М О Й Д Е Д
К 1902 году дед уже был купцом 2-ой гильдии и
владел магазинами в станице Нижняя Баканка и в самом
Новороссийске. В том году он купил четырехкомнатный дом
на пересечении улиц Раевская и Гончарова, в котором стала
жить его семья.
Я знаю это потому, что в сохранившихся документах,
прошедших через войну, депортацию, эвакуацию на Урал и не
менее тяжелое возвращение в родные края, указан и год
покупки, и статус приобретателя недвижимости.
Дед решил расширить дом, пристроив к нему
помещение для очередного магазина. Любопытно, что
пристройка специального фундамента не имела. Как мне
рассказывала бабушка на месте будущего сооружения
была скала из мергеля, которую и использовали в качестве
естественного фундамента.
А поверхностную часть скалы строители аккуратно
раздробили и превратили ее таким образом в материал для
кладки стен. Тем более, что мергель такая порода, которая сама
стремится к делению на гладкие и идеально плоские глыбы.
Ему надо только помочь в этом.
Если вы когда-нибудь бывали на море в районе от
Новороссийска до Туапсе то обязательно должны были видеть
поперечные срезы прибрежных скал, аккуратно расслоившиеся
на пласты зачастую даже одинаковой толщины. Из них же
природой построено и морское дно почти всех местных пляжей.
Старики рассказывали, как набиралась рабочая сила
на стройку. В порту, если была теплая пора, прямо на берегу
спали в ряд рабочие разных специальностей. На опорках или
подошвах сапог каждого нанимающегося куском мергеля была
написана или выцарапана цифра, которая обозначала стоимость
одного рабочего дня хозяина конкретной обуви.
Чтобы зря не беспокоили, не будили. После революции,
в самом начале 20-х годов, такая организация по приведению в
соответствие спроса и предложения той или иной рабочей
специальности стала называться биржей труда.
В дореволюционном Новороссийке бытовала типовая
технология строительства жилых сооружений. Стены клали из
аккуратно подобранных кусков мергеля одинаковой ширины на
подготовленный прямоугольник скалы, остающийся после
дробления надземной части, который и представлял собой
фундамент будущего здания.
Конечно же, на растворе, который вырабатывался из
цемента, т.е. всё из того же новороссийского мергеля, только
молотого и обработанного в обжиговых печах. Поэтому стены
со скалой-фундаментом превращались в монолит, практически,
в вечное сооружение, как и сам мергель.
Пристройка имела три входа, каждый вход начинал
анфиладу из трех комнат. Потом, когда магазин уже был построен
и отделан, первая анфилада стала гастрономией, вторая это
колониальные товары, что-то вроде современной бакалеи, плюс
кофе, маслины и третья - зерно, фураж.
Простоял этот объединенный с ранее купленным теперь
уже 13-ти комнатный дом ровно 40 лет. В 1942 г. в старую часть,
которая была построена неизвестно по какой технологии, попала
бомба. От нее остались одни руины. А новостройка 1902 года
оказалась нетронутой.
Развалины разбирать было некому и их просто слегка
разровняли. Со временем руины засыпало землей и щебнем
со склона горы и на всем на этом моя трудолюбивая Парфена
разбила небольшой сад. Посадила несколько черешен,
абрикосовых деревьев и даже одно персиковое.
Сад хорошо плодоносил, особенно персик в молодые
годы. Но главное, сад давал густую тень, так необходимую в
летний зной. И ещё он был цветист весной, кучеряв, ароматен и
виден издалека, потому что уровень развалин, на которых он
рос, был выше уровня улицы метра на полтора-два.
Именно поэтому старшее поколение превратило сад в
удобный наблюдательный пункт, с которого хорошо
просматривалась вся наша улица. Мы с сестрой в кампаниях очень
часто засиживались в кафе, ресторанах, потом купание в море
под луной до поздней ночи. А они, бедняги, ночи просиживали
в ожидании непутевых на самодельной лавочке у самого забора
сада.
Потом пришла пора когда и мы с сестрой сидели
допоздна в этом саду, переживали, всматривались вглубь плохо
освещенного бульвара в нервном ожидании своих юных гуляк.
Только сад уже почти не плодоносил, потому что главного
садовника нашего не стало ещё в 1952 году.
Итак добротный магазин построен, товар завезен,
покупатель интересуется, заглядывает, а торговать некому.
Парфена была безграмотна абсолютно. Однажды дед случайно
увидел, как она дала на сдачу империал (15 золотых рублей одной
монетой) вместо медного трехкопеечного алтына. А что,
оправдывалась она, размер одинаковый, цвет тоже очень похож,
так что спутать немудрено.
На этом её карьера за прилавком закончилась. Пришлось
Христофорычу разрываться между тремя магазинами, а нанимать
посторонних не хотелось, торговля тогда была, как правило, делом
сугубо семейным.
