Выдуманный рассказ

Андрей Звягин
     Кабинет экономистов  – на самом краю коридора. Справа – окно. Маленькое, тусклое, запыленное. Внизу виден город. Чужой, ненастоящий, нарисованный плохо и небрежно.

     Налево – коридор,  далеко-далеко идет, поворачивает, прячется от себя. Червем извивается, мертвым и беззвучным, вдоль десятков дверей, будто созданных, чтоб никогда не открываться. Темной лентой мимо каменных стен и тусклых ламп с их застывшим бессмысленным светом.
 
     Впереди, через несколько шагов, лестница. Ведет вверх и вниз, протыкает Министерство своей пустотой.

     Изломанные ржавые перила, разбитые ступени, впитавшие топот бесчисленных ног.
     Позеленило время медь дверных ручек, провело борозды на стенах, и ничего больше сделать не смогло. Замерев от бессилия, висит теперь тишиной и редкими звуками чьих-то шагов.

     Нескончаемая ночь в коридоре.

     …Отчего ты, ночь, никогда не уходишь, отчего мутна ты и непонятна, отчего лежишь по углам черным туманом и насмехаешься над нами?




     …Михаил с растерянно-бледным лицом чуть привстал
и опять сел, держа в руках исчерканный лист бумаги.

     Его побелевшие губы не находили  покоя:  подрагивая,  расползались в
нелепую улыбку, ежились, собираясь в тусклый комок, и вновь начинали подергиваться.

     Вокруг в полумраке толпились люди.

     Михаил снял очки, протер стекла галстуком, возмущенно посмотрел по сторонам.

     – Ну, что? – сипло-задумчиво проговорил молодой рослый клерк по прозвищу Дуга. Жилы на его висках посинели, лобные мышцы напряглись, зашевелились, удивленные приходу в голову мыслей. 
     – Половину у нас отбирает, – прошептал Михаил, глядя на лист с вычислениями и будто не веря глазам.

     Толпа в два десятка человек вскрикнула, всплеснула руками.

     – Неужто половину? Да как же это, братцы? – воскликнул потрясенный Дуга. 
Нахмурился сидевший сбоку Прохор Трофимыч, вздохнул кряжисто-сутуловатым, раздавшимся под старость телом, махнул гневно заскорузлой от многолетнего печатанья пятерней, подкрутил лампочку настольную, и засиял свет ярче, вынул из темноты людей.
 
     – А вот так! – тряхнул непокорной белесо-чубатой головой Антип и зло сдвинул каменно-недвижные брови. Прокатились под скулами желваки, блеснуло с глаз огнем яростным, безумным. 

     – Да уж! – крикнул тонкий маленький Мирон и улыбнулся недобро, зверовато, глаза прищурив желто-кошачьи. Наклонил голову, перекосился в улыбке, посмотрел исподлобья маслянистым, текуче-неуловимым взглядом.

     Стоявшая рядом Аксинья поправила волосы, задышала тревожно-резко, задвигала ноздрями, засмеялась нервно-истерически, губами жадными, слегка вывернутыми, сказала:
     – А верили ему!
     – Эвон! – возмущенно добавил немногословный Степан, развел руками и окаменел в неподвижности, только челюсть заходила вверх- вниз, осмысляя-пережевывая обидную новость.

     Кивнула согласно Марья, худая незамужняя баба с колючей малиновой усмешкой.
     – Мерзко-то как!

     Ей поддакнула рябая и толсто-рыхлозадая Анфиса, восседающая на жалобно потрескивающем от тяжести стуле:
     – А ить верно!

     И все, кто был подле стола, заговорили-закричали:
– Верно! Верно!

     А Сергей, худощавый невысокий чиновник, уродившийся с близко посаженными к переносице глазами и оттого жутко хитрый, сказал:
     – С энтим надо что-то делать…

