Б Е Г С Т В О
Я пытаюсь хитрить. Чтобы чаще отдыхать, метров
двести преодолеваю почти бегом, хотя под ногами камни,
колдобины, пыль, не дай бог споткнешься и загремишь с таким
грузом за плечами. Потом сразу же валюсь на траву, выползаю
из-под вязанки и жду, когда возникнет из-за бугра моя бабушка.
Сначала появляется мерно колышащяяся крупная вязанка дров,
затем в несколько ярусов клетчатые кофты разной длины и
потом клетчатая же юбка. Это был её стиль, говорили, что
типично греческий, деревенский, кантри, что называется. Тогда
я снова подползаю под свою вязанку, впрягаюсь в веревки
стягивающие ее и бегу с ней очередную дистанцию.
Каждая следующая пробежка короче предыдущей,
потому что разболтанная вязанка становится все тяжелее, а
сучья все глубже впиваются в спину. А это солнце, оно ж печет,
язык царапает нёбо, пот по спине затекает во все щелочки ниже
пояса и всё это горит и зудит.
Парфена отдыхает всего один раз, в середине пути,
в одном и том же месте, в надежной тени от зарослей ажины.
В центральной России эта колючка с черными в пору своей
спелости чуть продолговатыми ягодами неповторимого
вкуса и аромата называется ежевика.
Вязанку во время привала с себя не снимает, садится
с ней на плечах возле пригорка, на котором и пристраивает
свой груз, потому что так вставать будет легче. Это место мне
тоже нравится. Здесь всегда наберешь ажины для киселя,
поохотишься на хамелеонов. В кустах они зеленоватые, а в
придорожной пыли желто-серые.
На ветке старого граба так и осталась с весны
свернутая в несколько колец прозрачная, штрихованная в
сеточку почти невидимой паутинкой как крылья стрекозы,
старая кожа змеи. Бабушка знает породы местных змей и не
боится их.
Она полулежа, с закрытыми глазами что-то
нашептывает. Может быть, молится, может, не одобряет моей
походной тактики. Может быть, как часто признается в последнее
время, вспоминает своё детство, свою родину, дом в селении.
Она происходила из семьи понтийских греков, тех
чьи предки покинули континентальную Древнюю Элладу
на территории Балканского полуострова и веками селились
на свободном побережье Понта Эвксинского, как некогда
называли греки Черное море.
Обживали плодородное побережье от нынешней
Болгарии до Крыма, скифские степи Приазовья, Западный и
Северный Кавказ. Ну, а на северо-восточном побережье
полуострова Малая Азия вплоть до нынешнего Батуми они
жили с древних времен.
Потом, как известно, Византия была покорена
Османской империей и все местное христианское население,
преимущественно понтийские греки и армяне, подпали под
многовековое турецкое иго. Здесь-то, как я уже говорил
ранее, в Турции, в небольшом приморском селении вблизи
города Керасунд, и появилась на свет божий моя Парфена.
Ей едва исполнился годик, когда в отношениях между
двумя недобрыми соседями, Россией и Турцией, на территории
сопредельной, особенно интересующей нас, произошли
события мирового масштаба.
Речь идет о мирном договоре, заключенном в 1878 г.
в местечке Сан-Стефано, что в западном пригороде тогдашнего
Константинополя. Этот договор венчал очередную
русско-турецкую войну. Согласно договору к Российской
империи отошли турецкие земли с городами Ардаган, Батум,
Карс, Баязет, расположенные по соседству с Керасундом.
Турки ожесточились в ответ. Участились погромы,
резня христианского населения, к каковому относились греки
и армяне. А близость России (временная, по убеждению турок,
и в этом они оказались правы) раздражала мусульман, делала
их всё более нетерпимыми и агрессивными по отношению к
иноверцам.
Но, вера - верой, ненависть - ненавистью, а миром,
по Вильяму Шекспиру, правит любовь. В одиннадцатилетнюю
гречанку, дочь соседа Пантелеймона Парцалиди влюбился
великовозрастный турок, краснобородый, как их называли
христиане.
Ясно, что свадьба с турком облегчила бы жизнь
семьи в мусульманской стране. И состоялся обряд сватовства
на турецко-греческий смешанный манер. Но отец будущей
невесты попросил годовую отсрочку свадьбы, ссылаясь на
её юный возраст и необходимость соблюдения греческих
национальных свадебных обрядов.
Я понимаю: обычаи, раннее созревание, горячий юг.
Но все равно, ей же только одиннадцать. И тут я вспомнил
рассказ классика (стыдно забывать имена классиков) об
английском офицере, в эпоху колонизации Индии несшем
службу в каком-то западном штате этой страны. Он близко
сошелся с местным раджой, охота на тигров и прочая экзотика.
Когда срок службы в колонии закончился англичанин
засобирался в Великобританию. Согласно обычаю друг
раджа сделал ему скромный подарок, маленький гарем из
четырех девочек погодков от восьми до одиннадцати лет.
Офицер не мог отказаться от царского подарка и увез
наложниц на свою родину.
Здесь он сначала почувствовал себя неловко из-за
реакции негодующего пуританского общества, а потом взял,
да и влюбился. И в кого бы вы думали? Если вы, читатель,
не такой же старомодный пень, как я, то вы угадали. Правильно,
он безумно влюбился в самую младшую. И любовь, как
утверждал классик, была взаимной, а классикам можно верить.
Вот они женщины, все они без возраста, когда дело доходит до
любви настоящей.
А теперь главное. Отсрочка Пантелеймону была
нужна для подготовки побега всей семьи в соседнюю Россию,
страну единоверцев, христианскую, который он задумал с
момента того самого сватовства.
