Моя мама, как большинство еврейских мам, восхищалась мною. Всё, что бы мною ни делалось, считала идеальным, и мои даже самые нелепые поступки никогда не осуждались. В одном только она не могла покривить душой. Когда-то её родной брат, дядя Юзя, бывший кантор, пел в самой большой синагоге Белой Церкви, поэтому мои даже не нулевые, а отрицательные музыкальные данные её удивляли.
Как и всем людям, которым слон наступил на ухо, мне нравилось петь. Вспоминается, когда мне стукнуло лет восемь, сосед со второго этажа, дядя Изя, зазывал в гости и просил что-нибудь исполнить. Я запевала: «Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная!». Он умирал от смеха и удовольствия. А я-то думала, что он в восторге... Мама же выдержать мое пение не могла и умоляла: «Всё, что угодно! Только не пой!»
Я безответно любила музыку и лет пять добровольно и безуспешно насиловала фортепиано. Моя учительница музыки, которая нуждалась в учениках, а вернее – в деньгах, бывшая дворянка, уверяла меня, что у меня есть чувство ритма. Я же надеялась, что от упражнений мой слух разовьётся. Но – увы! Как только подросла, занятие музыкой я забросила, и от пианино мы избавились.
Поэтому вопрос о музыкальном образовании уже моей дочери никогда не поднимался. Я заявила: «Мой ребёнок играть на пианино не будет никогда. Музыкой следует заниматься только талантливым.»
На мою беду, на нашей недлинный улочке Черепановых – всего в 45 домов – неожиданно открылась музыкальная студия, и дочь, которая училась тогда в пятом классе, без моего ведома туда пошла и записалась. Она тоже восторгалась музыкой, и ей втемяшилось научиться играть на пианино. Пришлось раскошелиться и купить подержанный инструмент. Мы отдали за него тогда аж 90 рублей, когда в это же время я ухватила финские зимние сапоги за 180. То есть цена пианино равнялась стоимости одного сапога.
Когда мы уезжали в Америку в 1992 году, то загнали его за 3000 купонов, и это было совсем не много, так как экономика обвалилась. Магазинные полки поражали пустотой, а на необходимые товары люди получали купоны, да и то их не хватало. Так что – не до музыки было...
А давным-давно около семи утра я шла по пустынной улице Котляревского на работу. Народ еще не проснулся. Летнее свежее утро не успело запылиться от проезжающих машин. И тут неожиданно из открытой форточки дома, мимо которого я проходила, полились завораживающие звуки музыки. Кто-то ранним утром уже музицировал. Я замедлила шаг. Хотелось застыть и слушать бесконечно. Мне казалось, что я ничего более чудесного никогда не слыхала. После этого каждый день, идя на работу, я с нетерпением ожидала, когда зазвучит пленительная музыка. Кем был этот невидимый музыкант, так и осталось неизвестно.
А недавно я наткнулась на строчки И. Северянина в его стихотворении «Неразгаданные звуки»:
... Кто играл? на чём? — не знаю;
Всё покрыто тайной мглою;
Только помню, что те звуки
Власть имели надо мною.
Их мотив был так чарующ,
Так возвышен, полон ласок;
Вместе с тем печален, страшен –
Описать его нет красок...
С тех пор прошла вечность. Я ходила на концерты, смотрела телевизор, слушала невероятно много замечательной музыки в Интернете. Но почему в памяти запечатлелась та внезапная утренняя, исполненная кем-то, может, даже учеником? Что это – неожиданная благодать? Несовершенный слух? Неразвитый вкус? ... Или просто молодость?
6 мая 2018 г.