     Михаил снова рассеянно-непонимающе взглянул по сторонам.
     – Получается вот что. Наш начальник, Николай Романович, мухлюет с расчетными ведомостями и забирает у нас добрую половину зарплаты. Это ужасно. Мы, конечно, знали, что он подворовывает, но думали, что гораздо меньше, и потому не обращали внимания. Плох тот начальник, который не умеет воровать. Однако после внимательного подсчета вырисовывается противоположная картина. Немыслимая, не укладывающаяся в голове. Половину! Да что он себе позволяет!
     – А думали, он нам отец родной! – опустил голову Прохор Трофимыч, – такой молодой, надеялись на него, как на старшего брата.
     – Отец, как же, – поморщился Дуга.
     – Не отец он нам боле, не отец! – взвился Мирон.
     – Печаль еще и из-за этого, – пробормотал Сергей.
     – Отцы так много не воруют, – подтвердила Марья, – я знаю норму.
     – Никак не воруют! – скрипнула стулом Анфиса.
     – Вполовину меньше! – скривилась Аксинья.
     – Видал я таких отцов! – расхохотался Антип.
     – Отец? – вопросительно-задумчиво пожевал Степан, проглотил, прислушался, – нет, не отец…
     – Не отец, не отец! – зашелестела, замахала руками толпа.
     – Надо идти к нему и сказать, что мы не дадим боле воровать! – бухнул кулаком по столу Дуга, – и пусть только вякнет че-нить!
     – Дуга дело говорит, – похвалил Антип и сплюнул на пол.
     – А верно, дело, – согласился Сергей, а за ним и все.
     – Дело, дело! Позор нам, коль не сумеем постоять за себя!
     – Сейчас идти! – прокричала Марья.
     – Непременно! – дернулся Мирон.
     – Идти, не сворачивая, – скрипнул зубами Степан.
     – Хлебнули через край! – скривилась в другую сторону Аксинья, – идти!
     – Сейчас, сейчас! Не откладая! – дохнул Петр Трофимыч.
     – Как можно скорей! – жалобно затрещал стул под Анфисой.

     Михаил встал из-за стола, свернул трубочкой лист и застегнул сюртук.

     – Значит, идем. Но, прошу, сперва без рукоприкладства. Заявим наши требования, а потом видно будет.
 
     Все замолчали и недовольно посмотрели на него.

     – Не останавливай, – прошамкал Петр Трофимыч, – я свое пожил, мине бояться нечего.
     – Волосья ему повыдергаю! – радостно засмеялась Аксинья.
     – Враз порешу Романыча! – метнул взгляд Антип.
     – Печатной машинкой по башке, и дело с концом, – причмокнул Степан.
     – В шкаф засунуть и подпалить! – хохотнул Мирон.
     – Ножницами его, того самого, на кусочки, – мрачно наморщил лоб Дуга.
     – Сдать в отдел проверок! – предложил Сергей.
     – Напоить кофеем отравленным, – заулыбалась Марья.
     – Что угодно, только быстрее! – совсем подогнулся Анфисин стул.

     Михаил поднял ладони, успокаивая людей.

     – Конечно-конечно, если не пойдет нам навстречу, я первый ткну его карандашом в глаз. Но все-таки надо перед этим поговорить, дать ему последнюю возможность. Чай, не басурмане какие. Признаемся, мы давно подозревали неладное! Не по средствам живет Николай Романович, далеко не по средствам! Тратит деньги на роскошь, на любовницу, например. На Любочку из отдела внешних сношений. Украшения ей дарит блестящие, на автомобиле возит, цветы в горшках таскает. Мебель в своем кабинете поменял на старую, раритетную. Эта, говорит, побогаче будет, поэстетичней. Эстетствует, сволочь! Вот ты, Дуга, можешь позволить себе эстетствовать?
     – Нет, – вздохнул Дуга, – не могу. Дык, без надлежащего финансирования не поэстетствуешь. Задаром даже сильно пьяная баба на эстетику не согласится, а порой страсть как хочется чего-то особенного.
     – Вот именно! А он эстетствует в темную голову! Скрипку купил дорогущую! Музицирует! А нам средств едва на еду хватает… а ежели мышь со стола кусочек утащит, то и не хватает! Сидишь потом голодный два дня у норки, ждешь, когда эта падла снова вылезет! Поэтому вперед, товарищи. Решительность у нас есть, так что деньги добудем. Не сколько череп ему идем проламывать, сколько восстанавливать социальную справедливость, хотя история учит, что эти процедуры взаимосвязаны. Идем!

     Весь отдел гурьбой выбежал в коридор и неотвратимой походкой направился к начальнику. Редкие фонари освещали хмурые лица, зловещий звук шагов раскалывал пространство.

     Через минуту люди были на месте и остановились посовещаться.
 
     – Стучаться будем или так зайдем? – спросил Михаил.
     – Все-таки лучше постучаться, – облизнул пересохшие губы Дуга, – а то вдруг он занят. Это не помешает дать ему по кумполу.
     – Да, надо постучать, – заговорили все, – сначала в дверь, а потом, вестимо, по голове.
     – Эх, – сказал Михаил, – забыли надеть на палку его портрет и пририсовать усы, чтобы он осознал нашу готовность идти на крайние меры. Ну ладно, не возвращаться же.

