"Ни одна мать к такому хорошо не отнесется. Моя мать, Умисат, тоже. Я пытался ей объяснить, что был приказ..." Салман Радуев, из интервью.
Рассказывая историю о любви и смерти, я отдаю себе отчёт в том, что эта история запросто сделает подобные искания ещё бессмысленнее, ещё ярче, ещё компактнее. Обе иконы, влекущие вечно юных искателей истины, безусловно важны, однако истина проста. И она настолько окружает искателей, что становится им даже противна. Но, согласитесь, и любовь и смерть меркнут на фоне вопросов более глобальных. "Зачем? Почему? Откуда? Куда?" Что именно заставляет людей в глобальном плане мериться фаллосами и развязывать войны? Голод? Упадок экономики? Лень? Невежество? Отсутствие чего-то доброго-вечного? Думаю, однозначного ответа просто нет. Посему, нижеследующее повествование, окрашенное с первого взгляда необычными образами, является лишь субъективным результатом нескольких лет наблюдений. Никаких ответов.
Ангелы любят дождь. Они любят прижаться огненными щеками к прохладе оконного стекла и смотреть на то, как капли сползают вниз, собираясь в ручейки. Но когда поблизости нет комнат, чтобы укрыться от ливня, ангелы недовольно прячутся от воды. Вода может растворить и без того бестелесных ангелов. Убить не убьёт, но собрать потом ангела воедино не представляется никакой возможности. Вот и теперь шёл дождь, и пара капризных ангелов жалась друг к другу, а заодно и к старой кирпичной стене. На стене детской неуверенной рукой были нарисованы огромный разноцветный фаллос и не менее пёстрая вагина, что, однако, нисколько не смущало хрупких ангелов. Помимо ангелов, около стены под небольшим ржавым навесом стояла босая Клара, сжимая в слегка подрагивающих от холода кулачках вымокший и, наверное, больше уже никогда не смеющий зазвучать так же звонко как раньше, кларнет.
Вчера внутри Клары кто-то зажёг свечу. Клара не успела заметить кто – всё произошло очень быстро. Слабый, маленький, беззащитный огонёк. Кларе просто понадобилось немного света, чтобы протереть пыль с души. Ведь на самом деле Кларе уже много-много лет и не удивительно, что самая дальняя и тёмная часть её души запылилась, а наводить порядок в собственной душе, да ещё и без света – страшновато. И видимо кто-то услышал Кларины молитвы и зажёг внутри неё свечу. На свет этой свечи и стали слетаться ангелы.
Первым делом, сразу после того, как в голове воцарился порядок, Клара побежала к Карлу, чтобы поделиться с ним ясностью мысли. Карла не оказалось дома, и пока Клара ждала его, её взгляд упал на странный предмет. Он выглядел так красиво и необычно, что у Клары перехватило дух. Это был новёхонький бассетгорн. Не долго думая, Клара схватила кларнет и уже через тридцать секунд беззаботно шлёпала по булыжной мостовой в сторону киргизской границы. Начался дождь. Промокнув, Клара решила переждать его на заброшенной стройке. И как раз вовремя, ибо увязавшиеся за Кларой ангелы уже начали потихоньку таять от мутноватой воды, а нежный музыкальный инструмент вообще успел подхватить воспаление лёгких.
У Карла хранился кларнет, сломанный клоун и хирургический скальпель. Ледяной скальпель, отполированный настолько идеально, что отражения на его поверхности казались реальнее оригиналов. Сломанный клоун в выцветшей распашонке. И звонкий кларнет. Больше у него ничего не было. Да и откуда взяться имуществу у сироты. Родителей Карл не помнил, с приюта бежал и долго скитался, пока наконец его не разыскала старая тётка. То ли от радости, то ли от горя, но нашедшая племянника тётушка вскоре приказала долго жить. Именно она и оставила Карлу в наследство скальпель и кларнет. Клоуна же Карл нашёл в мусорном ящике. Клоун был сломан и пытался что-то хрипеть. Карл не смог пройти мимо этого душераздирающего зрелища и забрал клоуна домой.
