Моя мама. На острие жизни или коллизии судьбы

               

         В четыре утра нас разбудил телефон.  Звонила моя сестра Нина:
         -Мама умерла.
         Алена, не слыша Нининых слов, все поняла:
         -Едем.
         -Выезжаем, -  ответил я, и мы начали быстро собираться.
         Тринадцать лет назад маме в институте имени Герцена удалили опухоль и, казалось, что все тревоги позади. Мама продолжала работать в ТАССе, ей хотелось отметить сорокалетний юбилей на единственном месте работы. Она также с большим удовольствием занималась переводами  художественной литературы. Про операцию стали забывать.
 
          Двенадцатого апреля мы приехали к маме на день рождения. Она работала  в своей комнате. На столе, слева от портативной пишущей машинки «Эрика», лежал раскрытый огромный толковый словарь Уэбстера, очень большая редкость, наш подарок. Мама сидела за столом, на предплечье правой  руки была наложена гипсовая повязка. Левой рукой она потихоньку печатала текст переводимого ею романа Агаты Кристи «Hercule Poirot's Christmas» ( Убийство под Рождество). По договору она должна была сдать книгу до конца апреля. Я срочно позвонил машинистке из ТАССа, с которой мама часто работала до ухода на пенсию, и договорился об ее участии в работе над переводом. Мама сказала, что она упала и сломала руку. В действительности,  МРТ показала метастазы в головном мозге и правой руке.
 
          Книгу мама сдала вовремя, и она вышла в следующем 1991 году.

          Дождавшись представителя из «Ритуала» я поехал в офис, находящийся в СК «Олимпийский». Предупредив, что меня не будет несколько дней, начал заниматься делами, связанными с похоронами и поминками. Самая большая трудность заключалась в покупке спиртного. Шел 1990 год, антиалкогольная компания продолжалась, количество винных отделов  было немного, всюду собирались огромные очереди, в чем я очень скоро убедился. Подъехал на угол Каретного ряда и Садового кольца. Магазин в народе назывался «Три ступеньки», по количеству их у входа. То, что я увидел, нельзя было назвать очередью. Люди стояли сплошной массой. Очень нерешительно я подошел поближе и стал протискиваться к дверям.
          -А ты, куда лезешь? Что особенный? – услышал я начальственный голос. В советское время, если создавалась  очередь, то обязательно находился человек, руководящий ею. Повернувшись на голос, я увидел мужчину средних лет, стоящего недалеко от входа.
          -Мне на поминки надо купить, - ни на что не надеясь, ответил я.
          -Есть справка?
          - Да,- я достал справку.
          «Начальник» взял ее в руки, быстро просмотрел и распорядился:
          -Пропустите его, ему на поминки.
          Меня буквально внесли в магазин вслед за «начальником». Внутри народа было немного. Взглянув на убогий ассортимент, я быстро оплатил водку и вино, и меня, вместе с коробками, вынесли на улицу.
          -Машина есть? – спросил меня уже понравившийся мне «начальник».
          - Вот она, слева, - мне оставалось только открыть багажник. – Спасибо большое, мужики! Дай Вам, Бог!
           -Не за что, мы тоже  люди, - услышал я, получая свою  справку. 
          
           Похоронили маму на Введенском кладбище, в могилу, где уже покоились бабушка и ее брат с сестрой.
            На поминках было немного народа. Немногочисленные родственники, друзья и несколько человек из ТАССа. Один из молодых работников агенства задал мне вопрос:
           -А правда, что во время войны, Наталью Зиновьевну привозили  в Кремль, и она  разговаривала со Сталиным?   
          Благодаря этой давней истории, передаваемой в ТАССе из поколения в поколение, мама  приобрела очень большую известность, стала, как говорили,  его «легендой» .
          Вернувшись из эвакуации в 1943 году, она поступила на работу в ТАСС. Принимал ее  только что назначенный ответственным руководителем Телеграфного агенства СССР Николай Григорьевич Пальгунов, блестящий журналист и дипломат, до войны проработавший в Иране, Финляндии, Франции. В дальнейшем эта должность стала называться – Генеральный директор.

           Осенью случилась неприятность, могущая оказаться роковой. Переводя информацию, мама допустила незначительную ошибку, которая изменила смысл фразы. Ночью домой,  на Старопименовский переулок, где мы жили, приехали за ней. Она попрощалась с бабушкой, своей мамой, поцеловала нас с Ниной. Мне шел второй год, Нине – третий. Надежды, что она вернется домой, не было. В Кремль доставили Пальгунова и главного выпускающего, его  фамилию я не запомнил.
           Следствие проводили Берия, Каганович и Молотов. Мама рассказывала мне:
           -Я держалась так спокойно и уверенно, объясняя происшедшее, что это в корне изменило мнение тройки. Пальгунов также внес  свою лепту.
           -Давайте не будем наказывать девочку, - обратился Молотов к своим коллегам.- Поверим ей. Произошла случайная ошибка.
            -Когда меня привезли домой, вы с Ниной крепко спали, а маму мне пришлось откачивать.
Она держалась все время моего отсутствия, но, когда увидела меня, ей стало плохо.

             Мама родилась незадолго до революции, 12 апреля 1917 года, в городе Екатеринославе, теперешнем Днепропетровске. Ее отец, Зиновьев Зиновий Михайлович, принял революцию и стал активным участником  революционного движения на юге России. Он был образованным человеком и, видя его умение работать, руководители революционных сил стали продвигать его по службе. Через некоторое время он возглавил подразделение, занимающееся продовольственным снабжением армий юга России.
            После разгрома белого движения, его перевели в Москву. Несколько лет он проработал заместителем председателя правления «Союзхлеб» И.С.Лобачева.
            В 1933 году за несколько месяцев до смерти И.С Лобачев был назначен заместителем председателя Комитета по заготовкам сельскохозяйственных продуктов при Совнаркоме СССР(председателем Комитета был А.И.Микоян). Зиновий Михайлович был переведен на освободившуюся должность председателя правления «Союзхлеб». Преемственность продолжалась. После смерти И.С.Лобачева был подписан приказ о назначении Зиновия Михайловича заместителем А.И.Микояна, но начать работу на новом месте ему не пришлось.
           Накануне вступления в должность ночью его арестовали по ложному доносу.
           Приговор по  статье 58, ч.10 определил его дальнейшую судьбу – десять лет ссылки и минус  определенный перечень крупных городов для проживания по ее окончанию.
         
