мадам и ванда

        Жизнь и приключения валашского шляхтича Мадама Дубодракова в Иркутске      и Енисейской провинции
       Наш герой рождён быв в начале иль средине 30-х годов оьмнадцатого столетия, в небольшом городке Крайова Валашского княжества. Своему престранному имени он был обязан матушке, коия, пребывая во дворянском звании (хоть и с зело скудными средства-ми), решила таким манером оттенить романно – латинские корни своего рода. Виделись ей в сём прозвании Версаль и Король-Солнце, мечталось о галереях Лувра и соборе Парижской богоматери. Впрочем, по-французски говорила она неважно, а иных инород-ных наречий и вовсе не ведала, двух слов связать не могла. А вот в родной грамоте была зело сильна, да и в математических науках превзошла многих именитых соседей. И сын ея, с детства любивший чтение премного разнообразное, знал не токмо четыре правила арифметики. Умел возводить числа в квадрат и куб, а также извлекать корни из оных, правда, самых простых. А также мог начертать формулу и график простейшей числовой связи (мы теперь это называем линейной функцией, y = ax + b), и в геометрике имел познания основательные.
         Отец нашего шляхтича был как бы (официально, как сказали бы в наше время) славя-нского племени, то ли болгарин, то ли босниец, а то и какой гайдук из Подгорицы или с Ускюбских гор. Однако сам Мадам, особливо на склоне лет своих, утверждал, что был он грек-фанариот из Галаты, близ Царьграда, а эдакое словенское прозвище приял по необ-ходимости, и ужо в зрелых летах. Оне с другами тайком, в Родопских горах скупали хилое сребрецо – погоревшие оклады и мятые кресты, потемневшие донельзя ложки и кубки, а главное старые деньги всех времён и народов, неизвестного веса и состояния. Добычу оне литровали в заброшенной церковке среди лесистых гор, возле шумного ручья под развесистыми дубами да елями. Место было глухое, гайдучье, дров да точильного камня вдоволь, а ручей, преграждённый запрудою ещё в византийские года, исправно двигал кузнечные меха, молот, плащильный стан да обоюдоострый резак, что мог при нужде рассечь дубовый кряж в локоть толщины. Там же, в подвале, тиснением очищенного серебра фабриковали пиастры, ни по какой стати не уступавшие выбитым на столичном монетном дворе изрядными мастерами, порой привечаемыми самим султаном. Вот на этом-то наши тайные мастера однажды чуть и не погорели. В Стамбуле нарубленные кружки-заготовки для денег клали прямо под стемпель, не заботясь о боковой грани монеты. А грек наш готовые кружки перед чеканом клал в разъёмное кольцо, отчего гурт их приобретал гладкое и равномерное состояние, приятное для рук и для глаза. Делалось сие отнюдь не от заботы о качестве пиастров – просто при чеканке в кольце стемпеля не перекашивались, износ их был менее, да и бракованных кружков выходило совсем ничего. И вот раз подручный сего фанариота, на базаре в Сизиполе, от менялы услыхал шутливую похвалу своим денежкам. Мол, таких пригожих да ровных он и в Царьграде не видывал. Шутка шуткой, да и сам грек ужо слыхал подобные отзывы. Посему решил он немедля, сменив прозвание своё, переехать подальше от тяжёлого взгляда султанских визирей. Валахия в сим плане приглянулась ему вдвойне – господарь и его судьи вершили все дела, окромя государевых, сами по себе, нимало не заботясь прошлым своих подданных, среди коих сомнительных персон было куда как премного. А с другой стати, обычаи были при-вычными, языки местные также, да и деньги знакомы. Ну а новое фамильное прозвание служило маскировкой, да сразу по двум резонам – дабы сойти за славянского отпрыска, коих вокруг было множество, а заодно и скрыть своё дворянство, ибо зажиточным просто-людинам тогда в Валахии жилось куда привольнее, чем бедным шляхтичам.
       Когда Мадаму исполнилось осьмнадцать лет, родители его вознамерились переехать в Россию, где, по слухам, императрица Елизавета Петровна охотно давала балканским выходцам изрядные наделы богатой землицы. Отец нашего героя вынул из тайника свои дворянские грамоты и отправился на разведку, сперва к русскому посланнику в княжес-тве, а затем и в Киев. Слухи подтвердились в совершенстве, и в скорости ихняя семья уже приобрела, по гетманскому рескрипту, девяносто десятин чернозёмной степи к северу от Белгорода. Место было дикое, не шибко людное, ибо ещё недавно ходили здесь казаки да крымские татары. Но казаки уж полвека как верой и правдой служили русскому царю, а крымчаки после походов Б. Миниха и П. Ласси столь присмирели, что за Перекоп и торговать ездили не зело охотно. Так что можно было собираться в путь-дорогу. Но не успели переселенцы выехать из Крайовы, как жизнь ихняя круто переменилась. По смерти старого князя господарем Валахии был поставлен знатный фанариот, состоявший с героями нашей повести в дальнем родстве. Он немедля предложил отцу Мадама занять место своего секретаря, ибо прежний с новым князем работать не пожелал. Но преду-предил сразу же, что для старшего сына места по службе нет, да и вряд ли когда-то будет. А жить на родительском иждивении, без всякого дела, вполне взрослому недорослю было бы совсем не к лицу.
       Так и вышло, что ко двору князя явились родители с трёмя младшими отпрысками, а Мадам с земельной грамотой и изрядной суммой денег отправился на восток. Новые пенаты пленили поначалу его не очень. Народу вокруг почти не жило, и хоть прекрасной земли окрест было вдоволь, найти работников оказалось мудрено. Даже Белгород, центр наигромадной губернии, напоминал большую деревню, и людишек здесь проживало куда менее, чем в родной Крайове. Но пребывало в городе и изрядное светское общество, коего и сам губернатор не чурался. Был он гвардии секунд-маиор, в крымском походе полком командовал, а при воцарении Елизаветы Петровны шёл в первых рядах супротив Иоанна Антоновича. И быть бы ему полковником, а вскорости и енералом, да подвела маиора любовь к крепким напиткам. По случаю коронации он так зело набрался, что на балу задирал не токмо девок и юных дам, но и почтенных матрон, невзирая на мужей оных. А опосля второго менуета, упав в беспамятстве посередь залы, так до утра и не очухался. Зело осерчав, придворные, особливо дамы, просили матушку – императрицу упечь злыдня в острог, или уж сослать куда подале, в Якутск али в Верхоянск. Но государыня, помня маиоровы заслуги, милостиво посадила оного выпивоху губернатором в Белгород.
      У губернатора собирались обыкновенно чиновники его канцелярии, офицеры местного гарнизона, атаманы казачьи, да окрестные купцы. Пляски, гордо именуемые танцами, слу-чались редко, а вот попойки, обзываемые пирами, происходили по любому поводу, да и вовсе без оных. Дешевизна съестных припасов в тех краях была необыкновенна, особливо Мадама изумляла осетровая икра, коию казаки почти задаром привозили с Дона и с Волги. А уж тыквы там, дыни или арбузы и за еду не считались. Вот молодой барашек или телок – другое дело, но и их достать можно было задёшево. А уж солёные огурцы, квашеная капуста и чеснок, лук в маринаде подавались к каждому блюду как непременная закуска, ибо всем блюдам обыкновенно сопутствовали штофы, полуштофы, бутыли и бутылки. Хотя местность считалась степной, по рекам и оврагам произрастали отменные леса, в коих родилось несметное множество грибов. Их сушили, жарили, вареные рубили сечка-ми в корытцах на прекрасную грибную икру, а паче всего солили, во всех мыслимых и не очень видах. Мадам, в родных краях не привыкший к такому изобилию, да и собирали там только белые, шампиньоны, да рыжики в Трансильванских горах, только молча охал и ахал от превеликого изумления.
     Насчёт же культурных препровождений всё обстояло куда более бедно. Купцы и казаки больше играли в зернь, офицеры и чиновники в карты. Все старались исправно обжулить партнёров, но токмо сие удавалось весьма редко. Ведь игроки знали друг друга как облуп-лённые, и чужие, равно как и свои, козни предвидели заране. Мадам быстро усвоил все бесхитростные уловки местных плутов, а вскорости стал наипервейшим игроком во всех игрищах. Ему много помогало и пресолидное цифирное образование, о коем прочие завсегдатаи губернатора и мечтать не могли. Месяца через три наш иерой даже положил себе за правило – более осьми рублёв за день, даже и в особливо большой компании, не выигрывать, дабы народ не печаловать столь сильно. А ежели приходилось играть не в Белгороде, а на отшибе – с купцами на ярмарках, с казаками в пограничных крепостцах али с местными помещиками в их вотчинах – Мадам свои прибыли ограничивал трёмя рублями, а то и парой. Да ещё из оного выигрыша старался прикупить к столу какой-то снеди или выпивки, дабы проигравшим обидно не было. Года полтора всё шло нормально, новоявленный помещик за сие время кое-как обустроил свою усадьбу, насадил шесть десятин отменной пшеницы и небольшой садик возле своей хаты. Наш иерой подумывал уже и о женитьбе, присматриваясь к местным невестам, да покамест никто ему особо не приглянулся. Летом же и осенью и вовсе стало не до мадамок, урожай родился отменный, и Мадам с трудом нашёл потребное число работных людей для уборки и обмолота. Токмо зимой, когда занесло степь снегами, можно было отдохнуть, в Белгород прокатиться, по соседям проехаться. Сперва всё шло привычным образом, но на следующий вечер после Рождества Мадам, увлёкшись, выиграл у секретаря губернского суда почти двадцать руб-лёв, и не совсем честным образом, хотя оное никто доказать не смог, ни тогда ни позже. Секретарь закатил скандал, страсти накалились, запахло поединком. Губернатор сие дело пытался обратить в шутку, самолично и через окольных увещевая спорящих, но ничего не добился. Судейский чин, чуя свою правоту, грозился ехать в Питер, подавать жалобу на несносного малолетка. В общем, пришлось властям наказать новоявленного помещика, но не шибко грозно, ибо в душе большинство публики было на его стороне.
          Мадаму Дубодракоффу предписано было отправиться в ссылку, в Сибирь, в город Иркутск на пятилетний срок. Имения его не лишили, и даже выигранных денег вовсе не отобрали, мол, в дальней дороге лишняя копейка всегда пригодится. Да и времени на сборы ему дали аж четыре дни. Повздыхав и наругавшись вволю, наш иерой собрался в долгий путь. Всё лишнее продал, обстановку самую нужную упаковал в телегу, коию запряг тройкой коренастых степных тяжеловозов, а сам двинулся верхами на хорошем скакуне, той породы, из коих лет через тридцать выведутся орловские рысаки. В дороге наш путник не торопился, лошадок берёг, да и себя. Хотел было в Москву заехать, погла-зеть на Белокаменную, да уж больно не по дороге было. Зато имел честь лицезреть и обой-ти Симбирск, Пермь, Екатеринбурх, Тобольск и Томск, не считая иных, мелких станций. Наконец, через месяц с хвостиком, ясным зимним днём, Мадам прибыл в Иркутск. Там ему сразу повезло с устройством – городскому голове срочно понадобился помощник, что мог бы и бумаги переписать, и сметную ведомость составить, и прошение рассмотреть. Тот, что служил ранее, совсем уже постарел, а намедни, сломав руку, и вовсе стал к делам негодный. Служба была необременительной, для жилья наш ссыльный нанял полдома прям возле приказных палат, в центре города. Изба была тёплая и просторная, дрова и провизия зело дёшевы, особливо всякая рыбина. В Белгородских краях Мадам поотвык от сих блюд, а такого изобилия он и на Дунае не видывал. Сперва невольный переселенец побаивался сибирских морозов, но не так страшен оказался чёрт, как его малюют. Воздух был прозрачен и сух, Солнце светило чуть не кажный день, а ветры бывали крайне редко, не в пример степям Белгородским. Только раз, в самый лютый мороз, когда аж замёрзла ртуть в единственном в городе термометре, у входа в больницу, Мадам пару дней ощущал некое неудобство.
        В городе, при Гостинном дворе, богатые купцы устраивали балы, именины и протчие праздники, почище Белгородских. И сам город был поболе, и куда оживлённее. Здесь схо-дились торговыя пути из южных степей и с пушного севера, с запада и с востока. Жёны и дочери купецкие и чиновничьи щеголяли в собольих и песцовых шубах, в шапках бобро-вых и беличьих. А уж всякого кожевенного товару было в городке видимо-невидимо. Наш ссыльный быстро перезнакомился с местным обчеством, и вскоре стал своим человеком на всяческих празднествах. Токмо в картишки он теперь играл зело осторожно, лишь в самыя безобидные игры, и более двух – трёх рублёв никогда в выигрыше не набирал. Зато много поглядывал на иркутских невест, надеясь хоть тут устроить своё личное счастие. Но прошло полгода, даже и более, и никто нашему шляхтичу не приглянулся. Он уж и многия окрестные места объездил, когда с казёнными поручениями, а когда и так, токмо в своё удовольствие, но никого не присмотрел. Как-то уже в ноябре, по густому снегу, отправили нашего стряпчего в Енисейск, тогдашнюю столицу всей Средней Сибири. Его недавно сделали центром новой, Енисейской, провинции, и вот теперь новоназначенный губерна-тор собирал сведения об окрестных землях у своих подчинённых. По приезду городок Мадаму понравился не шибко, особливо супротив Иркутска. Он подробно и обстоятельно доложил Григорию Матвеичу, вождю новой провинции, об делах иркутских, ответил на массу вопросов и удостоился губернаторской похвалы. Тот намекнул даже, что вот мол, надобно будет вскоре канцелярию нормальную создать, так что его посетителю есть над чем поразмыслить. Впрочем, говорилось всё сие сугубо расплывчато. Закончив дела, наш странник отправился в трактир при постоялом дворе «Енисейский кедр», утолить голод, отдохнуть и на местную публику поглядеть. Оное заведение считалось наилучшим в горо-де, и уже в три часа пополудни тут было весело и оживлённо. Насытившись как следует и осмотревшись, иркутский посланник решил познакомиться с посетителями поближе, но те сперва чурались незнакомца.
       Тут он заметил у дверей парадной залы семейную пару с двумя детьми, сыном и доче-рью. Они явно были иностранного звания, хоть и говорили по-русски вполне правильно и быстро. Кстати, глава семьи как раз заговорил о делах административных, попеняв, что центром провинции не назначили Иркутск, город, столь славный во всех отношениях. Мадам изящно раскланялся с собеседниками, и горячо присоединился к вышесказанному мнению. Он мол, тоже иркутянин, и с сожалением видит сей выбор, не в силах его одоб-рить. Разговор оживился, обсудили окрестные места, посудачили про иные города и веси, и дружно решили, что лутче родного Иркутска ничего нет. Потом поговорили на темы домашние, а когда наш иерой угостил соплеменников цимлянским вином, коие тогда было всем в новинку, то в знак благодарности был приглашён на семейный вечерок, скромный и без формальностей. Сие было очень кстати, ибо Мадам от парадных нарядов уже слегка поотвык. Наутро он три часа провёл за подбором подарков всем членам приглянувшегося семейства, но отнюдь не зря – сии презенты были встречены восторженно, а Ванда, так звали молодую барышню, прослезилась даже. Назавтра, закончив все дела, наш ссыльный вернулся в Иркутск, но как только туда же прибыли и его новые знакомые, их встречи возобновились. Отец семейства, как оказалось, был знатным польским шляхтичем, и уго-дил в Сибирь за оппозицию королю Августу, союзнику Петра Великого. Потом страсти мало-помалу улеглись, и уже в конце царения Анны Иоанновны можно было бы и домой возвертаться. Но семья прижилась на новом месте, хозяйство наладилось, и по зрелому размышлению охотников воротиться в Полесскую глушь совсем не нашлось.
