- Ура! У меня есть мечта! – вопил мотылек. – У меня теперь есть мечта! Несбыточная! Невозможная! Неосуществимая! - Настоящая!
- Она никогда не сможет осуществиться… - Уже тише, с чуть виноватой улыбкой, которую едва уловимо тронула грусть, добавил он, обращаясь, то ли к себе, то ли к случайным слушателям.
- Я пойду! У меня дела, ещё. Знаете, - куча проблем, масса нерешенных вопросов…
Во взглядах, проводивших молодого, неопытного, неискушенного в крутых поворотах судьбы, безумца, можно было прочесть всякое – от безразличия и любопытства, до горького понимания и желания поддержать.
Будто чувствуя неоднозначность ситуации, сложившейся после своего признания, мотылек поспешил набрать высоту и поторопился скрыться из глаз недавних свидетелей своего откровения.
И все разошлись. Кто - молчаливо пожимая плечами, а кто - с тревогой вглядываясь в удаляющегося мотылька.
Но мотылька уже не интересовало – произвело ли его откровение сенсационный эффект, или оно будет забыто прежде, чем стихнет последний, не произнесённый им, звук.
… Он набирал высоту и, все летел, и летел куда-то вперед, к одному ему, ведомому, горизонту…
А навстречу ему вставало солнце - величественное, изнеженное голубизной раннего утра. И тепло свежего откровения расходилось волнами, растворяя и уничтожая на своем пути серую, приевшуюся будничность восприятия мира, заливая все вокруг своей, необузданной, всепроникающей, чистотой первозданности.
Это было не просто зрелище, олицетворяющее собой пробуждение жизни от неспокойного, тревожного сна инертности. Такое зрелище могло стать мечтой! И оно стало бы ей, не будь мотылек так занят своими мыслями.
Он летел навстречу прекрасному утру, не замечая, - как, раскрываясь под лучами восходящего солнца, трепещут листья, не чувствуя, - как, впитывая в себя животворящее тепло, тянется к свету трава, не слыша, - как, вторя гимну любви, поет воздух.
Его взгляд был обращен куда-то вовнутрь. Старательно вслушиваясь в затихающую музыку своей души, он все реже шевелил крылышками, пока, наконец, последний отзвук не поглотила безликая тишина.
Живительные лучи солнца скользнули по замершим крылышкам мотылька, на секунду удержали его, почти невесомое тельце, в своих чутких, теплых и нежных, объятиях, и бережно отпустили его.
Легким неслышным листком он скользнул в траву. И трава вздрогнула, обжегшись об острое, невыполнимое, невозможное, единственное желание: «Быть счастливым!».
И его мечта – настоящая, несбыточная, неосуществимая, - мигнув светлячком, вспыхнула, и погасла навсегда, оставшись мечтой.
Настоящей! Невозможной! Невыполнимой!
Трава, поначалу расступившаяся в стороны, сошлась тихо и осторожно над маленьким телом, пытаясь, – как дань памяти, - мятущейся, ищущей, открытой душе, - прикрыть ее обнаженное, исступленное стремление: «Быть!»
И мягкое покрывало зелени укрыло, наконец, от посторонних безразличных глаз и неосторожных рук, эту маленькую, по сравнению с масштабом Земли, душу. Такую маленькую, такую крохотную, такую ранимую, что хватило всего лишь одной большой, по-настоящему неисполнимой мечты, чтобы уничтожить её полностью, разрушить до основания.
И кто знает, может быть, высшим благом для мотылька была эта смерть. Потому что она прервала его путь. И он смог позволить себе эту роскошь.
А если бы не смог?..
Октябрь, 2004 г. Матросова Елена (Velen)