Самый простой и практичный способ спуститься на планету с межзвёздного корабля – воспользоваться атмосферным лифтом. До поверхности протягивается направляющий луч, а следом генерируется силовая шахта, к которой крепится капсула с гиперактивной диффузией. Автоматика управляющая лучом стабилизирует его в пространстве и привязывает к конечной точке по широте и долготе, синхронизируя со скоростью вращения планеты. А условная шахта лифта обозначается ярким свечением, во избежание столкновений с воздушными судами.
Благодаря гиперактивной диффузии кабина не подвергается аэродинамическому нагреву во время спуска, как метеоры, сгорающие в плотных слоях атмосферы. Струя диффузии выдавливает воздух из силовой шахты, во много раз уменьшая сопротивление. Кабина лифта движется благодаря этому практически в вакууме. Сопротивление воздуха не тормозит её, а искусственная гравитация внутри кабины защищает пассажиров от перегрузок.
Мы с Васечкиным катались на атмосферном лифте впервые. И с непривычки конкретно трухнули, огорошенные скоростью падения навстречу планете. Пронеслись в ореоле огня, сквозь облака и мелькающие узоры сплетённые из преломлений света. Но всё закончилось благополучно – лифт своевременно затормозил и замер. Мы вышли из кабины на твёрдую землю и с недоверием попрыгали по ней, пробуя грунт ногами. Земля была настоящей: мёрзлой и присыпанной сухим снегом, хрустящим под башмаками. Кабина немедленно унеслась обратно – вверх по воздушной шахте в направлении корабля.
Роркан предупредил нас вчера, что внизу будет холодно и посоветовал одеться теплее. Любезно подарил нам пару утеплённых комбинезонов подогнанных под размер, высокие ботинки на меху и шапки-ушанки. Он оказался прав: в той Москве, в которой мы очутились, на дворе стояла зима.
На первый взгляд Москва была настоящей, именно такой, какую мы помнили. Город безошибочно узнавался – вокруг возвышались дома знакомого нам района. Но замечались и странности, когда мы как следует пригляделись.
Москва показалась нам "не совсем правильной". Безлюдной, неприбранной и заброшенной, похожей на хроники постапокалипсиса. Хотя, откуда мы можем знать, как выглядит он, этот самый постапокалипсис, ведь видели мы его только в кино.
Мы не сговариваясь потопали к Васечкину домой. Идти к нему было ближе от места высадки, и я не стал затевать бессмысленных споров. Ко мне успеем итак, ведь жили мы в соседних кварталах.
С беззвёздного серого неба сыпался мелкий снег – какой-то сухой, неестественный и колючий. Стояла звенящая тишина, непривычная для больших городов, да и малых тоже. Хруст льда под ногами и звуки наших шагов отзывались эхом от камня замёрзших кварталов. Мы выбирали дорогу подсвечивая фонариком, шарахались от кустов, словно от привидений, оглядывались на каждый шорох, как партизаны, и чувствовали себя не в своей тарелке.
Площадь Воровского была занесена снегом. Мы попробовали срезать дорогу и влетели в сугроб глубиной по пояс. "Коммунальные службы что-то совсем расслабились!", – покачали мы головами по поводу окружавших нас многочисленных признаков разгильдяйства. Судя по корке затверделого наста снег не убирался здесь с начала зимы. Мы с трудом выбрались из сугроба и потопали строго по заледенелой дороге, решив отныне не рисковать и с проторенного пути не сворачивать.
Стемнело по-видимому уже давно, но фонари над головой так и не загорелись. Кривые глазницы недобитых стёкол в окнах высоток наводили на нехорошие подозрения. Там, где стёкла всё-таки уцелели, занавески на окнах отсутствовали, а свет едва пробивался из-под наглухо закупоренных металлических ставен. Этот свет был единственным поводом для надежды на существование в городе живых людей.
Ни один автомобиль не двигался, даже шум мотора мы не слышали до сих пор ни разу. Их было много вокруг – автомобилей знакомых марок припаркованных во дворах. Не меньше чем в "нашей" Москве, той, к которой мы привыкли и которую помнили. Судя по внешним признакам они не трогались с места давным-давно и скорее всего были просто брошены.
