ТАЙНЫ ПЕЧОРИНА
(Анатомия одного преступления)
- Разве я похож на убийцу?
- Вы хуже...
М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени.
Знаменитый роман, известный всем со школьной скамьи, через полтора столетия после выхода в свет продолжал сохранять первозданную неразгаданность. По Б.Эйхенбауму, в лермонтовском наследии "многое не только не оценено, но даже и не прочитано так, как должно бы быть прочитано". В.Г.Белинский задавался вопросом: "Какие поэтические тайны унёс он с собою в могилу? Кто разгадает их?" Помня его же слова, что здесь "нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно", рассмотрим заново сквозь "хрестоматийный глянец" повесть "Княжна Мери" в той части, которая связана с дуэлью.
...Герой романа подслушал разговор офицеров о том, что надо "проучить...испытать его храбрость" на лже-дуэли без пуль с участием Грушницкого, который "на него зол за то, что он отбил у него княжну". Это соответствовало действительности, но Печорин стал в позу невинно оскорблённого: "Обидел ли я кого-нибудь? Нет... Берегитесь, господин Грушницкий!..Со мной эдак не шутят. Вы дорого можете заплатить за одобрение ваших глупых товарищей. Я вам не игрушка!.." (цит. по изданию: М.Ю.Лермонтов, Герой нашего времени, М., Айрис Пресс, 2006, с.100-101).
Он не спал всю ночь, что дважды упомянуто в дневнике. Хотя до реальной опасности дело ещё не дошло, герой заранее продумал контрплан, судя по дальнейшим событиям. Заключался он в том, чтобы разделить поединок на два этапа и выстрелить боевым зарядом, но во вторую очередь, когда пересмотр порядка недопустим. Ранее приятель Печорина, доктор Вернер, по другому поводу сказал, что у него "большой дар соображения" (с.67).
Он потребовался особо, когда накануне дуэли Вернер, уже как секундант, сообщил, что заговорщики, вероятно, намерены "...зарядить пулею один пистолет Грушницкого... Как вы думаете? должны ли мы показать им, что догадались?" Герой посоветовал не беспокоиться, остальное - "моя тайна" (с. 107-108). Он не сообщил об имеющемся плане доктору, "душа испытанная и высокая" которого отвергла бы то, что ей противоположно (с.64).
"Два часа ночи...не спится. А надо бы заснуть, чтобы завтра рука не дрожала. Впрочем, на шести шагах промахнуться трудно. А! Господин Грушницкий! Ваша мистификация вам не удастся...мы поменяемся ролями: теперь мне придётся отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха... Вы думаете, что я вам без спора подставлю свой лоб...но мы бросим жребий!..и тогда...тогда...что, если его счастье перетянет? Если моя звезда, наконец, мне изменит?..И немудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле...Я помню, в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате..." (с.108-109).
Выход был найден там, где и раньше: "Я решился предоставить все выгоды Грушницкому: я хотел испытать его; в его душе могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!.. Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала: кто не заключал таких условий с своею совестью?" (с.114).
Ссылка на испытание не была правдой. За свой "подлый замысел" тот заслуживал дорогой платы больше, чем за шутку (с.113). К утру "нервы мои успокоились... глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою" (с.109) и пообещал Вернеру: "Я всё так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды" (с.112).
Перед началом дуэли Печорин торопит переходить к делу. Когда же приступили к нему, он возвращается к обсуждению условий и предлагает новые взамен прежних. Участники станут по жребию на край пропасти, чтобы при любом ранении неудачник погиб от падения в неё: это создаст видимость несчастного случая и обезопасит секундантов от преследования властями.
Хотя накануне предусмотрели: "Убитого - на счёт черкесов" (с. 107), что лучше версии о "неудачном прыжке" со скалы (с.113), Печорин отказался от дуэли на иных условиях. Секундант Грушницкого, не имея желания думать над тем, что заведомо безопасно для подопечного, тут же согласился и оборвал его: "Ты дурак...ничего не понимаешь!" Гарантированная гибель героя подходила заговорщику больше, чем проверка храбрости.
...Кинули жребий. Какой стороной упала монета, Печорин не написал: "Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней. - Вы счастливы, - сказал я Грушницкому, - вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьёте, то я не промахнусь - даю вам честное слово" (с.114). Такая очерёдность не была результатом жребия и означала: на счастье Грушницкого, он сам хочет уйти из жизни по каким-то причинам, но покончить с собой не имеет силы духа либо боится греха и желает это сделать рукой противника, уступив свою очередь. В практике дуэлей это бывало, и другая сторона не спорила: Печорин сам шёл в сети к заговорщикам.
