Он лежал, распластавшись на нерасправленной кровати лицом вниз, раздетый до пояса, с синяками на шее и под лопаткой. Откуда у него эти синяки, Вера Сергеевна не знала, и спросить-то не успела: увидела только сейчас.
Марк изменился. Марк, конечно, изменился. Его пористое худое тело, обтянутое кожей почти пепельно-серого цвета, казалось невесомым, вылепленным из папье-маше. В нем уже не чувствовалось ни силы, ни ловкости, но, казалось, они обязательно вернутся с пробуждением, когда в комнате заиграет солнце. Да, это холодный неестественный свет диодных ламп делал все вокруг мертвым… Они мерцали в потолке словно звезды, среди которых одна раздражающе пульсировала… Как только могла прийти в голову мысль – купить в комнату сына такие лампы?!
Вчера Марк неожиданно приехал к ним сам, без звонков, без настойчивых просьб матери, просто сюрпризом… Это было настолько удивительно и напомнило их прежние отношения, что отец, сердце у которого как будто оттаяло, заговорил с ним первым и весь остаток дня ни разу не завелся, не повысил голос, не читал нотаций. У Веры Сергеевны в который раз затеплилась надежда, что все, может быть, еще образуется, что семья, долг близких друг перед другом крепче и сильнее любого пристрастия.
Потом, перед ужином, сын уделил время и внимание ей. Был рядом на кухне, порезал овощи на салат, и даже помогал накрывать на стол. Особенно непривычно учтиво хлопотал возле отцовского места, несколько раз перекладывал приборы, передвигал тарелки, переставлял стакан с клюквенно-брусничным морсом, который приготовил сам.
За ужином не молчали, нашлись общие темы для разговора. Отец, к удивлению Веры Сергеевны, ответил на пару вопросов Марка о театре, и даже позволил посмеяться над собой, спокойно выслушав несвоевременную шутку Марка про банан, на корочке которого, черт побьери, и в театре можно "поскользнуться" с определенной целью...
Под стейк из мраморной говядины Куницкий, не делая больших перерывов, опрокинул несколько рюмок виски, отчего его неожиданно потянуло на воспоминания. Он, сначала перескакивал от темы к теме, потом, все более обращая внимание на детали, в конце концов, стал «увязать» в каждой из них, смакуя такие подробности, о которых близкие давно забыли.
Семейную идиллию за столом едва не нарушила внезапная вспышка нервозности. Все дело в том, что Вера Сергеевна решила приготовить к ужину оригинальный салат Люсьена Оливье именно по его оригинальному рецепту. Ей непременно хотелось обратить внимание сына на раковые шейки и трюфели. Бесцеремонно орудуя ложкой, она начала выискивать их в стоящей перед ним тарелке, на что Марк зло выпалил:
– Что ты роешься как свинья в корыте?
Мать, не обращая внимания на грубость сына, положила ложку прямо на белую кружевную скатерть, встала из-за стола и, приблизившись к сыну вплотную, погладила его по голове:
– Ну, что ты, что ты, Маркуша?..
Когда было уже близко к полуночи, Михаил Давыдович с наслаждением почти без остатка выпил высокий стакан морса и, поставив его перед собой, некоторое время пристально смотрел на осадок от напитка.
Марк, как ребенок, которому вдруг стало в тягость сидеть со взрослыми за столом, заерзал на стуле:
– Может, в картишки-шахматишки?.. А то сидим без дела, да и без разговора нормального!
– Ты помнишь, когда тебе было лет, наверно, десять, мы поехали в Ухту к дяде Бене? – снова заговорил глава семейства, обращаясь к сыну и заявляя интересную, по его мнению, тему. – Помнишь, как нас угощали таким же морсом, с приятной горчинкой? – Он широко улыбнулся, выражая тем самым желание продолжить застолье. – А медвежатину с овощами помнишь? Как это Райкин говорил? Вкус – спец-фический! Вроде, суховатой вначале она показалась, но, когда раскусили, расчувствовали… Необыкновенно! Все-таки умеет его Капа колдовать у плиты!..
