Боли и Утешение. Новелла 2. Жена-инопланетянка

Содержание:
Предисловие от автора
Новелла первая    В ВОЙНУ и ПОСЛЕ
Новелла вторая   ЖЕНА-ИНОПЛАНЕТЯНКА
Новелла третья    БОЛЬ СЫНА НА СЛОМЕ ИСТОРИИ
Новелла четвертая    БОЛЕЗНЕННАЯ  ДОРОГА К ДОЧЕРИ

1.
В мае 1966 года гражданин Алексей Иванович Борошнев  1937 г.д.   сочетался  законным браком с гражданкой Софьей Сергеевной Сухановой 1948 г.д. Да, пожалуй, это и есть второе после неудачно начавшейся и успешно закончившейся Великой Отечественной событие, предопределившее дальнейший ход  жизни Алексея Борошнева.
Сопоставление, положение на одну доску таких, вроде бы,  разнокалиберных явлений как война и женитьба кому-то может показаться даже кощунственным: «Одно дело разрушительная, сеющая смерть, наводящая ужас война. Это… во! Такое может происходить не  чаще одного раза на поколение, а то и на два. Другое дело- всего-то лишь формальное узаконение частных отношений между двумя представителями  противоположного пола. Это… фи! Событие более чем рядовое».
Поверхностное представление. Может, и справедливое, но лишь в масштабе жизни, скажем,  какого-то народа, в целом.  Несправедливое – когда перейдем в масштаб жизни отдельного человека. В этом масштабе такое событие, как женитьба (замужество) может иметь последствия куда более грандиозные, роковые, чем несущее с собой смерть и разрушение боестолкновение двух враждующих государств. При том единственном, конечно, условии, что женитьба (замужество) воспринимаются обоими лицами – непосредственными участниками этого события, - как нечто действительно судьбоносное, к чему-то обязывающее, а не как всего лишь  заполнение граф в каком-то официальном документе с гербовой печатью. 
В случае с Алексеем Борошневым и Софьей Сухановой имело место быть событие именно первого, а не второго порядка. Для обеих Сторон посещение ЗАГСа  носило не заурядный, формальный, поверхностный, а глубоко личностной характер. Оба на тот момент были, может, и не одинаково, но, в целом, чужды представлению о том, что браки совершаются на небесах (отчасти поэтому и через обряд венчания они не проходили), но это не мешало тому и другому, хотя, видимо, и по разным мотивам, связывать  это их соединение в один союз с какими-то  далеко идущими надеждами на будущее. Крах такого рода надежд для сознания любого отдельного человека может быть равносилен  тому, что испытывает сознание целого народа, когда он терпит поражение в битве с их смертельным врагом. И, наоборот: вполне правомерно поставить знак равенства между победой в войне и счастливым исходом брачного союза.
Итак, в мае 1966 года гражданин А.И. Борошнев и гражданка С. С. Суханова стали законными мужем и женой. Но что же произошло между этим и предыдущими событиями? Да почти ничего, что заслуживало бы отдельного  описания со смакованием каких-то подробностей. Можно обойтись и простым упоминанием.
Например, Алексеевы отец с матерью обзавелись вторым ребенком, у Алексея  появилась сестра Оля. Сам Алексей , хотя и без фанфар, с вполне приличным аттестатом зрелости окончит среднюю школу. Немного поработает на ГЭС  под началом отца. Послужит в армии. Вернется в Углич, но уже не на ГЭС. От того, что, уже будучи  в статусе солдата-срочника, пройдет медобследование,  и у него выявят противопоказания к работе с синтетическими маслами. Когда имеешь дело с крупными механизмами типа турбины или компрессора, исключить любые контакты  с машинными маслами, а это сплошь синтетика, практически невозможно. Нужно было искать другую точку приложения сил. Нашел ее на Угличском часовом заводе «Чайка». Что так сложилось, ни разу не пожалел.
Ему пришлась по нраву тихая, чистая, «домашняя», создаваемая преимущественно «женским контингентом»,  обстановка на заводе. Да он и сам,  благодаря проявляемому им трудолюбию, ответственности за доверенное ему дело, готовности к «мелкому», требующему сосредоточенного внимания труду пришелся руководству завода весьма ко двору. Рядовым рабочим оставался совсем недолго: его быстро разглядели.  Был назначен  старшим по смене. Следующая ступенька – мастер-наладчик. Далее – посменный мастер. На нем теперь решение, можно сказать, текущих или аврально возникающих проблем.  И, наконец, старший мастер, владеющий уже каким-то стратегическим видением: скажем, что стоит предпринять,  чтобы повысить производительность труда или понизить показатель брака.
К двадцати восьми годам Алексей Борошнев вышел на крайний рубеж своих возможностей. Выше мог  продвигаться только при наличии «корочек» о высшем образовании. Очень даже не помешало  бы и стать членом руководящей и направляющей партии КПСС. Он же,  как вступил в комсомол, будучи еще школьником, таким «переростком» оставался до сих пор.  Хотя и предлагалось ему не раз, но он все чего-то  оттягивал, откладывал на потом: видимо, что-то в нем тому шагу препятствовало.  Словом, перспектива для роста у него еще сохранялась. Очень многое теперь зависело лично от него. От его сметливости, сообразительности, работоспособности. Оставалось еще внести изменение в  запись «семейное положение» в паспорте: с «холост» на «женат».
Отчего же это промедление? Как в жизни случается очень часто, причин было несколько. Во-первых… Ну, не попадалась ему пока на его жизненном пути та самая, без которой жизнь не в жизнь. А уподобиться одному из его приятелей ему не хотелось.  Этот его приятель, видимо, попав примерно в такое же положение неопределенности, написал на отдельных бумажках имена всех, кто  более-менее  его критериям соответствовал. Дальше: «На кого бог пошлет!»  Бог послал ему девушку, с которой он сумел прожить только пару лет. Испортил жизнь себе, ей, оставил без отца уже успевшую родиться за это время малюську. Алексей намотал эту историю себе на ус. «Со мной этот номер не пройдет. Или найду ровно ту,  которая мне суждена, или  буду оставаться бобылем».
Причина вторая. Гнезда ведь нормального ему до сих пор так и не удалось свить. Ахиллесова пята почти всех «не местных», наводнивших  послевоенный Углич. Построенные руками добросовестных военнопленных бараки, возможно, достояли бы до наших дней, не скажи свое веское слово стихия. Весной 56ого года, после затяжных дождей, низину, где находились бараки, залило водой, строения  буквально плавали в воде. Это подтолкнуло администрацию ГЭС к решению их снести, а собственную  рабочую силу переселить, по возможности, на Большую землю, т.е. по левобережью Волги. Рядовым рабочим построить новое общежитие, а заслуженным  предоставить  какое-то отдельное приемлемое жилище.
Иван Григорьевич Борошнев, конечно же, вне сомнений  «заслуженный». Никаких вопросов. Хотя далеко и не первого ряда. Поэтому и дом, в котором семейству Борошневых дальше жить, еще доцарябатюшкиной  постройки. Во  времена далекие  используемый то ли в качестве ночлежки, то ли богадельни, хотя, уже в советское время, переоборудованный под стандартный дом. Вначале как общежитие, а теперь как обычный многоквартирный. При этом Борошневы рассчитывали получить трехкомнатную квартиру: двое разнополых детей. Отсюда, комната  давно ходившему в женихах Алексею плюс комната только – только заневестившейся Ольге.  Так им  вначале и обещали, но когда  пришло время получить обещанное, предложили переехать в квартиру с улучшенной планировкой, но двухкомнатную. У кавалера ордена Славы III степени взыграло ретивое. Закусил удила. Никогда прежде этого не делал, но тут  стал обивать один порог за другим, сотрясая при этом воздух своими еще мощными децибелами и демонстрируя чуть ли не пробитый вражеской пулей партбилет. (В партию вступил в разгар войны, на передовой, накануне какого-то решающего штурма. «Какого-то»  от того, что таких «решающих» штурмов у него было несколько). Еще теплилась в нем надежда, что придут на помощь  его прежние постаревшие и подвизающиеся во власти однополчане.  Эх! Не помогло. Ни первое, ни второе, ни третье. Его натужно вежливо выслушивали, но навстречу не шли. Таким образом, вариантов у Борошневых оставалось два: или переезжать согласно выданному ордеру или объявить что-то в роде забастовки: оставаться под открытым небом со всем домашним скарбом. Победило, в конце концов, здравомыслие: выбрали  первое.
Выход из положения нашел Алексей: стал жить вне семьи, снимал  «угол». Этим он разрядил обстановку, но серьезно подставил свою «личную» жизнь. Для женщины с «серьезными намерениями» на первом месте наличие собственных квадратных метров.   Неудивительно, что ведущий кочевой образ жизни Алексей  оставался холостым. Лишь в  65 году, на двадцать восьмом году жизни,  случилось то, о чем он мечтал: ему на профкоме собственного завода выдали долгожданные ключи от собственной квартиры.
В шестидесятые годы прошлого века часы марки «Чайка» ценились довольно высоко. Да и сам завод можно было назвать одним из флагманов отечественной часовой индустрии. Пожалуй, в тройке призеров: кроме Угличского («Чайка», «Звезда»), еще Петродворцовый, под Ленинградом («Ракета») и  Первый Московский («Полет»). Но там – Москва, Ленинград. Города-миллионщики. А здесь…  всего-то около тридцати тысяч человек населения! И тягались. И ничего. И даже, как видим, ведомственные дома время от времени строили, где селились наиболее, с точки зрения администрации завода,   достойные. Среди них оказался и Алексей.
     Ключи выдавались председателем  профкома завода. В  торжественной праздничной обстановке. Алексей, разумеется, как и все присутствующие на этой церемонии, был с ним хорошо знаком. Но Алексей был знаком с ним  не только по линии  профсоюзной. Оба были заядлыми охотниками. Им частенько приходилось соперничать на «охотничьей» тропе, подстерегая одного и того же зверя, будь это сохатый или кабан. Бывали и зависть, если кому-то удавалось подстрелить, а другому нет. Случались и  размолвки. «Тебя (или вас) тут не должно было быть!» «Это тебя (или вас) не должно, а меня сюда  егерь собственноручно поставил». Но такое, если и случалось, то быстро забывалось. Намного чаще другое: независимо от того, подстрелил кого-нибудь или оказался в числе не солоно хлебавших, - разделяемый всеми участниками охоты бодрящий, разгоняющий кровь по жилам азарт. Откровенно говоря, во многом благодаря хорошим отношениям с профсоюзным боссом Алексею и квартира эта перепала.
Председатель профкома, когда вручал ключи лично Алексею, громко, на всю собравшуюся в зале честную компанию объявил:
-Слово даешь, что без хозяйки  квартира долго оставаться не будет?
 Председатель по случаю этого мероприятия был заметно «дунувшим». Отсюда, и возникшая в нем потребность пошутить.
-Даю, даю, - поспешил откликнуться Алексей.
-Ты не только мне. Ты всем людЯм об этом, чтобы все до одного слыхали.
«Люди» захлопали.
-И не вообще, а чтоб не позже этого года – А на дворе в это время жаркий июль. – Не то отберем у тебя ключи. Согласны, товарищи?
«Товарищи» захлопали еще громче.
И не передаст ключи, пока не услышит от Алексея твердого громогласного обещания.   
-Запомним, товарищи. В конце года, если не обженится, еще раз здесь же соберемся. Потребуем, чтоб ключи вернул.
 Время пошло… Июля как не бывало. Август прошел… Вот и сентябрьский листок с желтыми опадающими листьями из календаря вон… Наступило время октября и к  ним на работу инструментальщицей  поступила на работу новенькая.

2.
На обиходном языке «инструменталкой»  называлось   довольно обширное помещение со стеллажами и шкафами. На стеллажах и в шкафах, в строгом порядке, великое множество разнообразных фрез, резцов, сверл, разверток, зенкеров, метчиков, плашек, протяжек… и так далее и тому подобное. Изготовление механических часов очень комплексный и трудоемкий процесс. Какое количество деталей может быть в современных  часах? Конечно, самое разное, в зависимости от марки. В наипростейших, где нет никаких накруток  - от ста пятидесяти. С накрутками (вечный календарь, указатель лунных фаз, хронограф или что-то еще подобное), их количество может возрасти до нескольких тысяч. И все эти детали и детальки, пружины и пружинки  надо изготовить. Конечно, на Угличском заводе налажена какая-то кооперация. Больше всего с их Пензенским побратимом. Получают уже готовыми какие-то детали. Но определенным «фирменным»  маркам  часов требуется исключительно своя технология. Под нее подбирается и особенная, ни на что не похожая линия оборудования и технического оснащения. Токарная обработка, обточка, полировка, глянцовка, лучевание… И чтобы все это выполнить, нужно обеспечить исполнителей необходимым набором инструментов, указанных в технологической карте. Их подбором, чтобы рабочий-работница не тратили на это собственное время, как раз и занимаются  инструментальщицы. Поэтому их более официальное название:  «подборщица». Работа, требующая большого внимания, аккуратности, сосредоточенности. Чтобы не вспыхивало шумных скандалов: «Эй! Вы мне чего подсунули! Не тот калибр! Я из-за вас  целый барабан запорол!»
  Так вот. Новенькая же, которой кадровик предложила эту вакансию, освободившуюся с уходом на пенсию тети Мани, старожила завода (работала со времени монтажа оборудования, то есть с сорок второго года), судя по внешнему виду, была  совсем неопытной, выглядела почти подростком. Большеглазая. Да, первое, что подметил в ней Алексей: ненормально большие глаза. Во всем остальном… Ничего особенного. Худенькая, безбровая, плоскогрудая. Стянутые на затылке в косичку светлые волосенки. Такая, как она, никогда не примагнитит к себе внимание постороннего мужчины. Если кто-то случайно и остановит на ней свой взгляд… Может даже, попробует ее оценить… «Эээ, бедненькая, да экая же ты…  Век тебе без пары вековать».
Но не столько внешность новенькой в первые несколько минут их знакомства оценивал Алексей… Внешность вообще дело десятое. Тем более, что с лица ее, как известно, воду не пить. Куда важнее для него сейчас, с каким кадром ему теперь придется иметь дело. И вот к какому неблагозвучному выводу он пришел: «Плакала моя инструменталка».  «Плакала»  от того, что попадет в никудышные руки. Не рабочая, скорее всего,  эта девица  косточка. Из мира  избалованных, воспитанных, образованных сверх или вне рамок стандартной программы средней школы. С образованием, наверное, у нее все путем, даже слишком, зато руки не натружены. Следовательно, без обвычки человек к обычному рабоче-крестьянскому труду. Будь он на месте кадровика, предложил бы этой кандидатке  местечко, допустим, секретаря-машинистки… Впрочем, может, она и  сама этого хотела, но желательных вакансий не было, кадровик ей отказала, а потом: «Да вот я могу еще тебе предложить! Чем, как говорится, богаты».
  Словом, предчувствия у Алексея были далеко не радужными. «Помучаемся, конечно, какое-то время,  наломаем дровишек, переживем… возможно, упреки, замечания, слезы, но, в конце  концов, более-менее полюбовно расстанемся».
Словом, ничто тогда не подсказало Алексею,  кем скоро для него станет эта «бедненькая». Какой шквал чувств в нем возбудит. Какие «долгоиграющие» последствия после себя оставит. А действительность, которую вскоре создаст это кажущееся неопытным, неприспособленным к рабочей лямке существо, обрушит все заранее заготовленные уже прошедшим серьезную школу жизни (так ему тогда самонадеянно казалось), научившимся «читать» людей Алексеем конструкции. Они распадутся, как карточный домик.
 Оказалось, что у этой девчушки было высоко развито чувство ответственности за любое порученное ей дело. Качество редкое у тех, кто только начинает свою взрослую трудовую жизнь. Ей была дана неделя на освоение всех секретов работы инструментальщицей. Ее наставницей была уходящая на заслуженный отдых тетя Маня. Ближе к концу недели Алексей поинтересовался у тети Мани:
-Как там поживает новенькая? Можно будет на нее положиться?
-Молись Богу, Алеша. Повезло вам всем с этой новенькой. Эта девушка, видать, не простая. Инопланетянка.
Вообще, надо сказать, тетя Маня была большой чудачкой. Никогда не была замужем, зато опекала всех животных, повседневная жизнь которых протекала в подвальных помещениях и на задворках завода. А еще была большой любительницей чтения. Предпочитала «романы про любовь». Но когда таковых  под рукой не оказывалось, могла засесть за конспектирование, допустим, «Один шаг вперед, два шага назад» В.И. Ленина:Алексей тому живой свидетель. Не приснилось же ему?
-Почему «инопланетянка?»
-Да чего тебе рассказывать? У тебя свои глаза есть. Вот уйду я, - ты все сам на себе увидишь.
Словом, заинтриговала, но толком ничего не сказала. Положительное, что извлек для себя из этой тетиМаниной аттестации Алексей: «Раз уж тетя Маня говорит, что повезло, значит, и переживать за инструменталку с ее неизбежным уходом не стоит».
И ведь как в воду тетя Маня глядела! С ее уходом ничего в уже отлично налаженном ею механизме функционирования инструменталки не изменилось. Ни один из Алексеевых страхов не сбылся. Как говорится: «Отряд не заметил потери бойца», то есть тети Мани. Никаких сбоев, жалоб, скандалов. А все от того, что Софья (так звали новенькую) за неделю обучения вникла во все детали. Чтобы отыскать фигурирующий в заявке инструмент, в картотеку почти не заглядывала: словно уже назубок знала, что именно и где лежит. Поэтому и задержек с выполнением заявок фактически никаких. От рабочих в ее адрес одни только похвалы.
Алексею внезапно  пришло в голову  собрать какую-то дополнительную информацию  об этой  «инопланетянке».
Здесь стоит прокомментировать это слово «внезапно». На всем протяжении пребывания Софьи в жизни обычно не склонного к каким бы то ни было авантюрам Алексея это «внезапно» будет то и дело выскакивать, как черт из табакерки. Создавать ему, в целом, человеку  рядовому, ведущему достаточно спокойный размеренный образ жизни, неизведанные им доселе проблемы. 
Первым делом, Алексей отправился в отдел кадров. Там ему дали самую общую справку. Нет, ни слова, ни намека  на какое инопланетное происхождение.  «Суханова Софья Сергеевна. Дата рожденья: 05.03.1948 г. Проживает: там-то. Полное среднее образование. Номер аттестата зрелости такой-то. Школа такая-то. На испытательном сроке: с такого-то». 
-Ежели хотишь узнать больше, - кадровичка, - нам ее Нинель Филатовна порекомендовала.  Я ей поверила. А тебе-то это зачем?
 Нинель Филатовна работала в отделе снабжения. Алексей был с ней в самых панибратских  отношениях. Вот кто был действительно напичкан о заинтриговавшей его девушке самой подробной информацией! И вот что Алексею удалось от нее для себя полезного узнать.
-Не замужем…- выдержала короткую паузу. - Живут с матерью и старшим братом. Правда, брат, как школу окончил, в Москву подался. Дальше на кого-то учиться. Мать  не местная. В смысле: из тех, кого война в наш Углич из других краев занесла. Ее из Ленинграда. Там она еще до войны с одним парнем угличским сошлась. Свадьбу сыграли. А тут и война. Он скоро воевать на фронт пошел, а ей наказал к его родным, пока война,  в Углич переехать. Чтобы  отсидеться. Вроде как, домик у его родичей  был свой. В каком точно месте, не знаю. И врать не буду.  Тем более, что сейчас они на Интернациональной живут. Мы с ними в одном доме. От того и я о них все так хорошо знаю. Еще вопросы?
-Отчего ж ее мать, как война закончилась, в Ленинград не вернулась?
-От того, что на мужа скоро похоронку  получила, а у нее к тому времени и младенчик на руках. Она ж уже беременной в Углич-то эвакуировалась. Тут и родила. Парня. Того, кто в Москве сейчас.
-А дочка-то, если муж, как вы говорите, на фронте погиб, тогда от кого?
-Э-э-э… Если б кто знал! И я не знаю. Хотя и хотелось бы.  Родила и родила.  Может, от духа святого. Но в Ленинград возвращаться не захотела. Здесь уже прижилась. Ей уже как потерявшей на войне мужа жилье тогда пообещали. А она им поверила. 
-А кто она? Чем занимается?
-Мать-то? Я так поняла, профиль у нее широкий, а в последние годы  в дэка… в честь юбилея комсомола который… станиславским работает.
-В каком смысле «станиславским?»
-Слово это забыла… Со спектаклями выступает. Меня тоже как-то приглашала. Пару лет назад.  «Вечно живые».  Я бы, может, и пошла, но у меня отец уже тогда был очень плох. Я отказалась… «Режиссер!» Вспомнила. Режиссером эта профессия называется.  Послушай, Алексей, а ты-то  чего так этой девчушкой заинтересовался? Неужто, задела чем? Или строго по работе?
-Строго по работе.
-Я за ними, ты знаешь,  наблюдаю. Глаз не спускаю. По девушке так скажу. Скромница. Вежливая, культурная. На пианино даже играет. Соседей, правда, это раздражает, а по мне так и ничего… Может, если еще интересует, есть ли кто у нее… Ни разу ни с кем не видела. Как ни посмотрю  из окна, все одна да одна. Да и рановато ей еще… Хотя, как знать?
Алексей поблагодарил Нинель Филатовну. Больше слушать ее не стал.Самое важное для себя уже узнал.

