2. Пустмеля. Через тысячу лет

Архив Конкурсов Копирайта К2
Конкурс Копирайта -К2

АВТОР - Пустмеля - Гутман http://www.proza.ru/avtor/clapier


Цепочка случайностей привела к тому, что именно мне выпало начать эти заметки. Я приступил к ним, лишь после того, как в “Financial Times” исковеркали мою статью.  Мне следовало вести дневник с первых дней, и теперь приходится восстанавливать события по памяти, и многое уже упущено.  Что получится, то и получится. Может быть, у моих записей найдется продолжатель. Может быть, он назовет их «Хроникой бессмертия». Но я чужд пафоса. Заодно уточню, что чужд мистики. Сказать об этом надо, потому что, несколько лет назад коллеги надо мной посмеивались. И было за что: адекватный человек, отец семейства, дерматолог с хорошей репутацией и обширной практикой, собрался в отпуск в Индию изучать хиромантию. Зачем?  - Затем, что эти сушеные старики в тюрбанах так умеют провести пальцами по коже! Хочется сказать «пальпировать», но   профессиональные термины тут неприменимы.  Пальпация – дело достаточно грубое, а длинные смуглые тонкокожие индийские пальцы не оставляют на ладони следа, но при этом испытатель чувствует, что творится в километровых подкожных глубинах, какие там плещутся подкожные моря, каких русалок выбрасывает на прибрежный песок, какие громоздятся подкожные горы, теплятся подкожные вулканы, и когда коварные вулканы проснутся. И только за этим я собрался в Индию, чтоб я сдох.

Нет, чувствую, моего объяснения недостаточно. Попробую подойти к вопросу с другой стороны. Наша профессия консервативна. Новые средства от заболеваний кожи появляются постоянно, но все же процесс этот постепенный, революционных прорывов давно не было. Я тоже не собираюсь совершать революцию. Я хочу объединить диагностику и лечение. Проводишь рукой по пораженному участку кожи, ставишь диагноз, и тем же движением начинаешь лечить.

Опять не то. Причем тут хиромантия? Нет, не хотел писать о семейных делах, но придется. Я это увидел в индийском фильме.  Он не был похож на плавные вкрадчивые индийские фильмы, что попадают на фестивали. Он, кажется, не был предназначен для просмотра за пределами Индии.  Диск случайно попал в руки моей жены. Коллега привез из Калькутты.

Мы сели смотреть этот фильм после очередного конфликта. Нет, не совсем конфликта, мы не ругаемся, не скандалим, мы просто удаляемся друг от друга. Я бы сказал, после приступа отчуждения. Мы оба не находили себе места в доме, жена села смотреть фильм, который не обещал быть интересным, просто чтобы чем-то себя занять. А я присоединился. Я сел рядом, потому что другого места в доме, кроме как рядом с ней, тоже не находил. Фильм и не был интересным. Но там был черно-белый старик в тюрбане, гадавший герою по руке. И он не только видел судьбу героя, он ее менял. По одним линиям он проводил пальцем почти не касаясь, но другие как-будто раздвигал. Одни бугорки обходил стороной, а другие вминал в ладонь. И менял будущее героя.  Но лица хироманта не было видно: ладонь, рука, плечо, тюрбан. Так было задумано.

Я сам не заметил, как провел рукой по кисти жены. И она повернула руку ладонью вверх, и я стал искать наощупь все те волшебные линии, что есть на женской руке, и направлять их в мою сторону. И жена прижалась ко мне. И у нас появилась иллюзия, что все еще можно наладить. И я собрался в Индию. И она меня отпустила.

Но вмешалось стечение обстоятельств: медицинская конференция в Лондоне. Я получил приглашение. Кому-то из организаторов попалась на глаза моя весьма средняя диссертация, и меня попросили выступить с докладом. Кстати, на моей защите случайно оказался Арнольд, и я на него тогда не обратил внимания. Но об Арнольде еще много будет сказано.

