Весь следующий день Евтихий с Вениамином просидели в «крестовой» комнате. Закрывшись от внешнего мира, старик и его молодой помощник сочиняли послание генералу Покотило. Ещё незаписанный на бумагу, один вариант за другим, отметались стариком. Ему не нравился нынешний стиль написания «просительных» писем, уж больно они напоминали мольбу к станичному атаману о выдачи свидетельства на нажировку баранов. Тут, старик Евтихий вспомнил о старинных свитках, хранящихся в переднем углу за иконой Николая Угодника. Он залез на скамейку, достал покрытые серыми тенётами бумажные трубочки и начал их разворачивать. Пробежав глазами по нескольким свиткам, он выбрал один и подал его Вениамину.
– Вот, Веня, читай вслух! – потребовал Евтихий. – Это старые люди графу Григорию Орлову писали. После усмирения бунта в 1772 году.
«Графам Орлову и Воронцову! – начал громко читать Вениамин. –
Сиятельнейший граф, милостивейший государь.
Вашему графскому сиятельству покорно и по – премногу благодарствуем за оказанные к войску Яицкому и к нам, нижайшим, в бытность нашу в Санкт – Петербурге, отеческия милости и милостливое наставление, чем все войско Яицкое столько одолжено, что во век свой за ваше графское сиятельство Бога молить долженствует. А что надлежит до здешних обстоятельств, о том не распространяем, а могут о всем обстоятельно донесть посланные от войска Яицкого поверенные Максим Выровщиков с товарищи, с которыми до Ея Императорского Величества и особливое челобитное послано, и о которой оные посланные также изъяснитца могут. В чем, да и в протчей войсковой прозьбе, вашего графского сиятельства войском Яицким всепокорнейши просим отеческую милость показать и милостливо о войске Яицком заступить, а показанных посланных поверенных не оставлять, которых препоруча в милостивую вашу протекцию, нашим нижайшем почтением и желаем всяких благ от Бога, остаемся вашего графского сиятельства милостивейшего государя, всепокорнейшия рабы».
– Когда наши казаки убили генерала Траубенберга и атамана Тамбовцева, Яицкое войско оказалось на пороге своей неминуемой погибели, – сказал старик Евтихий. – Благо, что старые люди были близко знакомы с графом Орловым. Вот, через него и уладили дело «малой кровью». Он, как раз из Москвы возвратился, чуму там усмирял. Императрица Катерина Лексевна, ему благоволила и, даже, в память его подвига ворота воздвигла в Царском селе с надписью «Орловым от бед избавлена Москва».
– А другой граф, Воронцов, он кто был? – наивно спросил Вениамин.
– Про другого графа, не знаю, – ответил Евтихий. – Прадеды были себе на уме, могли айналыпом идти. Мол, откажет нам в просьбе граф Орлов, так пусть знает, что мы, ещё, водимся с графом Воронцовым, да и челобитное письмо к Ея Величества Государыне Императрице Катерине Лексевне уже отправлено было. Пстрели – те, заразой!
– Так, что писать станем, Евтихий Харитоныч? – спросил Вениамин. – Мы, ведь, этого генерала Покотило, лишь, по газетам знаем.
– Правда твоя, Веня, – сказал Евтихий. – Он же, сразу после Пасхи нашего Наказного Атамана благодарил за поздравления. Вот, с этого и начнём письмо. Мол, получили от вас весточку и просим… Пстрели – те, заразой!
Евтихий Дураков начал перебирать в памяти всё, что можно было связать с генералом Покотило, которому покровительствовал Его Высочество, Сам Великий князь Константин Константинович. А, ведь, князь был не один у своего родителя. Был у него ещё старший брат, Николай Константинович, которого за кражу семейных драгоценностей сослали в далёкий Ташкент. И было это в тот год, когда уральских казаков – уходцев начали из ссылки возвращать. Великий князь, до того, семь лет «мыкался» по разным углам. Его в 1874 году осудили сами Романовы и удалили из столицы. А до того Великий князь успел поучаствовать в Хивинском походе. Евтихий помнил рассказы соколинцев: Ивея Марковича Доброй Матери, Ефима и Маркела Алаторцевых, великана Бонифатия Ярахты, как они не чаяли встретить у стен Хивы авангард Казалинского отряда, потрепанный в ожесточенных боях в пустыне Кызыл – Кум, во главе с Его Высочеством Великим князем Николаем Константиновичем. Великий князь тогда был удостоен ордена. Однако, как сообщил «старым людям» человек из Министерства Двора, на Великого князя Николая Константиновича давно «точили зуб». По закону Российской Империи, после смерти Николая I, престол должен был занять его второй сын, Константин Николаевич, родившейся в 1827 году, когда Николай Павлович уже был коронованным монархом. Старший же сын, Александр, родился до того момента, как его отец, Великий князь Николай Павлович, стал монархом или же был бы назначен наследником престола. После смерти бездетного царя Александра Павловича, занять российский престол должен был его брат Константин, но он уже в последний момент отказался от российской короны и место монарха занял его младший брат Николай Павлович. Об этом при Дворе открыто заявлял Великий князь Николай Константинович, что делало его для дяди Александра II и двоюродного брата Александра III «беспокойным лицом».
