя покормлю. Всё, что обещала, возьму: и первое, и второе, и оладьи с компотом.
   - А ты? Тебе разве не хочется есть?
   - Я совсем не голодна, Петушок, - слишком уж беззаботно говорит она. – Мне и вправду что-то совсем не хочется.
   Он видит, что она обманывает его, по глазам ее видит, что она тоже голодна и еще как!
   - Тогда и я совсем-совсем не хочу.
   Но она уже тянет его за рукав, а он сопротивляется, потому что ему кажется, будто мама неверно сосчитала в уме, сколько будет стоить обед. Вдруг не хватит? И она опять станет сначала просить, унижаясь, чтобы и на эти деньги им дали обед, а потом ругаться, потому что нервы ее уже никуда. А посетители столовой станут на них озираться и посмеиваться сыто. Или жалеть.  И еще какой-нибудь сердобольный вытащит из кошелька десять или пятнадцать копек и предложит доплатить. Так уже однажды было... Нет, он, Петя, больше этого не вынесет.
   - Я не пойду в столовку, мама. Не тяни меня! Не буду обедать! – крикнул он..
   - Глупый, - говорит она спокойно. И глядит на него большими печальными глазами. И он глядит в ее глаза и ему на минутку показалось, будто он тонет в них. – Какой ты у меня еще несмышленыш, - ласково улыбается она. – Ты же растешь, тебе надо питаться, Петушок...
   - Нет! – упрямо твердит он. – Придем домой, тогда и поужинаем. Можно разок и без обеда обойтись...
    - Но у нас дома ничего, кроме простокваши, нет. Пока доберемся, пока наварю щей...
   - А мы купим на эти копейки хлеба и будем жевать до дома. Так и дойдем потихоньку.
   - Не выдумывай! Ты должен нормально пообедать. Сколько отмахали и еще...
   - А ты будешь голодная, да? – кричит Петя, не помня себя. – Ты будешь глядеть, а я буду жрать, да?
   - Ну хорошо, успокойся, тебе нельзя нервничать, - морщинки в уголках маминого рта становятся еще глубже. И она сейчас кажется Пете старой и некрасивой, и вся их жизнь кажется ему ужасно горькой, как эти мамины морщины. – Ну хорошо, - повторяет она, - тогда сделаем так... – Она опять задумывается и принимается устало шевелить пересохшими губами. – Ну вот, мы возьмем по первому – тебе и мне – по полной порции, и хлеба, много хлеба, и еще, может, на компот для тебя хватит, - облизывает она языком сухие губы.
  Петя уже не в силах ни кричать, ни возмущаться, он лишь устало шепчет:
    - Мама, они, что ли, фашисты? Ну скажи, мама? Почему они так?
   - Кто, сынок, кто? – испуганно спрашивает она.
   - Да этот жирный...свинья. Он разве не мог подождать? – всхлипывает Петя.
   - Да забудь ты о нем, - вздыхает мама, - не стоит он слёз твоих.
   - Но как же он мог? Разве отбирают последнее?
   - Такие всё могут, - покорно вздыхает она.
   - Мама, я подожду тебя здесь, а ты пойди и поешь. Я и вправду не хочу. Меня и без того тошнит. Лучше идем домой поскорее.
   - Как знаешь, - соглашается она наконец, берет в свою большую шершавую ладонь  Петин сжатый кулачок, и они уходят из села...
* * *
   Мать и сын молча бредут в раскаленном мареве Степи. Им не о чем говорить: обо всём уже говорено-переговорено. Они бережно расходуют крошечные остатки сил, чтобы преодолеть этот адский путь.
    У Пети подгибаются ноги, противно дрожат колени, ему с трудом дается каждый шаг. Он не в силах даже попросить маму, чтобы она шла помедленнее. Ему не хватает воздуху. И минутами ему кажется, будто внутри него всё давным-давно испеклось. А мама упорно идет и идет, тянет и тянет его за руку. Пете же хочется лечь прямо на дорогу и уснуть.
   В висках его противно стучат невидимые молоточки – тук-тук, тук-тук. И так с каждым очередным шагом – тук-тук...
   «И как мама терпит такую жарынь в своем черном, почти до пят платье? – удивляется он из последних сил. – Зачем она вырядилась именно в это платье? А что если и Смерть наряжается точно в такое...» - мелькнула неожиданная мысль и тут же гаснет.
   Но тогда почему он вырывает свою ладонь из руки этой женщины? Ведь она его мама. Чего же тогда он боится? Это же не Смерть! Еще не Смерть...
   А может, это мамина ладонь разжалась от усталости? Ну, конечно, она уже не может идти, она решила передохнуть... Но где она, его мама? Неужели она бросила его?
   Он падает и не ощущает удара тела о землю...
   Сначала Петю поглощает тьма – кромешная, как в безлунную ночь, потом его подхватывает сильный вихрь и несет, несет над выгоревшей Степью, над большим селом...
   С высоты птичьего полета Петя видит колодец, где такая вкусная ледяная вода. И ему ужасно хочется пить. Но неведомая сила не позволяет ему опуститься на землю, чтобы утолить жажду.
   Отсюда, с высоты, он отчетливо видит копошащихся кур, драную кошку с бешеными глазами, еще он видит пыльную улицу и понуро плетущихся по ней двоих людей – женщину в черном и мальчика в пилотке из размокшей газеты и в коротких штанишках, из которых он давным-давно вырос...
  «Чудно! – удивляется Петя. – Как я могу видеть маму и себя, если я сейчас так высоко парю...»
    Он креко зажмуривается, а когда открывает глаза, вдруг видит, что лежит в придорожной канаве, под громадным перекати-полем, которое царапает его лицо сухими, жесткими щупальцами.
   Ему не больно, но так противно и страшно, что хочется позвать маму. Но ее не видно. И кур уже нет. И кошки. И ни единой души рядом. Только громадный колодец, высотою с большой холм, скрипит на ветру воротом, и жалобно стонет пустое ведро на громадной цепи.
   И опять к нему подкрадывается неутолимая жажда. Но как, как дотянуться до колодезного ворота? Надо быть великаном... А он всего лишь маленький, беспомощный человечек.
   Жесткие щупальца, между тем, продолжают безжалостно царапать Петино лицо. Он пытается защититься от них, но у него только две руки, а у перекати-поля десятки...
   Он уже собрался закричать, позвать кого-нибудь на помощь, как вдруг щупальца отпускают его, раскрываются и перед Петей возникает жирное лицо с заплывшимися глазами. Он узнает сельсоветчика. Обнажив прокуренные зубы, дядька смеется, а изо рта у него – пенится, вскипая, кровь, как тогда у коня Васьки...
    «Выходит мамка не только отругала его, - догадывается Петя, - но и палкой отходила. Но как быть мне? Мамки рядом нет, а этот дядька вот он, теперь-то он со мною разделается...» - тоскливо думает Петя, однако не плачем и не просит пощады.
   А оборотень дыхнул ему в лицо противным запахом водки и шипит тихо так, как гадюка:
        - Вы, люди, плохо отзываетесь об мне... Да, я перекати-поле, да, я не сопротивляюсь ветрам и ураганам, куда подует - туда  и я. Но вы-то чем лучше? Что с того, что вы сопротивляетесь? Вы мечетесь, пытаетесь утоять против бури-урагана, однако жизнь вас все равно ломает. И в конце концов вам же выходит больнее. Потому что когда не сопротивляешься, тогда не так больно. Ха-ха-ха, - засмеялся он так, что Петя вздрогнул, и в его хохоте послышались раскаты грома.
   Петя зажмурился, не найдя что возразить этому человеку, который, оказывается, вовсе и не человек, а говорящее перекати-поле. Но почему он так похожь на дядьку из сельсовета?
   - Но вам же отдала мамка пятерку, - на всякий случай напоминает ему Петя. – Чего вам еще надо?
   - Конечно, отдала. Попробовала бы не отдать! А зачем противилась? Что она с того выгадала?
   «Пятьдесят восемь копеек...» - хотел было сказать Петя, но промолчал.
   Он не знал, как далеко ушла мать, и не настигнет ли ее этот грабитель, и не отберет ли последнюю мелочь?
    - Зачем противилась? – настойчиво повторяет свой вопрос чудище.
    - Потому что вы поступили несправедливо. Последнее нельзя отбирать. Теперь я от голода и жажды свалился и лежу тут, а вам хоть бы хны.
   - Надо было попросить хорошенечко, может, тогда я и уступил бы половину...
   - Вот еще – просить! Деньги-то наши – мои и мамины. Как можно свое же еще и просить?
   - А вот подрастешь, тогда и узнаешь.
   - Нет, вы сейчас ответьте, - настаивает Петя.
   - Ты не допрашивай меня – мал больно! А вот с малолетства вас и надобно давить, заставлять подчиняться силе урагана, чтобы потом вы были бы покорны даже едва заметному дуновению ветра, - забормотал заплетающимся языком чудовище.
   - Это почему же нас надо давить? – возмущенно крикнул Петя
   - А чтоб не высовывались, чтоб подчинялись всегда и во всем.
   - Не дождетесь!
   - Тогда ноги-руки не раз и не два переломаете себе, а то и шею свернете, а потом всё одно подчинитесь и выйдет по-нашему.
   - Нет! – кричит Петя. – Нет... Не будет по-вашему. Никогда!
   И снова налетает ураган. Петя силится хоть за что-нибудь уцепиться, но дикая сила отрывает его от земли, он взмывает в небо и летит над Степью, а вдогонку несется громоподобный хохот.
   - Ха-ха-ха... Я же говорил, что придется подчиниться. Говорил! Ха-ха-ха...
    - Вот погоди, я вырасту, стану сильным... – шепчет Петя.
   Сквозь забытье он ощущает горьковато-приторный запах дыма.
   «Неужели Степь горит? А как же мама? Она же там, внизу...»
   - Мама, мама, - мотает Петя головой. – Пожар в Степи...
   И вдруг слышит голос Вани-цыганка:
   - Лежи спокойно, тебе нельзя резко двигаться.
   Петя с трудом поднимает тяжелые веки...
* * *
   - Тетя Варя! – зовет Ваня Петину маму. – Петушок очнулся.
   И хоть Петя не любит, когда его так называют, сейчас это его совсем не раздражает. Наоборот, в устах цыганка оно звучит ласково, уважительно и тепло. Он радуется, что, наконец-то, пробуждение вырвало его из когтей жуткого кошмара.
   Принюхавшись, он с удовольствием вдыхает аромат сладковатого дымка и еще чего-то такого, отчего страшно хочется есть . Приподнявшись на локте, видит свою мать в компании тетки Магдалины.
   Как-то Петя сказал ей, что у нее очень красивое имя и в нем будто бы музыка звучит. И она ему на этого ответила: «Живи, сынок, сто лет!» и погладила по голове.
   - Ишь, как у тебя руки дрожат! Небось голодный, как волк! – подмигнул ему приятель. – Счас наши мамки доварят уху, и будем лопать.
   - Уху? А где вы раздобыли рыбу? Ой, Ванюшка, а как я сюда попал? И еще с мамкой... И уже ночь! Вон звезды высыпали...
    - Нет, еще вечер. Поздний, - уточнил Ваня. – Я как раз ловил рыбу. Сейчас опять караси пошли. Вдруг слышу мамкин голос: Ванюшка, мол, поди подсоби... Глядь, а моя мамка и твоя тебя волокут. Тебя, видать, солнечный удар долбанул в темечко. Или тепловой...