     Постучали, и чтоб услышать разрешение войти, приложили к двери уши.  Разрешения долго не было, но потом раздался негромкий безразличный голос «войдите, наверное», и все сотрудники, один за другим, решительной гусеницей  просочились в кабинет и выстроились подле начальственного стола.

     Николай Романович, невысокий мужчина среднего возраста, с тонким моложавым лицом, откинулся в своем кресле и неспешно втирал в пальцы прозрачный крем. На вошедших он почти не обратил внимания. Это не было каким-то демонстративным жестом – просто не обратил, и все. Посмотрел мельком, удивившись числу гостей, и вновь принялся спокойно разглаживать крем по ладоням. Рядом с ним лежал закрытый скрипичный футляр.

     Завершив процедуру, Николай Романович все-таки повернулся к людям.

     – Хорошо, что вы зашли сейчас, а не пять минут назад, – негромко сказал он, – я музицировал, и потому вынужденно выгнал бы вас вон в коридор, дожидаться, пока я закончу и еще немного посижу в тишине, возвращаясь из трепетных музыкальных странствий в наш несовершенный мир, меланхолично наслаждаясь по дороге уже неслышными, но тонко затихающими в душевной памяти отзвуками, вызванными к жизни моей печальной и все понимающей скрипкой, кстати, купленной у спекулянтов за бешеные деньги. Но сейчас мне как раз нечем заняться, и настроение после музицирования у меня по-философски грустно-терпеливое, каковое и потребно для близкого общения с народными массами на понятном им языке. Скажите, о эстетически неокрепшие чада мои, с чем вы пожаловали сюда? Что потревожило ваши привычные к смирению души?
 
     Повисла тишина. Люди молча и напряженно смотрели на Николая Романовича, который, казалось, думал в это время о чем-то своем.

     Наконец Михаил шагнул вперед, на секунду оглянулся и произнес:
     – Мы требуем не воровать нашу зарплату!

Николай Романович в ответ словно очнулся и обрадовано всплеснул руками.

     – Так это что, бунт? Правда, бунт? Вы не обманываете? Какая прелесть!
     – Не обманываем, – резко выкрикнул Михаил, а за ним и все остальные.
     – Нет! Не обманываем! Как есть, говорим!
     – Но если это бунт, – задумчиво продолжил Николай Романович, – тогда где же транспарант с моей фотографией и пририсованными усами?
     – Не смастерили, – развел руками Михаил, – однако можем и сейчас, минутное дело.
     – Да нет, не надо, стойте, раз пришли… – Николай Романович вяло улыбнулся. – Признаюсь, я ждал вас! Не сейчас, конечно, а через неделю, но все-таки! Сложно долго прятать половину зарплаты, и в возмущении по такому поводу нет ничего удивительного. Это естественный научно объяснимый процесс, зарождающийся помимо вашей воли глубоко в подсознании и постепенно иррадиирующий в двигательные центры, которые, собственно, и привели вас сюда. Но, то, что вы установили потерю на несколько дней раньше – неплохой повод для возвышенных раздумий за чашечкой кофе. Недооцениваем мы народ, недооцениваем.

     Он покачал головой.

     – Надеюсь, вы решительно настроены?
     – Решительно! Еще как! 
     – Я очень рад! Подождите минуточку.

     Николай Романович встал, подошел к чернеющему позади шкафу и раскрыл створки. Покопался среди набросанных в его чрево вещей и извлек две небольшие резиновые дубинки, очень похожие на полицейские.
 
     – Вот, – сказал он, – дубинки. Самые простые. Стоят копейки, можно было купить подороже, но зачем пустые траты. Бьют не слишком больно, но если хорошо приложить, синяк останется надолго.

     Оценивающим взглядом он осмотрел толпу.

     – Пожалуй, вы, Михаил, и вы… как вас там… Мирон, правильно? Сделайте два шага ко мне.
 
     Толпа переглянулась, зашепталась, однако Михаил и Мирон, ничего не понимая, вышли из строя.

     – Возьмите, пожалуйста.

     Николай Романович вручил им по дубинке.

     – Прекрасно. Думаю, у вас все получится.
     – Что это значит? – воскликнул Михаил, опасливо держа в руках дубинку, словно извлеченный из-под кровати остов ядовитой змеи. – Зачем она мне?!
     – Извольте объясниться! – выкрикнул Мирон и обернулся за поддержкой на других, возмущенных не меньше его.
     – Что непонятно? – удивился Николай Романович, – я увеличу только вам двоим зарплату до законного уровня, а взамен вы при помощи дубинок будете держать своих товарищей в повиновении, жестоко подавляя всевозможные бунты и другие проявления недовольства. Все очень просто.