Мой доклад прошел незамеченным, но сам я не мог не заметить обилия выходцев из Индии в интернациональном городе. Язык привел меня к хироманту. Учить он меня отказался, но позволил наблюдать за работой. Я не отрывал глаз от его руки, а сам пытался правой пальпировать левую. Старик мало смотрел на исследуемую ладонь, он заранее знал все бугорки и бороздки, которые могут встретиться на его пути.  Говорил он тоже мало, и с таким акцентом, что я ничего не понимал. Дама, чью судьбу он предсказывал, недоуменно кивала.   Денег за просмотр мастер не взял. Но предложил погадать и мне. За тридцать фунтов.  Я легко согласился: во- первых, надо было расплатиться за предоставленную возможность, а во-вторых, было важно прочувствовать всезнающую руку на собственной шкуре.  Чародей тщательно прочесывал мою открытую ладонь, словно искал в темноте бусину, застрявшую в трещине в паркете. Глаза его не менее настойчиво искали что-то неведомое в моем лице. Но смотреть глаза в глаза он избегал.  Старик шамкал, и оставлял окончания слов за зубами, но лицо его при этом выражало изумление. Пришлось вызвать секретаршу, которая долго слушала невнятную речь, а потом пересказала ее своими словами. Суть сказанного была примерно следующая: линия жизни у меня ничем не выделяется, но он чувствует, он не смог объяснить, почему он так чувствует, что проживу я очень долго. Очень долго, без уточнения. Обычному человеку такие сроки недоступны. И позволил дождаться следующего посетителя. И я снова жадно следил за его работой, и уже примерял увиденное и прочувствованное к своей практике. А предсказание выбросил из головы.

В первый рабочий день после командировки я с нетерпением ждал первого пациента. Пациент пришел, но у меня ничего не получилось. Перчатки мешали. Пришлось тренироваться на родне и друзьях. Все охотно подставляли свои тела для моих упражнений. Даже жена, с которой отношения зашли в тупик, и та позволила елозить медицинскими перчатками  по своему, когда-то близкому, телу.  Я безнадежно пытался передать ей при помощи пальцев призыв к примирению, которого не в состоянии был выразить словами. В какой-то момент мне казалось, что ее кожа отвечает взаимностью. Увы. Казалось. Увы, мы не могли помириться, поскольку не ссорились. Мы просто стали чужими, и мои попытки преодолеть отчуждение лишь усиливали его. И мы расстались.

 И с этого дня у меня стало получаться. Не всегда. Иногда. Ясно было, что за один сеанс я усвоил слишком мало, и поездки в Индию для совершенствования мне не избежать. Собирался приостановить практику, и уехать на три месяца, чтобы погрузиться по самую лысину.


В предпоследний перед отпуском приемный день пришел Арнольд с простой жалобой: руки чешутся. Сам, без наводящих вопросов, объяснил, что руководит медико-биологической лабораторией. А я уже чувствую, что это мой случай. Недаром, ладонь у завлаба широченная. Вот где открывается захватывающий дыхание простор для применения практики, увиденной в Лондонском подвале.

Пациент, между тем, объясняет, что недавно удалось получить важный результат, первая отдача после двадцатилетнего кропотливого труда, прорыв в науке, и у него действительно руки чешутся вывести работу на новый уровень, как только появятся деньги. Так он и объяснял причину своей несерьезной болезни: «Слишком часто повторял окружающим, а особенно сотрудникам, что руки чешутся, вот и накаркал себе симптом».

А у него здоровая кожа. Я врач, я вижу, я чувствую, соскоб делать нет смысла.  Общий осмотр? Ну да, на всякий случай. И попросил его раздеться до пояса. А у него линия жизни теряется под мышкой!

- «Вы когда-нибудь к гадалке ходили?»

- «В шестнадцать лет цыганка уговорила. Ничего особенного не сказала».