           Это случилось в 1933 году, когда шестнадцатилетняя Наташа училась в техникуме, который она закончила на следующий год . Вместе с ней в техникуме учился Борис Бердичевский, очень красивый молодой человек, на два года старше Наташи. Он явно выделялся среди своих сокурсников. Довольно высокий, стройный, с прекрасными, слегка вьющимися, каштановыми волосами, светлоглазый, с правильными чертами лица, он нравился девушкам. Наташа не была исключением. Симпатия была взаимной, и после окончания техникума, они продолжали встречаться.
           Борис поступил в школу киноактеров при к/с «Мосфильм» и учился в одной группе с Михаилом Глузским,  Григорием Шпигелем  и другими студентами,  ставшими впоследствии известными артистами.
           Наташа поступила в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории, в 1931 году отделившийся от МГУ, а в 1941 году вновь влившийся  в московский университет). ИФЛИ сравнивали с пушкинским Лицеем – как из-за необычного  для эпохи духа свободы, так и из-за того, что многие известные впоследствии поэты, писатели, философы и историки окончили этот институт, образовав прослойку новой интеллигенции, подобной плеяде лицеистов Х1Х века. В одно время с Наташей в ИФЛИ учились поэты Александр Твардовский, Павел Коган, Давид Самойлов, Семен Гудзенко,  Константин Симонов,  Михаил Кульчицкий, Сергей Наровчатов, философ Григорий Померанц, историк-античник Георгий Кнабе, филолог Лев Копелев, переводчица Лилианна Лунгина, и многие другие известные люди. Александр Галич учился вместе с мамой, но ушел из института, не закончив его. У них сохранились хорошие отношения. Он бывал у нас на Старопименовском переулке.
          
           Лишь, учась на третьем курсе, Борис и Наташа поженились. Он, закончив учебу, остался работать на  «Мосфильме», а Наташа поступила в аспирантуру, выбрав себе направлением страны Скандинавии, и начала изучать шведский язык.

           Затем произошло неожиданное событие. Будучи беременной, мама встретила моего будущего отца, и они полюбили друг друга. Среднего роста, некрасивый, с толстыми линзами очков, он должен был представлять собой что-то настолько привлекательное, чтобы мама развелась с Борисом и вышла за него замуж.
          
           Валентин Лосев был на десять лет старше мамы, к началу войны ему было неполных 34 года. Никогда в жизни он не искал легких путей. Начав работать в четырнадцать лет рассыльным в газете «Киевский пролетарий», он в дальнейшем был корреспондентом, заведующим литературным отделом, выпускающим ряда московских газет. Валентин состоялся  как журналист, но, почувствовав в себе призвание к писательскому труду, оставил журналистику и начал с нуля. В 1938 году в «Новом мире» был напечатан его первый роман «Молодой человек», затрагивающий важнейшие события той поры; в 1939 году в Детгизе вышла его повесть «Красная горка». Пьеса по этой повести перед войной была принята к постановке в театре Красной Армии, и только  наступившая война помешала выпустить спектакль. В 1941 году  выходит новая повесть «Слава Петра Самарина». Незадолго до войны он начинает новый роман, который остается ненаписанным. В 1942 году выходит сборник его рассказов военного времени «Гордые люди».
            В первые дни войны Валентин Лосев  подает заявление об отправке  на фронт, и пятого июля его призывают в армию. Вначале он командир стрелкового взвода и помкомроты добровольной дивизии. В сентябре добровольцем вступает в истребительный батальон НКВД. Несмотря на сильную близорукость, становится снайпером. Семнадцатого октября часть, в которой он служил, выступает на фронт. Его назначают командиром пулеметного взвода, и он сражается в рядах защитников  Москвы.
            В январе 1942 года Политуправление РККА отзывает Лосева  для использования по специальности – его направляют в газету Крымского фронта «Боевой натиск», затем переименованную в «Боевая Крымская». Позднее, он сотрудник газеты Северокавказского фронта, находившейся в Краснодаре. Он постоянно стремился туда, где труднее, и в июне !942 года, по его настоянию, получает командировку в осажденный Севастополь.

           Действующая армия. Редакция газеты «Вперед к победе»

            Последнее письмо                20/VI-42 г.
            Здравствуй, любимая!
            Я сейчас очень спешу, потому что срочно вылетаю в Севастополь. Вчера снимался в редакции с Сельвинским и еще двумя товарищами. Эта карточка очень удачная, и я тебе ее посылаю. Кроме того посылаю еще портрет. Третьего дня перевел на твое имя аттестат на 900 рублей. 20-го обратишься к райвоенкому.
            Очень горько, что нет от тебя писем. Поцелуй детишек, моих славных малышей. Привет всем. Целую тебя, родная моя, жена моя, Наташенька, бесконечно любимая.
                Валя.               

            Валентин Лосев погиб второго июля 1942 года в последний день эвакуации из Севастополя. Катер, на котором он находился, был разбомблен фашистской авиацией. На следующий день город был захвачен фашистскими войсками.

             Действующая армия. Редакция газеты «Вперед к победе».

             Извещение о гибели Валентина Лосева.

              Глубокоуважаемая тов. Зиновьева-Лосева!
              Командование газеты «Вперед к победе» извещает Вас о том, что Ваш муж писатель Валентин Лосев, интендант 3-го ранга, 2-го июля 1942 г. погиб смертью храбрых при эвакуации из Севастополя, где он был до последних дней защиты города.
              Поведение на поле боя Валентина Лосева, его мужество и образцовое выполнение воинского долга будут всегда служить примером для всех работников нашего коллектива.
              Выражая Вам глубокое соболезнование в Вашей большой утрате, командование и коллектив сотрудников скорбят вместе с Вами о гибели товарища, вместе с тем выражает уверенность, что Вы, подруга нашего боевого товарища, сумеете воспитать детей так, чтобы они были достойны своего отца, жизнь отдавшего за наше общее счастье, за нашу Родину.

                Зам. Ответственного редактора,
                Старший батальонный комиссар                А.Выпряжкин               

                Секретарь партбюро,
                Старший батальонный комиссар                Н.Литовченко               
                19 октября 1942 года.
               

                Из письма матери Валентина Лосева к его вдове:

           Милая, Наташа!

           Вчера получила Ваше письмо, а накануне получила книжку Вали. Тяжелым камнем пало мне на душу Ваше сообщение о гибели Вали. Мне безумно тяжело переносить столь жестокие удары судьбы. Сознание, что никогда не увижу и не услышу его, такого молодого, полного сил и здоровья, безумно осиротило душу. Не знаю, хватит ли сил перенести  столь великую утрату, но нужно крепиться и не падать духом, чтобы не быть в тягость окружающим.                .          Крепитесь, дорогая Наташа, помните, что у Вас маленькие детки, которые смотрят на Вас, и Вы внушите им любовь к Вале и воспитайте их достойными гражданами… Утешать бесцельно – время такое тяжелое, мы не одни, таких, как мы с Вами, много. У меня сейчас в армии еще два сына – Миша и Александр*. О них я ничего не знаю, где они и что с ними.
           У меня к Вам, милая Наташа, просьба: напишите мне подробно, где был Валюша все время до его командировки в Севастополь.
           Большое  спасибо Вам, Наташа, за теплое письмо. Мое горе велико, утешит его одна могила. Но Вы будьте мужественны, крепитесь и не падайте духом.

       6 января 1943 года
                Ваша Полина Германовна.

*Миша, студент МГУ, и Александр, журналист, тоже погибли на фронте, и мать не пережила смерти сыновей.               
Старший брат отца, Владимир, комиссар Красной армии, в 1921 году был зверски замучен махновцами.

          Мне не довелось узнать свою бабушку  и четырех ее сыновей, одним  из которых был мой отец, но  они  навеки нашли место в моем сердце и памяти.