Старику Евтихию продолжали приходить на ум всё новые подробности из ташкентской жизни опального Великого князя Николая Константиновича. В 1886 году Великий князь приступил к орошению Голодной степи между Ташкентом и Джизаком, начав сооружение рукотворного канала. Местное население с опаской встретило эту инициативу Великого князя, поэтому на первых порах пришлось селить вдоль канала ссыльных уральских казаков и рабочих, принимавших участие в ирригационных работах. Вдоль канала возникло семь новеньких посёлков, именовавшихся «великокняжескими»: Николаевский, Конногвардейский, Романовский, Надежденский и другие. Казаки – уходцы часто обращались к Великому князю по самым разным вопросам своего быта, титулуя его «батюшка – князь» и всегда находили отклик с его стороны. Так, неужели, подумал Евтихий, Василий Иванович Покотило, многие годы прослуживший в штабе Туркестанского военного округа и, имевший покровителем младшего брата Его Высочества, был не знаком и не посещал роскошный дворец – усадьбу «опального» Великого князя в Ташкенте. Такого просто не могло быть. Вот, на этот факт и нужно сделать упор в письме к генералу Покотило.
«Ваше Превосходительство!
Милостивый государь, Василий Иванович!
Войско Уральское получило от вас весточку с благодарностями за поздравления по случаю праздника Семиреченского казачьего войска. Покорнейше просим Вас с вниманием выслушать есаула нашего войска Ахилла Бонифатьевича Карпова, выросшего в славном городе Верном, и, по возможности незамедлительно, дать ему ответ. Также просим передать наш самый нижайший поклон Его Высочеству Великому князю Николаю Константиновичу, с которым уральцы встречались в Хивинском походе, за Их благосклонность к нуждам наших уральских казаков – уходцев. Много наслышаны о богоугодных делах «батюшки – князя» в Туркестанском крае.
Простите, Христа ради!».
– Уж больно коротко получилось, Евтихий Харитоныч, – заметил Вениамин. – Ничего существенного по делу.
– Так, о деле генералу скажет есаул Карпов, на словах, – ответил Евтихий. – Ништо можно о делах в письме писать? Ништо наши прадеды не писали «о том не распространяем»? О делах «поверенные» доносили.
– Однажды наша сотня сопровождала из Самарканда в Ташкент нового генерал – губернатора Тевяшева, – вспомнил Вениамин. – От Самарканла до Джизака генерал ехал один. Там, по дороге место одно есть жуткое. Две скалы, а между ними узкий проход, «Ворота Тамерлана». Обычно, местные разбойники на этом месте караваны грабят. В Джизаке в карету генерал – губернатора подсел полковник Искандер, которого Тевяшев назвал «Ваше Высочество». Своими ушами слышал, ей Богу, не вру.
– Его Высочество Великий князь Николай Константинович, когда оказался в Ташкенте, то получил прозвание «полковник Волынский», – заметил дед Евтяй. – Потом стал называть себя Искандером. Видимо, по его протекции генерал Покотило оказался военным губернатором Ферганской области. Ведь, его Туркестанский генерал – губернатор Тевяшев туда назначил. Из самого Петербурга вызвал, где Покотило служил начальником Кадетского корпуса. Нешуточное дело…
– Ништо Великий князь с генералом Тевяшевым об этом всю дорогу до Ташкента болтали? – удивленно спросил Вениамин.
– Не болтали, Веня, а вели беседу, – поправил Евтихий. – Где ещё можно спокойно поговорить о делах, как не в дорожной карете. Ведь, в Ташкенте опального Великого князя, не иначе, пасут «глаза и уши» Государя.