   - Ну как, сынок? – склонилась над ним мама. – Напугал ты меня до смерти. Спасибо Магдалина чуть ли не следом возвращалась из села. Не то и не знаю, чтоб я делала. Полегчало? – тревожно спросила она.
   - Да всё в порядке. Ничего не болит. Только противная слабость в руках и ногах.
   - Сейчас Магдалина ухой угостит. Пить-то не хочешь?
   - Не-а.
   - И то, Ванюшка не успевал тебе подавать воду. Всё напиться не мог...
   - Ага! Я уж думал лопнешь, - засмеялся Ваня. Засмеялся и Петя. Мама тоже улыбнулась, да так, что в глазах ее печаль до последней горькой капельки растаяла.
   Пете стало совсем хорошо. И чего он боялся признаться маме, что давно уже дружит с Ваней-цыганком и что тетка Магдалина его привечает, как своего?
   Боялся, что не поймет и не захочет этой дружбы. А вон, оказывается, как дело обернулось...
   Петя удивлялся, как иной раз всё чудно переплетается в жизни. Между тем послышался чуть хрипловатый, густой голос хозяйки:
   - Прошу всех к столу! Отужинайте, гости дорогие. Чем богаты, тем и рады... – пригласила она.
   За этот суматошный день все так проголодались, что теперь с предвкушением уселись вокруг низенького круглого столика прямо на земь.
   Напротив каждого дымилось по миске только что свареной на костре , благоухающей ароматом ухи. Петя зачерпнул ложкой густое варево и , обжигаясь, проглотил.
   - Вкусно! – похвалил он.
   - Ешь на здоровье! – улыбнулась ему тетка Магдалина.
   Уха слегка отдавала озерой тиной и камышом. Это был неповторимый привкус, говорящий о том, что уха приготовлена чисто из карасей.
   - Озеро обмелело, а ты где-то ухитрился карасиков настаскать! -  удивился Петя.
   - Места надо знать, - плетовато усмехнулся Ваня. – Не больно-то и обмелело озеро. С берега кажется... А дальше, к середке, попадаются такие глубоченные ямы...
   - Ты бы поостерегся этих ям! – прикрикнула на него Магдалина. – не приведи господь ухнешь – беда!
   Но Петя видел, как она гордится своим сыном. А вот он вряд ли сумел бы в эту пору наловить карасей да на такую большую уху. А Ванюшка смог... Уха и правда такая ладная получилась, , густая, наваристая. Сразу видно – не пожалели рыбки. И проса немножко, как водится, добавили – как без этого! И лучок зеленый с укропчиком, мелко нашинкованные, в миски добавлены.
   - Кому добавки? - спрашивает тетка Магдалина.
   - Спасибо! – отказывается Петина мать. – Я, пожалуй, сыта.  Даже в сон начинает клонить, а нам еще с Петушком топать..
   - Как знаешь, Варвара. А вам, пострелы?
   - Нам еще, - просит Ванюшка. – Ты же не против? – обращается он к Пете.
   - Еще столько бы съел, - вздыхает тот, с готовностью пододвигая пустую миску к тете Магдалине.
   - Вот это я понимаю! Настоящие мужички! – радуется хозяйка. – А мы с тобой, Варя, чайком побалуемся. Меня тут за гадание баночкой вареньица вишневого наградили, самое то к чаю.  Я-то его завариваю разными травами, он и сил прибавляет, и бодрит, когда надо. Как раз перед  дорожкой. А то и заночуйте с нами. А по утру пойдете...
    - Да нельзя. Дома ждут, - вздыхает та.
   Петя усмехается про себя и думает, что никто особенно их и не ждет. Если бы они очень нужны были, отчим не сидел бы сиднем, а встретил бы их...
   После ужина над Степью низко зависла Луна. Поросшее камышом озеро уснуло теперь до утра. Лишь задыхающиеся от теплой воды караси нет-нет, да и нарушат на мгновение озерный сон тихим, ленивым всплеском. И опять замирает гладь, неплотно укрытая белесым одеялом, сотканным из рваных заплат робкого тумана, медленно укрывающего озеро.
   Женщины пьют чай и беседуют о чем-то своем. Ванюшка позвал Петю помочь ему подтянуть велосипедную цепь.
   - А то сегодня ездил, штанину цепью затянуло, чуть сопатку не расквасил, - пожаловался он.
   Петя с радостью согласился помочь.
   - Ты чего целую неделю не показывался? – причудливо блестят в лунном мерцании Ванюшкины зубы.
   - А когда мне? – вздыхает Петя – Отчим заставляет барашек выпасать.
   - Они, что ли, у вас не в общем стаде? Пастух же есть общественный, ему и деньги за это идут...
  -  Отчим говорит, будто отдельно от стада они быстрее вес нагуляют. Потом всех подчистую продаст. Засуха ведь. Кормить зимой нечем будет. И корову, наверное, продаст, и телят...
   -  Корову, поди, оставит. Как без молока? У вас же еще малой Тимка. Ему без молока никак нельзя.
   - Может, корову и оставит. Для нее одной меньше надо корма. А остальных продаст...
   - Вот тогда и купит тебе велик. А что? Не зря же ты столько вкалывал... Неужто не купит?
   - Кто его знает, - пожимает плечами Петя. – Обещал раньше, а теперь, может, и раздумал.
   - Ну-уу, мужик должен слово держать. А если он не хозяин своему слову, какой он тогда мужик?!
   - А, - махнул рукой Петя.
   Легкое дуновение ветерка донесло до ребят терпкий запах прогоревшего костра и обрывки фраз.
   - ... а что тут нам делать? Засуха. Люди избавятся от скота. Хорошо, если по коровенке оставят во дворах. Так самим молочка мало будет. А уж о кусочке мяса и не заикайся. Нет, ближе к зиме подадимся на север...
   - Вы вольные птицы, - говорит Петина мама. – Ничто не удерживает вас на одном месте. Может, это и хорошо. А я вот прибилась со своим Петушком к берегу, да, видать, не к тому: больно чужим и бесприютным оказался берег-то. А теперь и вовсе по рукам-ногам связана. Куда с двумя-то?
   - А, милая, бабья наша долюшка, у кого она счастливая! Я вот всё хожу гадаю, а ни одной счастливой женщины и не повстречала. У каждой свое гложет. Есть, конечно, которые получше в этой жизни устроились, но чтобы полностью счастливых – таких не попадалось...
   - Не про нас, видать, счастье, Магдалина. Век минует, а оно так и пройдет стороною...
   У Пети от маминых слов сердце в тугой комок сжалось, так ему вдруг стало жаль и ее, и себя, да и не смышленного Тимку. Хотя Тимке что, не так-то плохо ему живется...
   Грустно сделалось Пете и от слов тетки Магдалины. Надо же, а Ванюшка ни разу не проговорился, что они уйдут отсюда.
   - Вань, а вы и вправду снимитесь к зиме? – не выдержал Петя, спросил друга, не теряя до конца надежды.
   - Еще точто не решили. Вообще-то в палатке не мёд зимовать. Правда, можно мазанку слепить – время еще есть. Да только сам знаешь – засуха. Мы ж в основном кормимся от людей. А если у них самих мало будет жратвы, что толку цыганить! Гадай-не гадай... Да ты не переживай шибко, если и снимемся, то ненадолго: через год всё одно вернемся. Тут мамке шибко по душе пришлось. И мне. Где я еще такого друга найду? Ты самый лучший.
   - Найдешь и получше.
   - Нет, такие просто так не встречаются. Ты же меня за лето и читать, и писать, и математике научил.
   - Этому тебя любой бы научил, если б захотел...
   - Вот! – Ваня поднес свой указательный палец  почти к самому Петиному носу. – Вот именно! Если бы захотел... Найдешь теперь такого, кто бы за просто хоть так чем-то поделился. Уж я-то знаю. Только и норовят затрещиной одарить да обозвать как-нибудь пообиднее... Да ладно. До зимы еще ого-го сколько!
   - Конечно, - улыбнулся Петя, - может, еще что-то придумаете.
   - Приходи завтра, Петушок.  Пойдем в Степь ужей ловить.
   - Зачем они нам. Пугать, что ли, кого надумал?
   - Очень надо – пугать! Для богатства – вот для чего.
   - Чего-чего?
   - Вот ты хочешь быть богатым?
   - Не знаю...
   - Человек два уха! Велик хочешь?
   - Спрашиваешь! Он мне по ночам снится...
   - А на какие шиши ты его собираешься покупать, если не станешь  богатым? Вообще-то, может, тебе отчим и купит... Да только не мешало бы и самому мозгами пошурупить.
   - А ужи при чем? Не думаешь же ты, будто все так и сбежались покупать их у нас? Так тебе и выложили за каждого по червонцу! – хмыкнул Петя.
    - Ты что! – округлил Ванюшка глаза. – разве не слыхал ни разу. Что если в доме живут ужи, значит, у хозяев обязательно будет достаток. И желание, какое загадаешь, непременно сбудется.
   - Ой, мамочки! Ой, родные! Да ты представлешь, что со мною сделает отчим, если я притащу в дом хоть одного самого зачуханного ужонка?! Ой, помру сейчас со смеху! Да он меня вышвырнет в форточку, а ужонка бедненького растопчет своими сапожищами и глазом не моргнет...
   Ваня открыл было рот, чтобы возразить что-нибудь веское, но тут послвышался голос Петиной матери:
   - Петушок! Пора, милый, домой. В гостях хорошо, особенно у добрых людей, однако дома заждались. Тимка, небось, изхныкался.
   - Ладно, Ванек, завтра договорим, - стал прощаться с другом Петя.
   - Но ты все равно подумай, подумай об ужах. Это, брат, тебе не сказки какие-нибудь...
* * *   
   На другое утро Петя проснулся ни свет ни заря. Он решил улизнуть из дому пораньше: мало ли что взбредет в голову отчима... Даст какое-нибудь задание на день – попробуй отлучись. Нет, без хитрости, видать, в этом доме не прожить...
   Так думал Петя, торопливо пересекая двор. Он держал путь к многочисленным сарайкам, где в этот ранний час хлопотала мама. И хоть еще с ночи, когда возвращались по холодку домой, говорил ей, что сегодня они с Ванюшкой пойдут рыбалить, однако решил еще раз напомнить. Вдруг за ночь позыбыла...
   Про рыбалку он придумал, чтобы не рассказывать про ужей. Еще отговорит... Сидеть же, сложа ручки, и ждать, когда отчим надумает наградить его велосипедом, так и жизнь вся пройдет. Нет, твердо решил Петя, пора самому шевелить мозгами.
   - Ты куда спозоранок? – удивилась мама. – Поспал бы еще чуток.
   - Не охота...
   - Погоди, молочка парного нацежу – попьешь, всё не на пустой желудок.
   - Сейчас он проснется, задаст какую-нибудь работу – плакала рыбалка.
   - А как же ты без удочек?
   - У Ванюшки целых пять штук.
   - Ишь ты, пять! – удивилась она. Ничего, я тебе как-нибудь бамбуковую из города привезу.  Что ж это такое, Магдалина одна-одинешенька живет, а своему цыганенку ни в чем не отказывает. А мне и то нельзя, и это...
   - Да ладно, мам, - проглотил горький комок Петя, - дай-ка лучше стакан молока и хлеба побольше. Червей не больно-то добудешь в такую сухоту. А ты опять на базар?
   - Надо! Сметана скопилась, яичек десятков пять, да молоко прихвачу – вчерашнее и утрешнее.
   - А он, что ли, сам доил вечером?