3.
Прошел ноябрь… Половина декабря уже за спиной. Ничего особенного пока не происходило. Софья окончательно освоилась. Работа у нее по-прежнему ладилась. Была со всеми предельно вежлива, отзывчива к любому пожеланию, однако, ни на какие, выходящие за рабочие рамки, контакты ни с кем не вступала, держалась подчеркнуто ото всех отстраненно. Если кто-то из парней осмеливался как-то заигрывать с нею, - тут же так или иначе давала понять, что ей этого не нужно.
Особенно приметной  в этом отношении была неделя, когда в цех слетелась стая вооруженных секундомерами и блокнотами нормировщиков. Их задачей было проконтролировать время, затрачиваемое на выполнение конкретных операций. В основном, то были молодые ребята  из какого-то техникума, но во главе их тоже молоденький, но уже инженер. Если молодежь, действительно, трудилась, то этот инженер изнывал от безделья.   Видимо, чтобы хоть как-то убить время, решил «приударить» за Софьей. Даже как-то после обеденного перерыва вернулся в цех с букетом цветов. Вошел в инструменталку с букетом, - все это происходило на глазах Алексея, - вышел из инструменталки через пару минут. Очевидно, сконфуженный. С тем же букетом. Чтобы выйти из неловкого положения, тут же раздал букет по цветочку своим практиканткам. Словом, и смех и грех. Но после этого больше к Софье ни под каким соусом не приставал.
Инженеру урок, а Алексею новая пища для размышлений. Он как будто почувствовал в Софье в чем-то родственную ему душу. Родственную именно в «чем-то». Природу этого мнимого родства он только почуял, но пока никак не распознал.
 Как-то, вернувшись из столовой, Алексей зашел в свой крохотный кабинетик, запер изнутри дверь и решил немного отдохнуть. На сразу после перерыва в кабинете начальника цеха был намечен сбор всего руководящего состава цеха. Повестка: предложить, кто из рядовых работников цеха наиболее достоин того или иного поощрения по итогам уходящего года. У Алексея в голове уже сформировались два предложения. Одно звучало  так: «В футболе, например, существует такое понятие, как “Лучший новичок года”. А что нам мешает сделать такое же и у нас? Хороший стимул для тех, кто только начинает свой трудовой путь». И второе (если пройдет первое): «Предлагаю поощрить, таким образом, нашу новую подборщицу Софью Суханову.  По-моему, она вполне заслуживает звания “Лучший новичок года”   
  Алексей обдумывает, как ему лучше, доходчивей убедить остальных в правоте обоих его предложений, и одновременно прислушивается  к новостям  «Час города», транслируемым   висящей  на стене  радиоточкой. Диктор хорошо знакомым Алексею голосом  приглашает всех угличан - любителей театра в ДК 30летия ВЛКСМ, где «В это  воскресенье, в семнадцать ноль-ноль,  состоится показ спектакля по пьесе Островского «Не в свои сани не садись» в исполнении артистов-любителей Народного театра, лауреата областной премии “Искусство народу”» Алексею сразу вспомнилось, что говорила  как-то Нинель Филатовна. Про мать девушки.  «Кружки ведет». Про «Вечно живые» тоже. «Скорее всего, и сейчас  речь идет именно о ней».
На начальственном сборе оба предложения Алексея начальником цеха были  с ходу отвергнуты. «Ты, Иваныч, любишь иногда вперед батьки. Мы, цехом, такие футбольные поощрения предлагать – не наша это прератива.  Не по зарплатной ведомости».  Об  их новой подборщице: «Она у нас еще года не отработала. Подождем  конца следующего, посмотрим, как за год себя проявит, тогда, может, вернемся к тому же вопросу».
     Когда остальные разошлись, а Алексея начальник попросил задержаться, обратился к нему с такой речью:
-Иваныч, ты на меня не держи. Что твою инициативу не поддержал. Конечно, как работница Суханова заслуживает, но и микроклимат в коллективе надо соответствующий поддерживать. А то  сигналы, вроде,  поступают, ты иногда субективно  как будто  ней относишься. Какие-то ее огрехи прикрываешь. Это, ты знаешь, кое у кого вызывает. Разговоры, словом, пошли.
-Это вы про что? – возмутился было Алексей. – Про какие огрехи? Человек…
-Сиди, сиди… Ишь как! Будто тебя ужалило. То, что ты к Сухановой к этой… словом, плечиком ее… Хотя чисто по человечески это понятно…
-Да не по-человечески, а по работе! – продолжал возмущаться Алексей.
-Понимаю.  А ты знаешь, кто у нее мамаша?.. Не в курсе?
-Знаю. В самодеятельности работает. Что в том плохого?
-В самодеятельности – ничего плохого. А что ветер у нее в голове?
-Какой ветер?
-Ревизинисткий. Антисоветчиной от нее попахивает. Ляпнет иногда такое!..  Хоть стой, хоть падай. 
-Да что ляпнет-то?
Начальник, переходя на шепот:
-Что товарищ Сталин как будто бы палач.
-А разве нет?.. Разве Сталина уже не осудили?
-Ну, это… Сегодня осудили, завтра опять…  Да и нынешних тоже…типа кукурузника нашего… тоже не особенно жалует. Словом, старушка еще та! К тому же из питерских. Город, как ты знаешь, трех революций…
«Откуда это у него? Должно быть, от Нинель Филатовны. А то и напрямую. С пятого отдела». Вот о чем  подумал Алексей,  кое о чем уже начал догадываться, но свои догадки предпочел держать при себе. Вслух:
-Допустим. Но при чем здесь она и кукурузник и при чем я?
И вот как ответил на это начальник цеха:
-Ты, Иваныч, человек для меня не чужой. Знаешь, как к тебе отношусь. Почти как к сыну родному. Вот и переживаю за тебя. Не попал бы ты, как кура в ощип. Человек ты, в общем-то, с рабоче-крестьянской прокладкой…
-Подкладкой, - поправил Алексей.
-Можно сказать: «От сохи». Без обид. Я ведь, ты знаешь, такой же. Только, если ты от сохи, то я от коровы. В детстве подпаском был. А они… типа мамаши этой… Сухановой… у них подкладка другая.  Из той, что прежде называли: «Гос-по- да». Вот в чем, Иваныч, вопрос.
      Такой вот разговор. А теперь об Алексеевых догадках, отчего у начальника это желание предостеречь, вроде бы, по житейски неопытного Алексея возникло. Не на пустом, разумеется, месте. 
      Начальнику к  тому моменту было за пятьдесят, за ним было две дочери. Старшая уже замужем, родила начальнику внука. Младшей выйти замуж пока не удавалось,  и у начальники были определенные виды на пока еще свободного Алексея. Алексей об этом догадывался, но на подначки вроде «Заглянул бы как-нибудь к нам. Посидели бы в домашней обстановке» не поддавался. Начальникову дочку Алексею уже приходилось видеть – хотя заводу была чужой, иногда посещала общезаводские культурные мероприятия, - она его ничем  не прельстила.  Но начальник, кажется, еще не потерял окончательно надежды. Отсюда, и эта его «человеческая» забота, в проявлении которой он только что заподозрил самого Алексея. Но в отношении не его дочери, как бы ему хотелось.
      «Откуда это все?  Все эти разговоры. Подозренья. Вроде, я с ней абсолютно так же, как с остальными. Да я и сам… Не вижу, чтобы она чем-то мне особенным нравилась. По работе – да. Но что касается всего остального».. Словом, бред какой-то».
     Алексею в тот же день еще предстояло  объясниться с Софьей. Он ведь еще раньше  имел неосторожность ей намекнуть: «Так, мол, и так. Тебя ждет приятный сюрприз».  Отчего-то был абсолютно уверен, что оба  его предложения будут приняты на «ура». Она же, когда это услышала, донимать Алексея вопросами не стала, лишь с некоторым недоумением на него посмотрела.
В конце смены Алексей зашел в инструменталку. Софью застал уже переодевающейся, чтобы выйти на улицу. При этом она стояла скрытая  от посторонних глаз небольшим стендом. На нем  сохранившиеся  образцы когда-то изготавливаемых, но к этому времени снятых с производства часов. Пока дожидается, замечает лежащую на  рабочем столике книгу. И.Е. Репин. «Далекое близкое». «Должно быть, тот, кто «Бурлаков на Волге» нарисовал».
    К самим художникам Алексей  проявлял мало интереса, хотя, безусловно, плоды их трудов считал заслуживающими уважения. И оплачивать их должны были бы более щедро. А то живет, например, в Угличе один пожилой. То и дело торчит на берегу Волги со всеми своими причиндалами. Уже много-много лет. Постоянно в одном замурзанном, измазанном красками габардиновом плаще. Причем, и зимою и летом. Алексей как-то решился к нему подойти. Задал несколько вопросов о его житье-бытье. В частности, и о его нетленном, не поддающемся носке плаще. Мол, не пора ли  обзавестись чем-нибудь поновее? В ответ: «Обязательно, сынок! Вот как только продам какую-нибудь из своих. Тут же пойду и обзаведусь». С того разговора прошло еще несколько лет, а плащ на художнике все тот же. Выходит, пока так и не продал.
    Но у Репина-то, конечно, таких проблем  ни с плащом, ни с просящими каши ботинками не было: продавался хорошо. Алексей же знал его не только по «Бурлакам на Волге», но и по картине, на которой Иван Грозный убивает своего сына. Ее цветная репродукция висит в читальном зале заводской библиотеки. Алексей, когда выпадает  свободная  минутка, заглядывает туда, чтобы почитать свежие номера своих любимых журналов: «Знание-сила» и «Огонек». 
-Читаешь? -  спросит, когда Софья,   уже одетая, выйдет  из-за стенда. На ней зимнее пальтишко с цигейковым воротником. Белая  пуховая шапчонка  с длинными, едва не до ее плеч, ушками.
«Читаешь?» Глупый вопрос. Если книга на столе, само собой разумеется, что ее читают. Задал же его только от того, что с каких-то пор стал испытывать какую-то неловкость даже в будничном общении с этой девушкой. Природа этой неловкости была ему непонятна. Осознавая, что вопрос ни к селу, ни к городу, не дожидаясь, как она на это отреагирует, продолжил свое:
-Хочу перед тобой извиниться.
     Софья с недоумением посмотрела на него. К этому моменту они уже вышли из инструменталки и неторопливо направились к выходу. Алексей,  стараясь быть предельно кратким, изложил Софье всю ситуацию с его предложением поощрить ее,  и как его  инициатива была начальником цеха принята в штыки.  Софья  спокойно выслушала, никаких дополнительных вопросов не задавала. Ее это как будто ничуть не задело. Вообще, она была крайне скупой на слова. Если что-то скажет – только по делу. Алексею это очень нравилось. А не нравились как раз болтливые. Особенно, если это касалось девушек.
      -И еще…. -  они уже миновали проходную и неторопливо шли в сторону автобусной остановки. –  О  твоей матери…
     Вот когда Софья по-настоящему   удивилась. Но выдала свое удивление только своими большими глазами. Алексей поспешил объясниться. Рассказал… Нет, конечно! Вовсе не о том, о чем ему поведал пекущийся о благополучии Алексея начальник цеха, а  об услышанной им в полдень по радио информации.
-Это случайно не твоя мать этим народным театром заправляет?
-Да, - подтвердила Софья. – Это ее… А почему вы об этом спросили? 
-Я бы, наверное, сходил. Может даже с кем-то на пару. Как там с билетами? Надо как-то заранее? – Одно из тех «внезапно», о которых уже говорилось. Бог тому свидетель: за мгновение перед этим Алексей не думал и не гадал ни о чем подобном. Тот же чертик из той же табакерки. 
Софья же как будто еще раз удивилась:
-Вы… любите театр?
-Н-нет, - неохотно, но честно признался Алексей. – Но моя сестра, я знаю, любит. – А теперь солгал - Хочу ее сводить. Заодно и сам.
-А сколько лет вашей сестре? Это пьеса для взрослых.
-Она тоже уже взрослая.
-Нет. Билеты там вообще не нужны.  Просто приходите. И все. Места там непронумерованные.  Только учтите,  вход не через главную дверь. Сбоку. Подниметесь на третий этаж, там у кого-нибудь спросите…
-Ты-то сама там будешь?
-Да. Обязательно. Я помогаю маме.
  Они уже на остановке. Кроме них еще кучка дожидающихся автобуса. Те, кто знает Алексея, таких здесь большинство, не без любопытства посматривают на парочку. Алексей, после разговора с начальником, уже может догадаться, чем вызвано это любопытство, но ему уже все равно.
-Ты, наверное, интересуешься рисованием, раз такую книгу читаешь.
-Нет, я не интересуюсь, - поправила Алексея Софья, - я занимаюсь.
Алексей понял, в чем разница, но эту тему оставил. Самое время блеснуть хотя бы какими-то собственными в этой части познаниями.   
-Да, Репин хороший художник. Особенно его «Бурлаки на Волге».
-Да? – Алексею показалось, Софья даже поморщилась. – Я так не считаю.
Не считает что «Бурлаки» хорошие или сам Репин? Но Алексею уже не хватало времени на то, чтобы эту неопределенность развеять от того, что к остановке уже подруливал нужный Софье автобус. Алексей остался дожидаться другого. 
.
4.
    Углич. Мало было  живущих в то время в СССР, для кого   название этого города было пустым звуком. Все обязаны были учиться в школе, сдавать экзамены по истории. Борис Годунов, времена смуты. То, что случилось с бедным  царевичем Дмитрием. То ли несчастный случай, то ли преднамеренное убийство. А какую важную роль это сыграло в истории России? Не  обнаружилось бы  15 мая 1591 года во дворе палат каменных тело восьмилетнего царевича с перерезанным горлом, и, как знать, не потекла бы эта история по какому-то другому руслу? Недаром, наверное, этот городок называется «Углич». Якобы, от слова «Угол». Ровно в этом месте река Волга совершает крутой прихотливый изгиб.  А какую роль сыграла Угличская ГЭС в отражении немецкой армады от Москвы, писалось уже выше. Еще один поворот в истории. Возникший все из-за того же «Угла».
Мог ли сейчас даже смутно предположить Алексей Борошнев, какой угол, и какой изгиб, поворот сулит ему это внезапно в нем вспыхнувшее желание побывать на каком-то любительском спектакле по пьесе хорошего, но уже старого Островского (не путать с новым, тем, кто написал хорошо известную книгу «Как закалялась сталь»)? О пьесе «Не в свои сани не садись» Алексей слыхом не слыхивал.
В середине шестидесятых века 20ого Углич всего лишь довольно унылый городок, малонаселенный. Не лишенный дряхлеющих, осыпающихся, крошащихся достопримечательностей, но не богатый  ни населением, ни местами, где можно было бы «культурно провести досуг». Да, Дворец культуры, да кинотеатры, захудаленький музей древностей…  Пожалуй, и все. Потому что кремль, собор, сохранившаяся часть палат – седая старина, - это уже другое, это  выставочное: для приезжих, для туристов. А вот права  на владение  своим театром  за Угличем не числилось никогда. Может, поэтому еще Алексей клюнул на подслушанное им по радио объявление?
 Настало воскресенье… Нет, как и ожидалось, сестра наотрез отказалась разделить с Алексеем компанию. У нее уже были какие-то шашни с ее молодым человеком, через год они поженятся, и в их планы поход на какой-то любительский спектакль никак не вписывался. Ну что ж? Алексей пошел один. 
Приятный денек. Морозец. Потерявшее на время способность согревать Землю солнце. У парадной двери Дома культуры  толпится кучка не умолкающего ни на секунду народца. То ли уже уходят, то ли только что пришли. Это дети дошкольного и младшего школьного возраста. Те, кто держатся посолидней и галдят поменьше, это опекающие их взрослые. Скоро Новый год. Время украшенных разноцветными шариками и гирляндами елок. Дедов Морозов и Снегурочек. Словом, детских утренников и полдников, где малышню водят хороводами вокруг елки, а под конец одаривают наборами вкусностей: конфетами, апельсинами, орехами.  Алексей отлично помнит, о чем его предупреждала Софья: «Входите сбоку». Он так и сделал. Здесь у этой двери, никто не толпится. Поднялся, как опять же было велено, на третий этаж. Народу почти никого. Прошел по коридору, когда услышал за спиной:
-Алексей Иваныч, вы уже прошли!
 Оглянулся. Какой-то как будто паренек. В странном наряде: алая косоворотка, подпоясанная, пестрые штаны, яркие как будто яловые сапожки. Но на голове никакого убора. 
-Это ты или не ты?
-Я!Я! – у девушки яркие румяна на щеках.
-Так ты  тоже играешь? – Алексей же помнит Софьино: «Я маме помогаю». 
-Нет. Просто мальчик, который обычно играет, не смог. Мама уломала меня… Вы один?
  Алексей объяснил отсутствие сестры, а про себя подумал: «Для нее это как будто важно, пришел ли я с кем-то или один».
-А я вышла специально вас встретить, чтобы предупредить. Обычно те, кто на нас ходят, не пользуются раздевалкой. Там можно потерять много времени. Особенно сейчас, когда елки. Одежду оставляют прямо здесь… Проходите… - Отворила нужную Алексею дверь. – Занимайте любое место. А мне скоро  на сцену.
  Распорядилась и скрылась за какой-то боковой дверцей, а Алексей прошел через центральную отворенную Софьей дверь. Помещение маленькое. Скорее, это аудитория, чем место, куда приходят, чтобы посмотреть спектакль. Но со сценой, с занавесом и даже с осветительной аппаратурой. Алексей замечает суетящегося у большого фонаря человека. Желающих посмотреть спектакль совсем немного. Скорее всего, это родственники и знакомые любителей-артистов. Большинство сняли свои пальто, шубы, полушубки, оставили на боковых сиденьях, а некоторые предпочли сохранить их на себе. Может, и правильно: в помещении довольно прохладно. Алексей не побоялся прохлады, снял с себя свое: пальто, шапку, аккуратно уложил на свободное сиденье.  Еще минут пять ожидания, прозвенел звонок… второй раз… третий. Погасли настенные бра. А люстра не горела вообще. Вспыхнул осветивший сцену  фонарь. Спектакль начался… 

5.
Сказать, что  театр для Алексея вовсе в диковинку? Нет, это не так. Не такая уж он и лапотная деревенщина. Бывали походы в театр в детстве (чаще всего в Углич заглядывали гастролеры из Ярославля). Когда отбывал срочную,  их воинскую часть – всех-всех, без разбору, хочет солдатик или не хочет, - доставляли к зданию местного театра на грузовиках ЗИС или еще на сохранявшихся со времен лендлиза студебеккерах. Со стороны могло показаться, они штурмуют театр. Бывал, уже по собственной инициативе,  пару раз в драмтеатре Рыбинска. То было время, когда он ненадолго увлекся одной проживающей в Рыбинске девушкой. Но увлечение скоро испарилось, а других стимулов к тому, чтобы посещать театры, у него с тех пор вовсе не появлялось. То, что он посмотрел сегодня, в общем, ему понравилось. Хотя и любители, но самоотдача была огромная. Алексею хватало ума это почувствовать и оценить. Да и пьеса старого Островского , вроде бы, незамысловатая по сюжету, его, можно сказать, укусила за душу. Даже высекла из глаз слезу. Такого с ним в настоящем профессиональном театре, «за деньги»,  еще не случалось ни разу,
 Софью вышедшей на сцену видел всего пару раз. И то мимолетно. Роль без слов. На голове картуз, чтобы спрятать ее собственную косичку. Первый раз этот фокус  удался, во второй – нет: косичка выскользнула  из-под картуза, но никто этого как будто, кроме Алексея, не заметил. Под конец все вышли на сцену. А последней – Алексей догадался. – Софьина мать. Издали, Алексей сидел, кажется, дальше  всех от сцены, она показалась ему прилетевшей к ним из волшебного царства-государства Жар-Птицей. В пурпурно-ярком, длинном, почти достающем настила сцены платье. С крупными, заметными даже издалека, переливающимися всеми красками бусами на открытой шее. Вспомнилось недавнее, услышанное от начальника: «Обзывает товарища Сталина палачом». Подумалось: «Зачем тому, что красиво, еще касаться каких-то товарищей сталиных?»  Некоторые из зрителей пришли с букетами цветов. В основном, дарили «своим», но досталось и Жар-Птице.  Алексей же пришел с пустыми руками. Не подумал. Сейчас пожалел об этом. Но кому бы он вручил эти цветы? Может даже, не Жар-Птице, а державшейся скромно, позади всех Софье. То-то бы она, наверное, удивилась!.. А, может, бы и не удивилась. 
 Едва сцена опустела, опустился занавес, все занялись поисками своих верхних нарядов. Алексей отыскал свое старенькое, драповое,  на ватине, пальто с барашковых воротником (уже настроился  купить что-нибудь помоднее, копил деньги).  Только оделся,  -  видит входящую в помещение Софью. Румяные яблочки со щек убрала, но на ней по-прежнему ее «мальчиковый» наряд: косоворотка и заправленные в сапожки пестрые штаны. Ищет кого-то своими дивящимися на мир блюдечками - глазами… Отыскала его. Подошла.
-Вы не очень спешите?
-Н-нет. А что?
-Не знаю, как вы к этому отнесетесь… Решайте сами. Мама хочет с вами получше познакомиться… Я  ей как-то про вас рассказала…
Алексею хотя бы минутку подумать… допустим: «Мама хочет, ну а мне-то это зачем?» Но не задержался с ответом ни на секунду:
-Я с удовольствием!
-Тогда… Сможете ее подождать? Ей еще нужно поговорить со своими.
-Никаких проблем.  Я подожду… А долго?
-Ну, может, минут пять.
 Алексею же больше хотелось поделиться с Софьей своими впечатленьями о недавнем зрелище, может, даже сказать ей какой-нибудь комплимент, но сама  Софья, видимо, желанием что-то от него услышать не горела. К тому же ей нужно было переодеться. Она ушла, больше не произнеся ни слова. Вскоре кроме него  в помещении больше не осталось никого. Все источники света потухли. Алексею пришлось выйти в пустой слабенько освещенный люминесцентными лампами коридор. Этажом ниже гремела веселая  музыка. Обычное для такого времени суток, восьмой час, воскресное молодежное гулянье.  Наконец, вначале услышал, а потом увидел подходящих к нему Софью и ее мать. 
  На девушке на этот раз вовсе не заношенное  пальтишко  с цигейковым воротником, а нарядная  беличья шубка, но на голове та же ушастенькая пуховая шапочка. С охапкой цветов. На матери… Во-первых, уже поразившее Алексея своим великолепием,  длиннющее платье из какой-то необыкновенной, как будто из позолоченных нитей, ткани. Короткая, до колен, меховая накидка… Может даже, горностай. Из того же меха круглая шапочка. Горшочек в руке. В горшочке какое-то растеньице. И запах тонких духов… Тут же вспомнилось начальниково: «Господа».
-Спасибо, что хватило терпенья нас дождаться, - первой запела Жар-Птица. –  Софочка  мне много о вас хорошего нарассказывала. Как вы ей помогаете обжиться. Вписаться в новый рабочий коллектив. Хотелось бы ото всей души вас поблагодарить.
 Сейчас, когда сблизились, Алексей смог более детально разглядеть эту женщину. Ощущение, что она явилась из какой-то сказки, у него сохранилось, но к нему добавилась горчинка: Жар-Птица, пока летела, стала жертвой каких-то безжалостных хищников. Они серьезно пощипали ее чудное оперенье. Кроме того птице уже немало лет. На лице густой слой пудры. Но даже пудре  не под силу скрыть  морщины, прорезавшие то же ее лицо. Глубокие провалы на  щеках. Не спрятать и  дряблые складки на шее. Хотя и старается укрыться за крупными бусами. Алексей только сейчас опознал: «Янтарь».
 Алексей оценивает женщину, а у нее, видимо, уже сложилась какая-то программа:
-Мы сейчас сделаем так. Софочку  мы посадим на автобус, сами  прогуляемся до дома  пешечком. Не пугайтесь, это недалече. Да и  погодка распрекрасная. Софочка успеет к нашему приходу что-нибудь приготовить. Да, не удивляйтесь, она большая мастерица. Справится намного лучше меня. Сядем и немножко – может, даже втроем, если повезет, - поговорим. Как вы к этому?
У Алексея больше не было никаких планов на этот вечер, его никто нигде не ждал. Предложение посидеть... втроем… и поговорить…. «Интересно, о чем?»  Он готов. Не очень готовой, довольной выглядит при этом Софья. Хмурится. Но и как-то энергично не протестует. Видимо, она вообще воспитана в послушании. Если такие девушки к 1966 году еще сохранились. Для нее воля матери закон.
Они вышли на улицу. Да, Полина Андреевна – так скромно, на мирской лад,  величают сказочную Жар-Птицу, - права: погодка замечательная. Тот же слабенький морозец. С неба посыпал белый чистый снежок. Софья, как и уговаривались,  села с цветами на подъехавший автобус.
-А это, молодой человек, я все-таки поручу вам, - Полина Андреевна передала Алексею горшочек. –  Фиалка. Сентолия. Детище барона Сен-Поль-Иллера. Я давно ее хотела. Сегодня получила. Мне кажется, с вами будет надежнее. И еще одна просьба… Подморозило. Гололед. А у меня туфельки на шпильках. И асфальт не везде. Не возражаете, я возьму вас под ручку? Так мы потихонечку доковыляем до дома.
Алексей, конечно, не возражал. Хотя было немножко стыдно за себя: пальто на ватине с барашковых воротником,  котиковая шапка,  идет под руку с горностаевой накидкой. Мысленно поклялся: «Этой же зимой куплю себе что-нибудь пофасонистей. Хотя придется у кого-то занять». Занимать, быть в должниках, обязанным кому-то было не во вкусе  и не по правилам Алексея. «Но чего не сделаешь ради Жар-Птицы? Пусть уже и изрядно пощипанной жизнью».

