ИНОГДА ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ.
Бывают такие подарки, которые помнишь и хранишь всю жизнь. Бывают такие, когда самого подарка уже нет, а ты помнишь про него, не можешь забыть. Бусы от подруги на 18-ый день рождения, брошь от мальчика на 16-летие хранятся, как память, в шкатулке. Бабушкины золотые с рубинами серьги и кольцо. Я их никогда не носила. Не люблю золото и не люблю рубины, но наследство. А еще книги.
"Книга лучший подарок"- впитано с детства. Вот книга "500 экслибрисов". Саша подарил мне её на 23-ий день рождения. В этот день он попросил моей руки у мамы. И на следующее утро мы подали заявление во дворец на Фурштатской. Заглядываю чаще не в середину книги, а на форзац с дарственной надписью.
Перечитывая "Траву забвения", всегда помню, как долго эта книга возвращалась ко мне. Однажды, при расставании с очередным возлюбленным, я вернула все фотографии и книги, что он мне подарил. Не хотела, чтобы хоть что-то напоминало мне о нём. Не вышло.
Не забыла. Несмотря на то, что ничего не осталось. Кроме своих стихов. А стихи это не вещь. Это эмоции. Понятие эфемерное. Буквально через год после расставания мне захотелось перечитать одну из книг. Это была «Трава забвения» В. Катаева
Чем дорога эта книга? Дарилась она, как я теперь понимаю, с определённой педагогической целью для меня. Потому что в «Траве» столько страниц посвящены Бунину и урокам как писать стихи, которые он давал Катаеву.
Но тогда для меня КНИГА сверкнула совсем другим. В ней я прочитала про последний вечер моего любимого Маяковского, которого ещё при жизни воспринимали железным памятником. А он, он был не мужчина... ОБЛАКО в штанах, идущий к своей любимой в гости и несущий не букет, а морковку за зелёный хвостик. И это в голод. Памятник, железо-бетон, гранит... А он был живой. Ему нужна была обыкновенная нежность.
Боже мой, как описана Катаевым та пирушка! Середина ночи. Толпа в прихожей. Все одеваются, прощаются, кто-то целует Катаева в щёку. И тут эта махина в шляпе с закутанным в шарф горлом (вечно простужен, наверно, и с температурой) нависает над Катаевым и касается своими теплыми громадными губами оратора щеки Катаева. - Не грусти, старик!
Поздним утром телефонный звонок: Маяковский застрелился.
Вдруг необходимо стало прочитать тот отрывок. Не мой пересказ, а именно Катаевские строчки. В библиотеках книги Катаева нет. У меня же нестерпимое желание окунуться ещё раз в Катаевскую траву Забвения.
Безуспешно искала я её в книжных магазинах в городах и весях, где мне приходилось бывать. Почти 10 лет. Как-то поделилась этой проблемой поиска со своей институтской подругой. После Мухинского Здравка вернулась в Болгарию. Родились дети. Здравка присылала мне шикарно изданные в СССР(!!!) книжки Маршака, Чуковского на русском языке, но продававшиеся в странах соцлагеря. А вот на родине, в Советском союзе, этих книг «достать» было невозможно. И наконец, через столько лет книга ко мне вернулась! Спасибо Здравчику! А Катаев к этому времени написал ещё и "Алмазный мой венец". Поэтому "Трава забвения и "Святой колодец" были уже с дополнением.
Две книги, которые помогли мне заполнить лакуны моих знаний. Это "Люди, годы, жизнь" Эренбурга, откуда я выписывала неизвестные мне в 17 лет фамилии поэтов и художников, а потом в Публичке на Фонтанке требовала знакомства с ними. Школьная программа не называла их, обобщая просто: поэты Серебряного века. Но кто они, эти таинственные стихотворцы? Без знания фамилии автора в Публичке ничего не выдадут. Конечно огромная благодарность Илье Григорьевичу!
