Давно закончилась одна из самых жестоких и масштабных войн человечества - Великая Отечественная. Началась она в 1941, 22 июня, когда бывает самый длинный день и самая короткая ночь в году - день солнцестояния, время борения света с тьмой.
Субьективное
Положа руку на сердце, должен сказать, что я, воспитанный советскими средствами массовой информации и литературой, все же с трудом представляю себе, что такое война. И слава Богу! Хотя во время дворовых игр в моем детстве в шестидесятых плохими и врагами у мальчишек всегда были только "немцы", тут же в "перестрелке" на моей стороне участвовали наши товарищи, братья Илли - Жёра, Петя и Ёрман. В одном классе со мной тоже учились ничем не отличавшиеся от других ребят Павлик Грамс, Рудик Гейнц и Неля Шнайдт, дети и внуки бывших немецких ссыльных или интернированных. Конечно, трогали и трогают мою душу до слез "Землянка" в исполнении Марка Бернеса, стихи Михаила Светлова "Итальянец" и Константина Симонова "Жди меня", фильм Роллана Быкова "В бой идут одни старики", "Повесть о настоящем человеке" Бориса Полевого, разумеется, фильм-эпопея Сергея Бондарчука "Они сражались за Родину", еще несколько других сильных художественных произведений. Но мой опыт, да и всего поколения, непережившего чего-то лично, далек от суровой, военной в данном случае реальности! У меня из родных по возрасту и здоровью участвовал во Второй Мировой только дядя, Борис Петрович Пустошный. Дед по матери не пошел на фронт из-за болезни, а у деда по отцу еще в Первую Мировую было насквозь прострелено правое плечо, рука его не поднималась выше локтя. Дядя Боря выполнял секретные задания и, когда я много лет спустя спрашивал его, капитана второго ранга, одевшего на праздник красивый парадный мундир с орденами и медалями, как же там было, он пристально и по-доброму глядя на меня, уже большого, двенадцатилетнего пацана, просто молча погладил по голове. И это, пожалуй, было более красноречиво, чем все остальное мной виденное и слышанное на тот момент о Великой Войне...
Объективное
Но вот, совершенно не ожидая от судьбы такого сюрприза, как-то на День Победы я летел в самолете с человеком, буквально вернувшимся однажды с того света. Николай Николаевич Маркевич два года провел в немецких концентрационных лагерях. До этого, в семнадцатилетнем возрасте, прямо со школьной скамьи 22 июня 1941года он попал на фронт. Начал войну рядовым в Жлобинском истребительном батальоне. Через неделю из-за резкоизменившейся обстановки статус батальона изменился, он стал партизанским отрядом Миронова. Инструктор ЦК ВКПб Миронов был прислан из Центра в Жлобин специально для создания отряда. Николая определили в отделение к разведчикам. "Однажды пять человек и я в их числе, - вспоминал он. - В июле - начале августа 41-го возвращались в отряд из разведки. Шли по кромке болота и вдруг откуда ни возьмись появились немцы. Мы зашли в болото, а они совсем поблизости разбили бивак и стояли там аж две недели. Мы, естественно, все это время сохраняли повышенные меры предосторожности и как-то даже умудрялись спать. Сейчас это можно считать сказкой. Но факт остается фактом, когда надо, русский человек все переносит..."
Позднее, в бою с немцами в районе деревни Перевичи под Гомелем Николай получил тяжелые осколочные ранения в левую ногу и правое плечо. В начале сентября 1941года партизанский отряд был разбит, а его раненного немцы взяли в плен. Привезли в Жлобин, затем через Бобруйск перевезли в лагерь для военнопленных в Минске, его родном городе. Оттуда ему в ноябре помогли бежать свои же военнопленные, фельдшер и санитар. Укрывался он у мамы, в доме в Танковом переулке. Где долго пришлось лечить гноившееся раненое плечо. Спустя время он смог устроиться на соседнюю табачную фабрику (им.Тельмана) и наладить связь с партизанским отрядом Тимошенко, бригады Паноморенко (в Минске до недавнего времени жил Василий Яковлевич Назаров, коммисар этого отряда). В конце июля 1943 года Николая с матерью немцы посадили в местную тюрьму. "На улице Володарского. Что там пришлось пережить, не передать словами. - рассказывал мне Николай Николаевич. - На протяжении четырех месяцев я получал раз в день, как и все другие заключенные без различия, лишь восемьдесят грамм эрзацброт - хлеб в перемешку с опилками и черпачок баланды ." Но он еще не знал тогда, какое испытание для него уготовила судьба в ближайшем будущем...