Тут уж разговорились.

Дальше все произошло почти одновременно. Сначала я потерял практику. Я и не ожидал, что   медицинскому сообществу города известно о моих упражнениях. Городская гильдия врачей потребовала меня к ответу. Я подготовил доклад. Я позвал дочь, чтобы на живом примере показать консервативным докторам, как я работаю. Меня не стали слушать. На мою красавицу Беллу не стали смотреть. Получилась почти перебранка, после чего я был исключен из гильдии. Больница расторгла договор, а это означало потерю практики. Хорошенькое дело: потерять работу сразу после развода. Какая уж тут Индия!

Не прошло недели, и  Арнольд предложил мне присоединиться к проекту.

Но очевидно, пора объяснить суть открытия, сделанного в небольшой лаборатории незаметно и почти независимо работавшей под руководством Арнольда в пристройке крупного исследовательского центра.

Еще лет двадцать назад в другом крыле того же центра сотрудникам другой лаборатории удалось выделить фермент, присутствующий у всех известных одноклеточных организмов, и позволяющий простейшим существам при бесконечном делении оставаться практически бессмертными. Благодаря этому же ферменту деление клеток подчинялось определенной регулярности.  Раздались голоса об  использовании открытия для лечения рака, но там что-то забуксовало.

И даже Арнольд, когда решился на первый отчаянный опыт, считал, что до   экспериментов на добровольцах, еще три поколения исследователей состарится. Опыт был дерзким, и без надежды на успех: фермент ввели сотне комаров-однодневок. Половина не дожила до утра, отдельные особи протянули несколько недель, а самый удачливый выдержал полгода. Почти сразу стали вводить фермент мышам. Вскоре стало ясно, что для эффективности вводить его надо в спинной мозг. Почти все мыши до сих пор пищат. Обезьяны тоже кривляются.   Разумеется, простого введения фермента недостаточно. Нужна еще компенсирующая терапия. Попробую объяснить, в чем дело: введенный фермент регулирует деление клеток, и препятствует старению тканей, но темп развития у каждой ткани свой.  Кроме того, часть клеток все-таки должна отмирать, иначе, мышь станет слоном, тело будет увеличиваться до бесконечности, и жизненно важные органы не будут справляться со своими функциями. Сложный комплекс мероприятий, названный компенсирующей терапией, призван выравнивать темпы деления клеток, и стимулировать отмирание лишних. На этом и сосредоточилась в последнее время лаборатория Арнольда. В этом его находка, в этом перспектива долголетия для человечества. Но в этом и ловушка: получатель фермента всю оставшуюся долгую почти бессмертную жизнь должен периодически проходить курс компенсирующей терапии. Так что, я теперь привязан к Арнольду. Вот почему.

Первым долгожителем стал я, дерматолог Алекс. Ни один сотрудник лаборатории, а их восемь человек, не торопился подвергнуть себя операции. Даже верный ассистент Давид. Сам Арнольд не сомневался в необходимости проведения опыта на себе. Он был уверен, что никто, кроме него, не сможет довести работу до реальной, развитой, свободно применимой к человеку, практики. Чтобы компенсирующая терапия стала чем-то простым, доступным независимо от наличия медицинской техники, врачей, и времени. Чтобы это было, как выпить утренний кофе.

Но создатель методики не мог сам себе сделать первую операцию. Он сделал ее мне. Давид ассистировал. Операция простая, на третий день я вышел из больницы.

Со странным ощущением вышел. Мне скоро пятьдесят, свободный мужчина, но потертый. Выхожу на городскую улицу, а навстречу народ идет по делам. И женщины, женщины, девушки, девочки, девчушки. Они вырастут, а я не состарюсь!  Они вырастут, и состарятся! А я что буду делать?  Взял себя в руки, и пошел домой. И весь вечер водил пальцами по гипсовой руке, купленной в лавке для художников. Продавец сказал, что это рука Листа. И мне казалось, что я играю, и слышу музыку. И не думаю о будущем.