6.
-У меня к вам, молодой человек, много всего…даже чуточку воздушного…  но я начну с вполне земного вопроса. Как вам наше представление?
  Алексей искренне ответил, а Полина Андреевна искренне порадовалась.
-Вы даже не представляете, как вы меня сейчас этим поддержали! В следующий раз, когда меня будут чехвостить на каком-нибудь очередном худсовете, что я не на тот репертуар ориентируюсь, я приглашу вас. Вы же человек из народа. Вы авторитетный. К вашему мнению обязательно прислушаются. А то: «Ставьте советскую классику. Ставьте Корнейчука, ставьте Сафронова». А вы на Островском. Сами признаетесь -  расплакались. Браво! Это я себе «Браво», а не вам. Не обольщайтесь.
-Еще, я знаю, вы «Вечно живых» ставили, - самое то, когда можно блеснуть своей эрудицией. Очень удачно вспомнил сплетни Нинель Филатовны.
-Да!  «Вечно живые». Тоже хорошая честная правдивая пьеса. Такие сейчас большая редкость. На вес золота.  И все же у Островского лучше… А откуда у вас такие  познания? Софочка, вроде как, мне сказала, вы не театрал.
Алексею пришлось признаться.
-А-а… Эта… Нехорошая особа. Ходит, подслушивает. Наверное,  еще и настукивает куда-нибудь. Да наверняка.
Алексей в это мгновенье подумал, стоит ли ему предостеречь Полину Андреевну, чтоб она в следующий раз поостереглась плохо выражаться о политических фигурах, и прошлого, и настоящего, в присутствии хотя бы той же Нинель Филатовны, однако, решил, что не его это дело.
-Ну, да Бог ей судья. Спасибо ей хотя бы за то, что помогла пристроить Софочку…У нее амбиции, но она девочка очень домашняя. Я о дочери. И уязвимая. Все на волоске на тонюсеньком. Я очень боялась, что с ней станет, когда ей придется столкнуться с грубой действительностью. А вон как хорошо получилось! Как удачно! Ее счастье, что ей подвернулся такой чуткий  порядочный начальник, как вы.
     Алексею было неловко. Во-первых, от того, что не ощущал себя по отношенью к Софье каким-то начальником. Скорее, наставником. Да, так будет справедливее. Да и что он такого для нее сделал? Никакого щадящего режима. Ее успехи это, в первую голову, ее заслуга. Он так, примерно, и изложил это все перед Полиной Андреевной. Она внимательно его выслушала, однако как будто осталась при своем.
-Да, я знаю,  она человек обязательный. Сообразительная. И не только головой, но и руками многое умеет, вы еще этого не знаете. И  все-таки… Как бы вам это получше сказать?.. Она недостаточно сильная. Нуждается в помощи. Я, конечно, чем могу, ей помогаю, но я не в состоянии постоянно быть начеку. У меня  своих забот полон рот. Мы, вы знаете, последнее время даже гастролируем. Нас приглашают в другие города. Я оставляю ее дома одну. Прежде, чуть что,  меня мог заместить  Андрюша…  Это мой сын. Но вот уже четвертый год, как он уехал на учебу в Москву. Да, школу закончил с золотой медалью. Сам, никто за него, поступил в МГУ. Теперь он бредит только геофизикой. Считает, что это самое перспективное научное направление. Я ни в зуб ногой  в геофизике.  Мне намного ближе и понятнее, допустим, Морис Метерлинк…
Так, в таком ключе болтая, глядя под ноги – гололед, а некоторые участки на улице после недавнего снегопада выглядят  почти как американские горки, - они постепенно и «доковыляли» от Красноармейского бульвара до Пионерского переулка.
-А вот здесь мы с Софочкой  и живем!
  Домик. Деревянный, невысокий (два этажа, если не считать цокольного), но вытянутый по длине. По восемь окон по одному фасаду на этаж.  А еще мезонин. Как будто бы голубятня. Пристройки. Сараюшки. В которых наверняка жильцы домика или до сих пор держат или держали дрова. Далеко не все дома в Угличе, особенно такие, как этот,  в те шестидесятые годы были обеспечены газом.
-А прежде здесь жила или, скорее, уже доживала  семья старшего судебного пристава. Этому дому, пожалуй, уже лет сто. Мы с Софочкой в мезонине… Кажется, увидела нас…
 Да, Алексей тоже заметил подошедшую к освещенному изнутри окну и всматривающуюся наружу фигуру. Поднялись по поющей какую-то мелодию лесенке. Внутри тесновато, но уютно. Тепло. Тепло исходит от нагретых изразцов стоящего в узеньком, двоим, если потолще, уже не разойтись, коридорце камина. Две комнатки. Та, что побольше, проходная. Кухонька с топящейся также дровами плитой. Да, здесь все так, только уменьшительно-ласково: «коридорец, комнатки, кухонька». Скорее, жилище для кукол, чем для людей.
-Да, дом ветхий, - Полина Андреевна, пока Алексей освобождается от опостылевшего ему пальто на ватине. –  Во многом неудобный. Например, чтобы справить, извините, нужду, приходится спускаться на первый этаж… Вам еще не хочется? А то говорите, не стесняйтесь. Я вас провожу.
Нет,  Алексею пока не хотелось.
-Поговаривают, будто скоро снесут. Жаль. Вместо него поставят какого-нибудь бездушного  кирпичного уродца. Хотя справлять нужду, конечно, станет намного удобнее… Пожалуйста, проходите. 
 Полина Андреевна пока ведет сольную партию, а Алексею интересно наблюдать за хранящей молчание Софьей. Впервые видит ее в домашней обстановке. Не в синем, чуть ли не до щиколоток,  сатиновом, с хлястиком и кармашками, халате, а в расклешенной, ненамного пониже коленок, юбке из шотландки, в красно-белую клеточку. В вязаной кофте. Но, как и в инструменталке, выглядит очень сосредоточенной, деловитой,  строгой.  Когда была в мальчиковом образе, в этом потешном наряде, выглядела более, что ли, развязной, доступной.  В «пустые» разговоры не вступает, если только задаст какой-нибудь имеющий отношение к хозяйству вопрос матери, а Алексея как будто и вовсе не замечает. «Чего-то она меня вдруг стала как будто чураться?»
 Зато стол, к моменту, когда Алексея пригласят зайти в комнату, фактически уже накрыт. На нем все, чем могли тогда попотчевать «дорогих» гостей: всякого рода  разносолы (огурчики, помидорчики, грибы, соленые и маринованные), вяленая рыба, пареная брусника, селедочка, миска, наполненная только что приготовленным, скорее всего, стараниями Софьи, больше некому, винегретом. Бутылка какого-то красного вина. Уже после того, как Алексей усядется за стол,  Софья принесет ладный чугунок  с только что сваренной картошкой. Это сразу напомнило Алексею их деревенские застолья. Только там чугунок был поболе, а картошка варилась прямо «в мундире».   
-Мои предки тоже были из крестьян, - Алексей вспомнил деревню, а Полина Андреевна решила, кажется, пуститься в плаванье по еще более далекому прошлому. - Из хохломских. Зато дедушка стал очень состоятельным  купцом. Жить бы ему спокойно, да поживать, но случилось непоправимое:  увлекся искусством. Больше всего его привлекал театр. Передал все дела своему младшему брату, сам стал кем-то вроде импресарио. Сделал очень много хорошего для провинциальных театров, помог многим талантливым артистам сделать карьеру, найти себе применение в столичных театрах. Под конец поселился в Петербурге. Жили на Большой Моховой. Устраивали вечера. Почти все звезды той эпохи. Мережковский, Соллогуб, Гиппиус, Блок, Есенин... Я   еще совсем ребенком, застала его в живых. Я говорю про дедушку, а не про Есенина.  Это было еще время нэпманов. Его племянник, мой, дядя,  держал папиросную лавочку, а  дедушка, уже глубокий старик,  выполнял при нем роль кассира…
Софья выполнила поставленную перед нею матерью задачу: приготовила угощенье, но сидеть за столом отказалась. Или не «отказалась». Вышло так: обратилась к матери.  «Можно тебя на минутку?» Полина Андреевна, видимо, сразу почуяла что-то неладное, нахмурилась, но дочери не отказала: вышла за дверь. Их долго не было, Алексей за то время успел внимательно осмотреться… Мебель хоть и старенькая, но не из той, что просится на помойку, скорее – в антикварный магазин или краеведческий музей. Картины в роскошных рамах на стенах. Выглядящий огромным в таких ограниченных пределах аквариум с лениво фланирующими туда-сюда золотыми рыбками. Здесь чувствовался домашний уют, которого, говоря по правде, Алексей  никогда по опыту  своей предыдущей жизни в бараке на себе не ощущал. А снимаемые им последние годы «углы» и какой-то уют это вещи уже совсем не совместные.
-Извините, что заставила вас поскучать, - Полина Андреевна вернулась после переговоров с дочерью  расстроенной.  Она, кстати, успела к этому моменту переодеться, выглядит сейчас, как один из женских персонажей только что увиденной Алексеем пьесы. Опять же длинная шерстяная юбка, приталенный жакет с кружевным воротником. Кружевами обрамлены и  рукава жакета. А янтарные бусы уступили место висящему на цепочке медальону -  Похоже, не получатся у нас посиделки втроем, о чем я размечталась. Софочка нас покидает. Хотя и пообещала, что скоро вернется. Будем надеяться.  В любом случае посидим вдвоем... Это лафит, - взяла бутылку в руки.  – Пивали когда-нибудь лафит?
Нет, Алексею еще ни разу в жизни не приходилось пивать лафит. Известие о том, что Софьи за столом не будет, огорчило его. Однако постарался не показать виду.
-Вообще-то, по правилам, его подают чуть подогретым и, лучше всего, с каким-нибудь мясным блюдом. Но мы уже давно, с девятьсот семнадцатого, живем, к сожалению,  не по правилам… Попробуйте. И скажите…
Никакой этикетки на бутылке. Вместо нее держащаяся на  резиночке бумажка. На бумажке красными чернилами: «С урожая 1955 г». Алексей, как его просили, выпил этот урожай из наполненного Полиной Андреевной бокала… Вкус терпкий…  «Похоже, настойка на какой-то ягоде».  Да, то, что Софья ушла, хотя и, как будто бы, обещала скоро  вернуться, не может его не расстраивать, но и в компании с  пусть и постаревшей, неизбежно подурневшей  со времен цветущей молодости, еще остающейся относительно привлекательной Полиной Андреевной ему также по душе. Также как по душе и вся окружающая его сейчас дряхленькая обстановка, золотые рыбки, картины, на которых изображены фантастически прекрасные пейзажи, списанные с уже несуществующих дубовых лесов и лужаек, на которых нежатся уже давно исчезнувшие, как класс,  полуголые нимфы… Да и «лафит» урожая всего-то 1955 года как будто очень даже и ничего. 
-У Софочки, может, вы уже знаете,  высокая мечта стать живописцем…
-Да, -подтвердил Алексей. – Я знаю, что ей не нравятся «Бурлаки на Волге».
-А кому это безобразие понравится?..  Но то, над чем трудится она… Вообще-то, она сердится, когда случайно узнает, что я показываю кому-то из нее шедевров посторонним. Но вы же не посторонний,  -    Полина  Андреевна не поленилась, встала из-за столе, прошла в смежную комнатку, вернулась с альбомом для рисования.- Это из ее последних…
    Алексей бросил взгляд на одну картинку… на другую…  Ничего не разобрать. Сплошные пятна.
-Да, - комментирует Полина Андреевна, - это такое направление в  живописи. Называется «пуантилизм».  Ее последнее увлечение. Но она еще в поиске. Пробует себя. То в одной манере, то в другой. Я показала ее акварели одному знакомому… «Молодо – зелено». Его мнение. Конечно, он прав. Ей еще предстоит многое узнать, многому научиться. То, чем она вынуждена заниматься сейчас… Конечно, это не ее стихия… Ее огромная удача, что вы, Алексис,  явились ей в этой чужой ей стихии в образе доброго ангела-хранителя… Можно, я поделюсь с вами своей мечтой?.. Все-таки, я пока от вас так и не услышала. Как вам мой лафит?
-Д-да, - согласился Алексей. – Мне нравится… Но какой я ангел-хранитель?
-По-вашему, ангелы-хранители это только те, кто летают по небу?  Многие из них ходят по земле. Даже не осознавая, кем они являются, на самом деле… Хотя, конечно, вы человек еще совсем молодой, и воспитаны в другой культуре. И все же я вернусь к тому, о чем начала… Если вы  позволите, и пока Софочка  еще не пришла, поделюсь с вами своей мечтой… Я мечтаю, чтобы у моей дочери был именно такой спутник по жизни, как вы.
Алексей вначале не поверил своим ушам, а Полина Андреевна в том же спокойном ключе продолжала:
-То, что я о вас узнала… и то, каким я вас сейчас вижу… Вы  человек… безусловно, очень порядочный. С хорошей школой практической жизни… То, что она вас не огрубила… другим словом, не вуль-га-ри-зировала, говорит о хороших задатках. О ваших достойных предках. К тому же вы твердо стоите на ногах. Вы знаете, куда и зачем вам идти. Молодой неопытной девушке вроде моей дочери  нужен…извините, конечно, за прямоту…  именно такой муж, как вы…
Алексей уже и не знает, что ему об этой «прямизне» Полины Андреевны подумать. И что в ответ сказать. Ну, может, вот это?
-А… как же… любить?
-Она вам не нравится?
-Нравится! – пылко произнес уже пьяненький Алексей. – В ней много чего хорошего. Но я ведь не о себе…
-Запомните, Алексис… от того, что, конечно же, вы этого еще не знаете, потому что судите о многом по книжкам. Или, скорее, по кино. Это сейчас наиболее популярный  источник знаний. Но в  реальной жизни все далеко не так, как в «Свинарке и пастух».  Это добрая сказка.
-А как?
-Вам же понравилось, что вы сегодня посмотрели. Я имею в виду Островского.  Вы же признались.
-Д-да… И что?
-Вот вам не сказка! Реальная жизнь. Разве для вас тоже это не урок? О чем там?.. Ладно, не утруждайте себя, я напомню. Милая наивная девушка как будто бы полюбила. И чем это для  нее  едва не обернулось? Еще чуть-чуть и случилась бы трагедия.  Хорошо, рядом с ней оказались умные порядочные люди. В первую голову, конечно, я имею в виду ее отца… Ее счастье, что она в финале выбрала другого. Мне бы очень хотелось, чтобы моя Софочка точно также выбрала вас. Я бы, как мать, за ее будущее была бы спокойна.
-У нее кто-то есть? – осторожно поинтересовался Алексей. Голова его при этом немного закружилась. То ли по причине только что им услышанного, то ли продолжали усиливаться эффекты «лафита».
-Допустим. Но что с того? – ответ Полины Андреевны не заставил себя ждать. -  Вас это не должно пугать. Вы же мужчина. Боец. Вы знаете, как устроено в природе. Женщина всегда выбирает сильного… Хотя бывают исключения, но это уже аномалия. Софочка нормальная. Да вы сами отлично это видите. Она уже сдала свой экзамен на простую жизнь. Да, вы ей тоже оказали в этом содействие, но главное это все-таки она… А за пустого, никчемного, безвольного, бесхарактерного, я ее отлично знаю… Да, она может страдать,  переживать из-за него, желать ему всяческого добра, но выйти за такую пустышку замуж? Это исключено. Никогда. Вы уж мне поверьте, Алексис.  Никогда за него  не пойдет.
 А Софья все-таки, вопреки сомнениям матери, исполнила свое обещание! Вернулась. Приблизительно через час. Когда пришла, Алексей попытался что-нибудь прочесть на ее лице. Нет! Закрытая книга. Полина Андреевна также не донимала дочь вопросами. Хотя ей-то наверняка что-то было известно. Было начало одиннадцатого, и Алексей решил, что ему пора покидать это кукольное жилище.
-Где вы живете? – поинтересовалась Полина Андреевна.
Алексей ответил.
-Вы знаете, что у нас перенесли автобусную остановку?
Нет, Алексей  не знал. И не только то, что остановку перенесли, но и где она была до того, как ее перенесли. Ему так редко приходилось бывать в этом районе города!
-Софочка вас проводит…
Алексей стал было: «Не надо. Не стоит», но Полина Андреевна настаивала, а от Софьи ни слова. Оделись, спустились по лесенке, запевшей уже знакомый Алексею романс, вышли на улицу. Метель. Слепит глаза. Голова у Алексея закружилась еще сильнее.
-Мне очень понравилось у вас… И мама… Только скажите ей, чтобы вела себя поосторожнее.
Софья никак не отреагировала на последнее. Как будто не услышала. Неторопливо пошли вдоль крохотного узенького переулочка, разметывая ногами только что выпавшую сухую, не прилипающую к земле (да, асфальта тут испокон века не было) порошу. Метрах в двухстах впереди угадываются вырастающие на недосягаемую для крыш соседних домов высоту мощные стены Воскресенского мужского монастыря. На то время не действовавшего.  Зрелище вполне для этого уголка Углича рядовое. Здесь, в какую сторону света не посмотришь: церкви и купола.
-И стол понравился, - это Софья помалкивает, а у Алексея вдруг язык особенно развязался. А, может, и не «вдруг», а вполне естественно. – Да, готовишь ты - просто класс. Оказывается, ты можешь не только быстро разобраться, где метчики с правой резьбой, где левой… - Был такой эпизод, еще когда Софья только-только приступила к исполнению своих обязанностей, когда  она перепутала. Рабочий, кому были предназначены эти метчики, оказался вредным, поднял хай. Алексей ей тогда терпеливо объяснил. - Ты, действительно, так думаешь, что я так уж сильно помог тебе освоиться на работе?.. По-моему, это, в основном, все же твоя заслуга. Мама насчет того, что я тебе помог, явно переборщила…
     Алексей, пока идут, старается всю дорогу поддерживать какой-то «светский» разговор. Если б шли молча, - ему было бы неуютно. Зато от Софьи, с момента как вернулась из того неизвестного, где она пробыла целый час, до сих пор, - почти  ни одного слова. Что это означает? Или то, что она еще мысленно находится  в том или с тем, кого только что покинула? Или она просто устала от Алексея? Рада поскорее избавиться от него?
   Пионерский переулок давно остался позади, теперь шагают по пустынной улице академика Опарина. «Пустынной» от того, что в такое время суток- вот-вот одиннадцать – Углич уже наполовину спит.
-Здесь, - Софья, наконец, остановилась. И тут же тихо попросилась. – Я пойду?
       Алексея так и подмывает задать ей вопрос: «Послушай, отчего ты… вдруг стала…такой? Спряталась как улитка. На работе ты другая. Не болтливая, но поговорить-то всегда с тобой можно. Тебя кто-то обидел?» Да, что-нибудь вроде этого хотелось сказать, а вместо этого выпалил:
-Выходи за меня замуж.
Да, опять то же. Словно кто-то в нем, без спросу, без предъявления документов  поселился, и вот теперь бесцеремонно выступает от имени хозяина. А сам хозяин никак не может с этим произволом справиться. Бесшабашно, непохоже на себя ведет Алексей, но и Софья лишь ненамного лучше его.   Будь на ее месте сейчас какая-то другая… услышь подобное…  наверное бы… ну, по меньшей мере, хотя бы растерялась. Софья же удивительно спокойна. Как будто  ожидала от него ровно этого. И в какие-то пустопорожние разговоры не пустилась. Опустила  голову… задумалась. С этой   ее белой двуухой шапочкой и продолжающим атаковать со спины белым  вихрем она выглядела сейчас снежной бабой. Наконец, подняла голову, посмотрела Алексею в лицо:
-Спасибо… Я подумаю. 
Наипримитивнейшее объяснение тому, что произошло: «Лафит из ягод урожая 1955 года». Неискушенный в лафитах, всё больше баловался водочкой, да и то не часто, Алексей на какое-то время перестал быть самим собой. Поддался внушению того, кто с какого-то времени в нем поселился. Если принять это, как рабочую гипотезу, ему, чтобы вернуться к самому себе, необходим был только здоровый нормальный сон.  Пробудится, очнется, вспомнит, выскочит из постели, как ошпаренный … и все вернется на круги своя.
Ничего подобного! Сон был, действительно, здоровым, даже без сновидений. При пробуждении не почувствовал, что у него, допустим, что-то болит, или что он как-то вообще не в своей тарелке. Голова работала, как швейцарские часы snecma. Он все помнил, осознавал… Никакого  испуга, раскаяния. Наоборот – ощущение какой-то приподнятости. Уверенности, что никакой глупости он не совершил. Единственное, что его в эти минуты тревожило: «Она, скорее всего, в кого-то влюблена, и это еще далеко не факт, что согласится пойти за меня».
Софьино лаконичное, что вполне в ее стиле: «Я подумаю» длилось… подумать только!  около трех месяцев. Софья «думала», Алексей… да, первое время нервничал, а потом как будто успокоился. Нет, от своих «Выходи…» он не отступался. Вспыхнувшее, вроде как, на пустом месте желание создать  семью  в компании с этой далеко не совсем обычной девушкой, поклонницей не понятных полот Репина, а каких-то бестолковых пуантилистов, в нем, несмотря на затянувшееся «Я подумаю», со временем не исчезало. Наоборот, чем дольше это состояние неопределенности, тем больше он укреплялся во мнении, что лучше Софьи на роль своей жены  он никого никогда не найдет.
 26 марта. День рожденья Софьи. У Алексея были все основания лично поздравить Софью. Даже подарить ей от себя какие-то цветы, не вызывая при этом чьих-то подозрений, разговоров. Да, он отлично помнил, что произошло с тем самонадеянным инженеришком, когда тот попытался улестить Софью своим букетом, и что потом произошло, но в данном случае ситуация выглядела совсем иной. За Алексеем было официальное право поздравить свою подчиненную.
 Вопрос, какие именно цветы подарить. В марте. В Угличе. В 1966 году!  Попробуйте – отыщите.  Вам должно очень сильно повезти. Алексею повезло: на выходе с местного базара заприметил сгорбленную старушонку. В ее руках небольшой  неяркий букетик.  Похоже, один из мартовских первоцветов. Алексей, недаром, его детство прошло в деревне, сразу узнал медуницу. Двуцветье: темно-синий олицетворяет первочеловека Адама, розовый-первоженщину Еву. Да, неяркий цветок, но говорящий. Алексей остановил свой выбор на нем. Вошел в инструменталку еще до начала рабочего дня. Софья к этому моменту  успела переодеться в обычный рабочий, не красящий ее, говоря по правде, халат. Алексей еще не успел открыть рот, как услышал:
-Спасибо, - это она о цветах. И сразу вслед за этим. - Я подумала. О  чем вы мне сказали. Я согласна.
Так свершаются ли браки на небесах, как принято было думать еще каких-то сто, двести лет назад? Или это, скорее, прерогатива не небес, а того, что намного… ой как намного ниже? Ответ будет: то и другое суждение справедливо. Все решает, кто с кем вступает в брак. В зависимости от этого ведут себя и небеса. Или становятся непосредственными участниками этого события, своеобразными устроителями, арбитрами,  или отдают все на волю тому, что ниже. Намного чаще, к сожалению, случается последнее. Одна из  проблем состоит  в том, что высокое изначально всегда разборчиво, деликатно, осторожно, в то время, как низкое со  временем становится все более нахрапистым, агрессивным. Не удивительно, поэтому, что и число «небесных» браков на земле устойчиво сокращается. 
А вот кому Алексей Борошнев должен быть обязан тем, что вступил в законный брак с Софьей Сухановой, - высокому или низкому, - об этом узнается много позднее.

7.
Свадьбу молодые справили довольно скромно в одном из залов фабрики-кухни при ГЭС. У Алексея вначале были куда более «наполеоновские» планы: только в ресторане, с живой музыкой и чтоб приглашенных на свадьбу около полусотни. Средства на то, чтобы претворить эти планы в жизнь, у него заранее были припасены. Такой «купеческий» размах не понравился Софье. Сошлись на фабрике-кухне, магнитофоне, а пригласили только самых близких. Таких набралось около полутора десятков. 
Не совпали желания молодых и по другому житейскому вопросу: где и как провести их «медовый месяц». Профком завода, когда узнали о предстоящем  торжестве, поднес Алексею подарок в виде бесплатной двухнедельной путевки на двоих в один из санаториев в Кисловодске. Софья, когда узнала, не обрадовалась. Осторожно поинтересовалась, о каком санатории идет речь.
 -«Нарзан».
-Почему нарзан?
-Нарзан это типа минеральной воды. Лечебной.
-Я знаю.
-Если с кишечником что-то…
-Разве у тебя что-то с кишечником?
-Нет, но…
-Со мной тоже все в порядке.
-Хорошо. Что же ты предлагаешь?
-Давай поживем это время дома. Я хоть приведу твою квартиру  в порядок. 
-«Нашу» квартиру, - поправил ее Алексей.
-Ну, да! Конечно. Нашу.
Алексей не стал спорить. Ему самому этот вариант даже больше понравился. Никуда не поехали. А путевку Алексею пришлось вернуть.
Эти два несовпадения дали ему повод подумать вот о чем. Несмотря на то, что Софья была его помладше – в том возрасте, в котором они сейчас находились, разница почти в девять лет довольно ощутима, - она временами вела себя более, что ли, мудро. Его распирало желание выглядеть «по-людски». Она как будто преследовала цель вести себя «по-человечески». Разница между «по-людски» и «по-человечески» стала вырисовываться перед Алексеем только под прямым, хотя и ненавязчивым воздействием его молодой жены. И второе. Алексей привык жить открыто. Может, часть детства, юность,  проведенная в бараке, приучила его не бояться чужих взглядов: видят, подглядывают – ну и плевать.  Софья же как будто заранее боялась любого вторжения внешнего мира. Чувствовала себя в безопасности только в более-менее надежном укрытии.
То есть  молодые еще не приступили к совместной жизни, а Софья уже дважды вошла с Алексеем в противоречие. В обоих случаях он счел за лучшее уступить. Но вскоре случилось нечто третье, когда уже так легко и просто ему уступать не хотелось. Речь идет о постели.
Ведь с тех пор, как Софья  предупредила его поздравление с днем рожденья словами: «Я подумала. Я согласна»  до последнего между ними не было физической близости. Когда же время этой близости пришло, когда они улеглись в постель и Алексей жену обнял, она шепотом,  хотя кто их мог подслушать? - его попросила:
-А можно не сейчас?
Алексей подумал, что это как-то связано со всем неприятным, связанным с функционированием  женского организма,  о чем сами женщины меньше всего хотят делиться со своими мужчинами, да и мужчины предпочитают этого не знать. Ему уже не раз приходилось  попадать в такие ситуации, когда хотел заняться любовью, а ему: «Можно в другой раз?» Не было случая, чтобы не пошел женщине навстречу. Не стал настаивать и сейчас. Только спросил:
-А когда?
-Я скажу.
«Хм… Только бы это “Я скажу”, как в случае с “Я подумаю “ не продлилось до морковкиного заговенья».
Ночь прошла без любви.  Алексей заснул лишь под утро. Софья, скорее всего, не заснула вообще. Алексей, когда проснулся, уже не нашел ее в постели. Оказалось, она на кухне,  кормит забредшего к ним на лестничную площадку котенка.
-Смотри, какой красавчик! Возьмем?
Взяли. Так их в семье стало трое. День потратили на домашнюю, с точки зрения Алексея,  ерунду. Софья была деловитой. Сразу стала наводить в квартире свои порядки. Всюду переставила мебель. Повесила на окна еще до свадьбы купленные  занавески. Словом, вела себя, как повела бы любая нормальная женщина. Но чем ближе к ночи, тем в ней проглядывает все бОльшая напряженность. Когда настало время вновь ложиться в постель, заметно чувствующая себя виноватой, глядя на Алексея удивленно-умоляющими глазами:
-И не сегодня… если можно.
Нет, это уже не организм, как подумалось вчера, это что-то другое.
-У тебя никогда этого не было?
-Д-да…
-Боишься?
Софья в ответ лишь смущенно улыбнулась.
-Ну и глупо. Все этим занимаются. И, как видишь, ничего! Даже получают удовольствие.
И тогда Софья ему строго:
-Все – да. Но я не «все». Если ты этого еще не заметил - я особенная.
То было первое из внушений, которые Алексей позднее еще услышит от Софьи, по тому или иному поводу. Оно заставило его, кажется, впервые задуматься, правилен ли его выбор. А еще он вспомнил кое-что из уже оставленной в прошлом барачной жизни.
Так вот. Возвращаясь к тому бараку. Борошневы прожили в нем довольно сносно лишь первые полгода, а  потом администрации ГЭС понадобились новые рабочие руки. Но барак-то, как бы добротно он не был спланирован и построен, все-таки  не резиновый. Вместо того, чтобы строить новое жилье, решили обойтись малой кровью: «Так будет быстрее и экономичнее»  Стали безжалостно, в авральном порядке уплотнять барак старый. Фактически делили хилой дощатой перегородкой каждое помещение надвое, то есть резали по живому. И вот представьте себе. Комнатка Борошневых не избежала общей участи. Под боком у них, за хилой дощатой перегородкой поселили молодую пару. Молодость обязывала их к тому, чтобы они регулярно, когда кого-то из пары не было в ночной смене,  занимались ночами тем самым, что  для молодоженов является самым естественным. При этом Алеша, даже ничуть при этом не напрягаясь, отчетливо  слышал, как женщина громко стонала, даже иногда кричала: «Ой, больно, Сереженька! Пожалуйста, поосторожней. Больно-о!». Эти крики, стоны, конечно же, слышал не только Алеша, но и отец и мать. Как они к этому относились? Мать конфузливо, стыдливо. Отец делал вид, что ничего страшного не происходит. А другого варианта поведения у него в запасе и не было. Не потребует же он от молодой пары целомудрия! Как-то Алеша обратился к уже относительно зрелому пареньку, лет тринадцати, с которым у Алеши сложились неплохие отношения. Так, мол, и так.  И тот десятилетнему несмышленышу охотно  объяснил.
-Так все очень просто! У него большой, у нее маленькая. Понимаешь? Он засовывает свое большое, а она кричит.
-Что большое и что маленькое? – Алеша попросил дополнительного объяснения.
Подкованный продолжил свой ликбез. А Алеше по-прежнему далеко не все понятно.
-Если ей не нравится, почему она вышла замуж за него?  Могла бы подыскать кого-нибудь с маленьким.
-Кто тебе сказал, что «не нравится»? Нравится. Потому и вышла.
-Нравится, когда больно?
-Ну, да.
-Почему же кричит?
-От того и кричит.  Во тупой! Чего тут  непонятного?
Алеша больше не стал допытываться, но в памяти этот случай отложился. Вспомнил о нем сейчас. Но с Софьей на эту щекотливую тему беседовать не захотел. «Большой-маленький. Больно-нравится. Пропади оно пропадом. Еще наговорю  чего-нибудь лишнего».
Уже второй час ночи. Оба лежат без сна. Алексей  вспомнил барак, а у Софьи в голове творится своя работа.
-Ты как-то рассказывал мне про свою деревенскую бабушку.
-Д-да. И что?
-Хочу повидаться с ней. Что, если съездим в твою деревню?
Алексей подумал: «Почему бы и нет?»
-А когда бы ты хотела?
-Завтра. Встанем и поедем.
Было очень заметно, как Софья нервничает. Отсюда, и ее желание, не откладывая дела в долгий ящик, - видимо, получить какой-то совет от, безусловно, мудрой бабушки. Алексей еще немного подумал и согласился.
На свадьбе Алексея и Софьи никому  из Борошневых, постоянно проживающих в то время в Костюрино,  побывать не пришлось. По двум уважительным причинам: нездоровье и недосуг.  Да, его замечательная бабушка еще - слава Богу! – живет и здравствует. Уже не такая проворная, как прежде. Давно не обихаживает колхозный телятник, заботу о телятах колхоз взвалил на остающуюся к своим сорока с чем-то годам «христовой невестой» бывшую тетку Нюрку. «Бывшую» потому, что для Алексея она теперь  просто «Нюра». Добавлять еще и «тетя», язык не поворачивался.  Но  «единоличное» хозяйство, в основном, по-прежнему на ней: корова, овцы, куры, подсвинок. А дед совсем плох. В основном, лежит. «А что? Софья, может, и права. Бабушка, действительно, сможет ей…точнее, нам  как-то помочь. Если не словами, то травками».   
-Хорошо. Договорились. Завтра с утра и поедем… А сегодня спи спокойно. Клянусь, я тебя не трону.

