Выражаю искреннюю и сердечную благодарность Александре Тевс (http://proza.ru/avtor/ladylexxx) за помощь с немецким языком.
Аннотация.
Подмосковный Солнечногорск всколыхнуло страшное известие: в одной из квартир найдена мёртвая женщина и её трое детей. Событие привлекает внимание не только местных СМИ, но и московских телеканалов. Корреспондентка городского сетевого портала и столичный журналист решают самостоятельно выяснить причины трагедии после того, как полиция закрыла дело, потому что странностей в этих смертях гораздо больше, чем казалось на первый взгляд.
Глава 1
Поверь, дружище, в этой пустоте
пустынно только первое столетье —
а после, беспощадные как дети,
придут иные, принесут вертеп
и примутся минувшее вертеть.
...
И свод небес, и красота садов,
поверь, дружище, ничего не значат,
когда перед тобою куклы плачут,
и льётся свет, изнаночно багров,
а ты паришь — без тела и без слов.*
Специальный корреспондент программы «В эту минуту» Герман Кризберг ехал на съёмку в подмосковный Солнечногорск, проклиная извечные пробки, дуру-редакторшу и само задание, из-за которого пришлось встать в шесть утра. Интернет уже вовсю пестрел сообщениями о страшной находке в жилом доме рядом с городским парком. В полицию позвонили взволнованные соседи и сообщили, что из квартиры за стеной доносится странный запах. Прибывшие стражи порядка выломали дверь, и их глазам предстало ужасное зрелище. В петле висела женщина, а рядом лежали тела троих детей, двух мальчиков и девочки.
Глаз Германа зацепился за слово «мумифицированные». Он моргнул и снова вчитался в строчки новостного портала Солнечногорска «Город под солнцем»: «...мумифицированные тела троих детей. Эксперты пока не могут точно сказать, сколько времени трупы пролежали в квартире...» Герман покосился на подпись: «Лина Трипольская», и фыркнул. Задремавший оператор дёрнулся и спросил:
— Чё, приехали?
— Ага, щас. Только Зеленоград миновали. Куда все едут, блин... Вот скажи мне, Серёга, вот нафига все эти местные журналисточки вечно берут себе псевдоним повыёжистей?
Серёга перегнулся через плечо Германа и тоже фыркнул:
— Ну хоть не Шарлотта-Розамунда фон Шметтерлинг, на том спасибо.
Герман не ответил. Он дико устал от вечных подколов коллег из-за своего немецкого происхождения, хотя его предок прибыл в Россию ещё в петровские времена по приглашению самого императора и помогал строить молодой русский флот. К сожалению, эту страницу истории семьи Кризбергов мало кто знал, а вот «группенфюрером» и прочими персонажами «Семнадцати мгновений весны» Германа называли частенько, иногда ещё вспоминали гончаровского Штольца. Глубже в историю не погружался никто, и Герман уже привык. И огрызался уже тоже по привычке, беззлобно и равнодушно.
— Вот не люблю я на трупы ездить, — с тоской протянул Серёга и зевнул, — прямо пробирает аж. А тут дети...
Герман покосился на коллегу, но ничего не сказал, а лишь только углубился в планшет в поисках новой информации. О страшном происшествии помимо «Города под солнцем» написал портал-конкурент «Мой Солнечногорск», уже успел оттоптаться вездесущий МК, в соцсетях творилась форменная вакханалия из самых абсурдных предположений, но телевидение ещё не успело собрать свою жатву. Полиция и следком неожиданно легко дали разрешение на съёмку, памятуя, что дело резонансное, а главный фигурант покончил с собой. В этих случаях проще было дать прессе порезвиться вовсю, а потом общественный интерес в любом случае переключился бы на что-то другое. Герман сидел, полуприкрыв глаза, и вспоминал, как с утра он ругался с Катей, шеф-редактором, которая и отправила его в эти пустоши.
— Из чего я тебе сделаю сюжет? — Герман Кризберг сидел на краю шефского стола и возмущённо смотрел на остроносую редакторшу, похожую на причёсанную ворону. — Трупы в морге, следаки вывесили пресс-релиз, из очевидцев сбрендившая старуха и её алкоголик-сын. Ну сниму я тебе дом в фас и профиль, дальше что?
— Фауст, заткнись, — перебила его Катя, — ты что, дебил? Резонансная тема, мне звонил главный и просил сделать сюжет на прайм. Вот и отправляйся, тебе надо успеть до шести.
Герман про себя подумал, что тема, конечно, резонансная, только для прессы разной степени желтизны, тем да, прямо подарок судьбы. МК, например, не гнушался и менее серьёзными происшествиями, и откровенными фейками. Но для новостей на федеральном канале это было как-то чересчур.
— Звони в комплектовку и выметайся, — приказала Катя, — с полицией уже согласовано, ещё подъедут «Москва 24», «Подмосковье 360°» и наши коллеги с «Петровки 38». И ты должен их всех заткнуть за пояс. Ты же специальный корреспондент как бы.
Молча проглотив этот сомнительный комплимент, Кризберг вышел из ньюсрума и только тогда смачно выругался по-немецки и по-русски. Глаза слипались, часы показывали без четверти семь.
Наконец в половине десятого утра съёмочный микроавтобус добрался до Солнечногорска и немедленно встал в пробке на главной улице — продолжении Ленинградского шоссе — с необъяснимо долгим светофором. Рядом пыхтели выхлопными газами огромные фуры. Водитель шёпотом матерился, но объехать многотонных гигантов не мог никак. Потеряв ещё двадцать минут, группа, наконец, свернула с шоссе в направлении парка. Там, на неприметной улице имени Крупской стоял двухэтажный деревянный дом, выкрашенный зелёной краской, которая облупилась практически везде. Входная группа с крышей-домиком держалась, кажется, на одной силе воли, старые рамы потемнели от времени, на втором этаже все окна были забиты фанерой. Герман неизвестно почему вспомнил, что это так называемые жилые конструктивистские деревянные бараки и поёжился. «Господи, и в этом убожестве живут люди...» Да и весь город, что он видел из окна микроавтобуса, произвёл на него тягостное впечатление несмотря на погожий июньский денёк. Все дороги были испещрены ямами и трещинами, тротуары практически везде отсутствовали, зато в изобилии водились перекошенные заборы разной высоты и сохранности. На домах повсюду висели аляповатые вывески, там и сям торчали разномастные антенны, а во дворах стояли переполненные мусорные баки. Обшарпанные сталинские трёхэтажки соседствовали с диким современным разгуляем торговых центров и магазинов, с информационных щитов отовсюду смотрел улыбающийся губернатор, а под щитами валялись пустые бутылки и обрывки пакетов. Ещё один рекламный щит сообщал, что в этом году городу исполняется восемьдесят лет. Около щита слонялся замотанный в драную куртку бомж и шарился по урнам. В общем, на Германа Кризберга Солнечногорск произвёл удивительно тягостное впечатление. Немудрено, что кто-то решил здесь повеситься.
Выбравшись из машины и разминая затекшие конечности, Герман осмотрелся и сразу же насторожился. Вдоль всего барака была протянута полосатая полицейская лента, перед которой толпились люди. Неподалёку стояла скорая, кого-то приводили в сознание. Взгляд Германа упал на полицейского, видимо, участкового, понуро опустившего голову. На участкового яростно орал какой-то более важный чин, из Следственного комитета. Около скорой помощи ошивался уже здорово поддатый мужик с огромный животом, красным носом-картошкой, в майке-«алкоголичке» и трениках с пузырями на коленях. «Сын-алкоголик», — отметил про себя Герман и поморщился. Он теперь не мог неряшливости, немецкие гены снабдили его врождённой любовью к порядку, педантичностью и дотошностью, хотя и чисто русского раздолбайства в характере Германа Кризберга хватало с избытком. Но на работе он всегда был воплощением истинно немецкой аккуратности и въедливости, вдумчиво отсматривая все, даже самые проходные исходники, аккуратно расписывая тайм-коды и даже раскадровку. Через это и стал специальным корреспондентом.
Кроме соседей, полиции и следователей у дома уже расположились съёмочные группы «Петровки 38» и «Подмосковья». Роман Старцев, журналист «Петровки», завидев Германа, помахал рукой:
— А вот и группенфюрер пожаловал! Я уж думал, вы нам целиком эту херню на откуп дали.
— Здорово, братишка, — Герман пожал коллеге руку, — на откуп, как же. Синицын возжелал целый сюжет на прайм, меня выдернули, даже позавтракать не успел.
— Это хорошо, что не успел. — Роман бросил взгляд на покосившееся крыльцо. — Там такое... В общем, я сам не видел, но следаки выходили зелёные. И сержантик во-он там, видишь? В кустах. До сих пор блюёт. Бабка-свидетельница в обмороке, но обещают воскресить. Не знаю я, Гер, что там за херня, но что-то никто в квартиру снимать не рвётся.
Герман задумчиво уставился на грязные окна квартиры на первом этаже. Занавесок на них не было, но через мутные, годами не мытые стёкла невозможно было разобрать хоть что-то. Внезапно кто-то толкнул его в плечо, и за спиной прозвучал тонкий испуганный голосок:
— Извините.
Герман обернулся и увидел молоденькую девушку, сжимавшую в хрупких пальчиках смартфон со включённым диктофоном. Девушка была рыжая, со вздёрнутым носиком и глазами удивительного бирюзового оттенка. Герман даже заулыбался, увидев такую лисичку. Девушка же внезапно насупилась и опустила голову.
— Что не так? — поинтересовался он.
— Наш хлеб отбирать приехали? — она так и смотрела в землю. — Я тут с самого начала, с утра, даже чаю не попила, а теперь приехали все кучей... с камерами...
— Вы из местного издания? — Судя по всему, девушка была из какой-нибудь городской газетёнки.
— Сетевой портал «Город под солнцем», — так же насупленно ответила она и прижала к груди телефон.
— Вы Лина Трипольская, — догадался Герман, вспомнив тягомотную дорогу и пролистывание последних сводок.
Лина изумлённо распахнула глаза и даже приоткрыла рот.
— А... а как...
— Я читал вашу статью по дороге, — пояснил Кризберг, — а она подписана вашим именем. Надо же от чего-то отталкиваться. Ладно, я что-то заболтался с вами, а мне ещё в Москву возвращаться, работать. Успехов.
И он, забрав у видеоинженера микрофон, направился к участковому. Позади сопел Серёга с камерой и тащился видеоинженер. Про Лину Герман уже забыл, а она, снова надувшись, села на корточки около большой ели, росшей во дворе, и начала что-то сердито набирать на экране телефона.
Участковый уполномоченный, майор полиции Аркадий Степанович Горелов с тоской смотрел на приближавшегося блондина с микрофоном. Больше всего блондин был похож на гестаповца из фильмов: холодные, почти бесцветные глаза чуть навыкате, рубленое лицо и по-скандинавски светлые волосы. Впечатление усиливало бесстрастное выражение лица журналиста, чего нельзя было сказать про оператора. Тот сопел и был явно чем-то недоволен.
— Герман Кризберг, программа «В эту минуту», — Герман сунул майору под нос удостоверение. — Вас должны были предупредить о нашем приезде.
— Ну да, — пробубнил Аркадий Степанович, не протянув руки, — звонили...
— Что здесь произошло? Вас же вызвали соседи покойной?
— Вызвали... — Казалось, любое слово даётся участковому с трудом. — Сказали, вонь из квартиры идёт, словно там помер кто... Ну, я группу взял, приехали. Дверь выбили, на соплях она, дверь-то... А там... — Горелов умолк окончательно, глядя куда-то в сторону, но Герман не привык отступать, да ещё в самом начале.
— Что вы увидели?
— Баба в петле висела. И табуреточка валяется. Зелёная уж вся, баба-то, голова набекрень, на полу лужа. И детки лежат... — Тут майор очень громко икнул. — Такие, знаете...
— Мумифицированные. — закончил за него Кризберг и невесело усмехнулся. Теперь понятно, почему следователь так орал на несчастного участкового. Если самоубийство дело зачастую внезапное, то проворонить смерть трёх детей, да ещё такой давности, что тела успели превратиться в мумии. Кстати, почему тела детей мумифицировались, а труп матери начал разлагаться? Июнь, май, апрель... возможно, всему виной холода, и всё же у Германа было очень много вопросов.
— Вы же участковый инспектор. И вы несколько месяцев не заходили в этот дом? Судя по соседям, сюда полицию вызывают частенько.
— Таисья Пална вызывала, — вздохнул Горелов, — когда Николай сильно буйствовал. А эта, Кипяткова, покойница-то, ни разу.
— Вы что, ни разу не проведали соседку? — поразился Герман. — А если бы этот пьянчуга детей покалечил? Вы вообще проверяли, как она жила?
— Дык на пороге только, — оправдывался майор, — а в квартиру мне зачем. На них-то никто не жаловался... Детки тихие...
— Потому что мёртвые, — резко сказал Кризберг, — хорошие спокойные соседи. Загляденье. И что было дальше, после того, как вы обнаружили тела?
— Скорая, следователи, — казалось, Аркадию Степановичу стало очень сильно всё равно. Видимо, мысленно он уже прощался с должностью. — Трупы увезли на вскрытие, следователи всё обфотографировали и запротоколировали по существу... опросили Таисью Палну с Николаем, да что они скажут... И пигалица эта из интернета прискакала... вон там сидит, под ёлкой. Её следователь шуганул, когда попыталась к нему с диктофоном пролезть, обиделась.
Герман обернулся и увидел сидящую на корточках Лину. Та писала в телефоне, не поднимая головы. Он снова перевёл взгляд на полицейского.
— Квартира опечатана?
— А зачем? — уныло ответил Горелов и промокнул лоб. — Следственные действия завершены, там пусто. Хотите, идите. Только не советую. Не надо вам туда...
— Это ещё почему? — подобрался Кризберг. Журналистское чутьё обещало нечто интересное, может, и эксклюзив. Если собратья по цеху так и не рискнут зайти в опустевший дом.
— А никто не идёт. Ни коллеги ваши, ни пигалица эта. У меня сержант как туда вошёл, так и поплыл, аж по стенке сполз. Санитары, и те белые выходили, а они-то чего только не видели. Там... смерть там, господин Кризберг Герман Оттович. Смерть там... Не ходите...
Герман понял, что от участкового пока ему пользы больше нет, и вытянул шею, пытаясь понять, как там старушка Таисия Павловна. Медики всё ещё что-то ей вкалывали, а алкоголик Николай пошёл отлить под забор. Группы «Петровки» и «Подмосковья» снимали разные планы дома, Старцев пошёл к участковому, и тот так же уныло повторял всё, что рассказал Герману. Лина обиженно сидела под ёлкой, но в страшную квартиру идти не собиралась. Наверно, Горелов со следователем её здорово запугали.
— Что ж, Серёга, пошли в дом, — скомандовал Герман, — с этими баранами мы вообще вернуться не успеем, а мне бы бабку опросить и бугая этого. И ещё в органы опеки бы, плюс в морг. Пошли, работы дохерища.
— А чё тебе «подносчика патронов» не дали? — удивился Серёга. — Послал бы его в морг и органы, сам бы тут полазил.
— Катя, — отрезал Герман, и оператор понимающе кивнул. Мстительность шеф-редактора была уже общим местом, а с Кризбергом у неё отношения не заладились с самого начала. Дотошный, не умеющий прогибаться журналист торчал ей костью в горле, и Катя была уверена, что он её втайне презирает. Так оно и было.
Они зашли в тёмный, несмотря на солнечную погоду, замусоренный подъезд с разбитым плафоном и осколками водочных бутылок по углам. «Ну и домик, как в нём вообще жить можно?..» Дверь в квартиру номер два была приоткрыта. Герман вдруг замер, точно его внезапно настиг порыв холодного воздуха. В квартире было тихо, и тишина эта была могильной, точно вместо квартиры он собирался войти в склеп. Стылой жутью веяло из приоткрытой двери, тяжёлым запахом смерти. Герман помотал головой, отгоняя непрошеные мысли, набрал в грудь воздуха и вошёл внутрь.
* — Фрагмент стихотворения "Беспощадные, как дети", Ирина Валерина
Глава 2
Его глазам открылось зрелище, пришедшее прямиком из ночных кошмаров. В комнате с низким потолком и грязными окнами в рассохшихся рамах не было ничего, лишь стены, выкрашенные тускло-синей масляной краской, которая во многих местах уже облупилась. На полу были обведены контуры маленьких, скрюченных тел ("Иссохших", — подумал Герман), было отмечено место, где стояла табуретка, а когда он поднял глаза, то увидел на потолке крюк от люстры. В углу стояла старинная железная кровать с пружинной сеткой, с виду очень тяжёлая. Но не странная пустота квартиры, в которой жили четверо людей, заставила Германа неосознанно утереть внезапно вспотевший лоб, не белые силуэты на полу и не тёмное пятно под крюком. На стенах, одна около окна, две других рядом с кроватью, висели фотографии, приклеенные скотчем прямо к краске. Это были цветные, не очень хорошего качества фото погибших детей. У всех фотографий были выжжены глаза.
Всхлип за спиной заставил Германа Кризберга чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности. Он резко обернулся и увидел, как Серёга-оператор хватается за сердце. Лицо его было перекошено.
— Да что же это такое?.. — прошептал он и вдруг затрясся всем телом, указывая глазами в сторону кровати. Герман снова резко повернулся и увидел, как одна из фотографий, самого младшего мальчика, вдруг медленно отклеивается от стены, падает за кровать, а потом вдруг поднимается на прежнее место. Герман почувствовал, как к горлу подкатывает склизкий комок, и едва удержался, чтобы не расстаться с остатками вчерашнего ужина. Кое-как подавив рвотный позыв, он подождал, пока перед глазами перестанут плавать цветные круги, вытолкнул странно побледневшего Серёгу на улицу, пока тот не грохнулся в обморок, и рявкнул видеоинженеру:
— Что встал, камеру в руки и снимай! — Макс, асситент оператора, казалось, просто не понимал, что он видит, поэтому машинально взял с пола камеру и пристроил на плечо. Герман же вытащил свой мобильник и тоже включил запись. Что бы это ни было, у Германа Кризберга должна была быть личная копия. Фотографии с выжженными глазами следили за его движениями. Наконец Макс сипло сказал:
— Гер, не могу больше. Рухну щас. Ноги подкашиваются. Они... эти... они смотрят...
— Вали на улицу, — скомандовал Герман, борясь с тошнотой и головокружением, а ещё с диким, первобытным страхом. Его трясло, телефон в пальцах плясал как безумный, но Герман всё снимал и снимал, снимал комнату, стены, крюк, кровать, белые контуры на полу и фото их обладателей. Наконец, когда фото старшего мальчика очень явно повернулось, следя за его движениями, Кризберг выключил запись и почти кубарем скатился с лестницы. В глаза ему хлынул солнечный свет.
— Ты как? Что там? — Старцев брызгал Герману в лицо водой и взволнованно заглядывал в глаза. — Твои чуть живые вывалились, молчат, у Сергея давление поднялось, хорошо, скорая ещё не уехала. Что там, Гер?
Репортёр из "Подмосковья" и Лина Трипольская толпились сзади, вытягивая шеи. Аркадий Степанович Горелов только горестно покачивал головой, как бы говоря: "А я ведь предупреждал!", и только Николай-"бегемот" недобро зыркал на Германа мутными глазками.
— Щас, Ром, щас... — Кризберг дрожащими пальцами нашарил сигареты. — Огня дай... Ага... А там... Ром, послушай меня, не ходи. Я вот не послушал... Там... Скажи, короче, что хата опечатана, ты снял с улицы. И синхроны. А про квартиру вообще не заикайся... Не заикайся... Там чертовщина какая-то... фотки за тобой следят... а глаза выжжены... не ходи туда, Старцев...
— Какие фотки? — не понял Роман. Лина протиснулась поближе, испуганно глядя на бледного светловолосого мужчину, который сейчас был даже не бледный, а какой-то голубоватый, и на висках у него вздулись жилы.
— Ром, там какая-то мистика, — Герман сел на траву. — Там какой-то Сайлент Хилл. И у меня... — он неловко встал, покачнувшись, — дохерища вопросов...
— Да какие вопросы, тебе лечь надо и успокоительного выпить.
— Ordnung uber Alles.* Сначала работа. — Герман поманил к себе несчастного Макса с камерой и подошёл к участковому. Лина на цыпочках кралась за журналистом, надеясь услышать хоть что-то. Вид столичного корреспондента её ужасно напугал, хотя со стороны поначалу казалось, что он высечен из какого-то прочного и холодного камня, равнодушный, непробиваемый, с ледяным взглядом почти бесцветных глаз. Сейчас эти глаза были наполнены какой-то одержимостью.
Он подошёл к Горелову и громко поинтересовался:
— В квартире пусто. Где мебель? Там же жила женщина с детьми.
— Это всё, что вас интересует? — опешил участковый.
— Это то, на что вы можете мне ответить. Так что с мебелью? И почему кровать осталась и фотографии?
— Да потому что я всё сгрёб и сжёг к херам собачьим! — вдруг вклинился "бегемот", тяжело дыша перегаром. — Как всё кончилось, принял для храбрости и всё нахер выволок и сжёг позади дома, чтоб ни одной вещи этой душегубки в доме не было!
Герман уже вернул себе самообладание и поинтересовался у участкового:
— И вы были в курсе.
— А что прикажете? — Горелов бесконечно утирал лоб. — Следственные действия завершены, трупы в морге, а людям не хочется жить рядом с...
— Это же улики. Вы не имели права разрешать соседям выносить вещи. Вдруг следакам понадобится что-то ещё.
— Да ничего им не понадобится, — махнул рукой полицейский, — сюда уж точно не вернутся. Суицид... и суицид, и всё...
— А вы, — развернулся Герман к Николаю, — какого чёрта начали самоуправство?
— Ты мне микрофоном в нос не тычь, морда журналистская! — заревел "бегемот". — Ты припёрся, когда всё уж кончилось, а мы с матерью не хотим, чтоб за стеной хоть что-то осталось от этой гадины! Там вещей-то было с гулькин нос.
— Технику пропьешь, небось.
— А и не было её, техники-то! Ни телека, ни компьютера, ничего. Стол да стулья, шкаф. Полочки какие-то. Игрушки детские, тетрадки. Всё сжёг. Нах...й.
— Окей. — Герман понял, что у "бегемота" была своя правда, а спорить с поддатым стокиллогаммовым мужиком было бессмысленно. — Ну а что за семья-то была? Как так вышло, что дети пролежали мёртвыми несколько месяцев? Кем эта Кипяткова была, где работала?
— На СЭМЗе** уборщицей, — нехотя ответил Николай, — баба тихая, мужиков не водила... Два на два работала, СЭМЗ тут в паре остановок.
— А дети? — не отставал Герман, уже теряя связь с реальностью. — Маленькие дети! Кто с ними сидел, когда она работала? Она не просила вашу маму проследить за ними?
— Нет, — упрямо, как бык, помотал головой Николай, — ничего никогда. И про детей не знаю. Дома сидели.
— Чёрт знает что... — прошептал Герман и покосился на скорую. Таисию Павловну уже откачали, но она лишь заходилась воем как плакальщица на похоронах. На вид ей было лет восемьдесят. Герман подумал-подумал и решил старушку не тревожить. Он отошёл в сторону, пытаясь продумать план дальнейших действий, как за спиной услышал тонкое жалобное поскуливание.
Лина сидела на корточках около своей верной ёлки и горько плакала, утирая глаза кулачком. До неё никому не было дела, она сидела нахохлившись, как мокрый воробушек, и заливалась слезами. Герман вытаращился и подошёл, сев на пыльную траву.
— У вас-то что случилось?
Она подняла заплаканные глаза и смотрела на него, что-то мучительно соображая. Наконец Герман догадался, что так и не представился.
— Герман Кризберг, программа "В эту минуту", — он протянул ей руку. Дождавшись робкого пожатия, он спросил:
— Так что у вас стряслось?
— Я боюсь туда идти, — она всхлипнула ещё раз, — а надо написать... Меня редактор сожрёт, он такая скотина... А я боюсь...
— Не ходи. — Кризберг сам не понял, как перешёл на "ты". — Квартира опечатана, вещдок. Не ходи, Лина.
Она только уткнулась подбородком в колени и шмыгала носом. Сейчас ей можно было дать не больше шестнадцати лет.
— Долго будете эту тему муссировать? — Герман вдруг понял: то, что для его программы было одним проходным (хоть и резонансным) сюжетом, на следующий день сметённым ворохом новых событий и новостей, для этого маленького городка и его сетевого портала станет темой номер один как минимум на несколько недель. И ему внезапно до одури стало жаль эту рыжую корреспондентку, похожую на лисичку, которой придётся объясняться с редактором и пытаться раскрутить жуткую историю до конца. И вдруг он решился, хотя потом не мог объяснить этого решения никому, включая и себя лично.
— Давай друг другу поможем. Мне эта история не нравится настолько, что даже говорить смысла нет. Это тот ужас, который нельзя спустить на тормозах и забыть. Поверь мне, я видел. И я хочу докопаться до истины даже когда следаки закроют это дело, а они его закроют за смертью главного обвиняемого. А если я докопаюсь до истины, твои статьи будут в топе портала. Мне-то этот сюжет на один вечер.
— Ты хочешь помочь? — Лина тоже от неожиданности перешла на "ты". — Но зачем? И я не смогу заплатить...
— Я журналист. — Герман встал на ноги и теперь смотрел на Лину с высоты своих метра восьмидесяти пяти. — Мой долг: доносить людям информацию, проверенную и подтверждённую. А эта история сама по себе нечто из ряда вон. Я просто спать не смогу, если не раскручу этот клубок.
— А что... там? — Лина испуганно покосилась на немытые стёкла.
— Пустая квартира.
— Да, этот пузатый жёг какие-то ящики на заднем дворе, — кивнула она, — но я когда подошла, уже всё сгорело.
— Кровать выволочить не смог, тяжелая. Так там и стоит. Одна кровать. И голые стены... — Герман запнулся. — Ну ты как? Согласна?
— Я не знаю... — пробормотала Лина.
— Ты же местная, знаешь все ходы-выходы. А я со своей стороны могу надавить на тех чинов, которые тебя на порог не пустят. Федеральный телеканал, не хрен собачий.
— Хорошо, — тихо сказала Лина, — давай...
— Я завтра выходной, приеду на какой-нибудь утренней электричке. Дай свой номер, спишемся, как причалю.
Лина закопалась в телефоне, а потом спросила:
— А это твоё настоящее имя?
— Настоящее, — кивнул он, — у меня немецкие корни. А твоё?
Лина вдруг снова насупилась, а потом тихо произнесла:
— Тоже настоящее. Только оно мне не нравится.
— Почему? Красивое имя.
— Подкат класса "боян", — фыркнула она, — а имя дурацкое. Не могли Катей назвать или Наташей...
— Только не Катей, — улыбнулся Герман, — Катя это фиаско. Ладно, я тебе завтра напишу, как к станции подъезжать буду, скажешь, где пересечёмся. А сейчас мне работать надо. До завтра.
Он встал и направился к Максу, обречённо сидящему рядом с камерой на бордюре. Серёга являл собой этюд в зеленоватых тонах, но вроде на ногах стоял. Герман осмотрел свою группу и сообщил:
— В органы опеки мы уже вряд ли успеем, давай с судмедэкспертами пошаманим, они интервью не дают, запишем на телефон. Потом подъедем к моргу, адресников насобираем. Серёг, ты дом хорошо обснял?
— Хорошо, — буркнул оператор, жадно глотая воду из бутылочки, — единственное, что я здесь хорошо обснял...
— Тогда по коням. — Герман в последний раз обернулся на обветшалый дом, на Горелова, что-то втолковывающего "бегемоту"-Николаю, на Таисию Павловну, причитающую дребезжащим старческим голоском, и на Лину, которая смотрела на него с надеждой. Перехватив его взгляд, она помахала. Он тоже помахал и направился к микроавтобусу.
Отсняв морг и даже неожиданно записав интервью главного судмедэксперта, отчего Герман возликовал, они направились всё-таки в органы опеки, получив там отказ в каких бы то ни было комментариях. Герман пригрозил начальнику службы прокуратурой, начальник послал его матерно, и Герман Кризберг решил, что с него на сегодня хватит. Он отзвонился Кате, сообщив, что выезжает, сел на переднее сиденье и откинул голову, прикрыв глаза. Перед глазами у него медленно кружились жуткие фотографии.
— Ну ты ваще, — подал голос с заднего сиденья Макс, — тут, блин, фильм ужасов в натуральном виде, а ты тёлку клеишь.
— Никого я не клею, — отмахнулся Герман, — а завязываю нужные знакомства. Я, Макс, теперь из себя выпрыгну, а до правды докопаюсь. Потому что мы все это видели. Я не мистик и не эзотерик, чтобы во всякую чертовщину верить. Я очень прагматичный и приземлённый человек. И я хочу знать.
— Хочешь — знай, — великодушно разрешил Макс, — только я больше на могилы не ездок. Так начальнику комплектовки и скажу. Пусть увольняет, а мне хватило.
Герман задумчиво кивнул и открыл мессенджер. В профиле у Лины стоял логотип "Города под солнцем". Он вздохнул. А ведь симпатичная девушка, зачем она прячется за безликой эмблемой? Впрочем, как подозревал Герман Кризберг, у этой лисички могли быть свои резоны не ставить в профиль личную фотографию.
Лина тоже просматривала новый контакт. Московский корреспондент тайны из своего лица не делал, и теперь девушка разглядывала бледное и неприветливое лицо с рыбьими глазами и почти бесцветными ресницами и удивлялась, как она вообще могла согласиться на какое-то сотрудничество с этим типом. И имя такое странное. Может, он действительно немец. Хотя что немцу делать в Москве? Да и по-русски блондин говорил совсем без акцента. Лина ничего не понимала, а потому закрыла мессенджер и пошла на остановку — пора было возвращаться в редакцию. Участковый напутствовал её грустным: "Эх-х-х... отрядили пигалицу...", а "бегемот" проводил сальным взглядом, отчего Лина ускорила шаг.
Приехав на канал, Герман кинул текст сюжета, который набросал в машине, себе на стол, выгреб карты памяти и сунулся к давней знакомой — режиссёру монтажа Юлии, женщине упрямой, бесцеремонной, но умеющей хранить чужие тайны. Он постучался и вошёл в аппаратную. Юлька сидела, закинув ноги на пульт и пила чай. При виде Германа она недовольно нахмурилась.
— Тебе чего надо, у меня Госсовет с Невмятуллиным.
— Не в службу, а в дружбу, можешь по-тихому одну флешку оцифровать и мне на мобильник скинуть?
— Могу, — пожала она плечами, — там много?
— Не очень, минут десять. — Герман протянул ей флешку. — У тебя картридер подключён?
— Глупых вопросов не задавай, — буркнула она, засовывая флешку в слот, — тебе в каком качестве?
— Чтобы в мобильник влезло. У меня восемь гигов свободных. И... там личное. Не смотри, пожалуйста.
— На рабочей карте личное? Ну-ну. — Но больше Юля вопросов не задавала, признавая право Германа на секреты и никому не открывая своих. Хотя Герман Кризберг подозревал, что как раз у Юльки скелеты в шкафу есть, и один из них носил имя ведущего спецкора новостей Данияра Невмятуллина. Но в их загадочные отношения Герман не лез.
Через пару минут Юля цапнула его телефон и подсоединила к компьютеру.
— Тебе куда кидать?
— В папку "Видео". Формат какой?
— Я тебе mp4 сделала, чтобы наверняка. С тебя кофе.
Герман вытащил из кармана полтинник и положил на клавиатуру.
— Сама в автомате возьмёшь. Ладно, спасибо, я пошёл, пока тут твой работорговец не нарисовался. Ревнивый он у тебя.
— Пошёл нахрен, — беззлобно отмахнулась Юлия, — и вообще ты уже вкрай обнаглел. Мог бы и купить мне кофе из кофеварки.
Герман ничего не сказал, только хмыкнул и аккуратно прикрыл дверь аппаратной.
* — Порядок прежде всего (нем.)
**СЭМЗ — Солнечногорский электромеханический завод
Глава 3
Сюжет он смонтировал на удивление быстро, с Игорем Клатовым, соседом Юлии через стенку. Игорь жадно выспрашивал подробности жуткого происшествия, но Герман отвечал уклончиво, а под конец обозвал Игоря некрофилом. Смаковать детали ему совершенно не хотелось, а телефон с видеофайлом жёг карман. Герман с трудом высидел монтаж и послеэфирную летучку, выбил подтверждение на завтрашний выходной и заторопился на выход. Предстояло как следует распланировать завтрашний день, и Герман подозревал, что придётся задействовать запрещённые методы. Он нашарил в сумке небольшой прямоугольник и вздохнул. Работа репортёра всегда подразумевала балансирование на грани, и теперь он собирался перешагнуть эту грань. Главное не подставить Лину, девушка ни в чём не виновата, а уж в его изысканиях и подавно. Вспомнив о Лине, он скачал на телефон расписание электричек и карту Солнечногорска. Дьявол в деталях, уж это Герман Кризберг знал точно, любая мелочь может внезапно выстрелить, и только абсолютно безответственные люди могут полагаться на авось в таком запутанном деле. Герман же на авось не полагался никогда, всегда просчитывал ситуацию на пару шагов вперёд, отчего прослыл занудой, педантом и "долбаным перфекционистом". Сам он считал такие слова комплиментом.
На всякий случай он поискал в Солнечногорске гостиницы поближе к улице Крупской, нашёл нечто без звёзд под названием "Элис" и горестно задрал брови. Почему-то в России, стоило отъехать от Москвы на пару километров, начинался форменный упадок в сфере обслуживания, и гостиничный сервис исключением не был. Он вспомнил, сколько раз в командировках ночевал в номерах с картонными стенами, с неработающим унитазом и неоткрывающимися окнами, с видами на свалку или городской морг. Один раз администратор отеля в Твери в качестве подарка столичным гостям принесла им здоровенного ленивого рыжего кота. "От мышей", — пояснила она, и тут Герман окончательно разочаровался в жизни. Гостиница "Элис", подозревал он, не предложит даже кота.
Он залез на портал "Город под солнцем" и прочитал статью Лины о происшествии в доме номер три. Девушка писала довольно бойким языком, без жуткого протокольного канцелярита и заигрываний с жаргоном. В принципе, статья практически слово в слово повторяла его собственный сюжет, разве что интервью немного отличались, но в целом Лина Трипольская его приятно удивила. Он вспомнил рыжую курносую девушку с диктофоном и в который раз удивился, зачем вообще предложил ей свою помощь. Лина казалась ему робкой и боязливой, типичной "слабой женщиной", неизвестно зачем полезшей в журналистику, а по-простому обузой, которая станет таскаться за ним хвостиком и нахохливаться по поводу и без. Он мог выяснить всё и без неё, кое-какие рычаги он пока не задействовал, но эфир прошёл, и у Германа Кризберга были развязаны руки. Он ещё раз перечитал статью, поставил на карте метку, купил через приложение билет до станции Подсолнечная и до завтра решил больше об этом не думать. Дома его ждали бутылочка пива и документальный сериал о Первой Мировой войне.