   - Сам. Тебе чего привезти из города?
   - А ничего, - сказал Петя. – Хоть что привезешь – всё одно скандал. Надоело!
   - Ну, портфель обязательно возьму, еще удочку бамбуковую – коль у всех ребят есть. На велосипед, конечно, вырученных денег не хватит. Потерпи малость, будет тебе и велосипед. Не пешком же каждый день в село ходить. Четыре-то года учился в своей школе – ладно, а теперь-то восемь километров – не ближний свет.
   - Да ты что, мама, ты что? Он же загрызет потом меня, а уж тебя и вовсе со свету сживет. Куда я после один?
   - Зубы обломает! – твордо сказала мать. – Магдалина всё своему берет. А ты чем хуже?
   «Ну вот, побывала в гостях у тетки Магдалины, совсем другим человеком стала, - дивился Петя, но мамина решительность ему, честно говоря, пришлась не по душе. – А может, она права? Хватит уже за просто так гнуть на него спину. Рабы мы с ней в этом доме, что ли?..»
    - Мама, а чего ты всё на базар да на базар? Шла бы лучше работать. Всё крутишься возле скота да торговать ездишь, а это всё, - обвел он глазами двор, стайки и дом, - как-будто и не твое...
    Ничего она не ответила ему на это, а лишь печально поглядела куда-то вдаль, туда, где Степь смыкается с горизонтом, и погладила задумчиво Петину голову.
    - Ну, я побёг!
   - Побегай вволюшку: до школы совсем немного осталось...
* * *
   Так и не сказала, почему не идет работать, думал Петя, усевшись в выжженую траву за околицей поселка. Наверно, отчим не пускает. Дома держать возле сараев да на базар посылать через день-другой, видать, ему выгоднее.
   А как продадут  овец да бычка, останется с десяток кур да корова – как тогда? Тогда, скорее всего, пошлет пахать. Может, на ферму или зерноток. Нет, на току нынче делать нечего: всё выгорело – зерна не будет. Остается ферма...
   Ну и пускай, рассуждает Петя, хоть тогда она станет самостоятельным человеком. А он после школы будет помогать ей... Он и на базар с ней несколько раз ездил и помогал торговать. Да только отчим запретил. Из-за настольной лампы, которую они с мамой купили прошлой зимой...
   До назначенной встречи с Ваней у Пети оставалось еще довольно времени,и он от нечего делать стал вспоминать зимний базар...
* * *
   Как всегда с утра они загрузились сметаной, яйцами да двух уток прихватили:  отчим еще с вечера зарубил и велел продать подороже.
   - А если хорошую цену не дадут, - брюзжал он в след, - задарма нечего уступать. Обратно домой везите. До следующего базара, поди, не протухнут – вон какая холодынь стоит. Зиму на веранде провисят и ничего с ними не сделается...
   Когда отчим поспешил на Тимкино хныканье, мама достала из комода свою черную юбку – самую красивую из ее немногочисленных вещей – и аккуратно сложила, запихнув в и без того раздутую сумку.
   - Может, найдется покупатель...
   - Ты чего, мам? Она ж у тебя единственная, - удивился Петя.
    - И что с того? Всё одно некуда наряжаться. В клуб и то не ходим. Не в сарай же ее надевать. А продадим, глядишь, на вырученные деньги что-нибудь для себя возьмем.
   С тем и отправились...
   День был базарный. И они, не долго мучаясь, прямо на привокзальном базарчике продали сметану и яйца. Правда, с утками пришлось поторговаться. Покупатели просили скинуть по рублику за утку. И мама, наконец, уступила.
   - А чего людей обдирать? Им красная цена и того меньше, - словно оправдываясь, сказала она.
   Да только Петю не обманешь: чувствовал, мама переживает. Может, надеется за юбку выручить побольше, решил он, да вложить те два рубля. Уж кого-кого, а отчима не проведешь, он носом чует базарные цены, хоть сам и редко бывает в городе...
   Они зашли в привокзальный буфет, взяли по стакану какао с молоком и по горячей ватрушке. Покончив с поздним завтраком, сели в городской автобус и поехали на барахолку...
   Над барахолкой стоял густой пар от дыхания сотен людей. Все что-то продавали и покупали, истово торгуясь.
   Петя очень быстро понял, что покупателям куда легче. Они поторгуются-поторгуются и юркнут в какую-нибудь забегаловку или магазин. Отогреются и обратно к неуступчивому торгашу. Так и берут измором, пока приглянувшаяся вещь, наконец-то, не перекочует из рук продавца в руки покупателя.
   - Настырные! -  усмехалась мама, наблюдая за замерзшими продавцами и снующими между рядов покупателями. – Морозище! Мы-то долго стоять не будем.
   И правда, не успели они пристроиться с краю от деда, который торговал всякой ржавой мелочью – шурупами, отвертками да старыми замками, - как полная женщина, уставившись в мамину юбку, будто она когда-то принадлежала ей, выдохнула огромный клуб пара:
   - Сколько такая?
   - Других нет, а эту отдам за пятнадцать.
   - Ну и народ пошел! Ну и спекулянты! Да ей красная цена червонец!
   Петя знал, мама никогда особо не торгвалась, жалела людей. А тут, похоже, разобиделась на толстую тетку-самовар, как ее успел прозвать про себя Петя. Обиделась мама за свою юбку, которую очень уж любила и которая ей так шла...
   - За червонец поищите в другом месте, - разозлилась она. – Да вам всё равно не подойдет.
   - Ой, можно подумать! Тоже мне нашлась миниатюрная, - зло бросила женщина. – А может, я не себе хотела ее взять. Понаедут тут с колхозов и требуют за свои навозные юбки сумасшедшие деньги!
   - Двадцать! – сказала мама, не моргнув глазом.
   - Да ведь только сейчас пятнадцать просила. Ты что, рехнулась?
   - Тридцать! – громко сказала мама. – А вам и за пятьдесят не отдам.
   - Ну, дают! – запыхтела тетка-самовар. У нее то ли от злости, то ли от мороза челюсть свело, и она процедила сквозь зубы: - Шпекулянтка!
   - Следом подошла девушка. Худенькая, высокая, с густыми распущенными волосами – видать, студентка, определил Петя.
   - Ой, какая прелесть! – улыбнулась она. – Взяла из маминых рук юбку и стала разглядывать поближе, затем прикинула к бедру...
   - Вам бы она была в самый раз, - улыбнулась и мама.
   - Конечно. Теперь такую ни в одном магазине не достать, - вздохнула девушка. – Но она, наверное, дорого стоит, а мне еще три дня до стипендии...
   - Пятнадцать рублей прошу.. – вздохнула мама.
   - Ой, и недорого совсем.  Вот если бы вы могли подождать денька три. Но вы же не сможете, - расстроилась девушка. – А сейчас у меня только двенадцать.
   - Да бери, милая, и за десять. Чего там! Два рубля оставь себе на еду. Не помирать же с голоду из-за юбки...
   - Ой, мне так неудобно, - покраснела студентка. – Вы же хотели пятнадцать. Нет, я не могу так...
   - Бери, чего уж там! Пока не раздумала, - строго сказала мама и, завернув юбку в газетку, протянула девушке. – Носи на здоровье!
   - Даже и не знаю, как вас благодарить. – Ой, мальчик совсем зазяб, - улыбнулась она Пете. – А может, зайдете ко мне в общежитие? Я бы вас чаем напоила, - предложила она.
   - Спасибо! Нам скоро домой возвращаться, а хочется еще и по магазинам пробежать...
   Петя хоть и замерз, а когда вошли в магазин, выговорил маме:
   - Почти задарма отдала юбку.
   - А тебе разве не жаль девушку? – улыбнулась мама. – Она бедная, а бедных жалеть надо. И не нахальная, а таких грех обдирать.
   - Ладно, - сдался Петя. – Чего уж теперь. – Продала и всё.
  Они так озябли на морозе, что даже вывеску на дверях магазина не прочитали. И лишь оказавшись внутри, поняли – здесь им делать нечего.
   - Нам надо в продуктовый, - сказала мама.
   - Вот отогреемся немного, - потер Петя щеки, тогда и пойдем.
   В этом магазине продавали посуду, лампочки, гвозди, краску, всевозможных размеров шурупы, словом, всё, что могло пригодиться в хозяйстве. Но им-то ничего такого и не требовалось.
   Мама разглядывала красивую посуду и вздыхала, зачарованно уставившись на сервизы, разные там блюдца да хрустальные вазы.
   Вазы на вид показались Пете такими хрупкими, что он на всякий случай решил отойти подальше, чтобы ненароком не задеть какую-нибудь.
   Его внимание привлекла маленькая, почти миниатюрная, настольная лампа. Такую он видел в учительской их  начальной поселковой школы. Однажды, когда учительница, задержавшись в классе, попросила Петю отнести в учительскую тетрадки, он, пользуясь моментом, даже два раза нажал на крошечную кнопку. Лампа загоралась и гасла...
   Петя еще тогда подумал: как, должно быть, удобно делать уроки на освещенном кругу.
   Теперь он не мог оторвать глаз от этого чуда.
    «И сколько интересно она стоит? Видать, дорого...»
   Этикетки не было и приходилось лишь гадать. А тут подошла мама, и у него  само собою вырвалось:
   - Были бы у меня деньги – ничего не захотел бы никогда, а только купил бы себе вот такую лампу.
   - Зачем она тебе? – удивилась мама.
   - Уроки делать. Знаешь, сколько света она дает! А у меня почерк неважный. Лампочка в комнате такая тусклая – того и гляди ослепнешь, - прошептал Петя.
   - Да мне что-то и не приходилось ни у кого в нашем поселке такие видеть. Разве у кого из ребят есть?
   - Не знаю, я же ни к кому не хожу. А ладно, - обреченно махнул рукой, - всё равно у нас денег нет столько.
   - Да как же нет, - попридержала его мама, вероятно, прочтя в его глазах нечто такое, что заставило ее задуматься. – Ты погоди, Петушок! Юбку-то я продала, так если понравилась лампа, отчего и не взять?
   - Сколько такая? – спросила она у подошедшей продавщицы.
   - Три пятьдесят.
   - Всего-то?
   - А вы думали – целое состояние? – снисходительно усмехнулась продавщица. – Берете?
   - Мама!
   - Не пожалеете, - советовала продавщица. – Я своему точно такую же взяла, так даже почерк изменился. А то каракулями своими вконец замучал. Она хоть и небольшая на вид, но удобная – свет дает яркий. – И она продемонстрировала им настольную лампу.
   - Берем! – весело сказал мама.
   - Ой, мамочка! – задохнулся от нахлынувшего счастья Петя. – Ты не думай, я тоже изменю почерк. Так стану стараться, так... – но тут же осёкся. И до самого гастронома не проронил ни слова.
   - Заскочим колбаски возьмем. А может, и копченой селедочки...
   Петя молчит, словно воды в рот набрал. С каждой минутой он всё больше и больше мрачнел.
   Заметив перемену в поведении сына, мать спросила:
  - Ты чего?
  - Задаст он нам жару!
   - Не печалься – не за его деньги куплено...
   Петя не ошибся. Перво-наперво отчим тщательно пересчитал выручку и, кажется, остался довольным. И покупкам – колбасе и селедке – обрадовался, потому что  и то, и другое очень любил.
   - А это, - вытащила мама из коробки настольную лампу, - Петьке. Нечего глаза слепить. Не в пещере живем. Большие-то лампочки жалеешь ввернуть – боишься лишнее нагорит. А для этой сойдет и маленькая – всё одно освещение будет ладное.