8.
С вечера решили выехать, как можно раньше, но в пять утра зарядил не прекращающийся ни на секунду дождь. Решили переждать. Дождь  перестал только к полудню. Потом возникла проблема с котенком, которого только накануне приютили. Оставлять здесь?.. Еще не ясно, когда они вернутся. Брать с собой? Хлопотно. Следить за ним  на деревенских просторах никто не будет. Сбежит, куда глаза глядят, потом ищи свищи. Пристроить у соседей?  Единственная пара, с которой Алексей успел к этому времени наладить добрососедские отношения, - на работе. Попытали других, которые оставались дома. Все пожилой, не рабочий люд. Им эта навязываемая лишняя обуза поперек горла. Словом, пока вышли на женщину, откликнувшуюся на просьбу приютить на время котенка, прошло еще с полчаса.
Наконец, вышли из дома, отправились на автовокзал… Ближайший рейсовый автобус, которым собрались доехать до Костюрино, в самую последнюю минуту вышел из строя. Приходилось ждать следующего. В дневное время, в будни, автобусы ходят с огромными интервалами. До следующего   почти  два часа.  Алексей предложил Софье отложить поездку до завтра. Молодые в очередном отпуске. Свободного времени на то, чтобы еще куда-то съездить, что-то повидать, у них более чем достаточно. Софья дожидаться дня следующего категорически отказалась. Видимо, ей самой не терпелось, как можно скорее повидаться, разрешить свои проблемы с Алексеевой бабушкой. Алексей видел это нетерпение в ее когда-то поразивших его своими размерами глазах. Сочувствовал ей.
В ожидании автобуса прогулялись до ближайшей столовой, подзарядились. Лишь в начале третьего отправились в путь. Когда вышли на околицу Костюрино, уже смеркалось. У Борошневых молодых никто не ждал. Но все ух как обрадовались!  «Все», правда, это всего лишь  дед и бабушка, да еще пятилетний Алексеев племянник, он обычно гостил в Костюрино все теплое время года. Он бурно радуется всем гостям. Чуточку попозже к ним присоединилась и прибежавшая из  телятника Нюра. И только вслед за ней потянулись в дом к Борошневым многие еще помнившие Алексея «голопузым» парнишкой, то есть уже относительно пожилые костюринцы. Приветствия, поздравления молодым, тары-бары. Бабушка и Нюра быстренько сообразили максимально щедрый на это время года стол: сохранившиеся за прошедшую зиму с урожая еще прошлой осени припасы. Алексей, конечно же, разбавил этот стол привезенными им из Углича, добытыми  им не без содействия по-прежнему хорошо расположенного к нему профкома завода продуктами: краковская колбаса, прибалтийские шпроты, извлеченные прямо из бочки жирные, вызывающие слюну при  одном на них взгляде  иваси.  Ну, и, конечно же, какие-то горячительные напитки. Алексей пил очень умеренно. Софья не пила совсем. Впрочем, и ела мало. Также как и почти не участвовала в общей беседе. Ее о чем-то спросят, коротко односложно  ответит. Алексей все то время, пока продолжалось застолье, старался не отлучаться от жены  ни на минуту. Наблюдал за нею. Ее же, Алексей это отметил,  в основном, манила к себе сидящая напротив нее бабушка. Буквально не спускала с нее своих загадочных блюдечек-глаз.
На Костюрино уже опустился темный вечер, гости разошлись,  Нюра убежала на телятник, дед прилег на диван (новоприобретение Борошневых, прежде пользовались только лавками), бабушка принялась за мойку оставшейся после застолья грязной посуды, Софья вышла на крылечко вместе с Алексеевым племянником. Вот только когда Алексей решился рассказать, что их, главным образом, привело в этот раз  в Костюрино. Бабушка внимательно выслушала, нахмурилась. Немножко поругала Алексея: «С этого и надо было начинать, а не пиры устраивать».
-Ты чего-нибудь понимаешь, отчего это?.. Сможешь как – то помочь? 
-Попытка не пытка, - ответила, подумав, бабушка. – Пока ничего сказать не могу. Гарантиев никаких. Прежде с ней самой переговорить надо. Скажи ей, пусть пройдет в горницу. Сейчас с посудой покончу, к ней подойду… И чтоб никто к нам за это время носа не казал!
Алексей сделал ровно то, чего от него хотела бабушка. Переговоры уединившихся в горнице бабушки и Софьи (утомившийся за прошедший день дед их не слушал, потому что заснул) длились уже минут сорок. Вернулась с телятника  Нюра.  Бабушка, видимо, услышала – поступь у Нюры тяжелая, -  если выглянула из горницы. Распорядилась, обращаясь одновременно к Алексею и  Нюре:
-Баню пройдите затопите.
-Что? Как? – поинтересовался нетерпеливый Алексей.
-Какать потом будем. Сейчас баней займитесь. Чтоб пожарче.
Баня Борошневых, впрочем, как и всех костюринцев, стояла на берегу впадающей в Волгу реки Юхоть. Алексей наносил воды,  Нюра разожгла каменку. Когда ей показалось, что довольно, - оставила Алексея, вернулась в дом. Через какое-то время Алексей, уже в чернильной темноте, разглядел две приближающиеся к бане фигуры. Догадался, что это бабушка и Софья.
-Натопил – молодец, - похвалила бабушка Алексея. – А теперь шасть отсюдова
Алексей, прежде чем исполнить бабушкину команду, попытался заглянуть в Софьины глаза. Что-нибудь по ним угадать. Софья отвела от мужа глаза.  Вернувшись в дом, Алексей первым делом отыскал  Нюру. Она была на своей половине (изба-пятистенка, в Алешином детстве на одной ее половине жила их семья, с их отъездом в Углич, эта половина перешла в полновластное Нюрино владение). Она готовила постель:  взбивала перину, пуховую подушку, постилала чистые свежие простыни.
-Здесь вам укладем, - ответила на молчаливый вопрос Алексея. – И попробуй только!
Что она этим хотела Алексею сказать? То ли у ней уже была какая-то информация, которой с ней поделилась бабушка, то ли она делала какие-то собственные, неизвестно на чем основанные умозаключения. Алексей к ней приставать с вопросами не стал. Началось его ожидание возвращения обеих женщин из бани. Случилось это не скоро: уже в начале одиннадцатого. Бабушка провела Софью на половину, где молодым назначено было провести эту ночь.
-Бери… муженек, - бабушка даже слегка подтолкнула Софью в спину. – Даст Бог… теперь сладится.
Только на рассвете, когда  деревенские петухи уже начали драть свои глотки вовсю, стараясь перекукарекать друг друга, Алексей осмелился спросить у открывшей глаза Софьи.
-Ну? Как ты?
На что она ответила:
-Спасибо. Все хорошо.
У Алексея сразу отлегло от сердца. «Ну, вот! Я же говорил!»
Молодые задержались в Костюрино на четыре дня. Алексей планировал выехать пораньше, но Софье здесь очень понравилось. Когда настало время отъезда, бабушка проводила молодых до шоссе, потому что вначале сама собиралась добраться до Коровино, а из Коровино переправой в Мышкин, но за ними увязался пятилетний Алексеев племянник, его заметили не сразу и теперь бабушке приходилось возвращаться с ним в Костюрино. Стали поджидать автобус. Софья и Олежка (так звали племянника) чуточку отошли, на какое-то время бабушка и Алексей остались один на один. Бабушка как-то значительно вздохнула. Алексей догадался, что вздыхает она не спроста.
-Что? – спросил он.
-Эх, Алешка-глупешка…
-Да что?
-А то! Не по своим зубам ты яблочко румяное сорвал. Ты паренек неглупый, но незамысловатый. Иванушка-дурачок. А у твоей белотелой кралюшки… ой как много всего разного накручено-наворочено!
-Да что именно? Что у нее может быть такого наворочено?
Но мудрая бабушка от ответа на этот прямой вопрос внука предпочла уклониться.

9.
Что бабушка имела в виду под «всем разным», что выведала у Софьи, когда  женщины  уединились в горнице и судачили друг с другом почти целый час, для чего бабушка распорядилась, чтобы затопили баню и что потом сотворила с Софьей, отчего она нормально переспала с мужем, - Алексей этого никогда не узнает. Но что его вполне устраивало: «постельная» жизнь молодых после этого как будто бы наладилась. Если Алексею теперь и приходилось иногда слышать от жены: «Извини, я сегодня не смогу», - то это случалось не чаще, чем бывало с его былыми случайными подругами.
А «как будто» от того, что ему стало казаться – и не раз, и не два: Софья не отдается любви полностью, что-то ее сдерживает. Но опять же… вот хоть он, если верить бабушке,  и Иванушка-дурачок, знает: женщины по темпераменту могут быть разными. Любить вразнос или держать себя, что называется, в руках, это не их вина, это их природа. Кстати говоря, он и сам, примерно, такой же в постели, как Софья. Страстным, пылким  любовником его никак не назовешь. Поэтому и о тех ночных сценах, которые вытворялись их соседями в пору жития в бараке и которые навеки запечатлелись в памяти и сознании юного Алеши… Чтобы что-то подобное могло произойти с Алексеем и Софьей? О таком даже помыслить было невозможно.
Но жизнь не может обходиться вовсе без проблем. Это касается абсолютно всех. Не избежали общей участи и Алексей и Софья. Кажется, справились с главным, - выступило вперед второстепенное.
Ближе к концу года Софья откровенно заскучала в своей инструменталке. Ей, видимо, по ее характеру было очень важно вначале, как только приступила к работе в новом для нее коллективе,  показать, проявить себя,  завоевать уважение, доверие. Отсюда, и ее, так расположившее Алексея к новенькой, и далеко не только Алексея, такие редкие для молодых неопытных девушек качества, как умение на чем-то конкретном сосредоточиться, ответственность, обязательность.   Но едва достигла своей цели, добившись того, что изначально хотела, тут же как будто и  потеряла этот стимул. Все у нее посыпалось. Началась череда досадных промашек. Рабочие начали роптать. А Алексей, как не только муж, но и один из Софьиных начальников, оказался словно бы между двух огней. Софья же, надо отдать ей должное, чуткая. Она не пыталась использовать установившуюся между ними близость в ущерб работе. Нашла в себе решимости  признаться мужу:
-Мне это, честно говоря, как-то приелось. Хочется попробовать себя в чем-то другом.
-Ну, попробуй, - живо откликнулся Алексей. – А чем бы тебе хотелось?
-Научиться на кулинара.
-На кого, на кого? – да, Алексей не сразу ухватил.
-Ну, на повара, если тебе так легче.
У Алексея глаза на лоб.
-Зачем? Ты и так прекрасно готовишь. Мне очень нравится.
-А я хочу, чтобы нравилось не только тебе. Людям.
-Ты и так готовишь никак не хуже, чем в столовой. Даже получше.
-А мне хочется, чтоб не только в столовой. Чтоб нравилось тем, у кого изысканный вкус.  Готовить необычные блюда - ведь это своего рода тоже искусство.   
-Лучше, если б ты пошла куда-нибудь учиться. В какой-нибудь институт. С твоей головой…
Сам он, кстати говоря, прошедшим летом уже реализовал свою задумку: стал студентом-заочником Северо-западного Технического института в Ленинграде.
-В «какой-нибудь» не хочу. Мне этого не надо. Буду учиться только тому, к чему лежит моя душа.
Алексей отлично помнил акварели, плоды Софьиного творчества, которые показывала ему Полина Андреевна. Софья не оставляла этого своего увлеченья, хотя старалась не афишировать. Она словно чего-то при  этом стеснялась, рисовала и малевала украдкой. Видимо, считала:  в ее тайном стремлении стать живописцем было что-то крамольное. А в том, чтобы стать поваром, - крамолы никакой. Да, Алексей на себе стал испытывать, до чего изощренным, не поддающимся  простому, на раз и два,  объяснению может  быть  поведение жены.
-Я уже и учителя себе нашла, - Алексей еще только переваривает услышанное, а Софья продолжает ту же тему. – Шеф-повара в ресторане, где мы отмечали юбилей твоей мамы. Он готов взять меня на работу. Буду у него учиться и заодно что-то зарабатывать.
Да, этим летом произошло еще одно событие. Матери исполнилось пятьдесят, и отец, обычно прижимистый, как, кстати, все мужское поголовье Борошневых,  вдруг решил, что простых домашних посиделок ввиду такой даты вовсе недостаточно. «Только в ресторане и никаких гвоздей! Она этого заслужила».  Ресторан приречный, называется «Садко», ориентирующийся больше всего на обслуживание путешествующих по маршрутам «Золотого кольца» туристов. Мать, скромная, как огня пугающаяся любых публичных восхвалений, попыталась отговорить мужа. Тот ни в какую. Еще одна особенность Борошневых: долго кумекают, но если уж до чего-то докумекаются,   - дальше их трудно остановить.
- Как ты вообще на него вышла? – Алексей продолжает оставаться в теме «Жена повар».
-На повара? Через тетю Аню. Она в мамином театре, а работает при том же ресторане… Тебе это не нравится?
Алексей еще немного подумал… Да, отчего-то большой радости, что его жена будет учиться поварскому искусству, одновременно работая в ресторане, он не испытывал. Может, из-за чисто крестьянского, заложенного в Алексея не одним поколением его предков недоверия и даже какой-то брезгливости к  «обслуге» любого рода. Труд чистый (пахота, сев, косьба, молотьба  и тому подобное), приравниваемый к хлебопашеству по степени оказываемого ему уважения труд ратный это одно, а труд нечистый (допустим, трактирщики, лавочники, зарабатывающее на крестьянских невзгодах «чернильное семя»,  всякого рода шаромыжники, вроде гастролирующих от села к селу,  потешающих «почтенную публику» фигляров-шарманщиков, впрочем, всех не перечислишь) – это другое. Хотя… была в этой Софьиной выходке-задумке и положительная сторона: стоит ей уйти из-под его начальственного контроля, наступит какая-то разрядке на работе, он   будет меньше нервничать, переживать за совершенные женой ляпы.
-Делай, как хочется, только учти, тебя отпустят не раньше, чем найдут  какую-то полноценную замену. На это уйдет какое-то время.
Софья безоговорочно согласилась с этими условиями. Все со временем утряслось. Софья вновь добилась, чего ей хотелось на этом временном отрезке. Подтвердилось, что голова у нее на плечах очень даже отменная. Можно  смело утверждать, ее успехи   на этом новом поприще можно было отнести к разряду «головокружительных». Она изобрела рецепт и стала своими руками изготавливать получившие известность не только в Угличе, но и в Ярославской области фирменные торты «Ярославна». Стала получать от пользующегося ее услугами местного «Общепит» зарплату, превышающую ту, которая доставалась ее мужу. Однако нос при этом не задирала, держалась скромно,   авторитет мужа   в делах чисто бытовых, семейных не оспаривала.
Также как и от  своих акварелей не отказывалась. Правда, это уже не точки-точки, как прежде, а что-то иное. Такое же, впрочем, невнятное, несуразное, как и прежде. Словом, как земля от неба, далекое от по-прежнему являющегося для Алексея эталоном живописца Илья Ефимовича Репина. При этом стала меньше остерегаться любопытства мужа. «Хочешь посмотреть? Ради Бога. Только мне не мешай».
 Так они прожили относительно нормально, без скандалов, даже без ссор, как говорится, «в мире и согласии» около двух лет, когда  возникла проблема куда более зловещая, чем «Я хочу учиться на повара».  Эта проблема называется: «Дети».