Давид, получивший опыт на моей спине, сделал операцию Арнольду. Какое-то время кроме нас двоих, долгожителей на земле не было.  Нам-то казалось, что народ сейчас выстроится в очередь на много лет. Давид шутил: не родившихся детей на пятьдесят лет вперед записывать будут. Люди постепенно пошли, но мы жили от пациента до пациента. Странно, ведь у нас доступные цены.   

Арнольд ни в чем меня не обвинял, хотя свою работу я предсказуемо провалил. Он хотел, чтобы я стал вроде пресс-секретаря проекта. Но какой из меня пресс- секретарь?! Кто слушал мой Лондонский доклад, тот усмехнется. Тем не менее, статью в Financial Times написал именно я.

В редакции мой труд перечирикали, как хотели. Отчасти они были правы. В результате, мне не нравятся ни первоначальная версия, ни окончательная. Поэтому, приведу здесь лишь основные положения.

 Найденная командой Арнольда методика в перспективе позволяет обеспечить долголетием большое количество людей. Через несколько поколений –  все  человечество. Для корректности мы говорим «долголетие», хотя это почти бессмертие. Комар – однодневка прожил полгода без компенсирующей терапии. В масштабах человеческой жизни это несколько тысяч лет. В последнее время в научном сообществе и в прессе довольно часто поднимался вопрос возможности достижения человеческого долголетия. Журналисты, да и ученые, дававшие интервью прессе, говорили о перспективах взлома так называемого «генетического механизма старения». Наша методика основана на других принципах. В этих записках уже говорилось  об  использовании возможностей  ранее выделенного фермента, общего для всех известных одноклеточных организмов, размножающихся делением. В статье, конечно, я пытался рассказать о методике подробнее, но редактор, ничего не понимающий в медицине, выкинул многие важные для специалистов моменты. Оставил лишь то, что важно для далекого от медицины читателя: организм не стареет, но… .  Но компенсирующая терапия, разработанная в лаборатории Арнольда, на сегодня,  далека от совершенства. Пациент попадает в зависимость от терапии, и вынужден два раза в году приезжать в клинику, для прохождения регулярного курса. Курс занимает три- четыре дня.

Вторую половину статьи тоже излагаю в сокращенном виде.

При наличии  большого количества пациентов, мы рассчитываем накопить статистику, и усовершенствовать методику. Поэтому, мы готовы сотрудничать со всеми желающими, мы приветствуем открытие новых клиник, и можем организовать обучение. Вообще, чем больше людей будет охвачено нашей методикой, тем менее  болезненными будут социальные и гуманитарные последствия ее применения. Постараемся обозначить круг последствий, которые мы предвидим.

В первую очередь, даже при самом широком распространении метода, воспользоваться им смогут далеко не все.  Уже через несколько лет мы рискуем увидеть общество, разделенное на тех, кому жить долго, и тех, кто достаточно скоро неизбежно состарится, и умрет. Даже при самом быстром распространении нашей методики, девять из десяти  ныне живущих на земле людей,  не смогут  воспользоваться новыми возможностями. Социальные перекосы неизбежны. Трудно представить себе, как перераспределится рынок труда. Вероятно, обычным делом станут столетние   студенты, осваивающие сложные, но перспективные профессии. А людям среднего возраста, не прошедшим операции, в обучении будет отказано. Представляю себе психологические проблемы смешения трех- четырех поколений в трудовых коллективах. Представляю и медсестер, которым долголетие недоступно, работающих в клинике компенсирующей терапии. Пытаюсь представить себе, как люди будут глядеть друг другу в глаза. Как будут отводить глаза. При этом, распространение нашей практики может создать большое количество рабочих мест.  Для терапии требуются оборудованные медицинские кабинеты, и кто-то должен в них работать, и поддерживать их в рабочем состоянии. Огромное количество сегодняшних безработных получат работу и приличную зарплату. Их короткая жизнь не будет голодной. Но отчуждение будет нарастать. Мы считаем, что уже сейчас  исследователи и практики в области социальных наук должны готовиться к новому положению вещей. Иначе, неизбежные социальные напряжения могут оказаться слишком болезненными для всех.  Я предвижу появление манипулируемых толп обиженных людей, погромы клиник долголетия, целенаправленные убийства «долгожителей», с какой бы горькой иронией это ни звучало. Не исключено, что управлять толпой будут как раз «долгожители», преследующие свои цели, и разумеется, скрывающие свое «долгожительство».