Когда бассетгорн пропал, Карл взял скальпель и принялся аккуратно вырезать клоуну лицо, но отсутствие сексуальной энергии давало о себе знать и лицо получалось грустным. Как и в случае с кларнетом, в пропаже сексуальной энергии Карла была виновата Клара. Сама того не желая, она лишила Карла всяческих сил. Как некоторые из женщин, Клара часто увиливала от сексуальных отношений. То голова у неё болит, то менструация, то усталость... От отношений же с другими самками своего вида Карла какое-то время останавливало острое чувство Клариного превосходства над оными, и совсем непонятно кому из них двоих это чувство на самом деле принадлежало. Оставшись невостребованной, сексуальная энергия Карла вскоре иссякла совсем. И лишь встретив истеричку Лерочку Карл вновь оживился. Однако, для того, чтобы разобраться в этих достаточно сложных процессах, необходимо проследить за отношениями Карла и Клары с самого начала.
Познакомились они в автобусе № 153. Клара ехала на работу и поначалу не заметила Карла, потому как была занята разглядыванием причудливых капель грязи на носках своих замшевых сапог. Карл же, напротив, был абсолютно свободен и просто нарезал круги по городу, наблюдая за городской суетой. Заметив Клару, Карл молча подошёл к ней и понюхал воротник её пальто. В ответ Клара улыбнулась и лизнула Карла в нос. Пассажиры автобуса зааплодировали, и Карл с Кларой принялись раздевать друг друга.
Клара моментально забыла про работу и про свои замшевые сапоги и отправилась с Карлом сочинять театральную пьесу, в которой было начало и был конец, но не было середины. Пьесу ребята назвали "Бес Зередины". Позже она имела ошеломительный успех у зрителя и собирала аншлаги в течении трёх с половиной лет. Однако чуть позже единственный актёр, задействованный в постановке и игравший единственного персонажа – Зередину, скончался от чрезмерного злоупотребления алкоголем и в знак уважения к гению актёра последний спектакль прошёл в кромешной тьме, и при полной тишине. Позднее собрался оркестр из таких известных рок-групп, как "Быдлс", "Троллинг Стон", "Стальные баурсаки", "Гурии Гурджиева" и других, менее известных. Музыканты положили сюжет этой замечательной пьесы на музыку и тоже какое-то время пользовались успехом. Но это уже совсем другая история.
Поначалу Кларе и Карлу было очень интересно друг с другом. Влюблённые расставались лишь когда вечер пронзал горизонт узкими длинными тенями, которые уже готовы были слиться в одно целое и укрыть город тишиной ночи. И не успевала ещё испариться роса, как они бежали друг к другу, чтобы обсудить сны.
Таинственный, как призрак офицера Люфтваффе, что бродит в грозу по влажным тротуарам ночного Берлина, Карл возвращался домой после прогулок с Кларой. Ему казалось, что вместо головы у него клубок из кожаных ремешков. Примерно такой ремешок обязательно должен был бы быть у отца, чтобы носить на нём компас или часы.
Отец Карла работал антропологом. В 1935 году он защитил диссертацию, благодаря открытию гвинейского племени, состоящего из восьми человек. Основой религии этого племени было поклонение личинке овода. Священная плотоядная личинка запускалась под кожу младенцу. Она жила там ни в чём не нуждаясь. Причём с помощью инъекций состоящих из трав, ритуального пепла и кала животных, сильно тормозилось развитие личинки во взрослую особь. Таким образом, она оставалась личинкой десятки лет. Если верить легендам этого племени, существовали подкожные личинки овода, чей возраст достигал несколько сотен лет. В таком случае, после смерти донора личинок пересаживали в новорожденных адептов этой странной религии. Однако, уже в 1936 году отец Карла трагически погиб при невыясненных обстоятельствах. Карл никогда не видел отца.
ночь опустила вуаль тумана
на бледное лицо
луны
тонкими прохладными пальцами
нервно
теребит верхушки деревьев
в глубокой медитации
в полном отсутствии мыслей
зрительных образов
и
каких-либо ощущений вообще
в трепетном полусне без сновидений
являясь частью Бездны
включая в себя бесконечность
радуясь навзрыд
размахивая слабыми руками
бегущая сквозь облако
обволакивающая
растворяющая
священная
ночь
Карл лежал на спине, веки его слегка подрагивали, пульс нитевидный, Карл почти не дышал. Когда в комнату вошёл экстремист Тимофей, Карл не сразу заметил его. Тимофей работал на фабрике "Раъно и сыновья". Что именно производила сия фабрика, никто точно не знал. Тимофей же занимался там тем, что протягивал разноцветные нити от стены к стене. Эти нитки наматывались на бронзовые катушки. И когда на катушке не оставалось места, раздавался гудок. По гудку Тимофей менял местами пустую катушку и катушку с нитью. Переключал ржавый тумблер и процесс начинался заново. С Карлом они дружили с детства, и эта дружба не раз помогала обоим справиться с тяготами жизни.