10. 
Они прожили совместным браком немногим больше  двух лет. В том, что касается секса, вроде бы,  все протекало нормально.  «Вроде бы», потому что Софья, с одной стороны,  ни на что не жаловалась, ее, кажется, все устраивало, но и большого удовольствия при этом от секса, по ощущением Алексея, не получала. Это, конечно, его задевало, но – с его стороны никаких замечаний, упреков. Его больше удручало другое:  появлением на свет нового человечка  их брак пока не увенчался.  А ему, конечно же, хотелось детей. Он для себя не мыслил жизнь без естественного его в этом мире продолжения. Почти равносильно тому, чтобы не жить вообще.
Желание, потребность иметь детей! Что может быть более естественным? Здесь, именно в этой точке, максимально сходятся смыслы существования как отдельно взятого человека, так и всего мира, в границах и по законам которого этот человек живет. Наличие или отсутствие у пары детей это лакмусовая бумажка, свидетельство его (ее) принадлежности к этому миру. Хотя, разумеется, есть случаи, когда кто-то не может воспроизвестись по неподвластным его (ее) воле  причинам. Но это аномалия. Она выводится за скобки. Нормальный человек свято чтит заповедь: «Плодитесь и размножайтесь». Исполнение  этой заповеди означает, что  он (она) «от мира сего».
Однако не будем закрывать глаза и на то, что бок о бок с нами сосуществуют и те, кто  отнюдь не стремится стать отцом или  матерью. Более того, такие люди вообще избегают любого секса.  И не как результат того, что они сами принуждают себя к этому, или являются жертвой какого-то внешнего насилия, запрета. Это их естественное, для них нормальное состояние.
Как к таким воздерживающимся  относиться? Вроде бы как напрашивается порицание. О таких можно отозваться: «Уроды!» Еще можно заподозрить в наличии каких-то проблем со здоровьем. В этом случае их стоит пожалеть. А еще можно высказать осторожное предположение, отнюдь не претендующее на истину в последней инстанции, скорее, удаляющееся от реальности и приближающееся к фантастике: «Этот человек не от мира сего». А откуда они  появляются, те самые, кто из другого мира,  и зачем,   -  не знает никто. Также, впрочем, как этого не знают и сами эти люди. Лишь смутно догадываются.
Однако возвращаясь к Алексею и Софье, кто же из них несет вину в том, что после двух лет, в принципе, нормальных, вполне регулярных половых отношений, с рожденьем ребенка дело пока никак не клеится? Из опыта прошлых Алексеевых «романов»: ни одна из его «бывших» от него не понесла. Он всегда относил это на счет предусмотрительности. Как своей, так и его напарниц. А что если?..  Втайне от Софьи решил провериться. Для этого придумал «командировку», уехал на неделю в Ярославль, там рекомендованная ему врач  тщательно его исследовала. Никаких отклонений от нормы не нашла. Алексей мог бы с облегчением вздохнуть («Пронесло»), но в этом случае вся вина, что Софье не удается зачать ребенка, падает как будто бы на нее?  Новая головная боль. Не зная, как ему лучше поступить, решился обратиться за советом к Полине Андреевне.
Когда-то озвученное его тещей  предсказание, что живописный домик старшего судебного пристава снесут, а на его месте соорудят какую-нибудь безликую «коробку», сбылось. Пусть лишь частично. «Коробку», куда переселяли всех жильцов домика, Полину Андреевну в их числе, соорудили на Рыбинском шоссе, на территории расформированной воинской части в/ч 30194, в сотне метров от такой же коробки, в которой сейчас проживали Алексей и Софья. А номер части запомнился Алексею от того, что самой части уже давно не было, а железные ворота с пятиконечной звездой и с этим номером еще долго стояли, Алексей часто проходил мимо них, отправляясь к ближайшей автобусной остановке. Но когда Алексей отправился на свидание с Полиной Андреевной, та переехать еще не успела: упорствовала, хотя все другие, кто населял дом, уже покинули его.  Бедняга! Она еще как будто на что-то надеялась. На какое-то чудо.  Очень обрадовалась, когда убедилась, что пришли не ЗА ней, а К ней.
-Ты знаешь, Алексис, они меня уже замучили. Но я буду стоять… точнее, сидеть, а то и лежать до последнего. Есть надежда, что этот дом сохранят как памятник деревянного зодчества. Да, мне намекнули об этом в отделе культуры. Теперь я держу это под контролем. Если повезет, смогу остаться в роли смотрителя.
Алексей сочувствует теще, немножко понимает, чем вызвано ее упрямство: ему самому не очень уютно в его стандартной квартире, чего-то не хватает. В  другой раз могли  бы обстоятельно на эту тему поговорить, выпить одну – другую - третью стопочку «судьбоносного», как оказалось, лафита, он всегда у Полины Андреевны под рукой, но  только не сейчас. Он коротко, пряча от тещи глаза, объяснил, чем вызван его приход. Если коротко: «Дети не получаются». Закончил фразой: «Что вы думаете об этом?»
Полина Андреевна – они сидели, освещаемые лишь мигающей свечой,  потому что подачу электричества уже с пару недель, как отключили, - надолго задумалась. Алексей с замиранием сердца ждал. «Если с Софьей что-то не в порядке… Знает ли? Если знает, признается ли?»  Сам Алексей Полине Андреевне доверяет, но… Раз уж речь зашла о судьбе дочери… «Она ей куда как ближе.  Всяко может замутить воду». Наконец, Полина Андреевна, кажется, на что-то решилась.
-В общем, так, дорогой зятек… Я собираюсь к своей товарке в Москву. Она уже очень плоха. Софочка ее отлично знает. Я возьму ее с собой… Заодно повидаюсь с Андрюшей. – Алексей знал, что ее сын-геофизик к этому моменту уже получил  университетский диплом, продолжил обучение в аспирантуре.
И все. Больше на эту деликатную тему Полина Андреевна с зятем разговаривать не стала. А обещание свое выполнила: спустя какое-то время уехала в столицу, в попутчицы взяла Софью. Где-то через неделю обе вернулись. Полина Андреевна и Алексей встретились. И вот что Алексей услышал от тещи:
-Софочка тут не при чем. С ней полный порядок. Если не веришь… - подала Алексею квадратный кусочек картона, на нем текст: «Соломон Абрамович Зильберштейн. Доктор-сексолог. Профессор. Член-корреспондент медицинской АН». Телефоны. Служебный и домашний. – В любое время можешь ему позвонить. Только скажи, что от меня… - Видимо, что-то прочла в глазах Алексея. Какое-то, может, даже сомненье, недоверие. – Соломон Абрамович стопроцентный еврей. Никак не жид. Такие, как он, органически не способны обманывать своих клиентов.  Он меня уже не раз выручал. Доверься  слову хорошего человека и великолепного специалиста.
Алексей не стал беспокоить московского сексолога, про себя подумал: «Софья чиста. Со мной, вроде, тоже  все в порядке, но тогда… В чем собака зарыта?!»
Алексей, когда уже возвращался от Полины Андреевны, вспомнил один из эпизодов из его уже прошлой жизни. Вспомнил  и… ему даже стало немного нехорошо.  Случилось это уже много лет назад. В его родном Костюрино.
Не всегда, но очень часто прежде так случалось – сейчас уже едва ли, - что деревенские начинали  воспринимать кого-то из  односельчан, как колдунью (колдуны встречались намного реже). Костюрино в этом отношении повезло куда больше. На одном ее конце жила добрая волшебница (Алексеева бабушка)…да, такой ее обозвал еще всегда присутствующий в Алексеевой памяти дядя Костя, такой оставалась впредь… на другом – она самая: злая колдунья. Звали эту колдунью бабкой Настей. Хоть и колдунья, но в доме, на двери которого  прибита изготовленная из жести официальная  звезда:  знак, что бабкиНастин муж погиб еще в злопамятную финскую кампанию. Детей у бабки Насти никогда не было. Родные ее тоже не навещали, потому что была родом из дальних краев. Характер у нее был прескверный, со всеми переругалась. Водилась только с домашними животными. А еще у нее испокон веку жил старый-престарый ворон. В народе бытует мнение, что некоторые вороны могут вообще дожить до ста лет. Его-то, в основном, и считали источником  колдовской силы. Мол, бабке стоит только его о чем-нибудь попросить, он тут же исполняет ее желание. А какое еще у старой колдуньи может быть желание, кроме как навести на кого-нибудь порчу?
Алеше тем летом исполнилось двенадцать, он с родителями уже третий год, как живет в Угличе, но все лето проводит в деревне. Живет и здравствует в Костюрино и его подстрекатель на всё худое, тот, кто когда-то подначил  Алешу лизнуть в крутой мороз амбарный замок.  Теперь вновь подзадорил приятеля: «Давай проверим, на самом деле этот ворон такой умный, или это сказки одни» «А как?» «Дождемся, когда бабка Настя уйдет по ягоды, взойдем в дом, поймаем этого ворона, унесем подальше, куда-нибудь в поле. Посмотрим, сообразит он, где его дом?» Войти в бабкиНастину избу раз плюнуть. Сторожевых собак не держит, а дверь  на одной  алюминиевой проволочке.  Вероятно, от того, что брать у нее совершенно нечего. 
Задумано-сделано. Приятели прокрались в пустую избу, отворили клетку, где бабка Настя держала ворона, - он, видимо, был уже очень стар, и никакого сопротивления лазутчикам не оказал. Вынесли его подальше в засаженное турнепсом поле. Ворон беспомощно ворочал головой… туда-сюда… также беспомощно махал крыльями, очевидно, сил на то, чтобы взлететь у него не было… Алеша уже сжалился над птицей: «Не, видно, что ничего не соображает. Глупый. Давай вернем». Уже согласились, что на этом их эксперимент и закончится, когда из деревни прибежала собака. Их в деревнях всегда много. Большинство держат на цепи, но, случается, кто-то вырвется на волю. Эта, вырвавшаяся, мгновенно набросилась на ворона. Приятели, было, за птицу-долгожителя  заступились, но куда там? От ворона уже только перья во все стороны летели…
Кто-то, видимо, донес вернувшейся из леса бабке Насте,  кто у нее побывал и кто стал зачинщиком гибели ее питомца. Как-то выследила, когда оба были вместе, подкралась:
-Будьте вы оба прокляты! Злодюки! – чуть не на всю деревню прокричала. – Всю жизнь будете за то кровью умываться! Но не надейтесь – не омоетесь. Будет вам много худа.
Пройдет около семи лет. Алешин подстрекатель отыщет где-то заржавевшую, сохранившуюся еще с войны гранату, попробует ее распотрошить. В результате останется без руки и без глаза. Что? Случайность или сработало тетиНастино проклятие? Не пришло ли теперь время Алексея рассчитаться за погубленного ими ворона? Приятель вот уже порядочно лет вынужден жить без руки и без глаза, а Алексея наказание настигло только сейчас? То, что в футболе называется «отложенным штрафом»? Иначе чем объяснить, если двое, как выяснилось, здоровых не в состоянии зачать и родить? Значит, не в них дело. Вся вина только в каких-то колдовских чарах.   

11.
Пока не состоявшийся отец, зато хотя бы… как какая-то маленькая компенсация… полноценный, успешно грызущий своими здоровыми еще молодыми зубами гранит наук студент. Настало время очередной весенней сессии. Обычно он ездил  на сессии один,  но в этот раз Софья попросилась ему в попутчицы. Алексей: «Да ради Бога! Веселее будет». Но при этом подумал: «Тут что-то не так». Софью донимать вопросами не стал, вместо этого как-то при удобном случае  поинтересовался у тещи. И вот что он от нее услышал:
-Да хочет как будто показать свои шедевры одному человеку. Он в Питере живет…   Между вами все в порядке? -   Полина Андреевна, после того, как Алексей стал искать причину Софьиного на этот момент бесплодия, была теперь постоянно начеку. Имела на это и право и основанье: ее волновала судьба ее собственного чада.
-Что за человек?
-Ее школьный учитель по рисованию. Это он стал поощрять ее к художеству. Так ты мне не ответил. Между вами никаких черных кошек не пробегало?
-Пока нет, - успокоил тещу.
Но себя неправдой не успокоишь. Черные кошки нет, не пробегали, но предчувствие какой-то наползающей на них обоих – «оба» это он и Софья – тучи его последнее время не оставляло.
С тех пор, как обучался ратному искусству (получил военную специальность «Наводчик орудия среднего танка»), много воды утекло. С большинством бывших когда-то сослуживцев  всякие связи прервались. Исключением оставался живущий в Ленинграде Роман, по прозвищу Увертыш. В прошлую осеннюю сессию Алексей остановился у него на квартире. Перед расставанием Роман искренне пригласил его пожить в другой раз. Алексей предварительно связался с ним по межгороду, объяснил, что хочет приехать с женой,  и услышал: «Ноу проблем!»
Дружеские отношения между ними сложились на этапе курса молодого бойца, еще до того, как они приняли военную присягу. Необученных, многих  еще по-граждански неприспособленных к тяжелому физическому труду, бросили в самое пекло: на обустройство танкодрома.  Вместо Калашникова в руки – лопату, лом, кайло и в бой. Их взводу была поставлена задача прорыть отводную канаву определенной длины, глубины и широты. Сложность в том, что эта канава должна была пройти по болотистой заиленной почве. Плюс к этому не прекращающийся с раннего утра и до позднего вечера холодный ноябрьский дождь. Командир учебного взвода еще на разводе предупредил: «Кто вовремя не справится, будет копать хоть до второго пришествия».  Алексей невольно сравнил их нынешние мытарства с тем, как прокладывали узкоколейку в прочитанной им еще в школьные годы книге «Как закалялась сталь».
Лично для него помахать штыковой лопатой, перебросить с места на место энное количество кубометров утяжеленной влагой болотной земли задачка тоже не из простых, однако, вполне по его «крестьянским» силушкам. Раньше намеченного срока со своим участком справился. Намного хуже обстояли дела у того, кто  трудился впереди него. Немного понаблюдав, придя к заключению, что впередиидущему грозит неминуемое ожидание  «второго пришествия», решил ему помочь.  Когда уже все благополучно закончилось, и  подразделение двинулось в сторону стоящей на краю танкодрома  вышки, тот, кого Алексей выручил, искренне ему сказал: «Запомни, мин херц, теперь я твой должник по гроб жизни».
А прозвище Увертыш Роман получил вот за что. Уже после курса молодого бойца и произнесения боевой присяги свежее пополнение распределили, кого куда. Алексей и Роман попали в одну роту, но в разные экипажи. Грянула лютая вологодская зима, и тут как назло: плановые боевые учения. Накануне учений Роман сидел на табурете подле своей койки и возился с подворотничком. Вдруг истошно заорал:
-Ребят, караул! Я, кажется, иголку проглотил!
Вид испуганный, жалкий. Выпученные глаза. Держится за живот. Кажется, вот-вот умрет. Все, кто был неподалеку, в том числе и Алексей, сразу ему поверили. Поверили и в санчасти – уж очень естественным показался испытываемый проглотившим иглу  испуг, если его сразу направили на обследование в госпиталь. На утро всю часть подняли по команде «Боевая тревога!» Разбежались по своим ангарам, машинам, завели двигатели, колонна танков двинулась по разбитой дороге в направлении  танкодрома далеко за чертой города. Расположение части опустело, а Роман остался в госпитале с подозрением на «проникновение в желудок постороннего колющего предмета». Какое-то время спустя, когда учение уже закончится, а излеченного Романа выпишут из госпиталя, между излеченным и Алексеем произойдет доверительный разговор.
-Вытащили иголку?
-Да! – Роман продемонстрирует извлеченную из его желудка иголку. – Слабительное дали. С дермецом  вышла. Во! Полюбуйся. 
-Здоровая, - прокомментировал Алексей. Он имел представление, какими могут быть иголки. У его матери была швейная машинка. Эта, которой сейчас хвастался Роман, была предназначена для толстой плотной ткани типа вельвет, а то и байка. – И как это тебя угораздило? Такое проглотить и невредимым остаться.
На что Роман хитренько подмигнул Алексею:
-Ловкость рук, мин херц, и никакого мошенства.
-Да ты артист! – восхитился Алексей.
-Да, точно! В яблочко попал. Я действительно хочу стать артистом.
О проделке Романа как-то узналось. Нет, Алексей тут не при чем. Видимо, еще перед кем-то похвастался. Более болтливым, чем Алексей. Сошло с рук. Но с тех пор, как ловко увернулся от учений, за ним и закрепилось это прозвище «Увертыш». 
В предыдущую их встречу Алексей узнал от Романа, что тот закончил какое-то эстрадное училище и выступает от областной филармонии в качестве пародиста-куплетиста.
В прошлый раз в двухкомнатной квартирке Романа на проспекте Бела-Куна кроме него еще проживали его жена и малолетняя дочь. Жена тогда понравилась Алексею: доброжелательная, гостеприимная. Против временного присутствия Алексея ничего не имела. Сейчас Роман жил в квартире один. «Поссорились. К матери переехала». Алексей никак эту новость не прокомментировал, он  не любил совать нос в чужие дела. А Софье вообще до личной жизни его друга не было никакого дела. Она сразу, едва только приехали, распаковались, занялась чем-то своим: куда-то до кого-то дозвонилась, с кем-то договорилась встретиться.  «Должно быть, с тем самым… ее бывшим учителем», - догадался Алексей.
У жены одни заботы, у Алексея другие. Он сдавал, в основном,  на «отлично», редко на «хорошо» все предыдущие сессии. Не хотелось бы ударить лицом в грязь и сейчас. До полуночи сидел и корпел над учебниками, готовясь к следующему экзамену или зачету. Подолгу задерживался в институте. Был погружен в этот процесс настолько, что даже ни разу не заглянул в  Эрмитаж, а ведь от СЗТИ, он на улице Халтурина, до мировой художественной сокровищницы рукой подать. Софья бродила по его залам одна. Ничуть не вмешивался в их времяпровождение и осиротевший Роман – Увертыш. У него были свои заботы. Как-то ими с Алексеем поделился:
-Жизнь, мин херц, заруби это себе на носу, - это война. Жестокая, беспощадная.
-С кем воюем, если не секрет?
-С конкурентами. Ты не представляешь, сколько у меня врагов! С удовольствием бы всех укокошил. Пока не укокошу, ни счастья, ни гонораров, ни гастролей… хотя бы по собственной вшивой эсэсэр,  про заграницу вообще не говорю, мне не видать, как своих ушей.
Как-то приглашал и Алексея и Софью на концерт с его участием. Алексей вежливо отказался. Софья заметно нехотя, чтобы только не обидеть делающего им бескорыстное добро человека, согласилась. 
Алексей, как того и добивался, в очередной раз не спасовал: получил похвалу от  своих учителей.  Видимо, намного хуже обстояли дела у Софьи. Очевидно, не получила того, что хотела. Выглядела расстроенной. Когда же Алексей сделал попытку как-то ее утешить, с раздражением бросила ему:
-Ах! Да ты ничего не понимаешь! Отстань!
В таком пренебрежительном тоне она ни с ним до этой поры никогда  не обращалась. Алексей это сразу отметил. Правда, вскоре опомнилась, решила подсластить пилюлю:
-Извини, но мне действительно сейчас тяжело.
-Не понравилось?
Софья, видимо, догадалась, что ее мать выболтала ее секреты. Коротко ответила:
-Не «Не понравилось». Там другое. Намного сложнее… - И тут же опять, видимо, сама не замечая этого, уколола мужа. – Но тебе этого не понять.
Примерно через пять месяцев после того, как они уже вернутся из Ленинграда в Углич, Софья как будто бы нехотя, без признаков радости на лице,  признается мужу:
-А я, ты знаешь…  кажется, беременна.

12.
Первая мысленная реакция Алексея: «Наконец-то!»
Далее:
-Давно?
-На шестом месяце.
Ого!
-Только сейчас узнала?
-Нет, конечно.
-Почему раньше не сказала?
-Ждала когда ты сам догадаешься… Но ты ненаблюдателен.
 Пройдет совсем чуть-чуть и голове у Алексея первый тревожный звонок: «Значит, на шестом. Примерно, шесть месяцев назад мы были где? В Ленинграде». И по нарастающей: «Значит, это произошло там. Удивительно. Почти два года не удавалось зачать. Стоило только заняться этим самым, находясь в чужой квартире, в чужой постели в Ленинграде, и на тебе! Срослось!» Как в сказке. По щучьему веленью».. И задвигались, зашевелились шестеренки во все более воспаляющемся мозгу Алексея.
Были ли у него хоть какие-то основанья не доверять жене? Реальных поводов, дающих ему право заподозрить Софью в измене, - абсолютно никаких. Она никогда ни с кем из тех, кого обстоятельствами  жизни прибивало к ним в качестве друзей, коллег, сообщников, компаньонов, собутыльников, наконец, не кокетничала. Вообще не терпела, не поощряла  любой флирт. От кого бы он не исходил. И себя держала «в строгости». Но это  лишь видимая сторона ее жизни. А  ведь у Софьи было еще и второе, потайное  дно. Внутренняя жизнь,  куда  она Алексея  никогда не пускала.
Да и не забывалось… Такое не может забыться. Тот случай, когда у обычно сдержанного Алексея,  под воздействием тещиного лафита, развязался язык, и он  поинтересовался  у Полины  Андреевны: «Она кого-нибудь любит?». А Полина Андреевна ему: «Какое это для тебя имеет значение?»… Или что-то в этом роде. Алексей точь-в-точь, как было, сейчас уже не вспомнит. Еще она тогда же постаралась внушить зятю, что независимо от было-не было, «любит-не любит-к сердцу прижмет…»,   падать духом,  опускать руки не стоит. Он, вроде, как хороший ученик, последовал тогда и до сих пор старается следовать  тещиным советам.  Это дало и продолжает давать  свои плоды. Но тот кусок жизни жены, на который простирается его, мужнина, воля, это всего лишь навершие айсберга. То, что ему доступно, и над чем, скорее всего, он, как законный супруг, согласно установившимся тысячелетия назад законам патриархата властен, это далеко не вся Софья. Есть то, что скрывается глубоко под водой. Куда законного супруга, как бы, может, ему этого не хотелось,  никогда не допустят. А это значит, от его жены можно ждать всего, что угодно. В том числе и измены. Как сиюминутной, по какой-то сумасшедшей прихоти, так и долгоиграющей, застарелой.
Шестеренки закрутились, но рот он держал на замке. Что, с одной стороны, упрощало супружескую жизнь, но что одновременно и осложняло ее: оба были закрытыми. Не выносили сор из избы – это одно. Это полезное. Не проветривали регулярно помещение скандалами, громкими, бурными выяснениями отношений. Другое. Скорее, вредоносное. Это значит, что-то, от чего вовремя не избавились,  могло на протяжении долгого времени гнить, издавая усиливающийся со временем запах. А они делали вид, что ничего не происходит. С разрушительными для их общежития последствиями.
Все это уже поумневший  с годами Алексей поймет, и себя осудит, но, чтобы к этому самоосуждению придти, ему придется еще  многое в себе преодолеть, на себе испытать. Пока же он сосредоточился на  сразу пришедшем ему в голову, так и просившемся, чтобы стать в очередь первым «Это проделки пародиста-куплетиста».  Ведь Алексей только что не ночевал по аудиториям института, но дневал точно. С раннего утра до позднего вечера. Это значит,  у  них – жены и куплетиста - было достаточно времени. Особенно днем, когда они  часто оставались одни: у Романа основное рабочее время приходилось на  вечерние часы. «Вот тогда-то… все… и могло!»   
«Благую весть» Софья принесла мужу в начале сентября. Алексею как будто хватило выдержки ничем не выдать своей раздвоенности: то ли  радоваться тому, что узнал, то ли сокрушаться. Отчасти ему помогла в этом еще ранее запланированная командировка в Рязань для согласования поставляемых им Рязанским часовым заводом комплектующих. То есть первая волна переживаний обрушилась на него в номере скромной ведомственной гостиницы, в котором кроме него еще поселили  пожилого, но очень болтливого командировочного из Хабаровска. Остаться наедине с самим собой у Алексея почти не оставалось шансов. Может, и к лучшему. А уж потом поездка на осеннюю сессию в Ленинград.
Он, конечно, рассчитывал вновь на гостеприимство Романа, позвонил по межгороду, откликнулась его жена. Выяснилось, что они помирились и съехались, а «Рома на гастролях в Северо-Двинске. Только-только уехал. Вернется через пару недель». Алексей, разумеется, не стал напрашиваться, чтобы его вновь приютили, похлопотал, чтобы его поселили в  общежитии при институте. Свои подозрения вынашивал, может даже, пестовал  в себе до ноябрьских праздников. Убедившись по телефону, что Роман вернулся и что он готов с ним повидаться, в пожарном порядке ринулся  в город трех революций.
Люди, подобные Алексею, обычно что-то очень долго, молча, незаметно для окружающих  держат в себе – никогда, со стороны, не скажешь, что их  одолевают какие-то сильные переживания. Но, коли уж нарыв созрел, предпочитают больше   не чикаться: скальпель в руки. Роман, когда Алексей выплеснул из себя весь скопившийся в нем к этому  времени  гной,  обалдело выпучил глаза.
-Мин херц… Да ты чо?.. Конечно, половина у тебя, вполне, и  от слабого пола я балдею, чего и не скрываю, но чтобы я? К твоей?.. Это же снежная королева. От нее арктическим холодом пышет.  Мы с ней в разных ноосферах живем. Удивляюсь, как она тебя еще не заморозила. Хотя догадываюсь. Ты морозоустойчивый. Настоящий мужик. Богатырь Алеша.. Хотя и не Попович.  Волгарь. А я что? Ну, посмотри на меня. Питерский, вечно в соплях, простудах  рахитик.
Питерский рахитик говорил искренне. Ото всей души. Ну, да, артист. Про это тоже забывать не стоит. Но у Алексея чутье на вранье. Его ни на какой артистической мякине не проведешь. Роман перед ним чист. Означает ли это, что он возводит на жену напраслину... Ответа на этот вопрос пока у него нет.