           Ванда была девица симпатичная, росту высокого, характера спокойного и доброже-лательного. С детства приучилась она к полезной работе и немудрено, что нашему отше-льнику сия барышня сильно понравилась. И он ей, хоть и не сразу, но приглянулся, ну а родители панночки были от валашского шляхтича в полном восторге. И не прошло и семи месяцев, как наши герои сыграли свадьбу, хоть и по православному обряду, но с некими особенностями, кои, впрочем, широкая публика и не заметила. А именно, уже после венчания знакомый пастор, тоже из ссыльных, прочитал молодым католическую молитву по-латыни, дабы ублажить новых польских родственников. Всё прошло наипрекрасней-шим образом, зело были довольны и родственники, и гости, да и все протчие, на оной церемонии присутствовавшие. Потом молодые счастливо и беззаботно, насколько сие позволяла обстановка, стали жить-поживать в Мадамовых покоях, собирая нужные в хозяйстве мелочи и готовясь к рождению первенца. Но как хорошо известно ещё со времён Соломоновых, всё в жизни хорошо не бывает, скорее наоборот. Не прошло и полугода семейного счастия наших молодожёнов, как выявились в их жизнии некие трудности. А именно, Енисейский властитель, укомплектовав своих приказных, нашёл, что на роль евонного секретаря, самой, так сказать, ключевой фигуры в губернском управ-лении, нет ни одной подходящей рожи. И он, по зрелому размышлению, решил пригла-сить имянно нашего героя на сию должность. А дабы тому переезд из Иркутска, да ещё и с супругой, не был столь обременительной тягостью, купил Мадаму за казённый счёт отличную усадьбу, на брегу енисейском, недалече от городской церкви, где уже шестой год с блеском и необычайным искусством ораторским, проповедовал отец Онуфрий, один из лутчих выпускников Славяно-Греко-Латинской академии. Мадам с оным Онуфрием сдружился ещё в первый свой приезд в Енисейск, и оне всегда встречались с радостию, хоть и не всегда благообразной. Да впротчем, молодым здоровым хлопцам лишний щтоф выпить – не столь и большой убыток. Так что переезд в Енисейск, можно сказать, был подготовлен по всем правилам стратегии и тактики.
          Наш ссыльный, однако, долго раздумывал, прежде чем покинуть уютное иркутское гнёздышко. Уж больно не хотелось ему покидать насиженных мест, где и родственники жены, и многия друзья обитаются. Но всё решил случай, а точнее ходатайство губерна-тора провинции, коий чувствовал, что просто так Мадама подвигнуть на хлопотное переселение куда как непросто. И он, написав на высочайшее имя прошение, выхлопотал у Елисаветы Петровны не токмо полное прощение Вандиных родичей, но и компенсацию им за сибирскую ссылку, в виде обширного поместья у Негорелого, что под Минском. И заодно расширение Мадамовых угодий белгородских аж на сорок десятин, кои соседям, губернии и казне всё равно и даром нужны не были. А поелику наш шляхтич всё ещё пребывал в ссылке, управление той вотчиной поручалось пока что родителям его жены. Мадам немало посмеялся над сими чиновными увёртками, но им перечить не стал. В конце концов, Иркутск и Енисейск рядом, к друзьям всегда прокатиться можно, что потом и бывало не раз. Ну а иметь своих людей на Белой Руси, да и присмотр за белгородским поместьем, тоже неплохо, да и навестить их при нужде не так уж трудно. И поломавшись для приличия ещё недельку, он со вздохом начальственное предложение приял. Собрал не торопясь обширные пожитки, и по первопутку тронулся в Предивинск, где предпола-галось переправляться через реку. Там ещё прождали пять дней, ибо Енисей никак встать не мог. Но вот наконец лёд стал крепок, аки скала, и лихие упряжники мигом перевезли Дубодракоффых на левей берег. А там уж до города было недалеко.
          В Енисейске супруги прожили более двух лет, причём Мадам более шлялся по окрестностям, нежели сидел в провинциальной канцелярии. Губернатор ворчал по сему поводу, но толком возразить не мог, ибо в своих разъездах его протеже работал за двоих и принёс массу пользы начальству. Ну а в приказной избе и так есть кому бумагу марать. Ну а наш иерой с самого начала полюбил сии поездки, и чем дальше, тем более. Особливо ему понравились холмы и горушки по правому берегу Енисея, бурные речушки среди густой тайги, что раскинулась во все стороны до горизонта. А вдоль рек и ручьёв тянулись отменные луга, где прокормить десяток коров и сотню овец было зело просто. А в тайге белки, олени, а местами и соболя сохранились, стреляй не хочу. Мадам при отъезде из Крайовы получил от отца в подарок кремнёвую двухстволку, тяжеловатую, но с отмен-ным боем и отменно надёжную. Под Белгородом он иной раз стрелял лисиц и зайцев, как-то ходил на волков, удивляя местных охотников точным и резким боем своей фузеи. Но тогда сие было забавой, а тут охотой и прожить можно, хотя бы долгой зимою. А летом и так дел полно будет. Словом, решил как-то наш ссыльный, что пора ему вернуться к поместной жизни, и чем скорее, тем лутче. Но покамест об сим и речи быть не могло, губернатор свово секлетаря ценил, и отпускать на вольные хлеба отнюдь не собирался. Только к концу второго года мадамова служения нежданный случай помог ему судьбу свово семейства на будущее немного прояснить.
           Старший брат Ванды, Михаил, поработав лет пять по разным канцеляриям, решил пройти курс наук во вновь открытом только что Университете Московском. Пару раз быв отчислен за буйный нрав и зловредные словопрения, всё же закончил оный курс, опосля чего занялся приисканием себе достойного местечка. Западная Русь ему не шибко нрави-лась, в Иркутстке же свободных вакансий не было, ни в градоначальстве, ни у приватных лиц. Он списался с Мадамом, и тот, зная Михайлу за человека грамотного и расторопного, присоветовал ему податься в Енисейск. Мол, мы всё равно вскорости на хутора двинемся, вот и займёшь моё место. Дела тут нехитрые, зело много ездить по провинции надобно, так тебе сие не в тягость. Характером вспыльчив, так сие нестрашно, владыка наш Григорий Матвеич и не таких видывал. Михайло согласился, ибо ему-то, в отличии от Мадама и Ванды, Енисейск всегда был и мил, и люб. Особливо нравилась ему одна купецкая дочь, но живя под Минском, али даже в Первопрестольной, он никак её повидать не мог. А тут такая оказия проявилась! Пришлось, правда, ему прожить почти полгода простым обывателем, покамест они губернатора убедили, что оный минчанин али ирку-тянин вполне способен нашего ссыльного шляхтича заменить. За сей срок Михайла успел даже и обжениться на приглянувшейся девке, и приличную избу себе прикупил. Матвеич долго испытывал нового претендента на всевозможный лад, но в конце концов признал со вздохом, что он вполне сгодится для столь важной должности. Мадам почти неделю возил его по окрестностям, показывал, где и что. Потом передал дела, объяснил все тонкости, познакомил с новыми сослуживцами. Наконец, всё было улажено и сговорено, отец Онуф-рий при близких и друзьях благословил нового секлетаря, а наши герои стали собираться в дорогу. В дальнейшие годы оне часто виделись с Михайлой и его родичами, куда чаще, нежели с иными родственниками. Токмо вот Мадам, зная характер своего преемника, никогда о своей коммерции с ним не говорил, разве что о пустяках. А то сболтнёт, осер-чась или выпимши, где не попадя, пусть и без умысла, то, что сторонним и не надобно знать. А таковых вещей с годами набралось преизрядно. Сперва наш отшельник хотел Енисейский дом сохранить, да денег на обустройство было маловато, пришлось сию доб-ротную избу продать. Впротчем, заплатили за её изрядно.
       Для проживания Мадам подобрал удобное местечко на правобережье, верстах где-то в восьмидесяти от Енисейска. Там широкая и быстрая речушка, приток Большого Пита, широкой петлёй огибала высокий мыс, не заливаемый полой водою при самых сильных потопах. Место было ровное, с прекрасной землёю, рядом заливные луга и отличный лес, и на дрова и на строение зело годный. Вокруг, сколь хватало глаз, теснились вершины Енисейского кряжа, местами крутые и скалистые, а большею частию пологие и плоско-вершинные. От дома в двадцати шагах, в неглубокой лощине, протекал ключ с отличной водой, не замерзавший в самые лютые зимы. Камней на фундаменты хватало с избытком, а рядом с усадьбой, на склоне ближайшей горушки, нашлась мощная жила чистейшего известняка, опосля обжига дававшего отличную известь. Сперва наши поселенцы соору-дили большой и удобный сарай, в коем и жили до скончания постройки дома. Изба же и по сибирским меркам вышла зело просторной, правда, зимой топили её не всю, часть как бы была летней. Такие постройки Мадам не раз видел в приенисейских деревнях и сёлах, и по зрелому размышлению они показались ему самыми удобными по местному климату. Через год соорудили и второй сарай, для коров и овец, а первый приспособили под зерно, дрова, сено и для хранения всяческого инвентаря. В избе, в обширной пристройке, глава семьи устроил мастерскую, в коей он точил ножи и серпы, правил косы, строгал и шли-фовал доски, ковал гвозди и протчие мелочи. Засим у старого сарая сделали дровокольню, и на первое время усадьба приобрела вполне приличный вид.
        Года через три после переселения окончательно установилась и численность нашего семейства. Всего у Мадама с Вандой было трое детишек, по тем временам не шибко и много. Сыновей назвали Матфеем и Яношем, но чаще называли просто старшим и млад-шим. А вот единственную дочь Барбару чаще именовали Варварой, на московский лад. Хозяйство на новом месте наладилось быстро, не даром супруги к тому времени прожили в Сибири не один год. Наш иерой был слегка близорук, что не мешало ему ходить по тайге за белкой, а иногда и соболя добывать. Но очки он порой надевал, и не токмо при стрельбе вдаль, но и при чтении, а то и на базарном толчке. Это сбивало с толку иных промышленников, кои подсовывали ему порченные шкурки. Но Мадам, сняв очки, тут же уличал все дефекты, ибо вблизи, как и всякий близорукий человек, все мелочи видел пре-восходно. Енисейские холмы и горушки не шибко стесняли нашего селянина в таёжных походах, Трансильванские Альпы, по коим он лазал в юности, были куда обрывистей и круче. В первое время плоховато было с пропитанием – хлеб имелся токмо ржаной, а обилие мяса не возмещало нехватки овощей, и особливо фруктов. Но сии препоны были временными, и с каждым месяцем жизнь становилась всё лутче. Токмо вот зимою бывало скучновато жить на хуторе, вдалеке от городов и иных крупных селений. Супруги ездили, вестимо, по окрестным друзьям, особливо в Енисейск, к отцу Онуфрию, к губернатору на Рождество и на Пасху, да и к иным бывым сослуживцам. Весной и летом работы бывало невпроворот, но к ноябрю падал глубокий снег, и опять наших героев тянуло на публику. Мадам не однажды мечтал вернуться в Енисейск, заняться коммерцией, да жалко было бросать удобное место. А тут ещё вскрылись презабавные обстоятельства.
      Недалече от их дома, на большом горном ручье, имелась изрядная золотая россыпь. Ея не раз пытались промывать местные старатели, да всё без толку. Металл там был зело мелок, и проходил чрез самыя хитроумные шлюзы. Наш иерой сперва не верил, что мол, на энтом ручье много золота, только достать его мудрено. Но повозившись изрядно по берегам, да по каменистому руслу, понял, что тут и впрямь богатство немерянное. Но как его взять? И он вспомнил, что отец его, ещё в Родопских горах, промывал золотичные пески раствором некого родана (по-нашему, роданид калия), к которому добавлял немно-го гашёной извести. И сию смесь надобно продувать воздухом часа два, ежели не более, смотря по богатству песка. Большой бочёнок родану батюшка отдал свому первенцу ещё до отъезда к господарю, и тот исправно возил его за собой по всей России. Хотел не раз выбросить, да больно жалко было, а вот и пригодился. Мадам попробовал, всё вышло наилучшим образом. А выделять злато из сего раствора полагалось железом, Дубодра-кофф-старший для того брал стружки и опилки у местных кузнецов, в обмен на бутыль ракии ему дозволяли хоть пуд сих отходов изъять. А тут как быть? Железом те края Енисейские были небогаты, везли его из Братского острога, где работал небольшой завод. Пилы, косы, плуги и топоры местные кузнецы по большею части делали сами, они же из братской проволоки мастерили отличные гвозди, не мягкие, но и не ломкие. Вот старые гвозди и были основным мелким ломом, наидешевейшим железным сырьём. Зело они ржавые, чистить надобно… ну дак гвозди в хлеву росчищать – не песок мыть в тайге. Вот ещё родану жалко, но батюшка молвил как-то, что можно его возродить поташем. Он есть в золе, но из ёлок да пихт много не сфабрикуешь; впрочем, Мадам быстро вспомнил, что за рекой есть уголок степи, почти придунайской, с редкостным обилием полыни. А в золе ея поташа три четверти будет, кабы не боле, и очищать сей продукт вовсе не надобно. Так что всё вроде бы нормально будет… с Божьей-то помощью, да и с большим трудом. Оста-валось немногое – получить потребные разрешения и документы, а главное – договори-ться с губернатором, дабы он сему делу посодействовал, но за самой работой особливо не следил, сочтя предприятие мелким, и особой выгоды не предполагающим, наипаче в ближайшие годы и времена.
      К вышеозначенному сроку с продовольственным питанием в семействе Дубодракофф дело совершенно и окончательно наладилось. Мадам, пару лет назад побывав в Тобольске, привёз оттудова полведра странных созданий – ни корней, но семян, ни плодов. Сей фрукт назывался картофель, родом был из Америки, рос в земле на корнях неказистого куста, и отличался отменным вкусом в варёном и жаренном виде. Нашим иероям, включая и отроков, овощ понравился, а когда оне прознали про его обильную продукцию, решили ознакомиться с заморской диковинкой наивозможно поближе. Глава семьи быстро пристрастился к дивному корнеплоду (слово картошка тогда вовсе не было в ходу), и скоро нашёл странному овощу наиудобнейшее место. По правому берегу речки (местные упорно называли её ручьём, но по представлениям Мадама поток глубиной не мельче аршина и шириной от 5 до 8 саженей, да ещё на равнине, хотя бы и предгорной, никак не соответствовал ручью), у подножья крутых холмов, змеилась супесчаная полоса, вестимо бывшее ложе древнего потока. На оной террасе наилучшая рыхлость почвы счастливо сочеталась с её изрядным плодородием, и посаженный на пробу картофель дал урожай сам-пятнадцать аж на четырёх с хвостиком десятинах. И сию площадь при желании можно было упятерить, да вдобавок и без особых затрат. И иные растения худо-бедно прижились на енисейской почве. И вот однажды Мадам, собрав все свои бумажонки, отправился в главный город огромной провинции. Губернатор принял его любезно, и даже попотчевал хорошим Кяхтинским чаем, но узнав о задумке своего бывого секретаря, зело был удивлён. Он-то сию местность знал, и оную россыпь считал за наихудшую по всему краю, ежели не по всей земле Российской. Однако наш иерой давно уж обдумал свою речь пред начальственными очами, и не оплошал.
 - А что ж мне делать-то, ваше превосходительство? На белке особливо не разбогатеешь, а за соболем бегать по буеракам да чащобам… с моими-то глазами! А не дай бог очки потеряю, так за новые энтих соболей пяток отдать придется, кабы не дюжину. А так хоть какой, да достаток обещается, и жинка довольна будет.