Реальность свернулась в тугую спираль и, пошатываясь, нависла над беззащитными мечтами мертворожденных детей. На упругом, немного узловатом, колючем стебле величественно закачался пурпурный цветок. На этом цветке, подрагивая, возлежал пластилиновый человечек. Сон кобры, смерть времени. Пластилиновый человек громко вскрикнул, и воздух моментально наполнился морской пеной. Человек корчился в судорогах смеха, а пена лилась и лилась из разверзнутого рта. Вскоре весь мир наполнился клочьями пены. Как будто огромная книга захлопнулась, подняв облако едкой пыли.
"Сон кобры! Смерть времени!" – закричал Тимофей, но Карл не понимал слов. Ему казалось, что буквы существуют отдельно друг от друга. Они хрустящими рубинами рассыпались по комнате и сложились в совсем другую фразу. Она гласила: "Карловы вары – место для крадущихся карликов"
Когда случилась война, Йохансон Шрайнек сидел в комнате и смотрел на то, как распухает лицо Мастера Ий Суса Кре. Лицо заполнило уже почти всю комнату. Оно росло на глазах и пузырилось. Местами оно покрывалось трещинами и из них выползали диковинные существа. Кисти рук Йохансона превратились в пауков и сбежали от него. Поэтому он был беспомощен пред Лийцом Кре. Товарищей рядом с ним в этот страшный момент не было. А одному и жить, и умирать – бессмысленно.
Кабриолет, весело урча, ехал мимо сосен и гор. Мимо раскидистых, роскошных сосен и кристальных гор. От этого сияния рассудок покрывался мокрым дымчатым полиэтиленом, и в жилах оживали древние звери, а барышни прижимались к кавалерам. Светало.
Экстремист Тимофей был из клана странствующих и обездоленных, но немного всё-таки и воинственным героем. Долгое время он возглавлял подпольную организацию «Лилии и лилипуты», но в один прекрасный момент он покинул свой пост и вернулся на родину. В его голове и по сей день слышны голоса древних рептилий и саблезубых млекопитающих. "Эдель, Эдель!" – поют они загробными голосами, посещая сны Тимофея.
Тучи стали похожи на разноцветные детальки конструктора "Лего" и город превратился в тигра. По городу бежит экстремист Тимофей. Жемчужинки пота украшают мудрый лоб, жилка на виске пульсирует в такт шагам. Новёхонький автомат приятно тяготит натруженную руку бойца. Сам Дьявол весело подмигивает террористу. Глаза же Тимофея пусты. Но если присмотреться, можно увидеть, что на дне расширенных адреналином зрачков, каменной глыбой, лежит вера в рай полный гурий и сказочных яств. Лишь от одной только мысли о неисчерпаемой роскоши рая, чресла наливаются кровью, а рот наполняется слюной. "Эдель, Эдель" – хрипят пересохшие губы. Подрагивают на ветру косматые брови. Ветер, заблудившись в пыльной чалме, вторит священной песне – "Эдель, Эдель"
Карл заплыл на середину неторопливой реки, перевернулся на спину и раскинул руки. Звёзды дышали прохладой и отражались в зеркале водной глади. Карлу казалось, что стоит он в светлом храме, в котором нет ни икон, нет ни имён. Карлу казалось, что он умён. В самом центре мирового леса. Бывший повеса. В омытом акварелью священных дождей, склепе человеческих надежд. Где принято танцевать без одежд. Внутри божества. Являясь божеством. Раскидывая смех и счастье. Являясь смехом и счастьем. Вдох. Выдох.
