Старая истина - красиво одеться это значит, в первую
очередь, правильно выбрать обувь. Именно обувь и есть гвоздь
всей программы, основа внешнего вида человека и, если хотите,
одно из средств внешнего отражения его внутреннего мира.
Казалось бы мелочь, но и она тоже характеристика, ибо никогда,
я в этом уверен, никогда человек внутренне собранный не выйдет
из своего дома в обуви со следами вчерашней ходьбы по улице.
И если вы придерживаетесь той же точки зрения, то,
поверьте, некоторые мелкие, но почти всегда неизбежные изъяны
вашего туалета, вы же живой человек, не будут бросаться в глаза
вашему придирчивому критику.
При этом обувь совершенно не обязательно должна
быть абсолютно новой, ах, смотрите, вот на мне туфли прямо
из магазина. Совсем наоборот, значительно элегантнее выглядит
обувь уже принявшая форму твоей стопы, но при обязательном
условии - она должна быть изящно исполнена. Тогда она будет
только твоей, неповторимой, вот это и есть ваш совместный с
мастером выбор, зависящий от тонкого вкуса, а отнюдь не от
широких материальных возможностей.
При такой обуви, конечно, лучше смотрится костюм
дорогой, но, ни в коем случае не броский, и, не дай бог, если он
идеально отглажен, этот предпродажный заутюженный лоск
будет выглядеть диссонансом. Предпочтительнее намек на
легкую примятость, но только легкую, как будто сегодняшнюю,
что будет свидетельствовать о повседневности, даже, может
быть, обыденности для тебя этой дорогой одежды.
Такой неброский намек на небрежность скажет о
естественности поведения человека, который свободно
ориентируется в границе между допустимым, разумным и
напыщенным, только что "измагазинным".
Вспоминаются эпизоды из телевизионной передачи с
участием Брынцалова и его жены, если вы их еще помните.
Косноязычный жулик времен самого начала перестройки,
гнавший на продажу спирт сомнительного качества на
украденном им фармацевтическом предприятии, миллиардер,
депутат ГД, успевший урвать в личную собственность бывшую
аптеку Ферейна в Москве и бывший дворец балерины
Кшесинской в Кисловодске, он показывал зрителям свои туфли
крокодиловой кожи за 500 долларов, бликовавшие ярче света
студийных софитов, настойчиво повторяя их стоимость.
А телеоператор услужливо наводил объектив то на
туфли из бывшего крокодила, то на живого собственника этих
туфель. И как все тогда было гармонично, и шустрый туповатый
герой передачи, и телевидение, и сами ведущие, а с ними и
мы, телезрители.
В заключение несколько слов о круге его заказчиков,
которые со временем стали его искренними ценителями и
почитателями, и качестве его продукции в этой связи. Высокие
зимние на меховой подкладе женские сапоги в Москве стали
делать довольно поздно, в самом начале пятидесятых годов.
Параллельно с ними изредка стали попадаться и
дубленки, конечно, заграничные, но писком моды в ту пору
они так и не стали. Теперь я думаю, что не то, чтобы не дорос
до них наш модник, просто слишком много он навидался за
время бесконечных войн светлых, под цвет снега, солдатских
и черных до пят, под цвет ночи, овчинных тулупов - типовой
одежды сторожей в России во все времена.
Одна такая дубленка цвета яичного порошка, прямым
ходом из США, великолепного качества, абсолютно новая,
подростковая, попала в руки Федору в тот момент, когда он
был занят поиском теплой подкладки к зимним женским сапогам
для какой-то модницы. Сапоги тогда предпочитали очень высокие,
практически до колена и на шнуровке с крючками. Чтобы вы
думали, Федор, не задумываясь, безжалостно раскроил эту
прелесть, пустив ее на теплую подкладу для сапог.
Все три примадонны оперной труппы Большого театра,
Валерия Барсова, Антонина Нежданова и Вера Давыдова стали
со временем его заказчицами. Посредником в их знакомстве
был, конечно же, Михаил Бусов, поскольку знаменитые певицы
были страстными собирательницами модного тогда хрусталя.
При этом каждая из этой троицы хранила в тайне от соперниц по
сцене имя и координаты своего мастера.