- Да, пожалуй, ты прав, братец, дай Бог вам удачи и всяческого прибытку. А с всяким продовольствованием у тебя как, не околеете в столь дикой местности?
- Да не должны, Григорий Матвеевич, всё ж две коровы и овец изрядно. Овёс родится преотменный, лошадки мои жрут, да радуются, да и другим перепадает. С хлебушком, однако, туго, ну да разберёмся. Зато вот картофель родится изрядно, ну, окрест ручья зело супесчаная площадь, как раз под него. И нам, и бурёнкам вдоволь. И репа есть, и редис, а главное лук с чесноком. Ваш лекарь истинно правду говорил, мол, в тайге без лука и чеснока не жить, особливо зимой. Ну вот, моя жинка ужо пудов двадцать заготовила.
- Да, энто вы молодцы, однако, не пропадёте в тунгусской чащобе. А за рекой, кстати говоря, отличные луга есть… ну не луга, а нечто степное. Там полыни полно, твоим овечкам зело вкусно будет. Мадам охотно согласился, в душе отметив огромную пользу сей полыни отнюдь, и не только, для овец и баранов. Они ещё поговорили на разно отвле-чённые темы, и лишь через два часа расстались, зело довольные друг другом. А через пару дней Мадам прокопал по россыпи первую канавку, и вот уже забурлил от ножных мехов диковинный раствор в его чане, растворяя благородный металл.
       И всё вышло донельзя лучше. Земля на россыпи была зело рыхлая, копалась легко, и перелопатить за день хоть целую сажень было не шибко трудно. Родан золотишко сжирал как зверь, только знай гони воздух мехами в чан, да во время подсыпай известь. И выде-ление злата оказалось несложным, здесь любая железная дрянь шла на пользу. И даже обильная ржавчиной, так что пропадать в хлеву за чисткой гвоздей Мадаму совершенно не пришлось. Зима в тот год выдалась ранней и зело снежной, и ужо через две недели опосля рождества Богородицы работать на россыпи стало невмоготу. Но Мадам не унывал – собранного за лето металла, по сдачи в казну, хватило на сто с лишком пудов ржи, много разной мануфактуры и обиходных предметов для дома и хозяйства, да ещё осталась преизрядная сумма. Часть ея отложили на чёрный день, а на остальное у знакомых тунгу-сов накупили мяса и шкур разнообразнейших, от зайцев и лисиц до лосей. А также гусей и уток, яиц оных же, а по зиме и белок, горностаев, колонков, да и немного соболей. Для выделки кож и ремней Мадам приловчился употреблять экстракты из ивовой коры и не-ких степных растений, особливо из их корней. А в одном распадке наш промышленник нашёл жилу преотменных квасцов, коими дубил шкуры пойманной али обменянной живности. Три пуда оных квасцов Мадам отвёз в Енисейск, где обменял на косу, нож, два серпа, две пилы – лучковую да двуручную – и отменный кованный колун, коим полуар-шинные кедровые поленья рубились со свистом. Сперва, он, правда, в горячке сломал две рукояти, прежде чем нашёл подходящую, из свилеватой, упругой и твёрдой берёзы.
       Кстати сказать, про лук и чеснок губернский лекарь вещал не для красного словца. Он столь рьяно внедрял в народную мысль осознание их пользы, что и на званных обедах у губернатора оные пряности поедались в превеликом числе. Все к тому привыкли, а поели-ку их ели равномерно и дамы и кавалеры, никто и на резкие ароматы не жаловался. В дальнейшие годы Мадам и Ванда, много путешествуя по стране, терпели даже некие неудобства при отсутствии привычных корнеплодов. Мадам ворчал не раз, что ежели бы столичные насельники, и протчие обыватели городские к западу от Камня, не брезговали столь полезными продуктами, то и вид бы имели не столь хилый и бледный.
         По весне, лишь слегка подтаял песок у реки, наш иерой рьяно принялся за работу. Но тут одолели его некие сумления и тревоги. Теперь, зная досконально место и отработав все мелочи, он за сезон мог добыть куда более, чем в прошлый год. Но как сие объяснить публике, все же знали, что россыпь сия убогая и трудная в работе? Можно, конечно, часть песку обменять на припасы у неудачливых золотишников, но они обычно уж зело бедны. Да и не задерживались в тайге надолго всякие неумёхи да лентяи. С разбойными же шай-ками связываться было опасно, ежели только по мелочи, да изредка, а от таких гешефтов прибытку много не наберёшь. Да оные шайки редко забредали в такую глушь, более промышляя вдоль Сибирского тракта, да по долинам больших рек. Можно квасцов поболе продать… но не шибко, а то кто-то да поймёт, что Мадам на жилу напал. А найти тот распадок будет не трудно. Надо будет, вестимо, шире лесными промыслами заняться, дабы не зависеть сколь можно от капризов природы и человеков. Но и с золотишком что-то придётся решать, но как? И вот раз пришла Ванде такая мысль – взять в аренду ещё одну, али несколько, россыпей похуже, самых завалящих, а работ там не вести. Ну, лишь для виду покопаться пару деньков, а добычу расписать по всем участкам. Но таких мест было мало, и всё более в далёких местах. С трудом нашли вёрстах в сорока ручеёк, на брегах коего лет пять назад некий тунгус нашёл пару хилых самородков. В Енисейске сперва и не поверили, что там можно что-то нарыть, но потом решили, что сие дело Мадама – хочет возиться с этакой небылицей, так и пущай.
       На сию небылицу списали полпуда песку за сезон, а хотелось бы втрое больше, али не вчетверо. Но увы… И тут Мадаму пришла счастливая мысль – коль нет в округе подходя-щих мест, надобно оные создавать самим. Золото из родана осаждалось крупное и отме-нно чистое, правда, зёрна его были зело угловаты, непохожи на россыпные. Но металл-то мягонький, и обкатать его в бочёнке с железными шарами оказалось куда как просто. Ещё пару недель ушло на закопку сих зёрен в нужных местах, ну а потом обе «россыпи» (на большее пока не решились) были обнаружены нашим старателем, якобы после зело дол-гих и упорных поисков. А на следующий год сподобились отыскать и ещё одну. На сим пришлось остановиться, ибо окрестные обыватели, вдохновлённые сими открытиями, толпами шлялись по тайге, копаясь часами во всех подходящих и не очень местах. Так что  Мадаму, как бы невзначай, пришлось не раз рассказывать, что свои навыки он получил от отца, знатного рудознатца, коий мог отыскать хоть смарагды на соседнем поле. Но долго ещё золотая лихоманка носила многих по скалам, чащобам да буеракам, пока, наконец, народ не успокоился совершенно.
        На добытые таким путём средства Дубодракоффы на крутом горном ручье соорудили солидную мельницу, где приспособились молоть муку для всей округи. Там же обкаты-вали золото для пущей схожести с россыпным, измельчали квасцы и прочую нужную ме-лочь. Та же мельница качала воздух в чаны с раствором и сам раствор, и воду из родника в усадьбу. Но и двух лет не прошло, как у нашего иероя опять образовался превеликий избыток ценного металла. А тут ещё открылась война с пруссаками. Мадам, побывав в Екатеринбурхе, с удивлением узрел, как воспрянули уральские заводчики. Чуть ли ни у каждой рудной жилы ставились домницы, отливались, катались и ковались пушки, ядра, картечницы, оси для лафетов, стволы ружейные да корабельные якоря. Сам он уже давно присмотрел и обследовал рядом со своею усадьбой изрядный прожилок магнитного желе-зняка. Руда была преотменная, и копать было неглубоко. Но Мадама допрежь сего смущал малый сбыт железных изделий в губернии, ибо и народу тут жило с гулькин нос. Теперь же, когда уральцам было не до кос и топоров, он надеялся на некое оживление в сей отрасли. Но шли месяцы, и всё оставалось по-прежнему, даже и Братский завод особливо производства не поднимал. А тут ещё пошли по империи слухи о болезни императрицы, и что, мол, наследник ея, заполучив престол, тот час же заключит с Фридериком мир. А при этаком реприманде енералы особо на полях битв и не горячились, так что и иные заводики на Камне стали хиреть и вовсе закрываться. Пришлось железное дело отложить до лутчих времён, и спешно сочинять новые прожекты.
         Но ничего путного придумать не удалось, и тем паче было неясно, как же излишнее золото благополучно сбыть. Чего только не сочинялось в долгие зимние вечера, но по зрелому рассмотрению сии идеи оказывались негодными. Впрочем, одна-то мыслишка у Мадама была, но уж больно сие было опасно. Он помнил, как его папаша фабриковал отличные пиастры почти на коленях, в маленьком холодном подвале, и не в столь дикой местности. Но то было серебро, сделанное миллионными тиражами, а теперь пришлось бы возиться с куда более ценными и редкими вещами. К тому же рисунок на пиастрах был зело примитивен – надписи с именем и пышным титулом султана, и с указанием места чеканки и ея года, вестимо, по лунной хиджре. А на червонцах надобно изобразить портрет императрицы, да на другой стороне двуглавый орёл во всех подробностях. И само собой, куча надписей, включая латинские инициалы начальника монетного передела, а то и автора портрета государыни. И размер кружочка куда менее, чем у пиастров, и металл зело мягкий. И кстати там ведь не чистое золото, а сплав с медью, её два золотника на фунт. Точнее от полутора до трёх, смотря от года и достоинства денежек. Ну достать-то полпуда меди нетрудно, а сплавлять? Печь нужна и процесс долгий, и мешать надо долго, вестимо, иначе металл разнородный выйдет. И чем-то его присыпать поверх, а то медяшка выгорит, да и злато угореть может. Для печи можно подвал сделать, и проход туда тайный прорыть, да только сие зело хлопотно. А коль поймают, сидеть всей семьёй на каторге, до самого отбытия на погост. И судя по рассказам беглых, дело сие недолгое.
  Трудно сказать, как повернулось бы дело, но раз перед Пасхой принёс Мадаму знакомый тунгус диковинную железяку. Была она тверда, отменно тяжела, и не ржавела ни под сне-гом, ни под летним дождём. Но к магнитному камню липла не хуже обычных гвоздей. Наш старатель, дав туземцу топор из лучшей демидовской стали и два фунта пороху, наказал собрать все такие куски, обещав превеликую награду. Выяснилось однако, что металл сий страшно редок, и находят его лишь далеко на Севере, где летом не гаснет Солнце, а зимой по месяцу стоит тёмная ночь. Там на берегу большого холодного озера, у подножья невысоких гор, издавна добывали медь, плавили отменно богатые руды. Их даже возили в Мангазею, ещё лет сто назад, ну чуть боле. На сопках же тех плавильные ямы остались от древних лет, когда ещё и железа не знали, зелёно-синие наплывы с ва-лунов счищали каменными лезвиями. Только вот работать там трудно, зима лютая, снега насыпает по два аршина, леса почти нет. Лето коротко, а лёд на озере иной год до конца и не тает, а вот гнуса и мошкары полно. И земля хоть и твёрдая, но под самой маленькой печкой за два – три месяца проваливается на фут – другой. Из съестного там только морошка да вороника растёт, ни лосей ни медведей нет, и олень редок. И вода плохая – из тех каменьев течёт ржавая жижа с противным запахом, едкая, не токмо шкуры и деревя-шки, но и железо разъест. Впрочем, до озера недалеко, и в соседних речках, за пару вёрст в сторону, вода вполне нормальная.
        О литейном дворе в бывшей Мангазее Мадам знал, и обещал наградить не токмо того тунгуса, но и его братьев, отца и старшего сына, лишь бы они помогали в поисках. Тот ушёл довольный, но ничего не обещал, мол дело, однако, шибко трудное. Тем не менее, поработали туземцы на совесть, и в конце сентября доставили ещё восемь диковинных кусков, от трёх золотников до фунта весом. И это всё, что смогли отыскать на тех сопках, на пространстве две на три версты, ежели не более. Ну всё, так всё, и на том спасибо. Довольные оплатой тунгусы разъехались по тайге, собирать белок и соболей на ясак, а наш иерой взялся изучать сии самородки, чем-то похожие на золотые. И почти сразу же нашёл, что сии штуковины бывают двух видов. Одни магнитны, зело твёрды, но заметно легче других. Но и те, и иные весьма огнестойки – Мадам соорудил маленький, но мощный горн, в котором легко плавилось самое чистое железо, но магнитные куски в таком жаре лишь слегка темнели и размягчались по краям. А немагнитные и вовсе не менялись ни видом, ни весом, даже при двухчасовом самом яром нагреве. Может, сие и не металл вовсе, а особый минерал, зело редкостный? Но куски оные плющились и ковались и в листы, и в тонкую проволоку, сплавлялись с золотом, а частию и с железом, и с медью. Мадам не пожалев денег (впрочем, расплатился он, весьма удачно, неучтённым песком), выписал из столицы объёмный труд, «Основания металлургии и рудных дел», сочинение Михайлы Ломоносова. Тогда он ещё не был напечатан, пришлось читать список, наспех составленный в канцелярии Академии наук и художеств. Но и там о подобных телах ничего сказано не было, и железо признавалось самым трудноплавким металлом, включая в оные и различные сочетания столь редкостных тел, как цинк и висмут. Может, сие были недавно открытые новые металлы, кобольд и никкель? Но про те было сказано, что оные легко растворить в крепкой водке или же в соляной кислоте, а тунгусские камешки не брало и самое крепкое купоросное масло.
        Мадам понимал, конечно, что многое в натуре ещё не познано, планета наша зело преогромна, и во многие места геогностики и не заглядывали. Вот говорят в Америке нашли какое-то белое золото, и никто толком не знает, что сие такое. И в Европе его пока не видели и в руках не держали, вот и петербургский академик о том курьёзе даже не упомянул. Знал наш рудознатец, что и в родных ему Трансильванских горах, по большей частию в серебряных и золотых жилах, иногда находили странные тела, блестящие, но хрупкие, при нагреве легкоплавкие, а в сильном жару улетавшие с едким дымом. Позднее химики назовут их селеном и теллуром. Но и эти штуковины на самоедский металл совсем не походили. Хорошо хоть зимой работы было немного, да и с той легко справ-лялись жена и дети, пока Мадам колдовал над своими каменьями. Но вот пришёл март, зело дождливый и тёплый, пора было приниматься за россыпь. Для очистки совести стар-ший Мадамов сын посетил Мангазейские руины, облазил остатки литейного двора, но подобных вещей не нашёл ни одной. Видно, и впрямь сей металл был зело редок, и вряд ли хоть какую пользу от него можно ожидать. Впрочем, те-то куски, что уже имелись, всё же пошли в дело – когда их сплавили с самым мягким железом, получилась превосходная сталь, твёрдая и очень гибкая, и почти нержавеющая даже в воде. Из ея смастерили несколько ножей и серпов, обеспечив себя оными инструментами на долгие годы вперёд. А обычные продали соседям по дешовке, всё ж какая польза. А тут вскоре приключились в России большие перемены, и наши герои надолго забыли странный металл.