В засушливых саманных домах Египта. Скорпионы по стенам. Скарабеи на полу. Танцуют твист. Молча вращают планеты. Эдель. Огнедышащий коктейль. Апостол славной тюрьмы человечества. Креолин. Пандемии господин. Инструментами страха прошлогодний лист инквизиций пытает современное счастье. Лишь осеннее ненастье дарит мнимую прохладу домам Египта. Ангелы любят дождь. Они любят прижаться огненными щеками к прохладе оконного стекла и смотреть на то, как капли сползают вниз, собираясь в ручейки. Но когда поблизости нет комнат, чтобы укрыться от ливня, ангелы недовольно прячутся от воды. Жизнь мелькнула. Смерть. Одномоментно. Отражается в грустном и густом, немного уставшем небе.
Нет больше ничего. Всё уничтожено. Остался лишь посмертный рай. Ты готов уничтожить живое ради посмертных яств? Твой бог создал лишь смерть. Эдель. Эдель. Эдель. Вердикт. Слишком много тварей. Слишком бесконечно творение. И ручейки голодной слюны собираются в селевые потоки.
Нет больше ни Клары, ни Карла, на Кларнета. И тот корнет давно издох. Лишь клуб трёх "К" глумливо клубится над прахом любви, жизни и рождения. Всё прогорело. Заупокойную поют. И на пепелище найден лишь хорошо прожаренный фрагмент человеческой грудинки. Не слышно больше рассветов, нет больше пламени дыхания. И в этом супе громом поперхнулся сам Перун. Вдруг зазевался Зевс. И остальные боги стыдливо отвернулись от убийств, причиной коим были лишь продавшие души демонам животные провозгласившие себя равными им, богам. Так видел этот пантеон сухопутный верблюд пустынь, медленно обгладывая перекати поле. Бог дал, Бог взял. Свинья сожрала. Маразм вновь торжествует в пустых и несчастных черепных коробках. И пуская слюну раскачиваются старцы в рваных балахонах. Поются песни, пишутся книги и сочиняется новая ложь, про то, что где-то, но не здесь, спрятался рай. И если будешь послушен, этот рай ждёт тебя. Но не сейчас. Страдай. А иначе не отличить, где рай, а где нет. Попадёшь иначе в рай и не поймёшь этого. Сразу бардак, скандал и вся божественная иерархия развалится, покрывшись слюной голодных рабов. А строилась она множество веков. Пот, кровь и слёзы в строительстве этой иерархии. Боль в основе этого рая. И развалить его очень легко, просто попав туда и не поняв, как же бывает блаженно и хорошо, просто когда нет страданий.
Замшелый мрак комнаты. На фоне чуть видимого в темноте окна, почти невидимый силуэт. Если бы не дрожь, он полностью слился бы с молчаливыми тенями, которые захватили эту комнату в плен пару часов назад. В комнате же напротив слышались голоса, звон посуды, смех. Особенно ярко плясал по стенам тишины вальяжный баритон расхваливающий прелести жизни. Голоса ещё можно было терпеть. Но с комнаты напротив шёл запах. Запах жаренного мяса. Елена Петровна залихватски жарила котлеты. Дым наполнял лёгкие. Голода уже не было. Просто хотелось жить. И мерещилось. В дыму нельзя было рассмотреть призрачных, полупрозрачных лиц, а по ту сторону окна корчилась холодная тьма. Эта тьма сгущалась в образы, превращая окно в телевизор. Лицо Елены Петровны расплылось вдруг, и превратилось в пытающуюся подгореть котлету. Она, извиваясь, скворчала на сковородке. Дебелые щёки покрывались румянцем и тотчас коричневели. Хотелось съесть лицо Елены Петровны. Огромная тарелка вплыла в комнату и тумана стало поменьше. Слева тускло блестела мельхиором вилка, справа звонко левитировал нож. В центре тарелки аккуратно уложен лик Елены Петровны в обрамлении золотистой картошки. Он слегка полит оливковым маслом и потому кажется нереальным. Неподвижный образ украшен пантомимой сельдерея, яшмой болгарского перца и мозаикой слегка поджаренного лучка. Веточка базилика игриво покачивается в самом центре блюда. В общем букете чувствуется лёгкий аромат кориандра. И свежеиспечённый хлеб таинственно улыбнулся из-за причудливого дерева. И лицо Елены Петровны превратилось в лицо Бенито Муссолини. Подмигнув, оно просто растаяло. И тысячи насекомых разбежались саранчой по зреющим колосьям. Просто стало темно.