          В первых числах июля 1941 года папа проводил бабушку, маму и трехмесячную сестренку Нину в эвакуацию в Башкирию. Вещей было много, но их удалось аккуратно разместить. Вагон был переполнен, люди ехали неизвестно куда и надолго. Никто не думал, что они последний раз видятся. Поезд тронулся и счастливая жизнь покатилась под откос. Практически без осложнений доехали до станции назначения, там перегрузились на машины и прибыли в село Иванаево Дюртюлинского района Башкирской АССР.
          Здесь пришлось провести долгие два года. Было тяжело материально, мама пока было возможно, работала в поле, приходили переводы от папы. Очень выручала швейная машинка «Зингер», привезенная из Москвы. На ней бабушка обшивала местных колхозников, а те расплачивались продуктами питания.
          За сравнительно недолгое время мама получила несколько писем с одинаковой надписью на конвертах: « Тов. цензор, пропустите, пожалуйста, это письмо – оно для грудного ребенка». Цензоры письма не тронули.
В каждом письме было по нескольку чайных ложек манной крупы.
          Ниночка в десять с половиной месяцев начала разговаривать и ходить.  Она безбоязненно подходила к козам, жившим зимой в избе, гладила их, приговаривая: «козя, бузя».
          Мама должна была со дня на день родить.

          Из писем Валентина Лосева жене:

         24.VII.41г.

         Наташа, Наташенька, родная моя!  Кажется, так много времени прошло с тех пор, как ты уехала. И днем, и ночью, чтобы я ни делал, я все время думаю о тебе, вспоминаю тебя. Я никогда не думал, что в такое тяжелое время, когда все горькое и несчастливое закономерно, а все хорошее и счастливое противоестественно,- я буду так остро ощущать разлуку с тобой, так буду тосковать по тебе.
          Как удивительно обидно сложилась наша жизнь с тобой. Крупицы радости и так много горя. Я люблю тебя. Помни, Наташа, чтобы со мной не случилось, ты всегда со мной. И если нам не суждено увидеться, никогда не забывай, что последняя моя мысль была о тебе…            
          Напиши, что у тебя там. Каждой строчке рад буду, Валя.

          12.VIII.41г.

        Любимая! Ты даже не догадываешься, как это дорого – получить весточку от тебя. Я никогда и  ничто так жадно не читал и не перечитывал, как твое письмо…
        У меня все в порядке. Был легко ранен в голову. Теперь все прошло, хожу без повязки. Работы много, с каждым днем все больше. Как ты уже, наверное, знаешь, начали бомбить  Берлин. Это начало конца этих гадов. Дай только дорваться до них.
                Целую тебя, Валя.               

          15.IX>41г.

         Здравствуй, любимая моя, дорогая моя Наташенька!

        Теперь я могу тебе все сказать. Я не был в Москве три недели и только сегодня ночью вернулся. Хоть и послал несколько открыток, но вряд ли ты их получила. Думаю, что оттуда они могли и не дойти. Я здоров, бодр, а сегодня обалдел от чтения: сразу несколько писем и чуть ли не десяток открыток…
         Любимая! Я тоскую по тебе больше, чем когда-либо. Я верю в то, что мы будем еще счастливы.               
                Целую, Валя.
                28.IX.41г.

           Вот уже и полгода Ниночке. Подумай только: полгода. Дорого бы я дал, чтобы посмотреть на нее. Очень хочется, чтобы она выросла настоящим человеком. Дети, рожденные во время войны, призваны в будущем  преобразовывать  мир… 
           Только что с неожиданной нежностью подумал о твоей маме. Передай ей привет и поцелуй от моего имени.               
                Валя.
               
         20.IV.42 г.

          Наташа, родная! Я просто в отчаянии. Ничего, ни звука. Вот уже четыре с лишним месяца, как я от тебя не получал ни строчки. Я писал, слал телеграммы – все как в яму. Я не знаю, что с тобой, где ты? Так страшно одиноко без твоих писем, без весточки о тебе. Хоть бы что-нибудь, хоть строчку. Ведь целая вечность прошла с тех пор, как я получил ту груду открыток. Все получают письма, только я один даже не подхожу к ящику. Знаю уже, что ничего нет, знаю, привык. Ты подумай – привык…               
                Целую, Валя.

        Действующая армия. Редакция газеты «Боевая Крымская»
                5.V.42г.

           Любимая, родная моя! Я не могу тебе рассказать, как много значат для меня твои письма. Все выглядит по-иному, и жизнь приобретает какую-то настоящую цену, понимаешь? И все, что было горького и тяжелого, исчезло, едва пришла твоя открытка…  Почему ты не пишешь, как назвала сына? Вообще напиши все подробно и столько, сколько можно за день написать. Я жду теперь почту с надеждой и нетерпением…
                Будь здорова, родная моя, Валя.
               
Там же.                5.VI.42 г.
 
            …Кубанские станицы – солнечные,  пышные,  обетованный край,  единственный,  которого, кажется,  совсем не коснулась война. И все здесь такое мирное, беспечное, ленивое – и равнодушные коровы, и мычащие для приличия бычки, и весело ржущие  расседланные кони, и крикливые, перемазанные ребятишки, и казачки, точно лебеди, и лебеди в сверкающих озерах. А над всем этим  «юнкерсы» и «мессершмидты».  Далеко на горизонте горы Адыгеи и Кабарды. Склоны гор, поросшие мелколесьем, и непрестанное, денно и нощно, пение птиц….
           Я думаю о наших детях, ведь я их совсем не знаю, особенно младшего. Ты писала, что он , может уродышек. Это очень грустно. Я думал, что моя некрасивость не повлияет на него. Но ты не огорчайся, может быть  будет умным мальчишкой и что-нибудь в жизни сделает, даже, если это не удастся бравому воину папаше. Ты, я знаю, все равно его любишь…
                Целую крепко, Валя.               

Краснодар, редакция газеты «Вперед к победе»                10.VI.42г.

           Наташенька,дорогая моя.
               
           Вдруг я получил сразу три письма, а потом не получаю уже в течение месяца. Последняя открытка пришла  4 мая. Теперь газета, в которой я работаю, называется «Вперед к победе»…
           Имя мальчика меня озадачило. Почему вдруг Павел? Почему не Андрей или Сергей? Павел Лосев – это звучит довольно тускло. Ну, да бог с ним, с именем, лишь бы вырос здоровым и достойным…  Будь здорова, родная.

                Целую,Валя.
               
           После нескольких месяцев молчания мама получила, наконец, известие – похоронку. В двадцать пять лет она стала вдовой с двумя маленькими детьми на руках. Надо было выживать. Пережили еще одну зиму. Положение на фронтах стало улучшаться. Красная Армия, разгромив фашистские войска под Москвой, пошла в наступление. Появилась возможность возвращения.
 