13. 
Возвращаясь из Ленинграда, пока ехал автобусом  Ярославль-Углич, вновь испытал на себе холодный душ. «Почему я прицепился только к одному  куплетисту?»  Как будто опасность могла исходить только от него. Она же встречалась в Ленинграде не только с ним! Дозванивалась, договаривалась. С тем же учителем… Хотя, нет. Из  бывшего школьного учителя, наверное, уже песок сыпется. Но у нее наверняка куча других знакомых в Ленинграде.  Плюс родственники по матери. Кто-то из них ее ровесники. Что за глупость ухватиться сразу за куплетиста и на этом успокоиться?  Почему он не подумал о других? «Простофиля! Иванушка-дурачок! Ну, и как мне теперь выходить из этого положения?» Полина Андреевна  едва ли сможет ему помочь.  Да и взбудоражившийся, может, на пустом месте ревнивец  поставит себя в нелепое положение. А чтобы прямым вопросом озадачить  саму Софью, на это он не решится никогда.  Это факт. Кишка, что называется, тонка.
Ревность…   Есть ли хоть один человек на свете, кто на другом человеке  или по отношению к себе ее не  испытал? Причем начинается это безумие, едва малыш откроет глаза и впервые увидит белый свет. И может длиться, пока не умрет.  Алексея это состояние также накрывает не первый раз, хотя и  не в такой, что ли, консистенции, как сейчас. Это понятно. Прежде иногда позволял себе глупость  ревновать какую-то из своих  подруг. Как правило, уже расставшись с подругой, недоумевал: «Да как я мог?.. Такую, как она?»  Или, как вариант: «К такому, как этот?»  Но жена это совсе-ем иное дело.  В  случае с женой, естественно, все намного болезненнее. А еще, случалось, он бывал невольным свидетелем, как ревновали другие.
Вот один из таких случаев. Место действия…Да, вновь родная деревенька Костюрино. Казалось бы – глухомань. Но страсти и в глухомани случаются нешуточные. Можно даже сказать: шекспировского накала.
Время – послевоенное, Алеша пошел во второй класс начальной школы в селе Охотино. Зима. Поздний вечер. Все Борошневы готовятся разбрестись по своим кроватям, лежанкам, лавкам. Алеша уже на теплой печи: его любимое в зимнюю пору лежбище. И вдруг – доносящийся снаружи истошный бабий крик:
-Родненькие! Кто слышит! Караул! Помогите! Спасите!
Бабушка:
-Да это, кажись,  Авдотья Федоткинская.
Дед, отогнувший занавеску, выглянувший в окно:
-Да, вроде, как она.
А взывающий о помощи крик не умолкает, С каждым мгновением все ближе к избе Борошневых.
Федоткины поселились в Костюрино относительно недавно. За пару месяцев до войны. Их родная деревенька под Мологой ушла под воду, как следствие появления Рыбинского водохранилища. Их первое жилище – брошенная банька на берегу реки Юхоть. Постепенно собрали  собственный дом. Но не встроили его в общий ряд уже возведенных в Костюрино домов, а заметно на отшибе, ровно напротив избы Борошневых, по краю поля, ближе к лесу. Дело в том, что сам Федоткин был завзятым пасечником, привез с собой несколько ульев, завел новые. Ему сподручнее было жить поближе к медоносным травам. Да и костюринцам от пчел поменьше проблем. По характеру своему он был мужиком нелюдимым, по возможности сторонился тех, кто волею судеб стал его односельчанами. В колхоз отчего-то его взяли. Жил, в основном, за счет пчел и тем, что ловил рыбу, продавал на базарах в Рыбинске или Ярославле. Под стать мужу, то есть избегающей лишних контактов с костюринцами,  была и его жена Авдотья. Тихая, незаметная, молчаливая. Вот ее приняли в колхоз на должность птичницы.  Еще с ними какое-то время пожил уже взрослый, пожалуй, за двадцать сын-инвалид. Он передвигался только с помощью костылей и почти не отходил от дома. Умер незадолго до окончания войны.
Алеша, едва заслышал крики о помощи, кубарем с печки, валенки на ноги, пальтишко натягивал на себя уже на бегу. С  крылечка, обогнув избу,  по хрустящему снегу к выходящей прямо в поле тыльной, обычно безоконной  стороне дома. Именно отсюда   доносится переполошивший Борошневых суматошный крик.  Здесь  яма с компостом, и тут же  чаще всего Алеша исподтишка наблюдает за тем, как  совокупляется  с соседскими  котами их кошка Машка. Спешил, но его уже опередили также как и он впопыхах, кое как  одетые мать  и бабушка. Смотрят вдаль, откуда доносится крик. Бросил взгляд и Алеша.  Усыпанное звездами небо. Тянущееся метрах в пяти от низенькой загороды поле, тонущее  в снегу, кажущееся бескрайним от того, что ночная мгла. В десяти метрах уже ничего толком не разглядеть. По дорожке, протоптанной в снегу, берущей начало у дома Федоткиных, делающей петлю вокруг  избы Борошневых и лишь потом утыкающейся в единственную улочку бежит человек… Женщина. С белыми развевающимися волосами. Босиком. И это несмотря на то, что от мороза у Алеши перехватывает дыхание, пар валит изо рта. Неужто Авдотья? На бегущей  только  ночная рубашка, а ее настигает бегущий молча, размахивающий чем-то над головой, также босиком, в портах и рубахе другой человек. Мужик. Скорее всего, никто иной, как сам Федоткин.
-Милка, посмотри, - бабушка обращается к Алешиной матери, - у тебя зрение получше. Никак у него топор.
-Да, - согласилась мать. – Похоже, что так.
-Совсем рехнулся мужик. Сбегай-ка за дедом. Чего он там валандается?  – И Алеше. – А ты брысь отсюдова. Не ровен час… - Но Алеша только слегка попятился, далеко не ушел.
Деда все нет, также как и убежавшей за ним матери, а  Авдотья уже у дома Борошневых. Сразу вслед за нею, может, в паре метров от нее, молча размахивающий топором –теперь-то никаких сомнений, что это топор – и почти уже догнавший ее Федоткин. Алеше почудилось, еще чуть-чуть и лезвие топора обрушится на  бедную  Авдотью. Но тут в дело бесстрашно вступает так и не дождавшаяся помощи от деда бабушка. Она сейчас как встопорщившая на себе все перья воробьиха, лезущая в пасть собаке, чтобы защитить собою свое чадушко.
-Тпру, дурень. Ни шагу вперед. Дальше только через мой труп.
Делать труп из бабушки Федоткин не посмел: опустил топор, Авдотья воспользовалась этим, проскользнула мимо бабушки, спряталась за ее спиной. Тут, наконец, и дед подоспел. Заматерился, загрохотал своим усилившимся, видимо, от мороза голосом: его сейчас и на другом конце Костюрино, должно быть, слышно.
-Мать… мать… мать, - ни одного приличного слова.
 А Федоткин вдруг взял, да и…зарыдал. Да еще как зарыдал. Скорее, даже завыл. И тут же, с низко опущенной головой, убирая со щек рукавом рубахи быстро замерзающие на морозе и превращающиеся в крохотные ледышки слезы, заковылял  сиротливо,  по той же протоптанной в снегу дорожке, назад к маячащему вдали дому.
А потом, когда уже Авдотья пройдет в избу Борошневых,  - бабушка отыщет для нее  кое-какую одежонку, подберет под ее ногу валенки, - наступит черед Авдотьиным откровениям.
-Это все из-за ветенара.
«Ветенар», правильнее, конечно, «ветеринар» проживал в другой деревне. Следил за здоровьем разнообразной  колхозной скотины. Но, когда его сильно попросят, мог уделить время и личному подворью. Роста заметно ниже среднего, одна нога его была от рожденья короче другой. Но ни то, ни другое не помешали тому, что за ним закрепилась слава  «еще того бабника». При том, что сам был с незапамятных времен женат, имел четверых детей и даже успел обзавестись внуками.
-Как из-за ветеринара? – бабушка.
-У нас Матрена доиться стала неохотно. Дергается. Будто ей что мешает. Пару раз ногой в ведро угодила с уже молоком надоенным. В общем, хулиганить начала. Я  ветенара и попросила. Он  приехал – Ветеринар летом передвигался на велосипеде, а зимой верхом, на такой же хромоногой, как и он, пегой кобыле. – Он посмотрел, мазей надавал, и уехал. А вечером мой приехал. Он в Пошехонье у родной сестры гостил, она там акушером в родилке уже который год. Уже спать ложиться, а мой вдруг: «Зачем к нам ветенар приезжал?». А я ему сдуру: «Он сисечки потрогать хотел». Вместо того, чтоб сказать: «Он сисечки у Матрены потрогать хотел». Мой тут же сразу и взвился: «Ах, ему…такому-сякому…мать-перемать… сисечки твои понадобились?» Я хочу ему вдолбить, что я это не про свои, про Матренины, но он уже слышать ничего не хочет. Смотрю, за топор ухватился, глаза красные, бешеные. Уже ничего не соображает. Тогда я, что есть мочи, даже накинуть на себя ничего не успела, и побёгла.
Алеша слушал все это, лежа на печке, и недоумевал. Эта Авдотья… Высохшая, беззубая, с седыми волосами… Сколько ей лет? Наверное, его  бабушка лишь ненамного ее постарше. Какие там у нее могут быть «сисечки»? Курам на смех. Но это не помешало Федоткину ее приревновать. Да еще как! Не стань на его пути бабушка, может, и жизнь Авдотьина на этом бы и закончилась. И все из-за какой-то ерунды. Из-за того, что жену, с которой прожил столько лет,  неправильно понял.
А вот второй случай. Уже пострашнее.
Алеше пошел тринадцатый. Он уже третий год, как  не костюринец, он теперь угличанин. Речь на этот раз пойдет о молодой паре. Нет, не о той, которая, смущая Алешу, бесстыдно занималась шумным сексом. Эту пару поселили по другую сторону длинного барачного коридора. Он – неизвестно из каких краев, - настоящий добрый молодец. Рубаха-парень. Блондинистый, кудрявый, белозубый, краснощекий, кровь с молоком. Весельчак, балагур, гармонист. Чуть где затевается какое-то застолье, - без его участия почти никогда не обходится. И повеселит, и сыграет, и споет. До чего ж отличной от него выглядит его молодая жена! Смуглая…То ли цыганка, то ли молдаванка.  Строгая, скромная, тихая, незаметная. Выглядит, как монашка: в темной длинной, почти достающей каблуки туфель юбке. В темном, обтягивающем голову, почти до черных бровей платке. Ходит, низко опустив голову, почти не глядя по сторонам, но если  подымет голову, на кого-то посмотрит – сразу чуточку как-то становится не по себе. Алеша на себе это испытал. И, надо в этом, признаться - то ли из-за этого взгляда, то ли по какой-то другой причине, -  эта смуглянка-молдаванка стала предметом его первой влюбленности.
И вдруг по всему бараку побежало-побежало: «Земфира отрезала нашему Пашке все его причинное место!» «Что? Когда? Как?»  «Он пьяным вдрызг пришел, она дождалась, когда он уснет. Ну и… Кровищи из него вылилось совсем чуть-чуть, но, пока наука не научится члены пришивать, толку от него как от мужика не больше, чем от огородного пугала».
Так случилось, что Алеша своими глазами видел, как Земфиру уводили из барака приехавшая за ней на мотоциклах  пара милиционеров.  Опять же – то ли случайность, то ли так уж было предопределено, - она, перед тем, как сесть в коляску одного из мотоциклов, оглянулась, и ее взгляд, так прежде смущающий Алешу, на короткое мгновение остановился на нем. То ли что-то на нем увидела или даже попрощаться хотела.  Но не успела от того, что один из милиционеров грубо схватил ее за руку, потащил к коляске одного из мотоциклов: «Нечего по сторонам пяться! Залезай! Залезай!» 
Потом, примерно, через год состоялся суд. Он вызвал огромный интерес не только у угличан. Окончательно прояснилось, что причиной всему послужила она самая – проклятущая ревность. Месть, долго вынашиваемая, обдумываемая, за все измены, которые добрый молодец совершил. Несколько не совпало с ожидаемым было то, что обвиняемая  на суде нисколечко не осудила себя. Более того, во всеуслышание, при этом сам пострадавший находился в зале суда,  заявила, что рада тому, что нашла в себе решимости такое сотворить. «Сделала бы с удовольствием еще раз».  Это возмутило судью, женщину. Она присудила Земфире максимально возможное по вменяемой ей статье наказание. Больше ее ни Алеша, ни Алексей не видел. И ничего о ней не слышал.
    
14.
Но Алексей не Земфира. И даже не Федоткин. Он не может так поступать: ни замахнуться топором, ни, тем более,  взять и полоснуть ножом. Ужас! Да и Софья явно перед ним пока никак и ничем  не провинилась. Его ревность строится исключительно на каких-то фантазиях, предположениях, домыслах, допусках. «Это все из-за моей мнительности. Надо взять себя в руки».
И взял. Силы воли на это у него хватило. Все же не удержался, еще раз  «прощупал» Полину Андреевну. Она-то, всяко, знала о своей дочери куда больше, чем Алексей. Благо, повод у Алексея для этого нашелся. Он помог теще переехать со всем ее домашним скарбом на новое местожительство. Теперь они стали соседями. Да, розовая мечта Полины Андреевны стать смотрителем  домика бывшего старшего судебного пристава не сбылась. Ей теперь придется доживать свой век в таком же кирпичном уродце, как у ее зятя и дочери.
После всех трудов, а Алексею пришлось, действительно, сильно попотеть, после того, как не очень счастливая этим переездом новоселка угостила зятя своим фирменным «лафитиком», Алексей задал ей несколько осторожных вопросов, касающихся возможных прошлых «романов» его жены. И вот какую отповедь от явно задетой за живое Полины Андреевны он в результате получил.
-Мне тебя немножко жаль, Алексис.  Да, ты славный паренек, но я буду с тобой, как на духу. Ты должен благодарить и меня и Бога, что мы, в смысле я и Бог, вручили тебе чистое непорочное создание. Да, запомни это слово, если слышишь его впервые. Не-по-рочное. А о том романтически-платоническом, что у моей дочери было…  Зачем тебе об этом? Надо жить тем, что есть, а не фантазиями себе голову забивать. Не распаляться, как ты. То тем, то этим.
-Вы же сами говорили, - начал было оправдываться Алексей, - будто у нее какая-то любовь.
-Именно: любовь. А тебя ведь, я так понимаю, больше ее постель тревожит… Теперь, если ты позволишь, расскажу, как я вас обоих вижу… Ну, вы, конечно, очень разные. Природа у вас другая. Это вам – прежде всего, тебе – мешает, но на этом же пока и держится ваш союз. Как это?.. Как нас в институтах учили? Единство противоположностей! Знаешь, в чем ваша противоположность? Не в том, что у тебя в штанах, а у нее под юбкой.  Это вторичный признак. А первичный, Алексис, это то, что ты  реактивный, эмоциональный, моя же дочка – хоть и романтик, парит в эмпиреях, но, как ни странно это может прозвучать, -  рациональная. Ты не видишь дальше своего носа, она дальнозоркая. Ты бегун на короткие дистанции, она на длинные. Ты огонь, она лед. Поймал, что я пытаюсь до тебя донести?.. Откуда она такая? Я точно не знаю. Скорее всего, от прадедушки, купца-импресарио. Я о нем, кажется, тебе уже рассказывала.  А, может, и напрямую от какой-то… - потыкала указательным пальцем вверх.
-Инопланетянка, - усмехнувшись, подбросил дровишек в огонь Алексей. Да, вспомнилось, о чем еще поведала ему тетя Маня.
-Еще чего! – Полине Андреевне инопланетное происхождение ее собственной дочери явно пришлось не по вкусу. – Местная она… Но с каким-то обременением.
Алексей тогда ушел о тещи,  толком ничего не узнав. Скорее, еще больше себя запутав. С его, якобы,  видением «не дальше своего носа» принял решение до поры до времени затаиться. А в начале вьюжного февраля он стал тем, кем стать давно хотел: отцом. У него родилась дочь.
Подготовка к родам прошла штатно, Софью увезли на «скорой» еще накануне. Полина Андреевна сопровождала ее. Далее все, что происходило с женой, Алексей узнавал лишь из уст звонившей время от времени из роддома тещи. Алексей, разумеется, был на взводе, как и положено молодому, неотесанному, пока всего лишь кандидату на отцовство.  Полина Андреевна, как и положено умудренной  жизнью, прошедшей огонь, воду и медные трубы теще, как могла, его успокаивала. Наконец, Алексей услышал в трубку: «Готово. Поздравляю с дочкой. Хотя произошло маленькое осложнение, но, если тебе так не терпится, можешь подъехать прямо сейчас». «Что за осложнение?» «Подъезжай, подъезжай».
-Без паники, Алексис, - такими словами встретила Полина Андреевна зятя еще у гардероба роддома, Алексей в этот момент только-только переобувался в тапочки (до бахил тогда еще не додумались). – Твоя дочка чуточку  недобрала, у нее недовес, но ничего страшного, такое бывает. Она на  спецотделении, ее подкармливают особыми смесями, а Софочка под капельницей... К сожаленью… Извини, не сердись, голубчик, я тебя дезинформировала, но ты прямо сейчас свидеться с нею никак не сможешь. 
Полина Андреевна выглядела виноватой, Алексей не стал на нее сердиться. Тем более, что его сейчас куда больше занимала не Полина Андреевна, а: «Что произошло с Софьей?»
-Не волнуйся. Там специфически женское. Тебе это не надо. Поезжай домой. И жди. Когда все утрясется, я до тебя дозвонюсь.
Алексею разрешили повидаться с женой только через пару дней. Она сидела у себя в палате, на койке, волосы тщательно прибраны,  но глаза стали как будто еще более огромными, а в лице ни кровинки. Попробовала улыбнуться, когда заметила его входящим. С букетом.
-Откуда это у тебя? – она имела в виду цветы.
Алексей приобрел их у знакомого, увлекающегося разведением цветов. Тот их сильно рекомендовал.  Алексею показалось, ей цветы не понравились. Вместо того, чтобы ответить на ее вопрос, задал свой:
-Тебе не нравятся?
-Нет, они красивые… Знаешь, как они называются? Каллы. Это цветы смерти.
Алексей в сердцах чуть было не швырнул их в ближайшую урну, - Софья его опередила:
-Нет-нет! Ни в коем случае. Извини. Пусть будут. Они, действительно, мне очень нравятся.
Алексей ее послушался. Злополучные каллы положил на прикроватную тумбочку. Перед тем, как самому усесться на табурет, поцеловал Софью в щеку. Сразу вспомнилось тещино: «Ты огонь, она лед».
-С тобой сейчас все нормально?
Ответила утвердительно. Алексей попытался разузнать, с какими сложностями она столкнулась при родах, она же мягко, но убедительно попросила его:
-Не будем  о плохом. Тем более, как видишь, с нами  сейчас все хорошо.
-А с…
 Алексей только хотел узнать хоть что-то о дочери, но Софья уже более резко:
-Я  же сказала: «С нами». Значит, и с ней.- Видимо, почувствовав, что не слишком приветлива с мужем. – Не  волнуйся. С нами  и сейчас и потом… Все будет хорошо. 
-Кто тебе это сказал?
-Я знаю.
Таким вот… обрывчатым, с многоточиями получился этот их первый после родов разговор. У Алексея создалось впечатление, что от него что-то скрывают, но правды добиться ни от кого не сумел. Она, то есть правда, или не вся, а  кусочек правды, всплыла лишь через неделю. Ее вестницей, что, наверное, было самым естественным, стала Полина Андреевна.
-Только ты не падай в обморок, пожалуйста. С тебя, с твоей тонкокожестью,  станет. У девочки незначительный вывих плечевого сустава. Результат какой-то механической травмы. Скорее всего, при  родах. Когда ее пришлось…Ну, ты, конечно, представляешь, что с ней делали… Еще раз: не бери в голову. Все это абсолютно поправимо… Софья предложила назвать ее Лидой. Ты не против?
Полина Андреевна успокаивает, даже как будто силится увести разговор в сторону, отсюда и «Как назвать дочку», а в мозгу у Алексея… Он  никогда не  был  большим любителем чтения книг. Да, числится за ним такая не красящая его черта. Единственный период в его жизни, когда читал книги в запой: его детство. Хотя его больше притягивала разнообразная литература о животных, птицах, природе, Эти же предпочтения сказывались и в его выборе литературы  художественной. Среди последней  наибольшее впечатление на него произвела полусказка-полубыль «Серая шейка». В ней рассказывалось про  маленькую уточку, которой коварная лиса поранила крыло. Алеша так сильно за нее переживал! Сейчас же, когда теща поставила его в известность о вывихе, - мгновенно вспомнил ту сказку, а еще через мгновенье подумал: «А ведь эту механическую травму мог ей причинить случайно и я».
Это случилось еще месяца  полтора назад. Они  тогда делили общую постель-полуторку. Как-то Алексей долго не мог заснуть. Причина все та же: вот хоть и запретил себе терзаться подозрениями на предмет: «Была-не была измена», но изредка этот запрет все же нарушал. Так было и в ту ночь. Пытаясь заснуть, ворочался в постели, кувыркался с боку на бок. В какой-то момент почуял: его коленок угодил в мягкое,  Софья тут же вскрикнула: «Ой!» Ухватилась рукою за низ живота. Алексей понял, что он, вовсе не желая этого, непроизвольно ударил ее по тому, что сейчас должно больше всего оберегать. В ее на этот момент святое святых, где она вынашивала ребенка. «Осторожнее». – кротко попросила жена. Да, именно «кротко». Другой манеры общения с мужем у Софьи вообще не было.  Ежели  услышит что-то обидное, - нахмурится, отвернется, или, в  самом крайнем случае,  прервет с ним на какое-то время общение.  Но никогда не опустится до элементарного ворчания или откровенной брани. Так она повела себя и сейчас. Начала с замечания «Осторожнее», а закончила:
-Все же нам лучше сейчас спать раздельно.
Она уже и раньше намекала на это, но Алексей предпочитал пропускать ее намеки  мимо ушей. Для него в самом факте, что их ложе, пусть даже на какое-то время, будет не общим,  чудилось нечто вроде  отлучения. Этим же, кстати, страхом отлучения от общей постели отличался и его отец. Когда мать носила в себе Алешину сестру и также уговаривала отца, чтобы он на время отселился от нее. Тот ни в какую! Возможно, Алексей заразился от него той же болезнью. Но сейчас он послушался жены: принес с балкона раскладушку. Впредь, до того, как родить,  они проводили ночи отдельно друг от друга. Но то, что сотворило его колено, когда оно попало по чему-то мягкому и то как, почувствовав боль, жена вскрикнула посреди ночи «Ой!» - сейчас всплыло в его сознании. А вслед за этим и паническое: «Неужто в том, что моя дочь родилась с вывихнутым плечевым суставом, виноватым можно считать меня? Этого мне еще не хватало»
Данный Софьей оптимистичный прогноз («Все будет хорошо») оправдался лишь частично. Она, действительно, лишь ненадолго задержалась в больнице. Вернулась домой с дочерью, нареченной Лидией. Видимо, тот «недовес», о котором говорила зятю Полина Андреевна, был как-то компенсирован. Дочь выглядела нормально упитанной. Алексею только сейчас позволили приблизиться к дочери, взглянуть на ее лицо… Он искал в ее еще по-детски недооформленных чертах сходства с собой и, естественно, не находил: в силу именно недооформленности.  Иное дело – сходство с матерью, оно уже сейчас в ней проявилось: такие же «инопланетные»  блюдечки-глаза. Также как будто с удивлением смотрят  на совсем недавно открывшийся перед ними мир.
А вот отчего прогноз оказался верным лишь частично: дефект правой  руки малышки. Видимо, она до сих пор не слушалась ее, или пользование ею доставляло ей какую-то боль, если предпочитала  левую руку. Начнется довольно длительный курс лечения. Крохотной, едва явилась в этот мир, ей придется пройти через ряд испытаний. Слава Богу, она окажется  не капризной. Выпавшие на ее долю сложности переживет стойко, не хныкая.  Последствия вывиха, вроде как, постепенно будут устранены, но, что Лида так навсегда и останется левшой, он узнает лишь много-много лет спустя.  Когда Алексей Иванович,   отметив  эту ее леворукость, еще раз невольно подумает: «Возможно, из-за меня». Впрочем, до этого еще надо дожить, а пока началась жизнь втроем…
Неожиданно приятный сюрприз Алексею был преподнесен на работе. Ему предложили должность ИО  начальника экспериментального цеха. Да, «неожиданно». Он никак не рассчитывал на такое «крутое» возвышение. Да у него и формального права занимать такую должность пока не было: дипломом о высшем образовании к этому моменту не обзавелся.  Наверняка на это место кандидатов из дипломированных специалистов  воз и маленькая тележка. Предпочли, однако, именно его. Возможно,  разглядели в нем такие качества, о наличии которых он сам не подозревал.
Экспериментальный цех это во многом иное, чем прежде, качество работы. То, что до сих пор было: текучка, решение сиюминутных проблем. То, что будет: работа на перспективу, на будущее. Куда как увлекательнее! Но был и негативный момент. Экспериментальный цех начинался фактически с нуля, с белого листа. Это означало, что на его плечи ляжет удвоенная, по сравнению с тем, как было, рабочая нагрузка. Возможно, придется часто задерживаться на рабочем месте, приходить домой уже измочаленным, внутренне опустошенным. А ведь за ним  еще пока оставался и СЗТИ. Тоже периодически отнимает и силы и время. Плюс семья… Их уже трое…
Алексей, как человек осторожный, предусмотрительный,  заранее предупредил жену о неминуемо грозящем ему временном цейтноте. Она отнеслась к его заявлениям совершенно спокойно. Из того, что Алексей услышал от нее, он извлек для себя главное и, кажется, отнюдь для него не радужное:  Софью, скорее всего, совсем не волновали проблемы  мужа. Если до рожденья дочери, она еще пыталась хотя бы притворяться, что муж ей нужен, что ей интересно, что он думает о чем-то… словом, более-менее искусно исполняла роль образцовой жены, продиктованную ей, скорее всего, Полиной Андреевной,  то сейчас…  Не  явись он как-нибудь  в конце рабочего дня  домой,  наверное бы, этого даже не заметила. Ни капельки бы не взволновалась. «Ребенок – да, - пытался оправдать поведение жены, - она живет сейчас им. Это нормально. Но… Если б только все дело в ребенке!»  У нее, определенно, кто-то еще есть. Этот «кто-то» не обязательно должен появляться, как-то встречаться с Софьей. Но между ними существует какая-то связь. «Может даже, по каким-то магнитным волнам. Сейчас об этом только и говорят. А я… Иванушка-дурачок… радуюсь новому назначению. Ношусь со своим экспериментальным цехом, как с писаной торбой». 

15.
В конце августа 1968 года ушел из этой жизни дед. Алексей засобирался в Костюрино на похороны. Дочку в это же время прихватила очередная хворь, поэтому Алексей даже не заикнулся, чтобы Софья отправилась на похороны за компанию с ним, только сообщил ей, зачем он собрался в деревню. А  вот реакция жены. Полностью перечеркивающая сложившееся у Алексея за последнее время впечатление, будто ей вовсе безразлично все, что имеет какое-то отношение к мужу. Нет, на похороны не поехала, но озаботилась, чтобы Алексей обязательно передал  от нее какие-то гостинцы бабушке. Получился довольно внушительных размеров  пакет: комплект теплого нательного белья, подъюбник, полусапожки из натуральной кожи с вставным чулком, клейкая лента против мух. Все это сходила и купила сама, пока малышка спала под присмотром их соседки по лестничной площадке.  Ну, не чудо ли? На  недоуменный вопрос Алексея касательно клейкой ленты: «Это-то зачем?», получил ответ: «Тебе нравится жить с мухами?»
Мелочь, вроде бы, но она очень точно характеризовала Софью. Одна ее половина как будто витала в облаках (она больше всего отражалась в ее бестолковых акварелях), зато другая проявляла чудеса практичности. Проблема же Алексея, по-видимому, состояла в том, что он не успевал за этими постоянными перемещениями жены – с одной половины на другую. Поэтому, возможно, и чувствовал себя таким покинутым.
Уход деда из жизни был ожидаемым. Года рожденья 1890го, он прошел большой жизненный путь. Поэтому и каких-то стенаний, причитаний, воздевания  рук к небу, всего несколько театрального, что иногда еще сопутствовало деревенским похоронам в те времена, - всего этого  при прощании со старшим на тот момент Борошневым не было. Было скромное отпевание в Охотинской церкви, потом церемония на Охотинском погосте, возвращение в Костюрино, поминки. Самым душещипательным моментом поминок стало, когда вынули из выглядевшего древностью, может, когда-то принадлежавшего еще прадеду Алексея, сундучка патефон, стопку грампластинок Апрелевского завода. Дело в том, что дед обожал слушать арии из опер, романсы в исполнении великих русских голосов: Шаляпина, Собинова. Чуть поменьше – Лемешева, Козловского. А в наибольшее волнение, особенно после того, как «подзарядится», приходил, слушая  романс «Если б навеки так было», когда его пел  Федор Шаляпин.

Клубится волною кипучею Кур,
Восходит дневное светило,
Как весело сердцу, душе как легко!
О! если б навеки так было!

Кубок полон мой, я впиваю с вином
И бодрость и радость и силу;
Ослепляет меня чудный блеск очей,
О! если б навеки так было!
 
Каждый раз, стоило только Шаляпину допеть до этого места, дед не мог сдержать слез. Устыженный проявленной им слабостью, прикрывая лицо руками, как молоденькая девушка, над которой подшутили, что она в кого-то влюблена, стремительно покидал горницу, выскакивал  на улицу, дослушивал, если это происходило в летнее время, через отворенные окна концовку.

