*** 7 сентября 1870 года родился великий русский писатель Александр Иванович Куприн ***
Да простят меня купринисты и куприноведы, если им покажется, что мой рассказ хоть в чём-то не правдив. Эту историю я услышала из уст одной интеллигентной дамы, жительницы славного города Пскова. Даме было слегка за восемьдесят, но назвать её старушкой я не осмелюсь. Как не осмелюсь подвергнуть услышанное сомнению.
Мы встретились в последний день моего июльского путешествия по Псковщине. В то утро во время экскурсии к памятнику Александру Невскому наша группа попала под ливень на горе Соколиха. Все убедились в правоте гида, предупреждавшего, что псковская погода – женщина капризная и непредсказуемая. Мы бежали с горы к автобусу, как заправские спринтеры. И наверняка то, что люди восприняли как гром, на самом деле был дикий хохот Невской дружины. Мокрых и счастливых, нас отбуксировали на железнодорожный вокзал, где мы сдали багаж, а затем подбросили к ресторану в Завеличье. Дождь сменился жарой, обедать не хотелось, и я решила посетить ещё один музей с забавным названием – Поганкины Палаты. Поглощать еду в ресторане в мокрой одежде не улыбалось. Уж лучше окончательно проверить на прочность итальянское платье и высохнуть под лучами северного солнышка, пока ревнивая капризница не нагнала туч, защищая свой город.
От ресторана до реки Великой я пролетела за три минуты и вспорхнула на Ольгинский мост. Нащёлкав несколько живописных фотографий с видами на город и Псковский Кром, оказалась уже на другом берегу. Вероятно, любуясь красотами Пскова, я проскочила нужный переулок, ведущий к музею, и петляла по закоулкам. Когда поняла, что заблудилась, все дорожки уже высохли, от асфальта парило, было невыносимо душно, и голову напекло. Я достала карту города и сверилась с адресом, хотелось поскорее добраться до прохладных залов музея. Развернувшись на каблуках в нужном направлении, я неожиданно увидела пожилую даму приятной наружности. Она восседала с гордой осанкой в кокетливой льняной шляпке и увлеченно читала, держа на весу, огромную книгу. Рядом на небольшом складном столике красовались вязаные чепчики и детские носочки. Как я могла пролететь и не заметить эту женщину? В её позе было столько грации, резко контрастирующей с возрастом и родом занятий, что пройти мимо было невозможно. Покупать я ничего не собиралась. До ночных чепчиков ещё не доросла, дети уже переросли, но любопытство взяло вверх. Я подошла. Закрепив на затылке солнечные очки, и, делая вид, что рассматриваю искусно вывязанный орнамент, взглянула на мадам.
Она улыбнулась, закрыла фолиант, и подняла на меня глаза. Глаза цвета псковского неба после дождя, ясные и мудрые.
- Милая барышня, Вы что-нибудь выбрали?
Я тоже улыбнулась. «Давно меня не называли милой барышней». Было приятно.
- Добрый день! Вы не подскажете, как пройти … чуть не сказала в библиотеку! В Поганкины Палаты!
- С удовольствием подскажу и даже провожу, если согласитесь что-нибудь купить!
Мои глаза, вероятно, округлились до размеров её чепчиков. Дама нисколько не смутилась и продолжила:
- Барышня, я просто вижу, что Вам необходимо попробовать наше псковское мороженое и выпить чашечку кофе. Мне и самой хочется, но я поставила себе условие, не встану с места, пока ещё что-нибудь не продам. А кафе как раз по дороге в музей. Согласны?
Неожиданное предложение невозможно было не принять. Я взяла в руки сиреневые носочки с жёлтогрудыми синичками, расплатилась и помогла даме встать. Она была одета в летний костюм бирюзового цвета. Он придавал глазам необычный аквамариновый оттенок и идеально подходил к её каштановым волосам. Мадам ловко собрала вещи, сложила их в сумку-тележку и уцепилась за мой локоток. По дороге мы познакомились. Её звали Эльзой Фёдоровной. Почему-то я сразу представила Эльзу рыжеволосой девушкой с аквамариновыми глазами, и снова улыбнулась.