     Толпа ахнула. В кабинете наступила тишина, да такая, что стал слышен ветер за темными окнами. Все, кроме Николая Романовича, потрясенно смотрели друг на друга и не могли ничего сказать. Наконец Дуга вытер со лба пот и шагнул вперед.

     – А почему Мирон? Я вдвое больше, но дубинка ему досталась! Несправедливо! 
     – Не знаю, честно говоря, – пожал плечами Николай Романович. – Я в таких случаях действую интуитивно. Да и какая мне разница?
     – Дубинку хошь? – вскричал Мирон. – Да я тебя этой дубинкой!
     – Пожалуйста, не ссорьтесь, – поморщился Николай Романович, – или, хотя бы, не у меня в кабинете.
     – И я б вполне справился! – провел пятерней по волосам Антип, – за такую-то зарплату!
     – Да и я! – выкрикнул Сергей, и за ним еще кто-то, и еще.
     – Я уже все сказал, – спокойно ответил начальник, – и решений своих менять не буду. Вам не повезло, постарайтесь принять это с достоинством. Можно, конечно, устроить выборы, тайное голосование, но зачем?
     – И мне нужна дубинка! – вдруг отозвался Прохор Трофимыч. – Я ишшо неслабо вмазать могу! Так присмотрю за порядком, прекратить попросите! Опыта-то огого!

     Засмеялись все, даже Николай Романович.

     – Нет, хахаха, вы свое отвоевали. Пора уступить дорогу молодым! Лет двадцать назад я бы непременно рассмотрел вашу кандидатуру, но сейчас – увы!

     Желая что-то сказать, Степан робко поднял руку.

     – Товарищи, потише, у человека вопросы, – заметил его Николай Романович.
     – Я это… того… – заволновался Степан, – ну, что дубинка досталась Мирону, я согласен, он хоть и маленький, но злой и жилистый. Одни глазюки чего стоят! Но откель тут Михаил? Ведь он не молод и слабосилен. Только на бумажки способён! Как стол передвинуть, так его нет, а как орудие надыбать, так первый! 
     – Ты мне это прекрати! – вскипел Михаил и взмахнул на него дубинкой, схватив ее, впрочем, не за тот конец.
     – Успокойтесь! – прикрикнул на них Николай Романович. – Я забыл объяснить, зачем нам всем нужен Михаил. Охаживать вас дубинкой у него, конечно, хорошо не получится, но он, как никто другой, сможет придумывать хитроумные теории и доводы, согласно которых вам лучше довольствоваться тем, что есть, и не пытаться протестовать. Мне самому, что ли, этим заниматься? На музицирование и так времени едва хватает. Михаил, скажите народу что-нибудь успокоительное.
     – Одну секундочку… – Михаил задумался, – ага!

