Где лежали Скрижали?
Однажды Заводила явился свидетелем и слушателем лекции о творчестве писателя Маркуса Ласкари, его прогностических откровениях и осмыслении будущего развития цивилизации. Для чтения цикла лекций накануне спецрейсом, вечерней лошадью прямо из гостиницы Негреско, что на Английской Набережной Лазурного Берега в Ницце, Франция, прибыл Людвиг Ходасевич. Но прежде надо рассказать о том, что Ниццеанский филиал Азовского Банка выдал солидный грант г-ну Ласкари для его культуртрегерской миссии. Поддержанный своим последователем, а именно Людвигом Ходасевичем, ранее занимавшим пост в Ниццеанском филиале, г-н Ласкари совместно с банком учредили Фонд Прогностического Базирования. Распорядителем и старшим лектором Фонда стал Людвиг.
Первая лекция состоялась в старых банях улицы Пилимо. Это место памятное. Напротив бань, на противоположной стороне улицы когда-то была популярная в городе мужская парикмахерская. В молодые годы её часто посещал Людвиг. Ему стригли тут голову, причёсывали её на пробор, подстригали баки и эспаньолку, и, исполняя сей ритуал, мастер Закс рассказывал Людвигу анекдоты. Нынче уж и бани той нет, а парикмахерская закрылась когда – никто и не помнит. Закс, однако, равно, как и другие еврейские джентльмены парикмахерской, в памяти народа остались благодаря не только исключительному своему мастерству, но и анекдотам.
Тот день, а это была субота, Заводила проводил время с закадычным другом Кошмарным Шмерлом. Настроение было элегическое и друзья разгоняли тоску красненьким. Кошмарный наигрывал на гитаре что-нибудь из Вилья-Лобоса или Пьяццолла, и оба они подвывали и в особо эмоционально окрашенных местах прочувственно закатывали глаза. Красненькое подходило к концу. Когда им стало ясно, что насущная повестка дня себя исчерпала, друзья вспомнили, что неплохо бы пойти в баню, что зачительно расширило бы их исчезающий в тумане горизонт. Так и сделали.
Банщик Тадеуш, премилый человечек, редко бывал кристально трезвым, но баню вёл штатно и со знанием дела. Стратегический запас в холодильнике: горькая и пиво и приличествующая случаю закуска всегда ждали тех, кто не прихватил с собой. Там солёные огурчики и помидорчики, грибочки солёные, лук репчатый, разумеется чеснок и безо всяких сомнений таранька, сальце, мяско вяленое и протчая к услугам завсегдатаев. Тадеуш радушно поприветствовал наших друзей. Степень радушия участников приветственной процедуры зависела от количества уже принятого ими «на душу» и возрастала далее в зависимости от времени пребывания в бане. Дело к вечеру. Друзья-то в ту элегическую субботу также себе не отказывали, и произнесённое Тадеушем после радушного приветствия: «Ну, што?» определили как их дальнейшие планы, так и их отсутствие. Начав со «входной», друзья то и дело перемежали рюмку парилкой, но скоро частота обращений к первому атрибуту свела на нет приобщения ко второму. Заводила с Кошмарным и вовсе комфортно устроились за столом, в уголке у стеночки.
В этот самый момент в дверях показался Людвиг Ходасевич. Он оглядел аудиторию и на обе ноги спрыгнул с порога, отделявшего предбанник, на шахматно-плиточный пол раздевалки, где сидели на скамьях и толпились между голые и полуголые мужики, окружённые шеренгой, растянувшихся вдоль стен, серых металлических шкафчиков. Тадеуш, увидев странного незнакомца, никак не похожего на до боли родных ему завсегдатаев, ринулся ко входу. Он даже не успел потребовать у вошедшего билет, как Людвиг извлёк из недр мантии документ и, вуаля, театрально развернул его перед взором Тадеуша. Сноп лучей яркого электрического освещения отразился от белоснежной мелованной бумаги. Тадеуш зажмурился от таких люменов, а кроме того он уж давненько ничего не читал. Отвык. «Ну, што?»,- молвил Тадеуш Людвигу Ходасевичу прямо в документ. Эти слова были сказаны им чисто автоматически. Отчасти от неожиданности. Отчасти от того, что часто их говорил. Ходасевичу, обретавшемуся на более высокой ступени социальной лесницы, не был известен этот культурный мем, и он понял его как вопрос о смысле бумаги. «Нууу, это постановление, подписанное самим Абрамом Лиссером.»,- манерно выговаривал Людвиг, словно разминал язык перед лекцией: «Данным постановлением к договору между баней и Азовским Банком, я Людвиг Ходасевич делегирован прочесть цикл лекций, который начать обязан сегодня, что утверждено начальником бани.» Все присутствовавшие в раздевалке прислушивались к разговору банщика с вызывающего вида фриком и, когда последний закончил про начальника бани, заинтересованно захлопали.