           В конце весны 1943 года семья была уже дома. О продолжении учебы не приходилось и думать, да и ИФЛИ прекратил свое существование, вернувшись в МГУ. Мама прекрасно знала английский язык, не хватало только практики, сносно французский и, напрочь, забыла шведский язык – не могла вспомнить ни одно слово. Надо было устраиваться на работу. Была только пенсия на сына за погибшего отца. Ее приняли на работу в ТАСС в отдел переводов.
           Через месяц после начала работы ее вызвали к ответственному руководителю ТАСС Николаю Григорьевичу Пальгунову, только накануне назначенного на эту должность. На столе у него мама заметила папку со своим личным делом. Отметив ее прекрасную, творческую работу, включавшую безукоризненное редактирование материалов, он предложил маме перейти на работу редактором в английский отдел:
           -Мы должны использовать наших работников соответственно их образованию и проявленному таланту. Было бы большим расточительством держать Вас в отделе переводов, в то время, когда английский отдел нуждается в обновлении, в приливе свежей крови. Ваше место на самом передовом участке работы ИноТАССа.
            В годы продолжавшейся войны мама переводила речи У.Черчилля с ленточек Симменс-Хелла (с этого аппарата получали тогда в ТАССе информацию –  километры за день). Так же, как и другие сотрудники английского отдела, она хотела «поймать» в свое дежурство долгожданное известие об открытии второго фронта.
             И ей повезло! Это сообщение она увидела первой.

             А затем наступил долгожданный день. 9 мая 1945 года с крыши старого здания ТАСС – дома 10 по Тверскому бульвару - мама наблюдала за салютом Победы. Дежурить в тот вечер она вызвалась добровольно. Она не смогла оставаться дома в этот праздничный для всей страны день. Глядя на это прекрасное зрелище, она мысленно, со слезами на глазах, почтила память папы, не вернувшегося с фронта.
            
             Наконец закончилась эта страшная, самая кровавая за историю, война, принесшая гибель миллионам людей, доставив нечеловеческие страдания ни в чем не повинным ее жертвам. С фашизмом было покончено. Победители вернулись домой к своим семьям налаживать жизнь, восстанавливать разрушенную страну.

            
             Письма дедушки к жене и дочке из ссылки.

                Бикин.  12 апреля 1937 года.

       Любимая моя, бесконечно родная, моя доченька большая Лапонька.
       Сегодня день твоего рождения. Сегодня тебе исполнилось двадцать лет. Ты уже взрослая. Ты даже замужняя женщина. Как грустно и тяжело, что твое развитие, твой рост и духовный , и физический за последние четыре года мне не пришлось наблюдать. В моем представлении ты маленькая шестнадцатилетняя Лапонька, такая, какую я тебя видел в ночь нашей разлуки. Я ярко помню тебя с испуганными глазами, проснувшуюся, стоящую на коленях в постели в рубашонке. И прощание с тобой. Этот образ твой глубоко запечатлен в моей памяти и вытесняет все остальное.   Тогда, в ту ночь, прощаясь с тобой и, целуя твои сухие от испуга глаза, я не знал, не думал и не полагал никак, что наша разлука примет такие формы и сроки. Я думал, что это какое-то недоразумение и, что через несколько дней мы снова будем вместе. Но получилось иначе: моя мягкотелость, ложная героика, моральная депрессия, пережитки гнилой интеллигентщины отдалили сроки возвращения домой, к тебе, сделали эти сроки исключительно длинными, тяжелыми.
         Очевидно поэтому в моей памяти запечатлелся и вытеснил все остальное, твой образ, представившийся мне в ту памятную ночь. Я очень рад, что жизнь идет вперед, ломая все преграды, сглаживая шероховатости и заставляя забывать горечь. Я очень рад твоим успехам в учебе, счастлив, что у тебя есть интересная личная жизнь, что ты любишь и любима.
           Я крепко люблю тебя, моя доченька. Желаю тебе и Борису красивой, дружной, веселой, культурной жизни, жизни бодрой и насыщенной, как вся наша эпоха.
            Крепко, крепко тебя целую, твой папа.

                Владивосток  СВИТЛ  15/XI-38г.

       Здравствуй, моя родная.

       2/XI я был с этапом из 17 отд.  Амурлага  отправлен на Колыму.  С 6/XI нахожусь  на транзитной командировке Севвостлагеря во Владивостоке. Когда и куда точно отправят, не знаю. По прибытии в лагерь я напишу. Пока пиши по адресу: Владивосток, Транзитная командировка СВИТЛ НКВД, мне. Посылок и денег, пока не напишу, не посылай. Состояние здоровья среднее.
         Крепко целую тебя и Талочку. Привет, твой Зина.

                Бухта Нагаево, Оратукан, прииск «Борискин»  10/VI-39 г.
   
       Здравствуй, моя родная.

       Последний раз я писал тебе в декабре из Магадана. От того, что весточку  от тебя я получил лишь в ответ на телеграмму отсюда, заключаю, что Магаданское письмо не дошло до тебя.
        Из Бикина я выехал 2/XI-38 г. Сюда же на прииск я прибыл в январе. Суровую Колымскую зиму я перенес сравнительно легко. Только последний месяц немного прихварывал.
         Сейчас себя чувствую неплохо. Работаю экономистом по труду. Работы много, но работа интересная.
          На последнее мое заявление прокурору, посланное в конце 37 г. из Бикина я получил ответ, почему-то из Комиссии по частным амнистиям, ответ отрицательный. Но суть не в ответе, а в том, что прокуратура мое заявление, очевидно, непосредственно, отправила в  Ком. по частным амн.
           Куда еще писать не знаю, а писать нужно, так как необходимо добиться реабилитации.
            Мои заявления: первое - от 34 года, второе - от 35 г. и третье - от 37г. находятся, наверное , в архивах прокуратуры. Надо бы тебе возбудить ходатайство о передаче одного из моих заявлений в комиссию при Президиуме Верх. Совета. Я уверен, что дело мое, в конечном счете, будет пересмотрено. Если прежние заявления потеряли силу, выясни, куда мне теперь писать; сообщи и я напишу, а тебе вышлю копию. Родная, я встретил здесь, когда приехал Сему Столяра. Он возмужал, чувствовал себя хорошо и хорошо работал. А через неделю он умер. Твой перевод  на 50 р. Я еще не получил, но денег мне больше не посылай. Вот, посылку, если будет возможность, вышли. Пиши, как живешь, как Талочка, как родные, где Нюша, Рита ( Анна и Рита сестры дедушки).
              Всего хорошего Крепко целую тебя и Талочку. Ей я напишу отдельно в следующий раз.
                Твой, Зина.

             Г. Магадан, Хабаровского края, прииск «Геологический»  29/VIII-42 г.
             