- Эльза Фёдоровна, а что Вы так увлечённо читали?
- О, это моя любимая повесть - «Гранатовый браслет».
- Куприна?
- Да, Светланочка. В сотый раз читаю, и надеюсь, что этот мальчик не застрелится. - Она вздохнула. - Куприн мой любимый писатель, и не раз помогал мне в жизни.
- Вы знали его лично?
- Что ты, детка. Возможно, я кажусь ископаемым, но не настолько! Мне было лет пять, когда он умер.
- Эльза Фёдоровна, простите! Я не хотела Вас обидеть! Вы прекрасно выглядите!
- Да я не обиделась, не переживай. К возрасту давно отношусь философски, вот только колени болят и пальцы, а не вязать не могу. Ой, чуть ни прошли!
Она заговорщически подмигнула мне и показала на вывеску кафе. Мы вошли. Невероятный аромат кофе, мёда и ванили окутал нас с порога. Как только мы устроились за столиком у окна, к нам подошла молоденькая официантка.
- Эльза Фёдоровна, добрый день! Как сегодня торговля?
- Не спрашивай, Оленька! С утра дождило, потом жара. Принеси-ка нам лучше две чашечки фирменного кофе, стакан холодной воды и мороженое с клюквой и со сбитнем.
Когда официантка ушла, Эльза Фёдоровна сняла свою белую шляпку, поправила аккуратно уложенные волосы и спросила:
- На чём мы остановились?
- На том, что Вы прекрасно выглядите, Вам не дашь и пятидесяти.
Улыбаясь, она театрально отмахнулась. - Считай прощена. Надолго к нам?
- Всего на три дня, вечером уже на поезд.
- И что же удалось посмотреть за три дня?
Я рассказала об экскурсии по Псковскому Кремлю и о музеях, о незабываемой поездке в Псково-Печерский монастырь, поход к святым источникам «Славянские ключи» и осмотр древней Изборской крепости. Про посещение Михайловского и Тригорского я почти пела, цитируя стихи Пушкина.
- Я смотрю, тебе понравилось у нас, вон, как глаза загорелись.
- Да, очень понравилось! С удовольствием приехала бы ещё.
Оленька подошла с подносом и расставила на столе чашки с кофе и вазочки с мороженным. Эльза Фёдоровна кивнула девушке и обратилась ко мне:
- Светланочка, попробуй наше клюквенное и обязательно со сбитнем.
Я зачерпнула ложечкой клюквенное и зажмурилась от удовольствия. Холодное с кислинкой мороженое нежно обволокло нёбо и растаяло с ягодным послевкусием.
- Кушай, кушай, а я пока тебе расскажу про Александра Ивановича. Мой батюшка с ним был знаком. В начале прошлого века мой отец работал на почте. – Заметив, что в изумлении я открыла глаза и рот, вероятно, слишком широко, она успокоила.
- Нет, не подумай, что он послужил прототипом Желткова из «Браслета», Боже упаси. Папе тогда было девятнадцать, он был высокий, худой и рыжий. Так вот. В 1910 году, на Крещение, Куприн следовал из Петербурга в Ригу. Как известно, Александр Иванович проявлял к людям искренний интерес. Почти, как у Глеба Жеглова. С рыбаками он был морским волком, с солдатами – военным, с клоунами – циркачом, да и профессий он сменил не мало, прежде чем стать литератором. Он очень любил жизнь, испытывал к ней особую жадность. В «Яме» словами Платонова он сказал, что хотел бы побыть и лошадью, и рыбой и растением, и даже женщиной и испытать роды. Он мечтал изнутри посмотреть на мир глазами каждого человека, насколько он был любопытен.