И Катаевские "Трава забвения" и "Святой колодец". Мемуары вещь всегда очень субъективная, но, тем не менее, она даёт очень точное представление о времени, в котором жил человек. Времена не выбирают. В них живут и умирают.
Книги. Сколько разных историй с ними приключилось. Так никогда и не смогла я вернуть Аполлинера, изданного так прекрасно! На одной странице текст по-русски, на другой по-французски. А ещё там было несколько стихотворений, строки которых визуально представляли собой различные фигуры в форме ромба, голубя, креста, в форме сердца, и т.д. Куда-то зачитали интереснейших колумбийских прозаиков. Потерялась « Американская фантастика», ещё один Здравкин подарок.
А вот удивительным образом вернулся Гарсия Лорка. Уже много было куплено изданий, и с рисунками поэта, и с пьесами, и я покупала, покупала, но редко в них попадался перевод Анатолия Гелескула. А именно в его переводах, лично мне, больше всего нравился Лорка.
В середине 90-х я шла по Лиговке к метро. И вот какая-то дурацкая, плохо нарисованная, вывеска "Букинист". Спустилась в подвальчик. Помещение меньше хрущёвской кухни. Скольжу взглядом по полкам и вижу невысокий беленький корешок с черной полоской. Спрашиваю,( внутри все напряглось и сжалось): "Это что за книжечка?" Продавец протянул мне её. Боже, это она! Это издание 66-го года и перевод Гелескула! А-а-а!!! И стоит... один рубль. Я бережно глажу обложку. Это конечно не «моя» книга. Та была списанная из Салтыковки. Со штампом. Её мне подарил кавалер, у которого папа там работал. Как можно было списать книгу 66-го года издания уже в 67-м? Но что бесполезно сотрясать воздух? Главное, что ко мне вернулся тот самый Лорка. Который подталкивал меня к изучению испанского, чтобы в подлиннике читать его.
О, я помню, как Лорка звучал в исполнении артиста в Концертном зале у Финляндского вокзала на фоне гитары. Ведь только таким и должно быть исполнение. Как Андалусское канте-хондо. Настоящее «глубинное пение» идёт от первого плача, от первого поцелуя, оно, как говорил Лорка, «глубже, чем все колодцы и все моря, глубже, чем то сердце, которое его творит, ибо оно почти бездонно». И тогда понятны все эти «Ай! Эллипс крика пронзает на вылет молчание гор Ай-яй-яй. Люди в пещерах вдруг погасили свечи А-я-ай».
Недавно прочитала про Гелескула. «Поэт, состоявшийся в переводах». И действительно, состоявшийся. Попалось в руки издание Х.Р. Хименеса на испанском, с вариантами перевода почти каждого стихотворения двух-трёх разных поэтов. Там, где строчки Гелескула, звучит сразу иначе, более музыкально, более образно, и, мне кажется, более глубоко и многозначно.
К слову, вспомнилось высказывание Лорки : « Наша музыка, душа нашей души, те певучие русла, по которым уходит из сердца наша боль»
И одно из любимых у Лорки-Гелескула
И тополя уходят,
но след их озерный светел.
И тополя уходят,
но нам оставляют ветер.
И ветер умолкнет ночью,
обряженный черным крепом.
Но ветер оставит эхо,
плывущее вниз по рекам.
А мир светляков нахлынет -
и прошлое в нем потонет.
И крохотное сердечко
раскроется на ладони.
***
В начале перестройки увидела маленькое издание Маркиза де Сада. Купила, прочитала, обмерла и умерла вместе с героиней. Спрятала так, чтобы мои подростки не нашли раньше времени. Найти не может никто. Уже старшему внуку скоро 21. А где оно?
Да. Книги лучший подарок. Даже сейчас. В век электронных книжек. Ведь никто не отменял тактильные ощущения. Люблю пошуршать листая, погладить страницу, как по лицу возлюбленного, ладонью. Ладонью по теплой поверхности. Бумага никогда не бывает холодной.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2019/02/04/1159