* * *
Чёрная шкура прибита к стене.
Стонет горгулья в таврическом сне.
Ягоды волчьей, мурцовки ли всласть
ведьма за чаем вечор набралась?
Шкура кошачья на стенке черна,
пасть острозубая отворена.
Скалится, лыбится мёртвый оскал. –
Знал я покойника-бестию, знал!
Драного, злющего, нет, неспроста
звали в Гурзуфе Кошмаром кота.
Дюжину курьих клювастых голов
вмиг пожирал он и, хмуро без слов
в сторону Саньки-кормильца косясь,
с пола долизывал жижицу-грязь…
В драке оставил он выдранный глаз,
заднею лапой попал под Камаз.
Дрался и жрал, аж пока наконец
не окочурился, альфа-самец,
то ли 13-ой, то ли какой,
враз задавившись куриной башкой...
Драная шкура его на стене,
будет Кошмар и жмуром – на коне!
Сладится ведьмин сполна ритуал
с ним, кто всю живность вокруг передрал!
Хрипло колдунья стенает во сне,
Месяц над морем сияет в окне.
То-то и я в эту ночь не усну,
мысли ползут, как рапаны по дну,
к скалам ползут, в неразлюбленный Крым.
Кто там теперь повторяет «сим-сим»,
вам, Аю-Даг мой, Кастель, Фиолент?
Ты ли, кота чернокнижного фрэнд?
Чую, мы оба с тобой, Александр,
не доучили молитвенных мантр.
Головы птичьи варили не впрок,
не распознали кошачий урок…
Чую, мы оба с тобой, матроган,
плохо чинили отцовский наган.
Спи - увели нас в глухие дворы
леность и глупость, две сони-сестры…
31.01.19