Я восстановил по разрозненным бабушкиным и
старшей её дочери Ларисы рассказам приблизительный маршрут
беглецов. Первая попытка была поспешной и потому неудачной,
хотя вполне понятно нетерпение, стремление как можно скорее
освободиться от приблизившейся вплотную опасности.
Их настигли на половине пешего перехода от Керасунда
до Трапезунда. Они едва прошли 30 верст за два дня пути по
крутым лесистым склонам, избегая нахоженных тропок. А ведь
кроме отца, матери, двух юношей-сыновей была еще девочка,
она же невеста, и её 4-х месячный брат.
В лесу они наткнулись на пастуха, турка, а дальше
сработал деревенский телеграф. Бить не стали, вернули, а
присмотр за семьей суженой ужесточили.
Вторая попытка была подготовлена основательно.
В ней принял участие родственник, рыбак. Он согласился на
своей фелюге доставить их к довоенной границе с Россией в
районе теперешнего Зеленого Мыса, поселка рядом с Батумом.
Только там, в христианской России, они видели свое
спасение от бесчестья. Риск был велик. Во-первых, немалое
расстояние, около трехсот верст пути. Во-вторых, еще совсем
неизвестно какая погода застигнет беглецов в открытом море.
Фелюга это беспалубная посудина с одним парусом
четырехугольной формы. В штиль она будет дрейфовать, почти
оставаясь на одном месте, в таком случае её легко обнаружить
и настичь. В штормовую погоду она, конечно, менее заметна,
имеет хорошую скорость, но и значительно больше подвержена
стихии. И все же это была единственная в их положении
возможность оторваться от преследователей.
Они рискнули и побег удался. Беглецы высадились
во время шторма далеко за Батумом. Об этом хорошо
позаботился хозяин фелюги, издавна рыбачивший в этих
местах. Искупавшись поневоле в море и помокнув под
проливным, но коротким дождем, которым знамениты эти
субтропические широты, они повалились прямо на берегу и
уснули, прижавшись вкруговую друг к другу.
Проснулись от плача младенца и ночной прохлады.
Сначала двигались преимущественно лунными ночами. Днем
присматривались, осваивались. Оказалось, что местное
население и по одежде, и по языку не отличалось от того,
рядом с которым они жили на родине. Помогало знание
турецкого языка. Потом пошли не таясь, днем. Закончилась
Аджария, а вместе с нею и турецкий язык.
Началась Абхазия. К тому времени весь восточный
берег Черного моря, после Адрианопольского мирного
договора 1829 года перешел во владение России. В том числе
Сухум, Гагра, Геленджик. Местные жители, абхазы, принявшие
христианство, и армяне, бежавшие от турецкого геноцида,
дружелюбно относились к пришельцам.
И все-же оставался страх, безотчетный, гнетущий,
который и гнал их все глубже и глубже в Россию, гнал до самого
Новороссийска. Я думаю, что осели они именно здесь еще и
потому, что само название города их, наконец, успокоило и они
решили, что здесь их спасение.
А вот почему они так и не приняли русского
подданства до самой своей смерти мне уже спросить не у кого.
Скорее всего, это было далеко не главным для них в ту пору,
потому что ничего не меняло в их жизни. Важнее было стать
на ноги, ведь у них не было ни жилья, ни даже мало мальских
средств к существованию.
Однако через много лет, в тридцатые годы, а
особенно в годы войны и сразу после нее, тайная эмиграция
предков трагически отозвалось на судьбе их наследников.
Свою собственную судьбу я никак не могу назвать трагической,
просто та жизнь, которая не состоялась, была бы абсолютно
другой судьбой совсем другого человека.
Но вот один только период жизни старшей дочери
Парфены Ларисы. До войны она уже жила в Москве, и в её
паспорте в графе "Гражданство" стояла отметка черной тушью
"Без гражданства". Это значило, что её не защищала
Конституция СССР, не защищали законы, действующие в
стране, и она была лишена права на участие в выборах.
К началу войны ее эвакуировали, как ненадежный элемент.
После окончания войны она вернулась в Москву
и, не помню с какой периодичностью, но дважды в год, как
минимум, ездила по повестке на площадь Дзержинского в
Министерство Государственной Безопасности, теперешнее
КГБ на той же площади, но под дореволюционным названием
Лубянка.
Здесь всякие мелкие начальники, помурыжив ее в
длинных молчаливых очередях перед маленькими окошками,
в которые и голову-то просунуть было невозможно, вдоволь
поиздевавшись над ней, все же ставили печать о продлении
срока действия паспорта. Она осознавала, что каждая
следующая поездка может окончиться ссылкой, и это в лучшем
случае.
12 ноября 1952 г. её вызвали внеочередной
повесткой. Такого еще не бывало и именно это показалось
особенно опасным. Будучи абсолютно уверенной, что
возвращаться домой ей больше не придется, она
приготовила узелок в белой тряпице со всем необходимым на
первое время.
Но вернулась, вопреки самым страшным ожиданиям
раньше, чем обычно, улыбаясь и одновременно плача, и
размахивая с порога своим новым паспортом. Говорить не может,
только показывает нам раскрытый паспорт, а в нем в той самой
страшной графе черной тушью роскошным каллиграфическим
почерком выведено "Гражданство СССР".
Мне всегда почему-то казалось, что именно тогда
она и заболела сахарным диабетом из-за того колоссального
нервного потрясения, от которого и умерла 10 июня 1973 г.,
ровно через неделю после моего тридцатишестилетия и через
три месяца после моего первого инфаркта.
продолжение следует: http://www.proza.ru/2019/01/31/1473