Жил-был открытый человек.
Не как открытая книга, а как дом без дверей.
При виде откровенно зияющего входа, в людях загорался зеленый огонек любопытства... им слышался зов томящейся подноготной.
Они входили… и расспрашивали.
А он слишком откровенно рассказывал, не понимая, что он рассказывает слишком откровенно.
Люди заглядывали в шкаф и под кровать…
находили "следы" типичных драм и анекдотов
и журили человека за половодье чувств, пустоту холодильника, глупость, брошенность и одиночество.
Выуживая из грязного белья ключевые приметы "неудачника", они сочувствовали, посмеивались и поплевывали от жалости и презрения… а потом всегда возвращались за подробностями.
И открытый человек выкладывал всё откровенно, деталька к детальке, с аптекарской точностью и упоением... не понимая, что кое о чём человек может и умолчать.
Он с ходу выкладывал всё: душевные муки, непогашенные счета, неразрешимые проблемы, эмоциональную неустойчивость…
Люди уже знали о нем много неприглядных подробностей, и каждый предпочитал, чтобы никто не знал, что он знает... никто не хотел, чтобы другой подумал, что он с этим малахольным на короткой ноге, и, столкнувшись с ним в людном месте, торопился унести ноги.
Своей душевной вывернутостью и мгновенным обстоятельным откликом на крохотный интерес он вызывал смешанное чувство жалости и вины, от которого хочется отряхнуться.
И всё-таки он настал - день, когда откровение милейшей дамы, брошенное наспех в фойе кинотеатра, заставило открытого человека сделать истинное открытие: люди, ведущие с ним наедине откровенные разговоры, избегали его в публичных местах.
- Какое наше знакомство? Шапочное! - шептала дама вполоборота. - А вы душу перед всеми выворачиваете. Как-то даже обидно, и стыдно за вас. - Нервно произнесла она, демонстрируя нетерпеливое желание отойти.
Незнакомое ранее чувство обиды поднялось из каких-то его низин, удивляя открытого человека своей болезненностью. Его короткий, безвольный подбородок стал подрагивать, а ноздри чуть загнутого носа беспомощно раздувались от каждого вздоха.
- Вы же сами спрашивали… а я ни одного слова неправды... - мямлил он.
- Но нельзя же рассказывать о себе такое... - дама запнулась, подбирая слова, - ...такое откровенно лишнее!
Боль накрыла его, как сачком накрывает кузнечика. Открытый человек ясно обнаружил роковое свое бессилие - и своё, и того кузнечика, и любой другой твари... - праведное бессилие перед сачком.
Повседневность вдруг показалась ему полной трагического отчуждения, одиночества и какой-то неподлинности. Он подумал, что в нем уже нет внутренней жизни, внутренней тайны нет больше совсем.
"Откровенно лишнее", - повторил он про себя. - "Слово не воробей,вылетит - не поймаешь. А он выпускал, он всем словам давал улететь... и не ловил… а его поймали... и не выпустят, не выпустят… мир, - думал он, - странное место, наполненное смыслом и совершенно бессмысленное в одно и то же время".
Незаметно смятение от разноликости жизни перетекло в спасительное удивление, отчего он почти успокоился, и гул бьющихся крыльев в его голове стих - слова смиренно сложили крылья, - и он отчетливо услышал, как, скрипнув на петлях, закрылась какая-то дверь.