      В конце декабря месяца императрица почила в бозе, и на престол взошёл ея племянник Пётр Феодорович, коронованный вскоре императором Петром третьим. Про него ходили всякия слухи, один страшнее другого, но сперва всё шло мирно. Новый царь заключил мир с Пруссией, отдав ей все земли, завоёванные в войне. Многия роптали по сему пово-ду, но Мадаму с семьёй сии места были решительно не нужны. А вот манифест от 18 фев-раля, О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству, нашим иероям совершенно не понравился. Не то чтобы они не одобряли сии вольности, но их задело, что личные дворяне не стали поголовно, али хотя бы выборочно, наследными. А уж Мадам-то считал, что таких как он, трудившихся денно и нощно на окраинах империи к её прибытку и благоденствию, поощрять надобно всемерно и ежечасно. И вот где-то в апреле решил наш золотопромышленник посетить столицу империи, где до того он ни разу и отродясь не бывал. Не то чтобы он рассчитывал как-то на злобу дня повлиять, но хотелось узреть хотя бы те места, где великие политикусы совершаются. Места он узрел, и не беспри-быльно – Мадам захватил с собой пару пудов неохваченного контролем золота, и тут оно, в отличии от Сибири, пошло на ура. Почему-то все считали, что песок, да ещё такой ровный и светлый, да превосходной пробы, подделать куда труднее, чем червонцы да дукаты. Из оных одиннадцать фунтов пришлось на долю Григория Орлова, бравого, рас-торопного и отважного артиллерийского офицера, ветерана Семилетней войны. Он с утра до ночи колесил по городу, что-то приуведомляя и с кем-то интригуя. И евонный брат Алексей, Преображенский сержант, тоже поимел фунта три тяжелого песочку. Мадам догадывался, что тут дело нечисто, но пока благоразумно молчал. Коли всё пройдёт на ура, и он в накладе не останется, пусть и с малым прибытком, но верным. А не выгорит – так деньги не пахнут, тем паче какой-то песочек, в коем и не всякий дурак, особливо столичный щёголь, драгоценный металл распознать может. А пока наш сибиряк, томясь от одиночества – он за прошлые годы крепко сросся с женой и зело скучал без её – гулял по столице, пил шампанское (он бы его назвал игристым) с гвардейцами, да ругал втихаря недоросля на престоле. Наконец, в иуле месяце, долгожданная революция свершилась – на трон села жена сего недоросля, Екатерина Алексеевна, которую тот час же стали величать матушкой и голубушкой, хоть и было ей неполных тридцать пять лет.
       Мадам в революции оной приял самое горячее, хотя и сугубо косвенное участие – он в ближайшем к казармам трактире усердно поил гвардейцев, кого «шампанским», а кого и хлебным вином, дабы оне без страха и упрёка шли в бой за государыню. За сутки, даже меньше, истратил без малого рублей семьдесят, но с явным прибытком – его труды были замечены, и за потраченный песок он получил куда более денег, правда, в основном медных. Ну так сей обмен ему, в отличии от столичных жителей, был токмо выгоден. И в потомственные дворяне всю его родню произвели без проволочек. Хотели было Мадама, сгоряча, как поклонника новой власти, губернатором сделать над всей Сибирью, да он решительно отказался. Мол, молод ещё, да и опыта почти что нет. А вот о своих заслугах в деле воцарения новой императрицы Григорию Матвеичу, вестимо через третьих лиц, донести не упустил. Понятно, что с тех пор во всей Енисейской провинции не было более уважаемых лиц, нежели дворянства из семейства Дубодракоффых. Его супруга, также побывавшая в столице в ближайшую зиму, склонялась было там и остаться, но мудрый муженёк её отговорил. Мол, куда лутче в своих пенатах быть королём, чем при дворе короля придворным, пусть даже и наипервейшим. А детей обучать можно и дома – вот он, Мадам, никаких школ и гимназиумов не посещал, а знает такие вещи, что и академикам не снились. Правда, с тех пор супруги, вдвоем ли, али с детишками, раз в три – четыре года наведывались в новую столицу, али в первопрестольную, на месяц другой. Сие бывало обычно зимой, когда в хозяйстве дел не так уж и много.
         А хозяйство оное при новом царствовании изрядно разрослось. Теперь наш герой не токмо имел два десятка быков и тёлок, целое стадо овец и коз, но и шесть – семь сотен оленей, что пасли знакомые тунгусы. Летом они уходили к вершинам окрестных гор, на гольцы, где изрядные травы и гнуса поменьше, а на зиму спускались в тайгу. Картошка, рожь и овёс обжили уж десятин тридцать у реки и чуть выше, и на сбор плодов земных Мадам нанимал порой до сорока душ всяких бродяг и питухов. Подрабатывали порой у него и отпетые ушкуйники, из самых тёмных разбойных мест. Наш хозяин знал, вестимо, про их занятия, но благоразумно помалкивал – мол, работают оне исправно, и плату берут умеренную. Тем паче, что оный люд за труды свои с охотой брал золотичный песок из избытков. Расплачивался он с ними и порохом, коий с неких пор стал делать понемногу на своей мельнице, благо серные залежи нашлись недалеко, на скалистом холме. Селитру же Мадам добывал в одной пещере, где испокон веков жили полчища летучих мышей. Вода туда не проникала, и повсюду лежал навоз, толстым слоем, иной раз по футу и боле. Его размешивали с золой в горячей воде, щёлок литровали через плотные тряпки, и по охлаждении из его выпадали нужные кристаллы. Ещё в первый раз будучи в Питере, наш старатель побывал на Охтенских заводах, и досконально изучил весь процесс фабрикации зелья, особливо необходимые меры предосторожности. Всё же Мадам никогда не делал порох большими порциями, зараз толок не более четырёх фунтов. И потом проветривал зело тщательно все комнаты и закоулки, мыл полы, полати и стены, дабы не осталась где-то пороховая пыль. Старые мастера предупредили его когда-то, что оная мякоть самое опасное, что есть на свете. И надо сказать, сколько лет не трудились Дубодракоффы над пороховым делом, ни одного взрыва не было. Пару раз случался пожар, но мелкий, без особых убытков, как-то отсырело полпуда зелья, раз сера оказалась грязной, пришлось селитру отмыть горячей водой, а остальное выбросить. Но это, согласитесь, мелочи, тем паче за восемьдесят-то с лишком лет работы.
      Огород с годами также у Мадама вышел преотменный, на две с лишком десятины. Там не только произрастали обязательные лук, чеснок, морковь, репа и капуста многих сортов, но и всяческие пряности – укроп, петрушка, сельдерей и золотой корень, что нашли когда-то в пойме одной речушки. Грибов здесь росло не менее, чем в дубравах белгородских, и сушили и солили их во множестве, по осени жареные по нескольку бочёнков заливали топлёным маслом, и всю зиму ели как бы свежие. Местные особливо любили грузди, ну а наш хозяин более жаловал рыжики, по старой привычке. Собирали в тайге и орехи, и кедровые ядра скоро стали важнейшей частью дубодракоффского пропитания, так же как и красная рыба и икра. В парнике зрели преотменные огурцы, а опосля турецкой войны прижились и золотые яблоки, на родине Мадама помидорами называемые. Он, кстати, в этой войне поучаствовал, командуя небольшим отрядом своих земляков, кои выступили на стороне русского войска, надеясь опосля баталии получить кой-какую мзду. И полу-чили ея изрядно, а их командир выслужил два ордена, а главное, в Родопских горах отыс-кал подвал своего отца. Из него он выгреб всё ценное, изрядно запаковал, и на двух телегах опосля заключения мира увёз к себе, в Сибирь. Служба же у оного отряда была зело лёгкая, они охраняли обозы от турецких партизан, да ловили башибузуков, отстав-ших от своих шаек. За всё время в отряде умерло двое от инфлюэнцы, а ранило лишь четверых, включая и самого начальника. Окромя отцовских железяк и помидорных семян, он привёз домой ещё кучу полезных вещей, включая и виноградные саженцы. Они, впрочем, на енисейских берегах росли очень плохо, зимой часто обмерзали, хоть их и прикрывали снегом слоем почти в аршин. Зато отлично росли смороденные и крыжовен-ные кусты, и местные яблони-китайки, хоть и с мелкими плодами, радовали народ урожаем. И степная вишня, хоть и подмерзала в особо холодные зимы, исправно снабжала хозяев душистыми ягодами. Из плодов и ягод готовили много вина, а когда оно выходило не очень, перегоняли оное на плодовую водку. Зимой она пилась изрядно, особливо с солёными помидорами, огурцами да капустой. Порой ея настаивали на имбире или гвоздике, что привозили из Кяхты купцы, с Китаем торгующие. Такой напиток особо ценился местными гурманами, и они охотно покупали порой, хоть и украдкой, штоф или полштофа оного зелья, не охваченного акцизом.
        На главной же россыпи у Мадама года через три опять образовался излишек жёлтого металла. Он правда, её расширил, объявив в Енисейске, что нашёл продолжение рудного поля аж почти на десятину. Губернатор, коий теперь был лутчим другом валашского дворянина, охотно сию заявку утвердил. И родану нехватки не было – перед коронацией матушки-Екатерины нашему старателю за полфунта золотого песку сфабриковали его чуть не втрое больше первоначального веса. А служащим Академии он объяснил, что оный препарат ему нужен для фейерверков и огненных затей. Те удивились несколько, но решили глупых вопросов знатному господину не задавать. Но проклятая россыпь вскоре опять перекрыла все расчёты, и Мадаму снова пришлось призадуматься. А тут ещё, не в пример Елизавете Петровне, в Петербургском чекане стали преобладать пяти- и десяти-рублёвики, против старых червонцев. А их и делать легче, и оборот больше. И опять наш иерой колебался и думал, опасаясь фатальных последствий. А тут ещё началась война с турками, и стало не до того. Мадам, кстати, весь серебряный лом и ветошь, что его отец не успел очистить, сдал русским властям под видом трофеев. Вот, мол, отбили у башибузуков два мешка с серебришком. Его наградили, а всему отряду выдали усиленный паёк, да пару бочек местного вина впридачу. Не ахти что, но с паршивой овцы… Найденные же в тайнике четверть пуда серебра очищенного и сплавленного, наш воин вместе с инструментом отвёз домой, в Сибирь. А ближе к концу войны случился ещё один казус, куда более интересный и важный.
        Как-то раз, когда отряд нашего командира стоял недалеко от Рущука, на том берегу Дуная, привезли ему деньги для оплаты фуража и провианта. То были голландские золо-тые дукаты, всей Европе известные и охотно принимаемые в любой платёж. Но Мадама смутило, что все оне новенькие, как на подбор, и единого года выпуска. Он проверил, не фальшивка ли, но нет, оказалось нормальное золото, нужного веса и потребной пробы. В Рущуке у менялы, недавно ездившего в Буду и Пешт, сравнил с привезёнными оттуда, и нашёл некую разницу. В штабе у генерал-аншефа, куда наш иерой часто заезжал за новостями и припасами, как-то шептались, что, мол, чеканят тайно оные деньги у себя, прямо в Петропавловской крепости. Возвратясь со службы, Мадам сделал изрядный крюк, посмотрел Венгрию, Богемию и Галицию. И заодно сравнил свои дукаты с подлинными, и нашёл всё те же отличия. А дома он узнал от знакомых купцов, что в пограничных городах, оживлённую торговлю ведущую, в Кяхте, в Троицкосавске, в Семипалатинске, тоже появилась голландская валюта. Не шибко много, так ведь ранее и того не было. Попадались сии дукаты и в Киеве, и в Москве, и даже в Тобольске. Видать, в штабе-то шептались не зря. Вопрос только, что выгоднее и удобнее будет – копировать ли ему свои, питерские, или голландские исконные?
    Всю дорогу до своего дома думал Мадам над сей загадкой, и решить ея не мог. Только в родном краю, отдохнув, попарившись в баньке, решил сравнить оные дукаты по всем правилам. И нашёл, что европейский металл чуть помягче, как и его собственный. Сие и решило дело. К тому же, рассуждал наш старатель, Амстердам далеко, деньги сии по все-му свету ходят, и тут шишь что докажешь. Продал, мол, заезжим купцам десяток – другой овец, и получил в оплату оную денежку. А отличить в куче своих чуть-чуть иной сложно, да и кому сие в голову придёт? Потом он посовещался с женой, со старшим сыном, проверил все причиндалы, что привёз из Родопского подпола. Всё было в порядке, и поразмыслив ещё с недельку, Мадам решился. Вестимо, полгода, даже чуть боле, ушло на подсобные работы. Пока вырыли нужный подпол, обложили его камнем на растворе, пока землю от оного подпола понемногу разболтали ночами в реке, уже месяца четыре прошло. Все механизмы питались ручной силой, ибо делать отвод от мельницы наши друзья не решились – там всё же посторонние бывают, пусть не часто и не регулярно. Горн, правда, решили использовать старый, все знали, что наш заводчик иной раз куёт себе, да и на продажу, всякие железки. Но вот тигли для золота из подпола вынимали со всей осмотри-тельностью, и после плавки тут же, ещё горячие, прятали обратно. Ну и вальцы для прокатки полос, вырубные стаканы, чеканочные кольца – всё сие требовало неослабного внимания. Но более всего возни, как и ожидалось, было со стемпелями.
          Резать их вручную Мадам не решился – ведь в Амстердаме стемпеля переводили с маточников, а потом закаливали. Отличия получались мелкие, но опытный глаз мог заме-тить и их. Да и вырезать выпуклое изображение куда проще, чем вдавленное, к тому же и зеркальное. Но тут открылась новая неприятность. Все означенные приспособления требо-вали уйму металла, а многие из них изнашивались зело быстро, или ломались часто. Получалось, что горн у наших друзей будет работать часто и помногу, а отдача куда менее выйдет. В общем, как ни ломал наш иерой свою головушку, получалось, что без своей плавильной мастерской им не обойтись. Из ста-то пудов железа смастерить незаметно пару стемпелей всегда можно. Место для нового строения выбрали у ручья, где стояла мельница, но выше по течению. Там была ровная удобная полянка, ограждённая с краю отвесной скалой аршин в десять высоты. Ручей там прорезал крутые пороги, на малой ди-станции падая более чем на две сажени. Как раз его силы хватит раздувать меха и двигать
все механизмы нового предприятия. Домницу решили соорудить самую маленькую, на 30 – 35 пудов чугуна в сутки. Больше и обслуживать трудно, и угля нажечь за лето на весь год непросто. Да и ранее присмотренный железняк придётся таскать почти за две версты, а он зело тяжёл, однако. Высота постройки определилась скалой, к коей прислонили домницу, дабы поверху удобнее было сырые материалы загружать. А главное, огнеупор-ных минералов на большую постройку найти зело мудрено было, ежели и вовсе возмо-жно. А ведь года через три, ежели не ранее, печь чинить придётся, и по ходу дела какие-то детали возобновлять. И при плавке нужны флюсы добротные, а их в окрестных сопках оказалось немного. Казалось бы, известняк да доломит породы обычные, в Трансильвании из оных целые горы состоят. А тут отдельные прожилки да линзы, и те саженей за двести, правда, таскать под гору придется, уже не плохо. Зато обнаружились недалеко от усадьбы залежь плавикового шпата и прожилка чистейшего магнезита. Не Бог весть какие, малень-кие, прямо сказать убогие, но для оного предприятия вполне достаточно. Ну а песку и глины, наичистейших сортов нашлось хотя бы с избытком, хоть стекло выдувай.