     Он повернулся к людям, выпятил грудь и заговорил, делая руками странноватые круговые движения:
     – Да, Николай Романович получает большую зарплату, но он это заслужил! Сколько получают другие на похожих должностях?  Отчего ему надо платить меньше? Он что, должен ходить в обносках? Охотиться голодный на мышей? Стыдитесь! Что мешало вам стать начальниками? Отсутствие влиятельной родни? Ну и кто виноват, Николай Романович? Посмотрите, как расцвел при нем отдел! Ничего не изменилось? Так это и есть цветение! «Расцвел» на самом деле означает, что не стало хуже. Или стало, но ненамного. Разве намного стало хуже при Николае Романовиче? Намного? У вас неправильные методы подсчета. Глупо в наше время пользоваться арифметикой. Да и вообще, все это пустяки, и не такое переживали. Мы народ крепкий! Нас так просто не возьмешь! Вы можете сказать, что и раньше было невесело, а теперь еще проблемы с зарплатой? Скажу вам так – не надо объединять две проблемы в одну, и сразу станет легче. А лучше вообще переключить внимание на другое. У кого еще начальник музицирует на скрипке? А? Говорите, что все они, бл...ди, музицируют? Мода пошла такая? Но наш музицирует лучше всех! Хуже? Пусть хуже, но несильно! Сильно хуже? Зато у него самая дорогая скрипка! И разве вы мало зарабатываете? На еду-то хватает! Не хватает? Как может не хватать еды, когда вокруг там и сям снуют кладези белка в форме мышей? Николай Романович виноват в том, что вы не умеете их ловить? Удочкой пробуйте! Залезьте на стол, забросьте вниз крючок и ждите! Надо верить, и удача придет! Не придет удача – придет упитанный коллега и безрассудно повернется к вам затылком. Не зевай, и будешь сыт! При чем тут совесть, коллеге мясо его больше не понадобится! Николай Романович должен вас этому учить? Почему нет, если он именно так поступил со своим шефом? Я вам отвечу – не надо лезть в большую политику, не разбираясь в ней. Не знаете сложившейся обстановки – молчите. Думаете, есть шефа было все-таки необязательно? А кому я только что говорил про политику? Там свои законы и правила! Любая мерзость, перенесенная в политику, становится чем-то хорошим и полезным. Вероятно, Николай Романович сделал это из эстетических побуждений. Эстетика, знаете ли, не только игра на скрипке. Но и на человеческих берцовых костях! Приложил одну к шее, а другой царапаешь по ней. Звучит не хуже, во всяком случае, если на скрипке играет Николай Романович. А вы всерьез думали, что он на скрипке играет? К тому же, умело приготовленные мозги сохраняют в себе начальственный опыт и умение руководить. Эти таланты веками торжественно передаются от хозяина к хозяину через их желудки. Великая культурная традиция. Надо помнить свои корни! Гордиться достижениями! Полагаете, мозги приготовили плохо? И употребили под водочку? Повторяю, не вмешивайтесь в политику! У руководителей огромный опыт, они не нуждаются в советах и знают, подо что употреблять мозги коллег. Считаете, придет новый начальник, и станет лучше? По крайней мере, не хуже? Какая наивность! Вспомните историю – один хуже другого! Кажется, что хуже некуда, а выясняется – есть куда! Изысканы резервы! Ура! Есть к чему стремиться и над чем работать! И вообще, вы слышали про отдел перепланирования? Нет? И я до этой минуты не слышал, но все наши беды исключительно из-за него! Он, точнее, его сотрудники, хотя и он тоже, внушили вам абсурдную идею сопротивляться воровству! Они хотят добиться, чтобы нас расформировали! Только об этом и думают! Не спрашивайте, почему им больше нечем заняться. Нечем, и все! Сейчас не объясню, у меня все-таки не семь пядей во лбу. И так выдал какой текст без подготовки. Короче, необходимо теснее сплотиться вокруг Николая Романовича, ибо только он защитит нас, и отвяжитесь на сегодня от меня. Я закончил.

     – Неплохо, –  сказал Николай Романович, – но я бы на вашем месте сильнее акцентировал внимание на несуществующих врагах. Методу уже тысячи лет, но он до сих пор действует на толпу гипнотически. Она любит простые ответы, и мы должны ей в этом помочь. Забота о людях – наш долг! 

     – Как вы мудры, – восхитился Михаил, – думаю, народ захочет отдать вам даже больше половины зарплаты. Ради великих целей можно и потерпеть.

     – Слушайте Михаила, он дело гуторит, – исподлобья сказал Мирон, поигрывая дубинкой. – Вам лучше ему поверить, честное слово. Не так обидно будет. Я и сам поверил на всякий случай, а то вдруг совесть заявится. Не бить же себя дубинкой по башке. Для других голов дубинка предназначена.
     – Правильно, – похвалил его Николай Романович. – Я  лишь добавлю, что получать все отныне будут еще меньше, ведь мне надо как-то компенсировать затраты на содержание этих двоих. Горька судьба бунтарей, ничего не поделаешь. А теперь идите работать, Министерство жаждет ваших трудовых подвигов. А кто с дубинками, за печатные машинки не садитесь! Вашу работу выполнят другие. Просто наблюдайте, чтоб они не отлынивали, и не стесняйтесь телесно наказывать. Думаю, от этого производительность только выиграет. История гласит, что подневольный труд весьма эффективен, а жестокость власти логично способствует уважению к ней и любви.
 
     – Не извольте беспокоиться, – отозвался Мирон, – с врагами трудового народа мы миндальничать не будем! 
   
     Вздохнули тяжело сотрудники и направились к себе, подгоняемые тычками дубинок и довольными рожами их обладателей.

     Хлопнула за их спинами дверь. Постоял Николай Романович минуту в размышлении, подошел ко входу и выглянул.

     Ночное безмолвие в коридоре, лишь сквозняк шелестит, но все его шорохи – неотрывная часть тишины.

     Прокатился стон Анфисиного стула, и вновь все затихло.

     Затворил Николай Романович дверь, возвратился к столу и открыл скрипичный футляр.