   - На какие шиши? – задохнулся отчим, увидев, по его мнению, совершенно не нужную роскошь. – Денег и так в обрез, а ты, как барину...
   - Юбку продала, - сказала она, как отрезала. – Всё равно некуда надевать. Того и гляди моль побьет..
   - Ну и продала, ну и ладно, - согласился он. – а тратить зачем надо было? Деньги-то на ветер почем зря бросать – не богачка! Ишь ты, баре выискались! Я вам что – миллионер? Поишь-кормишь, да еще и безделицы им подавай... Чтобы больше ноги его не было в городе! – сверкнул  он на Петю недобрыми глазами. И забегали, забегали  они буравчиками, готовые пронзить Петю насквозь.
   - Я что уже и прав никаких не имею в этом доме? – крикнула мама. – Ты нас двоих тут за рабов держишь, да?
    - В общем так, - рявкнул он, - этому барахлу, - кивнул на настольную лампу, - места в моем доме не будет! В другой раз, как поедешь на базар, занеси обратно в магазин. Возьмут, никуда не денутся... А нет, так загонишь на барахолке. И впредь барства в моем доме не потерплю!
   - Нет, - всхлипнула мама и у Пети сжалось сердце, - ему эта лампа пригодится. И купила я на свои деньги. Твоего ему не надо. А свой кусок не больно жирный он отрабатывает, обихаживая твою скотинку... Ходит, как оборвыш...
   - Да уже лучше бы штаны купила, чем это... – огрызнулся отчим.
   - Нет уж, брюки и всё остальное ты ему купишь, не зря на тебя вкалывает.
   Тут из кухни донесся Тимкин плач. И Петя от греха подальше поспешил к брату.
   Тимка кусал зубами батон колбасы и никак не мог отгрызть кусочек – такой плотной оказалась оболочка.
  - Погоди! Какой нетерпеливый, - осадил его Петя. – Сейчас отрежу.
   - Поскорее, - поторопил его Тимка. – Так сильно пахнет, не могу терпеть.
   - На-ка вот, - сделал ему Петя бутерброд.
   - Не-а, с хлебом не хочу. Так хочу!
   Из комнаты, где продолжали спорить мать и отчим, вдруг донесся грохот. Тимка даже ухом не повел, а Петя сорвался с места и стремглав кинулся в комнату.
   Он увидел такое, отчего у него тут же оборвалось сердце. Ослабли руки и ноги, и тело стало ватным. Даже заплакать не было сил.
    На полу валялись изуродованные осколки от еще совсем недавно новенькой настольной лампы.
   - И так будет со всем, что купите без спросу! – сверкнул отчим злющими глазами. И Пете показалось, будто он прожег насквозь его заколотившееся было сердце. И оно перестало биться...
   «И пускай. Теперь мне всё равно не захочется жить...» - мелькнула мысль – совсем короткая, длиною все в одну вспышку, которая получается, если очень быстро нажать на кнопочку настольной лампы: раз-два... Но ее нет и больше уже не будет...
   Беззвучно плакала мама. Петя видел, как по ее, как будто бы окаменевшему лицу, текут слезы. И ему было жаль сейчас не столько лампу, которую вряд ли теперь соберет даже самый искусный мастер, сколько маму.
   - Поди у овечек в стойле прибери, - скрипнул отчим зубами, указав Пете кивком на дверь.
   А минут через двадцать потемневшая лицом мама принесла ему в овчарню несколько бутербродов с колбасой. Петя даже не взглянул на еду, продолжая упорно, ни на минуту не останавливаясь, чистить овечье стойло...
* * *
   С той зимы утекло много воды... И теперь, сидя в пожухлой августовской траве в ожидании Вани-цыганка, Петя уже не переживал случай с лампой так остро, как в первые дни...
 Однако чем чаще вспоминались ему разные стычки с отчимом, тем отчаяннее понимал: обещанного некогда велосипеда не видать ему, как своих ушей.  Единственная надежда на Ваню. Может, и вправду он говорит, будто ужи приносят счастье? Может, когда у него будет ужонок, ему и впрямь повезет, и мечта сбудется?
   «Неужели ужи могут как-то подействовать на отчима?»
   Временами Пете казалось, что с тех пор, как увели коня Ваську, отчим вконец возненавидел его.
   «Но ведь не я отдал этим конокрадам Ваську, - недоумевал он, - они сами улучшили момент и увели его прямо со двора...»
** *
... Последние дни мая в сельской местности особенно колготные. И  только по воскресеньям давали короткий отдых технике, людям да коням, которые были в их поселке. Два коня были закреплены за пастухами. Один – за отчимом.
   В то воскресенье, как всегда, Петя отправился выпасать Ваську. И опять ему пришлось торчать возле строптивого коня долгий день. Ваня-цыганок не пришел, потому что должен был ехать с теткой Магдалиной в город...
   За весь день не случилось ничего такого, что запомнилось бы Пете. И сколько его потом милиционер не расспрашивал, он так и не смог ничего дельного ему рассказать. День как день. На лугу были лишь он, Петя, да конь. И на несколько километров вокруг ни единой души.
      С трудом дотянув до вечера, отупевший от нетерпеливого ожидания, Петька пригнал Ваську домой. А утром его разбудил взбешенный отчим и набросился с кулаками...
   Как назло, мать была в сарае – доила корову. И пришлось Пете вынести целый град попреков – самых обидных! – о том, что он и дармоед, и захребетник, и еще какие-то слова адресовались ему, о смысле которых он мог только догадываться.
   Под конец отчим отвесил Пете увесистую оплеуху и заскрежетал зубами:
    - С цыганьем, поганец, связался, они-то и свели коня со двора.
    - Нет, выкрикнул Петя. – Нет! Ванюшке не нужен твой поганый конь. Зачем он ему, когда у него велосипед...
    - Ах, ты даже сейчас о каком-то паршивом велосипеде рассуждаешь! – взвился отчим, подскочил и пнул лежащего на полу Петю. – Меня с ног до головы обворовали твои дружки, а ты... Гаденыш! Вон со двора, чтоб ноги твоей в моем доме не было! – орал он.
   Но тут в комнату торопливо вошла мама. Увидела побитого Петю и, ни слова ни говоря, со всего маху наполненным до краев подойником стукнула отчима по голове.
    - Убил, подлец! Ты же его убил, - бросилась она к сыну. Принялась утирать руками его лицо.
   И тут он увидел на руках матери кровь.
   «Он же меня по голове стукнул, - дрожал всем телом Петя, - почему тогда из носа кровь идет? Он же не бил меня по лицу. А только по голове. И еще пнул в живот...»
   Лицо мамы прямо на глазах стало куда-то отдаляться. Вот оно почти и вовсе растаяло, и только громкие ее рыдания с трудом вернули Петю из вязкой темноты.
   Он обвел осоловевшими глазами склонившуюся над ним маму, комнату, в которой стояла звонкая тишина, попробовал тряхнуть головой, но его тут же затошнило...
   Несмотря на сильную боль во всем теле, Петя хоть и с трудом, но поднялся.
   - Идем, сынок, приляг на кровать, - помогла ему мама. – А я тебе чего-нибудь поесть принесу.
   - Не хочу, - всё еще диковато озирался Петя, к чему-то прислушивался и вздрагивал, как ничейная побитая собачонка, ищущая хоть какого-то укрытия...
    Со двора послышались голоса. Один Петя узнал бы из тысячи, потому что он принадлежал отчиму, а другой – неизвестно чей.
   - А ты прощупай цыган, прощупай, - советовал отчим. И в его голосе Петя не услышал той ненависти, с какой он только что набрасывался на него.
   - Да я их уже проверял и не раз. Они этими делами не занимаются. Магдалина больше гаданием пробавляется, а ейный пацан кой-чего из еды выпросит у своих же сверстников, тем и живут...
   - А ты еще раз прощупай, еще... За мной не заржавеет, ты же знаешь. Не то на меня еще дело повесят. Я ж мерина на ферме обязан был держать, а тут такое...
   - В этом твоя самая главная ошибка, - крякнул незнакомый Пете собеседник. – К этому, знаешь как, могут прицепиться, коли что...
   - Да неужто ты думаешь... Да на кой он мне?! – запричитал отчим. – Я ведь не нищий.
   - Ну мало ли...
   - Вот и ты мне не веришь...
   - Мне-то что, я не суд...
   - Думаешь, до суда дело дойдет? – испугался чего-то отчим.
   - А если не найдем воров, на кого-то должны повесить.  Ты ж не имел права держать колхозного коня  дома? Не имел! Или думаешь, колхоз вот так запросто возьмет да и спишет себе в убыток?
   - Ох, беда! Знал бы, лучше на ферме держал.
   - Теперь чего руками разводить...
   И тут Петя догадался, что отчим беседует с самим участковым. И сильно испугался. Вдруг отчим станет настаивать, и тогда на суд поведут тетку Магдалину и Ванюшку. А они совсем тут ни при чем. Он может поручиться. Сдался им поганый Васька! Увели – туда ему и дорога. А может, его вовсе никто и не крал. Может, он, чокнутый, сам ушел со двора. У него же с головой не всё в порядке. Уж за в этом Петя на все сто уверен! Потому что нормальный конь не станет просто так кидаться на человека, кусать его и бить в живот копытом. Он или вконец стал распоследним гадом, или сошел с ума. И чего его жалеть...
    Да, Петя совсем не хотел, чтобы участковый поглубже «прощупывал» его друзей, потому что, как он давно понял, ни тетка Магдалина, ни Ванюшка совершенно не горят желанием видеть у себя в гостях милицию и других разных напыженных начальников...
 * * *
   - Привет! – послышался голос Вани-цыганка.
   - Ишь ты, - вздрогнул от неожиданности Петя, - и как тебе только удается это?
   - Что? – не понял Ваня.
   - Вот так, крадучись, не слышно подходить.
   - А ты разуйся и босиком по траве, - поделился опытом приятель, - тогда и тебя будет не слыхать...
   Нет, босиком Петя не любил бегать. Если бы сейчас был май или даже июнь, когда трава нежная, как шерсть котенка, тогда другое дело. Но теперь Степь прощается с августом. Первая же колючка вопьется в пятку, попробуй-ка выковори ее!
   И хоть сандалии Петины давным-давно, как принято говорить, просили каши и, похоже, ни один мало-мальски приличный сапожник не взял бы их в починку , причем, ни за какие деньги, Петя всё равно предпочитал бегать в них. Надежнее, чем босиком!
  - О чем задумался? – поинтересовался Ваня. – Я чуть ли не с полчаса за тобой наблюдаю, а ты уставился в небо и не моргнешь.
   - Да так... – неопределенно ответил Петя.
   - И все-таки, о чем? – не отставал цыганок. –Очень уж мне любопытно, о чем люди думают?
   - А ты возьми да почитай книжки, - посоветовал он другу. – В них сколько людей, столько и дум...
   - Где мне их взять? Все, которые ты давал, по нескольку раз прочел. Да еще три мамка купила. Их тоже осилил. Бегал в библиотеку, а там даже и слушать не захотели. Только на пацанов нарвался, едва ноги унес...
   - Не записали в библиотеку?
   - Не-а, - вздохнул Ваня. – Сказали, надо, мол, постоянно проживать в селе или в вашем поселке. Еще сказали, что документ нужен и вообще... Можно подумать, будто я их слопаю, эти книги. Нам, цыганам, не очень-то верят, Петушок! – сказал с болью в голосе Ваня.