– Стрёмное место! – поёжился Васечкин и заявил: – Не нравится мне всё это! Какая-то фейковая Москва. Ненастоящая и неправильная. Неужто нас занесло на очередную Землю-подделку?
– Может радио включим? – предложил я и тоже поёжился, из солидарности с другом.
– Уже включил, – проворчал Васечкин. – В эфире тихо, как в склепе.
Ещё одна неприятная данность. Привычная музыка не играла, как должна была, ни на одной из знакомых частот. Кроме шелеста помех и свиста переключаемой волны мы не услышали ничего.
– Попробуй гиперпространственный диапазон, – предложил я. – Интересно, "Радио Новой Вселенной" здесь ловит?
Васечкин перещёлкнул диапазоны, и приёмник заговорил по-русски правильным баритоном:
– Президент туманности Магеллановы Облака обещает мир во всём мире! Отмену налога на воздух! Эмбарго на болезни и голод! Легализацию лёгких наркотиков и кремацию за счёт госбюджета льготных категорий граждан!
– Ну, наконец-то! Хоть что-то работает! – обрадовался я, услышав человеческий голос.
– Премьер-министр Кацман, принимая присягу, положил на конституцию совсем не руку, – продолжал баритон. – Царь всея Руси Николай Четвёртый и Патриарх Московский Гундяй поздравили Главу Правительства Российской Федерации с переизбранием на девятнадцатый срок правления.
– Всё как у нас! – воскликнул повеселевший Васечкин, – можно считать, мы дома! Нефтегазовый придаток разумного человечества как всегда отдалён от интересов крепостного быдла. Распродаёт богатства Родины на благо шайки хапуг инородного происхождения и зазрением совести ничуть не страдает. А бабушек из Мухосранска обожаемый ими пархатый карлик кормит скрепным патриотизмом, кукишем с маслом и дыркой от бублика.
Мы топали дальше, не выключая радио. И настроение наше понемногу портилось. Чем дольше мы слушали, тем больше убеждались, что происходящее на этой планете совсем не похоже на то, к чему мы привыкли и чего ждали. Хотя во многих деталях сходство очень даже прослеживалось.
С Рождественского бульвара мы свернули на Большую Лубянку. Движения автомобилей и прочих признаков шумной рутины большого города по-прежнему не наблюдалось. Припаркованные по обочинам легковушки завалило снегом по самые крыши. Они не трогались с места с ветхозаветных времён, превратившись в большие сугробы.
Дойдя до дома Светы Вертинской, мы всё-таки отважились срезать и потопали по дворам.
Асфальт местами проглядывал из-под наледи – раскорёженный и бугристый. Он и раньше был не намного лучше, за одним исключением – саму наледь давно не посыпали солью или песком, как принято делать в нашем славном отечестве. Мы с Васечкиным резонно предположили, что на него, это самое отечество, нагрянул очередной кризис или сменился губернатор города. Новый чиновник ещё туже затянул управленческие гайки и окончательно урезал в пользу собственного кармана ассигнования на ремонт дорог и наведение порядка на городских территориях.
Кучи мусора под снегом, а это безусловно были они, не убирались дворниками со времён татаро-монгольского ига. Вблизи парадных высились баррикады разнообразного хлама, выставленного из квартир по неизвестным причинам. Картина напоминала стихийную распродажу: здесь морозилось много всего, включая дорогую шведскую мебель, телевизоры, холодильники и прочую хозяйственную дребедень разной степени обветшалости. Кое-где попадались почти не припорошенные снегом свеженаваленные горы бытового мусора. Но одна деталь всё же порадовала: возле парадных горели тусклые лампочки.
Несколько раз мы замечали прохожих. Они казались привидениями в полумраке дворов. Мы окликали их, но ни один даже не обернулся. Всякий раз прохожие прибавляли шаг при звуке наших голосов, стараясь побыстрее скрыться в темноте. В тусклом неровном свете мы не успевали разглядеть их лица.
Сияние неба давало больше света, чём лампочки возле парадных. Но не луна и звёзды, как мы привыкли с рождения – их не было видно совсем за сплошным одеялом тяжёлой свинцовой облачности. Сияние источали тучи, оно разбегалось сполохами и переливалось небесными гранями, словно отражая морские волны. Такого в Москве я отродясь не видел, северное сияние – вот это да!
