Передо мной лежит прочитанная повесть «Побережье». «Простенькая мелодия, которую насвистывал прохожий», разрослась в ней до величия классики Древней Греции. Тремя предисловиями автор старательно готовит опару для доброго теста читательских размышлений, а квинтэссенцией, превратившей эти правильные мысли в узнавание истины, стало послесловие «Для себя». Это «себя» уже не авторское, оно - просто физическое ощущение читателем Собственной догадки о сути бытия!
Размах и замах на всеохватность ощущается в затейливом построении сюжетных линий и литературного пространства. Это - разделение на «хоры» (от классицизма), на реалистичные до натурализма «главы», на модернистские «сны» (иногда просто по Маяковскому), на «имена» с психологизмом до сентиментальности, на почти булгаковские «письма», на вкрапления авторских поэтических отступлений… Поражает антитеза величия и бренности (ветер, море, горы – попойки, стоны, сморкания), до гротеска доходящие детали (вонючая струйка канализации – в вечное море, испражнения – почти на арене стадиона).
Так трудно говорить о героях нечто определённое. Они - мираж, все не те, какими кажутся на первый взгляд. Единственное, что их объединяет – это отмеченность роком. Твердишь себе: «Люби меня за то, что я умру». Видишь - в перспективе у персонажей только гибель, но всё же с удовольствием, с любованием сочными деталями, проживаешь такую обыкновенную и такую неповторимую жизнь каждого из персонажей. Главки с их именами прекрасны, как котлы для обновления, в которые ныряешь Иваном-дурачком, а выныриваешь Иваном-царевичем, что-то поняв о себе, о спорте, о евреях и не евреях, о музыке, о дружбе, о любви…
Герои видят сны счастливые и тяжёлые, примитивные и почти пророческие. Они погружаются в прошлое, которое недобро пахнет порохом, кровью. Оно укрупняется, придвигается вплотную, радует и мучает даже того, у которого нет памяти. Его коротенькое прошлое многократно проигрывается как пластинка, и не отпускает Мелочами так же, как и тех, кому есть что вспомнить.
Однако никто не вправе судить о том, что в этой жизни значимо, а что мелкая суета. Лакмусовая бумажка, проявляющая оправданность существования, вышеназванную значимость жизни героя, - это женщина. Она – или невеста, или доступная незнакомка, или любовь всей жизни (может и перетекать одно в другое). Реминисценцией вспоминается строчка А.Блока: «Боюсь, изменишь облик свой…» И этот неуловимый образ действительно меняется, исчезает, не оставляя однозначного ответа: «Любит или нет, будет продолжение или никогда?» Женщина слаба и хрупка, но есть в ней власть притягательная, которая доводит до исступления: «Ты – коричневая влажная рыба – бьёшься в тысячах потных объятий». Она в жизни героев вездесуща: в воспоминаниях, в снах, в надеждах на будущее. С тоской читаешь о «прохладных губах, которые мечутся из стороны в сторону», - возникает догадка: эти несчастные мужчины не способны осчастливить свою единственную Женщину, поэтому они сами остаются несчастными. А нужно-то безоглядно: «Вцепились дружка в дружку… // Убежать!// На свет, на бедность…// На жизнь!..// На радость, на – детей на воле нарожать…» Мешает страх, недоверие, отчаяние: «Всех не спасёшь».
У персонажей (зачастую, как и у нас) полубредовая жизнь. Это чувствуется в неполноценности всего вокруг - в трудной, нелюбимой и часто бесполезной работе, в плохой дешевой еде, в урбанистическом и скудном пейзаже вокруг, в беспросветности впереди. Ощущение всеобщей неудовлетворённости, очень точно переданное автором в словах: «…Что – сам - умер.// Что - не жил ещё.//Что - нет меня».
Предчувствие «плохого» конца повести для искушённого читателя очевидно. Насвистываемая прохожим-ветром простенькая мелодия пронзительно грустна. Нетающий снег похож на цемент. Жизнь героев – имитация. Стаху кажется, что повесившийся его разыгрывает, он не может остановиться в желании привести в чувство товарища. Нам бы самим очнуться, оглянуться назад!
В моём прошлом такое желание длить то, что не может быть продлено, возникло, когда везли хоронить бабушку. Было горестно-радостное ощущение покоя: это ничего, что она больше не встанет, только бы подольше видеть, как она по-живому покачивается в гробу, а ветер играет прядкой седых волос, выбившейся из-под платка… Да… В дальнем углу и моего письменного стола лежит рукопись. Она о моей маме, ушедшей 40 лет назад в свои 20. Это было давно. Это было всегда. Я наивно, по-детски, пыталась её вернуть… И так у каждого: «В моей душе лежит сокровище…».
Ускользает призрачное счастье, уходит надежда, исчезает то, без чего, кажется, не прожить, а мы бежим и бежим из последних сил навстречу ветру, новым потерям. По большому счёту все мы живём на Побережье, на грани между тем, чтобы захлебнуться в бескрайнем море, погибнуть от жажды в раскалённой пустыне или быть раздавленными безлюбовьем и одиночеством, оттого, что кто-то дорогой там уже сгинул.
Спасибо за высокую ноту тоски...