       Такие мысли тоже Мадаму в голову приходили, но пока решено было отложить их на потом. Всё же стекло дело тонкое, да и сбыт его зело невелик. Вот и насчёт чугуна – всё выше означенное можно при желании преодолеть, да куда готовый товар девать-то? Те 10 – 12 тыщ пудов, что при полном напряжении сил даст их домница за год, худо-бедно разойдётся по окрестным уездам, и то может не всё. А уж больше того решительно девать некуда. Вот и последняя война, хоть и подняла спрос на металл, но не так, как наш старатель надеялся. Хорошо хоть он в Богемии осмотрел десятка два домниц, и приобрёл чертежи кое-каких из них, как раз в основном подходящего размеру. И всё равно, многое осталось неясным и трудным, пришлось как-то ехать в Екатеринбурх, на консультацию с местными знатоками. Но в конце концов дело выгорело, глаза хоть и зело боялись, но ручонки-то работали денно и нощно. Из чугуна частию отливали котлы, сковороды, пли-ты с кольцами, колосники и дверки для печей, а частью переплавляли на железо и сталь. Для сего дела пришлось соорудить новый горн, рядом с доменною печью, ибо старый переработать столь многие порции чугуна никак не мог. Ну что ж, чем более в хозяйстве печей да горнов, тем сложней за всеми ими уследить, особливо со стороны. Ещё пришлось от мест раскопок самых ходовых минералов до мастерской проходы разровнять и расчистить, да замостить их булыжником на песчаной подушке. Песок трамбовать приш-лось зело сильно, да подсыпать местами щебёнку, и водой поливать не один раз. Но уж тропинки вышли на славу, и потом их лет двадцать даже от травы полоть не пришлось. Так худо-бедно, не прошло и года, а Мадамова металлургия была готова к делу. Всё осмотрели и проверили не раз, потом опробовали – сперва на холостых колошах, потом понемногу и на полных. Раздули горн, просушили его изрядно, проплавили первую сталь. И вот настал торжественный миг – отец Онуфрий, из Енисейска специально для того приглашённый, освятил всю постройку, отслужил молебен во здравие новых заводчиков, столь счастливо сочетающих промысловое дело с исконным сельским трудом, и махнув лутчим Мадамовым ножом (одним из тех, что фабриковались с примесью тунгусского ме-талла), рассёк цветастую ленту. Наш заводчик со старшим сыном, тщательно примерив-шись, пробили ломом лётку, и из печи, ослепительно искрясь и пыша превеликим жаром, хлынули первые фунты чугуна. Всё прошло преотлично, и уже через пару часов местное общество, включая губернатора и его сподручников, сидели за столом, хором расхваливая хозяйские напитки. Даже из Царицына доставленное «шампанское» не удостоилось столь-ких похвал, хотя под конец допили дочиста и его. А уж настойки и наливки местные, как ныне бы мы сказали, разошлись на ура.
  Ну, а потом начались обычные будни. На заготовку и доставку сырых материалов, равно как и на выжиг угля, постепенно приловчились нанимать местную голытьбу, да знакомых тунгусов, особливо тех, что ходили с оленями на Дальний Север. Сами же плавки наши друзья вели самолично, столь ответственное дело Мадам посторонним не доверял. Втроём (младший сын быстро наловчился у печи работать, вестимо менее старших, как сказали бы мы, на подхвате) оне вполне с сим делом справлялись. И вот прошло пару месяцев, и решил наш иерой вернуться к своей главной задумке. Не торопясь доделал все железки, потребные в чеканочном деле, наладил прокатные вальцы, дабы полоса получалась нужной толщины. Теперь надо было резать маточники. Дело сие тонкое, хорошо хоть ри-сунок голландских золотых был попроще нашенских. Однако извёл наш старатель почти полпуда стали, прежде чем отличного результата добился. На всякий случай сделал по паре, и аверса и реверса, мало ли что может быть. Закалил их в специальной бутаре, для подобных дел заранее приготовленной (её сперва опробовали, и преуспешно, на скребках и свёрлах), и почал лепить стемпеля. Они тоже вышли не сразу, то выходили кривы и косы, то трескались при закалке. Но наконец, и двух лет не прошло, как всё было готово к чеканке на таёжном монетном дворе, как шутили наши друзья.
          Но не зря изрекли когда-то мудрые люди, что первый блин комом. Всё и вся вроде проверили и наладили, ан первые кружки вышли не совсем так. То есть похоже, но ежели приглядеться поближе, как-то оне смотрелись тускнее и площе подлинных. Как скоро же и выяснилось, на монетные кружки после вырубки попало масло с какой-то гарью, скорее всего из горна. Пришлось почти годные деньги пустить в передел, и зело следить потом за чистотой оного. И вторая проба вышла не очень – подвели вальцы, полоса вышла чуть толще, чем надобно. Жена ворчала, что мол, больше не меньше, ну будут сии дукаты потяжельше на две трети доли, так никто того и не заметит. Но Мадам был неумолим, и даже третью пробу отбраковал – там гуртильное кольцо поставили наоборот, и шнуровая вязь на гурте шла в другую сторону. И только по четвёртому разу всё вышло преотлично. И пока верхний стемпель не треснул, заготовили почти полторы тыщи дукатов. Несколько десятков отбраковали, но всё равно польза вышла изрядная. Часть свого чекана супруги потратили зимою, посетив обе столицы, часть с дочерью отправили в Кяхту. Она отправи-лась туда на ярмарку, и вернулась зело довольной, прикупив много нужных вещей. Ещё изрядно отдали Мадамову брату, когда оный посетил наших отшельников по дороге из Тобольска в Якутск. Он по достижению зрелого возраста сменил отца в канцелярии господаря, и часто мотался по миру с дипломатическими поручениями, ибо посланников у князя в иных странах не было. В Россию же, с коей Валахию связывало столь многое, что порой господарь более оглядывался на Петербург, нежели на Царьград, ездил чаще иных стран. И вот однажды был брат Мадама послан в Сибирь, посмотреть чем там торгуют, что растят, и вообще, чем те края богаты, особо обратив внимание на меха и шкуры. Так сказать, глобальное маркетинговое исследование. Но вот в канцелярии князя денег на поездку дали в обрез, и сотня дукатов очень кстати пришлась. Да на обратном пути домой он для родни получил ещё триста семьдесят.
    Братья зело обрадовались встрече, токмо младший, к настойкам не привычный, поутру печаловался на тошноту да головную боль. Но к обеду пришёл в себя, и ещё пару дней наслаждался весенним отдыхом в сибирской тайге. Потом Мадам свозил его в Енисейск, представил начальству местному и прочей публике. Дубодракофф-младший всем зело понравился, особливо отцу Онуфрию, коий нашёл в нём образованного и остроумного единоверца. А то он намедни жаловался, что мол, шаманы местные совсем обнаглели, не токмо воспитанию своей паствы не способствуют, но и грамоту учить не хотят. А нашему батюшке порой страшно хотелось поговорить с умным аборигеном, книжицу ему для про-чтения дать, да может и не одну. Но видно, не настали ещё те времена. Кстати, и наш иерой съездил тогда в Енисейск не зря – он подал прошение в канцелярию о поправке своей фамилии, дабы оная звучала более на российский лад. Он мол, давно уже сибиряк, почти коренной, и пора два эф в конце сменить на исконно русское ве. И произносится и говорится легче, и всяких вопросов меньше. Вестимо, губернатор сию невинную просьбу удовлетворил тот час же. Через несколько месяцев хотел Мадам и своё имя сменить, да отец Онуфрий, как всегда на сбор урожая приехавший, его отговорил. Мол, иноземные языки у нас знают полтора человека, а по провинции каких токмо имён нет. Мамон, Мафусаил, Моисей, Мустафа и даже Мухтар, а откуда такое прозвание, вовсе неизвестно. Но тут наш знаток батюшку просвятил – он знал немного язык турецкий, и растолковал, что на оном наречии сие словечко значит обособленный, али автохтонный, ежели гово-рить по-научному.
          Но вот настала зима, гости более не ожидались до марта, и решили Мадам с Вандой отъехать в долгое путешествие. Через Томск, где до того бывали лишь проездом, мельком, в Москву, затем через Великий Новгород в столицу, а потом через Вологду в Тобольск. А уж оттуда на юг, в Семипалатинск, Кузнецк и Кяхту, где наш сибиряк надеялся сбыть последние дукаты, ежели к тому сроку оне ещё останутся. В тот год домницу в октябре ре-шили остановить на осмотр и ремонт, ежели оный понадобится. Она хоть и служила недо-лго, но наши металлурги боялись, что по неопытности могли что-то сделать не так. Благо за весну и лето чугуна наварили столь много, что до весны хватило бы с избытком. Ну а с кричным переделом сыновья обещали разобраться сами, благо на сталь и на железо в тот год заказов было немного. Остальные дела также шли преотлично, посему старшее поко-ление и могло позволить себе изрядный отдых. Впрочем, сей отдых был зело условен, но ведь не зря глаголят, что перемена работы тот же отдых. И вот, лишь подморозило грязь на Сибирском тракте, как наши супруги отправились в путь. Томск им зело приглянулся – небольшой город, чуть более Енисейска, но красивый и опрятный, и местность окрест вполне здоровая. Торговых мест тут было множество, и Дубодраковы пару дней ходили по рядам и лавкам, закупив кучу всякого добра. Затем Тобольск, первейший тогда город Сибири, с каменным кремлём на высоком прииртышском холме. Тут оне, впрочем, оба бывали не раз, и надолго не задержались.
      Москва встретила путешественников оттепелью и премерзким дождём, коий лил почти сутки. Улицы размокли, и не токмо ходить по многим, но и ездить, стало невмоготу. Наши супруги поневоле торчали в Гостинном дворе, под конец безо всякой пользы. Но вот нако-нец грязь схватило морозом, можно посмотреть Кремль и Китай-город, погулять по буль-варам и проулкам, навестить старых знакомых. Так прошла неделя, и пора было опять трогаться в путь. До Новгорода доехали легко и быстро, дорога тут была отменно ровная, с частыми постоялыми дворами и богатыми деревнями. Ильмень-озеро ещё не замёрзло, и супруги съездили на берег оного, полюбовались тёмными волнами, меж снежных берегов убегавшими за горизонт. Были в Софийском соборе, осмотрели Корсунские врата, кои напомнили Мадаму Валашские и Родопские храмы. И сам собор показался им стройнее и красивше Киевского. Сам же город удивил путешественников обилием каменных церквей, домов и палат, такого не токмо в Сибири, но и в Белокаменной они не видывали. Вдоволь налюбовавшись древними строениями, супруги отправились в столицу. Там перво-напер-во посетили старых друзей, испили море шампанского, долго вспоминали былое. Дня через три сходили на медвежью потеху, о которой даже в газетах писали. Народу было множество, гремела музыка, и всяческих развлечений хватало на всех. Вот токмо Питер-ские медведики показались Мадаму зело мелкими и худосочными, кабы таких он встретил в тайге, так не стал бы на них и порох тратить. Но сие мелочи, а так время оне проводили весьма удачно. Вот только чухонский климат, как всегда, нашим супругам отменно не нравился – вроде как и мороз, а воздух мокрый, и вечно сырым ветром тянет, в собольей шубе и то порой зябко. То ли дело у них, в Енисейских горах – мороз порой за двадцать (сие по-нашему, по Цельсию), а воздух сухой, Солнце светит и без ветренно, в единой фуфайке можно ходить. Впрочем, по улицам-то они шлялись редко, более пребывая в помещениях казённых, торговых да приватных.
  И вообще, особливо отдыхать Мадаму не пришлось. Во всех городах, особливо в Москве и в столице, он присматривался, прислушивался, да читал в афишах и газетах про одно дело, зело его занимавшее. Уже пару – тройку лет, как вышел высочайший указ о выпуске бумажных ассигнаций и допущении оных в народное обращение. Пару таких бумажек, по двадцать пять рублёв достоинством, наш добытчик уже мог лицезреть в Енисейске, а о более крупных пока только слыхал от знакомых негоциантов. Дело сие, вестимо, удобное – чем мешок меди, али даже серебра таскать, сунул в карман пачку сотенных ассигнаций, и пол губернии скупить можно. Но вот насколько сии билеты надёжны, не нашлёпают ли их чрезмерно, как уж бывало в иных краях? И сколь от подделки они надёжны, видеть-то их Мадам видел, а вот в руках не держал. Ну и масса других вопросов возникала у него при мысли о новых деньгах. В Томске, в Гостинном дворе, он за проданный в надёжные руки нам знакомый песочек, наконец, получил в своё пользование десяток ассигнаций, и подверг их тщательному исследованию, поди и более строгому, чем когда-то тунгусский металл. В общем и целом, впечатление получилось благоприятное – бумага плотная, зело качественная, много филиграней и рисунок не шибко простой. А вот с обменом их при ну-жде на другие деньги не всё было ясно. Мадама насторожило уже то, что в указе о введе-нии ассигнаций не говорилось точно, на что их можно будет обменять. Мол, на ходячую в империи полноценную монету. Ну понятно, что полноценную, крестовые пятаки, худосо-чные полушки 18 – 22 годов и серебряная чешуя если где и остались, то скорее как память о прошлом. Но и полноценные деньги разные бывают. Понятно, что о золоте и речи нет, его от силы десятая часть наберётся от всех державных денег. Серебра поболе, особливо по весу, но от всеобщей суммы и его получится не более трети. Значит медь, по большей частии пятаки да двушки, на шестнадцать рублёв из пуда фабрикуемые.
        Так думал наш добытчик ещё в дороге, а посмотрев на других, да сам пообменяв в разных городах кучу бумажек, основательно в том утвердился. То есть бывало давали ему и полтинники, и рубли, и даже червонцы, но токмо в столицах, да и то при большом обмене. А ежели предъявить четвертной билет, хоть и в Белокаменной, так треть али четверть ещё денгами да полушками отмерят, тут уж и пятаки посчитаешь за счастие. Но в общем и целом сие мелочи, главное, дабы курс оных бумажек был стабилен. Но сие уж не от нас зависит, что будет, то и будет. Да к тому же оный курс, ежели и упадёт, так не в од-но мгновение, всегда уследить можно, чего и за сколько при каком обмене дают. Так что изрядно подумав, и всё взвесив неоднократно, решил наш Мадам, что сие нововведение скорее полезное, и можно им с удобством пользоваться. Только вот с появлением ассигна-ций народ гораздо менее стал его песочком интересоваться. То ли успешная война на то повлияла, то ли умиротворение пугачёвщины, но теперь столичные жители уж не считали сырое золото страховкой от всех бед. Да и вообще накопительство среди них не пользова-лось былым успехом, многие предпочитали странствовать по свету, покупать ковры, обои и мебеля, саксонский фарфор да италийское стекло. А иные, жалуясь на столичную доро-говизну, всемерно расширяли родовые имения, дабы оттуда получать как можно более съестных припасов, льна, дров и всяческих продуктов, на продажу годных.
       Но вот пришло время двигаться далее. Как ни приятно прозябать в столице огромной империи, а пора было ехать в Вологду. Там, впрочем, задержались недолго, город малень-кий, хоть и зело интересный. Когда-то, до основания Санкт-Петербурга, тут было бойкое торговое место, из Архангельской гавани везли иноземные товары, а обратно меха, лён и протчие российские прелести. Теперь же город был тих и благообразен, но былое богат-ство не пропало втуне, заявляя о себе то богатыми особняками, то красивыми узорочными
храмами, то именинами местных негоциантов. Мадам для очистки совести разменял в ме-стной конторе пяток ассигнаций, потом, присовокупив мелочи, выменял обратно десяток, часть опять обменял на металл. Сие, кстати, сделать было непросто, ибо здесь, в отличии от столиц, за раз меняли не более ста рублёв. В промежутках между обменами съездили в Кириллов монастырь и в Белозёрск, прокатились на почтовых до Тотьмы, где посмотрели соляные промыслы. Сие дело нашего промышленника крепко интересовало – их края были поваренного минерала лишены, и возили его из Усолья на Ангаре, за многия сотни вёрст. Сама добыча и выварка оказались делом нехитрым, а вот как соляные залежи иска-ть, и тут толком никто не знал. Мол, добываем сей продукт уже шестой век, а с чего и как всё началось, никто уж и не упомнит. Недалеко был не замерзавший и в лютые морозы источник лечебной воды, солоноватой, но приятной на вкус. Ванда ея в дорогу набрала ведра три, целый бочонок вышел. Ещё проехались на Сухону, посмотрели речные пороги, где вода с шумом и гулом несла запорошённые снегом льдины между валунов и камней. В том месте речные берега вздымались крутыми, почти отвесными, стенами из крепкого известняка, всё было зело живописно, почти как в горах родной Трансильвании. А верну-вшись наконец в Вологду, супруги заторопились на Камень, ибо и так уже изрядно опаз-дывали супротив графику.