Вернер тоже промолчал, но наедине вновь потребовал объявить об их сговоре. Огласка его теперь, взяв вторую очередь, была бы гибельной, и герой повторил ему отдельно: "Ни за что на свете, доктор!.. вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит...". Доктор удивился, но поверил: его слова соответствовали делу.
"Я стал на углу площадки, ...наклонясь немного вперёд, чтобы в случае лёгкой раны не опрокинуться назад", хотя "...я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка", если негласное соглашение лишить жизни, для чего и уступалась первая очередь, будет явно нарушено. Герой знает, что мотива убивать у Грушницкого нет: на дуэль вызвал не он. Нужды в защите тот совсем не имел. "Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко ранить меня и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести " (с.113-114). Становясь же над пропастью, Печорин сберегал и ногу, так как ранение её равно убийству от падения со скалы, что не нужно противнику.
Стрелок поднял оружие; "...колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев, как полотно, повернулся к своему секунданту: - Не могу, - сказал он глухим голосом". Стать палачом не прельщало, и он покраснел, когда герой отвёл ему эту роль. Накануне доктор сказал: "Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей" (с.107). Чтобы избежать повтора, он выбрал промежуточный вариант и на окрик "трус" от своего секунданта спустил курок - пуля оцарапала колено Печорина. Рука не подвела воина на столь короткой дистанции, и он "удерживал улыбку", когда герой остался жив. Но великодушие его Печорин, переполненный эмоциями, толкует иначе:"...этот человек...хотел меня убить, как собаку, ибо, раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утёса" (с.115).
Настала его очередь стрелять. Как шулер, извлекающий на свет туза, он велел своему секунданту вложить в пистолет пулю. Вернер сделался "бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад" (с.114-115), хотя только что сам добивался того же и считал: "В военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются" (с.107). Но после того, как противник фактически пощадил Печорина, это называлось иначе. Доктор понял, во что оказался втянут: слова о желании умереть были обманом, чтобы взять вторую очередь и без помех расстрелять противника. Оставалось надеяться, что Печорин одумается. Вернер не знал то, что он знал о себе:"Я стал неспособен к благородным порывам" (с.102).
...Капитан, бывавший секундантом "на пяти дуэлях" (с. 107), воспротивился его требованию: "А вы не имеете права переряжать...никакого права... это совершенно против правил...", и потом ещё раз повторил:" А всё-таки это совершенно против правил" (с.116). Условия этой дуэли он не менял, но нельзя было менять и другое, как оказалось. Печорин же имел контраргумент, годный для любого случая: " Хорошо...если так, то мы будем стреляться с вами на тех же условиях". Секундант дрогнул.
Теперь всё зависело от слова Грушницкого, которому терять было нечего. Печорин знал его особенность: тот был из числа людей, для которых "производить эффект - их наслаждение", а в случаях смертельной опасности, во время боя, "...он махает шашкой, кричит и бросается вперёд, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!.." (с.59-60). Сейчас эффект состоял в отказе от выгоды ради правды, и Грушницкий обратился к секунданту: "Оставь их ... ведь ты сам знаешь, что они правы". Тот ответил просто: "Дурак же ты, братец,... пошлый дурак!"(с.116).
Герой сообщает, что на другой день доктор, "против обыкновения, не протянул мне руки... Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!.." (с.120). На деле Печорин утаивал с самого начала "все дурные стороны поступка" и главное - его подлинный мотив.
Призыв к Грушницкому перед выстрелом прозвучал так: "Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё..." (с.116). Что ещё, кроме неё, пообещал простить герой? Грушницкий сказал: "Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин всё обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело; да не хотел и связываться" (с. 100). Они остались "наружно в самых дружеских отношениях" (с. 60), но для Печорина "...радости забываются, а печали никогда" (с.73). Их он воспринимал своеобразно:"Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов - вот что я называю жизнью..." (с.94).