Большой Одомашненный Волк боялся. Боялся всего. Боялся, что жизнь закончится. Боялся жизни. Боялся опоздать. Боялся успеть слишком много. И этот страх заставил его продолжить линию отца и заступить на руководящую должность в одной из очень перспективных политических партий. Он быстро научился лгать и изворачиваться. В итоге он возглавил эту партию и привёл её к превосходству над остальными партиями, ослабленного вечными междоусобицами, вымышленного государства Кориандр. Егор Ильич верой и правдой служил волколаку. Портрет оборотня висел в кабинете Егора Ильича и часто испытывал лобызания потных рук суетливо стирающих пыль со стального взгляда. Приходилось портрету и разглядывать приседания просителей, и наблюдать за истошными унижениями холёных женщин, и лицезреть важно вальяжных гостей. Однако чаще всего портрет наблюдал за ленивыми мухами путешествующими по коже дивана, стоящего напротив. Егор Ильич упивался своей иллюзией власти. Он понимал, что в любой момент оборотни придут за ним и слабое сердце его выстукивало прерывистые ритмы отчаяния. И в то же время он, поддерживаемый толпой зомби, мог творить бесчинства в вверенной ему ведомости. Но, не всё так плохо, уважаемый читатель, помимо Большого Одомашненного Волка существует и Волк Не Имеющий Границ. О нём и пойдёт речь далее. Вечно живой Карл ехал на жёлтом игрушечном тракторе по бескрайним лесам вселенной. Трактор был ярким, Карл смеялся. Злые охотники не сумели поймать дикого зверя в капкан. Лишь петля на шее душила и заставляла бежать в колючую лесную чащу. Карлу удалось догнать мечущееся животное и даже снять с него остатки неудачливого капкана. Удивившись жадности глупых охотников, Карл возвращался к своему трактору, но что-то непреодолимое заставило его остановиться. Карл замер и прислушался. Однако лесная тишина лишь весело подмигнула ему флейтами птиц и цимбалами цикад. Но резко обернувшись Карл увидел огромного волка. Рядом с ним суетился маленький белый кролик. Волк пристально посмотрел на Карла и в его, ничего не выражающем, взгляде хищника промелькнула искра понимания. Затем он развернулся и скрылся в лесу.
В зеленоватом свете полупустого кафе. В самом углу. Столик. Пепельница взорвалась миллионами окурков. Часть вывалилась на грязный стол. Клара длинными, дрожащими, успевшими слегка пожелтеть пальцами достаёт сигарету. Нервно чиркает спичкой. Спичка ломается. Клара высыпает весь коробок на стол. Берёт спичку. Прикуривает. Жадно затягивается. Рассеянно смотрит в мутное окно. Делает ещё одну быструю затяжку. Тушит сигарету. Берёт новую. Чиркает спичкой. Тушит сигарету. Берёт ещё одну. Тушит. Спичка. Две затяжки. Пепельница. Спичка. Пепельница. Пальцы. Сигарета. Глаза. Спичка. Сетчатка. Никотин. Дрожь. Огонь. Пальцы.
Циклоп упал с раскидистой ветки старой чинары. Муравьи разбежались, испугавшись шума. Два старых матроса досчитали до десяти и захлопали в ладоши. Метрополитен распахнул свои ветреные двери и пёстрое облако стрекоз выпорхнуло из трещины в земле. Небо развалилось. Стайка диких гусей превратилась в коридоры ведущие вглубь муравейника. В тишине, в пустоте. Там, где нет даже тьмы. Между всех миров, всех времён, всех состояний. Сначала точка. Невыносимая концентрация. Прислонившись невидимой трубой, что на пару сантиметров от позвоночника. Человек соткан из тонких разноцветных молний. Когда встречаются цветы земли и дожди неба, происходит рождение новых дней. Река текущая снизу вверх встречается с рекой падающей с неба, образуя сверкающие водовороты. Лучезарные младенцы новых кладбищ пьют млечный путь, грызут кольца Сатурна. Тёплое тропическое море. Исчезают мысли. Столбы проносятся мимо окна. Лучи солнца устремились в открытое окно. И вибрация мотора становится теплее. Густые облака наполняют голову. Как-будто в детстве шлёпая по лужам. Прямоугольная тень подпрыгивает на кочках. Столбы ритмичны. Ритмичны люди. Ритмичны дома. Там, где нет даже тьмы. Циклоп отряхнул джинсы и подмигнул муравьям. Автобус ехал насквозь.