* * *
В Солнечногорск он приехал рано утром, решив не тратить попусту драгоценное время. В электричке он прочитал все материалы по делу с улицы Крупской, но ничего нового не нашёл. Органы опеки ушли в глухую оборону, судмедэксперты сходились во мнении, что тела детей пролежали в квартире как минимум несколько месяцев, самоубийство гражданки Кипятковой не вызывало сомнений, и единственной свежей новостью стало увольнение Горелова Аркадия Степановича с должности участкового уполномоченного. "Ну ещё бы, — пробормотал Герман, — это даже не халатность, это прямое неисполнение служебных обязанностей..." Подъезжая к Подсолнечной, он написал Лине сообщение и тут же получил ответ, как будто девушка сидела и караулила мессенджер.
"Буду на станции через пару минут. Ты где?"
"Выходи к Крестьянской улице на площадь. Я около "Евросети".
Он спрятал телефон и вышел на перрон, смешавшись с толпой людей. Половина турникетов не работала и пришлось ждать, пока пассажиры найдут свои билеты и социальные карты, будто их нельзя было приготовить заранее. Герман вздохнул. Шутка про тупого человека перед банкоматом внезапно перестала быть смешной. Миновав, наконец, турникет, он вышел на привокзальную площадь, маленькую, утыканную ларьками и киосками, с хаотично припаркованными машинами и двухэтажной бытовкой с надписью "Любые анализы за один день". Этот финт переплюнул даже тверского кота. Герман вытянул шею, пытаясь найти в этом буйстве несанкционированной торговли павильон "Евросети". Он обнаружился с краю, зажатый между шаурмой и магазинчиком ивановского трикотажа. Лина стояла около входа, вцепившись в смартфон и тоже вертела головой. Заметив его, она замахала рукой и встала на цыпочки, став ещё больше похожей на маленькую лисичку. "Намучаюсь я с ней..."
— Привет, — он протянул руку, и Лина осторожно её пожала, — ну у вас тут и рассадник. Как в девяностые попал.
— Площадь как площадь. — Девушка немедленно подобралась и нахохлилась, вызвав у Германа новый вздох. Ну вот как с ней быть, когда она на любое слово ощетинивается словно ёж. Он сдержал раздражение и поинтересовался:
— Есть что-нибудь новое? Кроме увольнения Горелова?
— Я выпросила у главного редактора разрешения расследовать этот случай. — Лина победно задрала нос. — Он поначалу не хотел, но я раз уж начала, то не брошу.
"Не лопни от гордости".
Вслух же Герман ободряюще произнёс:
— Вот это годный подход. Ну так что?
— Я утром созвонилась с Аркадием Степановичем. — Лина перешла на заговорщицкий шёпот. — Ему уже всё равно, вот и рассказал про эту семью, что знал. Я пообещала, что не буду говорить, откуда информация, просто "компетентный источник".
— А то неясно, что за источник, — пробормотал Кризберг, — в вашей-то деревне... ну да ладно. И что он рассказал?
— Вообще странно... — Лина задумчиво уставилась в землю. — Странная семья. Кипяткова Наталья Сергеевна, тридцать семь лет. Работала на СЭМЗе. Дети Максим, Софья и Владимир. Как сказал Горелов, все от разных отцов. А сама она замужем не была. Он иногда приезжал, когда старушка-соседка полицию вызывала... ну... из-за этого мордоворота.
— Дети ходили в школу? Хотя бы старший?
— Не знаю, — Лина закусила губу, — но, кажется, нет. Они вообще почти из дома не выходили. И Наталья Сергеевна только на работу-с работы, в магазин по дороге. С детьми не гуляла, ничего. Горелов говорит, она замкнутая была, нелюдимая совсем.
— Может, на религии повёрнутая? — предположил Герман. — У таких бывает.
— Да вроде нет... Про неё вообще почти ничего не ясно. На завод я тоже звонила, там ничего толком сказать не могут. Уборщица и уборщица, главное, что непьющая. Вообще не понимают, как такой ужас мог произойти. Но никаких взысканий у неё не было.
— Тень, — вздохнул Кризберг и закурил, — не человек, а тень... Знаешь, давай уже пойдём с этой площади. Неуютно тут.
Они шли по направлению к парку, и Лина внезапно произнесла:
— Между прочим, ты зря так о нашем городе. Здесь и красивые места есть. Хочешь, я тебе нашу русалку покажу?
— Чего? — не понял Герман, покосившись на девушку.
— Солнечногорская русалка! Это наша достопримечательность! Скульптура Рукавишникова. На пляже у озера. Хочешь?
— Мы здесь, вообще-то, по делу, — заметил Герман, и Лина снова уставилась в землю, обиженно поджав губы. Он досадливо поморщился, понимая, что Лина всего лишь хотела показать ему город с хорошей стороны. Но кто ж виноват, что Герман Кризберг уже давно привык видеть только тёмную изнанку человеческой жизни. Он покосился на сопящую девушку и сказал:
— Хорошо, если это недалеко. Просто не хочется тратить время на ерунду. У меня это единственный выходной на неделе.
Лина пробурчала, тихо, но так, чтобы он слышал:
— Тоже мне, деловой. Сам сюда напросился и фыркает.
Герман не удержался и действительно фыркнул, пытаясь подавить смех. Лина так забавно злилась, что не улыбнуться было невозможно. Вдруг она замерла и напряглась всем телом, глядя куда-то вперёд и вбок.
— Что? — Герман заметил её нервозность. — Что опять не так?
— Блин... — Она встревоженно сцепила пальцы. — Мой бывший идёт. Козёл...
— Ну ясен пень, раз бывший, значит козёл, — пожал плечами Герман, — тебе-то что?
Лина возмущённо уставилась на него и быстро проговорила:
— Он из "Моего Солнечногорска". Тоже корреспондент. И он тырил мои статьи! Менял там пару фраз и тырил! А у них аудитория в два раза больше нашей... Я когда узнала... Сразу его бросила, а он начал травить меня повсюду... в соцсетях, в вотсапе, смс-ки гадкие писал...
— Смени номер. — Женские истерики Германа раздражали почти так же, как и неаккуратность.
— У меня знаешь, сколько контактов по работе! Я не могу!
— Занеси его в чёрный список.
— Так он мне с кучи фейковых аккаунтов пишет... скотина... и я сделать ничего не могу...
Лина шмыгнула носом, а Герман присмотрелся к парню, идущему навстречу. Ровесник Лины, с мелированными волосами и в модных очочках, он явно косил под столичных хипстеров. "И из-за этого прыща так убиваться?" Герман тронул Лину за плечо.
— Возьми меня под руку.
— Что? — растерялась девушка и захлопала глазами.
— Под руку меня возьми, — чуть раздражённо проговорил Кризберг, — и делай то, что я говорю. Что ж ты такая беспомощная... Как его зовут?
— Стас...
— Ты просто космос, Стас, ты просто ко-осмос... — промурлыкал он под нос. — Лицо попроще сделай.
Парень подошёл уже совсем близко и вдруг расплылся в мерзкой усмешке, отчего его лицо стало похоже на клоунскую гримасу:
— Недолго тосковала, да? Все вы, бабы, шлюхи.
Лина открыла было рот, но Герман скомандовал:
— Отойди в сторону. Вон ограда, сядь и жди.
Он повернулся к Стасу, который смотрел на него недобро, но больше ничего не говорил. Он успел оценить, что ввязываться в драку с новым хахалем Лины может оказаться делом опасным. Блондин выглядел вполне способным набить Стасу морду.
— Значит, как девушку в интернете троллить, так ты орёл? — Герман внимательно смерил взглядом очкарика. — Давай уж по-мужски поговорим. Или за очки боишься?
— Ты кто вообще такой? — Стас зыркнул исподлобья. — Что-то я тебя раньше не видел.
— Не видел, так смотри. Только запомни... Стас. Статья сто сорок шесть уголовного кодекса Российской Федерации. Нарушение авторских и смежных прав. И я тебя по этой статье протащу как щенка. Благо опыт есть.
— Ты что, юрист что ли? — Стас сделал шаг назад. Происходящее ему начинало нравиться всё меньше.
— Просто запомни. Ещё раз сунешься к Лине, то я тебе не только эту статью пришью. Я теперь сюда часто приезжать буду, найду время и на суд, и на то, чтобы тебе морду исправить.
— Да трахайся с этой истеричкой сам! — не выдержал парень и раздул ноздри. — Всё равно потом обратно приползёт, только я пользованные вещи подбирать брезгую.
— Ну, про себя я много чего слышал и уже привык. — Герман сам поражался, насколько равнодушно звучали его слова. — Но вот про Лину ты зря. — Он резко ударил Стаса чуть повыше уха, и с того слетели модные очки. Парень пошатнулся и завопил:
— Да я тебя щас ментам сдам, чмо!
— Давай. — Герман вытащил из кармана телефон с включённым диктофоном. — Я, в отличие от тебя, журналист с опытом. И без подстраховки не работаю. А теперь вали отсюда.
Стас ползал по асфальту в поисках очков и что-то злобно бормотал. Наконец он их нашёл, поднял на Кризберга глаза и прошипел:
— Ну и забирай эту дуру! Я её два месяца за нос водил, пока она не чухнулась.
И он быстро побежал куда-то в переулок прежде чем Герман успел что-то ответить.
— Представляю, что ты теперь обо мне думаешь. — Лина сидела на газонной ограде, низко опустив голову, чтобы Герман не видел, как покраснели и налились слезами её глаза. Ей было невыносимо думать, что он видел, с каким убожеством она когда-то встречалась. Наверняка теперь считает её провинциальной дурой, вешающейся на любого, лишь бы быть "в отношениях". Герман пожал плечами:
— Ты так зависишь от чужого мнения, тем более абсолютно постороннего тебе человека?
Лина покосилась на него, но ничего не сказала. Герман закурил и задумчиво продолжил:
— Все совершают ошибки. Я тоже не святой. Главное, что ты рассталась с этим мудаком, а жизнь-то продолжается. Ещё найдёшь себе нормального, их по-любому больше. И не забывай, что людей после расставания часто разворачивает на сто восемьдесят. То обещал достать звезду с неба, а стоило разойтись, и начал писать тебе гадости и трепать нервы. Ну, бросила его, и слава богу.
Лина тихо всхлипнула. Он помолчал, а потом тронул её за плечо, заставив посмотреть на себя. Она попыталась отвести глаза, но вместо этого жалобно смотрела на сидящего рядом мужчину.
— Не стоит он твоих слёз, Лина Трипольская. И не бойся. Он больше к тебе не подойдёт. У меня есть... скажем так, рычаги влияния. Плагиатчиков нигде не любят. А теперь вытри слёзы и пойдём.
— Куда? — шёпотом спросила Лина.
— Ты мне обещала показать русалку.
Она наспех вытерла щёки и удивлённо распахнула блестящие влажные глаза:
— Ты правда хочешь на неё посмотреть? После... всей этой истории?..
— Да какая там история. А тебе надо развеяться. Выпить не предлагаю, но хоть пройдёмся. В принципе, ещё весь день впереди.
Лина встала с ограды, до сих пор не веря, что этот тип не рассмеялся ей в лицо и не начал шутить про безрыбье и раков. Мысленно она признавалась себе, что ей льстит внимание столичного репортёра, пусть даже сугубо по делу. Но ведь он припугнул Стаса и согласился идти смотреть на русалку... Лина поняла, что начинает смотреть на блондинистого немца как-то уж слишком заинтересованно, и испугалась, что он это поймёт. Вот тогда он точно решит, что она хочет, как все провинциалки, охмурить его и попасть в Москву. Ей стало так стыдно от этих мыслей, что она снова нечаянно всхлипнула. Герман повернул голову:
— Долгие проводы, лишние слёзы. Пошли, пока дождь не начался. Тучи какие-то недобрые.
Лина встала с оградки и побрела рядом с ним, опустив голову. Лучше всего смотреть в землю, асфальт стерпит. Она пыталась побороть неловкость, но в итоге только ещё сильнее стала себя накручивать. Герман Кризберг шёл рядом и молчал. Казалось, что это дурацкое происшествие уже вылетело у него из головы. Как и Лина, собственно.
Глава 4
Всё так же молча они дошли до городского парка и по центральной аллее направились к набережной. Герман косился на дурацкие скульптуры, в изобилии растыканные по бокам аллеи, но не комментировал. Убожество главной зоны отдыха Солнечногорска его уже даже не удивляло. Вокруг бегали смеющиеся дети с шариками в руках, на самокатиках и роликах, гуляли семейные пары с колясками, молодёжь оккупировала беседки и фонтанчики, а по ветвям деревьев сновали шустрые белки. Парк был отдушиной города, местом отдыха и встреч, и всё же он аляповат и громоздок, как стёганая бабка на чайнике. Творения местного скульптора вызывали в Германе недоумение и лёгкую оторопь, а безвкусные фонтаны заставляли таращиться на белок, пушистые зверьки хоть как-то примиряли Кризберга с удручающей реальностью. Лина так и шла рядом, смотря в землю и тихо сопя, видимо, до сих пор не отошла от неприятной встречи с бывшим воздыхателем. Молчание Германа устраивало, ему не хотелось лишний раз заводить разговор ни о чём, тем более о личных переживаниях. Хотя о том, что он дал в морду Стасу, Герман не жалел. Некоторых мудаков надо пороть, причём прилюдно.
Они дошли до набережной, вымощенной скользкой и не очень ровно уложенной плиткой, и тут наконец Лина подняла голову и улыбнулась:
— А теперь, — тоном экскурсовода возвестила она, — посмотрите направо.
И Герман посмотрел.
Около воды, почти у самой кромки, на большом камне сидела бронзовая русалка, покрытая зеленоватой патиной. Герман ожидал увидеть нечто наподобие датской Русалочки, нежной девушки с рыбьим хвостом и задумчивым взглядом, устремлённым в морскую гладь. Но вместо тонкой фигурки с изящными и романтичными чертами его взгляду предстала настоящая бабища-шпалоукладчица в платке и ватнике, расстёгнутом на впечатляющих размеров груди, а в руках у неё был баян. Хвост торчал с другой стороны камня, на нём была выбита надпись «Солнечногорская русалка». Чем дольше Герман смотрел на это чудовище, тем сильнее у него отваливалась челюсть.
— Mein Gott,* — наконец выдавил он, — это что за херня?
— Наша русалка, — задорно улыбнулась Лина, явно наслаждавшаяся замешательством Кризберга, — правда, прикольная?
— Я бы скульптору руки оторвал, — честно признался Герман, — потому что у всякого стёба есть границы. Но, надо признать, впечатление производит. Такое же, как весь ваш город.
— Какой ты нудный, — У Лины неизвестно почему поднялось настроение, — это же символ Солнечногорска.
— О том и речь, — пробормотал Герман, обходя русалку со всех сторон, — это что ж ваш Рукавишников курил... Теперь я знаю, что мне будет сниться в ночных кошмарах. Так, ладно. Что-то здесь слишком людно, а я не хочу лишних ушей. Тема скользкая. И у меня есть пара почти незаконных мыслей.
Лина повернула голову и указала куда-то вдаль.
— Там лодочная станция. Можно взять лодку и уплыть на середину озера. Там точно никого не будет.
Герман задумчиво посмотрел на причал и протянул:
— Вообще можно. Часа как раз хватит. — И он направился к станции.
Они подошли к кассе, и лодочник затребовал с них паспорта в залог.
— Двести рублей час. Прокат до десяти вечера. Давайте паспорта или водительские. Правила такие.
Лина вытащила из рюкзачка паспорт и вдруг, оступившись, уронила его. Герман нагнулся, поднял бордовую книжицу и вдруг вытаращился в неподдельном изумлении.
— Капитолина?..
Лина покраснела до кончиков волос, выхватила у него паспорт и сунула лодочнику. Лицо её пылало.
— Я же говорила, что терпеть не могу своё имя, — прошептала она и отвернулась. Герману стало неловко.
— Да нормальное имя... Редкое...
Она только сопела, снова уставившись в землю, пока он устанавливал вёсла и проверял уключины. Голубая лодка с номером пять покачивалась на воде. Лина забралась с ногами на нос, спиной к спутнику, и сидела прямо, напряжённая, как струна. Было видно, что тема имени её здорово задела. Герман оттолкнул лодку от берега, некоторое время молча грёб, выплывая на середину озера, а потом сообщил Лине в затылок:
— Ты вот из-за имени комплексуешь, паспорт прячешь. А меня иначе чем фюрером и люфтваффе ещё со школы не называют. Хотя мой предок с Петром Первым флот строил.
Лина обернулась и приоткрыла рот:
— Правда?
— Правда, — вздохнул Кризберг, осторожно огибая фонтан в центре озера, — он приехал в Россию в 1695 году, строить Азовский флот. Пётр познакомился с ним в Германии, на верфи. Отто фон Кризенберг, владелец нескольких верфей и доков. Он приехал в Россию, поселился в Немецкой слободе, женился. Пётр даже не заставил его принять православие, а это по тем временам было неслыханным делом. Фон Кризенберг учил русских мастеров строить галеры. И с тех пор наша семья живёт в России, уже которое поколение.
— Так ты чуть ли не дворянин? — удивилась Лина.
— Да какое там, — рассмеялся он, — сначала приставка «фон» куда-то делась, а в девятнадцатом веке и фамилию урезали, какой-то дьяк в книге неграмотно записал и понеслось. Так что уже полтораста лет мы просто Кризберги. Но кому до всей этой истории есть дело. У нас же народ тупой. Кому я должен доказывать, что мои предки никакого отношения к фашистам не имели? Мой дед в войну Берлин брал, нацистов убивал. Хоть сам чистокровный немец. Генрих Оттович Кризберг, генерал армии, герой Советского Союза. На вот, — он достал телефон и открыл браузер, — глянь в википедии, если не веришь.
Лина осторожно взяла телефон и углубилась в чтение. Через несколько минут она изумлённо подняла глаза:
— «Во время Клинско-Солнечногорской наступательной операции 1941 года в составе 30-й армии освобождал Солнечногорск...» — она смотрела на Германа во все глаза. — Твой дед освобождал мой город?..
— Да. — Он помолчал. — Освобождал. — И тихо пробормотал себе под нос: — Wer braucht schon die Wahrheit?**
— Что? — не поняла Лина.
— Ничего. — Он положил вёсла на борт и взял у девушки мобильник. — Ладно, что толку ковыряться в прошлом. Ты мне лучше скажи, у тебя нервы крепкие?
— Не очень, — тихо ответила Лина и снова уставилась куда-то вниз, — как оказалось...
— Тогда не надо, — он спрятал телефон, — сам разберусь.
— Нет! — она вдруг порывисто наклонилась к нему, глубоко вздохнув. — Если ты про это ужасное преступление, то у меня тоже есть задание от редакции! Ты обещал помочь! Что там у тебя?
— Съёмки внутри квартиры. — Герман пристально смотрел на девушку. — С мобильника и камеры. Я заходил туда, Лина. Ты не стала и правильно сделала. А я, дурак, решил на своей шкуре испытать, почему оттуда санитары зелёные выходили. Если ты впечатлительная, то лучше не смотри.
— Я посмотрю. — Лине снова стало страшно, совсем как вчера, около покосившегося дома, откуда веяло смертью. Но ведь Герман как-то смог пробыть там чуть ли не двадцать минут, хотя потом его откачивал другой журналист. И Лина решилась.
— Дай.
— Садись сюда, — он подвинулся, — а то неровен час мобильник мне утопишь нечаянно. Если что, хватайся за меня. Тут не стыдно бояться.
Она осторожно перелезла на сиденье гребца и вдруг неловко замерла. Сидеть так близко к нему ей было страшновато, а тут ещё лодка одна-одинёшенька посреди озера Сенеж, если что, даже не докричишься до людей. Лине вдруг показалось, что он специально заплыл так далеко, и ведь она сама подсказала ему идею! Она поёжилась, и Герман это заметил.
— Ты чего? Ты что, боишься меня?
— Н-нет, — пробормотала Лина, — совсем нет...
— Непохоже. Слушай, я не маньяк и не псих. По роже, конечно, не скажешь, но что есть, то есть. Если не хочешь смотреть запись, не смотри. Только не трясись так.
— Извини... — Да что ж такое, почему ей в голову лезет всякая чушь? Лина всё-таки уселась рядом и осторожно взяла мобильник. М-да, если такой утопить, то не расплатишься. Она вспомнила свой бюджетный НТС, который постоянно разряжался и периодически терял сеть. Лина прикоснулась пальчиком к экрану и впилась глазами в прыгающее изображение. Герман искоса следил за ней, готовясь в случае чего ловить. Нервы у Лины Трипольской и впрямь были ни к чёрту.
Она смотрела молча, закусив губу и странно вздрагивая. На моменте, когда фото старшего мальчика повернулось, она рывком сунула телефон Герману и отвернулась. Плечи её тряслись.
— Что это?.. — Она говорила, стуча зубами и глядя на воду, по щекам её ползли слёзы. Кошмарные кадры так и стояли перед глазами, и Лина не знала, сможет ли когда-нибудь это забыть. Страх влажными липкими щупальцами трогал её изнутри, заставляя внутренности скручиваться в скользкий комок. Она не знала, сколько просидела так, пока к её спине не прикоснулась ладонь.
— Ну-ну... — Герман ещё что-то успокаивающе бормотал, а она внезапно уткнулась ему в плечо и разрыдалась, выплёскивая холодную мглистую одурь. Он что-то ей говорил, поправлял волосы, но Лина ничего не слышала, только плакала, и чем дольше она плакала, тем отчётливее вспоминались кадры проклятой квартиры. Наконец она затихла, и только плечи иногда вздрагивали. Герман отстранился и внимательно посмотрел на неё.
— Вот такая ерунда. Теперь ты понимаешь, почему я хочу докопаться до сути? Это все границы переходит, Лина. Я всякой дури навидался, но с чертовщиной дел ещё не имел.
— Это такой ужас... — прошептала девушка, всё ещё не отойдя от шока. — Это просто ужас... Так не бывает...
— Бывает, — вздохнул её собеседник, — бывает... Ладно, скоро час закончится. Поплыли назад. Ты пока успокойся, в лицо плесни себе. А потом пойдём в органы опеки. Что-то у меня к ним дофига вопросов.
— Но ты же мне написал, что они тебя послали...
— А теперь не пошлют. У меня есть пара козырей в рукаве. Только я тебя прошу, ничему не удивляйся и держи покерфейс. Договорились?
— Хорошо... — Странное дело, ещё несколько минут назад ей было страшно и неуютно сидеть рядом с ним, а сейчас она испытывала непонятное доверие, как будто Герман Кризберг точно знал, чем закончится их странное предприятие. Она убрала волосы с лица и перелезла назад на нос лодки. Далеко впереди маячил силуэт солнечногорской русалки.
* * *
Отдел опеки и попечительства Солнечногорского района находился на главной улице города совсем недалеко от парка, и пройти надо было всего лишь минут десять-пятнадцать. Около каменного особнячка с белыми наличниками Герман остановился и пристально посмотрел на Лину.
— Покерфейс, помнишь?
Девушка кивнула, не понимая, что он задумал. Вид у Германа был сосредоточенный и неприветливый, он рылся в карманах в поисках чего-то нужного и, наконец, вытащил удостоверение.
— Пошли. Ты включи диктофон, но не показывай. У нас неофициальный визит, но запись быть должна. Что бы я не порол, не сметь пучить глаза. Ферштейн?
Лина настороженно кивнула и достала телефончик. Заряда должно было хватить до вечера, как она надеялась. Хотя с этими андроидами не угадаешь. То восемьдесят процентов, то сразу тридцать пять.
Они зашли в отдел и направились в кабинет заведующей. Там их встретила необъятных размеров секретарша, которая, увидев Германа, широко раздула мясистые ноздри.
— Опять вы! Вам же было сказано, что мы не даём комментариев!
— Где Наталия Викторовна? — поинтересовался Герман, не обращая внимания на гневную тираду. — Я сегодня к вам от другой структуры, посолиднее, так что хотел бы видеть госпожу Марковскую.
Он протянул удостоверение, и секретарша впилась в него поросячьими глазками. Потом она недоумённо подняла голову.
— Петровка, 38?
— Именно, — кивнул Кризберг, — я, видите ли, работаю по совместительству. Кстати, я отправил запрос в прокуратуру на проверку соответствия госпожи Марковской занимаемой ею должности. Оповестите её о моём визите, будьте так добры.
Лина только молча таращилась, надеясь, что это не очень бросается в глаза. Петровка, 38?! Как это понимать? Герман же со скучающим видом изучал интерьеры кабинета, особое внимание уделяя бесчисленным грамотам и благодарностям. Секретарша шумно выдохнула и выплюнула, сочась ядом:
— Ваши угрозы и ваши удостоверения здесь ничего не значат. Мы не даём комментариев по той трагедии, мы должны сначала разобраться сами.
— Чего там разбираться, — удивился Герман, — всё ясно как белый день. Вы прощёлкали смерть троих детей и даже не поинтересовались, что привело к такому печальному итогу. Ваша служба не посещала квартиру на улице Крупской, и вы даже не были в курсе, что трое несовершеннолетних погибли. Конечно, вы не даёте комментариев. Я бы на вашем месте тоже не давал.
— Что вы себе позволяете? — Секретарша пошла красными пятнами. — Убирайтесь отсюда, пока я не позвала охрану! И Наталия Викторовна в любом случае не будет с вами разговаривать. Вам всё понятно?
— Старшему мальчику было одиннадцать лет. — Герман упорно гнул свою линию, неведомым образом заставляя себя слушать. — Девочке семь. Они ходили в школу? Посещали педиатра? Или они вообще не выходили из дома? Не получали образования, лечения, возможно, элементарных вещей. Неполная семья, мать-одиночка с тремя детьми, которые жили затворниками. Вас ничего не напрягало все эти годы?
— На них не поступало никаких жалоб! — рявкнула толстуха, утирая вспотевший лоб. — В органы опеки ни разу не приходили сигналы о том, что в этой семье что-то неладно! Мы работаем с обращениями граждан, а здесь не было никаких обращений! Сколько вам можно повторять! С Петровки вы или не с Петровки, я вам уже всё сказала. Наталия Викторовна с вами общаться не будет.
— Да мне уже и не надо, — Герман хмыкнул, — пусть с вами дальше прокуратура беседует. Скажите только вот что: неужели вы действительно не знали, в каких условиях проживает эта семья? Там же не дом, а барак.
— Вы из Москвы, да? — с ядовитой ласковостью поинтересовалась секретарша. — Вот и поезжайте в вашу белокаменную, про условия он тут мне говорит. У нас пол-города в таких условиях живёт, вы-то, небось, дальше Красной улицы не заходили. А у нас пол-города в бараках и частных домах столетней давности. И ни денег, ни финансирования, никаких ремонтов и переселений. Мы, знаете ли, не столица, чтобы небоскрёбы отгрохивать и эту вашу реновацию устраивать, жилы только из всей страны тянете, москвичи чёртовы. Убирайтесь! Я здесь за копейки со всякой швалью общаюсь... — губы её тряслись, а толстые щёки напоминали брыли бульдога.
Герман, не дослушав, вышел и прикрыл дверь. Лина испуганно смотрела на него, боясь задавать вопросы. Хотя всё было понятно и так. Безразличие органов власти к нуждам простых людей в этом здании буквально сочилось из каждой щели. И жуткая смерть троих маленьких детей не занимала чиновников ни в коей мере, раз им не приходил «запрос». Лина тихонько вздохнула и выключила диктофон.
— Что ж, этого следовало ожидать. — Герман вышел на крыльцо и с наслаждением закурил. — До семьи никому не было дела, нет человека, нет проблемы. Теперь пусть их прокуратура утюжит, я не блефовал, когда говорил про запрос.
— Ты правда работаешь на Петровке? — Лина никак не могла понять, кем же на самом деле был этот блондин с бесцветными глазами и повадками дознавателя гестапо.
— Да нет, конечно. Ты Ромку Старцева помнишь? Ну тот, темноволосый, с бородкой, он меня ещё откачивал после той жути. Вот он с Петровки. Мы в какой-то степени коллеги, я тоже занимаюсь журналистскими расследованиями. И в своё время помог ему в одном деле, о детской порнографии и торговле детьми. Сыграл роль «живца», тогда этого пидараса и повязали. А Ромка мне в благодарность корочку организовал, всё чин-чинарём, оформлен как положено. Часто выручает, когда надо поднажать на всяких непонятливых.
— Детская порнография?! — Лину передёрнуло. — Господи, какой кошмар. И что ты там делал?
— «Живца» изображал, говорю тебе. Любителя чего погорячее, а Ромке как раз нужен был иностранец «с деньгами и предпочтениями». Ну, а про немецкую порнуху все и так знают, так что тот работорговец ничего не заподозрил.
— Сколько же ты видишь зла... — прошептала Лина, по обыкновению уставившись вниз. Герман оборвал свой рассказ на полуслове и пристально посмотрел на девушку, точно разглядел в ней что-то новое, чего раньше не было. Она на него не смотрела, понуро опустив плечи, и даже пушистые рыжие волосы как-то потускнели. Герман помолчал и бросил в сторону:
— Solche Arbeit.*** Не бери в голову. Лучше пойдём перекусим. С утра во рту ни крошки.
Лина удивлённо покосилась на него и предложила:
— Здесь рядом «Макдональдс».
Он закатил глаза. Лина подумала ещё пару минут и сообщила:
— Есть ещё ресторан «Кайф». Но там дорого. Его хачики держат.
Герману становилось всё страшнее находиться в этом городе. Он вымученно улыбнулся:
— Нет уж, «Кайфа» мне не надо. Одно название чего стоит.
— Тогда можно перехватить шаурму на остановке. — Лина искренне не понимала, что ему опять не так.
— Тогда уж лучше в Макдак, — вынес вердикт Герман, — он хотя бы одинаковый что в Москве, что в Солнечногорске, что в Ханты-Мансийске. Потому что шаурму в этом городе я не съем даже под пистолетом.
Лина что-то напряжённо обдумывала, наморщив носик, и вдруг решилась.
— Если тебя так пугают наши кафе, то пошли, накормлю тебя. Я с утра пирожков напекла, в духовке стоят. Червячка заморить хватит.
Он вытаращился в неподдельном изумлении.
— Ты что, с утра перед работой пекла пироги? Ты во сколько встала-то?
— Я жаворонок, встаю рано. В пять утра. Ну и наготовила, всё лучше, чем вечером, уставшей, с тестом возиться и с начинкой. Ну так что?
Он подумал-подумал и кивнул.
— А ты умеешь сделать предложение, от которого нельзя отказаться.
* — Бог ты мой (нем.)
**— Кому нужна такая правда? (нем.)
*** — Такая работа. (нем.)
Глава 5
Квартирка Лины находилась на последнем этаже старой обшарпанной хрущевки на углу улицы Баранова. Лина снимала эту квартиру уже два года, но ни новой мебели, ни занавесок или сантехники так и не купила, довольствуясь старым хозяйским гарнитуром, газовой плитой без одной конфорки и чугунными батареями. Комната была маленькой и тесной, с советскими обоями в бабочки, матовым плафоном на потолке, который толком не давал света; пейзаж оживлял только ноутбук, на который Лина потратила почти всю зарплату. Герман осмотрел спартанскую обстановку и вздохнул про себя. Тётка из опеки была не так уж и неправа. От Солнечногорска прямо-таки веяло бедностью, упадком и разрухой. Но Лина жила хотя бы в панельной пятиэтажке, а не в деревянном бараке. Он с каким-то смущением вспомнил свою квартиру в новом жилом комплексе на севере столицы, за которую уже выплатил ипотеку. Тоже однушка, только квадратов не двадцать, а шестьдесят пять, лоджия и раздельный санузел. Всю квартирку Лины можно было разместить в одной комнате, и ещё осталось бы место.
Лина тем временем уже суетилась на тесной кухне, включала духовку, звенела чашками и рылась в ящиках в поисках заварки. Привычные действия успокаивали её, заставляя хоть на время забыть об ужасах дома на Крупской, об алкаше Николае с похабным взглядом, о Стасе и хабалке из отдела опеки и попечительства. На гостя она старалась не смотреть, ругмя ругая себя под нос за настырность. Ещё подумает, что она решила его охмурить способом "через желудок". Справедливости ради, у Германа мелькнула мысль, что пирожки не просто так появились именно этим утром (а вы тоже печёте пироги в шесть утра после выезда на тройное убийство и суицид?), но он решил не зацикливаться на этом варианте. Тем более, всё это время он только и делал, что критиковал Линин родной город, не оценил творчество скульптора Рукавишникова и вообще вёл себя как столичный сноб с кучей понтов. Он по-быстрому сполоснул руки и зашёл на кухню.
Лина уже вытащила противень, переложила выпечку на блюдца и сделала приглашающий жест:
– Садись. Круглые с мясом, овальные с картошкой, а треугольные с рисом и яйцом. Чай горячий.
– Ну ты даёшь. – Герман как-то не ожидал такого буйства кулинарии. – Сколько же ты времени потратила.
– Зато еды на несколько дней и с собой взять можно. И это в любом случае лучше дошираков. Ты ешь, пока не остыли.
Сама она взяла пирожок с картошкой и начала его задумчиво обкусывать, как обычно, глядя в стол.
Герман неожиданно для себя сожрал пять штук. Лина искоса наблюдала за ним, бросая быстрые вороватые взгляды из-за чашки с чаем. "Путь через желудок" оказался весьма действенным, вот только Лина опасалась, что её гость может неправильно истолковать это внезапное приглашение. Она осторожно прихлёбывала полуостывший чай, пытаясь скрыть мучительную неловкость. Нет, ну в самом деле, это ж надо было додуматься приглашать полузнакомого человека в дом, особенно учитывая причину их встречи. Она снова бросила на Германа осторожный взгляд. Тот поглощал пирог и выглядел вполне довольным жизнью. Лина снова опустила глаза. В этом жутком деле с самоубийством и мумифицированными трупиками детей она чувствовала себя лишней, ненужной и попросту трусихой. Кризберг мог расследовать всё в одиночку, она видела, что этот человек способен докопаться до истины невзирая ни на что. Зачем она ему, от неё никакой помощи, лишь слёзы и бестолковая болтовня.
— Отличные пироги. — Герман откинулся на стуле и цапнул кружку с чаем. — Даже жить захотелось. Мой тебе респект. Давно такого удовольствия не получал.
— Понравилось? — Лине внезапно очень захотелось услышать подтверждение своих кулинарных талантов.
— Ещё как. Вообще ты меня удивила, надо признать. Ну что ж, давай теперь прикинем план дальнейших действий.
Она поставила чашку на стол и сцепила пальцы. Необходимость возвращаться к событиям вчерашнего утра заставила её понуро опустить плечи. Это движение, казалось, всего за сутки намертво въелось ей в плоть. Лина прекрасно понимала, что это задание ей не по силам, здесь должен был работать человек типа Германа, зачерствевший от постоянных соприкосновений с тёмной стороной человеческой натуры, холодный, равнодушный и беспощадный. А её дело — освещать городские праздники, коммунальные аварии и открытия поэтических сезонов в усадьбе Шахматово, родине Александра Блока. На что-то более серьёзное у Лины не хватало ни опыта, ни нервов.