   Пея огорчился, но тут же постарался успокоить друга:
   - Не переживай. Мы с тобой как-нибудь вместе сбегаем, я наберу побольше книжек, чтоб и на твою долю, а запишу на свою карточку.
   - Слово?
   - Да что б мне... – хотел было уже поклясться Петя, но Ваня остановил его.
   - Я верю тебе, Петушок. А теперь айда поскорее за ужами.
   - И вправду, заболтались мы тут... А сколько надо споймать ужей, чтобы сбылась мечта?
   - Чем больше, тем наверняка быстрее сбудется.
   Солнце палило немилосердно. Отвесные его лучи, казалось, во что бы то ни стало решили изжарить то немногое живое, что оставалось в выгоревшей Степи.
   - То-то еще будет к полудню, - пыхтит Петя. – Такая жарынь! Может, дождик, наконец, соберется?
   - Вряд ли, - засомневался Ваня.
   - А ты чего без велика? Мы бы сейчас с ветерком...
   - Еще пацаны отберут... Они уже грозились...
    - Был бы у меня велик, пускай бы попробовали отобрать!
    - С тобой бы они не стали связываться.
   - Это еще почему?
   - Потому что я бесправный цыганенок. – А ты – совсем другое дело. Твоя мамка пойдет к тому, кто посмеет у тебы велик забрать, и он, как миленький, обратно вернет. Еще и прощение попросит. А нет, так и в суд подаст. А кто такие мы? Все только и говорят, будто мы вольные птицы и всё такое... И еще почему-то нас боятся. Только мы, может, других –то еще сильнее боимся. Конечно, когда все вместе в таборе – не страшно. А по отдельности...
   - Надо было и жить вместе, - сказал Петя. – Правда, тогда мы с тобой не познакомились бы, - вздохнул он. – А ты классный пацан, с тобой интересно дружить.
   - Угу, - усмехнулся Ваня. – Небось, тебя за всю жизнь столько не дубасили, как с тех пор, как мы стали водиться.
   - Подумаешь, три разочка отлупили..
   - Четыре, - уточнил Ваня. – Забыл, как в последний раз у нас всю рыбу отняли и отлупцевали? Эти пацаны из села жестокие. Ваши поселковые не такие.
   - Наших мало, поэтому они осторожничают.
   - А до нашего знакомства тебя лупили?
   - Еще как! – соврал Петя.
   Соврал, быть может, впервые со дня их знакомства. До этого Петя и на рыбалку бегал, бывало, один, и в село заходил, и его ни разу никто пальцем не тронул.
   Поколачивать стали лишь после того, как прознали об их с цыганком дружбе. Чаще их ловили вместе и принимались волтузить. Но и одному Пете теперь, если его перехватывали, приходилось уносить ноги.
   Однако Петя и не думал изменять их дружбе. Может, за это и ценил  его Ваня...
   - А батька тебя лупцует? – поинтересовался цыганок.
   - Редко...
   - А вот когда я вырасту и у меня будет малой, - сверкнул глазами Ваня, - я его пальцем не трону. И никогда не брошу...
   - И я тоже, - поддержал Петя друга и добавил: - Перво-наперво я куплю своему сыну самый крутой велик. Сначала, понятное дело, трехколесный, потом, когда подрастет маленько, - «школьник», а уж после – настоящий взрослый, может даже,спортивный. Он у меня будет заниматься велоспортом. Вот! А когда женится – мотоцикл подарю.
   - А я своему – машину, настоящую легковушку. Самую лучшую в мире. И никогда-никогда не брошу его, повторил он, словно клятву. – Везде за собой буду таскать, чтоб на моих глазах ьыл и не потерялся...
   - И я, может, тоже своему куплю машину. Только самая-пресамая, наверно, жуть какая дорогущая. Где такие деньги взять?
   - Я тебе дам в долг. А когда разбогатеешь, вернешь. Мы же с тобой друзья.
  - А где ты раздобудешь столько? – Петя даже замер от удивления.
   - Как где? Я же к тому времени стану знаменитым артистом. У меня знаешь сколько будет всего?! Ого-го!
   - Ого-го-го? – засмеялся Петя.
   - А то! – засмущался Ваня.
   - Петушок, а ты своего настоящего тятьку помнишь?
   - Не-а, - мотнул головой Петя. – А ты?
   - Нет. Мамка говорила, будто он погиб.
   - На войне? – уточнил зачем-то Петя.
   - Ты что рехнулся? Война когда была?
   - Давным-давно...
   - Ну вот, - вздохнул Ваня. – Война тут ни при чем. И разве только на ней можно погибнуть?
   - Не только, - согласился Петя.
   - А тебе мамка что-то рассказывала о твоем батяне?
   - Нет.
   - И даже не знаешь, кем он был?
   - Не знаю. Я у нее несколько раз спрашивал, да только она не захотела рассказывать. Чего ей в душу лезть, если она не хочет говорить...
   - Ты прав, - согласился Ваня. – Вообще-то ты кое-что можешь узнать, если у тебя есть метрики. Там о родителях есть данные. Правда, мало... Но вдруг когда-нибудь встретишь его...
   - Тоже мне умник! - разозлился вдруг Петя.
   - Ты чего? - растерялся цыганок.
   - Я, что ли, по-твоему совсем набитый дурак? Не знаю ничего про метрики? Ты что меня совсем за чокнутого держишь? – подступил он с кулаками к другу.
   - Ну что ты, что...
   - А то – дед Пехто! Пусто в метриках. Вот так! У тебя в метриках хоть отец обозначен, пускай и погибший, а у меня только мамка и всё. Ясно тебе?! – всхлипнул Петя. – Или ты думаешь, так не бывает, да? Ты так думаешь? – заплакал он.
   - Чего расхлюпался, как девчонка? Ну! Думаешь, у меня записан... мой тятька? И у меня тоже прочерк.
   «Врет же, врет, - тоскливо думал Петя, - размазывая по лицу слезы, которые тут же и высыхали. – Чтоб меня успокоить, врёт...»
   Он положил руку на плечо друга, и хотя было и без того жарко, но они так и шли, полуобнявшись, как два самых родных на свете человека...
* * *
   Усталое от неблагодарной работы солнце давно уже перевалило на другую сторону бездонного небосклона. Горячий воздух растворился в знойном мареве и теперь уже не казался таким обжигающим. Парило...
   - Не сойти с этого места к вечеру хлынет проливень! – сверкнул белками черных глаз цыганок. – Не веришь? – раздраженно крикнул он.
    «И чего злится? – недоумевал Петя. – Мне вот тоже жарко – спасу нет, и устал так, что в пору лечь и так, не двигаясь, ожидать дождя. Хоть день, хоть три или даже – месяц. Только бы пошел. Но я же терплю...»
   - Я тебя, что ли, сманил за ужами? – недовольно пробормотал он. – Сам предложил, а теперь злишься и упрекаешь.
   - Я попрекаю?! Ты слышал, чтоб я попрекнул тебя хоть словечком?
   - Ну вот, опять начинаешь...
  -  Ай, отстань! Жара. Как вареный сделался.
   - Ну тогда айда на твое озеро. Искупнемся, полегче станет...
   - Нет! Так мы не договаривались. Вот споймаем хоть парочку ужей, тогда...
   - Ага! Так они тебя и дожидаются. Им, поди, теперь жуть как жарко. Прячутся в тенечке где-нибудь... 
   - Где ты увидел тень в этой дохлой Степи? – возразил Ваня.
   - А много ли им надо? Небось, отыскали перекати-поле, им и довольно. Вань, а почему некоторых людей называют «перекати-поле»?
   - Почем мне знать.
   - А я знаю, кажется...
   - Тогда чего ж спрашиваешь?
  - Да так.. Надо же время убить.
   - Ты зачем в Степь пошел – время убивать или ужей ловить?
   - И вправду думаешь, будто мы словим тут хоть одного завалящего ужонка? Что-то мне не шибко верится...
   - Не шибко! – передразнил его цыганок. – А ты поверь. Без этого жить нельзя.
   - Без ужей? – хмыкнул Петя.
   - Без веры! – с грустью и одновременно укором поглядел на него Ваня. – Эх, человек – два уха. Да если б я не верил, что из меня когда-нибудь артист получится, разве выучился бы я так скоро читать и писать? Конечно, с твоей помощью, - спохватился Ваня. – Но в свою мечту всё равно надо верить.
   - А ты это правда про ужей знаешь? Вдруг набрехали про них...
   - А вот и нет, вот и не набрехали. Потому что такого не придумаешь, - убежденно сказал он. – А не веришь, так сам потом увидишь. Нам главное споймать хоть одного.
   И тут Петя, несмотря на дикую усталость и вялость, разлившуюся по всему телу, расхохотался.
  -  Перегрелся, что ли? – не понял Ваня.
   - Угу! Счас брык и ножки кверху, - заливался Петя.
   - Ну чего ты? – хмыкнул Ваня.
   - Да так... Знаешь, почему некоторых людей называют «перекати-поле»? – постарался он отвлечь внимание друга. – Потому что они корней лишились. Куда ветер дунет...
   - Не смешно! – сплюнул Ваня и подозрительно поглядел на друга. – Совсем не смешно, - хмуро повторил он и, загребая босыми ногами дорожную пыль, побрел дальше.
   «Конечно, не смешно, - размышлял Петя. – Смешно другое: утром Ванюшка мечтал о нескольких ужах, потом о парочке, а теперь согласен и на одного. Со смеху можно помереть, да неохота. Да от такого сумасшедшего солнца все ужи давным-давно поиздыхали. Им и есть-то нечего тут, а о воде вон даже трава думать перестала. Вся иссохлась от жажды. Теперь хоть сколько дождей прольет – всё без толку. До будущей весны Степь померла...»
   И лишь подумал об этом Петя, как цыганок, едва волочивший ноги, завопил во весь голос, сиганув в придорожную канаву.
   - Ты чего? – кинулся за ним Петя. Ему на миг показалось, будто Ванюшка от жары рехнулся. А что, побудешь в таком пекле часика три и готов. Вон как вчера с ним, Петей, случилось... А Ванюшкина голова чем крепче?
   - Я ж говорил, говорил! – ликовал Ваня. – Я, брат, слов на ветер не бросаю. Гляди-ка. Ишь ты, думал ловчее меня. Да не тут-то было: ловчее Вани-цыганка нет никого, - хвастался он, удерживая в руках лениво извивающегося ужонка.
   - Какой заморенный! – недовольно пробормотал Петя. – Что-то он не очень-то похож на исполнителя серьезных желаний, - усомнился он. – Больно зачуханный. И глаза вон совсем закрыты, того и гляди концы отдаст.
   - Сам скорее отдашь, - разозлился Ваня. – Другой спасибо сказал бы, а ты...
   - Ладно, не дуйся. Я ж это - от радости. И потом, ты же не виноват, что он такой... не слишком солидный.
   - Ты больно солидный! – огрызнулся Ваня. – Вы только поглядите на этого умника! Где ты в этой дохлой Степи сейчас откопаешь порядочного ужонка? Хоть такой поймался... Я, по правде говоря, уже и  не надеялся, - признался он.
   - Я и подавно...
   - А что ужонок с виду не очень показался – не беда. Мал да удал. Для желания сойдет и такой...
   - Да уж теперь-то он никуда не денется! Не выпущу. Как миленький будет исполнять желание. А что? Ты, Вань, не думай, я не какой-нибудь жадина и только о своей мечте думаю. Ему у меня будет не хуже, чем в этой Степи. Я и молоком его выпою и хлеба дам.