Карл неторопливо шёл по городу и вдруг ему показалось, что он нырнул под воду. А потом вынырнул. Раз, два, три, четыре, пять. Стоять. Руки повисли. Медленно. Ритмичны люди. Раз, два, три, четыре, пять. Ярче сны. Ни дать, ни взять. Раз, два, три, четыре, пять. Не передать спокойствия гордых вершин. Отдалённый танец машин. Раз, два, три, четыре, пять. Время повернётся вспять. Исчезают мысли. Раз, два, три, четыре, пять. Тихо в теле – легче спать. Тёплое тропическое море. Ярким пламенем ослепило. Прямо в коридоре. Навстречу крейсеру Авроре. Пробудило. И забыло. В пустоте теста не находит места. В полуночи тихих шагов. Изловчился многорукий из Богов. Масон патиссона не прогневит. Сапог лисёнка не похитит. Схватил тогда песочный человек водостойкий рупор. И гаркнет, называя именем Эдель. Острыми зубами ангела грызущая близорукость мечты. Налегке. Навстречу ветеринар с походной сумкой. Снова решив сначала стать мертвецом. Но ожил в лоскутах добытого дня и временем чист. Прямо сейчас. И уже хорошо. Играя в игру, просто выворачивая ураганы наизнанку, чтобы звезда зажглась в окулярах. И каждое слово превратится вдруг в дорогу. Рядом с фантасмагорией колдунов. Глаза закрылись, открылись. Пробуждение. Бог заставляющий своих детей страдать – мёртвый бог. Бог заставляющий своих детей убивать – мёртвый бог. Бог обрекающий своих детей на голод – мёртвый бог. Живой бог создаёт для счастья. Мёртвый бог для страха и церковных утех.
На ярких витринах ликовали красиво разложенные организмы. Некоторые были аккуратно упакованы, некоторые лежали россыпью. В пиджаках – чуть подороже. В трениках, разумеется, дешевле. Аккуратные галстуки. Дивные пальто. Шёлковые юбочки. Спортивные костюмы. Всех возрастов. Пожилые, сморщенные, в отделе для гурманов. Свежайшие поближе к кассе. Нервные в кителях. Спокойные в балахонах. Искрящиеся изяществом упаковки. Шуршащие застывшими улыбками. Немного просроченные, в норковых шапках. По акции можно купить дешевле. Свежемороженые и консервированные. Прилавки ломятся от тел. У входа в человеческий супермаркет нерешительно переминался с ноги на ногу Тимофей. Нет, он не собирался ничего покупать. Да и денег у него совсем не было.
Священнослужитель Иероним (в миру, Степан Никитич) был потомком египетских жрецов и суфийских муфтиев. Супруга его, Елена Петровна, ранее принадлежала к дворянской знати Букингемского дворца. Они были идеальной парой. Иероним неплохо зарабатывал, особенно во время заутренней молитвы. У Елены Петровны же было весьма нескромное приданное. Вечером, по своему обыкновению, Елена Петровна жарила котлеты, а Степан, ел и рассказывал анекдоты из церковной жизни. Их пухлые дети суетились у ног и тайком воровали котлеты прямо со сковородки. Мечтательно пережёвывая жаренное мясо, Иероним утирался лоснящимся рукавом и в шутку прикрикивал на своих домочадцев. В ответ полные руки его супруги начинали суетится, а дети, крича набитыми ртами, разбегались кто куда.
Гордые профили гор – лишь силуэты в безмолвии пыльного вечера. Клыкастые пещеры застыли в крике. Слюна, мешаясь с грязью, несётся по склонам. Сминая всё на своём пути. Раскидывая огромные валуны и унося щепки домов. Выворачивая с корнем деревья. Сдирая с равнин скальпы посевов. Раскидывая кегли городов. С шипением растворяя планету. Пережёвывая собственный голод. Мгновенно. Без предупреждения.