– Похоже на радиоактивный эффект, – промямлил Васечкин настороженно. – Он поёжился и запахнулся в воротник поплотнее.
Снег сыпался манной крупой. Сухой и неестественно мелкий, он серебрился в подсветке сияющих туч. Сказочное зрелище и волшебное, как в канун Рождества. Вот только очень не доброе.
С Рорканом вчера удалось удачно договориться. Он доставил нас до родной планеты на своём звездолёте, а мы расплатились с ним ментальными трофеями добытыми в ноль-информационных мирах. Подписали во всех отношениях выгодный для него контракт, но и сами взамен получили желаемое – вернули свой истинный облик, школьников девятого класса.
Всё время, пока мы кочевали по этим самым мирам, предусмотрительный Васечкин тихой сапой собирал в копилку информосущности убитых аборигенов. Он поместил их в свою вторую, условную голову, которую отрастил ментальным образом благодаря контролируемой шизофрении, и там сберёг до поры до времени.
Роркан кривил недовольную физиономию и делал вид, что мы его безбожно нагрели. Но дал при этом нотариально заверенную гарантию, что планета, на которую он нас доставит, самая настоящая Земля и более настоящей в природе не существует. Он сунул нам под нос документ, а мы поставили под ним подписи.
Свою амуницию, ставшую нам отныне не нужной, мы подарили Роркану в качестве жеста доброй воли. Но пару-тройку полезных вещей всё же себе оставили. В том числе и пси-артефакт. На всякий случай, мало ли что, а вдруг пригодится?
– Я согласен вытащить вас отсюда, но вы должны внести залог, раз здесь и сейчас расплатиться не в состоянии, – так начал Роркан вчерашний разговор с нами.
– Что ещё за залог? – прищурился я с подозрением.
Глаза Роркана алчно блеснули. В зрачках на мгновенье вспыхнула американская буква "$".
– Напишите расписку, что завещаете после смерти свой жизненный опыт мне, а не Верховному Абсолюту, которому он, этот опыт, как правило достаётся. – Роркан потирал руки, предчувствуя, насколько он их нагреет на двух простаках из расы людей. – Абсолют чересчур избалован халявными поступлениями в корпоративную кассу. Нагло пользуется тем, что завещания на владение ментальными накоплениями пишутся их правообладателями, то есть покойниками, крайне редко. А зря, информация, как известно, самый ценный из продуктов существования. Очень даже возможно, что в ваших ветреных головах накопится к моменту кончины кое-что стоящее. Информация эта поступит в мой личный информобанк и я, таким образом, не зря потрачу на вас кровные барыши.
Мы с Васечкиным многозначительно переглянулись, пошевелили извилинами, каждый на своей волне, и дружно состроили вместо ответа кривые рожи. Роркан, в свою очередь, попробовал подтолкнуть нас к принятию выгодного для него решения:
– К чему вам хранить при себе уже отработанный жизненный хлам из воспоминаний и впечатлений, сами подумайте? Тем более, что расплатиться со мной как-то иначе вы вряд ли сможете...
– Ещё как сможем! – выступил вперёд смелый Васечкин. – Мы расплатимся не собственным жизненным опытом, а чужим!
И он был чертовски прав. Ведь расплатиться на месте гораздо благоразумней, чем влезать в долговые обязательства с дополнительными процентами. Тем более, что носить лишнюю голову, пусть даже виртуальную, занятие не очень удобное и весьма хлопотное.
Васечкин перекачал ментальные накопления из виртуальной головы во флеш-накопитель, и жадина Роркан, рассмотрев предложенную информацию в голографическом файлике, немедленно согласился на сделку. Он подключил к флеш-накопителю переходник, вставил штекер в гнездо у себя в черепе и перекачал информофайл с трофеями Васечкина в собственный архив.
– Вот это другое дело! – потёр он потные руки. – Для полного погашения вашего долга этого недостаточно, но как задаток вполне сойдёт.
– Ещё нам нужен переформатор, – потребовал обнаглевший Васечкин, куя железо пока горячо. – Прибор, возвращающий носителю заимствованного облика, облик стартовый. И соответственно – наоборот.