Вот ночь наступает, природу с небес
Светом кротким луна озарила,
Но и в мраке сияет звезда любви,
О! если б навеки так было!

Если хочешь ты, чтоб душа моя
Всю любовь в твои очи излила,
Скорей приходи же, темно в ночи,
О! если навеки так было!

Еще из того же сундучка было извлечено на свет Божий крохотное Евангелие с вложенным в него уже давно пожелтевшим от времени листком. «От Рыбинской Уездной Земской Управы подарок ученику Круглицкого начального народного училища Борошневу Григорию за отличные успехи на экзаменах при окончании курса в 1898 учебном году».
Алексей, кажется, пожил   бок о бок с дедом много лет, но знал о его прошлом непростительно  мало! Почти ничего. Только то,  что протекало уже перед глазами подрастающего Алеши. А что было до того, как Алеша появился на свет? Какие-то крохи. Сейчас можно только попытаться составить  какую-то картину. Родился в 1890 году, следовательно, должен был как-то поучаствовать в Первой мировой... Да, так и было, изредка неохотно соглашался, что «кормил вшей в окопах», но рассказывать подробно, как это было: ходил ли в штыковые атаки, травили ли их ядовитыми газами, братались ли с сидящими в окопах напротив «братьями пролетариями», то есть пережил ли все это именно так,  как описывается в учебниках по истории для средней школы, -  упрямо отказывался.
А как с Великой Октябрьской? С братоубийственной гражданской? Об этом совсем молчок. От этого кусища   его жизни дошла  только уже изрядно пожелтевшая фотография, которую старался   никому из чужих не показывать. Да она и на Алешины-то глаза  попалась случайно.  На обороте фотографии выцветшими чернилами: «Архангельск. 1919г». Но в это время в Архангельске, опять же, как говорится в тех же учебниках, стояли интервенты – англичане, в союзе с «беляками». Да и на  деде, каким  он изображен на фотографии, скажем, не островерхий шлем - «буденовка», а подозрительно элегантная фуражка с околышем. Еще будто бы френчик, пусть без погон, без знаков отличия, но подозрительно хорошо, по фигуре, сшитый, а не по рабоче-крестьянски, тяп-ляп, без лишних там завитушек-финтифлюшек.   Алеша как-то осмелился и задал вопрос: «Дедо, ты  в революцию-то был за кого? За красных или за белых?» Дед дал внуку несильный подзатыльник, мол, не твоего ума, внучек, дело. Это стало уроком  Алеше:  больше не совал нос в далекое и, видимо, не такое черно-белое, каким его изображают в учебниках, прошлое.   
Уже после того, как наиболее значащая часть поминок прошла,  Нюра и мать Алексея принялись за мойку посуды, бабушка и Алексей уединились на относительно недавно, лет пять назад, выросшей впритык к  дому   веранде. Просторной, с разноцветными стеклышками. Последнее, что, кажется, оставил после себя на этой земле дед: напоминающее большую игрушку.
-Передай своей благодарность за подарки, - бабушка Алексею. -  За мухобойку особенно. Замучили чертяки. И как она додумалась?! Да и за сапоги тоже. Ноги у меня последнее время стали пухнуть. Тоже ведь… Вроде как, не жаловалась, а она  догадалась. Во что их не засуну – все болит. А у этих кожа, видно, хорошо обработана. Мяконькие. Суставчики  ни обо что не трутся. Буду теперь в них ходить и радоваться… Как у тебя сейчас с ней? Мир, да любовь?
А Алексей вдруг взял, да и выложил все, что наболело у него на душе за эти  последние годы, как жил с Софьей. Много, много об их «мир, да любовь» рассказал. Но главное – о своих  подозрениях.  А еще про обиды, сомнения, что их дальнейшая совместная жизнь  имеет какой-то смысл. В общем, исповедовался. А закруглился:
-Чужие мы, бабуля, друг другу. А главное – веру в нее потерял
После того, как Алексей отговорился, бабушка долго молчала. Потом вздохнула:
-Да была ли она у тебя, эта вера?
-Вроде как, да, была... Что-то показалось мне в ней. Чем-то необыкновенным меня поманило. Чем-то таким, чего у других не встречал. А теперь... не знаю. Может, что-то в ней и есть, но не про мою честь. Словом, руки опускаются. Что меня больше всего в ней бесит  – не могу отделаться… Мне все больше кажется, обманывает она меня. Даже, может, и не в буквальном смысле. Но как будто  двойной жизнью живет. Одна, открытая, это для меня, другая для кого-то… кто где-то прячется, не показывается мне на глаза. А мне туда… где он прячется…  вход строго запрещен.
-Все сказал?.. – И после того, как Алексей не ответил, тем самым как будто подтвердив, что «Да. Все». – Ну а теперь послушай ты меня…Слушаешь?

Рассказ бабушки

-У нас ведь с твоим дедом, примерно, такая же история. В смысле – вначале непоняток было много. Я ведь сама родом из Кормчлино, на том берегу Волги, ты это знаешь. Нищеброды. Ни кола, ни двора, а семья большая. Я старшенькая. И влюбилась я в одного паренька. Он-то как раз  из богатых был. Его родные лавку скобяную держали. Я этому пареньку тоже глянулась. Свиданья-целованья  были, но ничего такого. В те времена с этим строго. Но жизнь ведь как устроена? Богатый человек, а ему еще богаче хочется. Вот и не выдали паренька за меня, обвенчали на другой, тоже богатой, а я с носом. Наплакалась, конечно. И тут заглядывает к нам в Кормчлино развеселый такой офеня. Еще совсем молоденький, ничуть не старше меня.  Нитками, иголками торгует. Много всякой всячины. Все больше по женской части. Присловьями туда-сюда. Потому, наверное, и торговля у него бойкая. Но что самое немаловажное: чем-то приманила я его. Он меня запомнил. Время много не прошло: возвращается, да не один, а со сватьей. Ну, короче, обо всех своих страданьях сердечных пересказывать не буду, много время займет. О главном. Я согласие дала. А родители мои и вовсе на седьмом небе. Он ведь, суженый мой, тоже из богатеньких тогда был. Они из Брейтова. У его деда  и отца дубильня была. Кожами в рыбинских рядах торговали. Но  Григорий был сыном третьим, ему на дубильню рот не имело смысла разевать. Приходилось самому свое благополучие кое-как раздобывать. Вот он и стал офеней. Денежки у него кое-какие к тому моменту уже были припасены. Еще родные подбросили.  Дом хороший в селе Никольском купили. В пай, чтоб лен сообща обрабатывать, товарищество, в общем, по современному кооператив. Хорошие барыши намечались, а тут и грянула война... Потом леволюция. Все коту под хвост... Но это уже потом.   Первая-то ведь моя любовь еще не остыла. И он про меня не забывал. Видались, когда я своих в Кормчлино навещала. Ласкались издалеча, глазами, а подойти друг к другу не смели. Но как-то раз, незаметно ото всех,  сошлись. И на чем мы с ним тогда порешили. Я наперед знала, что муж мой Григорий, дед твой, в Ярославль по делам по этим... со льном...  с обозом поедет и пробудет там самое малое дни три. Я за это время в Кормчлино прогуляюсь, но так, чтобы меня никто, даже из родных,  не видел, а он надежное место для нашей с ним свиданки отыщет. И будет нам с ним счастье! Хотя бы и единовременное... У меня ведь к тому времени старшенький, дядя твой будущий... Коленька… земля ему пухом...  родился. Только что годик исполнился. Я его у подружки своей, верной, надежной, пока не вернусь, пристроила и,  на ночь глядя, чтоб никто меня не увидел, пошла в сторону Волги. Время года... Весна-красна. Начало апреля. Лед еще хорошо держался. Не знаю, отчего, но тогда зимы были похлеще, чем сейчас. Я храбро ступила на него и пошла... Примерно, до середины  добралась, когда слышу: с берега, с которого я сошла, меня кличут: «Машка! Я все знаю! Вертайся назад!» Григорий! Мне бы, дурехе, послушаться его. Всяко бы потом полегче стало, мол, я не я, и лошадь не моя, а я возьми, да от него в противоположную сторону и побеги.. К той стороне, где меня должен был поджидать мой ненаглядный. Побежать побежала, а он не отстает. Он же на санях, в сани лошадь сильная молодая впряжена. Тоже ведь у человека ума хватило! Видать, тоже ошалел мужик совсем. Я бегу, задыхаюсь, но с лошадью–то все  шустрее. Тем более как он ее вожжами…Хрясь, хрясь!.. Чую, он меня настигает. Еще чуть-чуть – догонит совсем. А до  берега еще  метров пятьдесят, я уже как будто своего ненаглядного вижу, и вдруг слышу: «Ух!» Позади меня. Оборачиваюсь. А это, смотрю, лошадь под лед провалилась,  и сани за собой, а в санях Григорий… И что тут со мной! Тут муж, хотя как будто и нелюбимый, барахтается, там – тот, кто первым мое девичье сердце поджег. Слышу, тоже мне с берега кричит. Зовет меня к себе… Куда? К  кому? Я побежала к мужу. Ему самому к этому времени удалось  выбраться на надежный лед. Стали сообща помогать бедной лошади. И то ли наша помощь помогла, то ли сама справилась, - выкарабкалась, в конце концов, и она. Мы ее от саней отпрягли, взяли под уздцы, и пошли осторожным шагом. К мужниному берегу. И, когда шла, назад уже ни разу не обернулась, хотя и слышала, как мой любимый мне уже в спину что-то кричал. Я уже не различала. Мы же с Григорием шли молча. И не глядя друг на дружку. Стыдно было. И мне и ему. Но когда уже добрались до берега, сразу разожгли костер. Мы оба обмокли, и одежа на нас местами уже задубенела. Когда же костер разгорелся, между нами состоялся разговор. Мы оба выговорились. Я повинилась ему в том, что вышла за него не по любви. Он – за то, что взял меня в жены, не убедившись, что я его люблю… Чуешь, к чему я клоню? Вот и вам бы… Со своей Софьей… Разжечь и поговорить. Авось, к какому-нибудь общему бы знаменателю, как у меня когда-то с твоим дедом Григорием, и пришли.
-У нас с ней все-таки несколько другое, - заметил Алексей. – Нам этот костер едва ли поможет. Вы – ты, дедо – из одного теста. Мы с ней, я это все больше чувствую, из чего-то разного. Да ты как-то и сама мне про то же. Только я тебя тогда не послушал… Полина Андреевна про нее говорит: она рациональная…
-Как? – не поняла бабушка.
-Я все делаю по сердцу, а она по уму. Это называется: рациональное.
-Да? – бабушка еще немножко обдумала. – Слово-то какое… Ну, да. Тещенька у тебя бабочка  интилигентная. Нам до нее далеко, - бабушка выглядела немного задетой за живое тем, что не знает каких-то слов. Однако тут же поправилась, чтобы быть объективной. – Хотя, конечно, может, она и права. И дочку свою лучше всех знает. Но, видать, не сработало  у нее это самое… рациональное-то, когда решилась выйти за тебя… А ты знаешь, что дед Григорий долгое время думал, что твой отец не от него?
-Да ты что?!  Неужели от того, кого ты на другом берегу в тот раз оставила?
-Нет, с тем больше нас по жизни ни разу не сталкивало. А это… Грешным делом, подумал на своего старшого брата. Кому дубильня досталась. А потом, когда его… брата то есть…  новая власть раскурочила, он какое-то время с нами вместе в одной избенке пожил. Жена ведь у него к тому времени умерла, дети, кто куда, разбежались. Твой же дед сметливей старшого оказался. Как только почуял, куда ветер дует, от богатого дома в Никольском, со всем, что там было, добровольно отказался. Бросил кость, как голодным собакам. Сюда, в Костюрино, налегке перебрались. С пустого места начинали. От того и выжили.  А признал, что Иван его родной  сын, только, когда сам своими глазами стал убеждаться, что он во всем вылитый, как он. И по лицу и по повадкам… Прощенья у меня просил.
-Ты его простила?
Бабушка задумалась:
-Д-да… Но не очень. Если честно, не до конца… Выходит, все мы…Борошневы… не рацинальные… Хотя и с тещенькой твоей в чем-то могу согласиться… Чужая она здесь. Я про твою сейчас говорю. Как будто в чужой дом поселилась. Все ей тут незнакомо. Все не по ней. Не так, как привыкла. Поэтому и выглядит такой… искусственной. Пугливой. Боится впросак попасть. Ты с ней…поснисходительней.

16.
Алексей пробыл в Костюрино три дня, раньше возвращаться не хотелось. Вернулся в Углич заодно с отцом. Мать и Олежек, племяш Алексеев,  еще на какое-то время остались, Ольга с мужем подались в Ярославль, они уже третий год там жили, на следующий день после похорон.
-Старость не в радость, - отец Алексею. -  Не помню, права на вождение у тебя есть? .
Водительскими правами Алексей давненько обзавелся, а вот  самой «тачкой» пока еще нет. Ни большого стимула, ни лишних средств у него на это пока не было. Да и купить свою машину не просто. Отцу, как почетному ветерану труда, кавалеру Ордена Славы на  родной ГЭС помогли, поставили его в очередь. Полгода как этой игрушкой пользуется. «Москвич – 408». Ему советовали еще максимум пару лет подождать: появилась б возможность купить «Москвич-412». Она в это время была уже в разработке.  Но ему не терпелось поскорее сесть за  руль.
-Тогда давай потрудись. Я по-стариковски… Подремлю.
Они, отец и сын, последние годы редко оставались один на один. Постоянно между ними какие-то женщины. Иван Григорьевич заметно сдал, поседел, поусох, по врачам стал ходить, но капитулировать еще не собирался, продолжал работать на той же ГЭС, наставлял зеленую молодежь, учил уму-разуму.
-Гляжу на тебя… Грусть-тоска меня съедает, одолела молодца… Чего? Со своей не ладишь?
Отец не бабушка. Алексею не хотелось обсуждать эту тему с отцом, поэтому сделал вид, что не расслышал, а отцу хватило ума дальше про  грусть-тоску  не упоминать. Но и дремать, как им было заявлено вначале, пока тоже не хотелось. Завел разговор о другом.
-Как тебе это нравится? Чего в Чехословакии-то творится! Чего удумали! Против соцлагеря бунтовать. Вон по телеку… Сколько ребят наших положили! Мы их когда-то от фашистов освободили… Я, лично, чуть-чуть до Праги не догреб. И вот тебе! Благодарность за это. Танками бы их побольше… Не церемониться бы. Прямо бы гусеницами. Не жалко. А у нас еще тут и собственные выродцы объявились. Ублюдки. По бибиси слушал. Будто на Красной площади с плакатами вышли. «Руки прочь от Чехословакии!»... Ох, если и дальше так дело пойдет…
Алексей лишь в пол-уха слушал, почти не комментировал. События в далекой Чехословакии его сейчас совсем не трогали. У него своя, на Рыбинском шоссе, Чехословакия. Дома Софью не застал. Дочку с собой унесла. И записочки от нее никакой, хотя Алексей, перед тем, как отправиться в дорогу,  предупредил, когда, примерно, вернется. Прождал часа три. Появились лишь в пятом часу.
-Давно? Мы из поликлиники.
Алексей поинтересовался здоровьем дочки.
-Поправляемся потихоньку.
Алексей передал бабушкину благодарность.
-Все подошло?
-Да. Особенно сапоги. Как ты узнала, что у нее проблемы с ногами? Она, вроде, тебе не жаловалась.
-Интуиция.
И все. Занялась дочкой. Больше никаких вопросов по похоронам не задавала. Словом,  нормальный заинтересованный разговор, как это уже стало привычным, между ними опять не склеивался. А между тем Алексей помнил и рассказ, и наказ той же бабушки: выбраться как бы на бережок,  разжечь костерок, да  и поговорить по душам. Или снять с той же души все камни, или… с этими камнями на шее… в ту же полынью... Словом, какой-то должен быть исход. Все лучше, чем и дальше тянуть эту канитель.
Алексей все собирается с духом, все никак не решается взять быка за рога, а Софья уложила утомленного походом в поликлинику ребенка, подождала, пока дочь заснет, прошла на кухню, застала Алексея задумчиво смотрящим в окно:
-Что?.. Невмоготу?
Алексей вопросительно на жену посмотрел. А она:
-Давай я тебе помогу…  - Вид у нее решительный. Должно быть, давно к этому разговору готовилась. - Я ведь давно за тобой подмечаю. Ты как будто все хочешь меня о чем-то спросить и боишься… Так не бойся. Спроси, наконец. Даю слово, я тебе на все, о чем ни спросишь, дам честный ответ.
Это Софья такая… готовая взять быка за рога, видимо, наболело, но и Алексей к такому выяснению отношений  готов. Поэтому без «вокруг да около», с места в карьер:
-У тебя кто-то есть?
-Да. Дочь…
-Я не о том…
-Ты не дал мне договорить. Я понимаю, о чем ты. Да. Был.
-В Ленинграде живет?
-Почему в Ленинграде? Вовсе нет.
-А где?
-Это тебе не обязательно. Не скажу.
-Ты… с ним?
-Нет.
-Значит, Лида не от него?
-Нет.
-Она моя?
-Д-да…  - Хотя как-то неуверенно это «да» прозвучало. От Алексея, конечно, это не ускользнуло, а Софья, словно издеваясь над мужем, еще и добавила.  - Скорее, да, чем нет.
-Как это?.. Как это понимать?
-Не сейчас.
-Зачем же ты тогда… за меня?
-За тем, чтобы сделать больно…
-Мне?
-Нет. Тому.
-Удалось? Сделала?
Софья еще немного, прежде чем ответить.
-Н-нет.  Он не чувствует боли. Он бесчувственный. Ему все равно.
-А меня?..
-Что?
-Меня… любила когда-нибудь?
-Нет, Леша Тебя – нет. Извини.  Но ведь ты, признайся,  об этом знал… Знал или не знал?
-Приблизительно… Думал, это не помешает. Стерпится-слюбится…  Как… дальше-то?
-Я не знаю… Я ведь тоже старалась. Делала над собою… Чтобы тебя полюбить. Не смогла… Пока… Однако готова и дальше жить с тобой… Без любви… Если  тебя это устраивает… Извини…
В этот момент раздался дочкин плач. Софья поспешила ей на помощь, Алексей же не стал дожидаться ее возвращенья. Быстренько оделся… и был таков.
На улице моросило, и зонтика с собой в дорогу  не взял. Но в голове как будто был кипяток, поэтому и сыплющей с неба влаги вначале не ощущал, словно она, оказавшись на Алексее, тотчас же испарялась: до того он был обжигающе горяч. Побрел, куда глаза глядят.
«Вышел немец из тумана. Вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить. Все равно тебе водить… Ёкэлэмэ! Это что же получается?.. Фигово. Очень даже фигово. “Тебя это устраивает?” Ёлы-палы! Конечно, не устраивает!  “А тебя? Неужто устроит?” Что же это за человек за такой? Рациональная… Ё моё. С кем я связался? От кого детей захотел? Нет, не рациональная она, - эк! До чего ж привязалось это слово! - Ненормальная. И все-таки она действительно инопланетянка. Пусть Полине Андреевне это и не нравится. Но откуда и зачем она здесь появилась? С какой планеты? И почему она досталась именно мне? Пусть бы вышла за подобного себе. Такого же инопланетянина. Жили бы припеваючи. Ничего друг к другу не испытывая. Для таких как они, по-видимому, это норма».
Да, первые минуты – именно растерянность. Недоумение. Вопросы. Как из рога изобилия. Ко времени, когда ноги вынесли на Красноармейский бульвар, на первый план выпятилось другое – злость. Алексей теперь, казалось, ненавидел жену и желал ей всего наихудшего.
Злость, вообще-то, это удел слабых. И духом и телом. Когда человек чувствует свое бессилие, он начинает злиться. А другого противоядия бессилию он в себе не находит.  Алексею, в принципе, чуждо это состояние. Недаром бытует мнение: «Чем сильнее человек, тем он добродушнее». До какого-то особенного силача, скажем, типа Ивана Поддубного, Алексей, конечно же, не дотягивал, но был неприхотлив, вынослив, с хорошо развитой мускулатурой – благодаря деревенской закалке, плюс три армейских года, когда его вздрючивали и так и эдак, - поэтому и злиться до сих пор ему было не на кого. Помочь кому-то – дело иное. Пример тому, как он выручил когда-то Увертыша. За что тот уже несколько раз  позволял ему укрыться под его ленинградской крышей. Но вот… рядом с ним появилось существо, которое в чем-то преобладало над ним. Не в физике, не в выносливости, в мускулатуре и все такое,  – а именно в духе. В какой-то внутренней убежденности. В нее был заложен стержень, по крепости своей как будто превосходящий тот, каким был наделен Алексей. Сшибись эти два стержня, столкнись лоб в лоб, - Алексей далеко не уверен, что  выйдет из этой схватки победителем. Отсюда, возможно, и злость. В общем, от сознания своего бессилия.
Но дождь не прекращался, скорее, усиливался. Решил найти временный приют на полузатонувшей барже. Ее облюбовали любители рыбалки, проложили мостки. Там, на носовой части, еще сохранившаяся надстроечка. Видимо, для отдыха тех, кто свободен от вахты. Одинокий рыбак, в брезентовом плаще с капюшоном, недовольно покосился на пробравшегося по мосткам Алексея. Видимо, почуял в нем соперника. Успокоился, когда увидел, что новоприбывший без снасти. Между тем из надстройки, в которую Алексей заглянул, повеяло нехорошим, заставившим Алексея зажать нос. Решился остаться снаружи, а от дождя спрятался под далеко выступающим  козырьком рубки. 
Теперь он думал о мести… Хотя месть это уже распоследнее дело. Орудие негодяев. Подлых трусов. Ниже некуда. Тем более, если речь идет о мести по отношению к женщине. Да еще и матери его… Хотя, уже и непонятно, его или не его. “Скорее, да, чем нет”. Так это у Софьи прозвучало. «Выходит, с кем-то она все-таки переспала, если так говорит… “Честная”… Лучше бы промолчала».
Как отомстить женщине, которая тебе близка и которая обидела тебя? Наипростейший вариант – переспать с другой. Понятно, что с полузатонувшей баржи он ни до кого не дозвонится. Подождал, когда дождь поослабнет, сошел с баржи на берег и пошел бульваром в сторону приречного вокзала. Там, напротив вокзала, телефон - автомат. Далеко не факт, что он не раскурочен. Алексею повезло – хотя бы в этой мелочи! – телефон был работоспособен. И записная книжка при нем. Позвонил по одному номеру… Никто не отозвался. По-другому… Трубку взял какой-то мужчина. А по идее мужчин быть не должно. Та, которой Алексей звонил, жила с матерью в отдельной квартире. Позвонил по третьему… Трубку взяли. «Можно Римму?» Знакомый голос вахтерши (Алексей звонил в общежитие при ГЭС): «А кто ее спрашивает?» Алексей назвал себя. «Щас». Через пару минут также хорошо знакомый Алексею голос, на этот раз не вахтерши, а той, кого звали Риммой. «Ой, слушай! Ушам не верю! Сколько лет, сколько зим!» «Можно, я к тебе?» «Без вопросов. Я сейчас одна. Веруня сегодня в ночной. Полчаса, как ушла».