Нетрудно представить протесты религиозных организаций, деструктивные действия отдельных фанатиков. Появление общественных активистов, агрессивные кампании маргинальных политических партий, направленные против клиник долголетия, и против людей, воспользовавшихся услугами этих клиник.

И как обществу оградиться от иррационального поведения толпы? Станет ли простой полицейский, которому долголетие недоступно, защищать интересы представителей привилегированной группы?  Станет ли полицейский, прошедший операцию, рисковать своей «более драгоценной, чем прежде», жизнью? Захочет ли «почти бессмертный» военный, исполнять свои обязанности? – Потерянных конечностей компенсирующая терапия не восстанавливает. На чем будет держаться общество, жестко расколотое по принципу продолжительности жизни?

Я вижу только один способ преодоления негативных явлений, сопутствующих внедрению нового изобретения: максимально быстрый охват человечества новой  методикой. Долголетним должно стать все человечество.

Конечно, долго живущее человечество столкнется с проблемами другого характера. В первую очередь, это быстрый рост населения, и все, что с ним связано. На сегодня в мире наблюдается тенденция к снижению рождаемости, но все может измениться. Люди будут разводиться, и снова вступать в брак, и снова заводить детей. Поздний брак не будет препятствием для продолжения рода. Арнольд считает, что женщины, прошедшие операцию в репродуктивном возрасте, сохранят способность к материнству в течение  длительного времени.  Сколько может быть браков на протяжении одной человеческой жизни?  Кто-нибудь может представить себя живущим с одной женщиной, или с одним мужчиной, тысячу лет? С одной любимой женщиной тысячу лет кто-нибудь может представить?!

Да, демографические проблемы будут. Но это произойдет гораздо позже, к тому времени появятся новые технологические достижения, которых нам сейчас не представить, и которые помогут в преодолении проблем. В любом случае, о демографии говорят постоянно, и пусть непоследовательно, но мир готовится к тому, что нас станет много. Оспу сейчас прививают всем. Разве стало человечеству хуже от этого?

Поэтому, мы и говорим о том, что наше беспокойство, в основном, связано с переходным периодом, который может оказаться достаточно долгим.

Статья вызвала довольно слабую полемику. Я не понял, почему. Запомнилось письмо раздраженного анонима о том, что «производители бессмертия», он так и написал,  обязательно в ближайшее время взвинтят цены на компенсирующую терапию, и долгожителям придется отдавать все, что у них есть, залезать в долги, а кто им даст? – «Только банки, - отвечал сам себе недоброжелатель -  смогут себе позволить долгосрочные кредиты. Но проценты будут будь здоров. Причем, кредиторы  будут хеджировать  риски, перепродавать долговые обязательства бессмертных, и  потянется цепочка, и где-то порочный круг замкнется, и когда-то надуется пузырь, и кончится все   мировым финансовым катаклизмом, в котором погибнет клиника, а вместе с ней и бессмертные, не получившие своевременной терапии.

Я ответил анониму, что мы не боимся конкуренции, и наоборот, заинтересованы в открытии большого количества клиник, что позволит накопить статистику, и успокоить общественное мнение. Мое письмо осталось без ответа. Между тем, мы продолжали работать.

