С детства люблю запах дров. Этот ни с чем не сравнимый аромат витал у нас во дворе каждое лето и каждую зиму, когда приезжал к воротам грузовик и сваливал в огромную кучу берёзовые и осиновые чурки.
Про дровяник и говорить не приходится, там этот аромат царил круглогодично.
Иногда нам привозили не чурки, а огромные баланы, которые папа сперва пилил бензопилой "Дружба", а потом колол. Запах от дыма пилы пропитывал всю его одежду. Каждые полчаса летняя кухня наполнялась запахом дыма вперемешку с древесным запахом, когда папа приходил за очередной порцией чая. Зимой он снимал свою куртку, но даже одежда под ней им пахла. Никогда не спутаю дым от бензопилы с любым другим.
- Чай варили? - спрашивал папа, потирая руки и грея их возле печки. Тут же, скраю на печке, он замечал заварник и приподнимал его крышечку. - Агааааа, - одобрительно произносил он и брал свою кружку.
Чай "вприкуску" с сигаретой, которую выкуривал на корточках у печки, был папиным пятиминутным отдыхом. И снова за работу...
Помню себя и брата в шестилетнем возрасте, когда носили по 3 полешки в дровяник. Туда - сюда, туда - сюда полдня. Потом папа приловчился закатывать чурки во двор и колоть уже там, складывая их сразу в поленницу. Но опыт показал, что без тележки весь процесс надолго растягивается и он смастерил её сам. Деревянная тележка, с длинными ручками и железными огромными колёсами выгружала кучку дров в дровянике, но обратно ехать порожняком не имела права. Папа грузил нас в неё и катил вдоль двора прямиком за ворота. Вот же весело было нам - детям. Иногда папа кричал:
- Держииииитесь! - и мы хватались за бортики в предвкушении скорости и кочек.
В середине лета обычно ещё привозили дрова. Но несколько раз привезли в начале июня. Кто-то из соседской ребятни показал нам, что дрова можно есть. Ну, не то, чтобы жевать, как пирожок, конечно. Мы отрывали от чурки бересту и под ней, на белом влажном теле дерева выступал берёзовый сок. Чурки эти мы с удовольствием лизали и скребли зубами. Вкус берёзового сока не входил в сравнение со вкусом того, что находилось под корой, т.к. оно было в три раза слаще. В течение дней трёх можно было "лакомиться" берёзовыми чурками, потом сок высыхал и кора плохо отдиралась. Папе не нравилось колоть такие дрова.
- Сырые, тяжело колются, - со знанием дела говорил он, глотая свой крепкий чай.
Если попадалась лиственница, то на её коре мы искали смолу и жевали потом, как жвачку. Сперва она застревала во всех зубах сразу. Горькие слюни приходилось куда-то девать, брат плевался, как верблюд, по всему двору.
Утром нас будили не петухи, а мерно тюкающий колун.
"Тюк... Тюк... Тюк..." - раздавалось за окном. И как-то ещё уютней становилось в своей тёплой кровати, при мысли, что папа сейчас на улице а мы тут, особенно, если это была зима.
В 12-летнем возрасте брат уже во всю помогал колоть. Складывали обычно все вместе.
Угрюмым и молчаливым был брат к вечеру, что не было на него похоже. Руки с мозолистыми ладонями, как у мужика-работяги, он вытягивал на столе и сидел так, смотря на них. Мама тоже смотрела и качала головой. Сочувствовала ему и приободряла тем, что скоро это закончится.
Когда брат подрос, то легко, за 2-3 дня, мог расколоть машину дров без помощи папы. Сейчас он живёт далеко на севере и папины дрова подолгу лежат у ворот. Нелёгкое это дело - махать клоуном в 60 лет. Но деваться некуда. Неторопясь, каждые выходные, папа надевает на свои мозолистые руки верхонки и за оградой раздаются знакомые с детства: "Тюк... Тюк...".
***
Вечерами в печке с треском горели дрова, заготовленные летом. В морозную погоду из каждой трубы вверх уходили столбы дыма, воздух приобретал особый запах, который бывает только в деревне. Так пахнет моё детство. Вечерами, лёжа в сугробах на огороде, мы с братом смотрели в небо и нюхали этот воздух, пропитанный дымом берёзовых дров. Было хорошо и спокойно. Тихо... Только вдали изредка лаяла чья-то собака, нарушая покой села...