– Ну и дела, – проговорил Вениамин. – Да разве такое возможно? Он же из Августейшего семейства! Разве можно за ними следить?
– Раз Его туда Августейшее семейство водворило, то можно, – ответил Евтихий. – Нам это только на руку. Никому и никогда генерал Покотило не расскажет о беседе с есаулом Карповым. Иначе, сам сможет неприятности заполучить за связь с опальным Великим князем. Будет молчать, как рыба, Василий Иванович. Так, что письмо можно считать сочиненным. Дело ноне за мною, как буду уговаривать Карпова исполнить поручение…
– Утро вечера мудренее, – сказал Вениамин. – Не переживай Евтихий Харитоныч, не откажется есаул от поручения. Ей Богу, не откажется…
Наконец то, есаул Карпов дождался своего часа, и старик Евтихий позвал его для беседы. После последнего испытания, которое Карпов посчитал не более чем «взятием на испуг», он виделся со стариком мельком, два раза. Всё недосуг было старику, всё куда – то он торопился. Вениамин то же ни разу не заговорил с есаулом. Карпову даже показалось, что против него снова затевается какая – то интрига, или ещё хуже, новое психологическое испытание.
– Проходи господин есаул, садись, в ногах правды нет, – пригласил рукой старик Евтихий. – Вот, ты человек грамотный, помоги старику разобраться с одной просьбой. Письмо недавно получил из Мухрановского посёлка, а в толк взять не могу, чего хотят верховские казаки. На, почитай, да рассуди по справедливости…
Карпов взял в руки листок бумаги, на котором плохими чернилами, да ещё и неровным почерком, на обеих сторонах листа, было написано обширное письмо. Есаул поднапряг своё зрение и углубился в чтение текста:
«Все мы казаки Уральского казачьего войска, отбываем как военную службу вне войска, так и различную службу внутри его, одинаково равно. По закону и войсковым постановлениям и землёю, принадлежащею войску, мы имеем право пользоваться все равномерно. Но вот в том – то и беда, что имеем право пользоваться, а не пользуемся.
Бедный казак, при всём своём желании, распахать многого не может: из положенной нормы, 20 десятин, он пашет всего 2 – 4 десятины. Состоятельные же и богатые пашут 20 – 50 десятин; значит, распахивают и землю, приходящуюся на долю бедняка. Хорошо ещё было бы, если бы бедный казак под засев 2 – 4 десятин из своей нормы в 20 десятин мог выбрать лучшую землю, но в том и беда, что ему остаётся земля самая негодная, истощённая, ненужная богатому. Это пришлось испытать всем бедным людям, не имеющим своего плуга. В августе, например, начинают пахать землю под перегар; каждый хозяин, имеющий свой плуг, спешит захватить землю получше, а бедный этого сделать не может, потому что нанять в это время никого не найдёшь, хотя давай цену втридорога. Вот и остаётся для бедного только та земля, которая не нужна состоятельным людям. Тоже самое происходит при осенней и весенней распашке. Не особенно давно тоже самое было и в лугах, когда богачи в 20 – 30 кос обкашивали бедного казака, но теперь, слава Богу, луга делятся на паи и травой каждый казак пользуется равномерно. Такое же пользование необходимо установить и в степи, как это у оренбургских казаков, то есть делить пахотную землю на паи. Тогда паши в какое хочешь время, как тебе любо, так и обрабатывай. Не будет тогда и ропота в отношении пахотной земли, как его нет при дележе лугов на паи. Ведь каждый казак нашей общины, службу несёт одинаково, значит и угодьями, принадлежащими войску, должны пользоваться одинаково, а это возможно только тогда, когда пахотную землю, как и луговую, будем делить на паи. Иначе, что не придумывай, в пользовании угодьями всех не уравняешь.
Необходимо пахотную землю делить на паи».
– Ну, что скажешь, Ахилл Бонифатьевич? – спросил Евтихий.
– Даже не знаю, что сказать, – проговорил Карпов. – Если будем судить по справедливости, то казак, написавший это письмо, во многом прав. Просто необходимо пахотную землю делить на паи.
– Так то, оно так, но эти дележки землицы на паи порушат вековые устои уральского войска, – возразил старик. – Испокон веков у нас земля, угодья, река Урал, вообще, всё кругом, принадлежат обществу. И всё пошло с его просьбы. Сначала луга поделили на паи, сейчас вот, уже, пахотную землю стали требовать для раздела, а завтра революцию велят принять. И всё во благо бедным казакам, то есть большинству нашего общества.