– А это зачем? – не понял я.
– Чтобы снова напялить цефалидские оболочки, если это нам вдруг понадобится, – объяснил Васечкин мне непонятливому и уточнил: – Мы сможем переформатироваться из людей в цефалидов и, соответственно, наоборот без лишних хлопот и ненужных дёрганий, всякий раз как приспичит.
– Любой каприз за ваши деньги! – ухмыльнулся Роркан. – Плюс десять процентов к стоимости!
– Договорились! – согласился Васечкин впопыхах.
Я поморщился, как от клюквы, удивляясь его легкомысленной расточительности. Но не стал попрекать товарища, не будучи уверенным на все сто, что попрекну за дело.
Станция метро "Кузнецкий Мост" не работала на вход и выход. Поблизости ни души. Входные двери в вестибюль были заперты и завалены изнутри до самого потолка мешками с песком, как во времена "блокадного Ленинграда".
Памятники Миклухо-Маклаю и зубру из Беловежской пущи совсем захирели. Птицы засидели голову высеченного в камне путешественника до состояния неузнаваемости его кудрявой персоны. Изваяния не омывались небесными водами очень давно, из чего следовал вывод: с неба в этой Москве сыпался исключительно снег, а дождь не лился совсем, вне зависимости от времени года.
Деревья в сквере росли всё те же – клёны и ясени. Я помнил каждое – видел изо дня в день по дороге в школу и обратно. Они не изменились ничуть – не выросли, не стали выше и шире. Значит времени с того момента, когда я видел это место в последний раз прошло совсем немного. Мы отсутствовали всего пару месяцев, или даже меньше, и вернулись в тот год, из которого нас забрала игра, но только вместо осени в зиму. Ни о каких "хрониках апокалипсиса" не могло быть и речи, раз нормальная жизнь кипела здесь совсем недавно. Как же тогда объяснить забаррикадированные двери в метро и отсутствие людей на улицах?
Ресторан "Сакура", тот, что на Рождественке, имел печальный вид, был заперт на глухие замки и совсем заброшен. Мы прошли под арку и дальше по проходным дворам, срезая путь.
– Смотри, снег шевелится! – возле Храма святителя Николая я остановился и застыл на месте, как вкопанный. Выпучил глаза и показывал рукой на шевелящийся снег метрах в пяти от обочины. Там, под толстым снежным настом, кто-то настойчиво копошился. Как если бы таинственные кроты-снегорылы прокладывали ходы в толще сугробов.
– Стрёмно что-то! Пошли отсюда, – Васечкин схватил меня за руку и потянул прочь, поскальзываясь тонкими ножками на заледенелом асфальте.
Ещё пара сотен метров, и мы добрались до места. Но новостройного микрорайона, в одном из домов которого проживал в "прошлой жизни" Васечкин, на положенном месте не оказалось. Микрорайон пропал целиком, как будто его вовсе не строили. На месте домов располагался пустырь и какие-то котлованы – залитые водой и заледеневшие.
Увиденное, разумеется, огорчило Ромку. Огорчило – очень мягко сказано. Мой друг был ошарашен, шокирован и потрясён. Сперва я даже подумал, что мне придётся приводить его в чувство лошадиной дозой успокоительного.
Увидев, что дом отсутствует в положенном месте, он побежал его разыскивать на соседних улицах. Васечкин хватался руками за всё подряд: дорожные знаки, столбы и стволы деревьев, но это не помогало. Наконец, он обречённо уселся на мёрзлый асфальт с понуренной головой. И мне даже показалось, что несгибаемый ботаник вот-вот расхнычется.
Как незадачливый пассажир, опоздавший на последнюю электричку, он понял наконец, что поезд ушёл и догнать его невозможно. Бедолага понятия не имел, что теперь делать и как с этим жить. Он растерянно шаркал по снегу пяткой ботинка в том месте, где должен был находиться фундамент его родного дома, словно докапываясь до причин пропажи. Иногда шмыгал носом и оглядывался по сторонам, надеясь в глубине души, что мираж развеется и квартал появится там, где ему положено возвышаться.