По словам бабушки и их старшей дочери Ларисы дед
не был истовым, заядлым торговцем. Наемные работники
воровали и тогда, как воровали и воруют наемные работники во
все времена. В роли собственно продавца своего-же магазина он
не проявил нужной рачительности.
Не было у него этого в характере. Моя крестная мать тетя
Ната Коцарева, как ее звали все, Натка Коцариха, да и другие
старики-соседи по улице рассказывали, что косяки всех девяти
дверных проемов магазина были исписаны горе-хозяином
именами покупателей-должников.
А касса при этом частенько пустовала. Было ясно, что
дело шло к краху предприятия на Раевской. В Нижней Баканке и
во втором новороссийском магазине работали Чертенок и
младший брат деда, чем и кормилась большая семья.
В 1912 г. окончила церковно-приходскую школу Лариса.
В ту пору наиболее доступным было одноклассное образование
с двухлетним курсом обучения и, значительно реже двухклассное
с четырехлетним курсом. После окончания русско-японской войны
правительство стало экономить на образовании и перевело ЦПШ
на трехлетний курс обучения. На весь класс одна - две девочки.
Дед был избран одним из попечителей школы и
оплачивал часть расходов на содержание учебного заведения.
Думаю, этим объясняется то, что девочку зачислили на
двухклассное образование. Обучение велось, естественно, на
русском языке. Изучался закон божий, церковное пение, письмо,
арифметика, чтение, история.
Значительно позже уже при советской власти появились
в Новороссийске школы девятилетки, дававшие среднее
образование, включая изучение греческого языка. Такую школу в
1937 году закончила младшая сестра Ларисы Валентина и по
меркам того времени считалась человеком с хорошим образованием.
А пока обучается Лариса легко, с интересом и успешно
заканчивает школу. Одновременно отец прививает ей
профессиональные навыки, к чему у него самого душа не лежала.
Но он знал, что делал, этот прирожденный эксплуататор детского
труда. И вот вчерашняя ученица, любимица своего отца, уверенно
и с недетским азартом становится полновластной хозяйкой
крупного по тем меркам магазина.
Вот вам её портрет. Совсем не высокая, чуть пухленькая
красавица, с византийским профилем, не путать с римским,
который почти без переносицы, и скорее мужской, на мой взгляд.
Анфас иконный, в овальной раме из недлинных черных волос
с белой ниткой прямого пробора и тщательно прорисованный чуть
капризный рот.
Свою красоту необъяснимого происхождения, ведь ее мать
Парфену никто не считал красавицей, аристократизм и породистость
она сохранила и в старости, вопреки всем жизненным перипетиям,
войне, эвакуации, утрате самых близких людей. С каким наслаждением
я любовался ее маленькими точеными кистями рук, целовал их.
Несмотря на, чего уж там греха таить, довольно низкий
по нынешним временам уровень ее образования, она была
интеллигентна и начитана. Но в гневе, в гневе как темнели ее и так
густозеленые с морщинками вразлет глаза. И тут она могла, отвечая
на вызов собеседника, взять да и твердо, отчетливо, по-мужски,
глядя в глаза, ругнуться отъявленным нецензурным словом.
Казалось бы, ах, какая непристойность. Но все дело в
том, что получалось у нее это вопреки логике не то чтобы
элегантно, но уж что органично, так это точно. Брань отходила на
второй план, а ощущался скорее ответный выпад и, пожалуй, даже
достойный.
И еще немного об этом же. Много общаясь с людьми,
прекрасно владеющими русским, не родным для них языком, я
заметил, что ругнувшись по-русски, они не столько бранятся,
сколько бравируют своим знанием тонкостей чужого языка. Своего
рода лингвистическая изысканность, языковой аристократизм
на грани дозволенного. Так же и Лариса, хоть русским она владела
как родным, но греческий, пока была жива Парфена, был
основным их языком, у себя дома, среди родственников и
друзей-греков.
Конечно, в обращении с греческим она была куда
осторожнее. Да и вы, читатель, сказав по-английски известное
" фак ю ", вы ведь вовсе не воспринимаете это словосочетание
так же остро, понятно и, я бы сказал, близко к сердцу как русский
его аналог, то есть, как брань, в отличие от англоговорящего
человека.
Так, наверное, бывает с ребенком, который произносит
ругательство, не как ругательство, но как новый, неизвестный для
него, случайно подслушанный словесный оборот. Он будто
пробует на вкус новое для него блюдо. Очень может быть оно ему
и понравится.
И только реакция негодующих мамы с папой заставит
его остерегаться использовать в своем ежедневно обогащающемся
лексиконе, особенно при родителях, это новое для него словечко.
Досужий читатель меня спросит, а разве русский язык являлся
чужим для вашей родственницы, ведь она родилась в России.
Да, это так, но, повторюсь, в своем доме до самой смерти
бабушки все мои предки говорили по-гречески. И сквернословили,
правда, не часто, тоже по-гречески. Но сквернословие это было не
таким тяжеловесным как русское и, в первую очередь, не касалось
проблем продолжения рода человеческого. Хотите научу?