   - Очень ему нужен твой хлеб! Теленок он, что ли. Или овца? Ему мошек подавай, может, и лягушонка захавает или мышку, - со знанием дела рассуждал Ванюшка. – Правда, лягушек у вас в поселке вряд ли раздобудешь. Не беда! Приволоку парочку с нашего озера. А мошек сам наловишь вечером, как солнце сядет...
    - Этого добра у нас хватает, - согласился Петя.
   - А он прохладный. Попробуй-ка. Не дрейфь, приложи руку.
   - А он... не укусит?
   - Да ты что, Петушок! Боишься? – Ваня обнажил в улыбке свои белоснежные зубы.
   «И чего они у него такие белые? – в который раз позавидовал Ваниным зубам Петя. – Такая пылюга в воздухе, а им хоть бы хны...»
   Он осторожно погладил дрожащими пальцами ужонка. Ничего, оказывается, страшного. Его тельце и вправду было гладким и прохладным.
   Тем временем Ваня торопливо заправил в штаны рубаху, застегнул две пуговицы – остальные были оборваны – и сунул ужонка за пазуху.
   - Уу-оо-аах, - выдохнул он и, закатив глаза, захихикал.
   Петя вытаращил глаза.
   - Ну ты даешь! Не такой он и холодный. Можно подумать, будто у тебя там льдышка, - кивнул на Ванин живот.
   - Да больно щекотно.Может, ты к себе его переложишь? – предложил Ваня.
   - Я... тоже ужас как боюсь щекотки.
   Ему уже нравился этот ужонок. Чем черт не шутит, вдруг и правда он принесет ему удачу. Но чтоб держать за пазухой... и потом... вдруг он вовсе и не ужонок, а... гадюка? А что? Они в Степи тоже попадаются.  Не так, конечно, часто, но всё равно... Правда, у этого по бокам головы два желтых пятнышка, однако осторожность, как говорит мама, никогда не помешает...
   - Ну ладно, на сегодня ужей довольно, - зевнул Петя. – Айда поможешь донести его до поселка.
   Ваня с подозрением взглянул на друга, хмыкнул, но упрекать в трусости не стал.
   «Многие побаиваются всяких там ползучих гадов. Ужи не ядовитые – это всякий знает, а все равно страх не каждый может пересилить. И тут человек не виноват. Ничего, пообвыкнет и Петушок», - рассудил Ваня, а вслух сказал:
   - Ты что же по такой жаре прям счас домой поплетешься?
   - А что делать? Его ж надо покормить, да и у меня кишки с голодухи сводит. Только это еще ничего. Я пить ужас как хочу!
   - Айда лучше к нам. Тут ближе. А до поселка топать и топать. Еще свалишься, как вчера.
   - Не свалюсь... – неуверенно возразил Петя.
   - Пошли, накупаемся вволю. Потом мамка накормит...
   - Да как-то...
   Петя не хотел признаваться другу в том, что ему было неловко идти к ним в гости. Он столько раз уже у них бывал... Тетка  Магдалина его как родного привечает, а вот Ванюшка у них – ни разу.
   Конечно, мама с радостью встретила бы его, но она не хозяйка в доме. А отчим такой скандал закатит – не обрадуешься. Только лишний раз опозорит перед человеком...
  - Ты чего замялся? Не нравится, что ли, у нас? Так прямо и скажи. Мы люди – не гордые, - принялся закипать Ванюшка.
   - Что ты?! Я с удовольствием к вам прихожу – ты же знаешь.
   - Так чего ж теперь?
   - Ты-то у нас ни разу не бывал, - как-то само собою вырвалось, а потом не удержался и поделился с Ваней своими сомнениями.
  - Ну и что? – безо всяких сказал цыганок. – Я уже не маленький, всё понимаю. Очень надо мне на твоего отчима глазеть!
   - Да нет, он вообще-то ничего, - замолвил было словечко об отчиме Петя. Ему было как-то неловко за глаза обсуждать его, пускай даже с другом. – Просто он какой-то подозрительный и немножко жадный, а так ничего...
   - Ну а я разве что-то говорю? Я-то его и вовсе не знаю. А мамка твоя – тетка мировая! Моей она знаешь как по душе пришлась.
   - Приглянулась? – обрадовался Петя.
   - Еще бы!
   - И моя вчера всю дорогу о тете Магдалине вспоминала.
   - Ну тогда пошли, - запросто пригласил Ваня. – И ничего такого не думай.
* * *
  До озера оставалось метров двадцать, когда наши приятели неожиданно столкнулись с гурьбой пацанов. Те были на велосипедах и, по всему видать, только что накупались и теперь возвращались в село.   Петя с любопытством разглядывал их. Его не столько заинтересовали незнакомые ребята, сколько велосипеды, ослепительно поблескивающие на солнце полированными рулями, ободьями и спицами.
   На миг ему даже показалось, будто в спицах вон того колеса  застряло солнце – так оттуда сыпало ослепительными брызгами. Видать, пацаны не только сами накупались, догадался Петя, но и велики свои отдраили от грязи да пыли.
   «Да что это с Ваней? – перевел он на друга взгляд. – Ужонок, что ли, его укусил? А вдруг это всё-таки гадюка? Ишь как побледнел Ванюшка...»

Межу тем пацаны окружили их тесным кольцом. Петя даже не успел их сосчитать. Но понял, что их не меньше восьми...
   - Целая стая, - зашептал Ваня. – Счас отлупцуют!
   - Ты что, цыганчик, шепчешь? – сплюнул долгвязый.
   Плевок получился слабеньким, как тут же отметил Петя, у него выходит куда лучше. А этот дылда только подбородок себе обслюнявил.
   - Да он молится, не видите, что ли? – подхихикнул самый мелкий из них.
   Петя и с пятью такими управился бы, но малявок больше не было в этой гурьбе. Примерно половина была вровень с Петей и Ванюшкой, остальные – покрупнее.
   - Ну, подеремся? – предложил дылда. – Озеро рядышком, заодно и сопатку отмоешь свою, - кивнул он в сторону Вани.
   Петя сделал шаг вперед, как бы заслоняя друга от противного взгляда дылды.
   - Ты че, шкет, под ногами путаешься? – резко двинул тот велосипедным колесом по Петиной коленке. – Схлопотать вне очереди захотел. Тебя пока не трогают, стой и не дергайся.
   - Да че с ними базарить, - поскочил маленький шакаленок, - под дыхало врезать да отлупцевать...
   - Больно надо руки марать! Зря, что ли, купались! – опять сплюнул долговязый.
   На этот раз плевок у него получился что надо! Так, наверное, не сумел бы и он, Петя. Но Ваня-цыганок смог бы даже лучше...
   - Ну-ка, цыганята, выворачивай карманы, - скомандовал дылда. – Вы что, оглохли? А может, вам помочь?
  «Цыганята? – удивился Петя. – Ну я же не цыган. Конечно, дылде лучше бы знать, что я местный. Может, тогда не стали бы издеваться. И Ваню не тронули бы...»
   И тут послышался какой-то покорно-усталый голос Вани:
   - Давайте уже, лупцуйте, да я пойду... Хватит гавкать. Ну! А его не троньте, - положил он руку на Петино плечо.
   - А он, что ли, белая ворона, что его трогать нельзя? – хихикнул шакаленок. – И его за кампанию отлупцуем. За милую душу врежем!
   - Ты, шавка, отлупцуешь?  - Петя сделал к нему шаг. – Да я и с тремя такими паршивыми хлюпиками не стал бы связываться. Больно надо!
   - Что ты мяукнул? Повтори!
   - И повторю! Воешь тут – шакал!
   - Вам нужна моя кровь? – завопил вдруг Ваня. – Ну, налетай! А его не троньте: он ваш, местный, он не цыганенок. И за меня не отвечает.
   - Ты чего орешь? Ты че тут страху нагоняешь на честных пацанов? – двинулся к нему долговязый. – Че пасть сою черную разеваешь? Да вы гляньте, у него же пасть черная, как у бешеной собаки.
   - У-ууу, сучье отродье! – закричал пуще прежнего Ванюшка. – Оскорбляешь, да?
   И тут на стаю посыпались такие отборные ругательства да проклятья, которые Пете не приходилось слышать не только от отчима, но и от кого-либо  из поселковых мужиков. Даже в дни их зарплаты, когда они едва держались на ногах, зато языками чесали так, что заборы трещали...
   - Ишь ты! – дылда замер – так он был ошарашен. Но удивление в его нахальных глазах довольно скоро растаяло, и он скомандовал Пете: - Ну-ка, открой рот!
   - Зачем? – удивился тот.
   - Открой, а то пасть порву! – рявкнул дылда.
   Петя открыл.
   - Загляни! – скомандовал он мелкому. – Ну, какого цвета пасть? – нетерпеливо спросил он.
   - Да... как у всех, - пожал тот щуплыми плечами.
   «И чего он там разглядывает, дурак? – недоумевал Петя. – У всех же людей языки и нёбо одинакового цвета. Счас как клацну зубами за его шустрый нос, чтоб не совал...»
   Но малявка уже отскочил.
   - Отойди в сторону! – скомандовал Пете дылда. – Раз ты не цыган, с тобой потом поквитаемся. А ему счас пасть рвать будем, чтоб красная была, как у всех. Гы-гы-гы, - заржал он.
   «Какие-то странные у этог долговязого типа глаза, - удивляется Петя. – Вроде, смотрит на меня и совсем не видит. Может, он больной? Может, у него с мозгами не лады?»
    - Хи-хи-хи, - подхватил шакаленок и остальные нестройно засмеялись, стараясь угодить вожаку.
   - Ну, кому сказано! – рявкнул он Пете.
   - Уйди! – Ваня толкнул друга плечом. – Тебя тоже потом отлупцуют, но не так зверски, как меня. Вытерпишь.
   - Нет! – взвыл вдруг Петя от отчаяния и ненависти к дылде, шакаленку и всей этой поганой волчьей стае, которая, по его мнению, так стремилась угодить своему чокнутому на всю голову вожаку. – И мне рвите пасть – я тоже цыган! Вот! Бейте, вонючки! Шакалы! Сучье отродье!
   Он выкрикнул еще парочку ругательств, которые успел запомнить из недавно прозвучавших Ваниных проклятий.
   Дылда поглядел на него спокойно и спросил:
   - Всё?
   - Представь себе! – огрызнулся Петя.
   «Ну теперь они нас уделают!  Эх, черт, пропал ужонок. Столько времени потратили – и ему счас башку оторвут. Они же звери!»
   - Пошмонайте сперва их. Может, чего ценного найдете, - распорядился долговязый.
   Пацаны быстро побросали велики, схватили Ваню и Петю за руки, а мелкий принялся ловко обыскивать. Было видно, что он изрядно поднаторел в этом непростом деле.
   - У белого цыганенка ничего нет, - хихикнул он, хлопнув Петю по животу.
   - Давай теперь того шмонай! – нетерпеливо прикрикнул дылда.
   - В карманах пусто. Они и вовсе дырявые. У-уу, рвань , - замахнулся он на Ваню.
   - Смелый, гад, да? Смелый? – взвыл от злости цыганок. – Когда все навалились, ты, шакал, смелый. Погоди, доберусь до тебя, мокрое место останется!
   - Не грози! Ты еще спляшешь нам на пузе! – хохотал долговязый.
   - Ложись на спину, спляшу на твоем!
   И вдруг послышался душераздирающий вопль мелкого. О, как он заорал! Даже в фильмушках про ужастики Петя не слышал таких воплей.