Я подошёл к Ромке, поднял его и поставил на ноги. Похлопал по разным местам, сбивая с комбинезона налипший снег. Отвернулся и потопал дальше – в сторону своего дома. Без слов давал ему понять, чтобы делал также.
Не фиг сидеть просто так и носом шмыгать! Пусть топает следом, а не то яйца на морозе простудит! Тогда мне будет совестно перед Светой Вертинской, что не сберёг ей жениха!
И Ромка потопал. Послушно и обречённо. Пребывая в глубоком душевном трауре.
По дороге он копался в мыслях и что-то бурчал под нос, разговаривая сам с собой. Я пытался его отвлечь, а заодно и самого себя. Ведь мой собственный дом мог пропасть из реальности также запросто, как пропал из неё дом Васечкина. Я надеялся всей душой, что этого не случится, но жим-жим, если честно, у меня был не хилый.
Дом, в котором я жил, располагался в старом квартале, а это само по себе внушало некоторый оптимизм. Старые кварталы, как убеждал жизненный опыт и подсказывал здравый смысл, более устойчивы во времени и менее подвержены катаклизмам. Я всей душой надеялся, что окажусь прав.
– И почему мы сразу не сдохли? – обиженно проворчал Васечкин у меня за спиной. – На первой Земле-обманке, планете-воздухе и планете-воде условия среды наверняка не подходили для Мемоорка и Амальгара в плане биохимии и бактерий. Говоря объективно, мы должны были окочуриться давным-давно.
Однако спустя секунду он решительно помотал головой, не соглашаясь с самим собой. И затрындел ответные аргументы второй половине своего "я" со стороны половины первой:
– Среда убивает только в том случае, если компоненты среды противоречат жизненным функциям обитателя. Например, присутствует непереносимое сочетание компонентов, недостаток какого-то компонента, переизбыток его или вступают в силу прочие губительные факторы. Но все эти правила не работают, если матрица ноль-информационного мира формируется непосредственно в момент появления в ней того, по чьим понятиям и представлениям продуцируется среда обитания. Первый из резидентов невольно образует правила существования в "зоне овеществления", поэтому новообразованная среда не может быть для него губительной. Информацию о возможностях персонажа, в данном случае, заносит в базу Вселенной сам персонаж. Подсознательно и независимо от желания или не желания делать это или не делать! Понимаешь???
Последний вопрос он задал неизвестно кому. Себе самому, в лице своего второго "я", мне бестолковому, либо же, немного-нимало, самому Вселенскому Разуму!
Мой лучший друг – параноик! Я всегда это знал и нисколько в этом не сомневался. А тут убедился в неутешительной данности окончательно. Посредством разговоров "сам с собой" Васечкин избавлялся от стрессового состояния, а я в его разборки с собственным сдвигом по фазе благоразумно не вмешивался. Пусть выпустит пар, авось полегчает. Но к спору двух его гениальных "я" на языке заумной абракадабры краем уха всё-таки прислушивался. Мало ли что, вдруг информация пригодится.
– В этой логике есть изъян, – ответил Васечкин-два на утверждения Васечкина-один. – Планета-воздух и планета-вода были созданы до нашего появления там! Стартовая информация была заложена в организующий файл этих миров гораздо раньше, и довольные жизнью аборигены плодились на освоенных территориях давным-давно. Мы, вторичные резиденты, на механику природных процессов в этих мирах, эволюцию их биосферы и прочие правила существования не повлияли никак.
– Не стоит забывать, – спорил Васечкин-один со своим вторым "я", словно мистер Фикс из старинного австралийского мультика про восемьдесят дней вокруг света, – что Мемоорк и Амальгар способны существовать в очень широком диапазоне среды. Мы с Быстровым придумали и сконструировали их в свое время с таким расчётом, чтобы можно было блуждать по галактике не завися от скафандров и прочих технологических прибамбасов. И навтыкали в этих цефалидских чучел кучу искусственных органов, перемешав их с естественными. Их организмы легко выживут там, где обычный человек загнётся в два счёта. К тому же чип подстройки не только удерживает нас в Новой Вселенной, но и помогает чувствовать себя в ней максимально комфортно. Он подстраивает наш биокод под условия актуальной на данный момент среды.