Привлекало то, что в их поведении не чувствовалось
ни капли высокомерия, более того, хотелось думать, что были
они в быту дамами приземленными, во всяком случае, будучи
у нас, они казались такими, негромкоголосыми и спокойными,
старая школа, что называется. Одну только просьбу, будто
сговорившись, высказывали они в любое время года, как
только появлялись у нас, это закрыть единственную на всю нашу
комнату крохотную форточку.
То, что они заказывали, трудно было даже назвать
обувью, это было что-то вроде свадебного наряда для невесты,
одела один раз в жизни и прячь в сундук на память. Это были
туфельки для сольных или концертных выступлений. Делались
они из редкостной, во всяком случае, тогда кожи золотого или
серебряного цветов и нежнейшей выделки.
Из тонкой, почти как бумага, шкурки молоденького
козленка, размером 25 - 30 дециметров, одной такой шкурки
едва хватало на раскрой заготовки одной пары туфель.
Квадратными дециметрами, как говорили специалисты "деци",
"дец", оценивался размер шкурки. Ошибаться в раскрое было
нельзя, ошибся - выбрасывай шкурку целиком. В полном смысле
этого слова "штучный товар".
Однажды, мне было в ту пору лет четырнадцать, у нас
в доме появилась высокая грузноватая брюнетка, лет так сорока
с небольшим, с запоминающимися огромными глазами и низким,
почти мужским голосом. Вела себя эта дама так, будто она боялась
опоздать на поезд. Она сказала, кто ей рекомендовал Федора,
тут же вынула из своей сумки какой-то иностранный журнал, ткнула
пальцем в модель, которую хотела заказать и через минуту Федор
уже стоял возле нее на одном колене.
Перед тем, как снять мерку, она спросила о цене и сроках,
после снятия мерки Федор, как он это делал всегда, спросил номер
ее телефона и как записать заказчицу. В ответ раздалось:
- Рома Руфь Марковна.
Лариса, поднялась с дивана и молча, будто ненароком,
подвинула ближе к заказчице лежавшую на столе развернутую
программку спектакля Аркадия Райкина, на котором они были без
меня накануне.
- Ах, вы об этом. Да, Рома это моя сценическая фамилия.
Нахожу это удобным и в театре, и в жизни. Попробуй я сейчас
сказать, что я жена Аркадия Исааковича, как цена автоматически
вырастет вдвое.
Федор смолчал, он давно уже знал себе цену, да и, как
видно, отнесся к этому философски, а во мне ее рыночный цинизм
вызвал отторжение, ну, как можно поступиться именем великого
актера и человека ради какой-то мелкой выгоды. Тут вступила Ися:
- Нет, нет, господь с вами, Руфь Марковна, я не об зтом,
я о билетах на ваши спектакли, вы же знаете, их не достать.
- Ну, да, конечно, не стесняйтесь, звоните по этому
телефону когда наш театр будет с гастролями в Москве. Может
статься я и сама вас разыщу в следующий раз, если сегодняшний
опыт будет удачным, на что я искренне надеюсь.
Со временем, насмотревшись на работу мастера, я постиг
многие тонкости этого сложного дела, простая суть которого в том,
чтобы без всяких станков и каких бы то ни было механизмов,
а лишь с помощью шила, молотка, ножа, а, самое главное, умными
и умелыми руками сотворять чудо, способное приносить людям
радость.
А постигши был облечен доверием и становился иногда
участником этого непростого технологического процесса. Нет,
конечно, далеко не всё доверял мне Федор, в частности, даже речь
не могла идти о самой ответственной операции, о затяжке заготовки
на колодку.
Чтобы ее толково исполнить нужно было, по его словам,
не одну пару штанов из матросской парусины на стулке до дырок
протереть. Стулкой называлась низкая сапожная табуретка с
сиденьем из переплетенных кожаных ремней, этакое уютное
устройство, предотвращающее возникновение геморроя. Но там где
Федор уже начинал пасовать, например, если нужно было прошить
дамскую подошву, когда его крупные кисти рук не могли проникнуть
внутрь до самого конца модной тогда дамской туфли с удлиненным
и тонким мысом, тут я уже смело мог его заменить.
Прошить подошву обозначает, если хотите, соединить ее
дратвой с кожаной стелькой, к которой подклеен при затяжке так
называемый верх обуви, включающий собственно верх и кожаную
подкладку. Получается трехслойный пирог - подошва, край верха
с кожаной прокладкой и стелька.