            Талочка, моя бесконечно любимая доченька. Твое письмо я читал и перечитывал много раз. Мне хотелось, из довольно скупых подробностей твоего письма, уяснить себе какая ты теперь, в 25 лет, как протекла твоя жизнь, как живется тебе сейчас. И надо сказать, что больше кровным чувствам отца, нежели из написанного тобой, я узнал, что ты, моя любимая девочка , уже хлебнула жизненного горя. Я счастлив, моя лапонька, тем, что ты решительно порвала отношения с человеком, в котором ты разочаровалась, и дочь не послужила к этому шагу помехой. Шесть – семь слов – это, конечно,  недостаточно для характеристики человека, тем более, если с ним  предстоит пройти весь жизненный путь. Поэтому я не могу составить себе мнения о твоем нынешнем муже…
              Одно бесспорно: он, твой муж, настоящий патриот. Об этом свидетельствует тот факт, что с первых дней войны, как ты пишешь, он на фронте добровольцем. Для его характеристики – это важный положительный фактор. Что он, Валя, старше тебя на несколько лет, тоже неплохо. В общем, хочется верить, что он хороший человек, будет любящим мужем и отцом, и ты будешь счастлива. Главное – это взаимное понимание, уважение, правдивость и любовь, не вспышки, а основанная на уважении и разумном устройстве семейной жизни.
              Однако,  зря я это пишу, ты умница и диалектик, сама прекрасно знаешь. Лапонька, знаешь, чего мне очень хочется? Хочу твою фотографию, одну из последних. Когда ты уже взрослая, и карточки малышей, если есть. Твоя мама никогда особенными художественными талантами не отличалась, и все же из ее описания: «Ниночка – пупса, глазки синие, носик курносый, щечки и губки пухленькие» я делаю вывод, что внучка у меня красавица, во всяком случае, хорошенькая. И, конечно, умная, сообразительная. Это ведь твоя дочь! А ты, маленькой была очень умной и сообразительной. В полтора года ты закладывала руки за спину и, покачиваясь и захлебываясь, рассказывала мне «интесные казки». Ох, доченька, как мне хочется слушать «интесные казки» нашей Ниночки. Как хочется вызывать улыбку на личике Павлика, немного понянчить его. Живу надеждой, что скоро наступит счастливый день, когда я к вам приеду, и мы заживем дружной, любящей семьей, непременным членом которой будет, конечно, Валя…
           Не унывай, доченька, кончится война победой нашей, снова заискрится, засверкает жизнь, станет легко, период трудностей и лишений отойдет в область преданий, твои малыши будут расти и развиваться счастливыми. Вместе с ними будешь счастлива ты и я с мамой, радуясь вашему счастью. Напиши от меня дружеский привет Вале. Крепко целуй Ниночку и Павлика. Пиши. Обнимаю и крепко, крепко целую, твой папа.

               
            В 1943 году кончился десятилетний срок приговора моему деду. Он продолжал работать на строительстве железной дороги Абакан-Тайшет уже в качестве вольнонаемного. Все мысли его были в Москве, рядом с женой, дочкой и маленькими внуками. Желание увидеть их было сильнее опасения нарушить запрет на посещение отмеченных в приговоре городов страны. Зимой 1946 года он принял решение и выехал в Москву. Дорога была очень тяжелая, болели обмороженные ноги, он с трудом передвигался, но ему помогали любовь и ожидание встречи с родными, с каждой минутой приближавшего его к ним.
             Сразу по приезде, его положили в больницу, где удалось подлечить ноги. Помогли люди, работавшие с дедом и занимающие крупные должности. Они  очень рисковали, но, тем не менее, приняли такое решение. Точно также рисковали бабушка и мама, но никто не думал о возможных последствиях. Тринадцать долгих лет ждал мой дедушка этой встречи,  и она состоялась. Мне было всего четыре года, сестре на год больше. Я не помню его, но, слушая рассказ Нины, я ясно представлял себе нас, сидящих на коленях у деда, рассказывающего нам свои сказки. С годами мне стало казаться, что я это помню.
               Дедушка пошел на прием к своему бывшему заместителю, с которым у него, в свое время, были прекрасные отношения. Тот повел себя очень достойно, но, зная ситуацию в стране, сказал, что сделать ничего нельзя. Он посоветовал устроиться на работу в любой из городов, поближе к Москве, не присутствующим в списке запрещенных. Подумав, дед решил вернуться в Сибирь и в скорости уехал. Он ехал туда, где пробыл самое тяжелое время в своей жизни, где его хорошо знали, ценили, где у него были друзья. Он не захотел начинать все с нуля, ему это было уже не по силам. Он ехал, полный впечатлений от долгожданной встречи со своими родными и самыми любимыми людьми. Ему удалось осуществить свою мечту, было хорошо на душе, несмотря на горечь расставания. Он был уверен, что изменить что-либо не удастся.
               
             Пишу и думаю: мне сейчас на двадцать лет больше, чем моим дедушке и бабушке в момент их встречи после тринадцатилетней разлуки. Им бы жить вместе, да радоваться, а не встречаться тайком, прячась от глаз доброхотов.

Письма Зиновьева З.М. в Москву:
                Тайшет. 1 августа 1946 года
.               
        Наташенька, моя любимая.

        Я места себе не нахожу. Все время у меня тревожное настроение и беспокойство за здоровье мамы. Получил открытку от Риты (сестра дедушки). Она пишет, что мама больна, все время в постели. Но, что за болезнь, каково состояние а, главное, скоро ли наступит улучшение, об этом ни слова. Напиши, Наташенька, все, о чем говорят врачи и твои заключения. Если бы ты знала, как тяготит неизвестность, какое волнение порождает отсутствие писем. Об отпуске твоем не спрашиваю. Ты, очевидно, отложила его до выздоровления мамы. Крепко целую тебя и маму.
                Твой папа.               
 
                Тайшет.  7 августа 1946 года.

           Дорогая моя, любимая Наташенька.

           Я получил твою телеграмму. Есть ли и какие результаты клинического обследования здоровья мамы? Дома ли уже мама? Идет ли на поправку? Если ты не можешь, попроси Риту написать мне.
           Как твое здоровье, доченька? Ты, вероятно, очень устала, а отпуск пришлось отложить. Как бы мне хотелось  быть сейчас дома, дать тебе возможность отдохнуть и полечиться. Сердечный привет маме и сестрам. Крепко целую тебя и деток.
                Твой папа.               

                Тайшет. 10 августа 1946 года.

         Дорогая моя, любимая доченька Наташенька.

         Настроение мое, в связи с болезнью мамы и неопределенностью с твоим отпуском, очень подавленное. Состояние же здоровья – неплохое. Сегодня я уезжаю в командировку до 1/IX на один из объектов работ…
         Жду сообщений о состоянии здоровья мамы, твоего, деток. Крепко вас всех целую.
                Твой папа.               
                Тайшет  8 сентября 1946 года.

         Родная моя, горячо любимая Наташенька.