Герман уже открыл было рот, чтобы поделиться своими соображениями, как у него завибрировал телефон. Бросив взгляд на экран, он помрачнел, пробормотал что-то на немецком и нажал на иконку ответа. Лицо его стало совсем неприветливым.
— Я слушаю... Да. Да. Какого хрена?.. Нет, это вы меня послушайте, о его отпуске было известно месяц назад!.. Что?.. Это, вообще-то, завтра! И что?.. Тьфу, мать вашу... Я понял... Вечером буду. Auf Wiedersehen. — И он со злостью швырнул телефон на стол. Лина испуганно таращилась, прижав тонкие лапки к груди.
— Verdammte Schei;e!* — Он не сдержался и выматерился, раздув ноздри. — Как же это зае...ло! Вот чего я никогда не смогу понять, это вечного русского раздолбайства!
— А что случилось? — Лина впервые видела Германа в таком бешенстве и теперь даже дышала осторожно и через раз, боясь, что он и на неё накричит в запале.
— Идиоты! Я про нашу группу сбора. У нас Данька, ведущий спецкорр, уходит в отпуск, в Париж поедет. Господи, он написал заявление месяц назад! Месяц! Все всё знали, никакой тайны он не делал, но группа сбора чухнулась только теперь. И на меня падают его съёмки, а он политический обозреватель помимо всего. Придётся валить в Москву и срочно переаккредитовываться на коллегию Минобороны, она завтра. Дебилы, б...ь.
Лина тихонько вздохнула. Бедный Герман с его педантичностью и тщательно распланированными действиями, как он вообще ухитряется выживать в хаосе российских реалий? Она подняла на него глаза и спросила:
— То есть ты сейчас возвращаешься в Москву?
— Да прям. — Он уже успокоился и теперь сидел, барабаня пальцами по столу. — Конечно, придётся скорректировать планы, но в Москву я поеду часов в шесть, не раньше. Это не мои проблемы, что эти полудурки вспомнили обо мне только сейчас. У меня выходной, я за городом. Но ничего. Кое-что мы успеем. Я предлагаю сейчас попытаться разговорить Таисию Павловну, старушку, если она в состоянии. Такие бабки обычно всё подмечают, наверняка она может рассказать про Кипятковых.
— Ой, там этот бегемот... — Лина с омерзением повела плечами. — Он на меня так гадко смотрел... будто я голая...
— Ты будешь со мной. — Герман нахмурился. — Ничего тебе этот алкаш не сделает. Он, как я вижу, всегда поддатый. Если что, просто беги. Он тебя не догонит, координации не хватит и скорости. Ну, а в крайнем случае... Я и не таких скручивал.
— Думаешь, получится?.. — с сомнением произнесла Лина. — Бабулька тогда совсем плохая была. А вдруг у неё сердце прихватит, мы же и виноватыми будем.
— Я спрашивать умею. — Герман допил чай. — У меня работа такая: спрашивать, выводить на чистую воду, льстить, врать в глаза, изображать лучшего друга или следователя. Расколем мы эту бабку. Ну что, на выход?
Она убрала со стола, накрыла полотенцем оставшиеся пирожки и подошла к зеркалу поправить волосы. Ей не очень хотелось возвращаться к зелёному бараку на улице Крупской, но деваться было некуда. А ещё её странным образом резануло, что Герман уедет, и она останется один на один с этой историей, а его рядом не будет. Лина вздохнула, достала ключи и открыла входную дверь.
* * *
Уже печально знакомый дом стал словно ещё ниже и грязнее. Под окнами Кипятковых валялась пустая водочная бутылка, а на стене темнело пятно очень понятного происхождения. Лина брезгливо отвернулась. Всё-таки так оскотиниться ещё уметь надо.
Герман смерил взглядом развалюху и мрачно сообщил:
— А откуда взяться чему-то хорошему в таком месте? Это ж лепрозорий.
Около крыльца на скамейке сидела Таисия Павловна, в домашнем залатанном халате и цветастой косынке на седых волосах. Она была какой-то полупрозрачной, с высохшими руками в старческих пятнах, с глубоко запавшими глазами и таким морщинистым лицом, что трудно было даже разобрать его черты. Герман и Лина подошли поближе. Старушка словно спала сидя или просто не слышала их шагов. Герман наклонился к ней и сказал:
— Здравствуйте, Таисия Павловна.
Она медленно приоткрыла глаза.
— Вы кто такие? — в дребезжащем голосе чувствовалась настороженность, но слабая. Казалось, из пожилой женщины откачали все эмоции.
— Мы журналисты, расследуем вчерашнее происшествие.
Таисия Павловна пожевала губами и тихонько пробормотала:
— Ох, горе какое, горюшко... И себя загубила, и деток... Ох, горюшко...
— Вы хорошо знали Кипяткову? — Герман присел рядом на корточки, и Лина поразилось, как поменялось выражение его лица. Сейчас это был чуткий и внимательный человек, и его голос был тихим и успокаивающим. Даже рубленые черты, казалось, смягчились. Таисия Павловна снова вздохнула, тягостно и безнадёжно.
— Никто её не знал... Как тень жила, как тень и ушла... А я всё думала, когда?.. Я старая, я, когда смерть рядом ходит, чую её... Ох, горюшко...
— Как же так случилось? А дети? Ведь они столько времени были мертвы. Вы не замечали, что она с ними не гуляет? Что они не смеются, не плачут, не кричат?
— Так немые они. — Таисия Павловна впервые посмотрела Герману в глаза. — Нешто не знали? Все трое немые, с рождения, да и Наталья сама... убогая была.
— Убогая? — Лине стало совсем неуютно, и она машинально вцепилась Герману в рукав.
— Да. Сейчас так модно говорить: даун. Только и могла, что полы мыть, прости меня господи.
— Ничего себе, — пробормотал Герман, — хотя это кое-что объясняет. Но неужели она ни разу не просила вас посидеть с детьми? Она же работала два через два.
— А что с ними сидеть, они сами сидят. Никуда не выходили, в окно не смотрели, как зверьки. Дикие они были. И... — Тут Таисия Павловна перекрестилась и утёрла глаза. — Говорили люди... Ох, Матерь Божия, царица-заступница... Про покойников-то нельзя...
— Нам очень надо знать, — Герман ласково погладил старушку по руке, — потому что нельзя такие вещи забыть и сделать вид, что ничего не было.
Таисия Павловна кивнула.
— Нельзя, внучек... Да только страшно мне. Ровно покойники-то на меня смотрят... а глаз-то нету...
Перед глазами Германа вспыхнули смазанные фотографии, и он прерывисто вздохнул. Этой чертовщине должно было быть объяснение. Лина стояла не дыша и боялась пропустить хоть слово из спутанного рассказа Таисии Павловны.
— Так что говорили люди?
— Что Наталья-то... Ох... Что детки-то у неё... Ох, господи, грех-то какой...
Герман терпеливо ждал. Наконец старушка решилась снять груз с души.
— Говорят, что родились они убогими, потому что Наталью родной отец... А она ж дурочка, не понимала ничего... Ох, грех-то какой, господь и покарал...
— Только инцеста мне не хватало, — Герман понял, что скоро "поплывёт", — а вы знали её отца?
Она покачала головой:
— Нет, внучек... Да только слухи не скроешь... А она их, деток-то, прятала... а потом вот... грех на душу взяла... да и не вынесла, совсем рассудком повредилась. В петлю полезла... ох, мне б умереть скорей, чтоб не жить тут рядом... покойнички-то без глаз, а смотрят...
— Спасибо, — Герман видел, что старушке становится тяжело и говорить, и снова переживать вчерашний ужас. Но, надо признать, держалась она на удивление неплохо, хотя это мог быть просто не до конца прошедший шок.
— Спасибо, что рассказали. — Лина тоже попрощалась и на ватных ногах побрела за Кризбергом. Её мутило. Они дошли до входа в парк, и Лина обессиленно рухнула на скамейку. Герман мрачно курил рядом, резкими щелчками стряхивая пепел. Лицо у него закаменело, на скулах проступили желваки. Несколько минут оба молчали, а потом он со вздохом присел рядом с девушкой.
— Schei;e...** Да, вот это поворот. И я боюсь, что это дерьмо окажется правдой.
— Почему? — Лину до сих пор коробило от отвращения, стоило ей подумать о кровосмесительной связи, да ещё со слабоумной.
— Вот, смотри. — Герман достал мобильник, включил запись и отмотал на кадр пола с белыми силуэтами. — Посмотри на очертания. Старшему мальчику было одиннадцать лет. Даже если допустить, что мальчики развиваются позже девочек, его силуэт очень маленький. А двое других вообще крошечные. Видишь?
— Но ведь они были уже мумии, — Лина прищурилась, рассматривая абрисы фигур, — они же высохли и уменьшились, ведь так?
— Так. Но при естественной мумификации мягкие ткани высыхают, но кости-то в размере не меняются. Мумия человека может быть чуть пониже обычного трупа, но карликом всё равно не станет.
— И что это значит? — Лина начала понемногу отходить от гадливого шока и теперь с интересом слушала Кризберга. Тот задумчиво почесал нос.
— У меня два предположения. Первое, во что я хотел бы верить. Мать-даун просто не заботилась о детях должным образом, плохо их кормила, им не хватало витаминов, солнечного света, еды, в конце концов. Это могло привести к задержкам в развитии и росте, может, у них был рахит. Дистрофия, истощение. Это всё может быть.
— А вторая версия? — Лине не хотелось её выслушивать, но дело есть дело. Такой подход Герман Кризберг одобрил бы.
— Если Таисия Павловна права, и её насиловал собственный отец, то от близкородственной связи могли родиться дети с отклонениями и даже мутациями. Кстати, то, что они были немые, это косвенным образом подтверждает. Я боюсь, что именно этот вариант вы и увидим в итоге.
— Какой ужас... — Новые повороты в деле заставляли Лину шмыгать носом, и она нервно ломала тонкие пальчики. — Господи, да что же это за кошмар такой, как вообще могут происходить подобные вещи? И никому не было дела...
— Вот это самое страшное, — сказал Герман, — людское равнодушие. Ну ничего. Мы выведем на чистую воду всех причастных к этой трагедии и покажем всему миру. Ты как, получше тебе?
— Ну да. — На самом деле Лине хотелось сжаться в комок и спрятать голову в ладонях, но она уже столько раз вела себя как плаксивая дура, что ей было просто стыдно. "Тоже мне, журналистка, ага. Трусиха-страусиха, чуть что, голову в песок. Дура ты, Трипольская, и как он тебя ещё терпит?" Герман тем временем глянул на часы и досадливо поморщился.
— Надо выдвигаться к станции. Значит так. Меня дня три не будет точно, завтра коллегия Минобороны, Данькино наследство, потом у меня свои съёмки и спецреп, не отвертишься. План действий такой. Я вернусь и займёмся судмедэкспертом, на удивление вменяемый мужик и тоже очень хочет разобраться в этом деле. У него первый раз мумии, надо понимать. Если повезёт и я с ним договорюсь, то постараюсь взять образцы ДНК детей и Натальи Сергеевны. В Москве отдам в одну частную генетическую лабораторию. По анализам посмотрим, какая из двух наших версий правильная. А ты, пока меня не будет, порасспрашивай ещё Горелова, съезди на СЭМЗ, вообще покрутись по городу. Только к этому чёртову дому не лезь. Не надо. Ещё не ровен час, на алкаша этого нарвёшься. Я, если что, всегда на связи, что-то найдёшь, пиши. Договорились?
— Хорошо. — Она вымученно улыбнулась. — Ладно, пошли к станции. Ты можешь ещё успеть на электричку от Подсолнечной, она пустая.
Они дошли до перрона, и Герман махнул ей на прощание.
— Выше нос, лисичка. И не такие проекты заваливали. Жаль, что приходится так быстро сматываться. Ну, на связи.
Светловолосая фигура смешалась с толпой пассажиров, промелькнула в окне вагона и растворилась в круговороте снующих людей. Лина молча смотрела на серо-красный поезд и теребила в руках рюкзачок.
"Почему "лисичка"? Это у него такие шутки своеобразные? Или это из-за пирожков? Или он просто простебался на прощание?"
Электричка взвизгнула и медленно тронулась на Москву.
* — Е...сь оно колом! (нем.)
** — Дерьмо... (нем.)
Глава 6
Те три дня, что Герман был в Москве, Лина постаралась использовать с максимальной выгодой, чтобы было, чем похвастаться, но мир был явно настроен против неё. Сначала позвонила мать и долго с плаксивым напором обвиняла её в нелюбви к родителям и самодурстве. Лина скрежетала зубами, в который раз объясняя, что у неё много работы. Мать обвиняющим тоном напоминала, скольким она пожертвовала ради никчёмной дочери, как не спала ночей, волнуясь за неё, и Лина не выдержала.
— Оставь меня в покое! Ты уехала в Клин со своим Рашидом, ну и радуйся жизни! А у меня своя жизнь и свои приоритеты!
— Тебе двадцать три года, – мать была неумолима, – а ты все как дурочка в своём интернете. Тебе замуж надо, детей рожать, уже старородящей скоро будешь, а часики тикают. Внуков я не дождусь, шалава ты интернетная. Пустоцвет, зачем я только тебя родила, неблагодарную.
Лина только молча сжимала трубку, не в силах уже даже ругаться. Мать вечно пилила её замужеством, хвасталась жизнью с Рашидом, владельцем трёх ларьков в Клину, а главное, родила этому хачику сына Мустафу. Этого Лина простить не смогла.
— Когда же ты замуж выйдешь и перестанешь позориться! У всех подруг дочери замужем, с детьми, материнский капитал получают, тебя, дуру, я в двадцать лет родила, а она кобенится, прЫнца ищет!..
— Да выйду я замуж, — злобно прошипела Лина, — за немца. Буду фрау фон Кризенберг. И уеду из ваших еб...ней на... уй. — Эта фраза вылетела у неё нечаянно, оговорочкой по Фрейду, но Лина в запале даже не заметила.
– Ах ты бл...ь, – мать не скрывала своего презрения, – под толераста ляжешь из этой их Европы ё...ной, лишь бы бабок срубить, бл...ь ты эдакая. Чтоб ты сдохла в этой Европе, тварь, матери куска хлеба жалеешь, звонишь раз в полгода, сучка драная. Наши парни тебе, видите ли, не того.
– Ты за азера ларёчного вышла, – Лину трясло от омерзения, – вот и радуйся удачной партии. А мне не смей указывать! Вы оба мизинца Германа не стоите, уж я-то знаю.
Она бросила трубку, а потом, через пару минут, глубоко вдохнула и удалила номер матери.
Полчаса она просто тупо плакала, выливая всю боль, всё непонимание, все эти мещанские "Дал бог зайку, даст и лужайку", "Не рожала, не баба", "Бл...ь интернетная, а то не известно, чем они там в интернете занимаются, похабники." Она плакала, вытирая слёзы ладонью, плакала и ненавидела и мать, и этого долбаного Рашида, который пару раз нагло лапал своими пальцами-сосисками её за грудь, когда мать не видела, и непрозрачно намекал на минет... Лина плакала, проклиная эту жизнь, этих отвратительных людей, называвшихся её родней, плакала и ничего не могла с собой поделать. Вдруг взгляд её упал на часы. Она судорожно запустила ноутбук и включила прямой эфир. В эфире шла программа "В эту минуту".
После приветствия и шпигеля на экран вышел сюжет Германа о коллегии Минобороны. Герман был в деловом костюме и галстуке, причесанный и такой непривычный, что Лина, вытаращившись, не отводила глаз с экрана. Камера удивительным образом преображала его, делая заметно серьёзнее и респектабельнее. Рядом с Линой Герман выглядел просто спокойным, уверенным в себе мужчиной, не слишком-то красивым по меркам современности, в которой ценились ухоженные бородки, причёски от стилиста и дизайнерские шмотки. Обычная мужская харизма была уже пережитком прошлого, но Лину это не волновало. Она досмотрела весь сюжет, посмотрела половину второго, про ураганы в Западной Европе, и включила мессенджер.
— Привет. Смотрела твой сюжет. Здорово!
Через пару минут телефон мигнул ответным сообщением.
— Привет. Ну, сюжет не шедевр, но там и развернуться негде. Как сама?
— Тебе идёт костюм. — На расстоянии в шестьдесят пять километров мысли было выражать чуточку легче, и можно не волноваться за покрасневшие от слёз глаза.
— Значит, не зря нафуфырился *смайлик*. Ну а у тебя какие успехи?
— Да так... — Она не знала, с чего толком начать. Ну не со ссоры с матерью же?..
Он некоторое время ничего не отвечал, а потом предложил:
— Давай в скайп.
Лина аж подпрыгнула, пулей метнувшись за косметичкой. Он уже столько раз видел её слёзы и шмыгания носом, что наверняка сто раз пожалел о своём предложении. Кому охота возиться с истеричкой, которая неспособна ни бывшего послать, ни на отдел опеки поднажать как следует. О пирожках Лина милосердно решила себе не напоминать.
Кое-как припудрив нос и замазав круги под глазами, она запустила голубенькую программу.
— А вот теперь привет. — На экране возникло знакомое светловолосое лицо, рядом виднелась кружка пива, за спиной Германа висела плазменная панель и какой-то чёрно-белый пейзаж. Увидев Лину, он нахмурился.
— Что опять стряслось? Только не говори, что ты нарвалась на этого Николая.
— Нет... — Лина отвела глаза. — С матерью поругалась, до сих пор трясёт.
— Что, не хочет, чтобы ты лезла в эту историю? Ну, тут сложно поспорить.
— Да нет... Хочет, чтобы я бросила работу, вышла замуж, рожала детей и получала материнский капитал. А то так и сдохну старой девой, никому не нужной.
— Глупости какие, — рассмеялся её собеседник, — мы в двадцать первом веке живём, каждый выбирает свой путь сам.
— Ага, — пробурчала Лина, — как там у вас говорят... Киндер, кюхе, кирхе. Вот, её идеал.
— У нас тоже полно идиотских выражений. — Герман подался чуть ближе к экрану. — Не бери в голову. Ты взрослая, самостоятельная женщина, зарабатываешь себе на жизнь, а не сидишь на чьей-то шее. И ты человек разборчивый, ради "статуса" на первого встречного не вешаешься.
Лина округлила глаза. Герман тихонько рассмеялся.
— Ты давно бросила Стаса?
— Два месяца... — Вспоминать об этом мелированном придурке ей совсем не хотелось.
— Если бы тебя так заботили мысли матери об отношениях, ты бы уже давно нашла себе парня. Для такой Sonnenschein* как ты это дело трёх дней.
Лина догадалась, что ей сделали какой-то комплимент, но уточнять не решилась. Она вообще не рассчитывала на интерес с его стороны, и сейчас просто боялась спугнуть. Она всё время отводила глаза, нервно сцепляя и расцепляя под столом пальцы. Как первокурсница, право слово.
— Ну, рассказывай, как успехи. — Герман переменил тему, заметив, что Лина как-то уж очень сильно нервничает. А он тоже хорош, зачем-то припомнил ей бывшего, от которого её коробит. Да, Герман Кризберг, неудивительно, что единственным значимым поступком в твоей личной жизни был развод.
Лина вздохнула, подпёрла голову кулачками и сообщила:
— Я на завтра договорилась встретиться с Гореловым. С утра у меня награждение наших столетних жителей в мэрии, надо ехать писать заметку, а потом к Аркадию Степановичу. Только он что-то совсем не обрадовался моему звонку. Не отказал, но был таким недовольным.
— Как ты думаешь, почему? — полюбопытствовал Герман.
— Наверно, считает меня настырной...
— Ты журналистка и ведёшь своё расследование. У тебя задание от редакции. Давай рассуждать логически. Первый раз он рассказал тебе о Кипятковых, потому что понимал: преступление ужасное, безымянные жертвы в вашем городке это нонсенс, люди должны знать, кем были покойные. Это естественно, и даже такой недалёкий человек, как Горелов, это понимал. Но сейчас он видит, что ты вцепилась в это дело. Не похоронила в ваших архивах, а копаешься, пытаешься распутать клубок в ниточку. — Он сделал тянущее движение пальцами. — И что это ему даёт?
Лина молчала, впившись глазами в экран и приоткрыв рот.
— Его уволили со службы за профнепригодность. Именно из-за этого дела. Потому что участковый уполномоченный майор полиции Горелов Аркадий Степанович халатно относился к своим обязанностям и не навещал жителей вверенного ему участка. Он не навещал семью Кипятковых или же не заходил дальше прихожей. Он не интересовался, почему трое детей живут затворниками, какие у них условия жизни, он не ставил в известность отдел опеки и попечительства. Просигналь он, и детей поместили бы в специнтернат, выходили бы хоть как-нибудь, а мать отправили бы в больницу. Этих людей можно было спасти, если бы Горелов вовремя чухнулся. И он это понимает. А ещё он понимает, что, распутав клубок, ты преподнесёшь Солнечногорску его персону как соучастника убийства. И весь город будет знать, с чьей лёгкой руки погибли трое детей и повесилась их мать. Я уже говорил про равнодушие. На языке Уголовного кодекса это звучит как статья двести пять пункт шесть. Недонесение о готовящемся либо совершённом преступлении. Наказывается штрафом в размере до ста тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до шести месяцев, либо принудительными работами на срок до одного года, либо лишением свободы на тот же срок.
— Ничего себе! — У Лины округлились глаза. — Ты что, весь кодекс наизусть знаешь?
— Я занимаюсь расследованиями, естественно, я знаю и уголовный, и гражданский кодексы. Кстати, статью запомни. А если он заартачится, то сначала суй под нос сто сорок четвёртую, "воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов", а потом уж двести пятую. Одно то, что ты знаешь законы, его уже деморализует.
Теперь Лина хорошо понимала, почему Германа Кризберга так ценили на его канале. У этого человека в голове был настоящий компьютер, работающий в круглосуточном режиме и не дающий сбоев.
— Скорей бы ты приехал, — вдруг вырвалось у неё.
— М-м-м?
— У тебя так легко получается раскладывать всё по полочкам. А я так не умею. Даже не додумалась, чего опасается Горелов.
— Какие твои годы, — отмахнулся Кризберг, — проработаешь, как я, пятнадцать лет, начнёшь читать в людских душах с первого взгляда.
Лина очень опасалась, что её он прочитает и через скайп. Она незаметно поправила волосы и поинтересовалась:
— А у тебя как дела?
— Да всё то, что и говорил. Завтра суд над мудаком, который зарубил жену и детей, а квартиру поджёг, потом спецреп, ночевать останусь на работе. Издержки производства. Ещё два дня минимум, при условии, что у меня отгулов кот наплакал. Если смогу как-то извернуться и приехать пораньше, я тебе напишу.
Он покосился куда-то вбок.
— Вот я идиот. Уже почти полночь. Тебе спать пора, ты же ранняя пташка.
Лина помотала головой:
— Да я не хочу спать пока. Сегодня, в принципе, день был так, ничего существенного. Пожар в магазине стройматериалов на станции. Крутой был пожар, кстати!
Герман фыркнул, что символизировало смех.
— Дай угадаю. Клубы дыма, чёрные, открытое пламя, отмена электричек и обесточили полгорода. Я прав?
— Ты в ютубе смотрел? — недоверчиво прищурилась Лина. Картина, которую описал Герман, была точь-в-точь такая, какую засняла на свой телефончик Лина.
— Зачем мне ютуб? — удивился он. — Я же говорю: подключай логику. Стройматериалы, значит, наверняка куча лакокрасочных и прочего пластика. Значит, будет сильное пламя и дым. Магазин у железнодорожной станции, соответственно, для безопасности отменили электрички. Рядом тысячи проводов, возможны замыкания и новые пожары, так что вашу подстанцию обесточили, чтобы не случилось чего пострашней. Вот и всё.
— Ну ты даёшь, — искренне восхитилась Лина, — ты просто Шерлок Холмс.
— Скорее уж Пуаро, — Герман улыбнулся и приложился к кружке, — такой же зануда и педант. Ладно, так можно всю ночь проболтать, а у тебя работа. Спокойной ночи.
Он отключился, а Лина, закрыв скайп, ещё долго сидела на кухне, потягивая бокал с остатками вина с дня рождения, и думала, как сильно она усложнила себе жизнь всего за пару дней.
* * *
На следующий день Лина, побывав на торжественной церемонии в мэрии, как можно быстрее написала заметку и отправила редактору вместе с фотографиями. Андрей Саныч статью принял благосклонно, поинтересовался, как там продвигается история с домом на Крупской и не нужна ли помощь. Лина гордо сообщила, что во всём разберётся сама и уже договорилась об интервью.
— Только дров не наломай. — Главный редактор, несмотря на склочный характер, был, в принципе, человеком неплохим, просто требовательным. Но теперь на его требовательность Лина смотрела совсем иначе. — В авантюры не суйся, ты девушка молодая и красивая, а вокруг этого дела столько дерьма, что ого-го.
— У меня есть помощник, — сказала Лина, — мой личный информатор.
Андрей Саныч поцокал языком.
— Смотри, Трипольская, как бы чего не вышло. Дело-то закрыто.
— Мне же легче. Ладно, Андрей Саныч, я побегу. У меня интервью.
— Береги себя, Трипольская, — грустно сказал главред, — предчувствие у меня нехорошее... Ну давай, работай. — И он повесил трубку.
С Аркадием Степановичем Лина договорилась встретиться на скамеечке у монумента воинам-интернационалистам. Герман советовал в любых случаях встречаться в людных местах, где толпа помешает человеку накричать, ударить или сбежать.
Горелов сидел на лавке и курил. Заметив Лину, он тоскливо вздохнул, затушил окурок и с неудовольствием пожал тонкую ладошку.
— Ну что, Капитолина Андреевна, вам не сидится-то? Я ж вам о Кипятковых ещё тогда рассказал, что вы ещё хотите?
Лина незаметно оглядывала бывшего участкового. Он был одет в широкие летние штаны и полосатую рубаху, отчего был похож на дачника. Просторная одежда скрывала очертания тела, и Лина слегка заволновалась. А вдруг у него пистолет! Мало ли, что он бывший участковый, кто его знает. А Герман вчера очень подробно ей объяснил, почему Горелов не хочет разговаривать. Лина несколько минут молчала, кусая губы, а потом решилась:
— Почему вы не сказали, что Кипяткова слабоумная? Она же была дауном. Как же можно было дать ей воспитывать детей?
— Да какая она слабоумная, — удивился Горелов, — ну чудная малость. Но она ж работала, а разве дауны могут работать.
— Могут, — сказала Лина, — на простой работе. А она была поломойкой.
— Ну и что. — Аркадий Степанович обоснованно подозревал, что эта рыженькая из интернет-газеты начала рыть в неудобном для него направлении. Через секунду его опасения подтвердились.
— И вы так запросто это говорите. Вы же к ним заходили, видели. что Наталья Сергеевна не способна обеспечить детей. За ней самой надо было ходить. Почему вы не оповестили отдел опеки?
Горелов засопел. От маленькой журналистки он не ожидал подобного напора, а уж вспомнить, как тащполковник орал на него, стуча табельным по столу... Карьера майора полиции Горелова завершилась стремительно.
— Потому что никто на Кипятковых не жаловался. Если вы, Капитолина Андреевна, напряжёте свой мозг, то догадаетесь, что мы работали с обращениями граждан.
Это настолько напоминало речь бабы из органов опеки, что у Лины перехватило горло. Она вскочила и возмущённо прошипела ему в лицо:
— Их можно было спасти! Всех четверых! Если бы вы сделали хотя бы шаг в ту квартиру! Это ваша халатность в том числе! Знаете, как это называется? Соучастие! Вам, наверно, ваш начальник то же самое говорил.
Аркадий Степанович пошёл красными пятнами.
— Это в чём ты меня обвиняешь, пигалица? Молоко на губах не обсохло! Из-за вас, журналюг, меня и попёрли, если бы не ваши статейки! Иди отсюда, пока я добрый, иначе уши надеру.
— Статья сто сорок четвёртая Уголовного кодекса Российской Федерации, — отчеканила Лина, мысленно надеясь, что правильно запомнила номер, — воспрепятствование профессиональной деятельности журналиста. Вы сейчас препятствуете моему заданию от редакции. И это не шутки.
Горелов хрюкнул. Девчонка вооружилась кодексом, это было нехорошо. Аркадий Степанович прекрасно понимал, что ему в этом городе жить. Это не двенадцатимиллионная Москва и даже не Зеленоград с его двумястами сорока тысячами; это Солнечногорск, где каждый из пятидесяти тысяч жителей сможет прочитать, пусть даже в говённом интернет-портале, что участковый уполномоченный Горелов ни разу не пошевелился и не забил тревогу, видя, в каких условиях проживает женщина-даун с тремя детьми. Общественное мнение в Солнечногорске значило куда больше официальных сводок.
— Давайте так. — Лина видела мучительную борьбу на лице бывшего майора. — Я не упоминаю вас. Нигде. Вы уволены, ваше дело сторона. Теперь это геморрой нового участкового. А вы за это мне поможете вскрыть этот нарыв. У вас остались связи, телефоны, знакомые. Скажете, что не можете спать по ночам, что вас совесть гложет. Дело всё равно закрыто. Так обелите хоть вашу совесть! Для себя самого!
— Иди ты к чёрту, Капитолина Андреевна, — Горелов утёр лоб.
— Да запросто. — Лина показательно сделала шаг назад. — У меня ещё в запасе двести пятая статья пункт шесть. Если она вам так нравится, пущу в ход.
— И кто ж тебя так надоумил? — Горелов не верил, что эта пигалица сама штурмовала кодекс.
— Один умный и въедливый человек, — усмехнулась Лина Трипольская, — который эти кодексы знает наизусть. Так мы договорились?
— Что найду, расскажу, — буркнул Аркадий Степанович, — но ты тоже слово держи. А человеку этому передай... что из-за таких, как он, судьбы и рушатся. Думаешь, я не понял, о ком ты? Так этому гестаповцу и передай.
— Как вы смеете! — В лицо Лине бросилась краска. — У него дед наш город освобождал в сорок первом, Героя Советского Союза получил, а вы такое говорите!
— М-да... — протянул Горелов, качая головой. — Докатились... Иди уже, Капитолина Андреевна, не доводи до греха.
Он встал и, не прощаясь, пошёл по улице, на ходу закуривая новую сигарету. Лина смотрела ему вслед и понимала, что только что одержала маленькую, но свою личную победу.
* — солнечный свет, солнечный лучик (нем.)
Глава 7
Пока Лина писала заметки для своего портала и постигала искусство шантажа, Герман тоже времени не терял. Хотя по работе из-за Данькиного наследства был форменный завал, полчасика Кризберг себе всё-таки смог выкроить для личных дел. Он решил заняться тем, что Лина не вытянула бы в принципе, а именно связаться с городским моргом и его судмедэкспертом Вадимом Яковлевичем Стрижевским. Вадим Яковлевич после давешнего интервью сам оставил Герману визитку и озабоченно произнёс:
— Такое в моей практике впервые. Я про мумификацию. У нас же не пустыня и не торфяники.
Герман кивнул.
— Я вижу, что вы человек серьёзный и вдумчивый. — Вадим Яковлевич пожевал губами. — Послушайте меня. Дело, скорее всего, закроют. Суицид женщины неоспорим, вид странгуляционной полосы и характер переломов шейных позвонков свидетельствуют о том, что она сама сунула голову в петлю. Полоса ровная и глубокая, женщина не вырывалась и не дёргалась, как если бы её душили. Про детей же скажу не на камеру, что у меня довольно много вопросов. Ясно одно: кости в целости и сохранности, переломов нет. А вот всё остальное...
— Вас это тоже беспокоит.
— Беспокоит? Герман Оттович, я работаю здесь с 1993 года и ни разу подобного не видел. Я отправил запрос следователю на пролонгацию хранения тел детей. Обычно тела хранятся неделю. Но я боюсь не успеть изучить всё досконально.
— Я не подвергаю вас риску? Если дело закроют, будет трудно объяснить, зачем вам возиться с этими трупами.
— Я здесь единственный судмедэксперт. Я и две моих лаборантки. Поверьте, я ничем не рискую. На моё место желающих нет. А случай для наших широт уникальный.
Герман договорился созвониться с экспертом через пару-тройку дней, и вот это время наступило.
— Могу пригласить вас к себе завтра, — Стрижевский был собран и деловит, чем импонировал Герману, — или послезавтра, как вам удобнее. Я выяснил кое-какие любопытные факты.
— Да и у меня будет к вам неожиданный вопрос, — признался Кризберг, — давайте я подъеду завтра ближе к вечеру. До которого часа вам удобно?
— Это мой морг, — усмехнулся судмедэксперт, — и его постояльцам, право, всё равно, когда принимать гостей.
* * *
Он заранее смонтировал сюжет на завтрашнее утро, наплёл группе сбора и выпуску про неотложные семейные дела и выдвинулся в Солнечногорск. Время шло к вечеру, электричка была переполнена, но Герману удалось примоститься около окна. В забитом вагоне был только один плюс: коробейники просто не могли протиснуться сквозь плотную толпу, и поездка прошла в относительной тишине. От нечего делать Герман прочитал в телефоне справку о микрорайоне Рекинцо, где располагался морг, на половине бросил, и мысли его перескочили на Лину. В принципе, не такой уж она была и обузой, хотя её впечатлительность иногда немного раздражала. Но Герман понимал, что это просто молодость, молодость и отсутствие жизненного опыта, помноженные на природную эмоциональность. Хотя одно наблюдение Лины до сих пор жгло сердце огненными буквами, и Герман не мог отделаться от ощущения, что она знает о нём намного больше, чем он ей позволяет. И это чувство приносило ему странное удовольствие, особо ценное тем, что Лина о нём не знала.
До морга он добрался в переполненной маршрутке, стоя, ловя телом все ухабы главной улицы города. Остановку "Центральная больница" он едва не пропустил из-за конфликта двух бабок за сидячее место. Они так громко скандалили, что Герман лишь краем уха уловил: "Центра..." и, распихивая пассажиров, выкатился из микроавтобуса.
Городской морг располагался на территории центральной больницы, в отдельном корпусе патологоанатомического отделения, трёхэтажном кирпичном здании с неприметной вывеской. Морг работал до трёх часов дня, и Герман на всякий случай позвонил Стрижевскому. Тот был на месте и обещал предупредить охрану. На деле же Герман минут десять препирался с вахтёром, который в итоге с явным неудовольствием набрал Вадиму Яковлевичу.
— Вадим Яковлевич, тут на проходной какой-то... Кризберг... а... так точно...
Он положил трубку и пробурчал в прокуренные усы:
— На третий этаж.
Было видно, что визиты без предупреждения пожилой вахтёр считал чуть ли не уголовным преступлением. Герман хмыкнул и направился к лестнице.
Вадим Яковлевич, мужчина лет пятидесяти пяти, ждал его у себя в кабинете, скромном, без грамот и наград, просто белые стены, увешанные какими-то таблицами и стикерами. Он пожал Герману руку и вздохнул.
— Вижу, вас тоже не отпускает эта история.