Кое с чем из высказываний Васечкина я был не согласен категорически. И потому набрался смелости встрять в беседу и поспорить с гением "два в одном". Остановился неожиданно для него, развернулся и заявил:
– Ты запутываешь сам себя!
Не ожидавший подвоха Ромка налетел на меня, отскочил как от стенки горох, поправил съехавшую набекрень шапку и с удивлением поднял голову. В заумном мире споров с самим собой он напрочь забыл про существование лучшего друга.
– Как я себя запутываю? – удивился он. – Ты о чём вообще?
– Как была создана Новая Вселенная? – задал я наводящий вопрос.
– Обыкновенно. С помощью Светоча Первозданности.
– Каким боком Светоч Первозданности касается Вселенной Базовой? – наводящий вопрос превращался в серию. – Наша Вселенная изменилась, и произошло это благодаря вымышленному артефакту. Тебе не кажется это несуразностью или чем-то вроде того?
– Нет, не кажется! – фыркнул Васечкин и надулся, как хомяк, напрятавший в защёчные мешки слишком много орехов. – Светоч Первозданности генерирует новую реальность, независимую от прежней, используя накопленную информацию. Он отождествляет замыслы разработчиков и создателей в мире материальном.
– Ты не понял, я не о том, – махнул я рукой на слишком гениального Ромку, которого понимал не всегда хорошо. – Как могла активация вымышленного артефакта, отвечающего за другую Вселенную, изменить нашу собственную? Вспомни динозавров Юрского периода за нашей школой, тех, что жевали травку за высоким забором промзоны на фоне новостроек Москвы. Или Майкла Джордана, самого что ни на есть материального, забивающего на уроке физ-ры в обычной российской школе фантастические мячи в кольцо под рёв американских болельщиков.
– Всё я понял, не сбивай меня с толку! – пробурчал Васечкин. – Мы не знаем точно, где "наша" Вселенная, а где "не наша". Где мы сейчас находимся тоже не ясно. Совершенно ясно только одно: мы с тобой потерялись и пытаемся отыскать путь домой.
Я махнул на Васечкина рукой, подумал минуту и задал вопрос иначе. В том стиле, который он любит: в исключительно умных и грамотных выражениях:
– Как нечто ложное и надуманное могло вмешаться в наш сложный и многогранный мир и подчинить его своим примитивным правилам?
– Дополненная реальность не надуманна, – в третий раз запутывал меня замысловатый Васечкин. – Её правила не примитивны, а разработчики не глупы. Многие тысячи обычных геймеров, таких как ты или я, вложили в неё свои старания. Компьютериум – это сверхмощный искусственный интеллект, суммированный из возможностей миллионов компьютеров по всему миру, тех, в чью память загружена пользовательская программа игры. Плюсуем к этому программу самостоятельного развития игрового мира. Мы даже представить не в состоянии, до чего додумался этот коллективный разум и в какую степь занесло развивающую программу. Светоч Первозданности, от которого произошла Новая Вселенная, самый сложный продукт этого сверхмощного разума.
– Что ты несёшь? – я хлопнул рукой по шапке, сбивая с неё налипший снег, и окончательно разозлился на заморочившего мне голову Васечкина. – Какой компьютериум? В вымышленной Вселенной компьютеров нет! Компьютеры остались там, чёрт знает где и чёрт знает когда, откуда нас выкинуло и куда мы хотим вернуться. Светоч Первозданности придумали мы с тобой, валяя дурака после школы. Ты забыл, как мы лопали пирожки с капустой, фантазировали на все лады и гоготали, как кони, над собственными загибонами? Ты налету выдумывал квесты и прямиком забивал их в программу игры, хакер хренов. Наши нынешние беды мы расхлёбываем по твоей милости. Нас так затянуло в болото выдуманной реальности, что не вытащит и подъёмный кран, если опустит крюк из одной вселенной в другую.
– Не такие уж мы простофили, раз смогли додуматься до такого! – похвастался Васечкин и растянул улыбку. – Мы сунули нос в суть вещей и изменили частицу Вселенной собственными руками. Придуманный геймерами артефакт стал очень даже реальным. Его вымышленное могущество воплотилось в жизнь и заморочило этот скучный мир на всю катушку.