– Так, говорят же, что не будет ропота, как с лугами, – проговорил наивно и простодушно Карпов.
– Вот, также меня убеждал твой товарищ, Бородин, когда мы наблюдали у моста через Чаган, как подъехавшие свистунские казаки выкашивали траву вдоль дороги, на территории Уральской станицы. По его выходило будто бы, при разделе лугов постанично нельзя будет урвать то, что принадлежит другому. А по моему, кто смел, тот и съел. Отчего же не урвать в соседней станице, если есть на это возможность.
– Помню, Вячеслав Петрович рассказывал про этот случай, – подтвердил Карпов. – И про выгоду от раздела лугов рассказывал, что народ в войске прибавился, а естественные богатства сильно оскудели, вот казак и начал задумываться, где ему лишнюю копейку добыть. Оттого хлеб стал сеять и извозом заниматься. Мне и казак Фокин об этом дорогой сказывал.
– Как же, когда всего было в волюшку, и рыбы, и сена, и скота, то и казаку хорошо жилось, – закивал головой в знак согласия старик. – Но с годами и потребности казака заметно возросли. Богачи уже сами не косят, конными косилками обзавелись. Говорят, скоро и пахать не на быках станут…
– Увы, с годами всё меняется, Евтихий Харитонович, – заметил Карпов. – Это же, движение вперёд, прогрессом называется.
– Слышали мы про этот прогресс, чай не глухие, – проворчал Евтихий. – Не получится ли, что пахотные паи начнут иногородние богачи скупать? Ведь, с луговыми паями уже были случаи, когда своим станичникам было отказано, а иногородние за хорошую цену выкашивали траву, в чистую.
– Загодя, сложно сказать, – ушёл от прямого ответа Карпов.
– Пошто генерала Толстова прокатили на выборах в Думу, знаешь? – задал вопрос старик и тут же сам на него ответил. – Предложил генерал, Сергей Евлампиевич, дабы пополнять войсковую казну, сдавать пустующие земли в аренду иногороднему сословию. Нашлись многие противники этому и, вместо него на выборах, первым оказался бывший рыбовод Бородин. Не знал генерал Толстов простой истины: что хорошо было в других казачьих войсках, в Уральском не приживалось никогда. Вот и здесь, в этом письме, меня насторожило кивание в сторону оренбургских казаков.
– А чем же, наше войско отличается от других? – спросил Карпов. – Вроде, наши казаки наравне с донцами и оренбургскими казаками службу несут. И угодья у нас схожие, та же степь кругом.
– Не скажи, есаул, – проговорил старик. – Ништо одною службою сыт наш казак? У донцов и оренбуржцев, сплошь и рядом, общая межа с мужиками проходит. В Уральском войске такового нет. Вся земля у нас, и все угодья, принадлежат одной лишь войсковой общине. Иногородние у нас живут, исключительно, гостями. В последние годы им разрешили строить дома на нашей земле, пасти скот и ловить рыбу в отведённых местах. Так, им этого уже мало, они требуют для себя всё новых и новых прав. Прирост же числа жителей не войскового сословия, особенно в городе Уральске, так высок, что недалёк тот день, когда иногородних будет больше, чем казаков. Есть, отведённые Государем Императором, земли за Уралом в киргизской степи, вот и нужно иногородних жителей выселять туда, а не искать способы для облегчения их жизни на войсковых землях.
– Так, прежде чем выселять туда иногородних, нужно сначала с киргизами решить вопрос, – сказал Карпов. – В Бурлинском базаре чуть ли не до драк между ними и переселенцами доходит. Вице – губернатор Корбутовский уже и руки опустил. Говорит, не знаю, что и делать с киргизами.
– Ништо Наказный Атаман не может свою власть употребить? – проворчал Евтихий. – Распустил Родзянко киргизов, дальше некуда. Через него и все переселенцы норовят не за Уралом селиться, а на Самарской стороне, на войсковых землях осесть. Сегодня депутат Колотилин пытался доказывать, что иногородние имеют право на участие в управление хозяйственными делами войска и в пользовании войсковыми учреждениями, а завтра станет требовать для иногородцев права пользования войсковыми угодьями.
– Как бы не так, Наказный Атаман не допустит такого, – заверил Карпов.
– Не знаю, не знаю, – возразил старик. – Родзянко, даже, дело по Черхалу не смог решить в пользу казаков. Пошто его нам атаманом держать?
