Мария Ивановна выглядела глубокой старухой. Хотя ей перевалило уже за восемьдесят пять, сохранила ясный разум и казалась мудрой. Но себя таковой не считала. Просто ей нравилось наставлять молодых. Жизнь протекала неторопливо.
Иногда она посещала церковь и, казалось, молилась. Ходила не потому, что верила в Бога и даже не по привычке. Просто в церкви вспоминалось детство и то приятное таинство и трепет. До революции церкви выглядели роскошными и величавыми. Теперь, в семидесятых — уже не то. Мария Ивановна помнила ту страстную пятницу перед Пасхой, когда выходила из церкви. Свеча дрожала в руках, как вдруг кто-то схватил её за плечо. Тогда Мария Ивановна была ещё девочка, а та — слепая старуха. Она страстно шептала: "Бог — это совесть. В Бога надо верить. Веруя, можно все сделать!"
Мария Ивановна жила на улице Черепановых, которая упиралась в Москалевскую улицу, где возвышалась Преображенская церковь, которую варварски взорвали в 1964 году и проложили трамвайную линию. Церковь оказалась крепкой, ведь сооружали на века. В соседних домах заклеили полосками из бумаги стекла в окнах, но все равно взрывной волной повыбивало стёкла, вокруг вся земля была покрыта осколками и обломками разрушенного здания. Стало очень тревожно и напоминало проигранную битву. В эту церковь, уже не очень молодая Мария Ивановна, частенько наведывалась. Ведь ходу туда всего-то пять минут. А вот в Гольберговскую церковь на Грековской не очень то выберешься. Трамваем надо добираться. А где ж таких сил набраться? Разве что, в рождество или пасху.
Мария Ивановна обходилась скудной пенсией. Ходила по утрам в магазин, иногда на базар. Стряпала еду. Её глаза стали крохотными и блеклыми, а кожа на лице и руках — темной и выразительной. Она не могла читать, и никакие очки уже не помогали. Только слушала радио. А по вечерам гуляла. С бабками не общалась, поэтому ходила одна, мелкими шажками, медленно, но прямой и не сгорбленной, кутаясь в большую клетчатую шаль, в которой так уютно и тепло. Дружила только с одной еврейской семьей, где проживали здоровый дети и больной муж, которому Мария Ивановна давала медицинские советы и толковала на житейские и отвлеченные темы. В семье ее уважали за крепкую старость, что было ей по душе.
Мария Ивановна жила вдовой с двадцати семи лет. Андрей и Маруся поженились, но детей не успели родить. Неожиданно, подхватив испанку в госпитале, где Маруся ухаживала за больными сестрой милосердия, скоропостижно сгорел Андрей. Даже спустя много лет, когда вспоминает о муже, дрожит голос и увлажняются сморщенные глаза. После смерти Андрея, поселила квартирантку, которая осталась старой девой. Одиночество превратило Аню в противную и сварливую бабу, но Мария Ивановна жалела и не прогоняла её. Они прожили вместе целую вечность, а к старости Анна начала глохнуть и любить детей. Она играла с ними, и детям это нравилось. Вскорости Анна умерла, и Мария Ивановна схоронила её на Пушкинском кладбище.
У неё приютилась племянница с мужем, которые непрестанно грызлись. Как-то муж получил письмо от женщины. После чего племянница собрала все мужнины вещи и подарки, которые подарили его родственники, и выгнала. Перед уходом он зашел попрощаться с Марией Ивановной. Уходил по старому двору. В одной руке он тащил обшарпанный чемодан, а в другой какую-то стеклянную штуку. Соседи глядели ему вслед из окон. Он швырнул хрустальную ладью, которая разбилась с малиновым звоном и побежал.
Немного погодя Мария Ивановна тихо отошла во сне. Племянница предала её земле на Пушкинском кладбище рядом с Анной и заняла её дряхлую каморку без удобств и скрипучей дощатой лестницей с разбитыми ступенями.
А спустя некоторое время Пушкинское кладбище закрыли, могилы разровняли, а на их месте разбили парк "Молодежный". Построили спортивный зал и открыли кафе, которое прозвали "На могилках". И только кладбищенскую церковь оставили, и службы в них проходят по-прежнему.
Нелли Эпельман-Стеркис Конец 90-х, 2020 г