— А как она может отпустить? Я здесь нештатно, свою работу по этому преступлению я уже закончил, но это формальности. У меня каждую ночь этот дом перед глазами.
— Понимаю... Вы, наверное, хотите увидеть тела. Без них наш разговор будет бессмысленным.
Герман тихонько присвистнул. Вот это удача, он и рассчитывать не мог, что патологоанатом разрешит ему посмотреть на трупы. Их, кстати, никто из журналистов не видел. Герман подумал, что он правильно сделал, поехав сюда в одиночку. Для Лины это было совсем неподходящее зрелище.
Стрижевский выдал ему халат, бахилы, шапочку и маску и предупредил:
— Видок откроется неаппетитный.
— Я в Цхинвале под "градами" в эфир выходил, — ответил Герман, — и в Сирии наш микрик на мину нарвался. Я видел смерть.
— Но не такую, — парировал Вадим Яковлевич и сделал приглашающий жест.
Они спустились в морг, где было холодно и пахло чем-то химическим. Стрижевский открыл три отделения и выкатил столы с запакованными телами, вернее, тельцами. Даже сквозь непрозрачный пластик было заметно, что трупики очень маленькие, точно куклы. Он раскрыл пакеты, и взгляду Германа предстали три сморщенные, иссохшие фигурки с пергаментно-бурой кожей, провалами глазниц и оголёнными зубами. Волосы на голове казались прикленной паклей, а тонкие кости, создавалось впечатление, были обтянуты кожей для приличия. Герман сглотнул.
— Как в Йемене...
— Увы. — Стрижевский покачал головой. — Но здесь у нас уникальный случай. Вы что-нибудь знаете о естественной мумификации?
— Прочёл несколько статей из судебно-медицинской экспертизы с примерами. Но, конечно, я не врач и сужу как обыватель.
— Рад слышать, что вы можете признать свои ошибки. Это редкость по нынешним временам. Я вам коротенечко поясню, чтобы вы понимали уникальность этого дела. Естественная мумификация вещь не настолько редкая, как нам кажется, просто в наших краях для неё нет почти никаких условий. Чтобы тело не подверглось гниению, а иссохло, нужны определённые условия. Высокая температура, почти нулевая влажность, достаточная вентиляция. В этих условиях микроорганизмы, вызывающие гниение, гибнут, и тело постепенно превращается в мумию. Я отмечу, — тоном лектора продолжал доктор, — что чем меньше масса тела, тем мумификация идёт быстрее, то есть дети имеют гораздо больше шансов высохнуть, нежели взрослые, а при условии малого количества подкожного жира этот процесс ещё сильнее ускоряется. Взрослый человек мумифицируется в течении шести-двенадцати месяцев, наши же тела прошли этот путь максимум за три. Важно знать, что при мумификации внутренние органы также подвергаются полному высыханию и представляют собой сухие бесформенные пленочного характера образования. При микроскопическом исследовании соединительная ткань бывает различима, волокнистая структура ее сохраняется, пучки коллагеновых волокон распадаются на отдельные волокна и волоконца. Иногда удается увидеть очертания артерий и вен. В жировой ткани сохраняются очертания отдельных долек. В поперечнополосатой мускулатуре и в ее отдельных распавшихся волокнах иногда удается увидеть поперечную исчерченность. Паренхиматозные элементы внутренних органов превращаются в бесструктурную мелкозернистую массу, вследствие чего крайне затруднительно определить, какому именно органу принадлежат исследуемые кусочки, изъятые из полостей мумифицированного трупа.
Герман малость поплыл от обилия медицинских терминов, но слушал очень внимательно, про себя отметив, что бедному судмедэксперту наверняка пришлось попотеть прежде чем выяснить причину смерти детей.
— Один труп был частично изгрызен мышами или крысами, — продолжал Стрижевский, — но незначительно. Были отгрызены пальцы ног.
— Так отчего они умерли? — После пальцев ног даже Герман, считавший себя человеком выдержанным, с трудом поборол рвотный позыв. Вадим Яковлевич понимающе кивнул.
— Анализ не выявил в тканях солей тяжёлых металлов и ядов, версию отравления я с большой долей вероятности исключаю. На костях и кожных покровах отсутствуют следы прижизненных повреждений типа холодного или огнестрельного оружия. Однако в мозге были обнаружены следы прижизненных кровоизлияний, они отличаются от остальных тканей и имеют буро-чёрный цвет. В связи с их плотностью я выделил их способом послойного разволокнения.
— Кровоизлияние у всех троих детей? — уточнил Герман.
— Да, и мне думается, несчастье произошло в один день. Сохранность мумий и структура их тканей позволяет мне судить, что дети погибли одновременно. Точную причину назвать, увы, не сможет никто, разве что изобретут машину времени. Кстати, вы были на месте трагедии, что вы можете сказать об этом доме? Я ума не приложу, как в наших климатических условиях трупы могли мумифицироваться, а не разложиться.
— Был, — прошептал Герман, в который раз содрогаясь от воспоминаний, — был... Деревянный барак на Крупской. Не знаю, если вы говорите, что мумификация происходила месяца три-четыре... сейчас июнь...
— Зима была холодной, да и весна тоже, — заметил Стрижевский, — и постоянные антициклоны с высоким давлением и низкой влажностью. Возможно, комнаты были выстужены. К приходу лета тела уже иссохли. Но это мои предположения всего лишь, повторюсь, в моей практике такое впервые.
Герман помолчал. Свои тайны дети Натальи Сергеевны Кипятковой хранили, не открывая никому, и всё же кое-что начало проясняться. И от этих прояснений Герману хотелось напиться до беспамятства.
Он тряхнул головой, возвращая ясность мыслей и, глубоко вдохнув, спросил:
— Скажите, вас не смутили размеры трупов? Для своего возраста они очень маленькие.
— А вы наблюдательны, — одобрительно кивнул доктор, — да, я обратил на это внимание. Даже с учётом мумификации, когда масса трупа составляет один к десяти, эти дети слишком маленькие. Я предполагаю недоедание и общую задержку развития. Но есть моменты, которые меня сильно озадачивают...
— Ходят слухи, что женщина родила детей от кровосмешения. Поговаривают, что отцом детей был её собственный отец.
Стрижевский медленно цокнул языком, издав причмокивающий звук.
— Хм... Однако это многое объясняет в патологиях трупов. Если это правда, конечно. У детей сильно деформированы конечности, это врождённые дефекты. Патологии гортани...
— Они были немыми.
— Ох... Я не удивлюсь, если это правда. Но ясность может внести только экспертиза ДНК.
— У меня в Москве есть знакомая генетическая лаборатория. — То, что именно из этой лаборатории начался его путь к разводу, Герман решил не вспоминать. — Мы в своих расследованиях прибегали к их услугам. Если бы вы могли дать мне образцы тканей...
— Я дам. — коротко ответил судмедэксперт. — Я почему-то сразу решил, что вы захотите проверить образцы. Я их отложил.
Он открыл ещё один ящик в стене и достал несколько герметично запечатанных и подписанных контейнера. Герман смотрел на них, как на ядовитых пауков.
— Образцы кожи и волос матери и всех детей. Если бы вы нашли образец предполагаемого отца, было бы совсем замечательно.
— Да уж куда замечательней... — пробормотал Кризберг, пряча контейнеры в сумку. — Спасибо вам. Я не ожидал.
— Мне эта история не даёт покоя точно так же, как и вам, Герман Оттович. Дайте мне знать, когда лаборатория получит результаты. Потому что это просто чудовищно.
— Обязательно, — пообещал Герман, — я сегодня вернусь в Москву и сразу же созвонюсь с ними. Это частная лаборатория, там вопросов не задают.
— Буду ждать, — Вадим Яковлевич пожал ему руку, — мои контакты у вас есть.
* * *
Выйдя из морга, Герман несколько минут дышал полной грудью, избавляясь от запаха смерти, потом доехал до центра города и набрал Лине.
— Привет.
— Привет! — Судя по звукам, она куда-то ехала на автомобиле или автобусе. — Как дела?
— Ты на работе? Когда приедешь?
— Я еду из Шахматово, там была показательная экскурсия для школьников о Блоке. Буду минут через сорок. А что случилось? Что-то серьёзное?
— Серьёзное, — подтвердил Герман, — я тебя около твоей редакции подожду.
Он повесил трубку и неспешным шагом направился к зданию редакции портала "Город под солнцем". Надо было проветриться и перестать думать о крошечных мумиях, детях. погибших страшной и необъяснимой смертью, и даже после смерти не дающих ответов на вопросы.
Лина выскочила из маршрутки и почти бегом направилась к редакции. Всю дорогу она не находила себе места, переживая, что же случилось. Голос Германа был мрачный и серьёзный, никаких "Sonnenschein" и прочих лисичек. Лина за сорок минут пути успела навоображать себе бог знает что и теперь, увидев знакомую высокую фигуру, облегчённо выдохнула.
— Что случилось? — Она взволнованно смотрела ему в лицо, чуть задрав голову. — У тебя всё в порядке?
— У меня да. Mein Gott, Лина, да что ты распереживалась так? Блин, вот я дебил, не могу даже толком мысли сформулировать. Так, ладно. У меня для тебя кое-что есть.
Он вынул из сумки фонарик с увесистой рукоятью, чёрный и тяжёлый.
— Это электрошокер. Всегда носи при себе. Ваш городишко не внушает мне доверия даже днём. Вот, здесь кнопка разряда. Нажми.
Лина нажала, и шокер заискрил с диким треском. Герман одобрительно кивнул.
— А вот здесь кнопка фонаря. Ночью хорошо ослепляет, не хуже ксенона. Сначала ослепляешь, потом шокером под рёбра. Убить не убьёшь, но нейтрализуешь и успеешь убежать в случае чего. Мне не нравится здешний контингент, так что держи и не забывай заряжать. А мне пора.
— Ты уже уезжаешь?.. — Лина растерянно приоткрыла рот. — А я думала...
— Мне надо успеть провернуть одну авантюру, я сегодня был в морге, разговаривал с патологоанатомом. Ночью тебе всё подробно распишу, а пока извини. У меня ещё мысли ровно не встали после увиденного. Alles Gute.*
Он вымученно улыбнулся и пошёл на станцию, оставив Лину смотреть себе вслед, прижимая к груди электрошокер.
* * *
В электричке он вспомнил один разговор двухнедельной давности. Его коллега Данияр, ведущий спецкор и политический обозреватель, вытащил его пропустить по кружечке в небольшой кабак на Пятницкой "Окна во двор". Они периодически, пару раз в месяц, зависали там, когда Данияр устраивал себе "разгрузочный день" сиречь не трахал всё живое. Герман всегда поражался Данькиному гедонизму и умению находить ключик к любой женщине. Признанный секс-символ канала, Данияр Невмятуллин обладал внешностью кинозвезды, бешеной харизмой и магнетической привлекательностью для женщин, менял любовниц как перчатки и относился к жизни как к источнику удовольствий. Они с Германом сошлись на почве единства противоположностей и стали если не друзьями, то близкими приятелями, частенько вместе выпивали и делились наболевшим. Сейчас наболевшим делился Герман Кризберг.
— Du verstehst nicht! Man kann alles verzeien, aber nicht den Verrat.
— Fick dich, man! Ich werde nie wieder mit dir trinken! Geh mir nicht auf den Sack.
— Man, ich hab vergessen, dass du so sprachbegabt bist. **
— То-то и оно. — Данияр перегнулся через стол. — Блин, объясни, как ты так можешь, а? Когда трезвый, ты помесь стоика и Торквемады, мужик-кремень, от тебя разве что пули не отскакивают. Но стоит тебе нажраться, как начинается бесконтрольный скулёж и шпрех.
— Подсознание лютует. — Герман подлил себе в кружку.
— Подсознание у него, держите меня семеро. Хватит, Герыч, хватит сверлить свой мозг, да и мой заодно. Не надо мне тут про подсознание, свою бывшую жену ты и не вспоминаешь давно, тебе по...й, где она, с кем и кому сейчас изменяет. Я прав?
Герман кивнул. Он давно уже вычеркнул Анну из памяти, хотя развод дался ему мучительно больно. Но она уже была тенью прошлого.
— Твоя проблема это не Анна и не её измена. Твоя проблема это гиперответственность. Гиперответственность хуже гиперинфляции, уж поверь. Ты ищешь женщину как мерседес покупаешь, сравниваешь цены в десяти салонах, а что там с базовой комплектацией, ОСАГО/КАСКО, есть ли скидки. Уже перестань уметь в логику, Герман Кризберг.
— Мне что, на ваш русский авось полагаться?
— Эмоции, Кризберг! Женщины это эмоции! Нельзя к ним подходить как к тачкам. Мне не жаль подгонять тебе девочек для траха, но ведь ты, сука, даже телефонов не записываешь, каждый раз всё по-новой.
— Нафига мне их телефоны. Мне надо-то раз в два месяца. Я не такой сексуальный маньяк как ты.
— Как ты вообще живёшь... — Данияр недоуменно вздохнул. — Машина ты, Герыч. Ты Оксану помнишь?
— Нет.
— С фиолетовыми волосами и татуировкой на пояснице "Если вы это читаете, то вы меня трахаете."
— А, ну да.
— Знаешь, как она тебя обозвала? Вибратор.
— Это комплимент? — Герман знал, что это не так.
— Нет, не комплимент. Это значит, что она могла на страпоне попрыгать, результат тот же. Хоть бы поцеловал.
— Дань, мне эти девчонки побоку. Трахнул и забыл, я и имён не спрашиваю.
Данияр откинулся на стуле и хмыкнул:
— Ты мне веришь, как спецу по женщинам?
Герман тоже хмыкнул, подняв на Данияра мутные от выпитого глаза. Данька был тонким психологом, знатоком женской души, и если он что-то говорил про женщин, надо было прислушаться.
— Так вот. Женщину ты себе найдёшь. Если не будешь искать. Сама найдётся. Когда тебе меньше всего это будет надо. И я буду так великодушен, что даже скажу тебе целых два признака твоей, единственной и неповторимой женщины.
Герман отхлебнул и скривился.
— Ну-ну, жиголо.
— Признак первый. — Данияр улыбнулся улыбкой обольстителя. — Ты начнёшь совершать спонтанные поступки. Не заложенные в твой мозговой органайзер. И второй признак. Ты не захочешь дарить ей цветов. Трахать всю ночь до ломоты в яйцах. Не захочешь петь ей серенады и увозить на Лазурный берег. Ты захочешь её защитить.
* — Счастливо, всего хорошего (нем.)
** — Ты не понимаешь. Всё можно простить, кроме предательства.
— Иди ты на...й. Не буду я больше с тобой пить. Ты святого зае...шь.
— Я забыл, что ты полиглот. (нем.)
Глава 8
Он уже подъезжал к вокзалу и собирался звонить в лабораторию, но уже достав телефон, передумал. Вадим Яковлевич был прав, необходимо было как-то разжиться образцом ДНК отца Натальи Кипятковой. Но где его взять? Герман задумался, на автопилоте вышел из вагона и прислонился к фонарному столбу. Несколько минут он напряжённо размышлял, а потом написал Лине: "Попробуй вызнать у Горелова про отца Кипятковой. Жив, мёртв, что был за человек."
Через секунду телефон мигнул ответным сообщением:
"Горелов теперь мой информатор. Я ему пригрозила статьями, как ты говорил, и он испугался. Завтра ему позвоню. А что было в морге? "
"Тела. Мой очередной ночной кошмар. Боюсь, версия старушки может подтвердиться."
"Какой ужас..."
"Это точно. Ладно, не бери в голову. С этим я уж как-нибудь сам."
Лина ещё раз пообещала связаться с бывшим участковый и вышла из сети. А Герман зачем-то каждые пять минут вынимал телефон и просматривал уведомления, словно он сам не свернул переписку, дав девушке задание и даже не спросив, как прошёл её день. Ему стало стыдно. Он открыл мессенджер и написал:
"Gute Nacht, mein Sonnenscheine."
Ему немного полегчало, хотя неприятное ощущение, будто он попросту использует Лину, никуда не делось. Он постарался выкинуть из головы все мысли о девушке и начал усиленно размышлять, каким образом можно достать образец ДНК Сергея Кипяткова. Вдруг мессенджер снова тренькнул.
"Я позвонила Горелову, всё равно ещё не вечер толком. Он абсолютно точно знает, что старший Кипятков умер три с половиной месяца назад, он сам выезжал на вызов. Кипятков замёрз пьяным в сугробе в середине марта, около станции, там есть незаконная круглосуточная пивнушка."
Герман вздохнул и закурил, сев на парапет. Лина из кожи вон лезла, пытаясь найти информацию, даже не стала дожидаться завтрашнего дня, и Герман чувствовал себя виноватым. Хотя вообще-то именно у Лины было редакционное задание, а он тут так, на добровольных началах... но Герман Кризберг прекрасно понимал, насколько глупо выглядят его отмазки. Он снова вздохнул и начал набирать сообщение.
"Это точная информация?"
"Да, Горелов сразу вспомнил тот случай."
"Дети погибли приблизительно в это время."
"Ой, какой ужас."
"Не бери в голову, тем более, если он уже умер. Лучше скажи, как сама." Надо было срочно реабилитироваться за предыдущую переписку.
"А что я? Ездила в Шахматово, там такая тоска. Этого Блока уже слышать не могу, экскурсоводы как заведённые, по рельсам ездят, ни слова вбок. Шокер вот изучаю."
"Себя не ткни ненароком. И обязательно заряжай раз в три дня."
"Хорошо."
Она замолчала, и Герман вышел из сети. За время переписки он, постоянно прокручивая в голове историю преступления, наконец решился на одно незаконное действие и пошёл к кассам покупать билет обратно в Солнечногорск. "И пусть меня там похоронят..."
* * *
Он вернулся в город уже затемно и, постоянно стреляя глазами по сторонам, подошёл к дому номер три. В квартире Таисии Павловны свет не горел, но Герман увидел, как распахивается входная дверь. Он шустро юркнул в кусты, наблюдая оттуда, как на улицу, покачиваясь, вышел "бегемот" и пьяной походкой направился куда-то в сторону гаражей. Дождавшись, пока тот скроется, Герман вылез из кустов и на цыпочках подошёл к дому. Улицу окутывал полумрак, пыльная дорога скрадывала шаги, и его появление осталось незамеченным. Теперь предстояло самое сложное: заставить себя снова войти в пустую квартиру, где властвовала смерть и фото детей смотрели на тебя выжженными глазами.
Он крадучись подошёл к квартире и отметил, что она так и осталась неопечатанной, точно следователям и впрямь не было дела до места преступления. Дверь была прикрыта, но не заперта, и под дверью опять валялась пустая бутылка и россыпь окурков в желтоватой луже. Алкаш Николай мстил проклятой квартире как мог. Герман не дыша приблизился и осторожно вошёл внутрь.
Квартира встретила его пустотой и тяжёлым, давящим ощущением безысходности. В вечерних сумерках фотографии уже не так пугали, но Герману постоянно казалось, что они пристально следят за каждым его движением. Отогнав гнетущие мысли, он включил на мобильном фонарик и начал тщательно исследовать каждый закуток. Вдруг его плеч коснулся странный холодок, точно сквозняк, но окна были закрыты, и застарелая пыль покрывала рамы. Он вздрогнул и выпрямился. Фото Максима, старшего мальчика, очень явно качалось, хотя было прилеплено к стене скотчем. Герман сделал шаг назад, утерев внезапно вспотевший лоб. Фото замерло. Он подошёл ближе, и фотография снова покачнулась, как в игре "холодно-горячо". У Германа перехватило дыхание, он отвернулся, пытаясь справиться с дрожью в ногах. Далёкий от мистики, он не верил ни в бога, ни в чёрта, но фото мальчика качалось безо всякого ветра, и это был факт, который Герман Кризберг наблюдал лично вот прямо сейчас.
Он осторожно приблизился к стене, и фото Максима снова качнулось. Герман опустился на четвереньки и начал тщательно исследовать пол и щели в досках под самой фотографией. Если Сергей Кипятков бывал в этой квартире, быть может, тут остались какие-то его следы. Криминалисты отработали здесь "на отвали", попросту сфотографировав комнату и не более, и Герман надеялся, что, быть может, его шальная догадка найдёт подтверждение. Он поднял голову. Фото Максима неистово раскачивалось. Он отодвинулся, и мальчик замер. "Холодно-горячо..." Герман снова присмотрелся к деревянному плинтусу. Он был старым, рассохшимся, выкрашенным тускло-синей краской. Фото качалось и вдруг слетело со стены прямиком в щель, застряв там наполовину. Герман, побледнев, вынул фотографию, а вместе с ней неведомым образом зацепившийся за неё огрызок ногтя, жёлтый и слоистый. Фото Максима взлетело на стену и замерло.
"Спасибо", — пересохшими губами прошептал Герман, глядя в прожжённые дырки на месте глаз. Фото ещё раз качнулось и больше не двигалось. Остальные фотографии с интересом наблюдали за поисками.
Он осторожно переложил кусок ногтя в бумажник, отметив, что ноготь слишком крупный для женщины, явно прокуренный и грубо обкусанный. Герман снова утёр лоб. Материал для генетической лаборатории был полностью собран.
Он так же крадучись вышел на улицу и долго сидел на земле под ёлкой, приводя в порядок мысли и дыхание. Он уже даже не удивлялся, он словно потерял эту способность, и тупо сидел на пыльной траве, машинально считая бьющийся в висках пульс. Город окутывала ночь, как возвращаться в Москву, было неясно, электрички уже не ходили. Напрашиваться к Лине Герман и думать не смел, гостиница "Элис" вызывала смешанные чувства, и Кризберг решил пойти по пути упрощения. В приложении каршеринга обнаружилась машина с почти полным баком, стоявшая в двух кварталах. Герман мысленно похвалил себя за то, что всегда носил в бумажнике права, и пошёл искать автомобиль. Им оказался внедорожник "рено", не самая любимая Германом марка, но выбирать не приходилось. Он скрупулёзно облазил весь автомобиль на предмет повреждений, к счастью, предыдущий арендатор не насобирал вмятин и не проткнул колесо, как уже бывало. Герман завёл машину и медленно выехал на шоссе.
Внезапно он свернул на улицу Баранова и подъехал к дому Лины. В окнах девушки горел свет. Герман поборол искушение подняться и навестить её, хотя бы извиниться за свой приказной тон в сообщениях. Но потом он подумал, насколько двусмысленным будет выглядеть его поступок в глазах Лины: уже почти ночь, и он не предупреждал её, что вернётся в город. Не говоря уже о более нескромных вариантах. Он несколько минут смотрел на освещённые окна, а потом развернулся и выехал на главную улицу.
* * *
Утром перед работой он заехал в лабораторию, где его материалы, как и предполагалось, приняли без лишних вопросов. Лаборант пообещал завершить исследования за три дня, хотя посетовал, что материалы собраны не со слизистой. Но тут Герман только руками мог развести.
На работе ему прилетел очередной привет от Данияра с его политикой, и пришлось, скрипя зубами, расписывать госсовет по культуре с участием президента, в чём Герман Кризберг разбирался слабо. Но Катя была неумолима: всю работу Невмятуллина на время его отпуска делает Кризберг и точка. Герман прикидывал, как именно он отомстит ненавистной редакторше, и параллельно на автопилоте расшифровывал синхроны. Сделав раскадровку и расписав все кадры с таймкодами, он, не без ругани, утвердил окончательный текст и побрёл на монтаж. В монтажёры ему так же досталось наследство Данияра в виде Юлии, его личного специалиста. Юлию Герман не любил за постоянный мат, бесцеремонное поведение и полное пренебрежение мнением корреспондента. Эти чувства были взаимны, и теперь он, глубоко вдохнув, постучался в аппаратную.
Юля пила чай, задрав ноги на пульт. При виде Германа она страдальчески скривилась.
— Господи, я уж надеялась, что пока этот в Париже, я хоть чуток передохну.
— Думаешь, мне охота собирать это паркетное дерьмо? На, — Герман положил на клавиатуру листы с текстом, — у меня всё расписано. Наберёшь за десять минут.
Она цапнула текст и углубилась в сборку по звуку, не обращая на Германа внимая. Вид у Юли был злобно-сосредоточенный, и Кризберг решил лишний раз не отсвечивать. Ну любит человек работать в одиночку, какой смысл нарушать устоявшийся порядок. Он написал Лине, что отдал образцы на экспертизу и в ответ получил пространный рассказ об аварии на Ленинградском шоссе, где перевернулась фура. Он что-то написал в ответ, как вдруг Юля треснула по столу кулаком.
— Либо звук убери, либо выкатывайся в коридор со своим вайбером! Задрал уже по экрану стучать, с кем у тебя там такая переписка бешеная.
— С женщиной, — Герман не отрывал глаз от телефона, — звук сейчас убавлю.
— С женщиной? — Юля удивлённо повернулась и даже приоткрыла рот. — У тебя?
— Я что, по-твоему, на педика похож? — удивился Герман. — Вот спасибо.
— Да я не об этом, — она откатилась от мониторов и уставилась на него сверлящим взглядом, — но ты же зануда, каких мало. С тобой же скучно, Кризберг. Ты даже анекдоты рассказываешь так, что непонятно, где смеяться. Видимо, женщина совсем отчаялась, раз клюнула на такого как ты. Да и страшный ты, как мой трындец. Одно слово, вермахт.
— Тебя не спросил. — Хотя Герман и подозревал подобную реакцию, но ему вдруг стало обидно, причём не за себя. — И Лина на отчаявшуюся не похожа.
— Лина. — Юля громко хмыкнула. — Ну, хоть не Снежана. Она красивая?
— Тебе какая разница. Красивая. Рыженькая, как лисичка, и глаза бирюзовые.
— Ну и хорошо. — Она снова села за клавиатуру и начала стучать по кнопкам. — Рада за тебя чрезвычайно, любовь правит миром, всем добра.
— Ты как-то странно всё воспринимаешь. — Герман покосился на Юлю. — Я просто помогаю одной корреспондентке собрать материал для репортажа. Я-то пятнадцать лет в журналистских расследованиях, уже собаку съел. А у неё мало опыта.
— Господи, какой ты нудный. Меценатствуешь, значит. Ну-ну. Я прям поверила.
— А придётся, — отрезал Герман, — я с тобой сейчас по-русски разговариваю, так что не передёргивай мои слова. Ну ввязался в авантюру на свою голову, так это мои проблемы.
— В авантюру?! — У Юлии отвисла челюсть. Признайся Герман, что он принял ислам, она и то меньше удивилась бы. — Ты и в авантюру? Ты? Андроид пучеглазый? Офигеть.
— Это не твоё дело. — Он так зыркнул, что Юля откатилась на стуле в конец комнаты. — Да, в авантюру. Опасную. Ещё с и чертовщиной какой-то. — Про солнечногорский сюжет Юля уже забыла и слушала, тараща удивлённые глаза. — Считай это халтурой моей. Личной. Авантюрной.
Она долго смотрела на него, ничего не говоря, а потом фыркнула:
— Твоей "авантюре" столько же лет, сколько роду людскому. Но ты ж такой сухарь, что даже себе не признаешься. Ладно, мне-то что, сиди, мурчи в свой вайбер, только бога ради, убери звук. Хуже пенопласта по стеклу.
Она отвернулась к компьютеру и больше ни разу не удостоила его даже взглядом. Германа Кризберга это более чем устраивало.
* * *
Ночью Лина долго сидела в ноутбуке, пытаясь написать статью об аварии, но текст не шёл, хоть убейся. Авария была большой и глупой, фура перегородила всё шоссе в направлении Клина и разбила отбойник, но пострадавших не было. Все интервью водителей содержали матерщину разной степени закрученности, полиции и ГИБДД до Лины Трипольской дела не было, и её постоянно шугали с места ДТП, да ещё и Стас промелькнул где-то рядом, после чего Лина убрала диктофон и поехала домой, злясь на себя и свою неуверенность. Да ещё ночью под окнами долго стояла какая-то подозрительная машина из каршеринга со включёнными фарами, прямо под её окнами, и Лине стало неспокойно. Она проверила шокер, налила себе немного вина, чтобы унять внезапный озноб. История с тройным убийством её выматывала, перед глазами постоянно вставали жуткие кадры из телефона Германа, а сам Герман отчалил в свою белокаменную и только периодически писал сообщения, строго по делу. Одно было, правда, не по делу и вообще на немецком, Лина в гугле перевела и чуть-чуть расслабилась. Обычная вежливость воспитанного человека, но на душе у Лины немного потеплело.
"Ты на что рассчитываешь, дурочка?" Она отпила ещё вина; в бутылке оставалась приблизительно треть. "Твой предел это мудачьё типа Стаса или вообще иди в монастырь, не пугай народ. Может, он вообще женат, у него трое детей и лабрадор-ретривер. И уж точно москвичу не нужны провинциалки типа тебя, которые даже статью про аварию написать не могут для этого долбаного "Города под солнцем"... " Она допила бутылку и с тоской уставилась в окно, где её взгляду открывались такие же пятиэтажки, переполненная мусорка и компания пьяных подростков на детской площадке. Солнечногорск жил своей обычной ночной жизнью, такой же дрянной, как и днём, и просвета в этом тёмном туннеле не было.
Глава 9
Прошло два дня с момента визита Германа в деревянный барак на Крупской. Лаборатория ещё исследовала образцы, Лина пока не выяснила ничего нового, кроме собственно факта смерти Кипяткова. Аркадий Степанович пытался вспомнить подробности, но ничего примечательного в том несчастном случае не находил. Просто пьяница насмерть замёрз ночью в сугробе. Лина писала огорчённые послания, Герман подбадривал её как мог, но выбраться за город раньше завтрашнего вечера не имел никакой возможности. Сроки спецрепа горели, режиссёр уже явно и раздражённо намекал на саботаж со стороны некоторых авторов текста. Герман понимал, что не может больше увиливать от основной работы, эфир через три дня, надо было браться за ум, допиливать текст и начитать, желательно с одного дубля. Он вздохнул и засел за историю экстрасенсов-мошенников и их доверчивых жертв.
Ночью ему снилась Лина, почему-то похожая на Дану Скалли из "Секретных материалов". Она стояла в комнате с фотографиями, рядом с фото Максима, смотрела на Германа в упор и вдруг произнесла: "Die Wahrheit Ist Irgendwo Da Drau;en".* Фото мальчика качнулось у неё за спиной.
* * *
Лина возвращалась домой поздно, ругая себя за то, что так засиделась на дне рождения Андрея Саныча. Он собрал всех в небольшой пиццерии на окраине Солнечногорска, посидели дружно, но вот обратный путь оказался долгим, нужная маршрутка уже не ходила, автобуса пришлось ждать почти полчаса, и Лина злилась на себя за то, что не решилась вежливо распрощаться ещё в восемь. Она зашла в подъезд, и за ней метнулась чья-то тень. На лестничной клетке какие-то руки схватили её сзади. Лина взвизгнула, пытаясь вырваться, сзади сиплый голос матерно рявкнул, чтобы она не рыпалась, и тут девушка нашарила шокер. Сбивающимися пальцами она включила фонарь и из последних сил повернулась наполовину и сунула ослепительную лампу в лицо насильнику. Тот шарахнулся, закрывая глаза рукой и отпустив Лину. Через секунду она прижала шокер к его боку и пустила ток. Шокер затрещал, а мужик задёргался и вскоре обмяк. Лина несколько мгновений смотрела на него, успокаивая ухающее сердце. Этого человека она видела впервые. Запомнив лицо и сфотографировав на всякий случай, она опрометью метнулась на свой этаж, дрожащими пальцами отперла дверь, чуть не рухнула внутрь, с третьей попытки закрылась на все замки и потом медленно осела вдоль стены, тихо всхлипывая от страха. Она как наяву слышала хриплое дыхание за спиной, потные руки и гнусавый голос. Её трясло, она даже не могла расшнуровать кроссовки, пальцы не слушались. Желудок крутило, к горлу подкатывала едкая желчь, а перед глазами всё плыло. Она неверными пальцами набрала Германа и скукожилась на полу, сжавшись в комочек.
— Это я... На меня напали... в подъезде...
— Ты цела? — Герман вскочил, сна как не было. — Не пострадала? Я сейчас приеду, только не суетись. Приеду, позвоню, чтоб ты знала, что это я.
— Да не надо, не стоит...
— Что значит "не стоит", тебе надо успокоиться и поспать, не дёргаясь на каждый звук. Я посижу с тобой, утром провожу на работу. Всё, постарайся успокоиться, я скоро.
Он оделся, побив все пожарные и мчс-ные нормативы, цапнул сумку-"неотложку", в которой хранились вещи на все случаи жизни, включая виски и нитроглицерин, пока ехал в лифте, запустил приложение и облегчённо выдохнул. В этот раз господь был на его стороне, чёрно-жёлтый делимобильчик стоял у соседнего подъезда.
Он вырулил на платную Ленинградку, пустую в это время суток, и втопил газ в пол, мысленно подсчитывая штрафы. Но гораздо больше штрафов Германа волновало, что же произошло с Линой, не пострадала ли она и не связано ли внезапное нападение с их страшноватым и запутанным делом. Логика подсказывала, что вряд ли, но Герман не успокоился бы, пока лично не убедился, что это не так.
Подъехав к пятиэтажке на Баранова, он высунулся из машины и задрал голову. В освещённом окне виднелся тонкий силуэт, Лина караулила его, вглядываясь в ночную мглу улиц. Он вышел, помахал и зашёл в подъезд. Правую руку он держал в кармане, сжимая какой-то предмет из своих незаконных арсеналов. Ну... почти незаконных.
Лина открыла дверь и вытянула шейку, пытаясь рассмотреть лестничную клетку. Сейчас девушка была похожа на испуганного зверька, затаившегося в норе, пока вокруг бродит хищник. Герман закрыл дверь, проверил замки и повернулся к Лине.
— Что случилось? Ты в порядке?
— Да... он и не успел толком ничего... я его шокером шокнула...
— Вот и молодец. Чёрт, как знал, что пригодится. Ну смотри, я обошёл все этажи, везде чисто.
— Наверно, очухался и сбежал... — Лина зябко повела плечами. Мерзкие воспоминания стояли в горле склизким комком.
— Ты в полицию звонила? — Герман привык решать проблемы сначала законным путём.
— Какая полиция, Герман! Он же только схватил меня, а я его сразу шокером, меня же и обвинят в нападении! Как будто ты наших ментов не знаешь...
Герман вздохнул. Да уж, с представителями правопорядка здесь лучше было не сталкиваться. Он подошёл поближе и спросил:
— Ты этого мужика раньше видела?
— Нет, — помотала Лина головой, — никогда. Какой-то алкаш, от него несло перегаром. Я его сфотографировала. — Она протянула Герману телефон. На экране высветилась испитая морда с синяками под глазами, мужик был тощим, плюгавым и каким-то скособоченным. Герман повертел фото так и сяк, а потом одобрительно произнёс:
— А ты молодец. Ещё и сфотографировала. Годного репортёра сразу видно.
Она опустила голову, не решаясь сказать, что даже не задумывалась об этом, что ей было страшно, просто страшно, до цветных кругов перед глазами. Лина тихонько шмыгнула носом, и Герман полез в сумку.