Ходасевич, как всегда, выглядел весьма импозантно. Во всяком случае ему так казалось, и вёл он себя, соответственно, будто так оно и есть. На сей раз Людвиг был облачён в серебристо-серую мантию, из под которой нахально выглядывали яркокрасные башмаки на массивном каблуке, на голове колоколом сидела алая вязанная шапочка с кисточкой и помпончиком. «Смотри-ка, Дед Мороз к нам в баню!»,- ткнул Кошмарный Заводилу локтем в бок: «Да где-ттто я его видел ...» Заводила пытался встать и приблизиться к Людвигу, но ноги не слушались. Он позвал: «Людвиг, Людвиг! Это я – Заводила! Я здесь!» Но! Губы его шевелились, он выдыхал аудиоволну, а звук, словно кто-то отключил простым поворотом тумблера. Не слыша себя, Заводила спохватился, что и звать-то Ходасевича не следует, так как тот занят, будет читать лекцию. А кроме того, Кошмарный уже налил. «Давай, давай!»,- зудил Шмерл: «Продукт согревается; жарко ведь ...»
Тонкими невидимыми струйками из парилки через помывочный зал, остывая по пути, горячий пар сквозь всякие щели и периодически отрываемые двери просачивался в помещение радевалки. Стало жарко и влажно. Людвиг этаким небрежным движением элегантно скинул серебристую мантию, вследствие чего он предстал перед контингентом в матросской тельняшке, и в правой руке его, как жезл, оказалась указка. Его шею обрамляла цепь из драгоценных металлов, к которой в виде искусного кулона были подвешены Скрижали Завета. Ходасевич взмахнул указкой, на конце которой зажёгся красный тонкий лазерный луч, и, как по мановению волшебной палочки, с потолка во всю стену спустился белый экран, и на баню, город и всю твердь земную опустился мрак. Ходасевич, возвышаясь над толпой на фоне светящегося экрана, ловко отстегнул Скрижали и с присущими ему плоскими солёными хохмочками стал читать «священный текст»:
«...Мойсей каталог составил как приличным людям себя вести... Десять пунктов, а управиться не могут... А мы тут с покаянием, искуплением... Вот если бы забыть все это Моня... Как будто никогда это не было... Вот ведь счастье какое... забыть...
... И покаяния не будет...Потому что нет такой вещи как покаяние... Нету такого чуства как покаяние... Голод есть... Боль есть...Страх есть... А покаяние это что..? Страх перед наказанием..? И искупления нет...Термины для лохов и попов...
- Вот ты равин... Община.. Вы тут чем занимаетесь..? Я имею в виду кроме того, что старым евреям хлеб раздаете, так еще и без масла... Вы тут… даже не знаю как обьяснить тебе козлу... еврейский дух или как бы историческое присутствие что ли сохраняете..? Я не понимаю... То есть понимаю, что правильно с одной то стороны... Жила тут публика... Осталось хозяйство брошенное... Подобрать надо...
...Но Вы то что чувствуете..? Вы кто такие..? Вы унаследовали что..? Пепел на крови... И возродить из этого супа хотите что..? Бульон с фрикадельками..? Вот я например... Как я должен себя здесь чуствовать... А...? Как я должен себя здесь чуствовать, майор израильской армии, еб вашу мать...
...Раком их поставить хочется, а не глаза к небу задирать и историю моего несчастного *банного народа с ними обсуждать... А общину разогнать надо с ее деятельностью...
...И скорбить в себе тихо, достойно, хранить тайну еврейской боли на земле чужой... Тихо... Так лучше крики слышны...
...Этот спектакль очищения местной публики в союзе с вами недостоен моих чуств, **ядь...
...В жизни этой чертовой все решает кто зайчик, а кто волк... А еще каждый зайчик в приятелях льва хотел бы иметь... А с другой стороны на какой **й, Моня льву в приятелях зайца иметь... Даже в сказках по идиотски выглядит, что лев зайцу помогает от волка отьебаться...