Приехав вслед за обидчиком на курорт, Печорин узнал, что княжна Мэри проявляет к юнкеру интерес. "Завязка есть! - закричал я в восхищении, - о развязке этой комедии мы похлопочем." Вернер предположил, что "бедный Грушницкий будет вашей жертвой". Герой не стал лгать либо отвечать правду, а лишь опроверг другую его догадку, о своём намерении якобы волочиться за Мэри:"...напротив, совсем напротив!..Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.." (с.67-68). Как потом выяснилось, целью было не волочиться, а преследовать, и не княжну, а юнкера, но только после убийства он это приоткрыл: "Finita la komedia". Доктор "с ужасом отвернулся" от него, кто замыслил и осуществил развязку драмы, а не комедии (с.116).
Причину же своей интриги Печорин не назвал и в дневнике: "Зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить не хочу и на которой никогда не женюсь?.. Из зависти к Грушницкому? Бедняжка, он вовсе её не заслуживает" (с.85). Княжна сыграла роль casus belli в тайном конфликте со "старым приятелем" (с.60), намёк на который проскользнул у героя: "Грушницкий мне не кланяется уж несколько времени, а нынче раза два посмотрел на меня довольно дерзко. Всё это ему припомнится, когда нам придётся расплачиваться" (с.103).
Раздражая его самолюбие в связи с княжной, Печорин заполучил нужное к себе отношение, которое вылилось в сговор офицеров, о чём узнал благодаря любимому состоянию повышенной боевой готовности. На другой же день он объявляет Мэри "всю истину... я вас не люблю" (с.102) и переходит к главному: превращению шутки над собой в трагедию для шутника, а фиктивной дуэли - в реальную расправу.
Дело оставалось за вызовом. Печорин берёт инициативу в свои руки, чтобы ускорить события и держать под контролем. Вновь подслушав Грушницкого, он придрался к словам, бросившим тень на репутацию княжны, и получил достаточный повод для дуэли в защиту девичьей чести, как это и понял очевидец конфликта: "Благородный молодой человек!" Вызов сделан в форме, не дающей тому "разгорячиться" и возжелать большой крови (с.106).
Герой же предложил через Вернера одновременную стрельбу: "...я дал ему несколько наставлений насчёт условий поединка; он должен был настоять, чтобы дело обошлось как можно секретнее" (с.107), дабы никто не вразумил "глупых товарищей" насчёт того, что будет "немножко похоже на убийство". Их ответ содержал лишь одно условие: "...стреляться будете на шести шагах - этого требовал сам Грушницкий", явно желавший иметь уверенность в лёгкой ране. Героя же устраивал расстрел с минимального расстояния: "Зачем вы сами назначили эти роковые шесть шагов?" (с.108), а для своей безопасности он придумал трюк с пропастью, зная, что дуэль произойдёт в ущелье.
Первопричину конфликта Печорин указал в своём дневнике туманно, но с одной ремаркой: "Я его понял, и он за это меня не любит... Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен". После происшедшего инцидента он настроился к милому забавнику соответственно: "... я его тоже не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать" (с.60).
Но когда этот день наступил, его настрой поколебался: "Я не помню утра более голубого и свежего!", которое "...наводило на все чувства какое-то сладкое томленье" (с.110). Вследствие этого Печорин приехал на дуэль в "довольно миролюбивом расположении духа" (с.112) и в конце, когда настал момент истины, заговорил о дружбе. Однако именно это, впервые за дуэль, вызвало предельно резкую реакцию: "...вспомни, мы были когда-то друзьями. Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали. - Стреляйте, - отвечал он. - Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоём нет места... Я выстрелил. Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было" (с.116).
Призыв вспомнить дружбу часто подразумевает возврат к ней. Согласие противника, даже знаком, сохранило бы жизнь ему, хотевшему убить героя, "как собаку", по мнению Печорина. Однако эти отношения вызвали у Грушницкого презрение к себе и ненависть к предложившему их. Он произнёс опять "такие вещи", за которые один раз уже мог быть изрублен на месте. Тогда герой свёл всё к шутке, но, услышав теперь, что между дружбой и могилой, где тот стоял одной ногой, вновь выбрана вторая, больше не стал шутить.
...Поединок был бесчестным с обеих сторон, но с разными ставками. Один участник желал причинить лёгкий вред, а другой привёл в исполнение давний "смертный приговор" (с.115). Дорогу к нему он строил не спеша и обстоятельно, чтобы из двоих не "сдобровать" пришлось противнику. Если заменить заглавие повести на фамилию последнего, "как должно бы быть прочитано", выявится связь с заголовками "Бэла" и "Максим Максимыч" в романе о Герое нашего времени.