— Ну всё, всё. Ханурик этот сбежал, дверь на замке, пора выдохнуть и расслабиться. Соточка вискаря ещё никому не вредила. На, выпей, а потом спать.
Лина залпом выпила виски и закашлялась. Огненный напиток обжёг горло, но потом по телу заструилось приятное тепло. Девушка несмело улыбнулась, чувствуя, как из неё уходит страх, а потом взволнованно пробормотала, прижав к груди тонкие руки:
— А ты... ты всю ночь хочешь тут просидеть?
— Я и по три ночи не спал, ничего страшного. Да, посижу. Покараулю твой сон. Тебе надо спокойно поспать, перестать нервничать и вообще отдохнуть. Сейчас виски подействует, и ты заснёшь как убитая. А я тебя завтра провожу до работы. Не думаю, что этот хмырь объявится во второй раз, но осторожность не повредит. Я тут тоже на всякий случай подготовился. — Он достал из кармана пистолет. Лина испуганно прикрыла рот ладошкой:
— Он настоящий?!
— Травмат. Немного незаконный трофей с одного расследования, но мне удалось выбить разрешение. В ход пока не пускал.
Он положил оружие на стол и глубоко вздохнул. Самое главное, что всё обошлось. Он только сейчас, глядя на перепуганную, но живую и здоровую Лину, понял, как сильно волновался за неё и даже представить не мог, что бы сделал, если бы она получила хотя бы царапину.
— Иди спать, — тихо сказал он, — я тут. Никуда не денусь.
Лина кивнула, сглотнув, и на всякий случай предупредила:
— Если тебе будет скучно, можешь взять ноут. Там безлимит. Наушники на столе... и мышка тоже... — Она совсем смутилась и юркнула в комнату, тихонько прикрыв дверь. Герман слышал, как она шуршит одеждой, а потом до его уха донеслось: "Спокойной ночи". Выждав несколько минут, он на цыпочках зашёл в комнату, сел в низкое продавленное кресло и уставился в окно. Лина приоткрыла один глаз, рассматривая резко очерченный профиль, освещённый бликами фонарей. Она натянула одеяло до подбородка, радуясь, что в темноте не видно, как сильно она покраснела, а потом пережитый стресс и виски сделали своё дело, и Лина Трипольская заснула, накрывшись с головой.
Её разбудило неразборчивое бормотание на кухне. Лина открыла глаза, увидев пустое кресло, завернулась в плед и на цыпочках, стараясь не шуметь, вышла в прихожую. Дверь на кухню была прикрыта, тускло светился экран ноутбука, а Герман разговаривал по телефону. Лина, не дыша, подошла почти вплотную и прислушалась.
— Жень, у меня к тебе просьба, ты же завтра с шести дежуришь... Да... Да хотел поменяться с тобой, я с шести, а ты бы к восьми утра вышел... Да у меня форс-мажор... Что?.. Нет, это личное... Женя, это ОЧЕНЬ личное!.. Я вообще не в Москве... Что?.. Да это... долго объяснять... Ты завтра никуда не аккредитован?.. Хорошо, я, может, даже раньше шести подъеду, сменю тебя, просто утром никак, не успею, тут только на электричке два часа... А?.. Спасибо, выручил, ты даже не представляешь как. С меня причитается. Danke.
Он закончил разговор и приложился к стакану с виски. Лина осторожно, стараясь не наступать на скрипящие половицы посередине прихожей, проскользнула обратно в свою комнату и завернулась в одеяло. В голове слегка шумело от выпитого, а ещё она рассеянно улыбалась чему-то, пока её окончательно не сморил сон.
Договорившись с Женькой, Герман пододвинул к себе ноутбук, рассчитывая посмотреть очередную серию про Первую Мировую войну. Он нечаянно задел мышку, и на экран выпала вкладка "Недавно закрытые страницы". Он присмотрелся и удивлённо присвистнул. "Самоучитель немецкого языка". Он поморгал и закрыл вкладку.
"Вот это поворот." От неожиданности он поперхнулся и отставил стакан. Не то чтобы он не замечал взглядов, которые Лина тщательно скрывала, настолько тщательно, что это было очень хорошо видно. Но жизнь приучила Германа Кризберга не обольщаться на свой счёт, и дело было не только в его разводе. Его в лицо называли занудой и сухарём, не умеющим получать от жизни удовольствие; его дотошность и принципиальность бесили коллег и начальство, а внешность ассоциировалась исключительно с Третьим Рейхом, что само по себе уже было плевком в душу. С таким набором нечего было и думать о девушке типа Лины, яркой, порывистой, искренней и красивой, да ещё и моложе его минимум на десять лет. Он отпил ещё немного и выключил ноутбук. Следовало подумать о насущных вопросах. Разузнать побольше о Сергее Кипяткове, поднажать на СЭМЗ, в котором не могли не знать о чудовищном положении дел в семье уборщицы, натравить, в конце концов, прокуратуру на органы опеки и заодно кинуть иск об авторских и смежных, чтобы недоразумение под названием Стас тоже получило по заслугам. Необходимо было так же снова навестить Вадима Яковлевича, потому что в прошлый раз Герман заострил внимание на мумиях детей, но оставалась ещё сама Наталья Сергеевна Кипяткова... Герман слишком хорошо помнил, что и дети, и их предполагаемый отец погибли приблизительно в одно и то же время, а в совпадения он уже давно не верил. Дел оказалось неожиданно много, и Германа это устраивало. Работа лучшее лекарство от любых переживаний, а Лина могла просто решить выучить немецкий для себя, устав от его вечных реплик на незнакомом языке. Герман Кризберг честно пытался убедить себя именно в этом, через десять минут не выдержал и заглянул в комнату.
Лина спала, откатившись к стене и закутавшись в тонкое клетчатое одеяло, больше смахивающее на плед. Рыжие волосы в темноте казались шоколадными, они разметались по подушке, резко оттеняя светлую полупрозрачную кожу. Девушка лежала вполоборота, тихо дыша, а глаза под сомкнутыми веками быстро двигались, смотря какой-то сон. Герман поразился, что может так чётко разглядеть каждую чёрточку, каждый изгиб хрупкого тела под пледом, услышать каждый вздох и каждое шуршание. "Уже вали на кухню, — сказал он сам себе, — не мучай ни себя, ни её." Но он продолжал стоять, рассматривая спящую Лину, а потом очень тихо сел в кресло и снова уставился на ночной пейзаж за окном.
* * *
Утром Лина, испытывая мучительную неловкость, готовила завтрак и бесконечно скашивала глаза на лежавший на столе травмат. Ей было невыносимо стыдно, что она выдернула Германа ночью, из Москвы сюда, только для того, чтобы не бояться спать в своей же квартире. Какая же она дура и вдобавок трусиха! Лина скрежетала зубами, злясь на себя и краснея, как могут краснеть только рыжие: густо и целиком. В глаза Кризбергу она смотреть боялась, и вообще прошедшая ночь казалась ей самой ужасной ошибкой, какую только можно допустить. В конце концов она едва не расплескала кофе и с несчастным видом села за стол.
— Ты выспалась? — У Германа вид был уставший, но не сонный. Он отпил кофе и выжидательно уставился на Лину прозрачными глазами.
— В-выспалась... — Больше всего на свете Лина Трипольская хотела отхлестать себя по щекам.
— Ну вот и хорошо. Тогда слушай план действий. Сейчас мы идём к тебе на работу, ты спокойно пишешь свои статьи и не думаешь ни о каких хануриках и прочих ужасах вашего городка. Если получится, свяжись с Гореловым...
Вдруг Лина ахнула и вытаращилась на него, чуть не опрокинув чашку. Глаза её округлились.
— Герман... А если это он?..
— Кто "он"? — не понял Герман.
— Если этого забулдыгу подослал Горелов! Он же участковый, наверняка всю алкашню местную наизусть знает! А я его шантажировала, статьями пугала! Его же уволили именно из-за этой истории! И он решил меня... припугнуть... — она стушевалась.
Герман нахмурился, пару минут молча постукивал пальцами по рукоятке пистолета, а потом покачал головой:
— Вряд ли. Я понимаю твои опасения, но скорее всего вчерашний хмырь просто хотел тебя ограбить. Молодая женщина, хрупкая, возвращается поздно вечером одна, — есть ли жертва проще? Хоть старым смартфоном, да разжился бы, на бутылку хватит. Он же не знал, что ты вооружена и очень опасна, — он улыбнулся, показав слишком крупные зубы, — ну вот и поплатился за свои намерения.
— Просто он напал, когда мы...
— Я понимаю, — успокаивающе ответил Кризберг, — но и ты пойми. Горелов вашего соглашения не нарушает. Ты тоже. Ему не с чего подсылать к тебе бандитов для запугивания, он не будет подставляться. И уж точно Аркадий Степанович не стал бы нанимать такого задохлика, как этот, наверняка у него в картотеке есть ребята почётче, с которыми ты бы не справилась.
Лина задумчиво кивала, пытаясь прогнать тягостные мысли. Герман допил кофе и встал, убирая оружие в сумку.
— И вот ещё что. У тебя есть возможность задержаться в редакции и посидеть там, пока я не приеду? Я поменялся с вечерним корром, сегодня дежурю до десяти вечера. Потом найду машину и где-то через час-полтора буду здесь. Ты сможешь дождаться на работе?
Лина приоткрыла рот и несколько мгновений просто таращилась на него бирюзовыми глазами.
— Ты... хочешь приехать вечером? Но это же... столько времени отнимает... и я заряжу шокер... тебе не обязательно носиться со мной, как с дитём...
— Обязательно, — отрезал он, — если завтра никто на тебя покушаться не будет, то и слава богу. Я не могу пустить это всё на самотёк. Ты мне не чужая.
Пока Лина раздумывала над его словами, он бросил взгляд на часы и хмыкнул:
— Давай не будем опаздывать. Точность — вежливость королей.
* — Истина где-то рядом (нем.)
Глава 10
Дойдя до входа в редакцию, Герман распрощался с девушкой, напомнив, чтобы она дождалась его после работы и не выходила на улицу одна. Лина кивала как болванчик, заново переживая ужасы прошедшего вечера, а потом спросила:
— А тебе уже пора, да? Ты же говорил, что тебе к шести.
— Я хочу заехать к генетикам, анализ уже должны были закончить. Да и перед Егоровым неудобно, он утренние дежурства терпеть не может.
— Не надо было мне звонить, — вздохнула Лина, — только проблем подкинула, да ещё и не одному тебе.
Герман нахмурился.
— Не говори ерунды. Я ничуть не жалею, что приехал. В конце концов, ты хотя бы выспалась спокойно. Ладно, до вечера. — Он махнул на прощание и быстрым шагом направился к станции, не оборачиваясь. Лина вздохнула тихо и тяжело и села на ступеньки редакции. Она чувствовала себя слабой и беспомощной, а одиночество давило на плечи, заставляя понуро сутулиться. "Хватит лелеять свои хотелки. Такая курица, как ты, никому не нужна, он на тебя ночью даже не посмотрел... а мог бы. Уже, наверно, проклинает тот день, когда приехал на это убийство. А ты дура. Обычную вежливость воспринимаешь как что-то запредельное. Ну и поделом тебе... Ты даже не запасной аэродром, а план экстренной эвакуации, когда отпадут уже все нормальные варианты..." Она с каким-то мазохистским удовольствием накручивала себя до покрасневших глаз, пытаясь избавиться от жгущего ощущения в груди. Ощущение было тем горше, что Лина понимала: даже наедине с собой она лукавит. Но как сдвинуть ситуацию с мёртвой точки, девушка не знала, а потому встала со ступенек, вытерла глаза и пошла к Андрею Санычу получать вводные на сегодняшний день.
* * *
Генетическая лаборатория "Genotech" к визиту Кризберга уже подготовила все результаты, продублировала на электронную почту, но Герман решил всё-таки лично забрать распечатки. Один из научных консультантов медицинского центра провёл его в кабинет и приглашающим жестом указал на монитор. Там сплетались сложные графики, синие, красные и жёлтые, в которых Герман не понимал ничего. Врач открыл результаты анализа и поинтересовался:
— Вы сейчас выступаете как частное лицо или представитель СМИ?
Герман невесело скривился. Уже по этому вопросу стало понятно, что ждёт его в анализе ДНК Кипятковых.
— Как частное лицо. Это неофициальное расследование. И все фигуранты уже мертвы.
Консультант кивнул и сообщил, указав на убористые строчки результатов:
— Я могу ответственно заявить, что в геноме всех заявленных личностей присутствует множество серьёзных генетических дефектов, их количество в образцах детей выше на тридцать шесть процентов. Не утомляя вас медицинскими терминами, скажу, что подобная картина характерна для близкородственного скрещивания. Несколько характерных генов мужчины легко выделяются и в ДНК женщины, и в том же количестве в ДНК детей. Плюс у детей серьёзнейшие наследственные патологии, мы выявили...
— Я видел трупы, — сказал Герман, — это кунсткамера.
— Вы сказали, все эти люди уже мертвы. Наша компания занимает очень чёткую позицию в отношении личностей, чьи образцы предоставлены для исследования, но я не могу не спросить... Это же неофициальное расследование, вы обмолвились?
— Неофициальное, — подтвердил Кризберг, — и вам никто не предъявит претензии. Мужчина замёрз пьяным в сугробе, женщина покончила с собой, она повесилась, у детей произошло кровоизлияние в мозг. У всех троих одновременно. Позже тела подверглись естественной мумификации, пролежав в квартире несколько месяцев. Дело закрыто за смертью подозреваемых.
— Жуткая история, — поёжился врач, — а уж если принять во внимание результаты...
— Это та дикость, которую порождает равнодушие и безразличие людей. Я занимаюсь этим делом, чтобы вытащить на поверхность ту правду, на которую закрывали глаза все эти годы и полиция, и прочие надзорные органы, и работодатели. Мне плевать, чьи головы полетят. Но такое не должно повториться. — Глаза Кризберга напоминали две прозрачные ледышки.
— Мне и добавить нечего, — вздохнул консультант, — вот, возьмите распечатки. На рецепшене вам рассчитают стоимость исследований.
— Спасибо, — Герман встал, — надеюсь, больше вам не придётся сталкиваться с подобным безумием.
— Такое у меня впервые. Мы же обычно проводим пренатальные тесты или устанавливаем отцовство.
— О да, — сказал Герман, — уж это я знаю.
Он вышел из здания медицинского центра и обернулся, рассматривая яркие цветные панели, украшавшие стены. Пять лет назад он так же рассматривал их, зажав под мышкой результаты теста на отцовство. Тест был судебной формальностью, даже самый наивный и доверчивый человек засомневался бы, глядя на румяного крепенького младенца с густым чёрным пушком волос и карими глазёнками, что этот ребёнок мог родиться от пшенично-русой красавицы с серыми глазами и очень светлого блондина, почти альбиноса. Герман вспомнил, с каким удивлением его провожали взглядом медсёстры, когда он шёл навестить жену в роддоме. Бросив один-единственный взгляд на ребёнка, он молча развернулся и вышел. Дальше начался ад.
Анна плакала и что-то лепетала о бабушке-молдаванке, тёща умоляла его не рушить дочери жизнь, но Герман был непреклонен. Развод, никаких примирений сторон, Анна переезжает к родителям и точка. Тесть, постаревший на десять лет, поинтересовался, зачем Герману тест, если и так всё понятно.
— Ordnung uber Alles*, — повторил Герман свою любимую фразу, — мне нужны официальные доказательства.
— Тебе не дадут развода без согласия Ани, — Пётр Олегович старался не смотреть зятю в глаза, — а она не согласится. Она хочет спасти ваш брак.
— Она родила ребёнка от другого мужчины и хочет ещё что-то спасать? — удивился Герман. — Ладно, меня вы знаете. Я доведу дело до конца. Я ничего не делаю наполовину.
Началась затяжная судебная история. Российское законодательство грудью вставало на защиту матери с новорождённым, но Герман Кризберг не собирался содержать чужого сына и изменщицу-жену. Встречный иск об оспаривании отцовства с приложенным тестом ДНК возымел своё действие. Герману даже не присудили алиментов, в этом Семейный кодекс всё-таки учитывал интересы мужчины. Кризберга вычеркнули из графы "отец" в свидетельстве о рождении, и он никогда не интересовался, кого же туда вписала Анна после расторжения их недолгого брака.
Позже, сидя у отца в гостях, в огромной "сталинской" квартире, он отрывисто рассказывал историю крушения своей семейной жизни. Герман никогда не был особо близок с отцом, но скрывать от него факт развода счёл неправильным.
Отто Кризберг слушал сына молча, сидя в глубоком "академическом" кресле, и изредка вздыхал. Он видел, что Герман неподдельно страдает от этой истории, но мало чем мог помочь. Была бы жива Валентина, его Валюша, она бы нашла подход к измученному сыну, нашла верные слова, утешила бы и приободрила. Но раку всё равно, с кого собирать свою страшную дань, и Валентина Кризберг умерла три года назад. А он... что он? Старый сухарь, поседевшая копия такого же замкнутого и молчаливого сына. Отто Генрихович со вздохом раскурил трубку. Их у него было великое множество, Герман из любых поездок привозил отцу в подарок курительные приборы самых разных форм, из дерева, пенки, глины, даже из кукурузных початков. И сейчас старший Кризберг пыхтел одной из них, глядя на сына из-под "лекторских" очков.
— Ungl;ck, aber keine Katastrophe. — Он выпустил клуб дыма. — Gut, dass es dir die Kr;fte reichten, alles schneller zu beenden.
Герман невесело усмехнулся и тоже закурил, правда, обычную сигарету.
— Tja, auch in drei;ig Jahren lernte ich nicht, mich mit Frauen auszukennen. Aber jetzt bekam ich die Impfung gegen Leichtgl;ubigkeit.
Отец задумчиво пожевал губами.
— Wenn du magst, kannst du heute bei mir ;bernachten, falls es dir unangenehm ist, dorthin zur;ckzukehren.
— Ach, das ist blo; eine Wohnung. Und ich habe schon alle Erinnerungen an mein sozusagen Familienleben beseitigt.
Отто Кризберг кряхтя встал и убрал с письменного стола свадебное фото сына и Анны. Герман молча следил за его действиями, периодически с силой затягиваясь горьковатым дымом. Наконец отец снова уселся в кресло и, чтобы не мучить его ещё сильнее, спросил:
— Wie sieht's mit deiner Gesch;ftsreise aus?
— Die Papiere werden in kommenden Tagen fertig und dann lege ich los. — Герман был рад перемене темы.
— Das ist gut. Tapetenwechsel ist die beste Medizin.**
Потом они пили кофе и перебрасывались ничего не значащими фразами, пока Кризберга-старшего не начало клонить в сон.
Через неделю Герман на год уехал в командировку в Берлин, в немецкое отделение их европейского бюро, сменив на этом посту предыдущего собкора. Кардинальная смена обстановки, новые коллеги и почти круглосуточная работа подействовали на него как глоток свежего воздуха. Он мотался по всей центральной и северной Европе, сутками торчал в Брюсселе во время саммитов, освещал гаагские трибуналы и переговоры по брекзиту; даже отметился на лавине в австрийском курорте. Через год в Москву вернулся человек, вычеркнувший из памяти все неудачи в личной жизни, нацеленный только на работу и выведший своё занудство на принципиально новый уровень. Германа быстро сделали специальным корреспондентом, положив неплохую даже для первопрестольной зарплату, и Герман Кризберг занялся журналистскими расследованиями, где требовались въедливость, дотошность и пронырливость, а так же беспредельный цинизм. Всего этого у Германа было с избытком.
* * *
На работе, выгнав отдыхать одуревшего от утреннего дежурства Егорова, он отдал свой спецреп на растерзание режиссёру, со скрипом и руганью отмонтировал очередной путинский визит на сопредельные территории, ежеминутно поминая Данияра крепкими словами на трёх языках, и окончательно рассорился с Юлей, которая теперь ехидно обзывала его "педантом-авантюристом" и театрально закатывала при этом глаза. Герман пытался не обращать внимания на эти подколы почти весь монтаж, но к концу не выдержал:
— Тебя только Невмятуллин и может терпеть, потому что сам е...нутый вкрай. Не знаешь, как выпендриться, работай молча, удиви меня.
— Тебя, кажется, есть кому удивлять, — парировала Юлия, шустро отодвигаясь вместе со стулом, — я реально посмотрела бы на это.
— Хватит приплетать мне то, чего нет.
— Да-да-да. То-то Егоров в курилке в голос жаловался на твои ОЧЕНЬ личные форс-мажоры, из-за которых он тут с восьми утра. Да-да, думаешь, твои похождения это такая великая тайна? Авантюрист, чо.
Герман с чувством послал её на три буквы, и на этом совместная работа закончилась.
Он зашёл в курилку, чтобы за сигаретой сбросить раздражение от общения с оборзевшей девицей, и написал Лине:
— Как дела? Работаешь?
Ответ пришёл почти мгновенно:
— Ага. Пишу чушь.
— А я монтирую чушь. Ещё и с монтажёром разругался.
— А что сегодня в выпуске твоё? — Теперь Лина дисциплинированно смотрела вечерний эфир "В эту минуту", каждый день, а если не получалось, то в записи.
— Сегодня ничего интересного. Вот спецреп выйдет, его можно глянуть. Про экстрасенсов. Вот это и впрямь чушь,
v;lliger Bl;dsinn***. А вот по ДНК кое-что есть.
— Что? — Герман чуть ли не воочию видел, как Лина подалась вперёд к экранчику.
— Как я и боялся. Кровосмешение сто процентов.
— Какой ужас...
— Тут есть один нюанс, спроси Горелова, я, конечно, не рассчитываю, но вдруг. Время смерти детей и время смерти Кипяткова подозрительно совпадают. Включай логику, чтобы правильно раскрутить нашего полицая. У детей обширное кровоизлияние в мозг. У всех троих, одновременно, Стрижевский это подтвердил. Дети гибнут. И тогда же умирает Кипятков, пьяный настолько, что замерзает в снегу, а мы не в тундре в минус пятьдесят.
Воцарилось молчание, а потом на экране высветилось:
— Думаешь, он их убил, а потом напился и умер?! — к фразе прилагался испуганный смайлик.
— Думаю, дети увидели нечто, отчего испытали такой дикий стресс, что сосуды в мозге не выдержали. Вадим Яковлевич отрицает травмы черепа, значит, кровоизлияние произошло не из-за физического воздействия. Возможно, у детей уже были опухоли мозга или аневризмы, из-за мумификации Стрижевский не может стопроцентно что-то утверждать. Я склоняюсь к стрессу. Когда дети умерли, Кипятков, видимо, напился до полного привета, что его и погубило.
— Я поняла... — Лина ответила не сразу, Герман догадывался, что его выкладки шокировали девушку, и так пережившую не самые приятные часы. — Горелов может попросить своих бывших коллег поднять архив... и посмотреть, вызывали ли полицию в день смерти Сергея Кипяткова в дом на Крупской...
— Это вряд ли, соседи там сама помнишь, какие. Даже убивай Кипятков детей топором, не чухнулись бы. Нет. Спроси у Горелова, какие на теле Кипяткова были повреждения, когда его нашли.
* * *
Лина вышла из сети и озадаченно уставилась на телефон. Она не могла понять ход мысли Германа, как были связаны инцест, смерть детей и загадочные повреждения. Но раз он решил, что это важно, Лина не могла отмахнуться. Она договорилась встретиться с Аркадием Степановичем всё у того же памятника воинам-интернационалистам, и в этот раз Горелов был вполне приветлив. После их давешнего разговора он скрупулёзно изучал статьи "Города под солнцем" на тему трагедии в доме на Крупской — Лина периодически писала заметки с тегом "расследование редакции", — но никакого упоминания о себе не находил и решил, что пигалица слово держит, а, значит, и ему не грех помогать ей, раз обещал. Хоть Горелову и не хотелось ворошить это дело, но против совести не попрёшь. И уж лучше разговаривать с рыжей пигалицей, чем с её приятелем-корреспондентом из Москвы. Лину Аркадий Степанович хотя бы мог послать без страха получить в челюсть.
* — Порядок прежде всего (нем.)
** —
— Беда, но не катастрофа. Хорошо, что тебе хватило сил закончить всё побыстрее.
— За тридцать лет я так и не научился разбираться в женщинах. Но прививку от доверчивости я получил.
— Если хочешь, можешь сегодня переночевать у меня, если тебе неприятно возвращаться туда.
— Это всего лишь квартира. И я уже избавился ото всех напоминаний о моей так называемой семейной жизни.
...
— Как твоя командировка?
— На днях оформят пакет документов, и выдвинусь.
— Это хорошо. Смена обстановки лучшее лекарство. (нем.)
*** — Полная хрень (нем.)
Глава 11
Аркадий Степанович ждал Лину на той же скамейке, что и прошлый раз. Он потягивал разливной квас из большого стакана и при виде Лины слегка отсалютовал.
— Ну что, Капитолина Андреевна, всё не уймёшься. Я уж голову сломал, чем тебе ещё помочь могу.
— Герман получил тесты ДНК, — тихо сказала Лина, садясь рядом, — и они показали, что дети Натальи Сергеевны родились в результате инцеста.
Горелов подозрительно нахмурился и поинтересовался:
— Так Кипятков уже помер давно. Откуда Герман этот твой взял образцы для анализа? Я не такой тупой, как ты думаешь. Мужик давно в гробу, он что, труп выкопать ухитрился?
— Нашёл в квартире ноготь.
— Он что, снова был на Крупской? Вот ведь... ищейка чёртова... — Аркадий Степанович смачно сплюнул на асфальт и поднял на Лину глаза, полные досады. — Ему-то что неймётся? Ну ладно, допустим, нашёл он этот ноготь, сделал анализ. Ну пусть даже там инцест оказался... мерзость какая... и что с того?
— Вы об этом знали, — Лина собралась с духом и посмотрела Горелову прямо в глаза, — знали и специально сказали мне, что дети от разных отцов. А у них всех одинаковые патологии. От кровосмешения. Дефекты генов, а Кипяткова сама была дефективной.
Аркадий Степанович глубоко вздохнул и сделал внушительный глоток. Дерьмо этой истории всё всплывало и всплывало, хотя, казалось бы, уже умерли все причастные. Он выкинул пустой стакан, промахнувшись мимо урны, и сварливо буркнул:
— Слухи ходили. Я свечку не держал. А тебе сказал, чтобы ты со своим фрицем не начала воду мутить. Но ты всё же начала.
— Я не нарушаю нашего договора, — вздёрнула подбородок девушка, — и вас не обвиняю. Поздно уже. Но Герман просил меня уточнить у вас одну вещь...
— Что у тебя через каждое слово "Герман", "Герман", будто своей головы нет, тоже мне, "расследование редакции". Он тебя, небось, и втянул в это? Такому только дай, вцепится не хуже клеща. Что ему ещё надо?
— Скажите, на теле Сергея Кипяткова были найдены повреждения? Свежие повреждения?
На этом вопросе от лица Горелова отхлынула вся кровь. Он посмотрел на Лину как на привидение, а потом сдавленно прошептал:
— Да откуда он... да быть не может...
Лина глядела на него, не дыша, приоткрыв рот и не понимая ничего, кроме того, что Герман Кризберг явно попал в точку. Бывший майор с несчастным видом сидел на скамейке, пытаясь прикурить, ломал спички, а потом вдруг свирепо вытаращился на Лину:
— Он что у тебя, экстрасенс чёртов? Это-то он откуда может знать? То дело даже расследовать не стали, справку о смерти выписали и в морг. Пьяным он замёрз, всё.
— Что у него было? — Лина решила, что без ответов она не уйдёт. Куй железо, пока горячо, пока Аркадий Степанович Горелов достаточно огорошен и может нечаянно выболтать подозрительные детали.
— Скорую вызвали. — Экс-участковый явно не желал расписывать подробности. — Зафиксировали смерть. Обморожение. Он был-то в одной рубашке, даже без куртки. И... — он помолчал. — Весь расцарапанный. Лицо, шея, грудь. Ну... я такое видел...
Лина молча слушала.
— ... потом к Наталье зашёл, как, мол, ты, а она как обычно: лицо тупое, без выражения, глазами хлопает, ни слёз, ничего. Ну, я подумал, что обознался. Мало ли, с кем эта пьянь сцепилась. Да только это не всё...
Аркадий Степанович промокнул лоб платком.
— Руки у него... У тебя, Капитолина Андреевна, если воображение хорошее, то жаль. Такое лучше твоему фрицу слушать, он бесчувственный, ему пофиг.
— Рассказывайте! — Воображение Лины и так уже нарисовало чудовищную картину нападения на беспомощную умственно отсталую женщину, у которой внезапно сработал инстинкт самосохранения.
— Запястья были изгрызены. Прямо зубами, в клочья. Наверно, собаки бродячие напали, там у станции свора бегала, потом всех перетравили нахрен. Сержанту моему, Савельеву, чуть плохо не стало, как рассмотрел.
— Так он умер от переохлаждения или от потери крови? — Жуткие подробности, проявляющиеся одна за другой, заставляли Лину холодеть изнутри. Она внезапно остро почувствовала свою беззащитность, и даже шокер уже не казался панацеей от всех бед.
— Медики сказали, от переохлаждения, хотя крови тоже потерял изрядно, но она на морозе перестала быстро. А про руки — сказали, собаки. Или крысы. Крысы тоже... твари те ещё. А потом в морг к чёртовой матери.
— А принимал Стрижевский? — Лину вдруг охватил пьянящий азарт, моментально вытеснивший испуг. Вадим Яковлевич Стрижевский наверняка вспомнит труп с изгрызенными запястьями! А вскрытие должно было точно установить, от чего умер старший Кипятков, и кто его грыз около станции.
— А кому ещё? — пожал плечами Горелов. — А, ладно, сгорел сарай, гори и хата, всё равно со службы попёрли. Медики когда сказали, что смерть от переохлаждения, так мы дела заводить не стали за отсутствием состава преступления. Да и то сказать: мало ли пьяных так заканчивают.
— А вы помните точную дату? — не сильно веря в успех, спросила Лина.
— Восемнадцатое марта. Ночь. Я эту ночь, Капитолина Андреевна, как сейчас помню. Потому что чувство было такое же, как когда мы Кипяткову с детьми нашли. Вот один в один. Словно там какое-то зло витает, физическое, его потрогать можно. Как сгусток тумана, холодный, липкий и дышать нечем.
— А это точно был Кипятков?
— Документов при нём не было, но рожу-то я знаю. А в морг так сдали, лишь бы закончить это всё.
Лину мутило от гадливости, пока она слушала эти омерзительные подробности, как вдруг она встрепенулась и полезла за мобильником.
— Аркадий Степанович, я сейчас не про это вас хочу спросить. Вы... Я... Ой. На меня вчера напали в подъезде, я сумела убежать. А типа этого шокером шокнула. Вы, может, знаете его? — Она открыла на телефоне фотографию. Горелов присмотрелся.
— Так это ж Сысоев, пьянь беспробудная, всё у прохожих деньги клянчит на выпивон. Он у нас частым гостем был, то в драку ввяжется, то общественный порядок нарушит, клумбу обоссыт, то к людям пристаёт, агрессию проявляет. Неужто и за тобой увязался?
— Увязался... Я его шокнула... а он потом куда-то убежал... Мне так страшно было! Что он от меня хотел?
— Сысоев грёбаный импотент, у него от водки не стоит уже, сам в участке пьяные слёзы размазывал, на это жаловался, всё отделение ржало. А ты не пей, брат, всё будет. Я думаю, просто ограбить хотел, деньги забрать и мобильник, украшения там. Он что утащит, сразу пропивает. А что ж ты заявление-то не подала, пигалица?
Лина долго и молча смотрела на бывшего участкового, пока тот не смутился.
— Э-э-э... ну, это дело твоё. Главное, не растерялась, отпор дала. Я своим-то напомню, чтобы послеживали за этим хануриком.
Лину немного отпустило. Значит, всё-таки обычный грабитель, ищущий лёгкой поживы, чтобы через пять минут обменять добычу на дешёвую водку из ларька. Но воспоминания о Сысоеве опять вернули Лину во вчерашний вечер. Да, это уже даже не везение утопленника, это качественно иной уровень. Подвергнуться нападению пьяного подонка, потом трястись у стены не в силах даже встать, а потом... нет, это невыносимо. Лина шмыгнула носом.
Горелов истолковал это по-своему.
— Да не бери ты в голову, Капитолина Андреевна. Сысоев, где что не выгорело, два раза не возвращается, ты не бойся. Но ухо востро держи, сейчас лето, молодёжь буйная, до утра гуляет.
— Да уж... — прошептала Лина и встала. — Спасибо вам, Аркадий Степанович. Вы извините, что я так наседаю, просто... Ну нельзя это вот так взять и похоронить. Не по-человечески это.
— Докопаешься ты до сути, Капитолина Андреевна, — Горелов улыбнулся краешками губ и тоже встал, — не ты, так приятель твой.
— Да какой он мне приятель... — прошептала Лина, глядя в землю.
Аркадий Степанович похлопал её по плечу и пошёл за второй порцией кваса. Душевные терзания Лины Трипольской его не волновали, да и не могли волновать. Свои переживания девушка держала взаперти, боясь, что её рассекретят. Это был бы позор почище встречи со Стасом.
Когда Горелов ушёл, Лина достала телефон и постаралась максимально подробно передать Герману их разговор. Ответ не заставил себя ждать.
— Я созвонюсь со Стрижевским, попытаюсь напроситься на встречу. Завтра я выходной, хватит уже всем на моём горбу выезжать. Запиши себе все важные детали: дату смерти, характер повреждений, выводы скорой и прочее, а я захвачу анализ ДНК. Я по-любому хотел переговорить с Вадимом Яковлевичем, а ты столько всего узнала, что теперь надо тащить самый дорогой вискарь в благодарность.
Лина покраснела и порадовалась про себя, что они общаются не по скайпу.
— А когда ты приедешь? — Она надеялась, что вопрос прозвучал по-деловому, не стала ставить смайлик и прочие многоточия.
— Как и обещал, сегодня вечером.
— А Горелов сказал, что знает того алкаша, который напал на меня. Ты был прав, это просто доходяга, который надеялся разжиться моим кошельком и телефоном. Так что ты за меня не волнуйся и не трать деньги на дорогу, у меня всё нормально. И шокер.
— Ну вот. А я-то рассчитывал на вечерние посиделки.
Лина оторопело смотрела на экран, не понимая, шутит он или нет.
— Ну, я вообще-то тоже... — Слава богу, вайбер не передаёт пылающие уши и щёки.
— Тогда приеду. Я тебя так за гостеприимство с пирожками и не отблагодарил, привезу чего-нибудь подходящее. Тем более, гостиницу себе я на сутки забронировал, будет где переночевать. А утром надеюсь попасть в морг.
— Шутки у тебя! — Лина послала сердитый смайлик, но в глубине души обрадовалась так искренне, что ей казалось: это видят все прохожие, даже те, что были к ней спиной.
— Ну извини, я с такой жизни стал циником и бестактным бревном. И шутки у меня несмешные. Но всё равно приеду не раньше одиннадцати, так куда заезжать?