Егор Ильич Анухин был родом из весьма небогатой, но большой провинциальной семьи. Вдохновлённый подвигом во имя науки, он по совершеннолетию отправился в столицу. От природы живой и гибкий ум позволил Егору без труда поступить в столичный университет. И потянулись томительные будни учёбы. С утра до вечера Егор Ильич корпел над фолиантами, долгими же вечерами предавался размышлениям и мастурбации. Будучи юношей стеснительным, он не имел друзей и практически ни с кем не общался. Лишь во время каникул приезжая в родную деревню, он имел некоторое подобие общения. Егор смотрел свысока на своих братьев и сестёр и на ходу придумывал поразительные истории из своей роскошной столичной жизни. Затем Анухин возвращался в университет. И так из года в год. Пока в общежитии Егор Ильич Анухин не познакомился со Степаном Никитичем Гориборцевым. Степан учился в столичной семинарии, а в общежитие наведывался тайком испить водочки и погалдеть со студентами.
Убийство в почёте, если убьёшь соседа. Любовь порочна, если не платишь десятины. Ад ужасен. Рай беспечен. Разделяй и властвуй. Будь смирен. Подчиняйся. Будь патриотом. Работай. Плати налоги. Живи. Размножайся. Верь. Слепо. Соответствуй. Больше двух не собираться. Ни шагу за ограду. Будь как все, не высовывайся. Обеспечь духовенство и знать роскошью и достатком. Стране нужен уголь. Будь предан. Потерпи, на том свете будет лучше. Бог любит тебя. Бог тебя испытывает. Не забудь о пожертвованиях. Работай молча. Не смей думать. Не пытайся говорить. Люби свою страну. Ненавидь других. Купи икону. Продай душу. Смирение. Покорность. Вера. Любовь. Ненависть.
Но вернёмся к Карлу и Кларе. "Какое же отношение к ним имеют церковник и чиновник?" – полюбопытствует нетерпеливый читатель. И будет абсолютно прав. Пора бы раскрыть их секретную связь. Дело в том, что все четверо посещали самую закрытую и таинственную из масонских лож. Именно они и готовили тот самый печально известный всемирный заговор. Они назначали президентов. Они внушали королеве Англии, что ей говорить за завтраком, а что за обедом. Они лично допрашивали инопланетных захватчиков в своих секретных лабораториях. Прежде, чем принять решение, все спецслужбы мира обязаны были советоваться с нашей неуловимой четвёркой. Однако, это нисколько не сглаживало того кровожадного хаоса, который творился и творится в высших эшелонах власти по всему миру.
Клара, удобно устроившись на коленях у Тимофея, рассматривала затейливый узор на ковре. "Запомни, Кларочка, зервак – это сердце плова", поучительно пробубнил Тимофей. "А что тогда у плова лёгкие?" – озорно спросила Клара. "А лёгкие плова – это священный месяц Рамадан", с тем же отсутствием интонаций ответил ей пожилой террорист. Всё ещё завороженная узорами ковра, Клара пробормотала: "Дядя Тимофей, дядя Тимофей, а почему у мух такие зелёные глаза?" Тимофей молча смахнул с морщинистой щеки слезу и отвернулся. "Дядя Тимофей, что с вами?" – Клара попыталась повернуть к себе голову Тимофея, но у неё ничего не вышло...
Лицо Карла исказилось внезапной болью. Да так и застыло навечно. Как застыли и обескровленные руки. Руки обнимающие Клару, в попытке защитить. Их изуродованные тела погребены под тысячами других. Глаза без движения. Пальцы застыли, навсегда сплетены. Нерешительно переминался с ноги на ногу. Теперь нет ног. Мечтательно пережёвывая жаренное мясо. Фрагменты тел. Застыли в крике. Чиркает спичкой. На фоне чуть видимого в темноте окна, почти невидимый силуэт. Лицо Бенито Муссолини. Жемчужины пота украшают мудрый лоб, жилка на виске пульсирует. Эдель. Эдель. Эдель. Не сумели поймать дикого. Разбежались, испугавшись. Никому не нужные рабы ипотеки молятся лишь о возможности прожить ещё один день. Балансируя на канате жизни. Неторопливо шёл по городу и вдруг ему показалось, что он нырнул под воду. Аккуратные галстуки. Дивные пальто. Шёлковые юбочки. Запах жаренного мяса. Тёплое тропическое море. Ярким пламенем ослепило. В зеленоватом свете полупустого кафе. Принялся аккуратно вырезать клоуну лицо. Воровали котлеты прямо со сковородки. Слегка полит оливковым маслом. В тишине, в пустоте. Там, где нет даже тьмы. Между всех миров, всех времён, всех состояний.