И, не судите строго Ларису, говорили, что ей это даже
шло. А вы видели хоть одну женщину в своей жизни, которая бы
отказалась от украшения или детали туалета, которые ей к лицу,
даже если они за гранью комильфо? Раз так, то, согласитесь, что
не очень то справедливо и уж совсем невеликодушно насильно
лишать женщину того, от чего она сама отказаться не может, да и
не хочет. Тем более, что женщины чаще всего предпочитают мужчин
великодушных.
Итак, Лариса приступила к делу, которое уже было ей
хорошо знакомо. Просто теперь вся ответственность за сам
процесс и результат торговли ложилась на неё. С этого момента
отец исполнял роли снабженца и инкассатора, выражаясь языком
сегодняшним. Всё остальное, выгодно представить покупателю
товар, игра с ценами, сохранность скоропортящихся продуктов,
касса, все это на плечах четырнадцатилетней девчонки.
И еще. Холодильников ведь тогда не было, были бочки
со льдом для свежей рыбы, мяса. Летом температура в сорок
градусов держалась в городе постоянно. В магазине погреба не
было, я это знаю, потому что в 60-е годы участвовал во вскрытии
всех полов в доме при его ремонте. Где, кто и как делал лед
понятия не имею.
Лариса уже поняла, что надеяться она может только на
себя. Мама была занята по дому и с детьми, день и ночь. Правда,
Парфена имела вполне официально две вольницы, это посещение
церкви и праздное хождение по соседкам якобы за закваской для
ксигала или ксиногала, что одно и то же, на которые посягать было
бесполезно.
Грекам вообще привычно в церкви, может быть, даже
привычнее, чем всем остальным православным. Ведь вся без какого
либо исключения церковная терминология, все эти евангелие
(благовест), эвхаристия (благодарность), икона (картина), наконец,
Христос (обычное греческое мужское имя) для русского уха звучат
как некие религиозные таинства, откровения на священном языке
христианской церкви.
А для грека, так же как и для нашей Парфены, это были
привычные, обиходные слова на родном языке. Поэтому для неё
церковь это часть её дома, не обычная, конечно, а праздничная,
в которой она радовалась, ликовала от счастья общения с богом.
Теперь я должен немножечко приземлить тему, потому
что вы еще не знаете, что такое вышеупомянутое ксигала или
ксиногала. "Ксино" в переводе с греческого "кислое", "гала" молоко.
Вот и вся премудрость. Это греческое кислое молоко, как у грузин
и армян мацони, у осетин, а потом и у русских кефир.
Так вот, в каждом доме этот ксигала имелся в большом
количестве. Его пили просто так, пили чтобы утолить жажду, мужики
поправлялись им с похмелья. В жару крошили в него хлеб, резали
зелень и ели как холодное первое блюдо.
Памятник надо поставить тем людям, воистину энтузиастам,
которые удосужились в 70-е годы привести с собой самолетом с
несколькими пересадками из Союза в Алжир закваску мацони. И два
контракта, Аннабинского Университета в количестве восьмисот
человек и Эль - Ходжарского металлургического комбината, больше
двух тысяч человек, спасались в африканскую жару этим мацони.
Если кто-то зазевался и мацони кончился, то не беда, надо
было просто пойти к соседу и попросить у него столовую ложку этой
закваски.
В Новороссийске-же, у греческих женщин по этому поводу
сложился целый ритуал. И вот как это выглядело на примере Парфены.
Чтобы хоть иногда освободить себя от домашних дел, а заодно
узнать чем живут кумушки, соседи и, вообще, что нового случилось
в этом ее мирке, она вдруг "вспоминала" о том, что в доме ксигала
случайно закончился и нечем заквасить молоко.
Домашние, конечно, понимали, что закончился ксигала
не случайно, а просто мама устала от забот по детям, по дому и ей
надо немножечко отвлечься. Ненадолго, с малюсенькой кофейной
чашечкой, которую и в руке-то не было заметно, она шла за закваской
к одной из соседок и пропадала на пол дня.
Там обсуждались последние новости, свои и чужие
семейные проблемы, многократно заваривался кофе, смахивались
полотенцами слезы и даже, да-да, не удивляйтесь, нескромные
улыбки.
Часто, уже к вечеру, возвращаясь к своему дому Парфена
вспоминала про чашечку для ксигала, хлопала себя по бедрам, ах,
как это я могла забыть про ксигала, совсем, видно, памяти не стало
и торопливо возвращалась к соседке.
А молоко она все равно, хоть ночью, но заквасит, и к
завтрашнему утру готовый ксигала в глиняных кувшинах, накрытых
чистыми полотенцами, будет как всегда ждать детей и взрослых в
темном углу кухни на прохладном каменном полу.
продолжение следует:
http://www.proza.ru/2019/02/02/1774