Мы заняли гарнизонный госпиталь, оставшийся от военной базы, ликвидированной около двадцати лет назад. Кипарисы, олеандр, бугенвиль, дубы с острыми листьями и желудями, напоминающими оливки. Кое-где из земли выпирают известковые скалы. Деньги нашел директор центра, в котором Арнольд возглавлял  лабораторию. Сам директор в пациенты нашей клиники не спешил.

«Лет за тридцать, – сказал – наука рванет так далеко, что я и в лаборанты не сгожусь. Какой смысл жить триста лет пенсионером?

Да что директор, жена Арнольда отказалась.

«Я с дочкой, - сказала – с трудом общий язык нахожу, а пойдут праправнуки? – Буду для них ожившим динозавром».

Вскоре Арнольд  разошелся с женой. Он был весь в работе и в вечности, а ее жизненный срок оставался в прежних пределах. Они жили в разных временах, и связи времен не случилось.


Давид тоже не спешил в клуб избранных. Сказал: «Подожду лет двадцать. Пока буду плотно работать над усовершенствованием методики».

К нему присоединились другие сотрудники лаборатории.

«Ваш отказ дискредитирует методику в глазах потенциальных клиентов», - увещевал я молодежь после утреннего совещания.

Молодежь перемигивалась, и расходилась по рабочим местам, с обещанием подумать.

Что тут скажешь? – В клинике две операционные. Можем делать десять операций в день. А делаем – пять-шесть в месяц.

 А я, несостоявшийся пресс- секретарь, работаю в клинике Арнольда терапевтом. Мое дело – состояние здоровья прибывающих на операцию. Общий анализ крови, общий анализ мочи, кардиограмма, артериальное давление, допуск к операции.  Заодно разговариваю с пациентами, пытаюсь понять их мотивацию. Почти всегда мои собеседники в том или ином виде собираются «начать новую жизнь». Потеряли семью, работу, вынуждены переквалифицироваться, переезжать, начинать новое дело. Или надеются дожить до какого-то результата. Разве у меня не та же ситуация? Но черт с ним, со мной.  Пришел, например, селекционер, который вывел новый сорт баобабов, и готов был мириться с постоянной  зависимостью от клиники, лишь бы увидеть результаты своего труда.

- «Зачем нужен новый сорт баобабов?»

- «Они постепенно колонизируют Сахару. Между их корней прорастут особые мхи и некоторые виды трав. Появится слой дерна. На твердую почву придут другие растения.  Пустыни не будет. Огромную территорию можно будет заселять. Я мечтал лишь о том, чтобы прижились мои саженцы. Но с вашим изобретением, пожалуй, увижу и заселение Сахары.

- «Бессмертным самое место среди баобабов». – Хотел я сказать, но не стал дразнить селекционера.

Пришел архитектор, считавший себя неудачником. Сорок лет в любимой профессии. Сорок лет типового проектирования, никаких архитектурных излишеств. В предпенсионном возрасте он направил нерастраченную творческую энергию на возведение собственного загородного дома. Строительство шло медленно, иногда застывая на несколько месяцев, в основном, из-за отсутствия денег.

- «Я должен сам хоть немного пожить в своем доме». – Объяснял он свое намерение. О том, что будет, когда дом придет в ветхость, он не думал. Он отказывался понимать, насколько долгой может оказаться его жизнь.

- «А что семья?» - спросил я архитектора.

- «Надеюсь, что родня последует моему примеру».

В основном, приходили люди среднего возраста и старше. Молодежь предпочитала подождать. Как исключение, назову девушку двадцати пяти лет, которой после долгой борьбы бесповоротно объявили, что для современной медицины она бесплодна. Она пошла на операцию в надежде на медицину будущего.  Сколько ей будет лет, когда медицина дорастет до ее случая? – Восемьдесят? Сто пятьдесят? Сколько лет будет отцу ее ребенка? – Я не задавал ей этих вопросов.