... А зайцы имеют интеллигентную привычку отвлекаться... Увлеклись духовной морковкой и игрой на скрипках и обосрались...
...Ведь трагедия народа моего на земле этой вещь сакральная и недоступна пониманию человеческому... В недоступности понять и обьяснить и есть ее сакральность... И не надо обставлять это цирковыми номерами...
... И если хоть один человек из тысячи поймет меня... Что я чуствую... Как я плачу один... Как я охуеваю когда со мной начинают говорить о заебаных и задушеных моих родных... Не знаю даже где их кости... Неважно кто начинает со мной беседы о делах Дьявола вести...
... Один человек из тысячи, Моня... Он, если поймет меня, то и поймет почему уцелевшие от печек никогда, слышишь Моня, никогда не рассказывали своим детям и внукам через что они прошли... Молчали они в своем ужасе нечеловеческом... И не оставлял их этот ужас до самой смерти...
...Я таких молчунов много премного видел , равин Моня...
У Ходасевича рот покрылся спекшейся слюной, как пеной у загнаного коня.
Сам он понимал, что бессвязные мысли и оборваные фразы напоминают рассеяную стрельбу из пулемета и в оцепенении не можешь прекратить пальбу пока не кончились патроны.»
В первозданном виде цитата из книги Markus Laskari. «Knocking on haevens door».
В продолжение всего чтения на экране появлялись, как-бы начертанные лазерным лучом жезла, слова читаемого Людвигом текста. Все уши ловили звук, а взгляды были прикованы к тексту. Однако, гениальные откровения г-на Ласкари Людвигу донести до контингента не удалось, ибо полная бредятина, затруднявшая проникнуть в их сокровенность, усугубилась словом «патроны». Кто-то в толпе контингента выстрелил в воздух хлопушкой, за ним другой запустил шутиху, осветившую помещение. Дело-то было накануне праздника «Йонинес», и некоторые запаслись этими «взрывпакетами» перед ночными народными гуляниями с поиском цветка папоротника.
Заводила проснулся, казалось ему, от оглушительного взрыва хлопушки. Он долго соображал прежде чем открыть глаза. А когда открыл, увидел - на самом деле со стола упала и с грохотом разбилась опол непочатая бутылка «Жигулёвского». Рядом посапывал Шмерл, соскользнувшим локтем своим столкнувший бутылку. Премилый человечек – весёлый банщик Тадеуш сладко спал на оборудованной для таких случаев лежанке. Заводила встал, отошёл от стола, походил между скамеек. Часы показывали четыре часа ночи. Все или часть, представлявших контингент бани уже давно гуляли в окретных лесах, разыскивая заветный цветок. Делать нечего. До утра далеко. Воскресные парильщики прийдут не раньше чем через четыре часа. Заводила опять присел, откинулся в уголок и не будя Кошмарного незаметно так очутился в лесу среди папоротников и множества людей. С холмика вдоль просеки, внизу Заводила видел мелькнувшую серебристо-серую мантию, на голове колоколом сидела алая вязанная шапочка с кисточкой и помпончиком. Это был Людвиг. Вдруг толпа подняла Людвига на руки и ну его качать. Это ОН! Это Он – наш Людвиг нашёл редкий цветок папоротника. Ура-а-а! «Мир тебе, о Людвиг! Мир и любовь!»,- радостно кричали голенастые девушки с толстыми косами светлых волос и венками полевых цветов, украшавшиих их прелестные головки: «Мы любим тебя, о Людвиг!» «Какие тёлки! Везёт же другу Ходасевичу!?»,- подумал Заводила, и его накрыла волна белой зависти.
А вечером того дня состоялся бенефис Людвига Ходасевича. В кафе «Неринга собрались все сливки общества. Людвиг всегда был с ними на короткой ноге и сегодня был рад их видеть. Декорированный цепью из драгоценных металлов, к которой в виде искусного кулона были подвешены Скрижали Завета и цветком папоротника в петлице, он сидел у рояля, окружённый синеглазыми светловолосыми красотками в декольте с высокими пышными бюстами (как он это любит) и наигрывал, что прийдёт в голову. Сейчас, играя американский блюз, на ихнем языке он хрипловато напевал почему-то о женщине, которая любит виски утром, любит виски днём, любит виски вечером, любит виски ... Далее слов не было. Очевидно вспомнил трагическую судьбу родных и близких.
Вот, такая вот история с географией и скрижалями.