– О-о-й!.. Все у него умеют вкусно готовить, кроме жены! – с напускной обидчивостью вступила в разговор Вера Сергеевна, но, тут же, как струна, подчиняющаяся камертону, также предалась воспоминаниям. – Меня больше всего поразила форель в бочках. И когда только они все съедают?..
– У одних форель хранилась в бочках, а у других бананы прибывали кораблями… Вот было времечко! Ешь – не хочу! – Съязвил Марк, прекрасно понимая, что снова наступает на больную отцовскую мозоль. Однако никакой реакции не последовало, и он, как ни в чем не бывало, вдруг оживившись, переключился на другое. – А у меня до сих пор перед глазами красная икра в трехлитровой банке. Они ее целиком, полную, так на стол и выставили. Дядя Беня дал мне тогда столовую ложку, и говорит: «Доставай и ешь»!
Вскоре тема сменилась. От еды перешли к обсуждению дочерей дяди Бени, которые красной икры на дух не переносили, и были теперь, как говорят, на выданье. Вера Сергеевна тут же припомнила, что младшая из них, Софочка, смотрела на Марка как-то по-особенному:
– Уж поверь, дружочек, она тогда от тебя без ума пребывала! – закончила она свою мысль.
– И кому такая девочка нужна, без ума?! – Отшутился сын в ответ.
Сразу из-за стола Михаил Давыдович направился в ванну. А уже через три-четыре минуты послышался его требовательный голос:
– Вера! Принеси воды!
Просьба была неожиданной, и Вера Сергеевна, прежде чем идти за водой, недоумевая, заглянула к мужу. Приоткрыв дверь, которая была не заперта, она с ужасом застала его стоящим раздетым догола на коленях, лицом к двери, и держащимся обеими руками за край ванной. Разница между всегда заносчивым, никогда не опускающим головы и безвольно поникшим, совершенно беспомощным человеком потрясла ее.
Когда Вера Сергеевна примчалась к мужу со стаканом воды, Куницкий уже едва шевелил губами, говорил тихо, но, как прежде, словно кидал камни:
– Яков пусть аллюром ко мне.
Услугами семейного доктора пользовались часто, особенно в последние годы. Проблем хватало, но больше всего беспокоило сердце Михаила Давыдовича. Поэтому Яков Денисович почти никогда не уяснял и по приезде не уточнял причины вызова. Вот и на этот раз, появившись по телефонному звонку в доме Куницкого, он не стал вникать в подробности произошедшего. Надо сказать, для него все и всегда было ясно. Вот и той ночью вопросов у него не возникло: когда-то это должно было случиться. У хозяйки дома он лишь поинтересовался уже без всяких профессиональных целей:
– Кто закрыл глаза?
Вера Сергеевна приложила обе руки к груди, и некоторое время стояла так, всхлипывая и давясь слезами. Потом тихо выговорила:
– Ничего нельзя было сделать, ничего нельзя было сделать… Я сама…
Констатировав смерть, доктор волоком подтащил тело Михаила Давыдовича к ближайшему дивану. С тем, чтобы поднять и уложить его, пришлось попыхтеть. Затем Яков Денисович выразил соболезнование, поинтересовался самочувствием Марка, который, как его удивлению, давно спал в своей комнате, и, не утруждая себя другими формальностями, откланялся.
После его ухода Вера Сергеевна вдруг почувствовала себя абсолютно брошенной. Сердце ожесточилось и наполнилось почти детской обидой на Якова Денисовича, который, как ей показалось, ушел слишком быстро. Сына, не смотря на чудовищность ситуации, рядом не было. И это казалось странным, ужасным, убийственным! Он ведь буквально еще полтора часа назад сидел со всеми за столом, громко смеялся, отнюдь не изъявляя желания спать, но вдруг исчез, испарился, как раз, когда с отцом стало плохо, когда она так нуждалась в его помощи. Конечно, время идеальных отношений между ними давно миновало, но сейчас ей было нужно, просто необходимо хоть какое-то участие, сострадание родного человека.