         В Уральских горах остановились всего дважды, и то не надолго. Мадам осмотрел медные рудники, знакомым заводчикам принадлежавшие, дабы при нужде знать, как и что там устроить. Сие дело было куда хитрее соляного, но всё осмотрев и облазив, расспросив хозяев, мастеров и работных людей, наш добытчик, уразумел, что при нужде и с таковым промыслом сладит. Была бы руда под рукой, а далее дело наживное. Но покудова ближай-шей рудой, добытчиками не охваченной, была та, что в самоедских горах лежит. Загляну-ли наши путники и в Екатеринбурх, дабы кое-какие детали горного дела уточнить, хотя об оном визите заранее и не думали. Но дело есть дело, а для прибытку скорости решили Тобольск миновать вовсе. Мол, были там по дороге в Москву, а с тех пор там и не поме-нялось ничего. И из столицы уральской прямиком двинулись на Курган, затем в Омск, а оттуда прямиком, по линии казачьих постов, в Семипалатинск. Ванда слегка опасалась киргизов, что якобы по степу рыщут, но муж её успокоил. Мы же не по аванпостам поедем, а по почтовому тракту, а от него до киргизской черты сотня с лишком вёрст. Да и граничные племена тут сугубо мирные, сами шлют казакам весточку, коли с юга какая дикая орда появится. По укатанной дороге, на свежих тройках доехали мигом, всего-то с четырьмя остановками. Ну вестимо, не считая перемены упряжек, да смены ездовых. Да к тому же в Кургане наши путники знакомому смотрителю подкинули пяток дукатов, дабы он предписание достойное выдал. Тот на радостях подорожную им составил до самого Иртыша, да по первейшему разряду, как казенному фельдегерю. Ну и по пути Мадам, елико возможно, старался народ поощрить. Погоды стояли ясные, солнечные, и пурги не было, и под родными сибирскими звёздами время промчалось неприметно.
          И вот уже Семипалатинск, крепость, тогда называвшаяся Семипалаткой. Ея только недавно перенесли на нынешнее место, а ранее укрепления и посад при них располагались на 18 вёрст ниже по Иртышу. Несмотря на столь хлопотный переезд, в городе велась, как и ранее, кипучая торговля, десятки купцов и лабазников, невзирая на снежную пургу, вели свой обильный торг. Правда, морозы тут были не чета сибирским, скорее как в Вологде, но вот ветра свирепствовали вовсю. Но метель метелью, а дела делами. Мадам изумился, когда узрел у единого негоцианта голландские дукаты петербургской выделки. То бишь знакомые его говорили о том не зря. Ну что ж, тем легче ему будет свои-то изделия сбыть. Их оказалось куда более, чем рассчитывал наш меняла, ибо испугавшись в Москве за свой песочек, старался сбыть именно его. А про дукаты-то и подзабыл изрядно, да вдобавок привалила ещё и возня с ассигнациями. Ну а теперь, когда последние остатки россыпного золота были пристроены на Камне, пора было заняться иными вещами. Не все в Семипа-латке брали дукаты, многим сей предмет был ещё в новинку, да и не всегда оными день-гами расплачиваться было удобно. Но почти сотню их наш добытчик пристроил, ни у кого не вызвав наималейшего подозрения. А вот в Кузнецке было похуже, там и полсотни ушло лишь за неделю тяжёлой работы, почти круглые сутки пришлось бегать по гостин-ным рядам, что-то продавая, покупая и выменивая. Но делать было нечего. В Кяхту ехали с тревожным чувством, Мадам боялся, что там и вовсе ничего не удастся пристроить. К тому же и дорога была зело трудна, она то поднималась на холмы, то сбегала в распадки, то петляла, аки заяц от погони. Хотели было наши супруги плюнуть на всё и домой ехать, да всё же решили, благо цель была близка, добраться до места.
   И по прибытию в Кяхту не пожалели о том совершенно. Город оказался не токмо красив и богат, но и в торговом значении превелик и презнатен, превосходя в том иные сибир-ские места. Тут не токмо удалось остаток дукатов сбыть легко и просто, но и закупить три пуда отличного чая, да по приличной вполне цене. Не то что в Енисейске, да и в Иркутске за чай брали раза в два дороже, чем здесь, на самой границе. А к оному напитку наши супруги, однако, считавшие себя уже истинными сибиряками, успели пристраститься изрядно. Ванда считала даже, что оный чай куда приятнее яблочного вина, хотя и похужее крыжовенного. Ейный супруг был с тем совершенно не согласен, но старался мнения своего особо не афишировать. Ну в общем, поездку сочли зело удачной, и вернувшись домой, рьяно принялись за дела. Зимой младое поколение с работой справлялось неплохо, и родителям оставалось лишь усердно готовиться к летнему сезону. Мадам рассчитывал начать «мыть песок» уже в начале апреля, благо уже в марте снег вовсю таял, и лёд пошёл на ручьях и речках, но природа на этот раз распорядилась зело по-своему.
        Числа пятого апреля с севера налетела лютая метель, снег валил валом почти три дня. Потом вернулись морозы, и хоть были несильны, но всё вокруг смёрзлось и обледенело. Сена почти не осталось, и овцы на лугу не могли откопать себе пропитания, приходилось долбить наст над кустами засохшей травы. Коровам мололи ветки с набухшими почками, толкли хвою, по распадкам, где снег был рыхлым, собирали хвощи, папоротники и всё, что годилось на корм. Только в мае, и то не сразу, появились проталины, и сголодавшийся по зелени скот смог хоть немного набить отощавшие животы. Полые воды стояли высоко, и промёрзшая земля таяла медленно, так что токмо в конце иуня наш старатель смог начать работу. Правда, домницу после всех починок задули ещё в феврале, угля и руды заготовили вдоволь, и сия работа зело выручила наших таёжников. В тот год спрос на ломы, кайла и лопаты был отменно велик, так что Мадам рискнул скормить скотине часть запасов ржи и овса, мол мы-то на железную выручку всегда себе муки прикупим. В особо суровые ночи на литейный двор загоняли и полорогих, особенно коров с телятами, погре-ться. Сперва они боялись жара, куч руды и шлака, гула домницы и рычания горна, но быстро обвыклись. У пастухов пало более полсотни оленей, а шкуры в тот год почти ник-то не брал, даже и по дешёвке, так что пришлось и тунгусов подкармливать до половины лета, не бросать же своих, надёжных людей на произвол природы. Но потом, худо-бедно, жизнь вошла в обыденную колею, да и убытки к зиме удалось покрыть. А когда на Рожде-ство Богородицы посчитали выручку от чугуна и железного товара, так большой пир устроили на радостях.
     Вестимо, за такими хлопотами лишнего золотишка в тот сезон у Мадама не было, да он частью сему был и рад. Мол, в голодный год сидеть в подполе, при тусклой свечке, за стемпельным прессом превыше сил человеческих. Но в октябре младший сын его, бродя по россыпи с магнитным бруском, нашёл странное место, где брусок тянуло вниз, и ком-пас, положенный в яму, показывал невесть что. Стали копать, и на сажень вглубь нашли метеорный камень железный, весь оплавленный и весом в сорок три пуда. По краям он весь как бы был густым воронением скрыт, отчего видно и не проржавел под речным дном. О находке тут же оповестили столичных академиков, и вскорости к Мадаму приеха-ла целая экспедиция из осьми учёных мужей. Находку с превеликим трудом отправили в столицу, а наши старатели услыхали в свой адрес множество самых лестных похвал. Ког-да же экспедиция со своим сокровищем вернулась в Санкт-Петербург, на имя Мадамово отправили официальный пакет с благодарностью от самого графа Кирилла Григорьича Разумовского, малороссийского гетмана и президента Академии, к коей приложены были две сторублёвые ассигнации. Но куда важнее были новости, услыханные нашими отшель-никами за неспешными вечерними беседами от столичных геогностиков. Оказалось, что белое золото, в американских горах найденное, уже попало в Европу, хоть и в зело малых частях, и было обследовано аглицкими химиками и физиками. По описанию Мадам быст-ро понял, что сие есть тот самый металл, что привозили когда-то его тунгусы. Назвали его платиной, но толком не изучили, ибо гишпанские власти почти весь запас утопили в море. Мол, они зело боялись, что сия платина на подделку золота пойдёт, ибо вес у них почти одинаков. Надо же, а наш иерой того вовсе и не заметил. Впрочем, от такого употребления увольте, настоящее-то девать некуда. Но вот стоила оная платина зело дорого, и Мадам подумал даже, не посмотреть ли самому как-нибудь те края, авось и ещё кусочек-другой там найдётся.
    Сие, впрочем, были пока мечты, а после отъезда именитых гостей нашлась вдруг нашим друзьям срочная работа. В метеорной яме оне обнаружили четыре золотых самородка, красивых и весьма округлых, и как бы равномерно сплавленных, как будто бы в тигле. Наверное, упавший камень так раскалил землю, что часть россыпи слилась воедино. Дабы не было глупых вопросов, находку приписали к иной россыпи, одной из тех, что Мадам когда-то сам сочинил. В Енисейске от сих самородков все были в превеликом восторге, и вскоре оные доставлены были в Алмазную комнату Зимнего дворца. Заплатили за них раза в три более, чем за песок, и наши старатели радовались всю неделю. Но потом, когда замело тайгу снегом, наш добытчик опять призадумался. Зима была мягкая, и весна ожи-далась ранняя, то бишь без чеканки дукатов всё золотишко опять было не продать. Ну, наделать потребное число оных денег теперь-то было проще, но вставал извечный вопрос, где и как их сбыть. Мотаться по стране кажную зиму неудобно и накладно, надо было выбрать надёжное местечко и орудовать уже там. Мадам склонялся к Кяхте, но и туда путь был неблизкий, жалко было время в дороге терять. И потом в оном городе желате-льно было какое-либо дело наладить, ибо слоняться вот так, туда-сюда, зело подозрите-льно. Но для дела там и проживать надобно, а кто же хозяйствовать будет? Но в других местах было ещё хуже, тут хоть полезного товара много, всегда можно свою пользу иметь, а протчие трудности всюду равномерны, да и дорога длиннее. А закрыть хозяйство и в Тобольск али в Питер податься – всю жизнь перелопатить.
    Но долго ломать голову нашим супругам не пришлось, жизнь подкинула им нежданный подарок. В ноябре, когда все дела более-менее устаканились, Барбара, дочь Мадама и Ванды, отправилась по первопутку в Кяхту одна. Мол, девица была уже взрослая, степен-ная, да и дел там было на пару деньков – закупить шёлку на дамские наряды, чаю пуда три да китайского фарфору, что тогда в моду вошёл. И был он куда дешевше саксонского. И ещё продать меха, в тот год их скопилось множество, а на расейских торжищах шли они тогда не очень. Всё удалось как нельзя лутче, а вернувшись домой, девушка привезла родителям необычный сюрприз. Вместе с ней в таёжную глушь явился некий Иван сын Антонов Корнев, купца третьей гильдии недоросль, коренной кяхтинский житель. Он опосля знакомства и взаимных приветствий, с места в карьер бухнулся в ноги папеньке и маменьке, прося руки их замечательной дочери. Мадам что-то подобное подозревал, но столь шустрое обхождение застало его врасплох, да и Ванду также. Сперва наперво гостя поблагодарили за честь, пригласили с дороги в баньку, погреться, а потом к столу, отобе-дать чем Бог послал. Ну а пока всё сие произойдет, авось в чём-то и разберёмся. После трапезы гостю показали Дубодраковские владения, но вестимо, не все. Мадам даже по литейному двору провёл его бегло, опасаясь каких-либо подвохов. Наутро, отоспавшись, жениха свезли в тайгу, белок пострелять, да на соболей живьём посмотреть, у себя на юге он их видел токмо в виде мехов. Но и тут, правда, узрел лишь одного, да и то издали, ведь сей зверь редкий и осторожный, и уже тогда их истребляли нещадно. Потом съездили к оленеводам, показали купецкому сыну и сие хозяйство, провели вдоль реки по полям и выгонам. А через пару дней оне вчетвером двинулись на серьёзную охоту – в пятнадцати вёрстах от усадьбы знакомые тунгусы нашли берлогу со здоровенным медведем. К походу готовились тщательно и неспешно, для страховки взяли с собой двоих промышленников, что с детства исходили окрестные леса и горы. И вот поход начался. Дошли легко и быст-ро, встали по нумерам и застыли в ожидании, пока длинная валежина, засунутая в чело, не разбудит зверя.
   Как обычно, ждать пришлось долго, косолапый покидать тёплое логово не желал. Потом стремительно выскочил, и кабы не удачный выстрел Матфея, удрал бы чёрти куда. Но и Мадам, несмотря на свою близорукость, успел выстрелить по мохнатой туше, и попал по-чти в сердце. Гость был в полном восторге, и не раз повторил, что с такими богатырями он не токмо в тайгу, но и на любую баталию готов пойти. Затем ещё поездили по окрестным горам и долам, осмотрели достопамятные места, а через неделю отправились в Енисейск, показать жениху Сибирскую столицу. Город ему зело понравился, и река преогромная, и сам губернатор, а особливо отец Онуфрий. Последний же на прощальной пирушке, окро-мя тостов за гостя и протчих важных особ, отдельно произнёс спич во хвалу семейства Дубодраковых, что регулярно привозят в наши трущобы столь интересных и знаемых собеседников. За всё время оное наш старатель наблюдал денно и нощно за прибывшим отроком, но ничего подозрительного не заметил. Напротив, был он с Барбарой отменно ласков, вежлив с родственниками, а оставшись на время Енисейской поездки без своей суженой, заметно скучал. Семейство евонное, как доложили Мадаму знакомые купцы, было вполне обеспеченным, и нраву мирного. Считались оне как бы старой веры, но самыя ея строгие каноны особливо не блюли, и с властями никогда не спорили и в распри не вступали. Иные блюстители двоеперстия именовали их не иначе, как отступниками, но наших супругов сие не волновало совсем. А вот то, что оный недоросль медведя не испу-жался, да помогал Ванде и сыновьям в хлеву, при горне и на кухне, зело всем понра-вилось. И через месяц, когда купецкий сын попросил ответ ему дать, Мадам с супругой решили их благословить, благо и дочери он с самого началу очень понравился. Затем счастливый жених отправился до дому, родителей обрадовать, с коими и обещал верну-ться к свадьбе через пару месяцев.