В поезде Куприн познакомился с неким мужчиной. В некоторых источниках говорится, что тот был вором и писатель, захотевший примерить на себя «его шкуру», стал выспрашивать за рюмкой подробности и нюансы воровской профессии. Но это другая история. Моему отцу Александр Иванович рассказал следующее. В поезде он познакомился с питерским трамвайщиком. Водителей трамваев тогда называли вагоновожатыми, но мне больше нравится – трамвайщик. Так вот. Этот трамвайщик был очень весёлый и извергал невероятное количество анекдотов и забавных историй. Как оказалось, он был ещё и очень предприимчивым. Узнав, с кем имеет дело, трамвайщик смекнул, что сможет поправить своё положение за счёт любознательности писателя. С грустью в голосе он сообщил, что потратил все свои сбережения на билет, чтобы добраться до невесты, и готов за стаканчик вина рассказывать по одной занимательной истории.
Куприн покупал выпивку и еду, а трамвайщик рассказывал. На каждой серьёзной станции они выходили и напивались в привокзальном ресторане. Так они добрались до Пскова. Больше Александр Иванович ничего не помнил. Он проснулся утром на вокзале, когда его толкнули. Ни денег, ни документов при нём не оказалось.
Неизвестно, куда пропал тот трамвайщик, скорее всего, уехал на поезде. Возможно, он даже пытался разбудить Александра Ивановича, но безуспешно. Дотащить же спящего Куприна до поезда субтильный водитель трамвая не смог бы. Наш писатель весил пудов семь. Я не привыкла думать о людях плохо, но мне кажется, этот трамвайщик специально споил писателя, ограбил и исчез. Не зря Александр Иванович в сердцах назвал его извозчиком, правда, всего один раз. Человек он был отходчивый, незлопамятный, и привык сам решать проблемы. Он обратился к начальнику вокзала с просьбой предоставить ему билет, но тот категорически отказался и пригрозил полицией.
Было раннее январское утро, тускло светили фонари, и кружил снег. Александр Иванович бродил в раздумьях по городу, не замечая ни домов, ни дорог. Снег скрипел под ногами, как старые жернова на мельнице, а мальчишки, разносчики газет, наперебой выкрикивали новости. Внезапно Куприн отскочил в сторону, скорее почувствовав резкий запах лошади и её тяжелое дыхание, чем заметив надвигающуюся опасность. Современники отмечали, что Куприн отличался «звериным чутьём», неординарным обонянием, которое в тот момент спасло ему жизнь. Морозный воздух рассёк щелчок кнута, и мимо пронеслись огромные сани, запряжённые парой лошадей. Электрических трамваев у нас ещё не было. За два месяца до событий построили только первую трамвайную линию, но по ней отправлялись конки на гужевой тяге. По городу же разъезжали сумасшедшие извозчики. Куприн подвернул ногу и остановился перевести дух. Тогда-то его и осенило, как действовать. Хромая, он добрался до здания почты.
Открыв дверь, он ворвался в помещение, словно снежная буря. На тот момент Куприну было около сорока, его имя уже было известно благодаря многочисленным рассказам, но в лицо на псковском почтамте его никто не узнал, даже когда он стряхнул с усов снег. Да и неудивительно. Крупный мужчина, раскрасневшийся с мороза, ароматизируя выпитым ночью и искрящийся от своей идеи, походил разве что на трактирщика, гостеприимно принимавшего у себя богатых купцов. Александр Иванович с ходу сообщил, что денег у него нет, но ему крайне важно отправить две телеграммы и получить писчую бумагу и перо. Хотя он и представился, документов при нём не было, платить за него никто не собирался. Моего отца поразили тогда глаза так неожиданно и шумно появившегося мужчины. Немного раскосые, мудрые и смешливые одновременно. Когда ему отказали, искры радости в них сменились на крик отчаяния, как будто его просьба была вопросом жизни и смерти.