         Четвертый день, как я получил твое письмо с сообщением о постигшем нас горе. Рассудок отказывается понять случившееся, сердце никак не успокаивается. Несколько раз за эти дни принимался за письмо, но рыдания не давали мне писать. У меня такое чувство сейчас, как будто я в какой-то прострации; пусто и жутко. Если пережитые за эти дни страдания меня не убили – значит, я человек железный.
          Я так многим был обязан маме, я был у нее в таком большом долгу за тяжелую жизнь ее в продолжении 13 лет по моей вине, что самым большим  моим желанием было хоть немного, год-два пожить вместе спокойно, окружить маму вниманием, избавить ее от забот и недостатков. Я мечтал искупить свою невольную вину. И вдруг, все кончилось. Умерла мама.
          Для тебя, моя страдалица, эта утрата еще тяжелей. Ты жила с мамой все эти годы не расставаясь, и тебе ее никто не заменит.
          Могу ли я, после случившегося,  мечтать о времени, когда я с тобой встречусь, и мы заживем маленькой, любящей семьей? Если меня сейчас что-нибудь способно привязать к жизни, то это только такая мечта, надежда.
          Доченька моя, лапонька моя единственная, как же теперь быть, как попасть снова в колею? У меня нет сил вести жизненную борьбу. Я физически и духовно разбит.
          Наташенька, я завтра еще напишу. Не могу сейчас. Обнимаю, целую тебя и вместе с тобой безутешно плачу.
                Твой папа.
               
          Это мои самые первые воспоминания в жизни. Мы были с мамой вдвоем дома, она куда-то собиралась, попросив меня вести себя хорошо и пообещав скоро вернуться домой. Мама подошла к шкафу, открыла левую, меньшую дверцу. Она просунула руку под постельное белье, лежавшее на полке, и вынула оттуда несколько больших красивых бумажек. Это были деньги. Положив их в сумку, она поцеловала меня и ушла, взяв с собой букет цветов. Бабушки не было дома. Мама сказала мне, что она умерла.
          Мама ехала хоронить ее. Она рассказала мне, что на  могиле  было очень много цветов, почему-то в основном – флоксы. С тех пор мама не переносила их запах. Даже через много лет он ей напоминал о тех скорбных событиях.

          Прошло несколько месяцев. Сообщения от дедушки были очень тревожные. Состояние его после смерти бабушки было угнетенным. Он плохо себя чувствовал, очень сильно болела нога, он с трудом передвигался, но продолжал работать. Затем прибавились боли в сердце. В последний месяц о болезнях он не пишет, наверное, решил не расстраивать маму.

Последнее письмо дедушки.
                Тайшет,  5 декабря 1946 года.               
          Родная моя, любимая Наташенька.

          Сегодня праздник (день сталинской конституции), а погода не праздничная: пурга, ледяной ветер, холодно. Не хочется выходить на улицу, в квартире тепло, чисто. С небольшими перерывами проспал весь день, так что пишу уже при электрическом свете.
           Посылку я получил в воскресенье 1/XII, но сразу не мог написать. Мой нач. отдела в командировке, и я его замещаю. Приходиться много работать. В последние дни не мог выкроить время для писем. Но до этого я писал тебе через день-два, а то и ежедневно. Досадно, если отдельные письма тебе не доставлены. Большое спасибо тебе и сестрам за заботы обо мне. Все присланное очень хорошее, и пальто получится хорошее. В воскресенье  8/XII сдам в мастерскую для пошива.
           Мих. Павловича (Куликова) я замучил вопросами о тебе, детках и сестрах. Он старался добросовестно отвечать, но из его ответов не получилось исчерпывающей и ясной картины. Я только расстроился, так как постоянное желание быть дома, усилилось.
           Людочка в восторге от подарков, особенно ей понравилась медведица. Грача она боится.
           Только что пообедал. Юлия  Ефимовна меня угощала. Больше писать не могу, завтра допишу. Кстати мой начальник вернулся сегодня из командировки.
               
                Крепко целую. Привет родным. Твой папа.
               
           Наташенька. Сегодня мороз  42 градуса, но я его не чувствовал, когда шел на работу. Мороз крепчает, но домой мне идти за ветром. Самочувствие у меня неплохое. Папа.

          
          Летом 1932 г. начались проектно-изыскательские работы на участке ст. Уруша Забайкальской ж/д — зимовье Тында — пос. Пермский (будущий «город на заре» Комсомольск-на-Амуре, объявленный таковым 10 декабря 1932 г.).  Небольшой разъезд на Транссибе, от которого путь резко уходил на север, получил многообещающее название «БАМ». Под заманчивые обещания развернулась вербовка на стройку комсомольцев и сознательной молодежи.
          В условиях глухой тайги никто не подумал о жилье, питании, обмундировании для строителей, элементарной механизации их труда. Все это вместе взятое (плюс накопившаяся к октябрю трехмесячная задолженность по зарплате) привело к оттоку рабочей силы.  Стало очевидно — «объект особой важности», каким объявило БАМ правительство, неподъемен.
          Тогда 23 октября 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) выносит свое постановление, на основе которого через 4 дня появляется секретное постановление СНК СССР №1650/340с — строительство БАМа передать ОГПУ. Эта организация только что обрела успешный опыт ударного строительства. На костях заключенных был сооружен Беломорканал. Теперь спецслужбе поручалось освоить второй в ее истории, еще более крупный хозяйственный объект.
          От разъезда БАМ в тайгу погнали этап за этапом. К 1 мая 1933 года на строительстве БАМа работали 32 411 человек (из них 31 415 з/к). Паек — 400 г хлеба в сутки. В бумагах УРЧ (учетно-распределительной части) БАМлага есть такие данные: на отсыпке полотна головного участка БАМ — Тында на 1 марта 1934 года работали 14 956 з/к; на 1 января 1935-го их осталось 6487…
          Сообщение прокурора БАМлага ОГПУ, декабрь 1933 года: «По указанной статье ( имеется в виду ст.58) содержится 14 тысяч заключённых, которые были осуждены до 8 мая 1933 года. Из этого числа 8 070 человек – осуждены совершенно напрасно».
          В НКВД провели реорганизацию. Для каждого из участков создавался свой лагерь плюс еще два вспомогательных, всего восемь. Они вошли в созданное 22 мая 1938 года Управление ж/д строительства и исправительно-трудовых лагерей ГУЛАГа НКВД на Дальнем Востоке.
          Заключенные БАМЛАГа строили железную дорогу в невероятно трудных географических и климатических условиях. Они прокладывали рельсы через неосвоенные территории Дальнего Востока – горы, реки, болота, преодолевая скалы, вечную мерзлоту, высокую влажность грунта, заготавливали лес для нужд строящейся дороги. Основными инструментами были – тачка, лом, лопата, кайло, носилки. Бамлаговцы расчищали просеки, вели земляные работы, отсыпали железнодорожное полотно тачками, рубили лес и изготавливали шпалы, строили мосты. Заключенных в Амурской области стали именовать «бамлаговец» или просто «бамовец», это был синонимом слова «зек».
          Заключенные работали круглый год и в любую погоду. Когда строительство не укладывалось в сроки, администрация лагеря немедленно увеличивала рабочий день. Работали по шестнадцать, а то и восемнадцать часов в сутки. Не успевали обсыхать. Часто среди ночи поднимали на разгрузку прибывших вагонов, после чего невыспавшиеся зеки шли на стройки. У многих появилась «куриная слепота», то есть с наступлением вечера люди теряли зрение. В лагерных бараках свирепствовала малярия, простуда, ревматизм, желудочные заболевания. Спецодежда отсутствовала, заключенных одевали и обували в старое тряпье. Не было  обуви. Заключенные изготовляли ее сами из выброшенных автомобильных покрышек.
          Во всем, что делалось в течение вот уже второго десятка лет, прослеживается какая-то невероятная бессмысленность и бессистемность. Полного технического проекта магистрали не было, изыскательские работы проводились от случая к случаю. Уложенные в одном месте рельсы через какое-то время разбирали и переносили в другое.
          После войны строительство БАМа силами з/к вновь активизировалось по всем намеченным в 1937 году направлениям. Своеобразие «стройки века» теперь было еще и в том, что к «спецконтингенту» добавились японские военнопленные.
          В 1947 году была «вчерне» построена линия Тайшет — Братск, по ней стало возможным движение рабочих поездов, и тут же форсированными темпами продолжена прокладка участка Братск — Усть-Кут. Наконец-то сдан в эксплуатацию (двумя годами позже запланированного) участок Комсомольск-на-Амуре — Сов. Гавань. Можно со всей определенностью сказать, что под каждой шпалой этих путей западного и восточного начала БАМа наряду с простым советским заключенным лежит неизвестный японский солдат.
          Помянем мы их безвестные могилы где-то в насыпях или под насыпями близ Тайшета, Тынды и Комсомольска.