— Ко мне. — В Лине проснулась решимость. — Не хочу я в редакции торчать, вопросы вызывать у некоторых... любопытных. Заедешь ко мне, и можно будет где-нибудь погулять. Мне моя конура уже осточертела. — Как бы то ни было, совсем уж резко форсировать события Лина боялась, ей и так внезапно повезло, немыслимо. Может быть, за всеми этими разговорами "по делу" ей удастся пробудить в нём не только профессиональный интерес. Капля камень точит, и пока Лину не послали в лицо на три буквы, надежда сохранялась.
Она позвонила Андрею Санычу и наплела, что у неё поднялась температура и ей хотелось бы отлежаться денёк, чтобы не разболеться окончательно. Главный редактор укорил её за сидение на сквозняке, отгул дал и посоветовал какое-то лекарство из рекламы. Лина поблагодарила как можно трагичнее, чтобы не выдать настоящих эмоций, села в маршрутку и поехала к себе. До одиннадцати вечера ещё была уйма времени, можно было не торопясь привести себя в порядок, погладить любимое платье с запахивающимся воротником, которое Лине очень шло, было в меру скромным и в то же время сексуальным. Платья Лина носила редко, но сейчас сам бог велел. "Или не платье?! Это слишком уж "в лоб". А если тот сарафанчик, и на плечи палантин... вот, тут никто не подумает ничего лишнего..." Лина сосредоточенно разбирала гардероб, наконец выкинув из головы все ужасы гореловских рассказов и результаты анализа ДНК.
* * *
Герман тоже готовился к поездке, улизнув с работы на полчаса раньше и удивляясь своему нахальству. Так напористо он не каждое интервью брал, продираясь с микрофоном через толпу коллег с других каналов или догоняя особо неразговорчивых фигурантов. Он даже взял было телефон, чтобы отменить эту спонтанную встречу, но потом передумал. На такой финт обидится любая девушка, в конце концов, он не на свидание едет, а по делу. Хоть и с бутылкой дорогого виски. Он представил себе, как это выглядит со стороны, и вздохнул. Не с его счастьем рассчитывать на внимание этой девушки, а взгляды... что взгляды? Любая женщина будет благодарна за избавление от хама-бывшего, а что до шокера, так нормальные люди дарят женщинам цветы. И после такого мудака, как Стас, никакая женщина не захочет новых отношений просто из чувства самосохранения. Да и что это за отношения через шестьдесят пять километров? Герман прокручивал в голове эти мысли, а сам машинально выбирал рубашку поприличнее и прикидывал, не окажется ли чёрный цвет слишком мрачным для пусть и деловой, но всё-таки встречи с девушкой, о которой он думал чаще дозволенного.
"Ничему тебя жизнь не учит, Герман Кризберг. Ну что ж, иди, наступай на свои грабли, тебе никто не мешает выглядеть идиотом. Данияр был прав, только кому от этого легче."
В электричке он дремал, просыпаясь только от тормошения контролёров и пропуская мимо ушей назойливые механические объявления. Он впервые ехал в Солнечногорск, не думая в первую очередь о деле, и это его тревожило. Так не должно было быть, он не имел права на призрачные фантазии и мечты, его главными козырями всегда были холодный аналитический ум и безжалостная логика, помноженные на профессиональную бесчувственность. Эти качества сделали его специальным корреспондентом, они же помогли вынырнуть из омута неудачного брака. Сейчас же Герман Кризберг стоял на берегу нового омута, собираясь нырнуть с головой, предусмотрительно привязав к ноге камень.
* * *
Лина каждые пять минут осторожно выглядывала в окно, пытаясь разглядеть в темноте знакомую высокую фигуру. Чаще, чем в окно, она смотрелась только в зеркало, мучительно соображая, не слишком ли вульгарно она выглядит в сарафанчике "под пятидесятые" и не вылезла ли из причёски очередная коварная прядь. Последний раз такой психоз у Лины был перед защитой диплома, только диплом уже давно пылился на дальней полке, а за окном пока лишь сгущался мрак. Внезапно тишину квартиры разорвал треск звонка.
Лина открыла дверь, сглотнув пересохшим от волнения горлом, и нервно отвела глаза. Ей казалось, что её мысли написаны у неё на лице, все до единой, такие очевидные, что их невозможно скрыть. А её гость молча смотрел на неё, не произнося ни слова, просто стоял на пороге и смотрел. У специального корреспондента Кризберга впервые в жизни кончились слова.
Глава 12
Первым нарушил молчание всё-таки Герман.
— Привет. Может, всё-таки впустишь?
— Ой! — Лина посторонилась, пропуская его в прихожую. Он вытащил бутылку, поставил на стол и хмыкнул:
— Как и обещал. Ну что, дёрнем по рюмашке и вперёд? — Маскировать неловкость натужным юмором получалось плохо, но всё лучше молчания в дверях, когда он судорожно пытался придумать какой-нибудь комплимент, а в итоге забыл алфавит. Лина достала две кофейные чашечки.
— У меня нет бокалов для виски, — пояснила она, — и льда тоже нет.
— Ничего, — он отвинтил крышку. — этот сорт пьют чистым.
Пить восемнадцатилетний "Дьюарс" из кофейных чашек было форменным кощунством, да и вряд ли Лина оценила бы тонкий бленд, но Герман признавался себе, что взял алкоголь в первую очередь для себя, чтобы немного смыть странную одурь, которая сопровождала его почти всё время, что он провёл в этом городе, ну и придать определённой решительности, чего уж там.
Они чокнулись чашками и выпили. Лина закашлялась от крепкого напитка, утёрла выступившие слёзы и схватила яблоко. Смаковать тонкий купаж с ореховым оттенком и тонами ванили и шоколада она ещё не научилась. "Научим." Герман наблюдал за девушкой, потягивая свою порцию. В сарафанчике и балетках она выглядела ещё более хрупкой и беззащитной, а волосы, собранные в гладкий пучок, придавали лицу новое, более женственное и нежное выражение. Он долго смотрел на Лину, а потом сказал:
— Тебе очень идёт. Я понимаю, почему ты не одеваешься так каждый день.
— Почему? — шёпотом спросила Лина, у которой до сих пор горело горло от крепкого напитка.
— Тогда весь Солнечногорск был бы у твоих ног, а у меня и без того мало шансов. Ладно, ты, кажется, не хотела сидеть в конуре, так куда пойдём?
Лина снова покраснела, а потом вскинула на него бирюзовые глаза и заявила:
— Как куда? В парк. К озеру.
— В парк? — Он вытаращился в изумлении. — Лина, сейчас полдвенадцатого ночи. Ты уверена, что это хорошая мысль?
— Само собой. — Она лукаво улыбнулась. — Между прочим, ночью наш парк самое безопасное место в городе.
— Да ладно! — Солнечногорск продолжал открываться Герману новыми, неожиданными сторонами. — Что-то я не догоняю.
— Да это с майских пошло, — Лина сделала последний глоток и мужественно вытерпела обжигающую волну, — у нас же народ на всю голову больной. Вот на майские в парке и произошли четыре изнасилования, чуть ли не в один день. Школьницу какую-то, двух студенток и дачницу-москвичку. В общем, шум поднялся страшный, мы тоже это освещали. Ну и мэр приказал ночью парк усиленно патрулировать в любую погоду. Так что теперь в парке ночью можно спокойно гулять, никакой пьяни там нет, и машина полицейская ездит.
— Ну давай рискнём. — Герман подозревал, что первый же патрульный решит, что его неспроста понесло в парк чуть ли не в полночь, а потому решил подстраховаться. Паспорт в карман, травматику он ещё до визита к Лине оставил в гостинице, и тут вдруг он вспомнил одну вещь.
— Лина, у тебя есть лак для ногтей?
— Л-лак? — растерянно переспросила она. — Есть... А тебе зачем?
— Планирую завтра одну диверсию, хочу как следует тряхануть этого алкаша-"бегемота". Прилюдно я, как ты понимаешь, вынужден обходиться микрофоном, но тет-а-тет могу и посильнее надавить. Но для этого надо как следует подготовиться.
— А лак-то зачем? — Лина таращила глаз, ничего не понимая.
— Это я тебе расскажу по завершении операции. — Он встал. — Ну так что у тебя есть? Хотелось бы что-то красное.
Она открыла свой "косметический" ящичек, и взгляду Германа предстали двенадцать пузырьков с лаком, в основном коричневатой гаммы. К рыжим волосам Лина подбирала тёплые оттенки, от шоколадного до бежевого, но и от красных не отказывалась. Герман изучил всю палитру и вытащил флакончик с тёмно-бордовым лаком с кофейным отливом
— То, что надо. Я позаимствую и завтра верну.
— Хорошо... — Воображение Лины пасовало, она не могла придумать ничего толкового, зачем бы Кризбергу понадобился её лак. — Если тебе больше ничего не надо, то, может, пойдём?
— Да. — Он спрятал пузырёк в карман. — Прогуляемся.
Весь путь до парка они прошли в молчании, думая каждый о своём. Лина то терялась в догадках насчёт лака, то пыталась представить, как Герман будет говорить с "бегемотом", но чаще всего её мысли перескакивали на самого Кризберга, который шёл рядом, пиная камешки, молча курил и о чём-то напряжённо размышлял. Лина с вопросами не лезла, радуясь уже тому, что он приехал и у них почти свидание. Она посильнее запахнулась в палантин.
— Тебе не холодно? — Это были его первые слова за двадцать минут ходьбы. — Всё-таки ночь.
— Нет, — она покачала головой, — лето же. И ветра нет.
Потом опять наступила тишина.
У входа в парк их встретила патрульная машина. Полицейский предостерегающе махнул рукой, приказывая остановиться.
— Старший сержант Лукьянов, документики, пожалуйста.
Изучив паспорт Лины и вернув его без каких-либо вопросов, полицейский принялся листать паспорт Кризберга. Листал долго, на одну страницу смотрел ещё дольше, а потом протянул обратно, задумчиво сказав:
— Всё в порядке, хорошего вечера.
— Что он там у тебя нашёл? — Лина предполагала, что всему виной непривычные имя и фамилия, но Герман протянул ей свой паспорт со словами:
— Открой на первой странице.
В кожаную обложку было вложено удостоверение с "Петровки". Лина округлила глаза.
— Но зачем?
— Вот за этим. Чтобы придираться расхотелось. Объясняться, почему ты задержал сотрудника пресс-службы "Петровки, 38", этому сержанту не хочется от слова "совсем". Проявил бдительность, молодец. Но я догадывался, что мою рожу сочтут подозрительной, тем более, раз у вас там было не что-нибудь, а четыре изнасилования.
— Ты всегда просчитываешь на три шага вперёд? — К дедуктивному методу Лина никак не могла привыкнуть.
— Solche Arbeit. И это не так сложно.
Он снова замолчал, всё профессиональное красноречие куда-то делось, он просто хотел идти рядом с этой девушкой, чувствовать лёгкий жасминовый аромат волос, тайком разглядывать изящную фигурку и не портить этот вечер разговорами о морге и тестах ДНК. Герман Кризберг подозревал, что такой вечер у него будет один, потом его вновь подхватит водоворот рабочих будней, ругани с Катей, да ещё расследование, некоторые детали которого были по плечу только ему. Лина тоже молчала, не зная, как начать разговор. Это всё так бы и длилось, но они, наконец, вышли к озеру.
Сенежское озеро простиралось до горизонта, в еле заметной ряби блестела лунная дорожка, вдали чёрным ажурным цветком застыл фонтан. На пляже не было ни души, лишь солнечногорская русалка, бессменный страж озера, восседала на своём камне и играла на баяне только ей слышимую мелодию. Немногочисленные лавочки были пусты, фонари то тут, то там выхватывали то часть беседки, то смешную скульптуру, которых в парке было множество, то "мостик для молодожёнов", увешанный десятками замочков разных форм. Где-то трещал и надрывался невидимый коростель, ещё какие-то ночные птицы издавали щёлкающие и стрекочущие звуки, прячась в кронах. И впервые за долгое время на Германа снизошёл покой.
Он выбрал лавочку без разрисованной спинки, и они некоторое время сидели всё в той же тишине. Еле слышный шум воды убаюкивал, лунная дорожка мерцала и переливалась, а у самой кромки качался забытый детский кораблик.
— Хороший вечер. — Он откинулся на спинку и вдохнул полной грудью. — Ночью здесь совсем не так, как днём. Даже что-то лирическое присутствует.
Лина кивнула, глядя на лунный след. Некоторое время она собиралась с духом, а потом спросила:
— А что будет завтра? Ты хочешь потрясти "бегемота", а что делать мне?
— Для начала давай освежим то, что имеем. — Герман с лёгким неудовольствием перешёл на злободневную тему. — А мы имеем точное подтверждение того, что Сергей Кипятков был отцом этих детей. Это подтверждают уже не слухи, а генетический анализ. Сергей Кипятков умирает при странных обстоятельствах три месяца назад, в одно время, ну или почти в одно время с детьми. На его теле обнаружены следы борьбы и очень странные укусы, точно ему перегрызли запястья. Исходя из этого завтра утром я попытаюсь выбить из Николая всё, что он сможет вспомнить о событиях трёхмесячной давности. Выбить в прямом смысле, — пояснил Герман, глядя на взволнованную девушку, — потому что такие понимают только силу. Поеду один, тебе там быть ни к чему.
— А что же мне делать? — Лина обиженно закусила губу. — У меня ощущение, будто я путаюсь у тебя под ногами.
— Лина, если дело подразумевает хоть малейшую опасность, я иду один. Я из разных передряг выпутывался, а тебе незачем рисковать здоровьем и нервами. Кстати, ты не думай, что мне нечем тебя озадачить. — Он придвинулся поближе. — Я предлагаю тебе отутюжить СЭМЗ. Ты там уже была, тебя знают. Я не думаю, что в небольшом городке, где все друг друга знают, на заводе не были в курсе, в каких условиях живёт их уборщица, у которой трое детей, но они не ходили в детский сад и вообще жили как затворники. Поспрашивай, иногда что-то интересное вылезает, когда сам этого не ждёшь. А потом мы поедем в морг.
— Мы? — уточнила Лина на всякий случай.
— Да, мы. Со Стрижевским я вчера договорился на шесть вечера, когда морг уже закрыт. Я тела уже видел, тебе на это смотреть не стоит. А поговорить с ним надо, и ты расскажешь Вадиму Яковлевичу, чем тебя "порадовал" Горелов. Чует моё сердце, опять какой-нибудь привет всплывёт... — Он придвинулся ещё ближе и слегка приобнял девушку за плечи. Лина не отстранилась, только сидела тихо, как мышка, боясь спугнуть, Герман это видел, но заставить себя отодвинуться не мог.
— А меня во всей этой истории пугает совсем другое, — шёпотом сказала Лина и положила голову ему на плечо, — только я стараюсь об этом не думать...
Герман понимал. С самого первого дня он пытался вытравить из памяти стылую комнату с железной кроватью и тремя фотографиями, он не верил в сверхъестественное и был атеистом. Даже когда фото Максима указало ему на ноготь, он всеми силами старался убедить себя, что это случайность... и не мог. Он вдохнул жасминовый аромат и тихо сказал Лине в ухо:
— Давай всю чертовщину оставим напоследок. Когда мы не найдём объяснений...
— Но мы их не найдём, — возразила Лина, — потому что мы не знаем, как такое может быть. Я читала всякие страшилки про прОклятые дома, про призраков... но ведь их не бывает.
— Я за годы общения со следаками всякого наслушался. Знаешь, бывают необъяснимые вещи. Вот совсем необъяснимые. Был случай... Он в эфир так и не вышел, главный сказал, что мы солидная телекомпания, а не эзотерики с Рена, и сюжет зарубили. Он в архиве пылится, если не потёрли уже. Там задержали парня, подозреваемого в изнасиловании и убийстве. Он ни в какую, всё отрицает, а пока экспертиза, пока то-сё... Из Челябинска приехали родители и бабушка погибшей, разрешение на выдачу тела получить для захоронения. До похорон, правда, допрашивать не принято, но тут следователь решил пойти на уступку: люди-то издалека приехали. Ну, на допрос вызвали мать и отца, бабушка пока в коридоре ждала. И парень этот там был, к батарее пристёгнутый, рядом адвокат его и опер, который задержанного доставил. И вот эта бабка так на парня уставилась, что тот аж с лица сбледнул. Стал что-то ей кричать, мол, это не он и всё такое. А она молчит, только смотрит. Камеры потом отсматривали, всё так и было. А парень потом в туалет попросился, прямо свело у него. Его отстегнули, в туалет отвели. Там и оставили. А когда он попросил прикрыть дверь, опер убедился, что окно закрыто, решетки стоят — и вышел. Правда, дождался, пока тот штаны снимет, и руку ему одну пристегнул к петле в кабинке...
Лина слушала, не дыша, как наяву видя перед собой эту картину. Герман говорил тихим, размеренным шёпотом, вспоминая случай пятилетней давности, но Лина чувствовала, что он снова проживает, пропускает сквозь себя нечто, очень похожее на комнату в доме на Крупской.
— ...Его там и нашли спустя буквально пять минут. Он еще жив был, но уже без сознания. Скорая приехала, в больницу его отвезла, и там он часа через полтора умер. Он себе в той кабинке вены на руках перегрыз. Перегрыз — это для протокола, по сути он себе руки до кости разодрал. У него свое же мясо в зубах клочьями застряло…
Лина сдавленно охнула, вспомнив рассказ Горелова, её начало трясти. Герман сильнее прижал девушку и продолжал в самое ухо, касаясь губами кожи:
— Уже посмертная генетическая экспертиза показала: под ногтями жертвы действительно были кожа и кровь этого подонка. Никто не мог понять одного: парень в туалете не издал ни звука, а врачи говорили, что он грыз себе нервные узлы, боль должна была быть адской. Причиной его смерти как раз и стал комбинированный болевой и геморрагический шок... А я только вспоминал, как та бабка на него смотрела, молча, недобро, будто сверлила глазами, признание выбивала... Так что, лисичка, в мире полно необъяснимого. И наш случай как раз из таких.
Лина всхлипнула, и Герман мысленно обозвал себя идиотом. Нашёл, что рассказывать девушке при луне, нет, Кризберг, это не лечится, сухарём родился, сухарём помрёшь, и нечего оправдываться...
Он слегка отстранился, достал сигареты и пробормотал, обращаясь к зажигалке:
— Извини ради бога. Меня с этой чертовщины куда-то совсем не в ту степь занесло. Хотел байками из жизни поделиться... я полный осёл.
Лина зябко закуталась в палантин и тихо сказала:
— Да ничего... просто так страшно это всё... Сколько же ты видишь зла...
Кризберг со вздохом затянулся. Безумно хотелось опрокинуть стаканчик "Дьюарса", да что там стаканчик, полный стакан до краёв, опрокинуть и забыть эту свою идиотскую выходку. Но напрашиваться к Лине на новую порцию он не решился. И так уже испортил впечатление о себе прямо как в том ролике: "Максимально!" Лина тем временем покосилась на него и тихо произнесла:
— Да не переживай ты так. Ночь на то и ночь, чтобы страшилками обмениваться. Да и случай обязывает...
Он повернулся и внезапно рассмеялся. От сердца немного отлегло, хотя Герман Кризберг всё равно считал себя ослом и бестактной сволочью.
— Давай сворачиваться понемногу. Тебе надо поспать, а мне завтра тоже вставать ни свет ни заря, готовиться к разговору с "бегемотом".
— Как готовиться? — Лина снова вспомнила про лак.
— Здесь боятся двух типов людей: ментов и коллекторов. Я не мент, хоть и удостоверение имеется, а вот выбивателя долгов уже однажды изображал. Очень вышло достоверно, режиссёр аплодировал стоя. Просто надо чуть-чуть подправить внешность, чтобы этот алкаш меня не опознал.
— А лак-то зачем? — У Лины всё равно не укладывалось в голове, как лак для ногтей может помочь изобразить коллектора.
— А вот увидишь завтра, — подмигнул Герман, — надеюсь, выйдет похоже на правду. Пойдём, уже совсем прохладно.
Они дошли до квартиры Лины, и девушка замялась, не зная, как ей быть. Хотелось пригласить его "на чашечку виски", но это уже совсем ни в какие ворота, и он говорил, что снял номер в гостинице... Пока она размышляла, розовея ушами, Герман нагнулся, быстро поцеловал девушку в губы и так же быстро направился к лестнице. На середине пролёта он поднял голову и сказал:
— Созвонимся.
Потом его фигура исчезла за поворотом.
Глава 13
По пути в гостиницу он зашёл в круглосуточную аптеку и купил упаковку медицинских масок, пачку ваты, очищенный спирт и глазные капли. Перед выездом в Солнечногорск он запасся почти всем необходимым и теперь окончательно завершил приготовления. Оставалось только лечь спать, чтобы завтра с новыми силами приступить к их с Линой страшноватому делу. При мысли о Лине он шёпотом обозвал себя придурком на двух языках и ускорил шаг. Более идиотской тактики в общении с девушкой ещё поискать. Он сумрачно решил больше не пытаться заинтересовать её как мужчина, хотя всё его существо протестовало от такого решения. И вообще, девушки типа Лины Трипольской достойны большего, чем заработавшаяся говорящая голова из телевизора, без чувства юмора, зато с литром виски. "Ещё бы водки притащил, как тебя земля носит, ты совсем краёв не видишь, Герман Кризберг..." Примерно в таком стиле он распекал себя до самой гостиницы, где сонный администратор равнодушно протянула ему ключ с ещё советской деревянной биркой, которой можно было убить, если точно в висок.
Спал он плохо, рваным сном с клочками недодуманных мыслей и вспыхивающими перед глазами фрагментами воспоминаний, никак не мог провалиться в забытье и в итоге выпил снотворного, чтобы урвать у ночи хоть несколько часов.
А Лина спала как убитая, сказались виски, прогулка и ощущение, что лёд тронулся. Хотя прощание было больше похоже на бегство, уверенности в себе у девушки прибавилось. Она твёрдо решила завтра дожать замначальника административно-хозяйственной дирекции СЭМЗа и с этой мыслью откинулась на подушку и заснула с полуулыбкой на лице.
* * *
Утром Герман заперся в ванной вместе с "сумкой-неотложкой", в которой на этот раз обнаружились заковыристые штуки типа скульптурного пластилина, палитры теней для век, пилки для ногтей и клея ПВА. Герман отыскал в кармане брюк флакончик лака и добавил к своим запасам. Он несколько минут рассматривал себя в зеркале, выбирая щёку, над которой собрался колдовать, признал, что левая лучше и приступил к делу.
Он тщательно, с помощью смоченной в спирте ваты обезжирил кожу, лёгкими мазками нанёс серые тени для век и тщательно растушевал, потом чёрным карандашом набросал контур в половину щеки и достал пластилин. Скатав тонкую колбаску, он приладил её к контуру, распределив по всей длине, и пилочкой для ногтей обозначил рваные края. Всю эту конструкцию он обработал клеем, нанеся несколько слоёв, дождался, пока тот высохнет, и припудрил. Добавил объёма жидким корректором для лица. Потом с помощью набора теней для век раскрасил всё в синевато-розовых тонах. В заключение он достал Линин лак и очень осторожно, почти не дыша, заполнил бороздки багровой жидкостью. Края слегка сгладил кремом для рук и посмотрелся в зеркало, чуть отойдя. На Германа Кризберга смотрело лицо с чудовищным шрамом в пол-щеки, вспухшим и блестящим от застывшей крови. Герман мысленно поблагодарил Карину, их гримёра, которая и показала ему в своё время тонкости художественного грима. Раньше она работала в театре и знала множество уловок, благодаря которым можно было изменить человека до неузнаваемости. Шрамы Кризберг рисовал уже не в первый раз, но сегодня превзошёл сам себя. "Особая примета" вышла на редкость правдоподобной и омерзительной, но главное, запоминающейся.
Потом он вставил линзы, изменившие цвет его глаз на карий, засунул в ноздри специальные распорки, снова послав мысленный воздушный поцелуй Карине, и с помощью красящего мусса переродился из нордического блондина в рыжеватую личность непонятной национальности. Ресницы, про которые он чуть не забыл, подверглись атаке коричневой туши. Герман хмыкнул. С этой сучьей работой он научился разбираться в гриме и косметике не хуже завзятой модницы, и прекрасно знал, на какие фирмы можно положиться. Он ещё раз полюбовался на себя. "Интересно, что бы на это сказала Лина". Он нацепил медицинскую маску, чтобы не распугать народ раньше времени, положил в сумку травмат и отправился на улицу Крупской поговорить по душам с Николаем, который явно недоговаривал. В этом Герман Кризберг был убеждён на сто процентов.
* * *
Лина, перехватив с утра чай и бутерброд с сыром, торопливо собиралась на завод. Замначальника неохотно согласился побеседовать и выделил корреспондентке полчаса до начала рабочего дня, а именно назначил встречу в семь тридцать утра. Лина зевала во весь рот, но выбирать не приходилось: она была на чужой территории и не имела права высказывать претензии. Она доехала на автобусе до конечной, подошла к огромному советскому зданию, похожему на бункер, прошла через проходную и несколько минут бродила по этажам в поисках нужного кабинета. Отчаявшись, она позвонила Юрию Петровичу, своему интервьюируемому.
— Четвёртый этаж, кабинет сорок четыре, — недовольно сказал тот, — и поторопитесь, будьте так добры, я занятой человек.
Лина показала телефону язык и взлетела по лестнице на четвёртый этаж.
— Я уже вам всё сказал по тому несчастному случаю. — Юрий Петрович бухтел в густые седые усы, не скрывая, что визит журналистки ему неприятен. — Да, трагедия. Но завод-то тут причём?
— Это не несчастный случай, а самоубийство. И смерть трёх маленьких детей.
— Ну печально, печально. Наталья была хорошей женщиной, хоть и... м-м-м... немного глуповатой. Зато работала на совесть.
— У неё и её детей были отклонения в развитии. — Лина, по совету Германа, держала в кармане включённый диктофон, хотя Юрию Петровичу поклялась, что разговор будет не под запись. — У неё была дебильность. Как же она работала? Получала зарплату? Насколько она была социализирована?
— Барышня, вы тут мне не путайте. Да, она была туповата. Но такие люди исполнительны и бесконфликтны, а наши работники её не обижали, как могла, так на хлеб и зарабатывала. Дети опять же, кормить надо, одевать.
— А что вы знали про её детей? — полюбопытствовала Лина. — Может, у вас есть ведомственный садик для детей сотрудников?
— Детский лагерь есть, под Клином, но она никогда не подавала заявок. А мы ж силой тащить не будем. У нас и без её детей куча желающих бесплатно спиногрызов пристроить хоть на пару недель. Здесь, барышня, никто за вами гоняться не будет, не хотите — не надо.
— Но вы же видели, что она умственно отсталая. Она могла и не знать про лагерь, почему ей никто не предложил помощи? Каково ей было с тремя детьми-инвалидами?
— Ещё и инвалидами? — удивился Юрий Петрович. — Про это не скажу, не знаю. И вообще, барышня, завод и так для неё много сделал, думаете, та квартира, где она погибла, ей от бабушки досталась? Завод выбил, это ж ведомственная квартира, по спискам. Когда предыдущий владелец, наш технолог, умер, город хотел эту площадь забрать, мы не дали. Поселили Кипяткову туда, она ж раньше в коммунальном бараке жила, с родителями...
— С родителями? — вскинулась Лина.
— Ну да. Отец пьющий, мать — шалава, весь барак судачил, что она мужиков водила чуть ли не в открытую. А потом Наталья забеременела, мы ей эту квартиру и выделили, куда с грудным-то в этом хлеву. Так что не надо тут, завод о ней не забывал. Только больше, чем могли, уж извините. У нас почти тысяча человек, и у каждого свои заботы.
— Подождите... — Лина округлила глаза. — Но ведь она уходила в декрет... оформляла бумаги... как?!
— Да ей подпись надо было поставить и всё, — удивился замначальника хозяйственной дирекции, — что тут сложного. Вы так всё драматизируете, журналисты, а ничего такого сверхъестественного в Кипятковой не было, ну, а то, что умственная... что у таких отбросов, как её родители, выйдет? И вообще, полчаса уже прошли. Мне надо работать, вам наверно тоже. Всего хорошего.
Он встал, всем видом показывая, что разговор окончен. Лина подавила вздох и поплелась наружу. Ничего нового и интересного она не узнала, да и кто будет убиваться ради уборщицы, что-то выяснять, пытаться пристроить детей в лагерь или выделять социальную помощь? Ну, хоть из коммуналки переселили, и то хлеб. Девушка вышла с территории завода, купила на остановке шаурму и задумчиво обкусывала её, примостившись к столбу с расписанием автобусов.
* * *
Герман подошёл к дому номер три и несколько минут наблюдал за окнами Таисии Павловны и Николая. Потом снял медицинскую маску, явив Солнечногорску "лицо со шрамом", достал травмат, глубоко вдохнул, вживаясь в роль, и рывком открыл входную дверь.
Квартира Таисии Павловны была заперта, и Герман прислушался. Тонкие стены позволяли уловить даже самый тихий звук. Он услышал отчётливое рыгание и вслед за этим матерное бормотание себе под нос. "Сегодня, значит, как культурный, дома бухаешь..." Он резко и сильно постучал в дверь.
Николай открыл дверь и громко икнул. На него смотрел какой-то уголовник со странно неподвижными тёмными глазами и уродливым шрамом на пол-лица; шрам поблёскивал развёрнутой плотью. Но больше всего напугал Николая не шрам, а наставленный пистолет.
— Э-э-э... а-а-а... ты ваще кто? — Он пялился на уголовника мутными глазами, чувствуя как в животе скручивается липкий комок.
— Сергей Кипятков. — отчётливо произнёс незваный гость, не опуская пистолета. — Я его ищу. Где он?
Николай выпучил поросячьи глазёнки.
— А-а-а... а мне откуда знать?
— Значит, как в долг брать, так всё отлично, а как отдавать, так в кусты? — Рыжий сделал шаг вперёд, и Николай снова икнул. — Он просил отсрочку в три месяца. Срок вышел. Пора платить. Уже четыреста восемьдесят тысяч набежало. Так где его искать?
— Да не знаю я! — завопил "бегемот" и тут же получил удар рукояткой по скуле. Он встал, покачиваясь и чувствуя, как внезапно звереет, размахнулся и тут же согнулся, ловя воздух от боли и схватившись за пах.
— Я в последний раз спрашиваю, где Кипятков. Он здесь бывал, я знаю. Где он сейчас? — Рыжий со шрамом стоял над Николаем, гладя пистолет. "Бегемот" поднял на него налившиеся слезами от боли глаза и промычал:
— Я его три месяца назад и видел... Больше ни разу... Не знаю я!
Рыжий снова замахнулся, и Николай попытался отодвинуться, но упёрся в край стола. Через секунду он получил новый удар металлической рукоятью, теперь уже в нос.
— Рассказывай всё, что знаешь. В подробностях. Мне всё равно, на кого тратить боеприпасы. Они казённые. Всё рассказывай. Когда ты в последний раз его видел, при каких обстоятельствах, где он может скрываться, в общем, всё. И поживее.
Николай грузно рухнул на табуретку, уронив при этом стакан, который покатился по полу, оставляя за собой резко пахнущую дорожку из водки. Коллектор снова наставил на Николая ствол.
— Живо.
— Три месяца... середина марта... — "Бегемот" судорожно вспоминал события минувшей весны. — Он пришёл к дебилке... к дочери... квартира напротив... да она повесилась...
— Кто, дебилка? Плохо. — сказал коллектор. — Не с отца, так с дочери выбил бы. Ну! Дальше!
— Там возня какая-то была... крики...
"А ты, значит, даже ментов не вызывал, твоя хата с краю. Ну ты и мразь, даже хуже, чем я думал."
— Возня, значит... — Николай икал уже не переставая. — Стены-то картонные... Он орал... матерно, она что-то скулила и щенки её выли... утробно так... хрипло... чисто звери... так люди не могут...
— А ты что? — поинтересовался коллектор, подходя совсем близко. Николай всхрюкнул и осел кулем, точно из него выдернули позвоночник.
— А что я? Разборки не мои, он к ней часто приходил... к дочери-то... всё время там что-то... Да и что я? Мне что, охота с этим мудилой разбираться? Ко мне не лез.
Рыжий нагнулся, глядя Николаю в глаза, и тихо сказал:
— Что. Было. После. Того. Как. Он. Пришёл. В. Последний. Раз.
— Да ушёл он и всё! — совсем по-женски взвизгнул "бегемот", с ужасом глядя на приближающееся чёрное дуло пистолета. — Ушёл! Я шаги слышал! Потом выглянул: а дебилка пол на лестничной клетке моет.
— Понятно. — сказал коллектор и вдруг с силой рубанул ребром ладони Николая по шее. Тот захрипел и обмяк.
"Это тебе за недонесение о преступлении, шваль. Жаль, не могу тебя по-настоящему пристрелить."
Он заглянул в соседнюю комнату, где сидела белая от страха Таисия Павловна. Он сунул пистолет в сумку и вышел на свежий воздух, продышаться и стряхнуть с себя гадостное липкое чувство, которое, казалось, намертво въелось в кожу после разговора с Николаем.
Герман снова нацепил медицинскую маску и набрал Лине:
— Привет. Как съездила?
— Да почти никак, — голос девушки звучал уныло, — ничего качественно нового. А ты?
— Ты уже дома? Мне бы... хм... умыться бы.
Воображение Лины тут же нарисовало чудовищные картины "разговора" с Николаем, и она взволнованно спросила:
— Что... что случилось?
— Грим надо смыть. Я сейчас похож на всех маньяков разом. Так ты уже вернулась к себе?
— Да, приезжай конечно, — Лина всё ещё не могла побороть волнение, — я давно уже вернулась.
— Тогда жди.
Она выглядывала из окна, но знакомой светловолосой фигуры не видела. В подъезд зашёл какой-то мутный тип, как подозревала Лина, к Алле, соседке с третьего этажа, девушке нетяжёлого поведения, к которой постоянно заходили мужики. Тем неожиданней прозвучал звонок в дверь.
Лина отперла и ошарашенно отшатнулась вглубь. На неё смотрел странный рыжеватый тип в маске, с неприятными, точно искусственными карими глазами. Тип снял маску, и Лина взвизгнула. Герман быстро сказал:
— Да это я, — и вошёл в квартиру. При звуках знакомого голоса Лина вытаращилась ещё сильнее.
— А... Ой, мамочки... Я так напугалась! Что у тебя с лицом?! — она в ужасе смотрела на развороченный шрам.
— Я ж говорю, умыться надо, — усмехнулся Кризберг, — я давно так тщательно не гримировался. Даже маску пришлось надеть, чтобы по улице спокойно пройти. Кстати, вот твой лак. Очень помог.
Лина, ещё не до конца придя в себя от потрясения, машинально спрятала пузырёк в карман и шёпотом спросила:
— Как ты так сделал? Я тебя вообще не узнала. И походка другая, и нос какой-то странный, и волосы... А как ты нарисовал шрам?
— Я его не рисовал, — Герман снова усмехнулся, — а делал пластический грим. Потрогай, если хочешь.