Про все описанные и не описанные здесь случаи можно сказать одно: Пациенты смотрят вперед на пятьдесят, максимум, на сто лет. Никто не думает на тысячу лет вперед. Я, признаться, тоже не думаю. Представляю себе встречу с предком из одиннадцатого века, и от потомка из тридцать первого, сразу хочется откреститься.

Может быть, со временем, люди начнут отказываться от компенсирующей терапии, и умирать. Может быть, и я откажусь. Но это будет нескоро. Эти мысли я от себя гоню.

Дочери я сам посоветовал не торопиться. Сказал: сначала роди детей.

Кстати, моя Белла недавно защитила диплом. Она позвала меня на студенческую вечеринку. Я рассказал молодежи старую шутку, в которой упоминалась логарифмическая линейка. Никто из ее друзей, не знал, что это такое. Предсказуемо, они не знали, что такое флоппи- диск. Звучит смешно, но мои правнуки не будут знать, что такое гаджеты. Черт возьми, но как я через пятьдесят лет управлюсь с тем, что к тому времени вместо гаджетов придумают?!


Однажды мужчина моего возраста отказался от операции в последний момент. За ним приехала каталка, чтобы везти в операционную. Он на нее не лег. Оделся, и уехал, ничего не объяснив. После этого я предложил Арнольду заказать исследование у социологов.  Но у Арнольда, у него же руки чешутся. Он может только работать. Разговоры о любых околомедицинских материях не для него. Все помнят, как он выходил из себя, когда пациенты задавали ему вопросы на темы организации больничной жизни! – Он  визгливым тоном  отправлял всех  ко мне. Если я его о чем-то спрашивал, он резко отвечал «потом», и уходил прочь по бесконечному больничному коридору. Он уходил, ускоряясь, делал все более длинные, противоестественно длинные шаги на своих коротких ногах, с упором на пятку, и его поступь была слышна даже, когда он заходил за угол.

Так что, к социологам  я пошел сам.  Директор  бюро, узнав о сути исследования, записался на операцию: « Я сорок лет веду работу, которую невозможно завершить, не зная мнения хотя бы трех поколений ». О заказе новый пациент предложил поговорить с заместителем.

Заместитель, его зовут Адам, был зол: «Я надеялся, что этот старый пень скоро выйдет на пенсию, и я возглавлю бюро. Теперь мне век быть замом. Адам покинул бессмертного директора, создал свое бюро, и работает на нас. Он тоже согласился на операцию.

- «Когда-нибудь человечество захочет бессмертия. Данные о первых шагах методики будут только у меня. Мои исследования будут востребованы. Но помогать мне будут только студенты. Ни один специалист с амбициями к долгожителю работать не пойдет».

По той же причине от нас ушел Давид. Арнольд был уверен, что он откроет свою клинику долголетия, но предатель углубился в исследования болезней спинного мозга.

Проработав два года, Адам так и не представил законченного исследования. Промежуточные результаты он комментировал так: «Человечество к вам присматривается. Через три-четыре года ждите резкого всплеска интереса к вашей практике».

Три года ждать не пришлось.  Арнольда, а заодно,  и меня пригласили на очередную медицинскую конференцию в Лондон. Поехали я и Адам.  Мой доклад был запланирован на четвертый день.

В первый день, сразу после обеда, когда еще не все участники вернулись на свои места, выступал представитель центра раковых исследований  из Австралии. Я никогда не слышал об этом центре. А они работали с нашей методикой! Они пытались применить ее  для лечения рака, но в результате усовершенствовали саму методику. Пожизненная компенсирующая терапия больше не нужна! -  Всего три года, и в дальнейшем организм сам регулирует процесс!

Я начал судорожно проверять базу данных: ни одной статьи о своей работе австралийцы не опубликовали. Тем не менее, это был мой очередной  просчет.   