С обоих концов многократно натертой медовым воском
дратвы несколько больше метра длиной заделано по одной свиной
щетине, которая у сапожника играет роль гибкой иглы. Позже
появились гибкие металлические иглы с тупым концом, но мастера
старой школы традиционно использовали свиную щетину.
Заделывать щетину в дратву я так и не научился, здесь надо было
иметь полувековую сноровку, какая была у Федора.
Сначала кривым шилом снаружи прокалывется насквозь
весь этот пирог, дальше нужно внутри туфли нащупать кончик шила
и, аккуратно вынимая его из полученного отверстия в подошве,
вставить наощупь изнутри туфли в это отверстие кончик щетины,
заделанной на один конец дратвы, затем протащить щетину с
дратвой наружу.
Одновременно с наружной стороны туфли ввести в это
же отверстие встречную щетину, заделанную на другой конец дратвы,
поймать кончик ее в узком пространстве носка туфли и
разнонаправленными движениями обеих рук прочно затянуть оба
конца дратвы.
Дратва фиксируется намертво после этой затяжки, потому
что ее смещение тормозит воск. Он же является предохранителем
от внешней влаги, которая будет стремиться проникнуть через
это отверстие внутрь туфли. Таким образом вы сформировали один
стежок. А их больше сотни на одной туфле, к тому же, если помните,
туфли-то две.
И еще его стало подводить зрение, а оправа никудышная,
разболтанная и когда он увлекался и делал резкие движения головой
очки как живые вспархивали с его носа. Он пытался их ловить и
ненароком заталкивал еще дальше, в результате они оказывались
либо, в лучшем случае, под столом, либо под диваном, тахтой или
платяным шкафом. А отодвигать их было "ц е л о е д е л о".
Новые очки заказывать - тоже "ц е л о е д е л о". Это всё
его "литературные штампы" еще оттуда, с юга. Вот так я и стал его
незаменимым помощником на некоторых операциях.
В первые аспирантские каникулы я получил стипендию
сразу на все лето вперед, плюс за совместительство по науке.
При таких деньгах некогда было думать о том, что следующая
стипендия будет только через три с лишним месяца и со своими
дружками, такими же безалаберными ребятами, я просадил в
московских ресторанах за неделю все свое материальное
благополучие в размере более четырех с лишним сот рублей.
Выход, конечно, был - махнуть в Новороссийск, а там
сейчас Ися с Герасимовичем, прокормят как-нибудь, да и в
художественной мастерской, что рядом с нашим домом, на
Октябрьской площади, где "художники" занимались оформлением
витрин магазинов, остановок городских автобусов и еще чем-то,
а к концу рабочего дня начиналось повальное пьянство, в ней
можно было подработать и мне, и тут же пустить всё в общую
пьяную кассу.
Но на родину, где я с каждым встречным-поперечным
на улице, на пляже, в магазине здоровался с тех пор как научился
говорить, я, безусловно, должен был явиться комильфо. А гардероб
мой, деликатно выражаясь, находился в баке с бельем, давно
нуждающемся в стирке.
Стиральных машин тогда еще не придумали, купить
новую рубашку было не на что. В платяном шкафу я нашел свою
чудом сохранившуюся рубашку с воротником "апаш". Она мне
очень нравилась, но воротник ее был истрепан до дыр.
Из любопытства я аккуратно выпорол его и замахнулся
выкинуть. Просто так надел изуродованную любимицу на себя и
тут обратил внимание на очень длинные полы моей раненой
рубахи, что раньше, в ее полной комплектации в глаза не
бросалось.
Короче говоря, я укоротил ее, а из сэкономленного
материала скроил воротник. С изнанки, мелкими стежками,
врукопашную, по контуру я прошил его, вывернул налицо,
разгладил тщательно и таким образом топорно выполненный
вручную шов был скрыт, после чего я подшил его к горловине.
Оставалось только подрубить полы по длине.
Следующим утром, воодушевленный неожиданным
успехом, я сел за новую обувку. Я знал свою колодку, нашел
остатки светлой, слегка лимонного цвета шкурки подкладочного
шевро, знал, что за эту самодеятельность Герасимович ругать не
станет, и вырезал из нее цельнокроеную бесшовную заготовку.