   Сначала было долгое, чуть ли не в целую минуту:
   - Оо-ооо –  ааа - ыыы – ээээ...
   Потом:
   - Зз-зззз-ззз...
   Но слово «змея» он так и не успел выговорить, потому что из Ваниной за пазухи показалась голова ужонка.
   - Змеелов! – разом выдохнули пацаны.
   - К-колдун! – ахнул перепуганный малявка , кубарем отскочив от Вани. – Все цыгане колдуны. Ату его, пацаны, - клацал он зубами, сжимая в руке неизвестно откуда взявшийся глиняный ком.
   «Счас камнями закидают, - тоскливо подумал Петя. – Теперь конец. И как только так легко мы попались в их лапы!»
   Ему вдруг захотелось всё объяснить им: и про велик, о котором он мечтает, и про ужонка, без которого вряд ли сбудется его мечта, и еще про то, что вот через пять дней наступит первое сентября, и без велика ему, Пете, хана – в пятый класс придется каждый день ходить пёхом почти восемь километров в село и обратно столько же, тогда как у других поселковых ребят есть велики и им начхать на эти долгие километры...
   А он, Петя, переживает день и ночь. Не станешь же всякий раз клянчить у пацанов, чтоб подвезли. Стыдно просить.
   «Ну люди они или и вправду волчья стая – безмозглая и свирепая, - чуть не плакал Петя. – Неужто не поймут, если им всё по-человечески рассказать? Обязательно поняли б, если б не Ваня, который ужасно злил их только тем, что он не как все. И чего они, как самые распоследние гады? Какая разница, кто есть кто? Лишь бы человек был нормальный. Разве национальность что-то значит? Среди этих пацанов тоже не все одной национальности. Так чего ж тогда они так люто возненавидели Ваню-цыганка? А может, они не виноваты в этом? Может, и у них такие же бешеные отцы, как мой отчим, который все свои беды валит на других? Вот и в воровстве коня заподозрил тетку Магдалину и Ванюшку... Может, отцы этих пацанов такие же шакалы, как и они сами? Но я же не беру пример с отчима. Я же стараюсь жить, как человек...»
   - Эй вы, вонючки трусливые, - рявкунул дылда. – Ужонка испугались? Гляди, в штаны наложили, - потянул он своим длинным носом.
   - И вправду ужонок...
   - А мы думали...
   - Да че тут думать?! Дураку ясно, что не гадюка. Какой дурак змею за пазуху положит?
   - А может, он колдун...
   - А вот мы счас проверим...
   И град кулаков оглушил, придавил, бросил Петю и Ваню наземь. Посыпались бесчисленые пинки, а кругом – пыль столбом. Не продохнуть.
   Пете казалось, будто воздух превратился в сплошную пыль. Солнце спалило всё вокруг – и землю, и воздух, и людей, перетерев всё это в мелкий, противный, липкий порошок. И остались в этой страшной Степи они вдвоем – Петя и Ваня. Но и их скоро разотрут в едкую пыль и пустят по ветру. И не останется на Земле их следа.
   - Рви ему пасть! Да не бойся!
   Петя не видел вокруг себя никого. Лишь по голосу сквозь тягучий звон в ушах различал обрывки фраз-команд, принадлежащих дылде.
   - Порви ему рот и завтра поглядим: срастется, значит, он и правда колдун. Тогда только камнями будем при встрече лупцевать, а руками – ни-ни! А если не зарастет, тогда он никакой не колдун, и мы еще попляшем на его пузе. Ишь ты, на моем хотел... – подзуживал себя и остальных дылда.
   Петя извивался всем телом, пытаясь вырваться из плена голых пяток, которые безжалостно шлепали по его животу, груди, лицу и рукам. Он хотел вырваться, чтобы хоть чем-то помочь Ванюшке.
   Эти шакалы на всё способны, думал он, они и правда разорвут ему рот. Как же быть тогда с театром? Ведь туда берут только красивых...  Петя даже всхлипнул.
   Он было собрался заорать: «Ванюшка так мечтает стать пртистом. Куда он с разодраным ртом? Сволочи! Отпустите!», но тут чья-то ступня плотно зажала ему губы.
   Петя изловчился и ухватился зубами за эту ненавистную пятку, которая так больно давила на его рот.  Хозяин пятки завопил не своим голосом и так лягнул по Петиному носу, что у него потемнело в глазах...
* * *
   Друзья приходили в себя медленно. Поскуливая, словно  беспомощные слепые щенки, они наощуп ползли друг к дружке. Столкнувшись лбами, долго принюхивались.Попытались приподняться на ноги, помогая друг другу. Но выкрученные руки и разбитые тела не слушались. Тогда Ваня, из последних сил выдохнул:
   - К озеру... там вода...
   И они медленно поползли к пахнущей тиной воде, как будто она способна была исцелить их раны, полученные в неравном бою.
   Не сделав даже малейшей попытки сбросить с себя одежду, превратившуюся в жалкие лохмотья, они с неимоверными трудностями достигли теплой воды и погрузились в нее...
   Ссадины, синяки и кровоточащие раны неприятно пощипывали, будто их смазали йодом.  Пете хотелось плакать, но он терпел.
   Терпел и Ваня, отфыркиваясь гораздо шумнее, чем обычно, когда им с Петей приходилось купаться. И Петя подумал, что цыганок делает это нарочно, чтобы заглушить боль и не показаться слабаком.
   Он был благодарен другу за это: ведь не станешь же скулить и хлюпать носом, если рядом человек, не проронивший ни слезинки, хотя и ему досталось не меньше, чем тебе...
   Постепенно боль затухала, словно озерная вода и впрямь обладала волшебными свойствами.
   «Чудно! – думал Петя. – Никогда бы не поверил, что после такой отчаянной драки смогу еще двигаться и встать на ноги. Правда, в воде это не так и трудно, но всё рано...»
   - Ну как? – подал голос Ваня, покосив заплывшим глазом.
    - Терпеть можно. Вот только рубаху и штаны изодрали на лоскуты. Как теперь домой заявлюсь?
   - Нашел о чем жалеть! Главное, живые остались... Не боись, найдутся у меня лишние штаны и рубаха тоже. Мамка как-то приволокла целый узел барахла... Старенькое, конечно, всё. Новое кто отдаст. Но приодеться запросто можно. Лучше, чем голым задом сверкать...
   - Лучше, - согласился Петя, сразу же повеселев. – А мы здорово им врезали!
   - Не знаю, как им, но они нам – точно! Отлупцевали под первое число! Думал, забью гады. Ну и зверье! В таких потасовках мне не приходилось бывать, - покрутил он черной головой, словно проверяя на месте ли...
   Петя обратил внимание, что после драки что-то сталось с Ваниными кудрями: они уже не казались такими густыми. Видать, выдрали, звери, не один клок...
   Но расстраивать друга не стал. Эка печаль, подумал он, отрастут еще.
   - Ой, Вань, а куда ужонок подевался?
   - Свернули башку, нашему ужонку. Я же говорю – шакалы! Нечестно дрались и ужонка не пожалели.
   - Ты точно знаешь... про ужонка? – задрожали у Пети губы. – Может, он уполз?
   - Разодрал тот дылда, а шакаленок малой в пыль втоптал нашего ужонка – мокрого места не оставил.
   В Петиных глазах затуманилось, он почувствовал, как щекам вдруг стало горячо.
   - Ты чего, Петушок? Споймаем еще одного. Будет тебе велосипед.
   - При чем тут велосипед? Ужонка жалко. Он ведь им ничего  такого не сделал, а они... Мы поймали его, как будто на смерть... специально...
   Петя больше не скрывал слез от друга, жалея одновременно и загубленного ужонка, и свою растоптанную мечту.
   У Вани, глядя на него, тоже вдруг защипало в глазах, и он тоже, не таясь, захлюпал носом. А потом и вовсе расплакался – отчаянно, навзрыд. Наверное, понимал, что эта драка для него не последняя и много еще шишек предстоит ему набить  в этой несправедливой жизни.
   Так они сидели по шею в воде и оплакивали каждый свое, а вместе – нескладную свою судьбу. Только вряд ли еще догадывались об истинной причине. А может, и догадывались? Как знать...
* * *
    Солнце скрылось наконец за горизонтом, полоснув в последний раз стыдливо по земле темно-малиновыми лучами. Степь полыхнула в вечернем мареве, как будто обрадовавшись короткой передышке. Теперь до утра можно было наслаждаться долгожданной прохладой.
   Петя и Ванюшка орудовали возле костра, готовя ужин. А тетка Магдалина, вытащив из узла барахлишко, покопалась в нем, отыскала штаны. Однако они оказались не по росту длинными для Пети. И тогда она взялась укорачивать штанины. Рубаха пришлась в пору.
   Еше раньше, увидев ребят, она по их виду обо всём догадалась и лишь печально обронила:
   - Изверги!
   Больше не промолвила ни слова. То ли привыкла к тому, что ее Ванюшка вечно попадает в переплеты, то ли понимала, что возмущаться бесполезно...
   - Мам, похлебка, кажись, готова. Снимать, что ль, казан?
   - Пускай чуток упреет. Да, чуть не забыла. В сумке возьми кусочек сальца – надо съесть: холодильника нет, как бы не испортилось.
   - Оно ж соленое, что ему будет?
   - Много ты понимаешь... Господи, и когда мы уже по-человечески заживем! Как люди... – зевнула тетка Магдалина.
   - От меня это, что ли, зависит, - развел руками Ванюшка. – Погоди, вот вырасту, стану артистом, заработаю вагон и маленькую тележку денег и купим себе собственный дом. Потом телевизор, холодильник и машину, - перечисляет он. – Я буду тебя всюду катать...
   - Ишь ты! – вздыхает она. – То-то все сёла объездим. Душеньку свою отведу! Это сколько же добрым людям нагадать можно, - мечтательно вглядывается тетка Магдалина в курящееся легким туманом озеро.
   - Не-а, мамка! Гадать я тебя возить не стану. Еше чего! Ну там по магазинам, на базар, в театр, конечно, а гадать – нет. Я ж буду артистом. Зачем тогда тебе гадать? И так проживем.
   - Твоя правда, сынок. Тогда незачем, - улыбается она. – Тогда мы и без гадания прокормимся.
   Петя слушал их  и ему было грустно, потому что и он очень часто мечтал о том дне, когда вырастит и уже ни от кого не будет зависеть.
   Станет работать и запретит своей маме ездить на базар с тяжеленными сумками и стоять в рядах  торговок в жуткий зной и лютый холод. Сколько можно шастать по базарам и потом еще держать отчет перед отчимом за каждую копейку!
   А он, точно паук, не успокоится, пока все соки не выжмет. И всё-то ему мало, всё гребет и гребет под себя. И куда ему столько денег?
   У всех людей есть в доме и телевизор, и холодильник, и стиралка, и мебель всякая. А у них... целых два холодильника: всё боится, что сметана, молоко да яйца испортятся. Всё для базара... Зато ни телевизора, ни стиральной машины нет. И маме приходится руками ворохи белья перестирывать. А он, Петя, даже мультик не может посмотреть.
  «Даже Ванюшка и тетя Магдалина привольнее живут. Не то, что мы...»
   - Ну что? – прервала Петины мысли тетка Магдалина. – О чем закручинился, молодец? Давайте-ка, ребятки, ужинать.
   После ужина она попросила Ванюшке принести из палатки гитару. Ваня не раз хвастал, как его мать здорово играет на гитаре и поет, но лично Пете слышать пока не приходилось.