Фёдор Иванович, так звали моего батюшку, вручил Куприну несколько листков, ручку, чернила, и пригласил сесть за конторку. Сортируя и штампуя письма, отец периодически поглядывал на незнакомца. Последний, находясь в совершенно возбуждённом состоянии, лихо расписал все листки. Краснея и потея, он что-то зачёркивал, подчёркивал, и снова возвращался к написанному. Когда Куприн поднял голову и встретился трагичным взглядом со своим благодетелем, отец снова принёс бумагу, записав оплату на свой счёт. Через пару часов писатель блаженно крякнул, победно вскинул голову, встал, своротив конторку, и подошёл к отцу. Он спросил, где находится издательство местной газеты, и пообещал, что к вечеру обязательно вернётся, и расплатится. Батюшка отправил Куприна в дом Батова на Архангельской улице (сегодня это улица Ленина, дом восемь). Они пожали друг другу руки, и разгорячённый писатель, даже не застегнувшись, вышел на мороз.
К удивлению служащих почтамта Куприн действительно вернулся незадолго до закрытия. Его глаза сделались совсем узкими, но светились как два прожектора. Он торжествующе потряс над головой пачкой купюр, написал телеграмму своей жене в Ригу, провожавшим его друзьям в Санкт-Петербург, и сполна расплатился. Сгрёб в охапку Фёдора Ивановича, зачем-то обнюхал его, назвав «чернильницей», и пригласил на ужин в привокзальный ресторан. Там Александр Иванович рассказал предысторию своего появления на почте, а также о том, что в издательстве его рукопись приняли с восторгом и заплатили такой гонорар, о котором он даже не мечтал. Гонорара хватило не только на телеграммы, обильный ужин и билет до Риги, но и на несколько дней безбедного существования.
Сообщив, что его набросок выйдет в свет в ближайшем номере газеты «Псковская жизнь», Куприн как будто потерял к нему интерес, и принялся расспрашивать моего отца о его жизни и профессии. Они пили, ели и разговаривали, как старые друзья. За ужином Александр Иванович что-то записывал в свой новенький сафьяновый блокнот, и так увлёкся расспросами, что едва не опоздал на поезд. Отец переживал за писателя гораздо больше, чем он сам. Всю дорогу он подгонял Куприна до вагона, поднимал, когда тот скользил и падал, волочил, и успокоился лишь тогда, когда поезд с писателем скрылся в морозной ночи.
К сожалению, у нас не сохранился номер газеты, в котором впервые был опубликован тот рассказ, хотя отец сберёг его даже в революцию. К тому времени он уже получил инженерную специальность. Благодаря встрече с Куприным отец серьёзно относился к книгам и образованию. Он поздно женился, но нас, детей, очень рано научил читать и писать, будто боялся не успеть. Фёдор Иванович погиб в июле сорок первого. В начале войны ему было уже пятьдесят лет, и он не подлежал мобилизации. Работал инженером на заводе, а по вечерам на оборонительных сооружениях, где и погиб, защищая город.
Эльза Фёдоровна замолчала. В тот момент в кафе потемнело, над Псковом снова набежали тучи. Руки Эльзы Фёдоровны слегка дрогнули. Я коснулась её плеча, пытаясь успокоить и выразить соболезнования. Ласково похлопав по моей руке, она вздохнула и произнесла:
- Дружочек, это было только начало. Столько лет прошло, а я всё помню, мне было восемь. Не знаю, как мы выжили с мамой. Как вообще кто-то остался жив в той мясорубке? Но сегодня не об этом. На чём я остановилась? - Выглянувшее солнце осветило всё ещё красивое лицо.
- Вы остановились, когда Куприн скрылся на поезде в морозной ночи.
- Верно, барышня. Так вот. Он уехал в Ригу, а его рассказ «В трамвае» действительно был напечатан на следующий день двадцать первого января 1910 года на первой странице. Редакция газеты сообщила, что известный литератор А.И.Куприн специально посетил древний город Псков для осмотра достопримечательностей. После чего он заглянул в издательство и предпочел опубликовать свой новый путевой рассказ именно в «Псковской жизни». Конечно, это было не так, но почему бы не приукрасить, ведь не каждый день в наш город приезжали знаменитые писатели. И согласись, неизвестно, что было бы с Куприным, если бы его не приняли так радушно и не заплатили гонорар.