К вечеру, без завтрака, обеда и ужина туфли были готовы и я,
в рубашке с воротником "апаш", вывел на обкатку обнову с еще
не просохшими до конца подошвами. Испытания прошли успешно.
Без билета, запрятав поглубже в карман последнюю
десятку для проводника, я отправился на Казанский вокзал на
ночной поезд №40 Москва - Новороссийск. Приятно позвякивала
мелочь на вкусные пирожки с картошкой, которыми вот уже
много лет торговали на платформе станции Россошь. Но до нее
было еще так далеко.
И последнее. У меня до сих пор, вот уже пятьдесят лет
хранится заготовка для Исиной пары туфель, не тронутая
временем, из черного тонкого и мягкого шевро, модель
скромная, как она любила, но которые он так и не успел сделать
для нее. Памятник без пьедестала, без опоры долго стоять на
земле не может.
Вот не станет меня и выкинут в мусор к тому времени
эту уже никому не нужную вещь и канет память о человеке,
которая долго жила в людях, знавших и любивших его.
А вы не замечали, что память о человеке, о событии,
хорошая или плохая, в том числе и беспамятство часто меняются
местами во времени. И это вовсе не потому, что меняются наши
былые герои, нет, мертвые не меняются. Меняются лишь от
поколения к поколению наши представления о них, мы смотрим
на них своими глазами и сегодня, а не глазами очевидцев, при
этом каждый пытается рассудить каждого и по своему разумению.
В этих записках я вспомнил своих героев с радостью и
тоской и, признаюсь, небеспристрастно, потому что беспристрастно
пишут только учебники, за исключением пособий по общественным
дисциплинам. Поэтому у меня просьба к тебе, читатель, если вдруг
у тебя, неважно по какой причине, возникнет желание вернуться к
началу вот этого короткого, и вместе сумбурного повествования,
то сделай исключение и попытайся, если у тебя это получится,
прочитать его глазами писавшего.
И самое последнее. В моей квартире до сих пор хранятся
вещи, которые когда-то принадлежали Федору, например, его еще
тридцатых годов бритвенный станок, которым я тоже брился когда
и мне пришла пора. Их разрозненный обеденный набор, чайные
чашки, чудом оставшиеся от сервиза и даже наперсток Ларисы,
который налезает мне только на мизинец, при том, что пальцы мои
совсем не похожи на сардельки. Отношусь я к ним, не постесняюсь
этого слова, с благоговением.
Я точно знаю, что кроме меня на всем земном
шаре не осталось ни одного живого человека, который бы знал и
помнил тех, кому принадлежали эти вещи, тех, кто ежедневно
держал их в своих руках, пользовался ими. Это необыкновенно
грустно осознавать, потому что когда не станет меня они, эти
бывшие для меня реликвии превратятся в никому не нужные вещи.
В последние годы стало принято выставлять в подъездах якобы
с благотворительной целью, а на самом деле просто за
ненадобностью, вышедшую из моды одежду, обувь и даже мебель.
Для меня эти памятные вещи по-прежнему принадлежат
только им и даже стали их частичками. Теми материальными
частичками, которые связывают меня сегодняшнего с жившими
некогда людьми, дорогими мне сегодня так же как и тогда, когда
они были рядом со мной.
Вещи переживают своих владельцев не только потому,
что они вообще часто живут дольше чем люди. Предназначение
вещей не только в том, чтобы служить, исполнять свои
утилитарные функции, но еще и в том,чтобы существованием
своим хранить память в этом мире о тех, с кем они прожили бок
о бок свою жизнь и кто сегодня уже в мире ином. Вот ведь создало
благодарное человечество музеи Шекспира, Пушкина. А там в
качестве экспонатов представлены не только рукописи драм,
трагедий и стихов, но и перья, которыми писались эти драмы.
Вот и у меня есть в собственности свой маленький музей
озорного башмачника, директором которого по совместительству
являюсь я сам. Посещение бесплатное, вход летом круглосуточно,
потому что жена моя будет отсутствовать, в этот период она
исполняет обязанности сторожа на даче своей внучки. Со своими
обязанностями сторожа, как и со всеми остальными, справляется
из рук вон плохо, потому, во-первых, что руки не из того места
растут, как говорил Герасимович, а, во-вторых, потому что на
общественных началах.