  Из письма М.Куликова:                Тайшет.    2.1.1947 г.
               
         Уважаемая Наталья Зиновьевна
!
         Я глубоко сожалею, что буквально на следующий день после трагического случая с Зиновием Михайловичем, меня послали в командировку – на трассу, откуда не было никакой возможности послать Вам весточку. И вот вернувшись, я нахожу Ваше письмо и немедленно спешу осуществить свое намерение –написать о Зиновии Михайловиче.
          Прежде всего, Наталья Зиновьевна, я выражаю Вам искреннее соболезнование по поводу такой тяжелой утраты…    
          Около 11 часов с Зиновием Михайловичем стало плохо, он почувствовал недостаток воздуха, побледнел – ему устроили ложе из шуб на стульях, а одновременно вызвали врача, который порекомендовал отвезти его в больницу. Кстати, больница в 200-х метрах от управления. Около 12 часов сообщили, что больному лучше, он попросил покушать. А после нашего обеденного перерыва сообщили, что его не стало.
          Мы с Павлом Николаевичем Тихомировым пошли сразу в больницу, прочли историю болезни и посмотрели на Зиновия Михайловича, который еще лежал в палате. Он совсем не изменился, только побледнел.
         Сестра палаты  сказала, что больной покушал, сидя на кровати, рассказал о Вас, о детях, которые живут в Москве, а затем повалился на кровать и его не стало. Во всяком случаи смерть не была мучительной.
         Утрата тяжелая. Он безгранично любил Вас, и эта любовь сквозила в каждом его слове, поступке…

   Из письма Н.Т.Тихомировой:                Тайшет.  I6/ХII-1946 г.
               
          Дорогая Наталья Зиновьевна!

          Вчера Зиновия Михайловича похоронили…  Перед похоронами я забежала в почтовое отделение – все ждала ответной телеграммы от Михаила Михайловича  – Ответа нет. Когда вышла с почты – гроб уже вынесли, идя сзади, мне казалось, что З.М. улыбается, как всегда улыбался при встречах со мной; а еще мне казалось, что он очень доволен моему приходу – мы не виделись шесть  дней, в то время как встречались  почти каждый день.
          Гроб был обит красным шелком, на крышке лежал венок. Солнышко  щедро веселило снежные дали; и страшно казалось – зачем это? Зачем здесь З.М. и все мы? Все не верится, никак не верится, что его уже нет.
           Кладбище уютное, тихое. Спустили гроб, бросила ком замерзшей земли (она гулко стукнулась о дерево) – это последнее «прости» - и поплакали. Почему плакали? Трудно разобраться в мыслях человека, который стоит перед могилой близкого. Кажется, что стоишь перед вечностью, перед крахом разумного существования, перед  реальностью, где будем все…   
           Могилу забрасывали землей, а я мысленно разговаривала с З.М.: «Спи спокойно, страдалец. Тебе так хотелось немного побыть с Наташей, с внучатами. Тебе обездоленному, бездомному хотелось покоя в кругу близких и родных, а нашел ты покой в чужой Сибири, родные не могут бросить горсть земли в твою одинокую могилу. Если можешь – прости людям за все злодеяния, за разбитую жизнь, за безвременную смерть».               
                Н. Тихомирова
P.S. Свидетельство о смерти прилагаю.               

          Время набирало свои обороты. Мы с сестрой пошли в школу: она в 1948 году, а я догнал ее, поступив в 1949 году во второй класс. В 1954 году отменили раздельное обучение. Было очень интересно, когда после переезда на Беговую улицу, мы ходили в  7 класс «Б» 163 школы. Фамилии у нас были разные – Нина носила мамину, а я папину. Она приносила домой в дневнике записи следующего содержания: «Ваш сын плохо вел себя на уроке физики», «Ваш сын забыл дома дневник», «Ваш сын читал на уроке Есенина» и тому подобное. Есенин в то время был запрещен, у меня отобрали его томик, а мама приходила в школу выручать поэта. Нина училась отлично, как тогда говорили – шла на медаль. Я сносно, у меня появились другие интересы кроме школы. Я начал заниматься велоспортом и ходил на ипподром к моим любимым лошадям. Все это было обусловлено расположением нашего дома. С одного балкона, выходящего на Беговую улицу, были прекрасно видны соревнования на треке стадиона Юных пионеров, с другого, со стороны двора, просматривались дорожки Центрального московского ипподрома.
          Квартира, в которой мы жили на Старопименовском переулке, была коммунальной. Напротив входа в квартиру была наша комната, в комнате слева от нее жила двоюродная сестра мамы Лиля, справа мать с сыном, студентом МЭИ Евгением Ищенко. Он, когда мне было четыре года, научил меня играть в шахматы. Евгений болел за «Спартак» и я, уже более семидесяти лет, не изменяю ставшей любимой команде.
          В 1952 году мы поменяли две комнаты на двухкомнатную квартиру на Беговой улице. Это удалось лишь благодаря тому, что квартира располагалась на последнем,  шестом этаже и не было лифта. Одна комната предназначалась маме, а другую, довольно большую  с альковом, разделили перегородкой на две: четырнадцатиметровую для Лили и  семиметровую для нас с Ниной.
          Через несколько лет к трем подъездам пристроили лифты. В остальных шести подъездах дома было семь этажей и лифты были предусмотрены.
          Лиля в 1934 году вышла замуж за летчика Петра Маяцкого. Он воевал в Испании и был награжден  двумя орденами  Красного Знамени и орденом Красной Звезды. Погиб  в сентябре 1941 года в боях в районе Махновка – Кобеляки  Полтавской области.
          У нее было много интересных знакомых, не только среди летчиков. Довольно часто они бывали в нашей новой квартире.
          Неоднократно навещал нас Анатолий Васильевич Ляпидевский, однажды он пришел со своей дочерью Александрой и зятем артистом Анатолием Кузнецовым, только начинавшим сниматься в кино. Впереди была одна из самых любимых зрителями роль Федора Сухова в фильме «Белое солнце пустыни». В другой раз Анатолий Васильевич подарил мне фотографию с изображениями трех первых героев Советского Союза и их автографами: в центре он сам, с двух сторон от него Юрий Гагарин и Валентина Терешкова.
          После многолетней ссылки возвратился Андрей Петрович Старостин и показывал удостоверение заслуженного мастера спорта, возвращенное ему. Помню, что мама с ним довольно долго разговаривала.
         