Лина пальчиком прикоснулась к выпуклому, жуткому шраму и снова вытаращилась.
— Как настоящий!
— Да уж... Ну, я умоюсь, а то уже щёку сводит и глаза от этих линз сохнут, режет аж.
— Да-да... Я тебе полотенца там повесила, три штуки...
— Спасибо. — Он заперся в ванной и начал долгую процедуру смывания грима. Уже стерев со щеки шрам и три раза вымыв голову, чтобы привести, наконец, волосы к естественному оттенку, он вдруг почувствовал дразнящий аромат чего-то вкусного. Он вытер лицо, пригладил мокрые, но уже светлые волосы и выглянул.
Лина жарила картошку с луком на большой чугунной сковороде, время от времени помешивая. Встретившись глазами с Германом, она пояснила:
— Я-то перекусила по дороге, а ты точно ещё ничего не ел. Садись. Уже почти готово.
Он на автопилоте сел и молча наблюдал, как Лина накладывает в тарелку картошку и порезанную краковскую колбасу. Ему вдруг стало невыносимо стыдно, что он беззастенчиво пользуется гостеприимством этой девушки, не сделав для неё абсолютно ничего хорошего, только втянув в бессмысленную и кошмарную авантюру и напугав той дурацкой историей в парке... он поднял глаза на Лину, и та улыбнулась:
— Ты же голодный. Ешь. — Сама она взяла яблоко и с хрустом вгрызлась в сочный бок.
Глава 14
— Ну что, пора собираться. — Герман знал, что ещё совершенно не пора, до шести вечера было несколько часов, но он хотел избавиться от чувства неловкости, которое мучило его весь обед. Одно то, что девушка готовила специально для него, заставляло Германа упорно смотреть в тарелку и не поднимать лишний раз глаз. Лина расценила это по-своему, как похвалу её кулинарным талантам, и выглядела вполне довольной жизнью. Она догрызла яблоко и села на подоконник, притянув ноги к подбородку.
— Да погоди ты. Расскажи, как у тебя прошло с "бегемотом"?
— Небольшая зарисовка из жизни выбивальщика долгов, — криво усмехнулся Герман, — но душу я отвёл. Не люблю насилия, но этот мудак прямо просился под рукоять. Ну ничего, нос срастётся, может, и ума прибавится. Но что хотел, я узнал. "Бегемот" подтвердил, что три месяца назад Сергей Кипятков действительно был в квартире Натальи, Николай слышал звуки борьбы, крики и вой детей.
Глаза Лины в ужасе расширились, и она замерла на подоконнике, как воробушек на ветке. Герман тем временем продолжал:
— Этот алкаш и не подумал вызвать ментов. "Моя хата с краю", блин. Mistkerl.* А ещё он сказал, что после ухода Кипяткова Наталья мыла пол на лестничной клетке.
— И что? — прошептала Лина.
— Смывала кровь. Если подтвердится моё очередное беспросветное предположение, а это мы узнаем у Стрижевского, то картина у меня уже полностью сложилась, чему я совсем не рад. Ну... чертовщина отдельно.
Лина задумчиво покусывала выбившуюся рыжую прядку, а потом вдруг хлопнула ладошкой по подоконнику.
— Так, всё. Хватит. До Стрижевского ещё пять часов. Ты же не собираешься сидеть пять часов на этой кухне и изучать тарелку? Кстати, добавки хочешь?
— Да нет, спасибо, — Больше всего Герману хотелось провалиться сквозь землю, — хотя ты готовишь просто офигительно. И непонятно, когда всё успеваешь.
Лина слегка порозовела ушами и предложила:
— Давай погуляем, пока солнце. Может, на свежем воздухе в голову придут какие-нибудь дельные мысли.
— Опять в парк? — Перед внутренним взором Кризберга предстала солнечногорская русалка. — Да мы уж вроде там и днём, и ночью были.
— Нет, — помотала девушка головой, — парк нафиг. Если тут есть поблизости эти чёрно-жёлтые машинки, можно съездить к Бездонному озеру. Я покажу дорогу.
— Бездонное озеро? Многовато у вас тут озёр. И чем оно так интересно? — Герман краем глаза косился в приложение, отыскивая ближайшую каршеринговую машину, чтобы зарезервировать. В принципе, он был рад, что Лина сама что-то предложила, значит, как минимум не злилась на него за ту дурацкую выходку в парке.
— Так оно же без дна! Потому и Бездонное. — Лина засмеялась, удивляясь его недогадливости. Герман покачал головой, скрывая усмешку:
— Бездонных водоёмов не бывает. Глубокое, наверно, просто.
— Нет. — Лина слезла с подоконника. — Несколько раз пытались измерить его глубину и найти дно. Так и не нашли. Я даже передачу об этом смотрела на канале "360°", "Четыре реки" называется. Был выпуск о нашем городе и районе, там корреспондентка специально ездила на озеро. Это старая история, ещё с советских времён. Ну что, поедем?
— Поехали, — согласился Кризберг, — на углу Баранова и Красной стоит машинка, полный бак. А искупаться там можно? Я ещё ни разу в этом году не купался, всё времени нет даже на Строгинскую пойму съездить.
— А ты не боишься? — лукаво стрельнула глазами Лина. — Там дна нет. Если только за причал подтягиваться.
— Да я шучу, — вздохнул Герман, — хотя не отказался бы... Ну что, собирайся. Пока кто-нибудь не утащил наш автомобиль.
Лина собиралась с такой скоростью, будто за ней гналась стая псов. Она хотела урвать от этой поездки максимум, как можно больше времени провести с этим человеком, который, как она подозревала, по окончании расследования уедет в свою Москву и уже не вернётся, сам же говорил, что картина почти сложилась. А одного беглого поцелуя слишком мало, чтобы всерьёз на что-то рассчитывать, Лина не обольщалась и не тешила себя пустыми надеждами, хотя как знать... Она надела купальник под джинсы и футболку, засунув в рюкзачок смену белья. Она-то в Бездонном озере купалась.
Каршеринговый "Рено Дастер" действительно обнаружился на углу двух улиц, и Лина радостно сообщила:
— Как хорошо, что внедорожник! У нас тут дороги кончаются через пять метров от города. По грунтовке поедем, а потом так вообще по земле.
— Это что ж за дикие места? — Герман подозревал, что поездка станет запоминающейся. Он ткнул пальцем в экран, активируя машину, и сунулся внутрь. Салон был чистым и без повреждений.
— Нормальные места. — Лина юркнула на переднее сиденье и пристегнулась. — Среди берёзок средней полосы. Ну что, готов? Тогда выезжай на Красную в направлении Клина, я скажу, где повернуть.
Около пятнадцати минут они ехали по Красной улице, перетёкшей в Ленинградское шоссе, пока Лина не указала на неприметный поворот.
— Туда. И осторожнее, там бетонка. Щас будем прыгать.
Герман сбавил скорость и вырулил на дорогу, выложенную из бетонных плит с огромными щелями между ними. Кое-где плиты вздыбились, и приходилось очень аккуратно объезжать эти "неровности". Машина миновала деревеньку из десяти покосившихся домов, поле со стадом коров и несколькими козами, чей-то надел, засаженный картошкой, а вдалеке виднелось большое поле с высокими стеблями кукурузы. Минут двадцать Герман был вынужден демонстрировать чудеса водительского умения, пока бетонка не кончилась так же внезапно, как началась, а ей на смену пришла утоптанная грунтовка, правда, с такими ямами, что можно было лишиться подвески за пару секунд.
— Да что ж тут за... Verdammte Schei;e! Ничего себе ралли...
— А я предупреждала. — Лина держалась за ручку, но её всё равно трясло и раскачивало во все стороны. — Но уже скоро. Видишь там лес? Нам туда.
Герман свирепо выдохнул и на невысокой скорости подъехал к лесу. Он увидел на обочине лысый пятачок, как раз под машину, и удивлённо повернулся к Лине.
— Тут что, парковочное место?
— Ну да. — Она отстегнула ремень и теперь с наслаждением потягивалась, разминая затёкшую спину. — Сюда часто приезжают, машины оставляют здесь. Вглубь леса только пешком, там хоть и ходу пять минут, зато обещаю, такого ты ещё не видел.
— Не сомневаюсь... — После бетонки и изрытой ухабами "грунтовки" от леса Герман Кризберг ожидал как минимум капканов на каждом шагу и медведя-шатуна вдалеке. Но увиденное превзошло его самые смелые ожидания.
От дороги лес отделяла небольшая топкая равнина, поросшая мхом и сухими пушистыми колосками. Кое-где виднелись кочки, то тут, то там торчали невысокие кусты, а импровизированная тропинка вглубь леса была выложена деревянными паллетами, расположенными на расстоянии шага-двух друг от друга. Выглядела эта конструкция настолько ненадёжной, что Герман присвистнул.
— Это вот дорога и есть?
— Ну да. — Лина совершенно спокойно смотрела на переправу из поддонов. — Тут болото, просто так не пройдёшь. Да что ты так смотришь? Ну да, это тебе не Москва с Красной площадью, тут нужны сноровка и прыгучесть.
— Слабоумие и отвага, — пробормотал себе под нос Кризберг, — ну ладно, в Цхинвале под "градами" включался и здесь не пропаду.
Лина пошла первой, перепрыгивая с паллеты на паллету, периодически оборачиваясь.
— Ты только со всей дури не прыгай, они хлипкие и качаются. Чуток не рассчитаешь и окажешься в воде.
— Да я уж понял... — Поддоны под ногами опасно балансировали, зачерпывая мутной воды с ряской. Рядом квакала лягушка, сидя на кочке и наблюдая за смешными двуногими.
Миновав двадцать с чем-то паллет, Герман, всё-таки замочив носки, выбрался на относительно сухую поверхность, Его взгляду открылось небольшое, идеально круглое озерцо, по берегам которого росли плакучие ивы, подметавшие землю тонкими гибкими ветвями. Перед ним выступал вперёд сколоченный из досок небольшой причал для рыбаков из потемневшего от времени и воды дерева. Озеро было гладким, как зеркало, тёмная вода была прозрачной и на вид ледяной, и эта прозрачность уходила вглубь, в непроницаемый мрак. На миг Герману показалось, что у озера и впрямь нет дна.
— Красивое. Прямо как с картинки.
— А я что говорила. — Лина присела на корточки и зачерпнула воды. — Такого больше нигде нет. Да и не все местные о нём знают, сюда фиг доберёшься. Да подойди поближе, это не паллеты, причал крепкий.
Герман подошёл и присел рядом. В воде юркнула мелкая рыбёшка, ему удалось разглядеть ленты водорослей около кромки, и он тоже опустил руку в воду. Она оказалась на удивление тёплой, не как в море, конечно, но и не ледяная, как в алтайских реках.
— Тёплая. — Он опять куда-то дел своё красноречие, просто шевелил пальцами в воде и смотрел на противоположный берег. На всём озерце был только этот маленький причал, другие берега казались дикими в обрамлении камышей и нежных ивовых веток.
— Ага. — Он обернулся на голос Лины и замер. Девушка решительно стянула с себя джинсы и футболку, оставшись в маленьком чёрном купальнике. Увидев его замешательство, она подмигнула:
— Теперь я просчитываю на три шага вперёд. И я тоже в этом году ещё не купалась.
Он молча смотрел, как Лина встала на край причала и нырнула с головой в тёмную, бездонную глубину. Через секунду она вынырнула, отфыркиваясь, и счастливо рассмеялась:
— Вода офигенная! Жаль, ты не можешь тоже поплавать. Так хорошо! — Она перевернулась на спину и поплыла к центру озера.
Герман уселся поудобнее, подтянув скрещённые ноги к груди и обхватив колени. Так, по крайней мере, не так заметен будет масштаб впечатления, которое произвёл на него Линин экспромт. Он иногда шевелил пальцами воду, пытаясь отвлечься от наблюдения за тонкой фигуркой, плавающей в озере, за гремучей смесью чистоты, невинности и пугающей сексуальности русалки из мифов..
"Schau nicht! Hast du nicht genug Probleme?"** Но он всё равно не отрывал взгляда от Лины, понимая, что взывать к рассудку бесполезно. "Du bist hoffnungslos."***
Тем временем девушка подплыла к причалу и схватилась за мокрые доски.
— Начинается самое интересное, — сообщила она, мотая головой, чтобы вытрясти воду из ушей, — подъём с переворотом. Дна-то нет.
Он нагнулся, подхватил её под мышки и одним рывком вытащил на причал. Лина была худенькой, в лучшем случае килограммов сорок пять, а то и меньше, он даже толком не почувствовал веса. Девушка сидела, ёжась и отфыркиваясь, а потом попросила:
— У меня в рюкзаке полотенце, дай, пожалуйста.
Герман открыл рюкзак и пару минут соображал, где в этом хаосе из вещей прячется такая крупная штука, как полотенце. "Полосатое", — донеслось ему в спину. Он пригляделся и обнаружил полосатый край где-то на дне рюкзака. "Бездонное озеро, ага... вот где бездонное озеро... женские сумки это капец..." Герман вытащил полотенце, утянув вместе с ним ещё половину содержимого и обернулся. Лина протянула руку:
— Давай сюда, я так скоро замёрзну.
— Я сам. — внезапно охрипшим голосом отрезал Кризберг. — Вставай.
Лина неуверенно встала, глядя на него широко распахнутыми глазами. Он подошёл и начал осторожно промокать шею, плечи, спину, пытаясь одновременно не смотреть и в то же время впитывая каждой клеткой тела эти тонкие ключицы, острые лопатки, маленькую грудь с торчащими от холода сосками, пытался как-то отстранённо стирать прозрачные капли, но в итоге незаметно для себя всё сильнее прижимал её, пока на рубашке не отпечатались влажные пятна.
— Извини... — Он отдал ей полосатое махровое полотенце. — Я совсем краёв не вижу.
— Видишь. — тихо ответила Лина, выжимая волосы, и чуть слышно добавила: — В том-то и дело, что видишь...
Потом она юркнула в кусты, где минут пять переодевалась в сухое, вынырнула оттуда и уже совсем другим тоном поинтересовалась:
— Ну так как тебе наше озеро?
— Надо запечатлеть. — Он вынул телефон и сделал пару снимков. — Иди сюда. Давай, вставай на причал. Хочу сделать твой портрет на память.
Лина смущённо улыбнулась и пробормотала:
— У меня волосы мокрые и взъерошенные.
— А мне так нравится. Ты здесь настоящая. — Герман пару раз щёлкнул камерой. — Поставлю на твой контакт.
Уже в машине, форсируя бетонку, он ехал и думал, какого чёрта обнадёживает и себя, и её, когда ежу понятно, что эта затея абсолютно провальная. Внутренний голос выговаривал ему за дезертирство на озере, потому что тому же ежу было понятно, что ещё пара минут — и всё могло пойти по-другому. "Да уж конечно. Всё, хватит. Я так скоро крышей поеду. И вообще, доктор сказал — в морг, значит в морг". Как ехать в морг после этих озёрных купаний и настоящих русалок, Герман Кризберг не представлял в принципе.
— Я мигом, — Лина рылась в рюкзачке в поисках ключей, — ты даже из машины не выходи. Только причешусь и бегом назад.
"Слава богу, хоть у кого-то голова на плечах есть. Тебя уже не приглашают, радуйся. Тоже мне, харрасмент. И вообще, Кризберг, пора тебе в Москву. Там из тебя быстро дурь выбьют."
Через пару минут Лины выскочила из подъезда, причёсанная, с заметно похудевшим рюкзачком, нырнула в машину и спросила:
— К Стрижевскому ещё рано?
— Попробуем. — Он завёл автомобиль. — Морг всё равно уже закрыт.
Морг был закрыт, но Вадим Яковлевич был на месте и сразу предупредил вахтёра о гостях. Вахтёр, всё тот же усатый дядька с прокуренными зубами, мрачно изучил их паспорта и буркнул:
— Вам там мёдом намазано, господин Кризберг? Зачастили вы.
— Журналистское расследование, — отрезал Герман, — у вас своя работа, у меня своя. И я хочу её сделать хорошо.
— Совсем уже стыд потеряли, — неизвестно к чему пробухтел вахтёр, — покойников тревожить.
Герман отмахнулся и поманил Лину, неловко замершую около вертушки.
— Пошли, не обращай внимания, он всегда такой. Старая школа.
Вадим Яковлевич пожал обоим руки и удивлённо воззрился на Лину.
— Это корреспондентка местных новостей, — пояснил Герман, — делает репортаж по тому дикому случаю. Вот и работаем в тандеме.
— Понятно. — Доктор кивнул. — Так у вас есть что-нибудь новое? Вы получили экспертизу ДНК?
— Да. — Герман вынул распечатки и отдал Стрижевскому. — Всё более чем однозначно. Это инцест.
— Господи, какой ужас... — Вадим Яковлевич изучал анализы. — Это же кем надо быть... Звери, а не люди. Но у меня, кстати, по этому поводу тоже есть что сказать. Мы в прошлый раз с вами, Герман Оттович, всё внимание уделили мумиям, а женщина тоже представляет интерес.
— Потому что отсталая в развитии, да? — пискнула Лина. Вадим Яковлевич покачал головой.
— Это само по себе ни на что не влияет. Но она была беременна. Срок три месяца.
— Schei;e! — не сдержался Кризберг. — Да когда ж это кончится, мать вашу? Что ни день, то новая дрянь.
Лина испуганно переводила взгляд с Германа на патологоанатома, понимая, что именно так взбесило её спутника. Но через пару секунд Герман выдохнул и поинтересовался:
— Скажите, у вас есть архив?
— Конечно. — Доктор сел за компьютер и открыл программу. — А что, по этим смертям нужен архив?
— Да. — Герман присел на свободный стул. — Мне нужно знать, поступало ли к вам восемнадцатого марта этого года тело мужчины лет пятидесяти пяти, без документов, умершего от переохлаждения, с большим количеством ссадин и царапин и с перегрызенными запястьями.
Вадим Яковлевич взволнованно снял очки. Вид у него был смятенный.
— Мне не нужен архив, Герман Оттович, чтобы это вспомнить. Я принимал этот труп. И повреждения... м-м-м... весьма неоднозначны.
— Это Сергей Кипятков. Отец Натальи Кипятковой. И отец её несчастных детей.
— О господи. — Врач машинально утёр лоб. — И как раз три месяца назад...
— Вот именно. — жёстко сказал Кризберг. — Картина складывается на редкость омерзительная. Но у меня вопрос. Эти укусы на руках, что это? Собаки? Крысы? Кошки, в конце концов?
— Да какие кошки, ради бога! — Стрижевский сидел так, словно ему в спину воткнули кол. — Погрызы были произведены человеческими зубами. Я вам больше скажу... — Он покосился на Лину, замеревшую у стены. — Вы уж простите, девушка, за подробности. Запястья этому мужчине грызли люди. Судя по размеру отметин, дети. Трое детей.
Герман молчал несколько минут, а потом бросил в пустоту:
— А вот и ларчик открылся.
* — Сволочь. (нем.)
** — Не смотри! Тебе недостаточно проблем? (нем)
*** — Ты безнадёжен. (нем.)
Глава 15
На него одновременно уставились две пары глаз. Патологоанатом непроизвольно промокнул лоб и спросил:
— Вы хотите сказать, что восстановили картину происшествия?
— Практически. За вычетом пары малообъяснимых деталей. Но в принципе мне уже более-менее ясно всё, что произошло в доме на Крупской и три месяца назад, и на прошлой неделе.
Герман откинулся на стуле, прикрыв глаза, точно впал в транс, и размеренным негромким голосом начал говорить.
— Экспертиза ДНК однозначно установила факт близкородственного скрещивания, в результате которого родилось трое детей с сильными генетическими отклонениями. Если учесть, что у матери была нерезко выраженная дебильность, становится понятно, что дети унаследовали всё худшее, что только могло им достаться. У них были одинаковые патологии: немота, сильная задержка развития как умственная, так и физическая, частичный паралич. Детей Наталья Кипяткова не выпускала на улицу, боясь то ли того, что их затравят окружающие: слухи вещь такая; то ли просто не могла физически с ними справится, инвалидных колясок у неё не было. Дети жили затворниками в доме, не имея возможности самим выходить на улицу. Кипяткова же, при всём своём отставании в развитии, была частично социализирована, могла выполнять несложную механическую работу, чем и занималась на заводе. Три месяца назад, это подтвердили соседи, Кипятков-старший вновь пожаловал к дочери и изнасиловал её. Соседи слышали крики. Наталья отбивалась, на трупе мужчины видно было множество царапин и синяков. Дети видели это зверство и кричали как могли, то есть мычали и выли, это всё, на что были способны их голосовые связки. И здесь, как мне кажется, сыграло свою роль их вечное затворничество и схожие патологии. Известно, что близнецы могут чувствовать друг друга на расстоянии, а эти дети, хоть и разного возраста, были постоянно вместе, но не могли общаться с помощью речи. Скорее всего, у них за эти годы выработалось своеобразное "чутьё" друг друга. И они одновременно поползли спасать мать, дебилы плохо воспринимают абстрактные понятия, но эмоции считывают очень хорошо. Они видели, как страдает их мать, и попытались её защитить. Почему они выбрали тактику укусов? Больше ничего они и не могли придумать, слабые, полупарализованные инвалиды. Сергей Кипятков был сильно пьян в тот вечер, наверняка он отбивался, но четыре человека это всяко не один. Дети кусали его и грызли как зверьки, он смог кое-как уйти, закапав лестничную клетку кровью. Сосед подтверждает, что Наталья потом мыла пол. Кипятков, весь исцарапанный и искусанный до разорванных сосудов, в конце концов упал в сугроб и там то ли уснул, то ли потерял сознание, в итоге умер от переохлаждения.
— А как умерли дети? — Лина не сводила с него расширившихся от ужаса глаз. Сейчас Герман казался ей настоящим Шерлоком Холмсом, только трубки не хватало, и говорил он так же спокойно и безэмоционально.
— Кровоизлияние в мозг. Вся эта картина настолько их поразила, что сосуды головного мозга не выдержали. Стресс оказался фатальным. Так же одновременно, как они решили спасти мать, они и погибли, они были единым организмом, просто разделённым натрое. Почему мать не похоронила их, а оставила лежать в квартире? Скорее всего, сначала не могла принять факт их смерти, а потом решила не расставаться с ними даже после неё. Возможно, она даже пыталась взаимодействовать с ними, как если бы они были живы, я слышал о таких случаях.
— Но почему же она покончила с собой лишь спустя три месяца? За это время она окончательно повредилась рассудком? — озадаченно почесал подбородок Стрижевский. — И в этом омуте безумия сунула голову в петлю?
— Или наоборот, прозрела, — заметил Герман.
— Всё гораздо проще. — У Лины дрожали губы но она нашла в себе силы говорить. — Вы мужчины и не обращаете внимания на некоторые вещи. Она же была беременна. Первый триместр. Если на одну задержку она могла попросту не обратить внимания, то от третьей даже такая отсталая в развитии женщина, как Кипяткова, не смогла бы отмахнуться. Плюс токсикоз. Она поняла, что снова родит несчастного, искалеченного ещё в утробе младенца. И повесилась. Вот и всё.
— Вот и всё, — кивнул Герман, — дело можно считать закрытым целиком и полностью.
Воцарилось молчание. Герман словно отдыхал от долгого монолога, Стрижевский печально жевал губами и протирал очки, а Лина сидела, обессиленно опустив плечи, как будто из неё откачали все силы. Наконец она встрепенулась, точно что-то вспомнив:
— Вадим Яковлевич, я могу сослаться на ваши слова про вскрытие для завтрашней заметки? С меня Андрей Саныч требует. У меня задание от редакции прояснить всё по этому делу, потому что уж больно страшный случай.
— Конечно, — эксперт спокойно пожал плечами, — вашему коллеге я уже интервью давал, местные новости ничем не хуже. Можете ссылаться без проблем. У меня самого кровь в жилах стынет, а я работаю здесь уже двадцать пять лет.
— Ещё ДНК пришпиль, — посоветовал Герман, — без генетической экспертизы это всё просто трэшовый фейк из "Рен-ТВ". Мне эта экспертиза не нужна, забирай.
— Вот это будет статья... — прошептала Лина. — Почти бенефис.
— Бенефис у тебя будет, когда мы закончим все оставшиеся изыскания. Чуть-чуть осталось. И сделаем нормальный спецрепортаж, минут на двадцать пять. Вы же можете пришпиливать в портал видео?
— Ну да, — растерялась Лина, — нам очевидцы присылают видео аварий или прорывов труб... Но целый репортаж... мне же его негде делать.
— Это уже мои проблемы, — отмахнулся Кризберг, — у меня много знакомых, кто спокойно смонтирует твой спецреп.
— В Москве? — уточнила девушка.
— Ну не здесь же. Придётся помириться с одной припадочной особой, которую я давеча послал в пешее эротическое. Редкостная стерва, но она не задаёт вопросов. А это важно, как ты понимаешь.
Они распрощались со Стрижевским, которому Лина пообещала дать знать сразу, как выйдут статья и спецрепортаж, и вышли на улицу. Лина долго разговаривала по телефону с главным редактором, видимо, уговаривала на спецреп. Наконец она подошла, вздохнула и села на парапет.
— Андрей Саныч рад и счастлив, что у меня "эксклюзив", вот только... Ну ладно, статью я напишу, даже фото Стрижевского есть на сайте, но, Герман... У меня руки дрожат после всего этого. Я как представлю... ту сцену...
— Так, — он наклонился и посмотрел в блестящие глаза, — спокойствие. Сейчас поедем к тебе, хлопнем успокоительного и ты потихоньку набросаешь свою статью. Я, лисичка, никогда не вижу краёв, меня несёт, как с той историей в парке. Но ты же понимаешь. Это необходимо проговорить.
— Да, — вздохнула она, — поехали. Только на автобусе. Он дешевле.
* * *
В квартире у Лины они первым делом выпили, и Герман предложил:
— Давай, сочиняй свой "эксклюзив", а я потом пробегусь незамыленным взглядом. Люди после стресса могут такого понаписать.
Лина согласно кивнула, допила свою порцию, уже не так сильно кашляя, и села за ноутбук. Герман скучающе бродил по тесной однушке, отмечая про себя отслаивающиеся обои, пожелтевшие плинтуса, потолок в тёмных разводах и совсем уж убогую кухню. "И как она в таких условиях ещё ухитряется печь пироги? К этой плите без сотрудника Мособлгаза даже подойти страшно..." Он прислушался. Лина в комнате цокала ноготками по клавишам, что-то бормоча себе под нос. "Твоё время истекло, Кризберг. Всё, что мог, ты просто былинно прощёлкал. Теперь сделаешь ей этот сюжет... если Юлька вообще будет с тобой разговаривать... и в Москву, в Москву. Здесь тебе делать нечего." Он специально не обращался к событиям в комнате с фотографиями, понимая, что эти необъяснимые вещи упокоятся в его памяти, так и не найдя разгадки, оставшись страшным и давящим гнётом, основой для кошмарных снов. Летающие фото не вписывались в привычную картину мира, и Герман не знал, что с ними делать. Он снова прислушался, и вовремя: Лина закончила печатать и крикнула из комнаты:
— Почитай, плиз, вроде нормально вышло.
Он сел за ноутбук и начал читать заметку, пока Лина гремела на кухне чашками, внезапно решив организовать файф-о-клок. Статья была написана хорошим, беглым языком профессионального журналиста, но Кризберг был профессиональнее. Он сделал пару правок и тоже крикнул в сторону кухни:
— Всё норм, я тебе там красным выделил повторы, и одно предложение у тебя косит под Толстого, разбей на два. А так можно отсылать.
Лина прискакала из кухни и начала бойко исправлять недочёты, снова бормоча себе под нос: "Вот ты курица... в одном предложении два раза "трупы"... словарь синонимов тебе на восьмое марта!.." Герман слушал её шёпот вполуха, повернувшись к окну и разглядывая унылые пейзажи улицы Баранова. Он пронаблюдал за пробежавшей сворой бродячих псов, в очередной раз поздравив себя с тем, что подарил Лине шокер, проводил глазами девушку в ультра-мини и на высоченных каблуках, с пакетом из сетевого магазина в наманикюренных лапках ("... господи, это неистребимо... хоть за хлебом, но при полном параде, вдруг люди увидят... и когда вся эта провинция поймёт, что прикид шлюхи это не "обольстительный образ", а просто безвкусица... наверно, я в своей Москве уже совсем зажрался... хотя есть же девушки типа Лины, без леопардовых пальто...")
Внезапно он почувствовал, как его талию обхватили тонкие руки, а лоб Лины упёрся между лопаток. Он непроизвольно напрягся всем телом, а потом услышал:
— Пожалуйста... Останься сегодня. Один раз.
— Не могу. — Эти слова дались ему парой-тройкой седых прядей, но кто их увидит?
Лина помолчала несколько секунд, а потом прошептала:
— Господи, какая я дура. Ты женат, да?
— Я пять лет в разводе. — Он так и не оборачивался, но и её рук не сбрасывал. — И это не то, что я хотел бы вспоминать.
— А я, значит, плачу за её грехи? Плачу по счетам женщины, которую даже не знаю? — Лина тихо шмыгнула носом. — Это несправедливо, Герман.
— Я не могу. — Он наконец повернулся к ней лицом, и Лина поразилась странному выражению его глаз. — Если бы я мог, я сгрёб бы тебя в охапку и увёз в Москву, в Петербург, хоть во Владивосток, подальше от этого твоего города под солнцем. Но я не могу.
Лина молча смотрела ему в глаза, слушая это то ли своеобразное признание. то ли просто крик души отчаявшегося, никем не любимого человека, и он, немного смутившись, торопливо продолжал:
— Я не могу. Я не властен над своим временем, я не могу приезжать сюда так часто, как я хочу... как ты хочешь. А я ничего не делаю наполовину. Я же зануда, Лина. Меня в лицо называют сухарём и педантом. У меня дома даже чашки ручками в одну сторону стоят. Ну и зачем тебе это?
— Ты не зануда. Ты ответственный. И надёжный. И... ты не разбрасываешься пустыми обещаниями... сейчас так уже не бывает. А я... Я думала, я тебе нравлюсь... — Лина опустила голову, отошла и села в кресло.
— Нравишься? Это неправильное слово. Оно и десятой доли не передаёт. Но я не могу вот так запросто, как с Данькиными девчонками, утром встал себе и поехал на работу, в голове пустота. Ну считай меня старомодным, но я не могу исполнять тут "секс без обязательств", когда ты мне небезразлична. Не могу. Я не хочу, чтобы ты ещё и из-за меня страдала.
— А сейчас я что делаю, по-твоему? — Лина вздёрнула подбородок, и в глазах сверкнула бирюзовая молния. — Считаешь, что если ты самоустранишься, то всё как-нибудь рассосётся? Ну, наверно. Время всё ставит на места. — Она встала. — Ты мне ничего не должен, Герман Кризберг. Ты можешь стереть мой номер, не морочиться с этим репортажем, можешь вообще встать и уйти, уехать в Москву и никогда не возвращаться. Но сегодня останься.
— Да никуда я не уйду. — Он задёрнул шторы на окнах и снова повернулся. — Никуда.
* * *
Он дождался, пока она затихнет, перестанет содрогаться крупной дрожью и уронит голову ему на грудь.
— Перевернись, я же вижу, что ты устала.
Лина подняла на него расширенные от полумрака глаза.
— Ну уж нет. — Она сильнее вжала колени в матрас, чтобы Герман уж точно не вывернулся. — Я хочу видеть всё. До конца.
Соседи снизу яростно стучали по батарее.
* * *
— Я что-нибудь придумаю. — Он перебирал рыжие волосы и смотрел в потолок. — Безвыходных ситуаций не бывает.
— Я для тебя "безвыходная ситуация"? — Лина чуть приподняла голову и выжидательно уставилась на него.
— Нет. Я же сказал, не бывает безвыходных ситуаций. Но трудности будут. Мне как минимум придётся жить на два города, а с моей работой это проблема.
Лина тихонько вздохнула.
— Это не жалоба, — Герман перевернулся на бок и посмотрел ей в глаза, — а констатация факта. Ну ничего. Прорвёмся. Поживу пока так, а там придумаю, как перетащить тебя в Москву, подальше от всего этого убожества.
Лина насупленно подтянула ноги к груди и прерывисто вздохнула. Герман покосился и вдруг присвистнул:
— Да откуда в тебе эти дурацкие комплексы? Думаешь, я не вижу? Прости, лисичка, но для "покорительницы Москвы" у тебя не хватает напора, так что не думай, будто я решил, что ты на моей шее пытаешься въехать в первопрестольную. Как тебе только в голову пришло. Но оставлять тебя здесь это преступление. Ты вполне можешь работать в столице. Но это уже мои проблемы, и я их решу.
Лина немного расслабилась и снова устроилась на подушке. Кажется, ей всё-таки повезло, в тот самый момент, когда она окончательно отчаялась.
* * *
Она отправила статью Андрею Санычу, налила в кофейные чашки "Дьюарс" и задумчиво побарабанила пальцами по клеёнке стола.
— Знаешь... — она говорила тихо, но Герман слышал каждое слово. — Вот про безвыходные ситуации... Это видео, что ты снял в доме, ну, которое мне в лодке показывал. С ужасами. Но ведь если ситуацию нельзя объяснить, это не значит, что её нельзя решить.
— Was meinst du?* — От неожиданности Герман перешёл на родной язык.
— М-м-м? Ну неважно. Я просто думала... столько времени думала, а ты сейчас сказал про ситуацию, и у меня словно щёлкнуло в голове. Я поняла, что мы сделаем в том доме. Как мы "отпустим" этот кошмар.
— Там какая-то мистика, — покачал головой Герман, — я атеист и не знаю, насколько помогают все эти окропления святой водой и прочая чушь...
— Нет, никакой воды. Когда ты сможешь приехать в следующий раз?
— На выходных, раньше не выйдет. И меняться мне не с кем, пока Невмятуллин в отпуске.
— Ну ничего... — Лина слабо улыбнулась. — Значит, на выходных. Возьмём телефоны для съёмки и... — она закусила губу. — Только очень тебя прошу, ничему не удивляйся. На любую чертовщину найдётся чертовщина покруче. А таких рыжих, как я, испокон веков считали ведьмами.
* — Что ты имеешь в виду? (нем.)
Глава 16
— Тысяча рублей минута, с эффектами полторы, 3D-анимация две пятьсот, подбор музыки и шумов отдельно. — Юлия сидела в аппаратной, закинув ноги на пульт и выжидающе смотрела на Германа. Тот покачал головой.
— Никаких спецэффектов, это документалка. Максимум титры и окошко для хрипа*.
— Фото в хрип есть? — В первую очередь Юлия была профессионалом и только потом оборзевшей стервой.
— Да, я скачал. Хронометраж минут на двадцать пять плюс-минус.
— Хрипы с телефона?
— С диктофона. В кармане.
— Тьфу на тебя, — она скривилась и села по-человечески. — Значит, ещё шумоподавление... А о чём кино?
— Инцидент в Солнечногорске. Тройное убийство и суицид.