     Иные потом удивлялись, что свадебку сыграли в тайге, а не в богатом торговом городе. Но Кяхтинские дела Мадаму худо-бедно были известны, и свои люди там имелись, так что лишний раз в столь бойком месте светиться он не хотел. А вот посмотреть на новых родственников в природной обстановке, благо и приехать их должно шестеро или семеро, весьма полезно. За раз со всем семейством и перезнакомимся, рассуждал наш добытчик, а там посмотрим, кто к чему пригоден. В душе Мадам уж не сумлевался, что будущий зять со сбытом таёжных дукатов вполне справится, и наилучшим образом, но и к остальным присмотреться бы не мешало. А житиё молодым сразу определили в Кяхте, там уж и дом подходящий присмотрен, и деньги скоплены, осталось дело за приданным невесте. Но тут уж наши супруги не подкачали, и для любимой дщери столь удобную обстановку собрали, что полгорода ахало и охало. Особливо выделялись посуда и мебеля, но и одёжка, и бельё, и перины, да и всё протчее, были преотменны. Добротную избу, зело тёплую и оструган-ными досками внутри обитую, оклеили обоями, что Ванда специально выбирала в столичном Гостином дворе, ещё загодя. Муж её сумлевался, не истлели бы столь тонкие материи до свадьбы, да вот ждать по счастию пришлось недолго. Большую голландскую печь облицевали китайскими изразцами светлых цветов, весьма приятными для глаз. Спе-рва хотели венчание произвесть в церкви соседнего села, да отец Онуфрий воспротивился. Там мол, церковка малая, зело тёмная, иконостас беден, да и колокольни нет. Пришлось всем миром прокатиться в Енисейск, опосля венчания устроить там бал для местной пуб-лики, с шампанским и вермутами, а потом, вернувшись в родные пенаты, сыграть свадеб-ку по-домашнему. Сие вышло уже на второй день, ибо вернулись из Енисейска затемно, зело уставшие и озябшие, зато уж с утра повеселились вовсю. И своим тунгусам налили по чарке лутчего хлебного вина, хоть Мадам старался их к огненной воде не приучать. Но по такому случаю, да с отменной закуской, немного и можно.
   В общем, все в провинции остались премного довольны, только Корнев-старший ворчал поутру, что мол больно крепки ныне таёжные напитки. Но к обеду, подлечившись настой-кой золотого корня, повеселел, и всё прошло как по писанному. Через три дни молодые с родственниками мужа укатили домой, а ближе к весне Мадам и Ванда их проведали, пока ещё летняя страда не началась. Детишки уже обжились на новом месте, и опосля краткого
отдыха и торжественного обеда охотно показывали родителям своё хозяйство. А оно уже было немалым, хоть сам Иван работал не в городе, а по окрестностям, до самого Байкала и далее. Он развозил по градам и весям товар, батюшкой в Китае и Монголии забираемый оптом, а обратно домой скупал местные поделки – меха, шкуры, орех, ягоды, вяленое мясо и сушёные лесные травы. А Барбара тем временем, при подмоге младших Корневых, коих к серьёзному делу было пристраивать ещё рано, развела кур и индюков, троих коз, насадила огород, пяток китаек и десяток степных вишен. После всех визитов, осмотров и посиделок Ванда осталась помочь дочери, а супруг ея вызвался сопроводить зятя в корот-кую, дней на десять, поездку, благо время ещё позволяло. Новые места посмотреть, с тамошними людьми познакомиться, кто чем богат разузнать. А там и домой пора. Дороги местами были трудные, груз не малый, так что Иван помощь принял с радостью, хоть сперва и смущался малость, что мол, такой знатный таёжник ему пособить решился.
         Поездка прошла легко и спокойно, кой-чего не нашли, а последний тюк чая привезли назад, не сбывать же его себе в убыток. Ну да товар-то лёжкий, не страшно, тем паче лето уж на носу, а в жару оный напиток пьётся изрядно. Мадам не переставал удивляться природы Сибирской разнообразию – Кяхта от их вотчины всего-то на тыщу вёрст, ну чуть с гаком, южнее, а насколько всё вокруг иначе устроено. И их-то дом не на таком уж севере построен, если по градусам считать, где-то между Москвой и Петербургом. А кругом тайга, на горах, не столь и высоких, настоящая тундра, а ежели где у реки луга заливные, а паче того суходольные, так у местных степью зовётся. А тут, за Байкальским морем, ежели среди травяной равнины десятка три листвян выросло, то уж и лесом назовут. А уж степь-то вокруг настоящая, трава выше пояса на десятки вёрст, местами и по холмам и кручам. И лишь на северных склонах, да вдоль рек и ручьёв, нормальные леса водятся. Да и рек и речушек окрест немного, и те по большей части мелкие, неказистые какие-то. Зато уж просторы вокруг – истинно сибирские. Однако за созерцанием природного благолепия и окрестных красот не забывал наш герой и о главном. Он уже рассказал новому родичу о проблемах со столь мелкой пылью, как на их участке, потом намекнул, что сие поправи-мо, но требует особой методы, коия не всем доступна. А кроме того, оная метода требует и известной конспирации, ибо буде она доступна любому старателю, то всё их семейство в скором времени останется на бобах. Ну а покудова надо пользоваться моментом. Иван оказался понятливым, и подумав немного, спросил, как же сбывать тот металл, что добыт секретными методами? Ведь всем известно, что сия россыпь скудная, и лишнее золоти-шко вызовет подозрение, а то и всяческие неприятные вопросы. А хранить добытое втуне, или возить за тридевять земель, себе дороже выйдет. Да ещё неизвестно, удастся ли где-то сей товар пристроить. Мадам согласился с сокрушённым видом, мол, и впрямь оный воп-рос зело сложен, но не бросать же столь полезное дело. Зять предложил было неучтённый металл переделать в кольца, браслеты, цепочки и прочие вещички полезные и всегда востребованные, но наш старатель живо сию идею раскритиковал. Ведь у каждого мастера своя манера, и подделаться под неё нелегко, не считая самых нерадивых али несмышлё-ных. А у них и наипростейшие вещички берут неохотно. А ежели лепить что-то по-свое-му, вскорости все заметят, что мол, новый ювелирщик где-то объявился, начнут искать, разнюхивать да расспрашивать. Ну а делать по три браслета в год, да ещё махоньких, себе дороже будет. Иван согласился, что сие дело рисковое, и надолго задумался, что бы ещё такое предложить.
        Мадам подождал немного, повздыхал, не зная что и сказать. Как-то разговор быстро подошёл к некой черте, за коию он пока преступать не хотел. Тут, к счастию (разговор сей происходил в одном посаде), им предложили целую связку беличьих шкурок, и их диалог надолго перешёл в иную плоскость. Лишь следующим днём Корнев-младший вернулся к столь важной тематике. Сперва он размышлял как бы вслух о трудной работе старателей, о притеснениях чиновничьих и иных, о старых и неудачных законах, что лишь тормозят работу, столь важную для государства и его подданных. Наш старатель быстро смекнул, что оными сентенциями новый родственник желает подготовить и оправдать как бы, хоть для себя поначалу, а затем и для окольных, некое уклонение от законов и норм, ныне при-нятых. Мол, коль нормально трудиться нам не дают, так и мы вправе кой-какие ветхозаве-тные уложения преступить. Он, вестимо, сии мысли осторожно и сугубо косвенно поддер-жал, но покамест опять разговор перевёл на меха, шкуры и орехи с ягодами. И лишь днём позже, когда они уже повернули домой обратно, невзначай как бы разговор перевёл на главную тему. Начал осторожно – мол, ты вчера верно заметил, что иные установления и обычаи зело для дела вредны, а отмены их ждать придётся отменно долго, мы-то можем и не дожить до тех лет. Иван встрепенулся, румянцем залился даже, и подумав с минуту, в том смысле ответствовал, что делать, мол, нечего, придётся для дела и пользы ради сии законы нарушить. Но сказал зело осторожно, скорее намёками, чему Мадам был даже и рад. Осторожность, она всегда полезна, хоть бы и в обиходе сугубо семейном. Он, поду-мав для приличия пару минут, со вздохом согласился с зятем. Мол, нехорошо сие, но по-иному ничего путного сделать нельзя. Они вот тоже долго думали, как бы сию проблему решить, не погрешив ни в чём супротив закона, но увы… Тут наш иерой опять сделал приличествующую моменту паузу, опосля чего перешёл к главному.
         Он кратко изложил родичу историю с дукатами, опустив, впрочем, все подробности. Отметил лишь, что деньги сии не русские, иноземные, и никакого убытку казне или иным каким государевым учреждениям от их почину нет и быть не может. Ну а чем более в державе драгоценного металла ходит, тем лутче для всех и вся. Но токмо оная вещь сугу-бо секретная, и даже родственникам самым близким о том говорить нельзя. А Варваре, робко спросил Иван, но Мадам его успокоил, что мол, его дети с родителями всегда работали дружно, и не таясь друг от друга, так что она оный секрет знает давно. Вот молодец, одобрительно головой покачал ейный муж, а мне и окольным образом даже не намекнула. Добытчик наш с ним согласился, на чём беседа и закончилась, ибо они опять попали на торжище, и занялись своим основным промыслом. А потом была долгая дорога в Кяхту, оба устали напрочь, да и детали можно обсудить дома, не торопясь. По прибытии же наши друзья отдыхали почти сутки, ибо хотя и ехали не шибко споро, и останавли-вались часто, но дорога есть дорога, она и двужильного измотает. Затем рассортировали покупки, подсчитали барыш, дамам рассказали об оной поездке со всеми подробностями. И лишь перед отъездом на север, вчетвером собравшись, вернулись к самой опасной, но и зело заманчивой проблеме. Обсуждение, впротчем, было не долгим, молодые быстро уразумели, что их дело – таёжные дукаты сбывать. Родители объяснили им подробно, что сие за деньги, какого весу и пробы, как их различать, оставили пяток монеток для образца. Наказали, что в первую очередь покупать на них надобно, ещё раз наказали быть осторож-ными и зело осмотрительными. Первее ж всего много оных дукатов на виду не держать, дабы и родственники узрели от силы дюжину, да и то не всегда. Потом были проводы, и вот уже родственники расстались до осени, когда новый чекан появится, зело довольные друг другом.
  За дукатами молодые условились приезжать вместе – так и надёжней, да и подозрений не будет, коли Ивановы родичи по их двору и дому свободно две недели гулять будут. Сам Иван, правда, тройкой мохнатых коней управлял ишо не шибко здорово, но у него был надёжный конюший, когда-то на скачках бравший первые призы. Но как-то он, упав с лошади, сломал ногу, а срослась она не совсем ровно, и долго сидеть в седле было ему не шибко приятно. Ну а экипажем, удобным и добротным, управлять дело другое. И вот поздней осенью Варвара с супругом отправились с визитом в таёжные края. Всё прошло отлично, как по маслу, и вернувшись домой молодые за пару – тройку месяцев успешно и незаметно сии дукаты обменяли на кучу нужных вещей. Наши герои долго радовались столь успешному началу, и к весне приготовили ещё деньжонок для молодых. Оне благо-получно разошлись к концу лета, а там уж Мадам наготовил нового песочку. Но тут вдруг случились неожиданные осложнения.
         В августе турецкий султан объявил России войну, а на севере зашевелились шведы, давно уже мечтавшие кой какие земельки себе вернуть. Наш иерой, на службе не занятый, по всем правилам должон был идти в армию, служить офицером, как в прошлую войну. Но тогда он был куда моложе, и хозяйство не разрослось ещё столь обширно, да и в Родо-пских горах искать таперича уж более нечего. Можно, вестимо, прошение губернатору по-дать, сослаться на возраст да на недуги. Он-то уважит, не зело не хотелось Мадаму в такое время к себе лишнее внимание привлекать. И тут он придумал внезапно, как поступить, дабы и от дома не шибко отдаляться, и в армии как бы состоять. На следующий день наш старатель явился в Енисейск, и остановившись у родственников, двинулся прямиком к губернатору. Его сразу приняли, и поговорив четверть часа об общих местах, Мадам пере-шёл к делу. Он указал, что война предстоит долгая и трудная, так что надо озаботиться подготовкой резервов, и не токмо в Малороссии и на Дону, но и по всей империи. И вот он полагает, что надобно создать ополчение из тунгусов, благо оне почти все охотники, не из ружья, так из лука преотменно стреляют. Следопыты отменные, и где угодно пролезут, и в горах и в тайге. Так что учить их недолго придётся, а всю амуницию оне, как казаки, с собой принесут. Матвеич сперва с недоверием к сим мыслям отнёсся, но всё продумав и взвесив, Мадамову идею одобрил. Но токмо ты учти, братец, заметил напоследок губернатор, кто сие выдумал, тот и отвечать будет… придётся уж тебе самому оную орду возглавить. Ну а нашему стратегу токмо того и надо было. В тот же день издали приказ, утвердили штаты нового воинства и евонный устав. Отец Онуфрий написал к ополченцам прочуствованное обращение, и закипела работа.
        Как и предсказал Мадам, возни с инородцами было немного, да он их и не обременял муштровкой, али какими-то учениями. Отобрал лутчих, разделил их на отряды и на полки, командиров назначил. Указал места, куда надлежало им кажный месяц являться, дабы быть в курсе всех дел и не забывать о службе. Да ещё раз в полгода, зимой и летом, проверял подготовку своих воинов, их амуницию и вооружение. Собирал их поближе к дому, и хоть несколько раз пришлось проехаться по провинции, надолго наш стратег из родных пенатов не отлучался. Война, как и думал Мадам, затянулась, и он почти четыре года возглавлял тунгусское воинство. Но сие не особо мешало ему хозяйствовать. Правда, от чеканки дукатов на время войны пришлось воздержаться, ибо по двору и по огороду, да и вокруг домницы шлялись порой совсем посторонние людишки, по долгу службы общав-шиеся с нашим военачальником. Оне, вестимо, не лезли без спроса в приватные покои хозяев, но осторожность в таком деле превыше всего. Иные тунгусы пришли в ополчение плохо одетые, у кого стрел не хватало, у других пороху, пришлось Мадаму позаботиться о них, по большею частью за свой счёт. Но сие были мелочи а так, по большому счёту, и сия война для наших супругов прошла успешно. Женская часть зело беспокоилась за Ивана, ибо его в те дни как раз должны были произвести во дворянское достоинство, что в воен-ные годы грозило и осложнениями. Но тут уж сам губернатор, безо всяческих наущений, решил повременить с посвящением нового шляхтича. Мол, ныне, в военное время, не до того совсем. Все с ним согласились, зело радостно и от чистого сердца. Токмо через месяц после Ясского мира примкнул муж Варвары к дворянскому сословию. Ну а в военные времена, как теперь бы сказали, работал на оборону – для интендантства солил и вялил мясо, шил лосины кавалерийские и солдатские шапки. Деяниями его начальство осталось довольно, и по окончании войны объявило благодарность в особом рескрипте. Ну а Мадам за образцовое построение и содержание своево воинства удостоился похвалы от самого главнокомандующего, графа Потёмкина.
     Однажды, уже ближе к концу баталии, нашему полководцу всё же пришлось отлучится из дому почти на три месяца. Но сие путешествие лишь по наружности было продикто-вано военными надобностями. На самом же деле Мадам решил, пользуясь столь редкими обстоятельствами, самолично проведать те полуночные места, где евонные друзья нашли когда-то куски платинового металла. Местность там оказалась и впрямь зело дикой, худой и корявый лес рос лишь по долинам рек и оврагам, а близ Енисея стелилась угрюмая тундра, с редкими берёзками и ивняком по колено. И болот кругом было изрядно, и мош-ки с гнусом, а чуть повыше в горы снег не таял всё лето. Но сие всё мелочи, а вот руда тамошняя нашего странника поразила чрезмерно. Местами медные соли лежали прямо на земле, пудовыми глыбами, а чуть копнуть глубже, так целыми слоями. И не только мед-ныя – наш старатель с паяльной трубкой и с пузырьком кислоты обследовал оные глыбы, и понял, что там и иных металлов множество. За месяц Мадам сплавил пудов сорок некой смеси из оной руды, задумав разобраться с ней уже дома. Пришлось ждать ещё неделю, пока снег выпал изрядный и встал санный путь, но потом всё сплавленное благополучно довезли на оленях до мадамовой усадьбы. И всю зиму, за исключением срочных дел, наш геогностик работал над оными сплавами. Как и ожидалось, окромя меди там были и никкель, и кобольд, и масса примесей, вроде сурьмы, мышьяка и висмута. Ну и конечно платина, и немного золота и серебра. Богатый металл, что и говорить, только вот как его употребить с пользой? При переплавке сребро и злато соединились с медью, и вышел сплав, похожий на тот, из коего сибирские монеты делали в Колывани, на Алтае, с 67-го и до восьмидесятого года. Ну, с сим сплавом и поступили соответственно – прокатали в листы, вырубили кружки и нашлёпали медныя сибирские деньги. Поелику прибавка к меди драгметаллов таёжным старателям ничего не стоила, чеканка принесла им некую прибыль, не столь весомую, но приятную, тем паче, что сие не золото, и работали оне куда быстрее и привольнее, чем при фабрикации дукатов.