Именно в ту минуту, минуту ощущения страшного одиночества, в груди Веры Сергеевны все перевернулось, вспыхнул огонь. Она, не чувствуя под собой ног, словно одной только волей почти мгновенно перенеслась через тускло освещенную комнату, в которой только что простилась с доктором, через огромный зал в дальний угол дома, где располагалась комната Марка. И вот теперь, открыв в нее дверь и войдя внутрь, усталая, убитая горем женщина смотрела на своего сына. Смотрела и, бессознательно отвлекаясь от удручающего состояния безысходности, размышляла о странных синяках и цвете его кожи, холодном свете диодных ламп…
Но вдруг огонь обиды от неразделенности горя и безмерности одиночества вновь овладел ею. Она рванулась к кровати и, схватив сына за плечи, стала сначала слегка потряхивать, а потом уже в отчаянии трясти что было сил его высохшее тело.
Марк, не размыкая глаз, изрыгал из себя обидные ругательства:
– Ты охренела, мать, охренела! Ну, чё те надо, чё? Пшла вон, дур-ра!
Не обращая внимания на непривычную грубость и надеясь вернуть сына в нормальное состояние, Вера Сергеевна в отчаянии громко выкрикнула только три слова:
– Твой отец умер!
Однако никакого действия они не возымели. Более того, своим ответом Марк словно вонзил в ее сердце нож:
– Я знаю. Туда ему и дорога!
Она в изумлении отпрянула от него. Но в ту же секунду мгновенно потерявшую силы и самообладание женщину осенило:
– Ты опять наглотался этой дряни!
Марк оторвал тело от кровати, приподнялся на локтях над скомканным покрывалом, и, по-прежнему не глядя в глаза матери, процедил сквозь зубы:
– Не наглотался, а ширнулся!
Вера Сергеевна, желая заглушить головную боль, ухватила обеими руками волосы, и сжала кулаки так, что кожа на ее лице поддернулась вверх.
Сын с трудом сполз с постели, и, нащупав ногами пол, встал на него и повернулся к матери лицом. Было видно, он мучительно боролся со сном, держать веки в приоткрытом состоянии ему чрезвычайно тяжело. Чтобы видеть, Марк был вынужден приподнять голову, отчего тонкая неряшливо выбритая шея вытянулась, демонстрируя по-юношески щуплый кадык. Чтобы хотя бы малость прийти в себя, он зло захлопал себя по щекам.
– Что ты пялишься на меня? Впервые видишь? Или с горя тоже ширнуться хочешь? А, может, ситуацию в своей голове никак не переваришь?.. – сын тряхнул головой, будто не удержал ее в приподнятом положении. – Либо обвинение предъявить жаждеш-ш-ш-шь?! – Закончил он фразу шипением на последнем слове, и обнажил при этом два ряда гнилых зубов.
– Какое обвинение? – с тревогой отозвалась мать.
– Не прикидывайся дурой! Ты прекрасно знаешь, от чего наш папочка откинул копыта! Ты прекрасно знаешь, что пойло, которое это животное так любило, готовил я, а пил его только он!..
Вера Сергеевна едва улавливала суть разговора, который теперь превратился, скорее, в монолог. Поправив костлявой рукой волосы, нависшие над узкими, скрывавшими черные расширенные зрачки прорезями глаз, Марк надменно заявил:
– Ну, давай, вызывай вашего Айболита, пусть засвидетельствует, что у старика передоз, что он вдоволь наглотался герыча!.. – Он выждал паузу, буквально заставляя себя удерживать внимание на сгорбленной фигуре матери. – И в полицию стукни, пусть приезжают за мной на «черном воронке»! – Руки его затряслись и задергались, не находя себе места. – Ты думала, я всю жизнь буду терпеть его подачки и издевательства? Ты думала, я буду ползать перед ним на коленях? Нет, я уже взрослый мальчик! Я хочу сам! Я желаю сам… – На лбу у Марка выступил пот, он задыхался. – Пусть это чудовище командует теперь у себя в гробу! Пусть ему круглые сутки снятся в кошмарных снах гнилые бананы в заднице и дырявые театральные подмостки под ногами! А я буду разматывать остатки его состояния! Я буду злорадствовать, я буду плясать и веселиться на его трухлявых костях!
Только теперь смысл сказанного сыном стал понятен ей до конца. Колени у несчастной женщины дрогнули, подкосились, и Вера Сергеевна почти бесшумно упала на ковер.