Она задумалась, нахмурила брови, вспоминая что-то, а потом недоуменно вскинула на Кризберга глаза.
— Что-то такое помню... А! Ты же на той неделе делал похожую херню с Клатовым.
Герман кивнул.
— Ну и собирай свою документалку с ним, он хоть исходники видел.
— Мне нужна ты, — Герман закрыл дверь в монтажку и сел поближе. Юлия настороженно следила за ним, не понимая причин такой секретности. — Ты получаешь деньги в том числе за известную нелюбознательность. А Клатов слишком любит смаковать невкусные подробности плюс он трепло.
— Мне это не сильно нравится, — заметила девушка, — вся эта мутотень. Что ты там такое хочешь сделать, что я не должна распространяться? Опять порнуху притащил?
— Какую порнуху? — опешил Герман. — Я тебе никогда ничего подобного не давал, да и не занимался подобной чушью.
— Ты не занимался, а я Данияру полтора часа его эротических хроник монтировала, когда он решил увековечить свои развлечения и установил в квартире четыре камеры для ракурса плюс одна вмонтирована в люстру. Мне на всю жизнь хватило. Потом на мужиков месяц без содрогания смотреть не могла.
— У меня четыре трупа, — отрезал Кризберг, — дело нешуточное.
— Не пойму, нафига ты в это снова влез. Ну прошёл эфир и прошёл, ты для "Петровки", что ли, халтуришь?
— Помогаю корреспондентке с солнечногорского портала. У неё нет возможности профессионально смонтировать репортаж в своём захолустье, ну, я и решил обратиться к тебе.
— А, девочка из вайбера, — понимающе ухмыльнулась его собеседница, — как же, как же. Наслышана. Меценатствуешь, значит. Ну-ну.
— Тебе до этого нет никакого дела. Я плачу, ты работаешь, кажется, неплохая схема.
— Мне на твои эротические эксперименты похер, — сообщила она, — когда научишься засосы закрашивать, я вообще вопросов задавать не буду.
На этих словах Герман понял, что сегодня смотрелся в зеркало как минимум вскользь. Наверное, весь этаж уже видел последствия его бурной ночи. Он мысленно выругался и буркнул:
— Пятёрка сверху, и ты работаешь на моих условиях. Цыц! — Он предупреждающе вскинул руку, не давая Юлии вставить слово. — Условие первое. Смонтировала, получила деньги и забыла всё, как страшный сон. Ни с кем работу не обсуждать, ни с Данияром, ни с Клатовым, ни со своей подружкой Сенатской. Условие второе. Работаем у тебя дома, материалы я на жёстком диске принесу включая архив. Условие третье. Никаких шуток в сторону Лины, потому что я тебя знаю. Девушка и так в шоке ото всей этой ситуации, не усугубляй. Тебе всё ясно или повторить?
— Гестаповец долбаный, — сообщила Юлия, глядя ему в глаза, — и что только эта девочка в тебе нашла. Видать, в регионах совсем с мужиками туго. Десятка сверху, и я работаю молча и без комментариев. Если тебе так важно распушить хвост перед этой корреспонденткой, то заплатишь.
— Хорошо. — Кризберг встал. — Завтра получишь жёсткий диск, загонишь всё к себе на машину. Пока есть время, сделай подложку под титры и хриповое окно. Особо не морочайся, это не на Тэфи. На всякий случай заготовь бегущую строку для расшифровки хрипа, если будет совсем хреновое качество.
— Копирайт?
— Новостной портал "Город под солнцем", 2018 год. Глянешь в интернете, как он выглядит. Всё, задание у тебя есть, работай. — И он вышел из аппаратной. Юлия показала захлопнувшейся двери средний палец и начала перебирать цвета для подложки под титры.
* * *
До выходных Герман вкалывал как проклятый, расчищая себе субботу с воскресеньем, и параллельно тайком вытаскивал из архива солнечногорские исходники. Юля сделала окошко под хрип и приблизительный вариант титров, на что он буркнул сквозь зубы, что им на Оскар не идти, главное буквы почётче. Она пожала плечами ("Ну и заказчики пошли...") и поинтересовалась, когда, собственно, будет текст, на что получила очередную отповедь в стиле "твоё дело дисциплинированно ждать". Время после работы Герман проводил преимущественно в скайпе, глубоко заполночь, но Лина не спала, дожидаясь звонка. Ему было стыдно за слишком поздние появления, но если он хотел урвать себе выходные, приходилось калымить за себя и за Данияра, а Данияр был человеком круглосуточным.
Лина же все эти дни помимо работы для портала и ночных зависаний в скайпе пыталась выяснить хоть что-то про сам деревянный барак на Крупской, в который она до сих пор не решилась войти. Дом, как зелёное деревянное надгробие, смотрел на мир пустыми глазами заколоченных окон, а его единственный подъезд напоминал портик склепа. Всё сооружение прямо-таки дышало безнадёжностью, беспросветной тоской, его стены ощутимо покосились, деревянные рамы потемнели от времени, а входная группа была готова обвалиться в любой момент. Лина бродила вокруг дома, стараясь не попасться на глаза "бегемоту" и Таисии Павловне, без звука фотографировала омертвелые стены и слепые глазницы окон, а потом после долгих уговоров получила у управления архитектуры и градостроительства администрации Солнечногорского муниципального района разрешение посидеть в архиве и найти информацию по дому номер три. Лине отчего-то казалось, что сам дом тоже важен, он был таким же полноправным свидетелем трагедии, как соседи, полиция и они с Германом, и дом может рассказать о своих жильцах ничуть не меньше, чем они сами. Получив план застройки начала прошлого века, девушка углубилась в изучение улицы Крупской.
Дом номер три был построен в 1928 году и являлся по существу бараком без центрального водоснабжения, канализации и отопления. Убогий деревянный туалет располагался за домом, недалеко стояла колонка, откуда Наталья Кипяткова носила воду. Никаких удобств в квартирах не предусматривалось, эти временные убежища строились для работников железной дороги и по меркам послереволюционного времени считались чуть ли не жильём премиум-класса. Сейчас же смотреть на это убожество было попросту страшно. Лина представила, сколько людей умерло в этом доме от обычной простуды — зимой деревянные стены не могли удержать жалкое тепло примусов и буржуек. Удивительно ещё, что он не сгорел от нечаянно опрокинутой керосинки или забытой папиросы.
Старые выцветшие чёрно-белые фото тридцатых годов уже тогда показывали, насколько ужасающей была жизнь людей в подобных домах, всего через пару лет после постройки барак уже покосился и выглядел аварийным. "И завод дал в этой развалюхе жильё матери с младенцем..." Дом словно притягивал несчастья одним своим видом, и люди, жившие в нём, попадали под это смертельное дыхание, каждый день рискуя быть погребёнными под рухнувшими балками или подхватить пневмонию. Лина рассматривала чертежи, фото, запросы жителей о сносе дома (Таисия Павловна оказалась той ещё активисткой) и ужасалась равнодушию городских властей, которые каждый год исправно отписывались, что ведутся работы по изысканию места для постройки нового дома. Через два часа, досидевшись до рези в глазах, Лина вышла на улицу и долго дышала полной грудью, пытаясь вычихать архивную пыль. У неё в голове был невозможный сумбур, ей казалось, будто дом сам, исподволь, заставлял жильцов медленно сходить с ума, как Наталью, или спиваться, как Николая; дом хотел умереть сам и погрести под собой тех, кому не повезло жить под его крышей; дом проклинал всех тех, кто умер в его стенах от холода и болезней, с каждой смертью добавляя ему зловещей ауры; и дом был близок к тому, чтобы завершить начатое.
У Лины вспотели ладони. История барака на Крупской открылась ей внезапно, инсайтом, это было озарение после тягомотного изучения архивов, но почему-то вопросов у девушки не было. Вернее, их не осталось.
* * *
Наконец наступила суббота. С раннего утра Лина провела генеральную уборку, наготовила своих фирменных пирожков, а затем долго выбирала платье, макияж и прочие женские хитрости, помогающие составить идеальный образ. Это занятие настолько её увлекло, что дверной звонок она услышала, так и оставшись в домашних шортах и рубашке с узлом на груди. "Просто феерично!" Но отступать было некуда. Она мысленно объяснила себе, что следует сделать с курицами типа неё, и со вздохом открыла дверь.
— А вот и я. — Герман зашёл в уже такую знакомую квартиру, немедленно отметив, что Лина опять с утра совершала кулинарные подвиги. "Интересно, за что мне такая женщина? Вот именно мне, психу-трудоголику, который иной раз и кофе-то выпить не успевает, мотаясь с микрофоном по подворотням и судам. Или правду говорят, что противоположности притягиваются?" Развить мысль Кризберг не успел, Лина требовательно дёрнула его за рукав:
— Ты голодный?
— Голодный, — кивнул он.
— Тогда пошли, — она потянула его на кухню, но Герман покачал головой.
— Не туда. Лучше в комнате.
Через час, вдоволь наслушавшись соседей, стучащих по батарее уже с каким-то обречённым отчаянием, они всё-таки переместились на кухню, и Лина торжественно вытащила из духовки противень.
— Когда ты всё успеваешь? — Для Германа это была загадка почище Лох-Несского чудовища. Сам он дома не ел почти никогда, абсолютно не умея готовить и обычно перехватывая что-нибудь на бегу.
— Так это недолго. — Лина пригладила растрепавшиеся волосы и подумала, что ну его к чёрту, этот макияж, хорошо, что не успела сделать, ему бы всё равно пришёл каюк. — А вчера я сидела в архиве, читала про дом.
— И что пишут? — Говорить с набитым ртом получалось плохо, но аппетит пересилил правила приличия.
— Да ужас что. Не пойму, как там люди жили. Это же просто ящик из досок, и всё! "Ведомственный жилой фонд СЭМЗа", блин. Знаешь, уж на что у меня эта конура неприглядная, но там... Хотя, ты же там был.
— Был... И, видимо, ещё раз побываю. — Он испытующе вперился Лине в глаза. Та немного смутилась, но взгляда не отвела. — Ты ведь что-то задумала, лисичка, я помню.
— Да. — Лина невольно сглотнула. — Если ты готов, то... пойдём.
Герман настороженно замер, настолько в голосе Лины слышалось что-то потустороннее, странное, ничего подобного он раньше не слышал. Герман видел, что ей страшно, девушка отчаянно храбрилась и всё же не отступала. Её лицо приобрело задумчивое выражение, точно мыслями она была где-то далеко, и по спине Кризберга пробежал холодок. "Что ты тут начудила, пока меня не было?" Лина же, справившись с приступом паники, уже ускакала в комнату переодеваться, и оттуда донеслось:
— Ты почистил память в телефоне?
— Ненужное казнил, гигов двадцать должно быть.
— Наверно, хватит. Только, Герман, — она высунулась из двери, — пожалуйста, не вмешивайся. Ну... если я упаду в обморок, вытащишь меня наружу. А так не мешай. Мне и без того... страшно... — Рыжая макушка скрылась в комнате.
* * *
Они снова стояли около мрачного деревянного барака с покосившимся крыльцом. Герман косился на Лину, но та уже взяла себя в руки и смотрела на дом с сумрачной решимостью. Наконец она вцепилась ему в руку и прошептала:
— Пошли.
В подъезде никого не было. Герман прислушался, но из квартиры "бегемота" не доносилось ни звука. То ли где-то пил, то ли дрых пьяным сном. Таисия Павловна тоже не показывалась, и весь дом точно окутывала недобрая стылая дымка. Герман толкнул дверь в квартиру Кипятковых, и они вошли внутрь.
Первые мгновения Лина только с приоткрытым ртом разглядывала голые стены, кровать и фотографии несчастных детей. Её била крупная дрожь, она до боли сжимала Герману руку, но назад не шла. Долго, очень долго она смотрела в выжженные глаза ребятишек, а потом, сглотнув, сказала:
— Ставь мой телефон на окно, напротив меня, свой вот сюда, чтобы было видно фото. По моей команде запустишь запись на обоих. И... не уходи никуда... пожалуйста.
Он расставил технику, дождался отмашки и встал у Лины за спиной, готовясь в случае чего ловить или силой вытаскивать на улицу. Лина осторожно села на пружинную сетку кровати и сдавленно произнесла:
— Здравствуйте, дети.
На Кризберга дыхнуло влажным, землистым холодом, словно он вглядывался в свежевыкопанную могилу. Он перевёл взгляд на кровать и замер, не в силах даже пошевелиться. Фотографии Софьи и Владимира, оторвавшись от своей стены, шустро перебирали "ножками"-ленточками пожелтевшего скотча, как пауки, перебираясь по масляной краске поближе к фото Максима. Наконец все три снимка заняли свои места на стене напротив побелевшей как мел Лины, глядя на неё прожжёнными дырами глаз.
Лина несколько минут боролась с охватившими её паникой и головокружением, горло сдавил спазм, и она не могла даже проглотить слюну. В висках литаврами ухала кровь, а перед глазами поплыло. Она судорожно схватилась за никелевый шар и прошептала севшим голосом:
— Меня зовут Лина. А это Герман. Мы из новостей. Мы пришли, чтобы... чтобы рассказать вашу историю, потому что сами вы не могли сделать это ни при жизни, ни после смерти. Я расскажу её, и те, кто бросил вас на произвол судьбы, понесут заслуженное наказание. Все те, кто годами не обращал внимания на семью в разрушающемся доме. Я знаю, почему у вас нет глаз. Если бы я видела то же, что и вы, я бы тоже их выжгла. Максим. Софья. Владимир. Я буду рассказывать вам, а вы кивайте, если всё правильно. Договорились?
Три фотографии дружно качнулись на стене.
Лина, сначала запинаясь, а потом всё более уверенно, рассказывала троим детям всё то, что запомнила из рассказа Германа в морге, всё то, что прочла о разрушающемся доме и о тех отговорках, которые преследовали её и Кризберга во время их расследования; о равнодушных органах опеки, о "заботе" завода, об участковом, поплатившемся за свою халатность и о соседе-алкоголике, осквернившем даже память о жертвах этой долгой и мучительной драмы, в конце перетёкшей в трагедию. Она говорила, а фото на стене раскачивались всё неистовей, и выжженная область увеличивалась сильнее и сильнее, чтобы с последним словом Лины вспыхнуть последним ярким пламенем умирающей свечи. На пол осыпался чистый сухой пепел. И словно поджидая этот момент, в тусклое серое окно хлынул свет от выглянувшего в первый раз за день солнца.
* * *
Герман вынес её из дома и осторожно положил на сухую траву под ёлку, туда, где они встретились первый раз. Девушка была без сознания, но пульс прощупывался и дыхание, пусть очень слабое, но всё-таки было. Он вытер вспотевший лоб. Когда фото загорелись, и Лина ничком упала на жёсткие пружины, у него впервые в жизни сердце ухнуло куда-то вглубь, как чугунный шар. Не нашарив поначалу пульс, он в ужасе подумал на мгновение, что Лина ушла вместе с этими детьми, ушла туда, откуда не возвращаются, и перед глазами поплыло. Он даже не подозревал, что это будет так больно. Кое-как взяв себя в руки, Герман всё же ощутил под пальцами слабое биение на шее и обессиленно сел на пол, привалившись к обшарпанной стене. Удалось. Невообразимо, немыслимо, но Лине это удалось, прогнать кошмары, мучившие маленьких Кипятковых, а их самих отпустить в тот самый свет, частью которого они стали, освободившись от державшего их на земле проклятия. Он вынес Лину из залитой солнцем квартиры, уложил под ёлку, а сам долго сидел молча, глядя в одну точку и бесконечно прикуривая от бычков, пока до его ушей не донёсся слабый стон.
* Хрип — запись голоса интервьюируемого по телефону или на диктофон, оформляется соответствующим титром с фотографией и регалиями, иногда с пометкой "по телефону".
Глава 17
Стон повторился, и Герман осторожно приподнял девушке голову. Её лоб покрывали крупные капли пота, кожа была неестественно бледной, а глаза запали как после тяжёлой болезни. Она снова тихо простонала, пытаясь что-то сказать, но у неё не получалось, с губ срывалось лишь тонкое поскуливание. Лицо Лины исказилось в мучительной гримасе, она ещё раз попыталась произнести хоть слово, не смогла, и по её щекам покатились слёзы.
Герман похолодел второй раз за эти несколько минут. "Только не это, господи, только не это! Не надо так... за что?.." Он вгляделся в полные муки глаза, не зная, что делать. Впервые в жизни Герман Кризберг был полностью беспомощен перед ударом судьбы. Лина всхлипнула и вдруг зашлась жутким, захлёбывающимся кашлем, выплёвывая кровь. Она корчилась в конвульсиях, тщетно закрывая лицо руками, сквозь пальцы сочились красные ручейки, и зрелище это было настолько страшным, что Герман забыл дышать. Он смотрел на содрогающуюся девушку, которая с неожиданной ловкостью выворачивалась у него из рук и кашляла, кашляла, не в силах остановиться. И вдруг всё кончилось.
Она лежала на траве, закрыв глаза, с губ стекала струйка крови, а лицо стало нежным и умиротворённым. Герман прислушался, приблизив ухо к приоткрытому рту. Дыхание почти не улавливалось, но оно было. Он отвернулся, не в силах больше смотреть на расплату. Что-то свыше устанавливало свой баланс добра и зла, оперируя холодной нечеловеческой логикой, и это что-то сейчас отбирало у него Лину, насмешливо наблюдая за его мучениями. "Seinem Schicksal kann niemand entgehen"* Он впервые подумал, что, наверно, и впрямь есть на свете нечто, неподвластное человеческому пониманию, стоящее за пределами и знаний, и чувств, и перед этим ледяным Абсолютом он был всего лишь песчинкой, крошечным кирпичиком в монументе Вечности, но песчинкой непокорной.
"Не отдам. Чем бы ты ни было, я тебе её не отдам. Я не подставлю тебе левую щёку. Или... — Он смотрел в небо, которое затягивалось чёрными грозовыми тучами, и вдруг прошептал: — Забирай меня. Тебе же неважно, кого тащить за собой. Если таковы твои правила. Забирай меня, я согласен. Только оставь Лину в покое."
Небо полыхнуло зарницей на весь горизонт, и вдруг Герман услышал тихий шёпот:
— Ты что-то сказал?
Он резко обернулся. Лина полулежала, опершись на локти и тяжело дыша, но она могла говорить! Она непонимающе смотрела на него и повторила:
— Ты сказал сейчас что-то?
— Да. — С плеч Германа упала самая большая гора из всех возможных. Он смотрел и не мог поверить, что обошлось. На этот раз обошлось. — Немного поспорил с мирозданием и, кажется, убедил.
Лина поморгала, пытаясь понять его слова, а потом всё так же шёпотом спросила:
— А там... в доме?..
— Всё кончилось. — Он внезапно сгрёб её в охапку, прижимая к себе, и тихо повторил в самое ухо: — Всё кончилось. Фотографии сгорели, а дети, видимо, смогли покинуть этот мир. По крайней мере, выглядело всё именно так. Как ты сама? С тобой сейчас такое творилось.
— Нормально... Голова кружится и горло болит. — Она дотронулась до губ и изумлённо вытаращилась, глядя на кровь.
— Ты кашляла до крови, — подтвердил Герман, — просто заходилась минут десять, не останавливаясь. А в доме... Ich habe im Еrnst gedacht, dass du gestorben bist. Ich zittere immer noch, wenn ich mich daran erinnere. — От нервного напряжения он снова машинально перешёл на родной язык.
— Ich noch lebe.** — Лина слабо улыбнулась. — Видишь, я тоже уже могу связать два слова. По самоучителю.
— Das macht nichts, ich werde dir alles beibringen, das ist doch meine Muttersprache*** — пробормотал он в сторону, до сих пор толком не придя в себя. Лина тем временем шмыгнула носом и тихо сказала:
— Знаешь, я почти ничего не помню. Только фотографии всё приближались и приближались, а потом перед глазами всё вспыхнуло, и темнота... А очнулась уже здесь.
— Я записал всё, что было, на оба телефона. Только, — Герман покачал головой, — давай всё это посмотрим как минимум завтра. Тебе надо прийти в себя и отдохнуть. Да и мне не повредит.
Дома он уложил её спать, укрыв пледом, и Лина вырубилась, едва коснувшись подушки. Он долго, минут двадцать смотрел на умиротворённое спящее лицо, прислушивался к мерному дыханию без вздохов и всхлипов, а потом опустился в то кресло, в котором уже однажды провёл ночь. Его понемногу начала отпускать липкая одурь, смешанная со страхом, он физически ощущал, как с тела волнами сходит напряжение последних часов, кошмарные воспоминания о сгорающих фото блекнут и растворяются, а потом его взгляд затуманился серой дымкой, и Герман уснул.
* * *
— Знакомься. — Герман посторонился, пропуская Лину вперёд. — Лина Трипольская из солнечногорских новостей. А это Юля, наш лучший монтажёр. Но не без придури.
— Я тебе сейчас голову о монитор разобью, — пообещала Юлия, — а с вами приятно познакомиться и посмотреть на вас вживую.
Лина заметно смутилась. Её вообще немного стесняла огромная и шумная Москва, переполненные вагоны метро, толпы снующих пешеходов, бесконечно мелькающие зелёные и жёлтые доставщики еды с огромными коробками за спиной, треск звуковой рекламы на каждом шагу и вездесущие раздатчики листовок. Не то чтобы Лина не бывала в столице, нет, пару раз в год она ездила обновить гардероб, но в последнее время до Москвы не доезжала, обходясь Зеленоградом, где было всё то же самое. В схеме метро девушка путалась, особенно когда понаоткрывали новых станций и построили МЦК, а обилие полиции на станциях её пугало. На Новокузнецкой же, где жила Юлия, и вовсе стражи порядка ходили чуть ли не взводами, и девушка взволнованно следила за их перемещениями. Некоторые вели на поводке служебных собак. Герман, усмехаясь, объяснил, что здесь неподалёку расположена Историческая мечеть, а сегодня как раз пятница.
— Но ты не переживай, нам на канал не надо, Юлька живёт на параллельной улице. Все правоверные сейчас трутся на Большой Татарской, честно говоря, задолбали уже.
Юля Лине понравилась, хотя было видно, что у Германа с ней какие-то свои давние счёты, и общались они сквозь зубы и отрывисто. Но с Линой она была вполне вежлива, предложила по-быстрому перейти на "ты" и пригласила в комнату. Там уже стоял наготове включённый компьютер с двумя мониторами, рядом лежал микрофон и открытая бутылка пива.
— Я на сухую не работаю, — пояснила Юля, — тем более, Криз говорил, у вас какие-то ужастики с трупами.
— Не корчи из себя неженку, — посоветовал Кризберг, открывая ещё две бутылки, — на тебя все теракты валятся, цунами, катастрофы и прочие падения камней с неба. И Владимир Владимирович.
Юля только зыркнула на него, сделала внушительный глоток и сообщила:
— Тебе повезло, мой в командировке, в Барнауле, открывают русско-французский культурный центр, так что можем работать хоть до утра. Текст дай.
Герман смутно припомнил, что Юлин муж работает во французском посольстве, но кем, понятия не имел, да и не интересовался. Он протянул ей ворох листов и два мобильника.
— Ещё с телефонов закачай, я раньше не успел тебе передать.
Она страдальчески сморщилась, но воткнула мобильники в компьютер и запустила закачку. Лина в это время бродила по комнате, разглядывая фотографии на стенах. Одна привлекла её внимание: роскошный зал с ослепительной хрустальной люстрой, официанты в бабочках с подносами, уставленными шампанским, кругом женщины в вечерних платьях и мужчины в строгих костюмах. В центре этого великолепия стояла Юля в изящном платье с кружевной вставкой и темноволосый мужчина с немного отрешённым выражением лица. Юля проследила за взглядом Лины.
— Это на приёме в честь юбилея пресс-атташе, мадам Тюроншо. Единственное селфи, которое нам удалось. Так, ну с телефонов я загнала, давай начитываться...
Раздался пронзительный звонок в дверь. Герман поднял бровь:
— Муж у нас в командировке, значит...
Юля снова бросила на него испепеляющий взгляд и пошла открывать. Из прихожей донеслось бурчание, потом мужской голос сказал: "У тебя же муж в командировке", и в комнату вошёл очень красивый брюнет с волнистыми волосами и странным вишнёвым оттенком карих глаз. Увидев Юлиных гостей, он ослепительно улыбнулся:
— Криз! Поверить не могу, что ты перешагнул порог квартиры этой ведьмы! Вы ж друг друга ненавидите, как гвельфы с гибеллинами. А это кто с тобой?
— Это Лина, — коротко ответил Герман, мысленно посылая Данияра ко всем чертям. Мало того, что заявился без предупреждения, приволок с собой ящик (ящик!) пива, так ещё его репутация заставила Германа здорово напрячься. Большего ловеласа, чем Невмятуллин, он в жизни не видел, Данька вполне заслуженно считался секс-символом канала и не спал только с Юлькой по причинам, оставшимся для Кризберга тайной.
Данияр пару минут изучал всех присутствующих, а потом приглашающе махнул рукой:
— Криз, пошли покурим.
Они вышли на балкон, и Данька закурил, закатив глаза.
— Герыч, ты последний, с кем я буду ссориться из-за женщины. Цыц, дай мне сказать! Я не собираюсь "тестировать" твою девушку, у меня свой кодекс чести. Я не сплю с женщинами моих друзей, а друзей у меня двое: ты и Юлькин муж. Всё. Выдохни. Я вообще понятия не имел, что у неё халтура сегодня, я первый день из отпуска, вот, проведать зашёл боевую подругу, хотел пивка накатить. Кстати, что монтируете?
— Сюжет. — Герман отвечал коротко и отрывисто. Слова Данияра его не слишком убедили. Данька же, сделав очередную затяжку, горестно задрал брови.
— Доверие, Кризберг. Побольше доверия. Ты меня сейчас оскорбил, между прочим.
— Ладно, извини. — Герман понимал, что Данияр не станет рисковать многолетней дружбой из-за новой девочки, но беда в том, что девочки на Данияра вешались сами и в больших количествах. Данька же словно прочёл его мысли.
— Мы слишком разные, Криз. А эта девочка тебя любит. Я вижу, я такие вещи хорошо вижу, натренировался уже. Не забивай себе башку всякой хернёй. Но мне кажется, она не москвичка.
— Солнечногорск, — так же коротко ответил Герман, — север области. Не Дальний Восток, конечно, но поверь: там мрак.
Данияр покивал, а потом поинтересовался:
— Так что сюда не перетащишь? Она вообще кто?
— Журналистка местного издания.
— Тем более! — Данька удивлённо покосился на товарища. — Перетаскивай к нам, и тебе лучше, и ей, чем в тамошнем Усть-Соплежуйске в газетёнке чахнуть.
— Интересно, как? — саркастически поинтересовался Герман, вытаскивая вторую сигарету. — У нас на канале, знаешь ли, с вакансиями негусто.
— Ты совсем больной? — Данияр вытаращился уже в неподдельном изумлении. — Блин, Герыч, я первый день из отпуска, и уже все редакционные новости знаю, а ты всё в своём микромире, кстати, на дворе две тысячи восемнадцатый год, а то вдруг ты не в курсе. Чё зыришь? Объясняю: "Столичный регион" не продлевает контракт с Макеевой. Только не говори, что не знаешь Макееву.
— Не знаю, — признался Герман, — я со "столичниками" дел не имею и кто у них там работает, без понятия.
Данька досадливо поморщился и махнул рукой.
— Короче, неважно. Есть у них там одна конфеточка, но скоро не будет. Июль через три дня. Короче. Звонишь Синицыну и на пальцах объясняешь, что у тебя есть на примете корреспондентка на эту вакансию. Сами они пока никого не нашли, их пока жареный петух не клюнет, не почешутся. Кстати, у тебя есть какие-нибудь её материалы?
— Да, — Кризберг открыл в телефоне сайт "Города под солнцем", — вот. Как раз на эту тему и монтируем.
Данияр внимательно прочитал статью, потом нашёл ещё несколько и одобрительно цокнул языком.
— Слог хороший, у нас и то не все так пишут. Ну и что ты теряешься? Говорю тебе: позвони Синицыну. Ты за пятнадцать лет никогда ничего не просил, он тебя не пошлёт. Тем более, что пишет она действительно нормально.
— Ты же знаешь, как у нас относятся к протеже.
— Протеже? Вот если бы я звонил, это было бы "протеже", сам знаешь, почему. А ты рабочая лошадь, ни разу себе даже прибавки не вытребовал, хотя тебя пользуют в хвост и в гриву. Короче, звони сейчас. При мне. Тоже мне, невольник чести. Ты её только приведёшь, а дальше сама. Вот если будешь за неё тексты писать и выгораживать по-всякому, вот тогда это будет протеже, и Синицын тебя за это выкинет с канала нахер. А сейчас звони.
— Я не хочу, чтобы она попала в эту чумную редакцию, ты же сам в курсе, что у них всегда аврал и полундра, а шеф просто больной.
— Тем лучше. Как плавать учат? В воду кидают и привет. Пусть начинает с низов, как положено, как мы начинали, что ты, что я. Кто прошёл школу "столичников", тому всё нипочём. И никто её в первый день в кадр совать не будет, она пишущая, сначала технику речи ставить надо, артикуляцию и всё такое. Это мы на автопилоте начитываем, а новички своего голоса в записи боятся. Так, всё. Хватит. Звони.
Герман вздохнул и достал телефон. Данияр, удостоверившись, что его друг говорит то, что надо, а не несёт чушь (любовь отнимает разум, Данияр Невмятуллин знал это лучше многих), затушил окурок и вернулся в комнату. Там Юля с Линой копались в листах текста, голубым маркером помечая синхроны. Данька выудил из ящика бутылку и с хлопком открыл. Юля покосилась на него и фыркнула:
— Твои верноподданнические чувства аж глаз режут.
Лина удивлённо повернулась. Данияр пил какое-то импортное пиво незнакомой ей марки. Юля со смешком пояснила:
— Он политический обозреватель.
— И что? — не поняла Лина.
— Это Радебергер. Любимое пиво нашего президента. У Даньки уже рефлекс. Скоро часы станет носить на правой руке.
— Вы работайте, — посоветовал Данияр, ничуть не смутившись, — время деньги. И времени у вас мало.
— Это ещё почему? — прищурилась Юля.
— Потому что я так сказал. И советую мне верить. Что-то Криз там совсем заглох. — Он вытянул шею, а потом удовлетворённо сообщил: — А, нет. Лёд тронулся. Лина, ты бы зашла на балкон, вам срочно надо поговорить.
Лина удивлённо встала со стула как раз в тот момент, когда Герман высунулся из балкона и крикнул:
— Лин, на секунду зайди!
Девушка бросила недоверчивый взгляд на Данияра и закрыла за собой балконную дверь.
* * *
В четыре часа ночи Юлька откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Под столом валялось несчётное количество пустых бутылок. Данияр уже ушёл, заявив, что в полночь у него романтическая встреча с очередной девушкой, растаявшей от его знаменитого прищура, Лина свернулась клубочком в кресле и тихо вздыхала во сне, а Герман с Юлей доклеивали репортаж о страшном происшествии в Солнечногорске. Влепив копирайт, Юля призналась:
— Если бы я тебя не знала десять лет, я решила, что ты кукухой поехал. Ты уверен, что эту жуть надо было вклеивать?
— Надо было, — Герман зевнул во весь рот, — потому что это то, из-за чего я всё это затеял. И из-за чего Лина чуть не умерла.
— П...ц. — Юля нашарила в ящике последнюю бутылку и с чувством приложилась к горлышку. — Я много чего видела в жизни, но такое... И ведь не монтаж, я любой эффект на раз вижу, а это не монтаж... Не знаю, Гер... Я не упёртый материалист, я многое допускаю, в конце концов, я работаю с Данькой. — Герман непонимающе нахмурился. Она продолжала, делая большие глотки: — Хорошо, что выходные. Напьюсь сегодня.
— Так ты уже.
— Это допинг, — отмахнулась она, — а мне ещё надо всё забыть, это же твоё первое условие, помнишь? А за Даньку не переживай, он в своей жизни с таким запредельным ужасом сталкивался, что его никакими фотографиями не пробьёшь, тут уж ты мне поверь. Он будет молчать. А вот за твою девушку я опасаюсь. После такого головы и впрямь могут полететь. Как бы её не подкараулили в тёмном переулке.
— Не подкараулят, — ответил Герман, — за это я лично отвечаю. Тем более, маховик я уже запустил.
— Ты о чём? — не поняла Юля.
— Завтра сунься в этот солнечногорский портал. Если мы всё сделали правильно, город ждут перемены.
Она кивнула, допила пиво и уронила голову на руки. Через минуту она уже спала, положив локти на клавиатуру. Герман повертел головой, пытаясь понять, куда приткнуться ему, и в итоге вырубился на стуле, где сидел, вытянув ноги и запрокинув голову. Он был как выжатый лимон, репортаж вытянул из него все силы, и всё же Герман Кризберг спал спокойно, не боясь ночных кошмаров и видений. Эту главу своей истории он закрыл, а в кресле, поджав ноги к груди и положив голову на колени, видела десятый сон его новая жизнь.
* — От судьбы не уйдёшь (нем.)
** — Я всерьёз думал, что ты умерла. До сих пор колотит, как вспомню.
— Кажется, живая. (нем., вторая фраза с ошибкой)
*** — Ничего, я тебя всему научу, все-таки это мой родной язык. (нем.)
Эпилог
— Девяносто шесть тысяч просмотров! — Лина, открыв рот, смотрела на цифры под видеорепортажем. — Девяносто шесть, Герман! Да у нас в городе всего пятьдесят две.
— Ну, наверно, вместе с районом и сотка наберётся, — Герман запустил повторное воспроизведение, — но внушает, надо признать. Твой бенефис удался на все сто. Как бы тебя после этого твой Андрей Саныч не приковал к батарее, чтобы в Москву не сбежала.
— На то и бенефис, — Лина лукаво стрельнула глазами, — это же как прощальный поклон в театре. Под бурные аплодисменты и красно-белые букеты. "Город под солнцем" уж как-нибудь переживёт мой побег.
— Завтра первое июля. — Он покрепче обнял девушку и поцеловал её в висок. — Не боишься?
— Покорять Москву? — Лина тихо рассмеялась. — Боюсь. Но у меня же есть ты. И твои друзья. Уж как-нибудь вытащите утопающую.
— Тебя утопишь, — пробормотал Кризберг, — ты смогла то, на что я никогда не решился бы. О, а вот и то, о чём я говорил!
Он обновил страницу "Города под солнцем" и в колонке экстренных новостей прочитал:
"Солнечногорская городская прокуратура возбудила проверку в отношении отдела опеки и попечительства Солнечногорского района Московской области в связи с выявленными случаями ненадлежащего исполнения сотрудниками своих должностных обязанностей. Ведётся следствие."
И чуть ниже мигала другая новость, уже без пометки "срочно", но тоже свежая:
"Администрацией города принято решение о сносе ветхого жилья по улице Крупской в ближайшие три месяца".
Примечание: полностью отредактированная версия с нормальной немецкой речью без точек с запятой вместо букв здесь: https://author.today/work/25899