          А вот остаток от монетного передела принёс Мадаму больше хлопот, чем пользы. Мышьяк и подобные ему компоненты он продал местным аптекарям, а смесь кобольда, никкеля и платины пристроить не удалось и через полгода после завершения войны. В конце концов он использовал сей сплав на легирование стальных поделок своей выделки, кои использовал для домашнего употребления. Обидно, конечно, что металл, по цене серебро превысивший, пошёл на ножи, резцы, фрезы и свёрла, но увы, и ах. Да и в конце концов, достался он нашим металлургам почти что даром, так что и печаловаться им было не о чем. Тем паче, что все работы по перевозке и заготовке сырых материалов произвели воины тунгусского ополчения безо всяких затрат со стороны Дубодраковых. Так сказать, военная необходимость – когда, мол, турки под Очаковым и Кинбурном, любой металл отчизне сгодится. Ну, а опосля войны дела пошли обычным чередом, и опять таёжные ду-каты потихоньку потекли в Кяхту. Понемногу выросло и оленье стадо, и поля с огородами охватили уже всю долину Мадамовой речки, как её всё чаще называли окрестные жители. Иван с Варварой народили счастливым родителям четверых внуков и двух внучек, и всем казалось, что ихняя жизнь вошла в спокойную колею, да и на многия годы. Но не прошло и пяти годов, как природа и люди преподнесли им новые сюрпризы.
    Началось сие с того, что некоей весной, начавши работу, наш добытчик с ужасом узрел, что евонная россыпь грозит истощением в ближайшие времена. Он углубился в землю на полторы сажени, прорыл канавы окрест рудного поля, но ничего утешительного найти не смог. Вестимо, на пару – тройку лет запасов жёлтого металла хватило бы, но вряд ли на много более. А что потом делать, одному Богу известно. Теперь уж было не до дукатов, на казённую поставку хватило бы металла. Мадам обшарил всю округу, но ничего путного не нашёл, окромя своих же старых «закладок». То есть на иных ручьях попадались золотоно-сные пятна, но зело убогие, все их скопом за пару лет разработать можно, и без труда. А что потом? Можно, вестимо, доменное и железное дело расширить, да уж больно спрос на оный товар невелик. Вот даже и последняя война не особо той торговле способствовала, а казалось бы, уж воинам-то стальной товар нужнее всего. Наши супруги подумывали порой даже переселиться в Кяхту, заняться коммерцией, да там и своих купцов было полно. Да и жаль было отлаженное хозяйство бросать, ибо сыновья одни справится с ним никак не могли. Покамест всё шло своим чередом, но с каждым месяцем на душе станови-лось неспокойней. А тут ещё возникли зело неожиданные обстоятельства, уже вполне общественного свойства.
  Второго числа декабря месяца прискакал в Енисейск фельдегерь со срочным пакетом для губернатора. Тот вскрыл его и ахнул – в депеше сообщалось, что императрица всероссий-ская Екатерина Вторая Алексеевна почила в бозе шестого числа предыдущего месяца. Об ея болезнях шептались давно, но никто их всерьёз не воспринимал. Считалось, что сие мол, дамские слабости, простительные и самим особам коронованным. А тут вдруг такой реприманд! А что будет далее, решительно никто не знал, о наследнике ходило множество слухов самого различного свойства. А в общем и целом, большинство мыслило, что тем, кто был до того в фаворе, теперь придётся не сладко. Наши-то поселенцы в сим деле никак пострадать не могли, и тревожило их другое. Все знали, что новый царь строг в ме-лочах, военную дисциплину любит, и к регламентации склонен в любых отраслях жизни. Вот и начальство местное могут сменить, а каково новое будет? И вот подумав, решили наши супруги съездить в столицу, всё посмотреть и послушать самим, что возможно, а уж иное услыхать из первых уст. Тем паче, что дел в хозяйстве было немного, особливо зимой. На этот раз ехали долго, ибо казенные тройки все были расхватаны, а своих коней приходилось беречь. Да и дорога была полна путниками, у всех открылось множество дел, в Тобольске ли, на Урале, али в столицах. Так что иной раз и сена лошадям достать было непросто, не то что овса. Но вот через пару месяцев наши путешественники благополучно добрались до Санкт-Петербурга.
        Там остановились у знакомого купца, торговавшего в Гостинном дворе. Тут и Зимний дворец был рядом, и народ вокруг толпился сметливый, всё знавший и объяснить любое дело могущий. Пару недель Мадам с Вандой ходили по городу, навещали старых друзей, побывали в театрах, на концертах и иных представлениях. Особливо впечатлило их перезахоронение несчастного Петра Третьего в Петропавловский собор, вместе с его так долго царствовавшей женой. Хотя наши супруги и не питали неприязни к оному прави-телю, но столь помпезная процедура по столь ничтожному поводу, да ещё с привлечением к оной любимцев и фаворитов усопшей императрицы, говорила о многом. И Гатчинская резиденция нового монарха зело не понравилась путешественникам. А тут ещё поползли слухи, что все чины старой администрации будут смещены, а то и в ссылку отправлены, ежели не в тюрьму. Ну, ихнему другу, Матвеичу, опала вряд ли грозила, он ведь ещё при Елизавете Петровне свой пост занял. Зато и лет ему было за восемьдесят, и при известии о смерти императрицы Енисейский губернатор тут же написал прошение об отставке. Пора, мол, и честь знать, пущай молодые трудятся. Пока что его просьбу не удовлетво-рили, но Мадам понимал, что сие дело времени, и не долгого. В общем, куда ни кинь, всюду клин, и как быть, неизвестно. Долго думал наш иерой, но вот пришёл на ум ему гениальный, хоть и рисковый план. Он досконально обсудил его с близкими друзьями, выяснил все подробности, обдумал возможные препоны. Загодя сочинил все потребные письма, и слова отрепетовал, кои говорить надлежало при различных обстоятельствах. И вот, недели через три после задумки, стала она претворяться в жизнь.
          Однажды император получил пространное донесение, в коем говорилось, что некий шляхтич М. Дубодраков, активный участник переворота 62-го года, ныне находится в сто-лице российской, с весьма подозрительными целями. Он мол, прожжённый авантюрист, и даже домогался губернаторского поста после воцарения Екатерины, но оного не добился. Даже тогдашние вельможи – временщики ему в том отказали. Да собственно говоря, государь сам может допросить оного прощелыгу, прежде чем в Сибирь его спровадить. Он, вестимо, будет всё отрицать, но его величество сии негодные уловки сразу раскусит. Письмо было писано известным военным чином, ныне пребывающим в Выборге, но через неделю долженствующим возвратиться в столицу.
        Получив сей донос, Павел Петрович крепко задумался. С одной стороны, ничего явно преступного сему шляхтичу не вменялось, но с другой стороны, дело было зело подозри-тельное. И подумав, государь решил последовать мудрому совету, вызвать оного типа во дворец, и самолично во всём разобраться. Представ перед светлейшими очами, наш герой держался скромно, но с достоинством. Решительно опроверг все обвинения в корысто-любии и чинодральстве, упомянул, что отказался когда-то от предлагавшейся высокой должности. Только вот насчёт участия в перевороте отвечал уклончиво, что да мол, по молодости слегка помог повстанцам, но совсем чуть-чуть и сугубо косвенно. Да впрочем, есть куча народа, коии подтвердить могут, всё им сказанное. И Мадам назвал несколько имён, включая и флотоводца, ныне пребывающего в Выборге, но скоро ожидаемого в столице. Император удивился, даже повеселел немного, и вопросил допрашиваемого, во всём ли он согласится заранее, что ответствует тот чин. Да конечно, ответил собеседник, опосля чего ему было велено отъехать в Вятку, вкупе с супругой, и там ждать решения сего зело сумнительного дела.
      Мадам с Вандой ещё не доехали до назначенного места, как вышеозначенный адмирал предстал пред очами государя. Он подтвердил всё сказанное нашим иероем, и вообще ат-тестовал его сугубо положительно, подчеркнув особливо редкое трудолюбие и честность сего поселенца, в таёжной глуши создавшего отменное хозяйство. Павел Петрович, отменно удивлённый, показал ему донос, на что опрашиваемый твёрдо ответствовал, что никогда ничего подобного не писал, да и подумать о том не мог. Сравнили сию бумагу с иными, писанными оным флотоводцем и выяснили, что почерк хоть и похож, да всё же отличен. Вызвали всех протчик, указанных Мадамом, и оне слово в слово подтвердили всё сказанное ранее. Токмо один из них добавил подробности насчёт мнимого участия сего шляхтича в перевороте 62-го года. И он пояснил императору, что в тот день наш иерой сидел в трактире, отмечал удачную сделку, и подсели к нему четверо, али трое, гвардей-цев. Ну, наш помещик по широте своей и им налил изрядно, отчего потом их мятежники так легко в своё дело и вовлекли. Вот и вся провинность, о коей потом сам невольный «повстанец» вспоминал с сугубым сожалением. Вдоволь посмеявшись, государь, вновь пришедши в серьёзное состояние, понял, что сей муж вполне достойный и надобно как-то его отблагодарить и удовлетворить за невольно нанесённую обиду. С сим вопросом он и обратился к присутствующим. Те, подумав немного, согласно предложили императору такой вариант. Оный Дубодраков ужо в летах, ему за шестьдесят перевалило, и работать в тайге трудновато. К тому же и дети ужо подросли, сами справятся, особливо с родствен-никами. А просто сидеть дома наш старатель не приучен, да и стыдно ему будет даровой-то хлеб есть. Посему надобно его назначить в Иркутск, губернатором, благо тамошний правитель токмо что переведён в Тобольск. Оный Мадам там жил, да и окрестности знает отменно, и в Кяхте имеет родственников. Так что вся торговля китайская будет там под неусыпным контролем государственным. К тому же он человек образованный, высшую математику знает, и многия иные науки. Императору мысль пришлась по вкусу, и уже через час был готов соответствующий указ. Так и не пришлось нашим супругам пожить в Вятке, с дороги их вернули в Питер, там государь вручил Мадаму указ, и на следующий же день новый губернатор отправился к месту службы.
         Тогда же разобрались и с доносом, якобы адмиралом сочинённым. Автором оного пасквиля оказался некий мичман, состоявший в штабе нашего флотоводца. Он утверждал, что его за изрядную плату, восемь дукатов голландских, нанял какой-то купец. Сей купец якобы наиподробно рассказал, что в письме написать надобно, и как оное послание было готово, тут же деньги отдал. Да, ещё купчина тот просил писать так, дабы на почерк адми-рала было похоже. Мол, мичман с ним давно работает и знает все тонкости правильно-писания своего начальника. После разбирательства мичманы уволили в отставку безо всяких почестей, и сие дело быстро забылось. Сей офицер, надо сказать, давно надоел начальству и сослуживцам своей склочностью и плохим характером, и все были рады от него избавиться. Ну а Иркутск, как место будущего правления, наш герой выбрал по двум причинам. Во-первых, сам город нравился ему куда более Енисейска, да и Байкал рядом, и местность южнее, то есть и климат помягче. Да и Кяхта с кучей родственников куда ближе, ну а то, что родовое гнездо чуть дальше, не шибко страшно. А во-вторых, в те годы Енисейск мало-помалу утрачивал своё значение центра огромного края, и всё чаще поговаривали, что вскорости столицу губернии перенесут в Красноярск, город, удобно и выгодно расположенный, где река пересекалась недавно открытым Московским трактом. Так оно и случилось чуть позднее, уже при Александре Первом. Конечно, сыновьям на первых порах пришлось трудновато без старших, но оне вскоре обженились, и младший привлёк к делу новую родню. Благо теперь, когда маточники, стемпеля и чеканочные кольца были переплавлены, а все следы золотого дела старательно подчищены, скрывать стало нечего. А лет через пять старший, убедившись, что его брат прекрасно освоился в поместье, отбыл в Красноярск, где основал солидный кожевенный завод, вододействую-щую лесопильню и мельницу. Теперь у Мадама родственники и близкие друзья освоили всю Сибирь и обе столицы, не говоря уж об Минске и его окрестностях.
      Губернатором наш иерой прослужил более восьми лет, особо талантами не блистал, но и огрехов и ошибок не делал. Подчинённые любили его за справедливость и честность, да и обращался он с ними запросто, без всякого барства и высокомерия. Во время войны с французами, когда князь Суворов удивлял всю Европу своими победами, наш правитель вспомнил свой собственный прошлый опыт. Он, как и в турецкую войну, создал местное ополчение, куда более многочисленное, чем в таёжном краю, и куда лутче экипированное. Правда, в расчёте на всё население губернии, численность оного войска была зело малой, но сие не имело особого значения. Главное, все видели, что губернские власти и весь народ готов к защите отечества от якобинской заразы. Павел Петрович, вызвав основных ополченцев и их начальника в Петербург, лично всех отблагодарил, а губернатора удосто-ил ордена Андрея Первозванного. Честно говоря, он по статусу не шибко подходил к оно-му случаю, но возражать самодержцу никто не стал. Затем, уже в царствование Алексан-дра Павловича, Мадам по преклонности лет вышел в отставку и тихо-мирно проживал там же, в Иркутске, до самой своей кончины. Его супруга пережила мужа почти на десять лет, всецело посвятив оные годы воспитанию правнуков и правнучек. В городе ещё долго помнили губернатора-иностранца, прекрасно говорившего по-русски, но потом большин-ство народа о нём вестимо забыла. Однако знатоки истории и краеведы вспоминали его и помнили много лет и десятилетий спустя. А нам остаётся лишь рассказать вкратце о судьбе потомков и наследников нашего славного старателя.
  Варвара с мужем так всю жизнь и прожили в Кяхте, накопив порядочное состояние. Дети их и внуки торговали по всему Забайкалью, а потом, после постройки Сибирскаго желез-нодорожного пути, с успехом подвизались и в Манчжурии. Младший сын и его потомки так и жили в родовом поместье, потихоньку расширяя своё хозяйство. От пороходелия оне вскоре отказались, заменив со временем оное более безопасными промыслами – обжигом извести, пилкой мраморных плит, фабрикацией фанерных листов, паркета и деревянной мебели. Ну и сельские промыслы всё время развивались весьма успешно. Во второй четверти века, когда по притокам Пита и иных рек открыли новые золотые россыпи, ранее недоступные по отдалённости от самых малых населённых мест, наши старатели зело расширили свою добычу, почти заглохшую во времена Александра Благословенного. Но уже никогда оне не прибегали к таёжной чеканке. Старший сын прочно осел в Красноя-рске с большинством детишек, а вот его старший отрок осьмнадцати лет от роду переехал в Иркутск. Там он зело успешно продолжил дедовские начинания – сперва занялся торгов-лей и лесными промыслами, обучался в Университете московском, а засим пошёл на гра-жданскую службу, где достиг немалых успехов. Прочие родственники Мадама и Ванды жили неплохо, но довольно скромно, а вот отдалённые потомки оных, не все вестимо, а лишь некоторые, оставили в нашей истории весьма заметный след. Но сие уже совсем другая история.