Феноменальное
30 ноября 1943года тысяча заключенных мужчин и пятьсот женщин были отправлены из Минской тюрьмы железнодорожным составом в концлагерь Освенцим в Биркенау. "Пять суток, что мы были в пути, - рассказывал Николай Николаевич. - Двери нашего вагона ни разу не открывались. Нас не кормили и не поили. По приезду нам дали по сто грамм "кофе" - воды, заваренной травой, и сразу погнали в баню на "стерилизацию". "Капы" - старшие заключенные. В основном это были поляки, умевшие более-менее сносно говорить по-немецки. Они нас предупреждали, что воды в бане будет много, но кто попьет ее, до утра не доживет. Лагерь стоял на болоте, поэтому кроме малярии там хватало еще всякой другой заразы. Помню, как на нас обрушились струи такой долгожданной, сладчайшей воды. Сначала "добрые хозяева" дали нам холодную, как лед, воду, а потом резко ошпарили крутым кипятком. Затем повторили эту комбинацию еще несколько раз. Как я удержался после пяти суток жажды, не знаю? Помню только, наберу воды в рот, а сам думаю: "нет, нельзя!" Подержу и выплюну. Много сделал попыток. На утро трупы наших товарищей укладывали штабелями, а живых, лишив старых биографий и имен, пронумеровали, как скот, и сделали всем на руках татуировки с порядковыми номерами. Мой личный номер, - Николай Николаевич закатал рукав рубашки. - "165762". Из Освенцима меня перевели в Гузен-2, один из самых страшных из пятидесяти филиалов концлагеря Маутхаузен." "Как же там было?" - не удержался, спросил я. "Много не скажешь. - сказал Николай Николаевич. - Но живые там завидовали мертвым! Нас ежедневно гоняли на тяжелые работы, нещадно били, держали в полуголодном состоянии. Мне, еще неоформившемуся мужчине, приходилось таскать вдвоем с напарником на носилках на расстояние триста метров по три мешка цемента разом, это сто пятьдесят килограмм. Руки и ноги не держали, но выпустить ручки из рук было нельзя, - либо сам поранишься и угодишь в крематорий, либо напарника отправишь туда. Вспоминается случай, как-то, когда мы копали канавы в Маутхаузене, кто-то распустил слух, что немцы делают из серого глинистого слоя маргарин. Все набирали его по карманам. А капы сделали обыск и у кого нашли, наградили двадцатью пятью ударами палками по заду. По-польски это звучало "два денстепенть на дупе". Некоторые не выдержали, отдали концы. Не выдержали нервы и у моего напарника. Да и я сдал, подбил он меня на безумный поступок - побег средь бела дня, прямо между наблюдательными вышками. Его немцы уложили одним выстрелом наповал, а я чудом остался жив. За эту попытку охранники подвесили меня за руки на перекладину и били до потери пульса. После чего бросили "мертвого" к другим дневным трупам на бетонный пол в "вашраум". С утра трупы из этого помещения по обыкновению увозила в крематорий специальная команда.
На холодном бетонном полу я отлежался и пришел в сознание. Лежу и чувствую, что не могу не пошевелиться, не даже глаза открыть. А трупы уже начали грузить на машину и чувствую, подходит моя очередь. Так стало мне жаль себя и жутко, что вот никто не знает и мама не ведает, что меня вот так вот безвестно, просто заживо сожгут в топке. Сделал неимоверное усилие, открыл глаза. И это заметил один из наших, русский, по имени Иван. Убедил он капа Романа, что я жив. Спрятали они меня на свой страх и риск в барак и вечером покормили с ложки, я сам вообще не мог двигаться. На утро, чтоб нам всем остаться в живых, подхватили они меня под мышки, довели так до поворота. Перед проходной участок пятьдесят метров я должен был пройти сам, самостоятельно. К концу этих пятидесяти метров вместо одного охранника у меня в глазах толпились десятки. Посадил меня Роман в яму и сказал, чтобы я копал только по его сигналу, когда мимо будет проходить охранник. И я копал, как робот, да так, что и после сигнала "отбой" выбрасывал землю наверх. Просто уже ничего не чувствовал и не понимал. Спрыгнул ко мне мой капа и с трудом отцепил мои пальцы от лопаты...
К концу пребывания в лагере на двадцать заключенных в день нам давали буханку хлеба весом один килограмм и похлебку, приготовленную из расчета один пуд картошки на триста литров воды. 5 мая 1945 года нас освободили американцы. Мне был двадцать один год, весил я тридцать два килограмма".
Реальное
Спустя годы история повторилась. Несколько в другом варианте, но все же. Сначала мы воевали с внутренними врагами - чеченскими террористами, сейчас в Донбассе и в Сирии. Одна из самых популярных песен России называется "Комбат". Опять много ребят не возвратились с полей сражений. А те, кто вернулись, не рады тому, что пришлось пережить. Вернулся из Чечни седым дружок моего младшего брата, вечно жизнерадостный когда-то, известный король уличных разборок Буняй. Как-то ненароком этого сильного мужчину во время застолья кто-то из друзей спросил: "Как там было, расскажи?" Буняй склонил голову, не удержался и заплакал...
Я видел отвратительный оскал войны в нашем городе-герое Волгограде, страшные концентрационные лагеря в Прибалтике, видел всплывающие до сих пор слезы американских парней с крейсера "Аризона" в Пирл Харбор на Гавайских островах. Теперь не хочу никогда побывать ни в Хиросиме, ни в Грозном. Хотелось бы просто забыть о происшедшем в этих городах! Но как?
Я ненавижу войну!