– Так, Атамана нам Его Величество Государь Император назначает, – сказал Карпов. – Разве мы вправе сомневаться в выборе Государя?
– Сомневаться, конечно, не имеем права, – согласился Евтихий. – Но повлиять на выбор нового Наказного Атамана, можем. Согласись, есаул, что весеннее черхалское рыболовство нынешнего года не оправдало возложенных на него надежд многих казаков. Опять мешали киргизы. Ставили сети, не там где нужно. А кто допустил это? Наказный Атаман! Это его малодушие – Родзянко – привело к тому, что киргизы изготовили большое количество сетей, поэтому и не хотели покидать Черхал сразу, по первому требованию атамана черхалского рыболовства. Лишь к 21 апреля удалось удалить киргиз с озера, причем в устье Большой Анкаты киргизы оказали сопротивление. Казаки месяц просидели на Черхале, то Пасха, то лёд ломался. Сено у киргизов дорогое. Одни убытки. Даже, на варево рыбу покупали у киргизов. Дожили, называется! Это только в рыболовстве, не говоря уже про другие стороны нашей жизни. Ведь, за всё в ответе был всегда и всюду Он, наш Наказный Атаман! Отец – надёжа!..
Есаул Карпов видел многие безобразия, которые творились в войске. Ведь, жалобы слышались отовсюду. Установленные законные правила нарушали как сами казаки – общинники, так и лица не войскового сословия. Далеко ходить не нужно. Например, с самой ранней весны на Бухарской стороне ходят, сказывали, до 300 лошадей на местности «Грачи», много пасётся и в других местах за Уралом. Общество это видит, а ничего против этого не делается, хотя станичный сход мог бы эти безобразия прекратить. Поэтому поводу происходят только споры между казаками: одни говорят, что надо заявить атаману станицы, чтобы он принял меры, другие возражают, что держать лошадей на дворах и покупать сено слишком накладно. Горожане – иногородцы также прекрасно вытравляют войсковые луга на Самарской стороне и даже на Бухарской. Берут удочки и едут как – бы рыбачить, а на самом деле кормят своих лошадей. Обманом и лицемерием пронизаны все основные сферы общественной жизни. Карпов, за почти год нахождения в войске, слышал и про неправильные растраты войсковых денег Наказным Атаманом Н. В. Родзянко. Поэтому в душе он был согласен с Евтихием Дураковым, но вслух высказывать своё не удовольствие делами и самим Наказным Атаманом, не спешил.
– Евтихий Харитонович, мне бы с вами решить свой вопрос, да отправится восвояси, – сказал Карпов, пытаясь перевести разговор в другое русло. – В дела Наказного Атамана мне субординация не позволяет вмешиваться.
– Ладно, поезжай, – сухо проговорил старик, протягивая Карпову письмо, с которого у них началась беседа. – Письмо это отдай Солодовникову, пусть пропечатает в газете. Посмотрим, как сами хлебопашцы на него ответят.
– Так, что же по моему вопросу? – удрученно переспросил Карпов, взяв из рук старика письмо Мухрановского казака. – Бородин сказал: без вашего «жалам» не браться. Аль не показался? Не томите душу, скажите прямо.
– Не спеши, есаул, всему своё время, – проговорил Евтихий. – Старые люди скажут тебе «жалам», но после исполнения важного поручения. Да боюсь, сам заартачишься. Поручение чрезвычайно важное и тайное.
– Мне не привыкать исполнять важные поручения, – уверенно сказал Карпов. – Говорите, что нужно делать. Тайну вашу сохраню.
– Нужно доставить письмо в Верный, генералу Покотило, Наказному Атаману Семиреченского войска, – сказал старик. – Да передать на словах нашу просьбу: стать Наказным Атаманом Уральского войска.
– В Верный!? – громко вырвалось у Карпова. – С большим удовольствием! Пока же я на льготе, совсем без дела сижу. Так, что загвоздки с дальней поездкой не случится.
Евтихий долго и очень подробно объяснял Карпову, что ему нужно сказать генералу Покотило «на словах». Главными условиями были: искоренение конокрадства и скотокрадства, а также не вмешательство в хозяйственные дела Уральского войска. За это войско обещало свою поддержку в делах размещения переселенцев и усмирения киргизов. Как добиться встречи с Покотило, Карпов должен решать сам, прибыв на место. Для покрытия дорожных расходов, а также для возможного подкупа чиновников в городе Верном, Карпову выделялась огромная сумма в три тысячи рублей. Деньги были из общей кассы старых людей, поэтому никаких расписок Карпов не писал, а лишь дал честное слово тратить только по прямому назначению.