Позже Александр Иванович переписал свой набросок, значительно его увеличив. Он добавил разных персонажей, описал их яркие образы, зимний петербуржский вечер, звуки и движение на Невском. Помнишь, как он описал пассажиров, стремящихся в этот трамвай?!
Эльза Фёдоровна прикрыла глаза, затем взмахнула рукой, как крылом, и с интонацией, достойной Станиславского, процитировала отрывок из рассказа «В трамвае».
«Дамы! Вы - украшение мира, лучшие перлы в короне создателя, образ ангелов на земле! Вообразите себе самих себя, лезущих на площадку с мужеством и манерами пожарного солдата, стремящегося по лестнице в огонь. Руки ваши растопырены врозь, шляпки на боку, а торопливо вздетый кверху подол платья позволяет видеть побуревший от уличной грязи край нижней юбки, и кончик другой нижней юбки из красного толстого гаруса, и тот глубокий ботинок на резинах, с торчащими ушками, который почему-то называется "уткой"... Подумайте, с какой грустью созерцает это зрелище случайный юноша-прохожий – в душе идеалист и романтик».
Стеклянные вазочки зазвенели на столе, удержаться от смеха было невозможно. Я словно увидела всё своими глазами, и этих дам с растопыренными руками и манерами пожарных и юношу-романтика, навсегда простившегося со своими идеалами. Пятнадцать минут назад я сглатывала ком в горле, а теперь смеялась до слёз. От неожиданности, от талантливого перевоплощения, от живой картинки перед глазами.
- Браво! Эльза Фёдоровна, Вы служили в театре?
- Очень короткое время, до рождения моей дочери. Не перебивай, дорогая.
Она цитировала отрывок за отрывком. Казалось, она знает всего Куприна наизусть. Хотя, скорее всего, так и было. Когда у меня заболели скулы от смеха, и я принялась обмахиваться листком с меню, чтобы остудить пылающие щёки, Эльза Фёдоровна сделала паузу. Она посмотрела на растаявшее от шуток мороженое, вздохнула и рассказала о своей семье.
Её дочь вышла замуж за эстонца и переехала в начале девяностых в Таллинн. Внук уже совсем взрослый, не захотел жить ни в Эстонии, ни в России, живёт то в Германии, то в Бельгии, а иногда просто путешествует по Европе. Эльза Фёдоровна живёт одна на свою скромную пенсию, вяжет, и умудряется помогать дочери и зятю.
- Эльза Фёдоровна, Вы говорили, что Куприн Вам помогал по жизни. В чём?
- А как ещё можно было выжить? - спросила она, вскинув бровь. - Куприн, Чехов, Пушкин, Толстой и Достоевский - все мои помощники! За свою долгую жизнь, дружочек, я поняла, что вся русская классика создавалась для того, чтобы мы могли черпать силы и преодолевать пятилетки, не роптать, а любить и радоваться. Разве не так?
Мне не хотелось прощаться с этой необыкновенной женщиной. Впрочем, она - настоящая русская женщина, образованная и интеллигентная, пережившая ужас войны, тяжёлые девяностые и вечные кризисы. Сохранившая чувство юмора и чувство собственного достоинства, любовь к людям и Отечеству.
Мы тепло распрощались и разошлись в разные стороны. Через минуту я обернулась. Эльза Фёдоровна в кокетливой шляпке медленно шла, опираясь на сумку-тележку. Её спина как будто сузилась, подчёркивая хрупкость и одиночество хозяйки. Об одном жалею, что не окликнула её тогда, не взяла телефон, не напросилась в гости.
История, рассказанная Эльзой Фёдоровной, не покидала меня несколько месяцев. Я с удовольствием перечитала повести и рассказы Александра Ивановича, обратилась к биографии писателя, воспоминаниям друзей, современников и журналистов. Самое удивительное, что заметки о псковском вояже Куприна противоречили друг другу и даже даты не совпадали. Остаться в стороне я не смогла.
С глубоким почтением к творчеству великого писателя А.И. Куприна и
с любовью к древнему городу Пскову и его достойным жителям,
Лана