17.
Алексей осознавал, что все, что он сейчас делает, низко, подло, недостойно его. Но чем ниже, тем ощутимее, болезненнее  должна быть наносимая им таком образом пощечина разозлившей его жене. Римма была одной из тех женщин, с которыми ему приходилось спать, чтобы утихомирить периодически разгорающееся в нем желание. Его еще кто-то называет «животным»… Хотя, наверное, по сути, оно таким  и является. Мы же все животные.  Никаких при этом перспектив, посулов,  обещаний. Не потому, что Алексей никогда не пользовался этим средством... Об этом уже говорилось  как-то. Вскользь. Но Римма относилась к  тем женщинам, кто, вступая с Алексеем в определенные отношенья, ни на что не претендовала и не рассчитывала.  Очень удобная женщина!
-У нас до одиннадцати, - вахтерша узнала Алексея, но исключения для него все равно делать не стала. Дежурное предупреждение: в действительности желающие оставались безнаказанно до утра. 
Малой родиной Риммы был Некоуз. В Некоузе под присмотром Римминой матери  проживал сын Риммы. Во времена, когда они (Римма и Алексей) время от времени встречались, ее сыну было шесть лет. Алексей видел его один раз. Следовательно, сейчас ему уже около десяти. В комнатке, которую делят две подружки (та, что сейчас в ночной смене, также из Некоуза), привычно по-женски чистенько. Занавески, коврики на стенах, матерчатая скатерть, а не какая-нибудь клеенка. Даже букет из полевых ромашек в бутылке из-под ацидофилина. Алексей, разумеется, явился не с пустыми руками. Портвейн. Пироги, завернутые  в промасленную вощеную бумагу. Он приобрел их в буфете речного вокзала. Что-то  к приходу Алексея «сообразила» и Римма. Выпили, закусили. Если верить будильнику (кстати, производства его, Алексея, часового завода), время уже приближается к тем самым «критическим» одиннадцати, когда Алексею положено покинуть общежитие.
-Тебе завтра к скольки на работу? – поинтересовался Алексей.
-Как обычно. К семи.
-Тогда… ложимся?
Римма не возражала… Они пролежали в постели уже около часа, но у Алексея ничего не получалось.
-Ты какой-то взбаламученный пришел, - Римма как будто пожалела Алексея. – Я на это сразу обратила внимание. Ничего не сказала. Что-то дома нехорошо?
-Д-да, - неохотно согласился Алексей. – Нехорошо.
-Не бери в голову. В другой раз получится. Сейчас просто полежим.
Римма заснула быстро, спала, как убитая. Замечательная у человека нервная система! Не то, что у него. Алексею удалось задремать только на рассвете. Будильник затрещал в четверть седьмого. Быстро поднялись. Римма отправилась на остановку автобуса. Алексей пошел к дому пешком.
Благо, к этому моменту погодка устаканилась. Тучи разметались: «Ему на запад, ей в другую сторону». Солнце. Пригревает уже с утра. По радиотрансляции обещали, что весь полный день простоит «вёдро». И вообще, судя по прогнозам, наступающий сентябрь будет сухим и теплым. А от грибов на местном базаре, Алексей убедился в этом своими глазами, уже с раннего утра прилавки ломятся. Зашел в рюмочную на углу улицы Зины Золотовой и улицы Победы. Только-только открылись. Принял сто грамм коньяка. До квартиры добрался уже  в начале одиннадцатого. Когда подходил, гадал, как его встретит Софья. За два года совместной жизни он впервые  ночевал дома не «по уважительной причине».  Застанет ее встревоженной, может, даже с заплаканными глазами? «Эх! Мечты, мечты. Где ваша сладость?»  Ведь он ей, судя по тому, что недавно услышал, совсем безразличен. Отсутствуй он ночь…другую…третью. Ей же… Сама сказала: «Никогда не любила и не полюблю».
Да, его худшие опасения оправдались: никаких скандалов.  Софья встретила его со спокойным, даже, как говорится в таких случаях, каменным  лицом.  И тут… после того, как рухнула последняя надежда на чудо… кровь хлынула в разгоряченную Алексееву голову. Потемнело в глазах.
Он еле сдерживает себя, а Софья ему спокойно:
-Тебе только что звонили с работы.
Алексей не «рабочий» до понедельника, а сейчас пятница. Да, во-первых, ему пара дней положена на похороны. Еще пару взял из предстоящего отпуска.
Да, Софья  спокойна, зато в нем настоящий девятый вал:
-Ты… знаешь кто?  Тебе еще никто про это не говорил? Тогда я тебе скажу… Ты – тварь… подлая бессовестная тварь… гадина.
Да. Вот так! Получай!
Ничего на лице «гадины» не дернулось. Смотрит на Алексея своими нездешними, как будто действительно позаимствованными  ею из другого мира глазами и молчит. Смотрит словно бы и сочувственно, никакой вражды. Но сочувствия-то от нее сейчас Алексею меньше всего надо. Может, от кого-то другого, только не от нее. Сама же кашу заварила, а теперь жалеет? Лучше б, если ответила ему, примерно, тем же. «От гадины слышу». Как вариант: «А чем ты лучше?» Другая женщина на ее месте пошла бы в атаку: «Котуешь неизвестно с кем, а гадина, выходит, я?» Но эта женщина до подобной низости, конечно, не опустится. Да в ее  словаре и  слов-то таких… грубых, гадких, видимо, вообще не существовало.
Остро захотелось продемонстрировать , кто есть в их тандеме хозяин. Для этого  незамедлительно овладеть ее телом.  («Да, хотя бы телом, для начала,  душу можно будет потом»). Не откладывая дела в долгий ящик, тут же приступил. Софье эта его решимость  не понравилась. Попробовала отвести его руки.
-Мне сейчас нельзя.
Алексей молча, его руки намного сильнее, преодолевал ее сопротивление.
-Алексей, я прошу тебя… В другой раз. Только не сейчас… - Софья уже умоляла. - Пожалуйста.
Чем больше Алексей убеждался, насколько он сильнее физически, тем большим  желанием он воспалялся доломать жену. Положить ее и в буквальном и в переносном смысле на лопатки. «Значит, не такая уж ты… всемогущая. И, значит, не такой уж в сравнении с тобой слабак я».
И  Софья, видимо, в какой-то момент  смирилась, ее сопротивление ослабло, а Алексей до конца исполнил свой законный супружеский долг. Софья, когда он уже закончил, что хотел, стараясь не смотреть на него, молча поспешила в ванную… Впрочем, она делала это всегда, когда им приходилось совокупляться. У Алексея не должно было быть именно по этому поводу  какой-то особенной негативной реакции. Это всего лишь говорит о том, что Софья соблюдает правила гигиены  половой жизни.
На этом, вроде как, инцидент и исчерпался. Продолжения только что устроенных Алексеем безобразий не было. Он лег и довольно быстро заснул. Жизнь потекла дальше по руслу только ей, жизни,  понятному и известному…
Супружеская жизнь… Такая, какой она сложилась на данном витке эволюции нашей цивилизации…  Особенно на старте, когда – хотя методика уже есть, она отработана, но мастерское ее владение молодой парой еще не освоено…  Почти у всех, - как американские горки. Вверх, вниз… Сердце замирает, дух захватывает.  Это потом, когда страсть позатухнет, с  американских горок перейдут на какой-то иной аттракцион, более умеренный. Будь это, скажем, карусели.  Когда уже поменьше будет этих перепадов. Тогда у супругов и досуга больше появится. В частности, и на то, чтобы вместе, или по одному, в тишине или спорах, определиться, достоин ли их союз какого-то продолжения. Или заслуживает единственно того, чтобы  поставить на нем точку. Начать поиск другого.
Союз Алексея и Софьи, казалось бы, был изначально обречен. В их случае сошлись два неравнозначных, скроенных из какой-то разной материи тела… или, если у кого-то слово «тело» вызывает негативную реакцию… две разнонаправленные души. Следовательно, этот союз можно смело назвать «мертворожденным». И шансов на какое-то продолжение у него ноль. Но… мгновенного распада отчего-то не произошло. Может, какая-то потусторонняя сила вмешалась?  Супруги не разбежались в панике в разные стороны. Да, они прошли через какое-то потрясение. Их сильно встряхнуло. Но… возможно, не разбежались от того, что они объяснились. Вскрылись их наибольшие противоречия. Обнажились самые гиблые места, куда лучше вообще не соваться. Словом, они совершили то, к чему призывала Алексея бабушка: разожгли костер, обогрелись после того, как едва не побывали в ледяной купели, и пришли к обоюдному согласию, что, да, того, может, идеального, к чему каждый из них, по своему, стремился, в реальной жизни не существует, но та же реальная жизнь подталкивает их к решению эту неидеальную жизнь все равно как-то продолжать. Иначе им обоим станет…что-то типа каюк.

18.
И вот… Их супружество продолжилось. Несмотря ни на что. В целом, хоть и объяснились,  Софья по-прежнему во многом оставалась для Алексея загадкой.  Но этой загадке хватило и ума и характера  извлечь  из всего  случившегося какой-то полезный для себя урок.  Как она к этому пришла? Кто-то ей в этом помог? Допустим, та же многоопытная Полина Андреевна? Или сумела обойтись своими силами? Это ее секрет. Как бы то ни было,  Софья стала ощутимо больше посвящать мужа в ее внедомашние дела. То есть устраняла то, что Алексея больше всего бесило: ощущение непричастности к ее «внешней деятельности».
А она, эта деятельность,  была  далеко не шуточной. Застоя Софья не терпела. Из нее как будто постоянно бил какой-то волшебный, зовущий к переменам ключик. К тортам, «общепиту» вдруг охладела. У нее появилось другое увлечение: кройка -  шитье. И здесь, на этом новом поприще, очень быстро достигла поразительных результатов! Воистину, в ней, как в драгоценной шкатулке, было собрано большое число умений, талантов, способностей. Единственное, пожалуй, чего она была лишена: ее акварели по-прежнему оставались никем не востребованными. Зато по каким-то только ей и, возможно, ее матери известным каналам и связям добилась того, что стала внештатной сотрудницей модельного ателье в Ярославле. Теперь она часто курсировала между Угличем и Ярославлем со своими выкройками. Ей предложили  придумывать  костюмы для спектаклей  аж  ярославского театра имени Волкова! Старейшего театра на Руси. Она от души этому своему достижению радовалась. И, что особенно для Алексея важно, начала приобщать к этой радости и мужа.
Может, подхлестываемый успехами жены на внешнем  фронте жизни, он тоже теперь старался  не стоять  на месте, добиваться каких-то улучшений, ощутимых рывков вперед. Побуждаемый этими мотивами, в  декабре  1970 года он  сделал то, чего ему настоятельно советовали сделать давным-давно: он стал кандидатом в члены правящей партии КПСС. А еще через пару недель после того, как Алексей поделился с женой этой новостью,   Софья сообщила мужу, что она опять беременна.
 Но вначале все же - чуточку пройтись по новости первой.
Ничего неожиданного в принятом Алексеем решении обзавестись партбилетом, разумеется, не было. Все складывающиеся на этот момент обстоятельства подталкивали его к этому. Он не был по своей природе завзятым карьеристом, иначе б стал партийным давно, но ему же не хотелось протоптаться всю оставшуюся жизнь на одном месте. Его же собственная жена – живой пример, как надо постоянно стремиться к чему-то новому. И к  более высокому. Но Софья была наделена   целой россыпью разнообразных талантов. С Алексеем природа обошлась куда более скупо. У него нет таких же крыльев за спиной, как у Софьи. Его единственный талант: он мог, если понадобится, работать над чем-то, как вол. Только партбилет позволит бескрылому трудяге-волу карабкаться вверх по служебной лестнице.
К тому же членом правящей партии был и Иван Григорьевич, Алексеев отец.  Об этом уже как-то упоминалось… Да, в связи с неудачной попыткой доказать власть имущим его право на трехкомнатную квартиру. Членом партии  стал  в 43м. Будто бы на передовой. Как-то Алексей поинтересовался, что надоумило отца на это решение. Сухой ответ: «Приказано было». Алексей к нему больше с этой темой  не приставал. Хотя пример отца показывал сыну эффект прямо противоположный тому эффекту, на который он сам рассчитывал, когда подавал заявление о вступлении. Пример того, что примитивное   владение партбилетом далеко не гарантирует, что у хозяина партбилета  будет  какая-то фора  перед необилеченными.  Всеми дебетами,  которыми  Иван Григорьевич мог похвастаться,   он обязан исключительно его собственному трудовому вкладу. Ну,  и немножко ордену Боевой славы 3ей степени. «Москвич-408» наглядный тому пример. Может, так сложилось от того, что он был членом пассивным, все его членство ограничивалось обязательными посиделками на партсобраниях и посещениями таких же обязательных политинформаций. Алексей собирался вести себя по иному.
А теперь по новости  второй.
Здесь, пожалуй, интрига посложнее. С одной стороны, Алексей однозначно обрадовался. Если по дочери продолжали оставаться сомнения («Моя – не моя»), то с тем (или той), кого вынашивала сейчас в себе Софья, как будто  все очевидно. Его, лично Алексея Ивановича Борошнева,  продолжение в этом мире обеспечено. Но… не заметил он, когда Софья сообщала ему эту новость,  ни искорки радости на ее лице. Скорее, какая-то обреченность. Чуточку попозже осенило: «Боится. Помнит, совсем недавно это было, каких мучений ей стоило родить первенькую. Обжегшись на молоке, дуют на воду».  Да, понять настроение Софьи было можно, но… Как же теперь? Не отказываться же от ребенка только от того, что пришлось испытать какие-то осложнения с  первыми родами? В конце концов, ведь все обошлось. И с  рукой у дочери постепенно  нормализовалось. А то, что она левша,  ничего в этом плохого. Ей это не мешает. А еще Алексея обрадовало то, что Софья не пошла по наихудшему пути. Если его догадка верна, если у нее возник какой-то страх,  вполне могла бы, не докладываясь мужу, прервать беременность. Чем раньше бы это сделала, тем менее болезненно. А Алексей бы и не заметил Но она же так не поступила! Лишний раз говорит, насколько она порядочна.
А страхи… Это все от особенной ее впечатлительности. От того, что городская. Понаблюдала бы, с какой легкостью рожают неизбалованные, не изнеженные деревенские женщины… Еще лучше, послушала бы его бабушку. Она бы ей поведала,  как  бабы иногда, в самую страду, когда пара рабочих рук на вес золота, рожали прямо в поле. Серпом по одному месту – чик! И ничего. Редко, когда умирали… Хотя случалось, конечно, и такое.

19.
С новыми родами у Софьи с самого начала пошло как-то не так. Врачи из консультации ошиблись в прогнозе. Родовые схватки начались раньше, чем ожидалось. Софью увозили,  когда она уже начала жалобно постанывать.  Было начало шестого. Общественный транспорт еще не ходил, своей машиной Алексей пока не обзавелся. Выручил сосед по лестничной площадке. У него была старенькая «Волга».  Поднявшейся по тревоге и подошедшей Полине Андреевне разрешили  сопровождать Софью на «скорой».
Десятый час утра. Алексей  сидит на скамье в скверике напротив одного из корпусов больницы на улице Северной. Прекрасный весенний день. Солнечно. Голубое небо. Тепло. С утра плюс двенадцать. К полудню обещали плюс пятнадцать-шестнадцать. Стайка воробьев у его ног, ни на секунду не перестают попрошайничать, даже несмотря на то, что он с ними ничем не делится.   Деревья еще без листвы, старая бурая трава на газонах, но уже обильно прореженная новой изумрудно-зеленой порослью. Полина Андреевна на пару минут вышла из больницы, сообщила зятю о палате…Оказалось, та же, что в первый раз. Только койка другая. Алексею это не понравилось. Новоиспеченный кандидат в члены КПСС воспринял это попадание снаряда в одну воронку как некий дурной знак. Полина Андреевна попросила его следить глазами за определенным окном («Когда все произойдет, я подойду к нему, помашу тебе рукой»), вернулась в больницу.
С той поры (ее выход и совет следить за окном), прошло уже около трех часов, однако, у окна, как было обещано, она   не появлялась. Это  начинало тревожить Алексея. Если роды по какой-то естественной причине откладывались, Полина Андреевна всяко, с ее –то способностью проникать, кажется, через игольное ушко, об этом от кого-то б выведала и, в свою очередь, вышла и поставила в известность зятя. Иное дело, если сам естественный процесс уже начался, но что-то пошло опять не так… 
Когда минутная стрелка на часах Алексея стала подползать к одиннадцати, он решился ослушаться наказа жены и рекомендации тещи: вошел в больницу. Номера палаты он не помнил, зато, по воспоминаниям двухлетней давности, хорошо представлял ее месторасположение. Поднялся лестницей на второй этаж, повернул налево… потом еще раз налево… мимо рабочего места дежурной медсестры, ее в этот момент на рабочем месте не было… До палаты оставалось рукой подать, когда услышал доносящийся сзади возглас Полины Андреевны: «Алексис!» Алексей обернулся. Увидел стоящую напротив какого-то кабинета, совсем не палаты, саму Полину Андреевну. Почти одновременно с этим откуда-то появилась та самая отсутствовавшая дежурная медсестра. Пробегая мимо Алексея отчего-то на мгновение обернулась, может, ее  на это «отчего-то»  надоумил только что прозвучавший возглас Полины Андреевны «Алексис!». Бросила на Алексея взгляд, но задерживаться не стала,  продолжила свое быстрое перемещение вглубь коридора. Меж тем Полина Андреевна не отходила от двери кабинета, Алексей сам подошел к ней.
-Что-то случилось?
И вот что он в ответ услышал:
-Да, дорогой. Случилось. У тебя родился сын. Здоровенький. Поздравляю. Но нашей Софочки больше нет. 
Пятью минутами позже он выслушивал гневные тирады, видимо, какого-то роддомовского начальника. Он был крупным, пузатым, с огромной жировой складкой под подбородком. Произнося свои тирады, брызгал обильной слюной. Она разлеталась, кажется, по всему его небольшому кабинету. Спасенья от нее не было никакого. Только, если прикрыться ладонями рук.
-Я же вас предупреждал, молодой человек! И вас и вашу супругу. Что вам пока противопоказано. Что это крайне рискованно. Я же настоятельно рекомендовал Вам! Подчеркиваю: «Обоим!»  Пока воздержаться. Подчеркиваю: «Пока»! Вы же как будто бы все поняли. Со мной согласились. И…что? Что это за, простите за выражение, нетерпеж? Дикие кошмарные люди! Им скажи: «Деторождение смерти подобно», их и это не остановит. Они будут рожать и рожать, чего бы им это не стоило…
Алексей не помнил, чтобы кто-то его предупреждал, поэтому позволил себе возразить, с трудом двигая омертвевшими губами:
-Вы меня с кем-то путаете.
-Ну, да! – с новой силой заполошилось роддомовское начальство. – Ваша вечная отговорка. Вас постоянно с кем-то путают. Но даже, если и так. Если вы не в курсе, Но с  вашей-то  супругой… У нас был обстоятельный разговор.  В присутствии моих коллег. Они свидетели. Ваша супруга очень внимательно меня выслушала… Вот свидетели…  Очень интеллигентная адекватная особа. Она все прекрасно поняла. Мы все были в этом уверены. Она же должна была поставить вас, как ее партнера,  обо всем этом в известность… И что теперь? Мало того, что вы, как родственники, понесли утрату. Вы поставили нас всех под удар. Не сомневаюсь, что будет разбирательство…
Алексей дальше его не слушал. Его мозг, сознание  переключились на другое. «Ее предупредили, но она утаила это от меня. Зачем?» Он чувствовал себя убитым и не представлял, что ему делать дальше.
Было б совсем худо, если б не растерявшаяся и не покидающая его Полина Андреевна. Она взяла всю инициативу в свои руки. В первую очередь, речь идет о новорожденном. Да, теща проявила в этих… не дай Бог никому пережить подобное… из ряда вон выходящих обстоятельствах недюжинную  выдержку. Хотя, может, и не «недюжинную» -  вполне нормальную, вообще свойственную, так называемому,  «слабому» полу. Не рыдала, не забрасывала  проклятиями  испуганных, не спасших ее дочь врачей… Хотя, безусловно, в чем-то они тоже были виноваты, и энергичные оправдания  роддомовского начальника, мы, мол, тут не при чем, страх перед неминуемым расследованием, были тому подтверждением. Не высказала она также ни малейших фэ и в адрес подавленного зятя… А уж он-то, точно,  нес свою долю вины, может даже, решающую. Ту, которая была известна сейчас только ему одному…
На похороны Софьи пришло довольно много народа. Большая их часть это воспитанники Полины Андреевны, так или иначе причастные к деятельности ее Народного театра. Сразу после похорон все неторопливым шагом направились в сторону шоссе, где их поджидал транспорт. Алексей и Полина Андреевна плелись в самом хвосте, словно сил у них осталось меньше всех.
Алексей решился на вопрос:
-Теперь-то вы, наверное, скажете?..  Теперь-то, наверное, можно?.. Кого она так любила? Кому хотела отомстить, выйдя замуж за меня? Вы-то наверняка знаете.
-Господи, Алексис! Ну, о чем ты? Вот уж воистину: «Кто о чем, а вшивый о бане»… Но если это тебя так действительно мучает… Впрочем, нет, проси-не проси, не скажу.
-Ее учитель рисования?
-Ну, при чем здесь учитель рисования?.. Тебе что? Неужели станет легче, если узнаешь? Для тебя должно быть главнее, что ничего грязного между ними не было. Ты же в этом убедился.
Полина Андреевна говорила о том, что было, а Алексею хотелось узнать о том, что есть. Пока Алексей соображает, Полина Андреевна продолжает свою песню.
-Будем откровенны, Алексис… Повинюсь и я… То, что было между тобой и Софочкой… То была не любовь, а мой эксперимент. Мне показалось, ты именно тот человек, который может создать ей условия для нормальной человеческой жизни. Меня многое в тебе подкупило. Твоя взрослость, крепость, мужицкое, что ли, начало. Здравомыслие. Думала, она купится на все это. Что ж? И на старуху бывает проруха.
-Почему она скрыла от меня, что нам… нельзя?
-Могу только предположить… Любви с ее стороны не было, но благодарность – да. Ее искреннее уважение к тебе. Она переживала, что не дает тебе всего, что ты заслуживаешь. И ей важно было, чтобы ты продолжал ее ценить… Словом, не любя, боялась тебя потерять. Что ты совсем разочаруешься в ней и найдешь другую… Мы женщины, Алексис. Мы сложнее вас. Вам практически невозможно нас до конца понять. 
За поминальным столом исключительно родственники. Уже когда должным образом помянули усопшую, бабушка обратилась к мужской половине:
-Вы все пока пройдите на кухню, там посидите, а у нас что-то вроде бабьего консилиума.
Среди участников поминок  по гендерному признаку примерное равенство. В числе мужиков: сам Алексей, его отец и Ольгин муж, приехавший из Москвы на похороны Софьин брат. Алексей встречался с ним впервые. Строгий, молчаливый. От него только и услышишь: «Да» или «Нет». Очки в квадратной оправе. Примерно такие же были на запечатлевшейся в памяти Алексея фотографии американского президента-поджигателя  войны Гарри Трумэна. Еще  Олежек, Алексеев племяш, но по малости лет он не в счет. На стороне  женщин: бабушка, Алексеева мать, Нюра, Полина Андреевна. Да, за столом, когда велись обычные для такого печального события разговоры, все выглядели равноправными. Но когда настал момент обсудить что-то очень жизненно важное: произошло своеобразное отделение козлов от козлищ. Словом, козлам показали подобающее им место.
«Бабий консилиум» продолжался уже около часа. За это время из сидящих на кухне мужиков остались  только  Алексей и его отец. Первым молча, по-английски, ушел за дверь и не вернулся Софьин брат. За ним вскоре потянулся Ольгин муж. Олежка заснул, прикорнув на коротком кухонном диване. Для его роста длины диванчика вполне хватило. Наконец, первой из комнаты в качестве парламентера вышла бабушка.
-Ну, чего вы там порешали? – Иван Григорьевич, сердитый, что ему пришлось так долго ждать.
Бабушка поманила внука. Они прошли на балкон. 
-Не горюй, внучек. Жизнь-то ведь на этом не закончилась. Жизнь продолжается. Мы вот тут посудили-порядили и вынесли следующую резолюцию… Начнем с Лидушки… С ней труднее всего. Весь базар, в основном, разгорелся вокруг да около нее. Видишь ли, ее хочет удочерить очкарик этот. Софьин брат. Он только  год, как женат, но уже твердо знает, что от  него не может быть детей. Вообще и никогда. У него опущение яичек. Это нам твоя Полина Андреевна сообщила. Но, чтобы он удочерил, ты должен, конечно, дать свое согласие. Без тебя никто ничего не сможет. Ты не должен будешь показываться ей на глаза. Скоро она вообще забудет про тебя… Ну, не пыхти. Сынок-то  за тобой останется.  За ним  пока Ксения присмотрит – она говорила о матери Алексея. – Пока, на первое время, заберет мальчика к себе. Она справится, в этом ни капельки не сомневаюсь. А  потом переселим его в наше Костюрино. Там у него будут уже трое нянек. Я, Нюшка, ей тоже хочется понянчится, Ксения также будет легулярно наезжать. Чуть подрастет, окрепнет, не будет для  тебя слишком непосильной  обузой, - сможешь забрать его к себе… Да, вижу, что ты опешил. Сейчас пока ничего не отвечай. Подумай. Обмозгуй это дело потихоньку. Но и очень-то, будь мил, не затягивай. Ей ведь, там тоже… чтобы ни туда, ни сюда… тоже не хочется. – Под «ей», конечно, Алексей это понял, бабушка имела в виду Софью. – Ей тоже определенность нужна…И что еще я тебе скажу… Ты, конечно, поубивайся, но не очень. Ты еще молодой. Здоровый. С сыном. Найди себе другую жену… Касательно Софьи… Она, конечно, была чужой в этом мире. Она это чувствовала. Как могла, приспосабливалась. Выходит, не очень. Ей там наверняка сейчас лучше, чем здесь.
-И откуда ты все это знаешь? – не удержался и чуточку поддел бабушку Алексей.
-Проживешь, внучек, с моё, может, и ты узнаешь, - спокойно отреагировала бабушка.
Бабушкины предложения Алексей обдумывал одни сутки… Только что рожденного сына он, конечно, никому не отдаст, как бы трудно самому ему не было. Что поживет какое-то время в деревне, под присмотром сразу трех женщин, - ему это только на пользу. Судит по себе. Он же, как отец, будет максимально часто  его навещать… Дочь… Все-таки она не стала для него стопроцентно родной. Софьино бестолковое, больше затуманивающее, чем проясняющее признание… «скорее, да, чем нет»… сбивало его с панталыку… Наверное, ей будет лучше с Софьиным несчастным братом, геофизиком  с опущенными яичками… Словом, Алексей согласился с вынесенной  «бабьим консилиумом» резолюцией.