   И теперь у него даже сердце защемило, когда она взяла первые аккорды, привычно проведя сильными пальцами по струнам.
   Она задумчиво глядела на уплотняющиеся клубья тумана, которые окутали всё озеро, уцепившись рваными краями за прибрежный камыш, и перебирала струны.
     Печальные звуки уплывали в уснувшую Степь. Потом тетя Магдалина вдруг с силой ударила по послушным струнам, и ее надрывно-грудной голос родил незнакомое для Пети слово. И Ванюшка, словно откликнувшись на это призывное слово, быстро подсел к матери, и они дуэтом запели протяжную песню, от которой у Пети как будто бы распахнулась грудь, и сердце забилось часто-часто, готовое вот-вот выпорхнуть и улететь к мерцающим звездам.
   Петя не понимал слов и не знал, о чем эта цыганская песня, но в то же время ему казалось, будто он всё, ну совершенно всё, понимает.
   Чудно, думал он, почему, когда очень хорошая музыка и здорово поют, совсем не обязательно знать, о чем песня? А какой четкий голос у Ванюшки, как он ладно поёт! Ну прямо настоящий артист! Его хоть сейчас в театр – многих за пояс заткнет.
   А может, и правда его друг когда-нибудь станет знаменитым на всю страну или даже на весь мир? И потом они встретятся и станут вспоминать о своем детстве. Ох, и посмеются! А может, и не будут смеяться, а наоборот, им станет грустно.
   А вдруг тогда он меня не узнает? Нет, узнает, потому что теперь он может читать и писать. Они будут переписываться. А когда вырастут, обязательно встретятся и придут на это озеро. Разожгут костер и сварят похлебку. Даже если к тому времени у них будет много-премного всякой еды, они всё равно сварят похлебку или уху и станут рассказывать друг другу, как жили все эти годы...
* * *
   В Степь пришел сентябрь. А еще раньше обрушился черный ураган, принесший с собою обильный ливень. Дождь долго и терпеливо омывал умершее тело Степи, словно надеялся оживить  ее. Потрескавшаяся от долгого безводья земля жадно пила, захлебываясь, запоздавшую воду, и никак не могла утолить жажду.
   И всё-таки после ливневых дождей Степь прихорошилась, посвежела лицом, издавая какой-то особый, только ей присущий аромат, настоенный на полыни и рано увядших цветов.
   И акации уже не казались такими чахоточно-пришибленными нищими родственницами Степи. И хоть зеленых листьев на колючих ветках почти не оставалось, все равно умытые дождем, акации приветливо и чуть-чуть стыдливо шелестели на полынном ветру, позабыв, казалось, о всех своих обидах, связанных с засушливым летом. Главное, они выстояли, несмотря ни на что. А нарядное зеленое платье у них еще будет, его им непременно подарит будущая весна...
   Петя возвращался из школы. Ребята укатили на велосипедах. Возможно, они и не оставили бы его одного, напросись он в попутчики, по очереди, но довезли бы...
   Однако Петя с первого же дня дал себе слово не быть нахлебником и ни к кому не навязываться в попутчики, а ходить пешком.
   «Мне не привыкать... Отчим теперь уже не купит велик – это ясно, как божий день. Ну и что... Зато я с мамкой договорился. Каждый месяц она теперь будет откладывать пособие – те пять рублей с копейками – отдельно. Глядишь, к лету, может, наберется. А что? Запросто накопим, - успокаивал он себя...»
   Несколько дней Петя не виделся с другом. Они перестали встречаться с тех пор, как в школе начались занятия. И хоть ближе Вани-цыганка у него друзей не было, он и от него не захотел помощи. А ведь Ваня еще перед самым первым сентября предложил свой план:
   - Утром будешь доходить до озера, а уж отсюда я подброшу тебя до села. После уроков опять – к нам, а до поселка – на велике. Куда меньше придется бить ноги, чем всю дорогу пёхом.
   - Обойдусь! Это ж только до зимы. А потом нас станут возить в школу и обратно на автобусе или на крытой машине...
   А чтобы Ваня и дальше не терзал ему сердце своей заботой, Петя и вовсе перестал с ним видеться. Но, конечно, не только поэтому. В пятом классе уже куда больше стали задавать на дом, да и от забот по хозяйству Петю никто не собирался освобождать. Так что времени свободного у него почти и не оставалось.
   Однако сегодня не вытерпел и решил заглянуть к Ване. Завтра воскресенье и об уроках можно не думать...
   Может, заодно договоримся, как проведем время завтра, размышлял Петя, а то скоро они покинут озеро...
   И только подумал об этом, как рядом затормозил велосипед.
   - Зазнался? – Ваня лихо спрыгнул с седушки. – Не заходишь... Я уж подумал, не случилось ли чего...
   От быстрой езды он сильно запыхался и теперь едва переводил дух.
   - Некогда...
   - Деловой! -  хмыкнул Ваня. – Неужто и дружба врозь? Даже и не попрощаемся, как люди...
   - Ты чего, Вань? – упавшим голосом спросил Петя. – Вы ж еще месяц собирались пожить тут...
   - Планы поменялись, - вздохнул Ваня. – Я, конечно, не против и зазимовать тут, да мамка торопит.  Говорит, что и так больше недели занятия в школе идут, не пропускать же, мол, теперь, когда я умею читать и писать... зачем терять еще год.
   - Вообще-то она права, - согласился Петя. – Тебе надо учиться.
   - Ну вот, - продолжал Ваня, ведя аккуратно свой велосипед – А вчера пришло письмо от дядьки из одного городка. Это в центре России. Он пригласил нас к себе. Довольно, пишет, нам скитаться. Дом у него большой – места всем хватит. А мне, мол, давно пора взяться за ум и ходить в школу. Он тоже прав...
   - Прав, - опять согласился Петя.
   - Ну еще в письме расписал, что в ихнем городке есть собственная музыкальная школа - детская, и что меня могут туда взять... Представляешь7 Буду учиться играть на скрипке. Это же здорово! А?
   - Еще бы...
   - Ты, что ли, не доволен? – насупился вдруг Ваня.
   - Я рад... за тебя, Ванюшка, - с трудом выдавил из себя Петя. – Только вот расставаться не хочется...
   - Мне тоже, - вздохнул Ваня. – Но зато моя мечта сбудется. Представляешь?
   - Угу...
   Петя не мог говорить, потому что боялся расплакаться. Разумеется, он был рад за своего друга, да только  вдруг пронзительно ощутил, как ему одиноко без него будет.
   Он  было попробовал улыбнуться, но улыбка получилась какой-то кривой и некрасивой, ка будто внезапно разболелся зуб.
   - Ладно, не расстраивайся, - успокоил его Ваня. – Не навсегда же, - не очень уверенно сказал он. – Мамка моя, ты знаешь, больно любит вольную жизнь, на месте долго не усидит, да и я вряд ли долго выдержу. Не успеешь глазом моргнуть, а мы опять – сюда, на озеро. Очень уж мамке глянулись эти места... А теперь давай-ка зайдем к нам.
   - Помочь вещи собрать? – сглотнул горький комок Петя. – Айда.  А что, я помогу..
   - Какие там вещи! Пара узлов... Ой, Петушок, уже и грузовик подъехал. Гляди! – кивнул он в сторону места, где еще вчера стояла палатка. – Давай скорее! – поторопил он Петю. – Мамка просила, чтоб я тебя привез.
   - Зачем?
   - Ну... попрощаться и вообще... – как показалось Пете хитровато усмехнулся Ваня.
   - Ребятки, пошибчее! – завидев их еще издали, крикнул тетка Магдалина.
   Когда они подошли, запыхавшиеся, она объяснила, что шофер куда-то торопится, и она насилу уговорила его, чтоб подбросил до полустанка. Скоро пригородный поезд – не опоздать бы...
   - Хорошо, что пришел, Петенька. А как же! Жили дружно, по-людски и попрощаемся, - сказала она. – Что закручинился-пригорюнился, добрый молодец?
   - Да ему неохота расставаться, - принялся было объяснять Ваня.
   - А кому охота? – вздохнула она. – Мамке своей привет передавай, кланяйся. Авось, еще когда пути-дорожки сойдутся. Добрая она у тебя, а счастья у нее нет. Готова людям последнее отдать, а у самой жизнь-кручинушка всё не ладится. Но за все ее муки тяжкие,за всю горечь грькую счастье привалит ей невиданное. Она уж и надеяться перестала, а того не ведает, что счастье рядом ходит...
   -  Мам, ты чего? – насупился Ваня. – Ты зачем ему гадаешь?
   - Не сбивай с мысли! – цикнула она. – А счастье ее в тебе, Петя-Петушок, золотой гребешок... Да, - повторила она твердо, - как мое счастье в Ванечке моем сладком,  так и Варваре – матери твоей – тобою отплатится за ее великие и несправедливые муки. И счастливее вас на свете не будет никого.
   Очень уж добрые слова говорила тетка Магдалина! Больно ласково глядели ее глаза. Радоваться бы Пете, да только ком в горле мешал ему улыбнуться тете Магдалине в знак признательности.  Хотелось Пете поблагодарить ее за всё, да не мог – рот словно судорогой свело.
   И тогда кинулся он к ней, как кидался в объятия своей матери в самые горькие минуты жизни, и забился в плаче.
   - Ну-ну, поплачь чуток, добрый молодец, вся горечь и выйдет со слезами. Незачем держать ее в себе. И дай Бог встречать тебе на пути лишь добрых людей.  А теперь нам пора. Ну, Ваня, прощайся с дружком своим да одари его на память...
   Цыганенок неуклюже обнял Петю, чмокнул его в щеку. Потом нагнулся, поднял с земли велосипед , лихо подкатил его, держа за седушку, и крикнул:
   - Держи, браток! От нас с мамкой. Езди на здоровье!
   - Ты что, Ванюшка? – не понял Петя. – Вы ж уезжаете. А как я потом верну его? – кивнул он на велосипед.
   - Зачем возвращать? Теперь он твой. Ты же мечтал. Вот твоя мечта и сбылась...
* * *
   По правде сказать, до Пети всё еще не дошло, что его мечта и в самом деле сбылась. А грузовик уже отъезжал, просигналив на прощание.
   Тетка Магдалина утирала краешком белого платочка глаза и что-то говорила шоферу. Ваня махал рукой из кузова и улыбался одним лишь ртом – глаза его оставались печальными и задумчивыми.
   «И все-таки у него классные зубы. Ровные-ровные, - подумал Петя. – Таких мне не приходилось еще видеть. Может, поэтому и улыбка у него такая добрая и очень красивая. Как у артиста...»
   А грузовик уже выруливал на дорогу, оставляя позади себя клубы пыли и гари.
   «Вот и всё, - вздохнул Петя, - вот и сбылась моя мечта. Но тогда почему я не радуюсь? Почему мне хочется плакать? А они, - подумал он о Ване и тете Магдалине, - как вольные птицы: надумали и снялись с озера. И полетели в другие края... А я? Мне, видать, придется еще долго жить в этой Степи. Ну и пускай. Ведь тут моя родина...»
   Он втянул в грудь побольше воздуха, настоенного на терпкой полыне, и ком в горле стал потихоньку таять.
________________________________

©А.Акишин. Веслосипед. Повесть

© Все права защищены. Перепечатка по частям или целиком разрешается лишь с письменного разрешения правоприемника realstorieshl@gmail.com

Вступайте в нашу группу ВКонтакте "Проза от Александра Акишина": https://vk.com/club163192575