– Мы влипли из-за тебя! – валил я на Васечкина по привычке, но совсем не со зла. – Во всём виноваты такие кадры как ты: ботаники и игроманы. Они же: умники-всезнайки и фанаты собственного всезнайства в одном флаконе. Вы придумали дополненную реальность и сделали её чересчур реальной. И угораздило меня с тобой подружиться! Зачем только наша классная посадила нас за одну парту?
– Ты сам всё время меня подначивал, – буркнул Васечкин, надувшийся как обиженка. – Давай забацаем собственную Вселенную, давай забацаем! А то у Сидорова покемоны, а у Людочки Беловежской лифчик со стразами. И только мы, как бомжи, без восьмых айфонов. Скажешь, не твои слова? Двоек по физике и геометрии тебе мало, захотелось ещё и собственную Вселенную. Вот она – забирай! Разве происходящее не крутяк?
– Крутяк! Обалденный крутяк! – я дал бы Васечкину портфелем по голове, окажись он у меня под рукой! – А ты подумал, каково сейчас нашим родителям, оставшимся дома? Они там, наверное, с ума посходили. Когда я сваливал на Аль-Аккаду повоевать с Аль-Анубисом, то клятвенно пообещал маме, что вернусь не позже шести. А сейчас сколько времени, ты когда последний раз на часы глядел? Родители поседели, наверное, из-за нашей пропажи? Хлопают нас по щекам в эту минуту и пытаются привести в чувство. Вызвали "скорую" и дают понюхать нашатыря, пока мы не в собственном теле, а летаем чёрт знает в каких реальностях.
При мысли о поседевших родителях меня ещё сильнее потянуло домой, а Васечкин насупился и погрустнел. Он продолжал копаться в своих извилистых рассуждениях и разговаривать сам с собой. Но только не вслух, как прежде, а про себя. Едва шевелил губами и иногда отрицательно мотал головой в споре со своим вторым "я".
Я, в свою очередь, прибавил шагу. Мне не терпелось увидеть маму, отца и сестрёнку. Васечкин по этой причине перестал поспевать за мной, и ему приходилось догонять вприпрыжку. Разборки на тему "кто виноват", похоже, надоели ему, и он решил сменить пластинку.
– А если спросить напрямую у автора? – предложил он, обогнав меня и семеня короткими ножками у меня перед носом.
– В смысле, у автора? – не понял я и даже остановился, забыв, что спешу домой. – О чём спросить?
– Ты сам как-то раз сказал, что всё происходящее с нами описал в своем рассказе какой-то начинающий сочинитель. Это было, помнится, у тебя дома. Мы трескали тогда пирожки с капустой и пили кофе. Твоя мама готовит их очень вкусно и любит ими меня угощать, наивно веря в байку о том, что я подтягиваю тебе по геометрии. Забыл что ли?
Я вспомнил тот день и согласно кивнул. Заморачивать голову маме при содействии хитроумного Васечкина мне действительно удавалось очень удачно.
– Писателя зовут Павел Соболевский, – припомнилось мне, – Мы главные герои его литературных творений. Все наши нынешние злоключения в Новой Вселенной и за её пределами описаны им на бумаге. Продолжение того рассказа переросло в роман. Несколько глав я читал в интернете.
– Тогда выкладывай, раз читал, – прицепился Васечкин, как банный лист к Машкиной ляжке, – что с нами приключится дальше? Напряги как следует память, вспомни будущее и рассказывай!
Я кивнул и попробовал вспомнить будущее, как советовал Васечкин, морща лоб и старательно напрягая свои немногочисленные извилины. Но оно, непостижимое и неуловимое будущее, при всём старании и напряжении в голове, припоминалось очень и очень непросто.
– В интернете выложено не всё, а только несколько больших отрывков, неполными кусками и вперемежку, – я почесал затылок, выуживая из закоулков памяти ускользающие крупицы знаний. – Наши похождения на Аль-Аккаде детально описаны. До того момента, когда дракон снёс Селесту с подпространственных скреп, свалив на землю, и мы драпанули подальше от места катастрофы на спасательных капсулах. На этом повествование обрывается. Продолжения на сайте нет. По крайней мере его там не было, когда я открывал страницу романа в последний раз.