Открою секрет. Когда-то, давным-давно, я был как бы крестьянским пацаном из тургеневского "Бежина луга" и гонял коняг-тяжеловесов с городской лесопилки в ночное. Претенденты поскакать без седла и без узды обязаны были подраться между собой, и мы дрались "до первой крови". Судьёй был угрюмый конюх-старик, бывший грозный кавалерист, намотавшийся по фашистским тылам под командой Ковпака.
Яростно вцепившись друг в друга, мы валялись в коричневых от «горбылей» отстоях древесных опилок. Потому что ударить прямо в лицо нам было слабо, "не по-людски".
Пацаны в очереди подраться были все старше меня, довоенные, безотцовщина, уркаганы, привыкшие добывать хлеб воровством и кулаками.
Скакать на коне рысью или галопом – это не то что скакать от выпивки и наркоты на Майдане за деньги заокеанских оккупантов. Тут треба особое уменье. Потому что каждый конь имеет характер и каждый по-своему норовит сбросить седока. Особенно таких маленьких рахитичных упырышей, каким я оставался и четыре года после войны.
В конце концов, после нескольких схваток мне доставалась самая последняя лошадь в розыгрыше - Лохматая Манька, пегая, в мелкую крапину, низкорослая, широкозадая и медлительная старая кобыла-тяжеловоз. Претендентов на неё оказывалось не слишком, биться на кулачках мне пришлось всего пару раз, не больше. Я начал, было, даже воображать, что соискатели счастья боятся моих кулаков. Но это оказалось далеко не так.
В первый раз, подведя свой трофей к груде неошкуренных брёвен, я хозяйственно вскарабкался на Маньку, но едва кавалькада тронулась, кобыла резко остановилась и я усугробился, но мягко. Раздался хохот моих товарищей-переростков. Они ржали, как кони. По дороге к выпасу лошажка сбросила меня ещё трижды, но не убежала. Не то ей лениво было, не то из пакости.
При ровной рыси или стремительном галопе мой конь шарахался в сторону, ускорялся или на мгновение тормозил. Устроишься ближе к холке – слетаешь от внезапного рывка, не успеешь и ножонками обжать лошажье тулово. Сдвинешься на круп – так потдаст снизу, что кувыркаешься в воздухе. И всякий раз пацаны довольно пересмеивались. Таков наш рабоче-крестьянский хъюмор: смеяться над слабым и уродистым. Вскоре похихушки прекратились сами собой. А я отряхивался, подводил свою Буцефалиху к бугорку и вновь вспрыгивал на её широкую спину, ёрзая и промахиваясь.
В другой раз я выпросил у конюха щётку и скребницу? Тот удивился, поматерился, но дал. В ночном я расправил Маньке гриву и чёлку, вычесал их от колючего репья, поводил по крупу и по оковалкам ног счищая налипы, добрался до хвоста и лошадь от непривычки скалила на меня жёлтые зубы. Но каверзы её от моего интеллигентского ухода не уменьшились.
Зато как хорошо, раздольно в ночном у костра! Кони пасутся невдалеке по зелёным откосам распадка, хрупая челюстями, а в подножии – извилистая горная речушка и на излуке или в старице, как в колдовском круге, сказочным красным яблоком полыхает костёр.
К этому году мой отец-инвалид обрёл какую-то финансовую силу и обнаружил, что в моём-то возрасте я до сих пор щеголяю по улицам, загребя пыль и грязь босыми ногами. В результате я был "перекован" в новенькие кирзовые сапожки и плотный, цвета молодой зелени, х/б лыжный кустюмчик. В ночном стало теплее и уютнее.
А ещё значительнее позднее, я обнаружил, что "моя лошадь" по кличке Манька, была на самом деле мерином, то есть, кастрированным жеребцом, чем и объяснялся его дурной характер..
С возрастом, мой опыт знакомства с лошадьми и людьми позволил мне понять этимологию фамилии потомственного аристократа из рода Гиппократов. Вопреки некоторым источникам, он не лечил коней; он - "Укротитель Гиппо". А лекари – это другое сословие, это - эскулапы. Но, конечно, всё это было задолго до «Клятвы Гиппократа», лжеисторических заявок «укров» и каких-то никому не известных завоевателей древней Греции.
Вывод мой далеко идущий. Господь создал человека и коня одновременно. Как и других домашних животных. В помощь людям. И они, завися друг от друга, так сживались, что оказывались не разлей вода. Ходили даже легенды о кентаврах - коняк с человечьей головой.
Правда, новейшие исследователи утверждают, что это были скифы - праславянские предки. Объяснение этой мифической выдумки лежит на поверхности. Жизнь скифов была нераздельна с четвероногими животными. Как грибы в тёмных лесах, как птичьи гнеёзда на деревьях и белки в дуплах.
Когда скифы атаковали врага, они лавой сверзались на них со стороны солнца, чтобы ослеплять лучников и тогда, действительно, головы скифских всадников, возвышаясь над конскими крупами, затеняя лошажьи головы.
Гиппократ благосклонно посетил скифов. Как я посетил холодную Северную Америку. Хотя бывал и в знойной пустыне Невада, и на жарких Карибах...
Одной из неудовлетворённых моих страстей остались ипподромы. Бывал я на скачках в Монреале, гонял на своей тачке в Оттаву. При общем возбуждении, памятуя о некоем писательском долге, от ставок я удерживался. В конце концов, пристрастился я к игре в казино. Оправдываясь перед собой необходимостью отдыха и смене впечатлений.
Ну их нах, совсем!
Добавлю также, что служить по первому году в армии мне пришлось в двухэтажных конюшнях красного командарма Семёна Будёного.
Кони воспеты во всех языках мира. Некоторых животин помнят поимённо. От милейшего Лошарика до вышеупомянутого мной Буцефала - коня-лошади полководца Александра Македонского, тоже ведь славянина...
Наконец, " все мы немного лошади", - трогательно писал когда-то футурист Маяковский!
И бессмертное вот это:
«Ну что за кони мне достались!...»