Я позвонил в клинику. Арнольд был на операции. Меня соединили с дежурным врачом. Дежурный сказал, что за последние четыре часа на операцию записалось сто пятьдесят человек. Сегодня три операции. Впервые за все время работы клиники. И Арнольд уже спрашивал, куда я делся, какого черта я торчу в Лондоне, хлопал ладонью по столу, и требовал отменить мой доклад. Мне и самому уже не хотелось позориться на трибуне. Но в этот вечер в окрестностях Уэмбли меня ждал старик – хиромант, готовый дать урок. Я поехал в гостиницу, чтобы переодеться, но в  метро не попал: забастовка. Добрался кое-как. Постучался к Адаму. Социолог  взял на время конференции машину в прокат. Ему можно: после трех лет учебы  в Шотландии, он был привычен к левостороннему движению.  И с легкостью уступил мне ключи  на этот вечер.

Моего внимания хватило на два перекрестка. На третьем я выехал на правую полосу. И остался жив. И она осталась жива. Мы оба успели среагировать, зацепились только зеркалами заднего вида. Оба вышли из машин. Просил прощения, как мог. Она кивала. Успокаивала, уверяла, что я теперь сто лет проживу. Она меня успокаивала, а не я ее. Хотя на заднем сиденье в кресле невозмутимо пялился на мир трехлетний крепыш. В этот момент я еще ничего не понял. Я еще думал  о хрупкости хваленого долголетия. Но совладал с собой, и ответил: «Вы тоже будете долго жить. Лет триста, не меньше».

И протягиваю визитку: «Вот, на всякий случай, вдруг, у вас будут ко мне претензии». Она протягивает руку, правую руку, знакомую не только с колючими розами, но и с цепкими корнями, и с вездесущими сорняками, и со всеми садовыми инструментами. И я беру эту руку в руку, нет, не как хиромант, и даже не как старый знакомый. Беру, как близкий человек, и все чувствую, и все предчувствую, и все вижу без тюрбана. И не нужны мне знания старика из Уэмбли, чтобы видеть будущее  этих рук. Потому, что линии любви тесно на  исцарапанной ладони: она вырывается из руки, как лассо, захватывает мои запястья, и мне их уже не оторвать, захлестывает шею,  и у меня перехватывает дыхание, опутывает ноги, и я не могу сделать ни шагу, окутывает меня коконом, и я не слышу, как сигналят водители с двух сторон, и я не еду в Уэмбли.  И чувствую,  что две линии моей любви, вырвавшись с обеих ладоней, охватывают и мою Шарлотту, и  ее малыша. И еще  тысяча неожиданных линий, незнакомых хиромантам, появились на наших руках, и запутались между собой, и стали общими линиями.  И к черту зеркала заднего вида: мы теперь будем смотреть вперед. На тысячу лет вперед. И через тысячу лет в  мыслях и в снах,  я так и буду стоять на  перекрестке, и препятствовать левостороннему движению. Мы будем стоять. Вместе.   

У меня появилась линия любви, уходящая далеко за пределы моего тела. Раньше ее не было. А ведь я считал, что люблю свою жену. И теперь у меня тоже руки чешутся. Пришла пора покинуть  Арнольда, и вспомнить, что я – неплохой дерматолог.

Напоследок следует привести записи в порядок. Неизвестно, кто их будет продолжать. Будет он писать сухим языком, или его будут одолевать эмоции?  Что из моих записок будет ему интересно? Может быть, что-то нужно удалить? Или добавить? Или удалить?

Я запутался, мне не до того, я уже живу другой жизнью, я покидаю перекресток на машине Шарлотты, и оставляю все как есть.

Искренне ваш

Алекс Лисс

Врач – дерматолог

Вторник, 18 января 2022 года.


© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2019
Свидетельство о публикации №219011700010

Комментарии http://www.proza.ru/comments.html?2019/01/17/10