          Мама начала, в свободное время, заниматься переводами с английского языка. Она переводила политическую литературу, что было обусловлено характером ее деятельности. Ею были переведены и изданы работы Гарри Поллита (Harry Pollitt), Генерального секретаря компартии Великобритании и Гаса Холла (Gus Hall), Генерального секретаря компартии США.
 
          На работе у нее все было успешно, за исключением карьерного роста, который был невозможен  в связи с отсутствием партбилета. В 1956 году состоялся ХХ съезд КПСС, на котором  состоялось знаменитое выступление Н.С.Хрущева. Мама подала заявление на посмертную реабилитацию дедушки, и оно было удовлетворено. Довольно быстро она была назначена заместителем заведующей, а вскоре после ухода на пенсию В.М.Сысоевой, заведующей редакцией стран Западной Европы ГРИИ (главной редакции иностранной информации) ТАСС.

           Нина вышла замуж, и они с мужем ушли на съемную квартиру. Надо было что- то предпринимать. Мама вступила в организованный на работе жилищный кооператив, и, прописавшись в него, сделала родственный обмен с Лилей. Теперь вся квартира на Беговой улице была в нашем распоряжении.
 
           Корреспонденты редакции привозили маме интереснейшую литературу на английском языке. Больше всего было детективов, среди них самыми желанными были произведения Агаты Кристи. Мама, прочтя очередной детектив «Агаточки», как ласково она ее называла, пересказывала нам с Ниной его содержание, не упуская даже мелочи. Память у мамы была отличная, язык перевода интереснейший. Я с огромным удовольствием внимал ее рассказам, что не могу сказать о своей сестре. В конце концов, я стал единственным слушателем. Мама говорила, что, читая в подлиннике Агату Кристи, можно блестяще выучить английский язык, настолько он хороший и литературный у автора.
          
           В 1965 году в московском театре «Современник» была принята к постановке пьеса А.Уэскера «Корни» (режиссер В.Сергачев),  некоторое время назад переведенная мамой. Так уж получилось, что я в это время работал в театре. Я сказал Сергачеву о переводе, и он попросил меня передать его приглашение – надо было уточнить различные аспекты. Мама с готовностью отвечала режиссеру и артистам на интересующие их вопросы, а я с удовольствием наблюдал за прекрасной обстановкой, царящей в репетиционном зале.
         
           В 1966 году Анатолий Красиков, заведующий отделением ТАСС в Риме, отзывался в связи с назначением  на такую же должность в Париже. Заменить его было не кем, и мама, выучив за два месяца итальянский язык, поехала ему на смену. Вначале, ей помогало блестящее знание английского языка, а затем, все стало на свои места, она заговорила на итальянском языке абсолютно свободно.
          
           Вернувшись  в Москву, она продолжила работу на своей должности, в свободное время переводя книги известнейших писателей: Айзека Азимова, Агату Кристи, Алана Маршалла, Джеймса Олдриджа, Луи Буссенара.
          
           Многие корреспонденты прошли ее журналистскую школу, а лучшие из них А.А. Красиков, В.Я Чуксеев, в разное время  работали заместителями Генерального директора ТАСС.
           Мама стояла у истоков нынешней Объединенной редакции иностранной информации ГРИДЗ. Многие годы она была бессменным руководителем этого штаба ТАСС по активной пропаганде на заграницу, решая порой сложнейшие вопросы, от которых кружилась голова у ее более молодых коллег.

           Вскоре после смерти мамы Нина уехала в США на постоянное место жительства. Великолепное знание английского языка, неплохое французского, помогли ей в устройстве на работу. В Москве она закончила институт иностранных языков и много лет работала в ТАССе в отделе переводов. Мне от маминого наследства досталось самое главное - архив, переданный мне моей племянницей Ирой, уехавшей через год в США к матери.

Литературные переводы:
1958    Рей Лоулер  "Лето семнадцатой куклы" /пьеса/RAY LAWLER. SUMMER OF THE   SEVENTEENTH DOLL/

1959
• Фольклорное произведение «Белый мотылек» / «Белый мотылёк» (1959, сказка)
• Фольклорное произведение «Великаны из Лох-Шила» / «Великаны из Лох-Шила» (1959, сказка)
• Фольклорное произведение «Волшебное золото» / «Волшебное золото» (1959, сказка)
• Фольклорное произведение «Гном и черный поросенок» / «Гном и чёрный поросёнок» (1959, сказка)
• Фольклорное произведение «Овсяная лепешка» / «Овсяная лепёшка» (1959, сказка)
• Фольклорное произведение «Три веселых монаха» / «Три весёлых монаха» (1959, сказка)
• Фольклорное произведение «Хэбетрот» / «Хэбетрот» (1959, сказка)
1963     Арнольд Уэскер  «Корни» / «Roots» (1963, пьеса)

1977
• Алан Маршалл «В полдень на улице» / «Street Scene at Midday» [ В полдень по улице] (1977, рассказ)
1985
• Агата Кристи «Невероятная кража» / «The Incredible Theft» (1985, рассказ)
1988
• Фарли Моуэт «Конец бизоньей тропы» / «Конец бизоньей тропы» (1988, отрывок)
1989
• Дик Френсис «Закулисная игра» / «Whip Hand» [= Рука с кнутом] (1989, роман)
• Джеймс Олдридж «Парень, который искал Ленина» / «Парень, который искал Ленина» (1989, рассказ)
• Айзек Азимов «Портрет писателя в юном возрасте» / «Portrait of the Writer as a Boy» (1989, эссе)
1990
• Луи Буссенар «За десятью миллионами к Рыжему Опоссуму» / «Les Dix Millions de l'Opossum rouge. ; travers l'Australie» [= За десятью миллионами к Рыжему Опоссуму (Через всю Австралию)] (1990, роман)
• Айзек Азимов «Сила привычки» / «The Dust of Death» (1990, рассказ)
1991
• Агата Кристи «Убийство под праздник» / «Hercule Poirot's Christmas» [= Убийство под Рождество] (1991, роман)
• Манфред Ли «Неизвестная рукопись доктора Уотсона» / «Sherlock Holmes Versus Jack the Ripper» [= Неизвестная рукопись Уотсона (Этюд о страхе); Неизвестная рукопись доктора Уотсона (Этюд о страхе); Этюд о страхе] (1991, повесть)
1992
• Айзек Азимов «Убийство в Эй-Би-Эй» / «Murder at the ABA» (1992, роман)
• Луи Буссенар «Десять миллионов Рыжего Опоссума. Через всю Австралию» / «Les Dix Millions de l'Opossum rouge. ; travers l'Australie» (1992, роман)
• Эван Хантер «Топор» / «Ax» (1992, роман)



В произведении использованы некоторые материалы из интернета