– Ништо с тобою Вениамина отправить? – спросил Евтихий. – Он служил в Самарканде, дорогу до Ташкента знает. Поможет управиться с делами и в самом городе Верном.
– Нет, это лишне, – заявил Карпов. – Я справлюсь один.
Годы службы в Отдельном корпусе пограничной стражи не прошли для Карпова даром. Он освоил приёмы рукопашного боя, научился мастерски орудовать ножом, но самое главное, усвоил уроки тайной слежки и умения уходить от неё. Всего этого нельзя постичь, не научившись разбираться в перипетиях людских судеб и особенностях человеческого характера. Его принципом стал девиз: «И один в поле воин». Поэтому он отказался брать с собою Вениамина, одному, как бы сподручней и проще. В Верный решил взять фотокамеру, чтобы заодно снимать родственников и запечатлевать на память любимые места своего детства.
В среду Карпов отправился в Уральск. Казак Фокин остался доволен их поездкой и весело подгонял своего каурого коня. Ему посчастливилось два раза поучаствовать в рыбной ловле на севрюжной плавне, теперь его улов, хорошо просолённый, покоился в холщевом мешке, пристёгнутым позади тарантаса. Жаль, что пойманные им севрюги оказались яловыми. Однако, сей факт не испортил его хорошего настроения, и он пел удалую песню. А есаулу Карпову в голову лезли стихи, и он принялся их рифмовать.
Прощай Яик – златая воля,
Душа и сердце казака!
Мне не видать родного поля…
Прощай, кормилица река!
– Старик Евтихий так заморочил мне голову, что какая – то несуразица наружу выпирает, – подумал Карпов. – Собственно, почему несуразица? Всё очень логично и понятно.
Прощай – же, степь моя родная
И рать воинственных сынов…
Прощай, дружина удалая,
Станица славных казаков!..
За две недели пребывания в посёлке Соколинский, Карпов успел и душой и сердцем прикипеть к своим новым знакомым. При всей своей строгости, Евтихий показался ему милым непоседливым стариком, а его племянница, добродушной и словоохотливой тётушкой, с оладьями. И Вениамин – этот несчастный урядник, оставшийся круглым сиротой по вине разбойника – киргиза. Молодец и образованный, а вынужден служить старым людям. И, что удивительно, его вполне устраивает такой образ жизни…
Прощайте… слёзы так и льются…
Вы, как живые, предо мной
И к вам мечты мои несутся,
И сердце просится с тоской.
И где – бы ни был я, – но всюду
Я буду близок к вам душой,
И тосковать безумно буду,
Как сын о матери родной!..
В четверг всю дорогу была пасмурная погода, а ближе к ночи зарядил проливной обложной дождь и путники завернули на ночлег в Мергенев. Наевшись жирной джурмы, под два стакана водки, тут же улеглись спать, а рано утром были подняты громкими криками разъярённых казаков. С утра был праздник Вознесение Господне. Вот казаки, после заутрени в местной единоверческой церкви, пошли всей толпой на киргизские кибитки, и в один миг их разнесли.
– Марш на Бухарскую! – скомандовала толпа. – Чтобы к вечеру никого не осталось в посёлке, а кто останется – покидаем в Урал!
Как позже узнал Карпов, будучи в Уральске, к ночи киргизы выбрались все до одного из Мергенева; кражи в посёлке прекратились. Ещё, в последний день мая вышел приказ Наказного Атамана за № 452, гласивший:
«Несмотря на неоднократные подтверждения, некоторые станичные атаманы к приговорам об увольнении казаков первоочередных полков в отпуск или на льготу не прилагают сведений об имущественном и семейном положении названных казаков, что указывает на крайне небрежное отношение к делу. Требую под строгой ответственностью атаманов станиц, чтобы означенные сведения прилагались.
Атаману Мергеневской станицы за представление не по форме составленного приговора об увольнении казака Азовскова в отпуск, объявляю выговор.
Наказный Атаман Генерал – лейтенант Родзянко».
Молва пошла по войску, будто бы мергеневского станичного атамана, урядника Краденова, таким образом, за жестокое изгнание киргизов из посёлка Мергеневского, наказали.